Браслет императрицы Александрова Наталья

Вернувшись, посмотрел на меня благосклонно и сказал, что моя просьба будет удовлетворена.

И правда, мне очень скоро выдали документы, и вот теперь я еду в Россию и не знаю, не совершаю ли я самую серьезную ошибку в своей жизни. Впрочем, как бы то ни было, решение уже принято и менять что-либо поздно. Во всяком случае, я исполнила волю Поля – сохранила китайский браслет и сейчас увожу его все дальше и дальше от того страшного человека, который лишил Поля жизни…»

– Стало быть, бабушка привезла браслет в Россию. – Надежда оторвалась от тетрадки и потерла виски.

Что-то большое и мягкое шевельнулось. Оказывается, кот давно уже дремал у нее на коленях, а Надежда так увлеклась чтением, что и не заметила его.

– Браслет очень ценный, раз на него шла такая охота, – сказала Надежда и почесала кота за ухом. Не открывая глаз, Бейсик зубами прихватил ее палец, продолжая спать. – Отпусти! – рассмеялась Надежда. – Теперь он подхалимствует! А кто ботинки испортил?

Кот открыл глаза и потянулся. Потом посмотрел с укором.

«Ничего-то ты не понимаешь!» – говорил его взгляд.

Надежда пожала плечами и обратилась к своим мыслям.

«И не этот ли браслет так упорно ищет Нинкин муженек? Оставим пока вопрос, за каким чертом он ему нужен. Хотя – вещь ценная, древняя, китайской императрице принадлежала… Явно он хочет его заграбастать. Что у них еще красть-то? Не бабушкины же портреты передовиков производства…»

Тут Надежда заметила, что дверь кухни открывается потихоньку. Некогда было выдвигать ящик, и она молниеносно подсунула тетрадку под себя.

– Надя, отчего ты не спишь? – спросил муж.

– Да так, бессонница одолела…

Муж поглядел с подозрением, когда же он заметил у нее на коленях кота, то и вовсе помрачнел, он ревновал кота даже к Надежде.

– Возьми его, он мне все ноги отлежал! – взмолилась Надежда.

С котом на руках муж потерял бдительность, и Надежда смогла спрятать тетрадку.

На следующее утро едва Надежда проводила мужа на работу, раздался телефонный звонок.

– Ну, кто еще там… – ворчала она сердито, потому что голова была чугунная от бессонной ночи, – ну что за спешка…

– Ушел он уже! – буркнула она в трубку. – Звоните на мобильник!

– Кто ушел? Надя, это я! – крикнула в трубку Люся Симакова. – Ты меня не узнала?

– А-а… – оттаяла Надежда, – что еще случилось?

– Да ничего, ты же просила, чтобы невестка тебя с тем человеком свела, который портрет Слепневой выставлял?

– Просила! – С Надежды мигом слетели остатки сна. – Ну что, есть новости?

– Ага, он сегодня приезжает в галерею свою картину забирать, потому что выставка закрывается, так что сможешь с ним напрямую пообщаться!

А у тебя есть что ему сказать? Выудила что-нибудь нужное из того старого дневника?

– Да что там… – вздохнула Надежда, – в основном там описано, как бабуля с Пикассо да с Матиссом встречалась, опять же с любовниками общалась…

– Вот уж Нинка не в бабушку пошла! – вздохнула Люся. – Ей с мужиками не везет! Значит, приходи к двум, он как раз будет… Зовут его Сергей Сергеич…

Разумеется, Надежда опоздала. Вроде и вышла пораньше, но в метро случилась авария, простояли минут двадцать в темном туннеле. А потом долго ждала маршрутку, той все не было, Надежда отчаялась и решила пробежать две остановки. И только было припустила вперед, как ее обогнала та самая маршрутка, и водитель нарочно проскочил торопливо перекресток и был таков.

Когда она влетела в галерею, там в холле никого не было. Охранник нахмурился и сказал, что они закрыты, экспозицию меняют.

– А я по делу… – запыхалась Надежда Николаевна, – у меня встреча назначена с…

В волнении она забыла, как зовут Люськину невестку.

– С кем? – Охранник нахмурился, встрепанный вид Надежды не внушал ему доверия.

– С Сергеем Сергеевичем! – выпалила Надежда. – Это насчет картины!

– Со Стрижаковым? – уважительно спросил охранник. – Здесь он, пройдите налево по коридору, там и будет дверь…

У Надежды хватило сообразительности завернуть в туалет, чтобы причесаться и подкрасить губы.

Сергей Сергеевич оказался маленьким аккуратным старичком в добротно сшитом костюме и дорогущих итальянских ботинках. Он сидел в кресле и внимательно смотрел на автопортрет Нины Слепневой, приставленный к стене.

– Здравствуйте-здравствуйте! – обрадовался он. – Давно хотел с вами познакомиться. Позвольте представиться! – тараторил он, тряся Надеждину руку. – Стрижаков! А вы совсем не похожи на свою бабушку!

– Но я… – растерялась Надежда, – я не…

– Ну, это, конечно, ни о чем не говорит! – перебил ее Сергей Сергеевич. – Вы ведь хотели узнать что-то о картине… Понимаю ваш интерес, портрет поразительный!

– Да-да… – слабо кивнула Надежда.

– Вам интересно, наверно, узнать, как работа вашей бабушки появилась в нашей семье. – Старичок забегал по комнате. – Этот портрет был подарен моему отцу, Стрижакову Сергею Петровичу в одна тысяча девятьсот тридцать четвертом году. В семье известно, что у вашей бабушки с моим отцом был не слишком длинный, но бурный роман. Отец мой был в то время человеком при власти, поэтому этот дар любви не афишировался, отец держал его в кабинете и показывал только близким друзьям. Ведь ясно же, что женщина на портрете – его возлюбленная.

– Ага… – Надежда все кивала головой, ощущая растущее беспокойство. Вот сейчас войдет в комнату Люсина невестка и выдаст ее, она-то прекрасно знает настоящую внучку Нины Слепневой. Но как теперь признаться… Старик, конечно, рассердится, заподозрит ее во всех грехах, еще полицию вызовет…

– После смерти отца его коллекция перешла ко мне, – говорил Сергей Сергеевич, – и, скажу без преувеличения, этот портрет занимает в ней одно из главных мест. Талант вашей бабушки был признан при ее жизни, однако сейчас она незаслуженно забыта!

– Да-да… – Надежда подумала, не отвалится ли ее голова от частых киваний.

Дверь открылась, и сердце Надежды стремительно ушло в пятки. Но на пороге стоял крепкий мужчина, про которого все было ясно – водитель и охранник.

– Забирать, Сергей Сергеевич? – спросил он, кивнув на картину.

– Подожди, Михаил! – бросил ему старичок. – Мы скоро.

– Я хотел вам еще кое-что показать, – он доверительно наклонился к Надежде, – эта картина, она особенная… Дело в том, что, когда чинили раму, в ней нашли тайник.

– Да что вы говорите? – воскликнула Надежда.

– Ну да, – довольно засмеялся Сергей Сергеевич, – доски рассохлись, и мастер сумел обнаружить тайничок.

– И что же, что в нем было? – Сердце у Надежды замерло, неужели бабушка положила в тайник тот самый браслет?

– Письма, – старичок благоговейно поднял глаза на картину, – несколько писем вашей бабушки к моему отцу…

«Ох, и любила бабуля писать!» – с досадой подумала Надежда.

– Я храню их в этом тайнике, – старичок провел руками по раме в левом нижнем углу, и что-то сдвинулось, и открылось узкое пустое пространство, – но на время выставки оставил их дома.

– Скажите, а картина всегда хранилась у вас дома? – спросила Надежда. – Ну, тогда такое время было беспокойное…

– Отец мой умер в глубокой старости, жизнь его была успешной и относительно спокойной, – ответил старик, – мы жили в одной и той же квартире многие годы, даже в блокаду отец оставался в городе, работал в Смольном и выжил.

– Ему повезло, – вздохнула Надежда.

– Еще одно… – старик явно не хотел ее отпускать, – этот мастер, который чинил раму, сказал мне, что первоначально рама была двойная. Мастер был старый, теперь таких уж нету, и он рассказывал мне про картины с секретом. Знаете, когда в одной раме две картины. И сделан такой механизм, что можно то одну смотреть, то другую…

– Что-то такое слышала… – проговорила Надежда.

Интуиция подсказывала, что нужно срочно уходить.

– Вы ничего не можете мне сказать, была ли другая картина?

– Впервые от вас об этом слышу, – честно ответила Надежда.

– Ну что ж, приятно было с вами познакомиться, Нина Евгеньевна… – Старичок потряс ее руку и крикнул в дверь: – Миша, забирай!

Водитель взял картину, и тут на пороге комнаты появилась Люсина невестка. Сергей Сергеевич подскочил к ней и залопотал что-то приветственное. Надежда, прикрываясь картиной, бросилась прочь из комнаты. Михаил ее не видел, опять-таки из-за картины. Таким манером они проскочили холл, а на улице Надежда припустила прочь как можно быстрее.

Едва вернувшись домой, она схватила тетрадку и нашла то самое место, где остановилась вчера. На этом месте часть страниц была вырвана. Наконец Надежда отыскала продолжение. Но теперь чернила были другие, тускло-зеленые, они куда сильнее выцвели, и Надежда с большим трудом смогла продолжить чтение.

«…в отличие от того, который расспрашивал меня в Париже, этот был груб и самодоволен. Однако вопросы он задавал почти те же самые – о друзьях, родственниках, о причинах возвращения, и снова – не бывала ли я в Женеве. В его тоне сквозила подозрительность и угроза, и мне уже начало казаться, что из этого кабинета меня прямиком отправят в тюрьму, как и предупреждал меня тот старик на вокзале.

Однако через два или три часа после начала допроса комиссар куда-то вышел. Вернулся он весьма раздосадованный и проговорил, не глядя мне в глаза, что я могу быть свободна.

Прежний солдат проводил меня до выхода, сдал с рук на руки часовому, тот забрал у меня пропуск, и я оказалась наконец на улице, точнее – на Литейном проспекте.

За время моего отсутствия Петроград значительно переменился.

На улицах не было уже страшных революционных матросов, обмотанных пулеметными лентами, люди не выглядели такими голодными и запуганными, в их глазах и движениях появилась какая-то непривычная суетливость. Казалось, все озабочены вопросом, где бы достать или выменять что-либо съестное или полезное в хозяйстве. Выменивали книги на дрова, одежду на муку, домашнюю утварь на керосин. Ко мне тут же подошел какой-то господин средних лет, с представительной внешностью бывшего лакея и предложил четыре фунта сельди в обмен на мою меховую муфту…»

Надежда решила, что эта часть дневника, может быть, и познавательна для любителя истории, но не имеет практического интереса, и пропустила несколько страниц. Потом еще несколько опять были вырваны – должно быть, из соображений безопасности. Наконец записи продолжились. Цвет чернил снова сменился – теперь они стали синими и лучше качеством. Кроме того, немного изменился почерк – он стал тверже, увереннее, крупнее. Из этих признаков Надежда сделала вывод, что эти записи отделяет от прежних значительный перерыв.

«Я думала, что не испытаю ничего подобного после смерти Поля. С. вернул мне радость и смысл жизни, вернул мне веру в себя. Какой он сильный, решительный, яркий человек! Рядом с ним и я чувствую себя значительнее и ярче, даже работать я стала лучше, во мне словно проснулось второе дыхание. Кстати, С. вовсе не разделяет тех вульгарных представлений об искусстве, которые процветают среди новых властителей России. Он знает и любит французскую живопись, хвалит Кончаловского и Машкова и меня поощряет к поиску новых путей. Он считает, что через десять – пятнадцать лет жизнь в России кардинально изменится, люди станут лучше, чище душой, даже внешне красивее. Под влиянием нашей любви я начала новую большую работу – свой автопортрет. Это будет не просто автопортрет… впрочем, говорить и тем более писать об этом рано».

– С. – значит Стрижаков! – обрадовалась Надежда. – Отец Сергея Сергеевича!

После короткого перерыва записи продолжались.

«Что ж, получилось вовсе недурно. С. говорит, что это – лучшее, что я создала. Возможно, возможно. Впрочем, он прав – половину работы я не смогу нигде выставить, по крайней мере в ближайшие годы. Его коллеги, все эти твердолобые партийные крестоносцы, излишне строго относятся к красоте женского тела. Они считают это проявлением буржуазного перерождения. Я невольно вспоминаю великого испанца с его прекрасной подругой Марией дель Пилар Тересой, вспоминаю двойную картину на шарнирах во дворце князя Мануэля Годоя и хочу создать нечто похожее. Тем более что у нас сейчас такие же пуританские нравы, как тогда в Испании. С. говорит, что у него есть мастер, который вполне может сделать такую раму…»

– Интересно, о ком это она пишет? – вслух проговорила Надежда. – Что за великий испанец? И кто такая его подруга Мария дель Пилар и как-то там дальше?

В голове у нее что-то вертелось, какая-то мысль, но никак не удавалось ее вытащить на поверхность.

Она снова вернулась к записям.

«Мастер, которого рекомендовал С., оказался просто волшебником. Превращение картины происходит в долю секунды, это настоящее чудо. Мы с С. делаем это по десять раз на дню и веселимся, как дети. Эта рама даже лучше, чем та, что принадлежала Годою: ее можно разделить, и в каждой половине устроен замечательный тайник. Да, этот мастер – настоящий волшебник…»

– Вот это уже очень интересно! – Надежда перечитала последнюю страницу и бросилась к компьютеру.

Она включила поисковую программу и начала вводить запрос: «Мария дель Пилар Тереса…»

Программа подхватила набор и сама продолжила:

«Мария дель Пилар Тереса Каэтана де Сильва и Альварес де Толедо – герцогиня Альба, испанская аристократка, владелица многочисленных титулов и поместий, женщина удивительной красоты и образованности. Наиболее известна как покровительница и муза великого испанского художника Франсиско Гойя. Долго обсуждался слух, что именно она послужила моделью для двух знаменитых картин Гойи – “Маха одетая” и “Маха обнаженная”…»

Надежда пропустила часть статьи и продолжила читать, увидев знакомое имя:

«Обе картины Гойи после смерти художника приобрел премьер-министр Испании Мануэль Годой. Он заказал для этих картин специальную раму на шарнирах. Обычно на виду была «Маха одетая», однако для особенно близких друзей министр приводил в действие секретный механизм, картина поворачивалась на шарнирах, и вместо вполне приличной картины появлялась “Маха обнаженная”».

– Ясно! – оживилась Надежда. – Значит, Нинкина бабушка тоже сделала две картины, два автопортрета – в одетом виде и в голом – и заказала двойную раму с хитрым шарнирным механизмом… Прав был Сергей Сергеевич – картины было две, но куда же делась вторая…

Она снова обратилась к тетрадке, пролистнула несколько страниц.

«…и вот мы расстались, расстались окончательно. При последней нашей встрече я сказала, что ни о чем не жалею, что его любовь дала мне многое, прежде всего она подвигла меня на творчество, что я даже не подозревала в себе такого потенциала. Двойной автопортрет – лучшее, что я создала, и хотя я еще молода и буду долго и много работать, такое мне больше никогда не сотворить…»

– Нинкина бабушка умерла явно не от скромности, – пробормотала Надежда, – впрочем, если судить по тому портрету, она имела право так говорить…

«…Я оставила ему на память только один портрет, второй я спрятала, надежно спрятала. Так может поступить только художник. Я не хочу видеть его, он будет напоминать мне о тех счастливых днях, когда я была молода, красива и любима. При нем, этом портрете, мне будет очень больно стареть, больно замечать ежедневные необратимые изменения… Пускай же текстильщики порадуются жизни!»

– И куда она его дела? – У Надежды уже вошло в привычку задавать вопросы вслух. – Надо думать, в мастерской его нет. И вполне возможно, что браслет спрятан в картине. И тогда Георгий его никогда не найдет. Так ему и надо… При чем тут текстильщики…

На следующий день Надежда твердо решила взять себя в руки. В конце концов, чем она занимается? Ищет какой-то мифический браслет. Да был ли он вообще? И самое главное – Надежде он абсолютно не нужен. Но он нужен Георгию, с этой целью он рыщет по мастерской Нинкиной бабушки. Ограбить хочет бедную доверчивую Нинку. Этого Надежда с Люсей ему не позволят. Но что будет, если Георгий так и не найдет браслета? На Нину уже смотреть страшно, как бы он ее не уморил совсем…

Но Надежда понятия не имеет, что тут можно сделать. Все ее поиски пока что зашли в тупик. Так что нужно заняться домашними делами, чтобы отвлечься.

Она собралась и отправилась по магазинам. И для начала зашла в овощной на углу.

В этом овощном магазинчике работала симпатичная женщина по имени Анзурат, не так давно вместе с братьями приехавшая на заработки из бывшей союзной среднеазиатской республики. С Надеждой Николаевной эту женщину связывали особые доверительные отношения: когда Анзурат только начала работать в этом магазинчике, у нее были большие проблемы с русским языком, и она несколько раз просила Надежду написать для нее ценники. Надежда ей никогда не отказывала и таким образом превратилась в любимую клиентку Анзурат.

– Помидоры вот эти берите, – посоветовала Анзурат Надежде. – Спелый, хороший, только что привезли!

Надежда задумчиво разглядывала помидоры, как вдруг боковым зрением заметила за спиной приближающуюся мужскую фигуру. Она скосила глаза в стеклянную крышку витрины и узнала того человека, который похищал ее по приказу Мясникова. Один из тех типов в черных костюмах. Он был уже совсем рядом…

– Опять! – закричала Надежда не своим голосом, схватила с прилавка первое, что попалось под руку (это оказался крупный спелый ананас с густым плюмажем колючих листьев), развернулась и огрела мужчину ананасом по голове. В следующую секунду она швырнула ему в лицо перезрелый гранат и крикнула испуганной продавщице: – Анзурат, братьев зови!

Анзурат еще и пикнуть не успела, а один из ее братьев уже показался из подсобки с мрачным лицом.

– Кто это тут*censored*ганство нарушает? – осведомился плечистый гастарбайтер.

– Никто тут ничего не нарушает! – отозвался парень в черном костюме, отряхиваясь от ананасных листьев. – Мужик, остынь, если не хочешь неприятностей! А вы, Надежда Николаевна, зачем шум поднимаете? Зачем ананасами кидаетесь? Виктор Иванович с вами просто поговорить хочет, послал меня вас пригласить…

– Знаю я, как он приглашает! – недовольно фыркнула Надежда. – Помню, как ты мне прошлый раз рот скотчем заклеил – до сих пор на губах ссадины!

– Надежда Николаевна, я ведь перед вами за это уже извинился… ну пожалуйста, поедемте со мной – Виктор Иванович очень просил!

– Надя-джан, ты знаешь этого человека? – подозрительно осведомилась Анзурат. – Если надо, Махмуд друзей позовет…

– Спасибо, не надо! – проговорила Надежда и мрачно взглянула на человека Мясникова. – За ананас заплати! И за гранат тоже!

На улице их ждала знакомая черная машина.

Когда Надежда со своим спутником устроилась на заднем сиденье, водитель взглянул в зеркало заднего вида и осведомился:

– Серый, что это у тебя с волосами?

– Ничего… это в той лавке ананасы с веток падают. – И охранник покосился на Надежду Николаевну. Она ответила недобрым взглядом – мол, никто не забыт и ничто не забыто…

Виктор Иванович Мясников дожидался ее в своем кабинете.

– И чего вы от меня хотите на этот раз? – строго проговорила Надежда в ответ на его приветствие. – Кажется, мы в прошлый раз уже обо всем с вами поговорили…

– В прошлый раз, Надежда Николаевна, вы мне, извините, запудрили мозги… да вы садитесь, садитесь, разговор у нас будет долгий!

– Долго я не могу, у меня дел много, – сообщила Надежда, опускаясь в кресло. – И вообще, что вы имеете в виду? Насколько я помню, прошлый раз я открыла вам глаза на вашу помощницу Викторию, чем заслужила вашу благодарность…

– Разумеется, я вам очень признателен! – Мясников поднял руки, как бы капитулируя. – Но я имею в виду, что вы мне тогда сказали, что являетесь… являлись… гм… спутницей жизни покойного Владимира Рукавицына. Однако потом, в разговоре с вашей подругой Лидией, я выяснил, что это не совсем так, точнее – совсем не так…

– Вот зараза Лидия! – возмутилась Надежда. – Помогай после этого людям!

– Вы на нее не сердитесь, Лидия в отличие от вас не умеет врать.

– Что за намеки?!

– Надежда Николаевна, не горячитесь! Узнав, что вы… сказали мне не всю правду, я навел о вас справки…

– Это незаконно! – воскликнула Надежда. – Это вторжение в частную жизнь!

– Да что вы говорите? – Мясников усмехнулся и скосил глаза на Надеждиного спутника. – Сергей, доложи, что тебе удалось выяснить насчет Надежды Николаевны.

Надежда повернулась к Сергею и с необъяснимым злорадством заметила, что на щеке у него от соприкосновения с ананасом остались очень заметные ссадины, а под глазом проступает синяк.

Он сделал шаг вперед и заговорил, как отличник перед доской:

– Надежда Николаевна Лебедева, в прошлом – инженер оборонного института…

– Старший инженер! – гордо поправила его Надежда.

– В настоящее время – домашняя хозяйка, – продолжал Сергей, не обратив внимания на ее реплику. – Замужем, брак второй. В свободное время в качестве хобби занимается самодеятельными расследованиями различных криминальных событий…

– Сам ты самодеятельный фокусник! – фыркнула Надежда.

– При этом имеются положительные отзывы от заслуживающих внимания источников. Часто действует не вполне законными средствами, не останавливается перед вторжением в частную жизнь…

– Достаточно, Сережа! – Мясников жестом остановил своего человека. – Как видите, я действовал вашими же методами.

– И чего вы от меня хотите? – осведомилась Надежда. – Почему вас так заинтересовало мое, как он выразился, хобби?

– Разумеется, ваши занятия меня совершенно не касаются, но когда мне стало известно, что вас интересует один мой сотрудник – Георгий Шмелев, – я захотел выяснить причину вашего интереса.

– Вы что – Лиде сыворотку правды вкололи? – простонала Надежда. – Ну все выложила!

– Не будем понапрасну терять время, – строго сказал Мясников, – что за причина?

– Причина очень простая. – Надежда сложила руки на груди. – Этот, как вы его назвали, Георгий женился на моей институтской подруге. И когда я узнала – совершенно случайно, – что он не тот, за кого себя выдает, я решила выяснить о нем все, что можно…

– Не тот? – удивленно переспросил Мясников. – Как это не тот?

– А вы ничего не знали? – Надежда усмехнулась и покосилась на Сергея, который молча стоял у двери. – Вам нужно поменять свою службу безопасности! Она никуда не годится! Влезть в частную жизнь безобидной домохозяйки – это они могут, а прошляпить сотрудника, который живет под чужим именем…

– Надежда Николаевна, что вы имеете в виду? – Мясников привстал. – Георгий Шмелев – не Георгий Шмелев?..

– Ну, я не поручусь – может, он и Георгий, имя это не такое уж редкое, но точно не Шмелев!

– Вы уверены?

– Абсолютно! Настоящий Георгий Шмелев несколько лет назад замерз по пьяному делу в деревне под Псковом. Мой знакомый был на его похоронах…

Мясников повернулся к Сергею. Глаза его метали молнии.

– Как же так? Почему я узнаю такие важные вещи от посторонних людей?

– Я не в курсе, шеф… – ответил тот, хлопая глазами. – Шмелев – это не мой уровень допуска, он проходит под грифом «А-4»… даже если бы я захотел его проверить, мне бы отказали в доступе к информации…

– Ну да, правильно, что я у тебя спрашиваю… – поморщился Мясников. – Это вопрос к твоему шефу…

– Извините, Виктор Иванович, – обратилась Надежда к Мясникову. – Не скажете ли вы мне, чем конкретно занимается в вашей фирме фальшивый Шмелев? Может быть, тогда у меня появятся какие-то идеи, и я смогу вам помочь?

– Вы? – Мясников уставился на нее с сомнением. – Хотя… вас характеризуют с лучшей стороны, и то, что вы помогли мне раскрыть Викторию… А, в конце концов, была не была, вы и так очень много выяснили по этому делу! – Он снова повернулся к Сергею и приказал: – Оставь нас! Подожди пока в приемной!

Сергей по-военному четко развернулся и вышел из кабинета.

– Итак… – проговорила Надежда, едва за ним закрылась дверь.

– Итак… Вы знаете, что основной профиль моей фирмы – фармакология. Мы выпускаем много очень ходовых лекарств и постоянно ищем новые перспективные препараты. Одно из самых важных направлений исследований – поиск лекарства от болезни Альцгеймера. Вы, наверное, знаете, что борьба с этой болезнью считается сейчас одной из самых приоритетных целей медицины, и тот, кто найдет лекарство от нее, займет ведущее положение в науке…

– И заработает миллионы, – вставила Надежда язвительную реплику.

– Вы правы, – кивнул Мясников, – только не миллионы – миллиарды.

Так вот, Георгий Шмелев – или кто он там на самом деле – пришел в нашу фирму с препаратом, который, по его словам, может совершить переворот в этом направлении. Сначала к нему отнеслись недоверчиво, но он представил убедительные результаты, ему разрешили поставить серию опытов – и они тоже прошли удачно…

– Не на людях, я надеюсь? – прищурилась Надежда.

– Разумеется, – покосился на нее Мясников. – Как вы могли подумать! На мышах, само собой!

– Бедные мыши!

– Так вот, опыты на мышах прошли удачно, но когда мы перешли к экспериментам с приматами, у препарата обнаружилось очень тяжелое побочное действие, которое исключает его лечебное применение на людях…

– Вот как!

– В принципе в этом нет ничего необычного. Как правило, так и происходит разработка всех новых, революционных лекарств – сначала находят какой-то действенный препарат, а затем начинают его дорабатывать – избавляются от побочных действий и противопоказаний, определяют оптимальную дозу, проводят клинические испытания. Короче, мы приняли Шмелева в штат фирмы, назначили ему высокий оклад и поставили во главе группы химиков, которая должна была довести новый препарат до клинических испытаний. В случае успеха этих испытаний я обязался выплатить Шмелеву очень значительную премию, но самое главное – он будет получать процент от прибыли…

– А это уже очень серьезные деньги! – сообразила Надежда.

– Очень, – подтвердил Мясников. – Я вам рассказал много, пожалуй, даже слишком много. Теперь я надеюсь, что и вы поделитесь со мной информацией.

– Да, собственно, я уже все вам рассказала… или почти все. Георгий – или кто он там на самом деле – женился на моей подруге… скорее, не подруге, а просто знакомой. Нина – внучка художницы Нины Слепневой, но она ничуть не похожа на свою бабушку. Ее бабушка была женщина умная и волевая, Нина же – небольшого ума и совершенно бесхарактерная, так что Георгий крутит ею как хочет, она смотрит ему в рот и не замечает даже очевидных вещей.

– Зато вы все замечаете… – подкинул реплику Мясников, ехидно взглянув на собеседницу.

– Ну, все – не все, но кое-что замечаю!

– А именно?

– Я замечаю, что Георгий с самой свадьбы, а наверное, и раньше что-то ищет, что-то выведывает, и это что-то наверняка связано с Нининой бабушкой, художницей Слепневой. Но вот что именно – я не могу понять. Причем после того, что вы мне рассказали, картина ничуть не прояснилась, наоборот, стала еще более непонятной. Если Георгий сейчас напряженно работает над новым лекарством, которое должно его буквально озолотить, – зачем ему продолжать поиски в квартире Нины Слепневой? Совершенно непонятно! Если только…

– Ладно, думаю, что вы все равно не сможете с ходу найти ответ на этот вопрос.

«Если только ему для того, чтобы достичь результата, не нужен браслет», – подумала Надежда. Она тут же отогнала эту мысль, не стоит даже и намекать Мясникову на такое. У него огромный холдинг, серьезная разработка, при чем здесь какая-то мистика…

Мясников поднялся, вышел в приемную. При его появлении Сергей, который вполголоса разговаривал с секретаршей, вскочил и вытянулся, сложив руки по швам.

– Вот что, – проговорил Мясников решительно. – Найди Георгия Шмелева и приведи ко мне. Причем сделай это деликатно – так, чтобы ни сам Шмелев, ни кто другой в фирме не понял, что происходит что-то необычное. Скажи, что я хочу поговорить с ним о продвижении его работы. Но не спускай с него глаз!

– Слушаюсь. – Сергей развернулся и вышел.

Надежда оглядела приемную.

На стене против двери висела большая картина, на которой загорелые дети в тюбетейках и красных галстуках сновали по огромному полю хлопчатника.

– Странная картина, – осторожно проговорила Надежда Николаевна. – Я знаю, что вы увлекаетесь советским искусством, но все же покупать такие вещи… вряд ли эти узбекские пионеры соответствуют вашему представлению о прекрасном.

– А я ее не покупал. – Мясников усмехнулся. – Она мне досталась вместе с этим особняком. В нем ведь раньше находился Дом культуры работников текстильной промышленности, вот и висела соответствующая картина. Между прочим, это работа Нины Слепневой, называется «Пионеры Узбекистана на уборке хлопка». Ну, я и решил – пусть висит, все-таки Слепнева… конечно, это далеко не лучшая ее работа, но все же представляет определенный исторический интерес…

– Дом культуры текстильщиков? – переспросила Надежда. – И размер подходящий… на глаз, конечно… надо бы проверить…

– О чем это вы? – вяло поинтересовался Мясников.

– Виктор Иванович, а у вас, случайно, нет каталога той выставки советской живописи, на которой выставлялся автопортрет Слепневой? – Глаза у Надежды загорелись.

– Случайно есть, кураторы выставки мне прислали, как известному коллекционеру. – Мясников принес из кабинета цветной альбомчик. – А в чем дело? Вы меня заинтриговали!

– Сейчас, сейчас! – Надежда торопливо перелистала каталог, нашла автопортрет Нинкиной бабушки, прочитала аннотацию. – Холст, масло, сто десять на восемьдесят сантиметров… простите, а рулеточки у вас не найдется?

– Что? Рулетки? Да объясните же наконец, в чем дело!

– Сейчас объясню! Так есть рулетка?

– Лариса, у вас есть рулетка? – обратился Мясников к секретарше, которая наблюдала за происходящим с безмолвным удивлением.

– Сейчас… – Лариса выдвинула нижний ящик и протянула Надежде портновский метр. – Это подойдет?

– Сойдет! – Надежда схватила метр и вскочила на стол, откуда можно было легко дотянуться до картины.

Мясников и его секретарша следили за ней с удивлением.

– Так… так… – Надежда обмерила картину по ширине и по высоте и повернулась к Мясникову с гордым видом: – Сто десять на восемьдесят! Что и требовалось доказать!

– Да объясните же наконец, в чем дело! – потребовал Мясников.

– Вот в чем. – Надежда довольно ловко спрыгнула со стола, отдала метр секретарше и повернулась к Мясникову. – В дневнике Нины Слепневой написано, что она создала в одно и то же время два своих автопортрета – один в полуодетом виде, другой в обнаженном. Первый автопортрет был представлен на этой выставке… – Надежда помахала в воздухе каталогом. – Он принадлежит сыну Сергея Стрижакова, партийного деятеля, у которого в то время был бурный роман с художницей. Второй автопортрет считается утерянным…

– Ну да, времена были тяжелые… – проговорил Мясников. – Люди не то что картины, семьи теряли…

– Конечно, – поддакнула Надежда. – Однако Слепнева в своем дневнике пишет, что надежно спрятала второй автопортрет, причем упоминает текстильщиков. Пускай, говорит, они порадуются. Я еще понять не могла – при чем тут текстильщики? И еще она пишет, что оба портрета – одинакового размера…

– Что вы хотите сказать? – Мясников явно заинтересовался.

– Я думаю, что она спрятала свой автопортрет так, как может спрятать картину только художник – написав сверху другую картину, а именно – вот этих самых пионеров в тюбетейках на уборке хлопка. И подарила картину новому Дому культуры текстильщиков! Картина-то в тему им оказалась – все-таки хлопок…

– Вы уверены?

– Уверена! – Если у Надежды и были какие-то сомнения, она их спрятала поглубже, туда, где Мясников не смог бы их заметить. – Я же сказала вам – одинаковый размер картин, примерно одно и то же время создания, и главное – упоминание в дневнике текстильщиков… впрочем, зачем гадать, если мы можем очень просто проверить мою догадку!

– Проверить? Как?

– Ну, у вас же химическая фирма, в штате наверняка есть специалист, который сможет аккуратно снять верхний слой краски, чтобы посмотреть, что под ним.

Мясников еще колебался.

– Да что вас останавливает? – не сдавалась Надежда. – Эти узбекские пионеры не представляют большой художественной ценности, да они и не слишком пострадают, если расчистить маленький участок холста. Зато если под ними обнаружится автопортрет Нины Слепневой – это будет настоящее открытие!

– Ладно, уговорили! – Мясников повернулся к секретарше: – Лариса, попросите Балояна зайти ко мне. И скажите, чтобы прихватил набор растворителей…

Секретарша переговорила с кем-то по телефону, и через несколько минут в приемную вошел невысокий человек средних лет, с выразительными темными глазами и маленькой аккуратной бородкой, в белом халате, с чемоданчиком в руке.

– Левон Акопович, – обратился к нему Мясников, – видите эту картину? Постарайтесь расчистить маленький фрагмент, не повредив то, что под ним. У нас возникло предположение, что там, под верхним красочным слоем, находится другая картина.

Химик открыл свой чемоданчик и, не задавая лишних вопросов, приступил к работе.