Браслет императрицы Александрова Наталья

– А тебе зачем? – Люська едва не подавилась от удивления.

– Слушай, когда тебе было надо меня на выставку эту вытащить, я же не спрашивала, собралась и приехала! – заворчала Надежда.

– Точно. Только я не хочу, чтобы у Алены неприятности были. Информация-то закрытая, она же говорила. Так что давай уж, рассказывай подробно.

– Тут понимаешь такое дело… – забормотала Надежда, – похоже, наша Нина Ч. в неприятности большие угодить может…

Осторожно подбирая слова, она рассказала Люсе про свою встречу с Ниной после выставки.

– Понимаешь, пока сидели, разговаривали – Нинка нормальным человеком казалась, расстроенная, конечно, а так вполне здраво рассуждает. А как только муж позвонил – так сразу голос фальшиво-радостный, меня отшила и бегом к своему Герочке. Люська, ты меня сто лет знаешь, я по пустякам заводиться не стану!

– Точно! – кивнула Люся.

– А я и раньше ловила его на некоторых нестыковках, – ободрилась Надежда, – так что решила это дело прояснить. И позвонила Пашке Пантюхину, он в Псковском политехническом учился. И вот вчера он совершенно определенно сказал, что Георгий Шмелев умер пять лет назад. Замерз где-то в деревне по пьяному делу.

– Точно, муж у Ленки из Пскова… – протянула Люся.

Чтобы не грузить подругу лишней информацией, Надежда решила не касаться подозрительной истории с Рукавицыным, тем более не упоминать Мясникова.

– Получается, что муж у Нинки жулик и хочет оттяпать у нее квартиру, – медленно сказала Люся, – я так и знала, кто еще на этот дурехе женился бы…

– Да нет, там сложнее… возможно, он не жулик, а псих. Нинка говорила – он просто помешан на ее покойной бабке, все расспрашивает, выведывает, все ищет по квартире, а чего ищет – ей не говорит. Велел ей связаться с тем человеком, чья картина на выставке. Что уж он там хотел выяснить, не знаю. Вот я и решила сама с тем человеком связаться. Или хоть узнать, кто он такой…

– Ищет, говоришь, – спросила Люся, глядя перед собой невидящими глазами, – слушай, Надя, а ведь я, пожалуй, знаю, что он ищет…

– Да откуда ты знаешь?

– Послушай, Надя, что я вспомнила! – Люся схватила Надежду за руку. – Надо же, столько лет не вспоминала, а тут вдруг так ясно вспомнила, как перед глазами стоит…

Она молчала и смотрела не на Надежду, а куда-то прямо перед собой, на что-то, что видела только она одна.

– Ну, и что ты такое вспомнила? – Надежда напомнила ей о своем существовании.

– Вот что, послушай… – Люся повернулась к подруге, как будто только сейчас ее увидела. – Я тебе не говорила, что раньше, когда учились, мы с Ниной вроде дружили… И время от времени заходили мы к ее бабушке. Только она с меня слово взяла – никому про это не говорить. Ну, интересно мне было – такая большая квартира, картины, скульптуры, прямо как в музее. Нигде больше такого не видела. И вот как-то раз сидим мы с Нинкой, к экзамену готовимся… вроде бы на следующий день у нас по теормеху экзамен был… или нет, не по теормеху, по физике… или по электронным цепям…

– Ну, не важно, по теормеху или по цветоводству, – подтолкнула ее Надежда. – Не отвлекайся.

– Ну да… домработница принесла нам чаю и ушла. Да, у бабки же домработница была – по тем временам настоящее чудо. Правда, противная тетка, злющая и уродливая – настоящая баба-яга. Ну, ушла она, и тут мне в туалет захотелось. Я примерно помнила, где у них в квартире был туалет, Нинку отвлекать не стала, вышла из комнаты, пошла по коридору, да видно, не туда куда-то свернула… ты же помнишь – квартира у них огромная и запутанная, как лабиринт – коридоры, тупики, двери, еще и лестницы… в общем, чувствую, что заблудилась. Ни туалет не могу найти, ни ту комнату, где мы с Нинкой занимались. Тут слышу, ковыляет по коридору эта их домработница… вот, даже имя вспомнила – Шура ее звали. И тут мне так с ней не захотелось сталкиваться! Понимаешь, она и вообще-то жутко противная была, а меня особенно невзлюбила. Так на меня смотрела, как будто я в дом обманом проникла, чтобы украсть что-нибудь. Мне все время казалось, что она после моего ухода ложки чайные пересчитывает. А сейчас, если встретит меня в коридоре, невесть что подумает… в общем, чтобы с ней не столкнуться, юркнула я в ближайшую дверь. И оказалась в мастерской Нинкиной бабушки. Только попала я в нее не через главный вход, а оказалась на галерее, которая проходит вокруг мастерской под самым потолком. Ты ведь там была, помнишь, что в этой мастерской наверху галерея, снизу на нее лесенка ведет…

– Ну да, что-то такое помню…

– Так вот, мне оттуда сверху всю мастерскую хорошо видно было. Нинкина бабушка, тоже Нина, работала перед мольбертом. Отойдет, посмотрит – и ударит кистью по холсту, как будто выпад рапирой… потом опять отойдет, прицелится – и выпад…

Мне интересно – никогда раньше не видела, как художники работают. Но и неловко очень, неудобно – получается, что пробралась тайком и подсматриваю. И уйти боюсь – думаю, что за дверью наткнусь на Шуру, как с ней буду объясняться? Поэтому затаилась я на галерейке и сижу тише мыши. А Нинкина бабушка еще немножко поработала, потом кисти отложила, сняла запачканную краской блузу и подошла к книжному шкафу. Видела там такой огромный книжный шкаф с резными дверцами и с колоннами по бокам?

– Ну да, что-то такое видела…

– Так вот, подошла она к этому шкафу и повернула справа верхнюю часть колонны. И тут у шкафа сбоку откинулась стенка, и открылось что-то вроде тайника, она оттуда достала какую-то толстую тетрадку, села за конторку и стала в этой тетрадке что-то писать…

– А потом что? – не утерпела Надежда.

– А потом я все-таки оттуда ушла. Не сидеть же на этой галерее до вечера…

– Ты это все точно помнишь? – с сомнением спросила Надежда.

– Прямо как будто только что видела! – Люся подозрительно взглянула на подругу. – Ты что, думаешь, я это все выдумала?

– Да нет, конечно, я так не думаю…

– И на том спасибо! Но вот что я теперь думаю – не иначе, Нинкин муж ищет этот самый бабкин тайник…

– Ты же говоришь, что в тайнике была какая-то тетрадка. Зачем ему могла понадобиться эта тетрадка?

– Я сказала, что бабка достала тетрадку из тайника – но, может, там было еще что-то? Что-то очень ценное? Сама говорила, что он всю квартиру перерывает!

– Это Нинка говорила… Бумажки какие-то рассматривает, фотографии. Альбом, говорит, нашел старый – так два вечера с ним просидел. С лупой!

– Не нравится мне это все, – нахмурилась Люся, – вот если он эту ценную вещь найдет, то в лучшем случае украдет ее и исчезнет. А Нинка останется ни с чем. А про худший случай я и думать не хочу!

– И что ты предлагаешь?

– Надо Нинку спасать! – решительно сказала Люся. – А то этот тип криминальный найдет тайник, Нинку пристукнет – и поминай как звали! Надя, мы же совестью замучаемся!

– Что ты предлагаешь? Она же нам не поверит, она же влюблена в него как кошка, то есть это он ей внушил.

– Да брось ты! Звони сейчас ей, потому что со мной эта дура разговаривать не станет, думает, что я сразу на ее мужа наброшусь и уведу. Надо больно! Звони домой, она с работы уволилась еще перед свадьбой.

– Ладно, попробую… – Надежда набрала номер.

Трубку долго не брали, наконец послышался слабый, какой-то блеющий голос.

– Алло, могу я Нину попросить? – закричала Надежда в трубку, у нее было такое чувство, что абонент находится где-то в районе звезды Альфа Центавра.

– Надя, это я… – прошелестели на том конце.

– Нинка? Ты что – больна? Отчего голос такой?

– Да нет… все хорошо…

Люся, прислушивающаяся к разговору, сделала круглые глаза – дескать, правы мы были, плохо с нашей Ниной Ч.

– Ты одна дома? Муж на работе? – допрашивала Надежда.

– Да… а я тут вот…

– Я к тебе сейчас приду! – заорала Надежда, понукаемая Люсей. – Слушай домофон, а то в вашей квартирке как в лесу, друг друга не докричишься! Надо ехать, – сказала она Люсе, – пока этот тип с работы не пришел. Подбросишь меня?

– Я с тобой! – встрепенулась подруга. – Обойдутся без меня полдня!

Нинка долго не открывала, наконец за дверью послышались шаркающие неуверенные шаги.

– Это мы, Нина! – закричала Надежда, не дождавшись, пока спросят. – Мы с Люсей!

Ужасающе долго Нина гремела замками, наконец дверь открылась, и приветливая улыбка застыла на губах Надежды.

Нина и раньше не была красавицей. Однако в последнее время, после замужества, она не то чтобы сильно похорошела, но стала похожа на нормального человека – чуть похудела, глаза заблестели, она стала чаще улыбаться и одевалась если не со вкусом, то как обычные люди, ничем особенно не выделяясь.

Теперь же перед ними стояла не Нина, а ее бледная тень. Или то, что получится из Нины лет через двадцать, а может, и больше. Волосы висели безжизненными прядями, глаза смотрели тускло, бескровные губы были покрыты серым налетом.

– Нинка, что с тобой случилось? – Люся оттолкнула Надежду и ворвалась в квартиру. – У тебя грипп, что ли?

– Да нет… – Нина поморщилась, как будто прихватила ее застарелая зубная боль. – Так просто, слабость…

– Ты врача вызывала? – теребила Нину Люся. – Да в таком виде только на больничной койке валяться!

Нина запахнула фланелевый застиранный халат, который уж точно был оставлен ей в наследство бабушкой, повернулась и пошла по коридору, шаркая ногами в старых войлочных тапках. Переглянувшись, подруги бросились за ней. Пройдя несколько шагов, Нина вдруг пошатнулась и оперлась о стену.

– Квартира такая большая… – прошептала она, – идти далеко…

Надежда подставила плечо, с другой стороны Нину подхватила Люся, и таким образом они дошли до спальни. Это была не та комната, где в прошлый раз был накрыт стол, эту еще не ремонтировали. Потертые мрачные обои наводили тоску. Мебель была старая, какие-то темного дерева шкафы и буфеты. В углу – огромная кровать, неубранная, хотя на дворе белый день, третий час уже… Надежда нахмурила брови – она терпеть не могла неубранную постель, такая ситуация сразу навевала мысль о тяжелой болезни. В комнате было душно, пахло лекарством.

– Это что – корвалол? – Надежда звякнула пузырьками на столе. – У тебя сердце болит?

– Да нет… – Нина со стоном опустилась на кровать. – Просто слабость такая…

Постельное белье было несвежее, какого-то серого оттенка. Люся дернула тяжелые плюшевые портьеры, отчего в воздух поднялась туча пыли, но в комнате стало ненамного светлее, потому что окно не мыто было, по представлению Надежды, лет десять. С трудом Люся открыла форточку.

В комнату ворвался холодный и сырой мартовский воздух, Нина зябко повела плечами.

– Что у тебя случилось? – спросила Надежда. – С мужем поссорилась?

– Девочки… – у Нины из глаз вдруг брызнули слезы, – ой, девочки…

– Ну ладно, ладно… – Надежда погладила ее по плечу, – ты успокойся, потом нам все расскажешь… Люся, – Надежда выразительно взглянула на подругу, – завари-ка нам, пожалуй, чаю… Нине сейчас очень бы помогла чашка горячего чаю. Горячий чай – это то, что нужно.

– Чай? – удивленно переспросила Люся. – Да я даже не знаю, где у нее чай… как я найду его в чужой квартире?

– А ты поищи! – Надежда замигала по очереди обоими глазами и выразительно подняла брови, пытаясь передать подруге свои мысли. – Помнишь, о чем мы с тобой говорили?

– Ах, ну да… – Люся вспомнила, ради чего они с Надеждой пришли к Нине, и вышла из комнаты.

Остановившись посреди холла, она огляделась.

Кажется, мастерская покойной Нины Слепневой направо, к ней можно попасть вот по этому темному коридору…

Она пошла в том направлении, свернула направо, налево… нет, мастерской здесь определенно не было, она забрела не туда. Решила вернуться – но и это не получилось, вместо того чтобы выйти обратно в холл, она забрела в какой-то темный закуток, заваленный холстами на подрамниках.

– Черт, ну и квартира… – пробормотала Люся. – Не квартира, а настоящий лабиринт!

Она вспомнила, как много лет назад точно так же бродила по этой огромной захламленной квартире. Кажется, тогда она тоже забрела в этот тупик…

Люся прикрыла глаза, вызывая в памяти тот далекий день.

Кажется, тогда она пошла направо, потом услышала шаги вредной домработницы, вернулась, открыла дверь…

Она снова проделала все эти маневры, дернула дверную ручку – и оказалась на галерее, над мастерской Нины Слепневой.

Облегченно переведя дыхание, Люся спустилась с галереи по скрипучей деревянной лесенке.

В мастерской мало что изменилось с того далекого дня – мольберт с натянутым на него чистым холстом, несколько высохших кистей в керамическом горшке, конторка для записей, книжный шкаф у стены. Громоздкий резной старинный шкаф с двумя колоннами по бокам. Не шкаф, а настоящий античный храм. И, что характерно, многолетней пыли нету, стало быть, Нинкин муженек уж тут похозяйничал. Будем надеяться, что безуспешно.

Люся подошла к шкафу, протянула руку к правой колонне…

И испуганно отдернула ее: на деревянной консоли сидел зверек, пушистый зверек поменьше кошки с темной пятнистой шкуркой и длинным хвостом в черно-белых кольцах. Обычно безобидный, сейчас он угрожающе скалился, обнажив мелкие острые зубы.

– Ты тут еще! – недовольно проговорила Люся. – А ну, пошел вон! Пошел вон, кому я сказала!

Вместо того чтобы послушаться ее совета, зверек принял угрожающую позу и громко прострекотал:

– Трак-так-так!

– А ну, пошел вон! – повторила Люся и замахнулась на своего неожиданного противника.

Но тот метнулся вперед и попытался вцепиться в Люсину руку, она едва успела ее отдернуть.

– Ах ты, маленький паршивец! – Люся огляделась по сторонам, увидела горшок с кистями и взяла самую большую кисть. Волоски кисти давно слиплись и задубели от краски, и кисть превратилась в короткое копье. Люся замахнулась этим импровизированным орудием на зверька, тот злобно и разочарованно зашипел, но понял, что сопротивляться бесполезно, спрыгнул на пол и спрятался за шкаф.

– Вот так-то! – удовлетворенно проговорила Люся и на этот раз без помех взялась за капитель правой колонны. – Как она это делала? – пробормотала Люся, изо всех сил стараясь повернуть капитель.

Старое дерево скрипнуло и поддалось. Капитель повернулась, с натужным скрипом сдвинулась с места, и в боковой стенке шкафа открылась небольшая дверца.

– Ура, – проговорила Люся не очень громко. – Ну и что же мы тут имеем?

Она запустила руку в тайник и достала оттуда толстую тетрадь в дерматиновом переплете.

Снова пошарила в тайнике – но больше ничего в нем не нашла. Ничего, кроме многолетней слежавшейся пыли.

– Вот так тайник… – пробормотала Люся, – стало быть, бабуля прятала здесь только эту тетрадочку.

Бумага в тетрадке была желтая, ломкая. Страницы были заполнены четким, крупным, разборчивым почерком, кое-где Люся разглядела даты, как в письмах. По всему выходило, что это дневник Нининой бабушки. Или какие-то записи личного характера. Люсе совершенно не хотелось их читать, однако она решила предъявить тетрадь Надежде с Ниной. Нинка – прямая родня, пусть она и решает, что с тетрадкой делать.

За время ее отсутствия Надежда успела малость прибраться в комнате и уговорить Нину снять жуткий вылинявший халат и надеть трикотажные спортивные брюки и футболку с длинными рукавами, эти вещи Надежда отыскала тут же, в комнате. Постель теперь была аккуратно заправлена и покрыта клетчатым пледом, все лекарственные пузырьки и стакан с несвежей водой Надежда вынесла на кухню. Она встретила Люсино появление вопросом в глазах. Люся еле заметно кивнула – нашла тайник, подробности потом.

– Нинуля, пойдем чаю выпьем! – строго сказала Надежда, и Нина поняла, что если она не пойдет, ее потащат силой.

– Есть ничего не могу, аппетита нет совсем! – сказала она.

На кухне против ожидания было чисто, в холодильнике полно готовых продуктов, как видно, Нинкин муж не рисковал есть ее стряпню и сам заботился о своем пропитании.

– У меня свой чай, травяной! – встрепенулась Нина и достала из буфета баночку с золотистыми иероглифами на крышке. – Это Георгий принес, сказал, что настой целебный, очень помогает от нервов и вообще укрепляюще действует…

– Что-что? – с угрозой заговорила Люся. – Нинка, ты на себя в зеркало-то смотрела? Да ты же еле ходишь, до того укрепилась. Выброси немедленно эту отраву и пей нормальный крепкий чай! Черный, цейлонский! И сахару побольше!

– Что китайцу здорово, то русскому смерть! – припечатала Надежда.

После чая Нина слегка порозовела, съела кусок булки с маслом и смотрела уже не так грустно.

– Причешись, – зудела Надежда, – себя в порядок приведи. И какой, извини, мужик будет в такой жуткой комнате спать? Вы же ремонт делать собирались…

– Он вообще там не спит, говорит, что ночью работает, переселился в мастерскую…

– За каким чертом такой муж нужен? – фыркнула Люся, но осеклась под взглядом Надежды.

– Девочки, я не знаю, что делать… – жалобно сказала Нина, – это выше моих сил! Ничего сказать нельзя, он сразу кричит, обругал меня вчера последними словами! Потом, правда, прощения просил… Он… нервный такой, вспыльчивый, я не знаю, как мне с ним… правда, у меня в этом смысле опыта никакого…

– Выгнать пинком под зад! – Люся была категорична. – На фига козе баян?

В это время зазвонил Нинин мобильник.

– Слушаю! – закричала она. – Кто? Ты, Герочка?

Надежда ткнула Люсю кулаком в бок – ну, сейчас начнется! Нина слушала, что говорит ей собеседник, лицо ее из несчастного и измученного становилось постепенно фальшиво-радостным.

– Да, – повторяла она, – да, дорогой, конечно… Жду тебя с нетерпением…

Она положила телефон и посмотрела на подруг с недоумением – что, мол, вы тут делаете?

– Нина, мы уж пойдем. – Надежда решительно поднялась и дернула Люсю за руку.

– Спасибо, что зашли, – холодно сказала Нина, – но впредь попрошу вас предупреждать о своем визите звонком.

– Вот как? – оторопела Люся. – Ну, в таком случае не провожай нас, мы сами дорогу найдем!

– Ну ты подумай, а? – Люся первой спускалась по лестнице и все оглядывалась на Надежду. – А я тебе сперва не поверила, что он Нинку зомбирует!

– Теперь веришь? А что ты там в тайнике нашла?

– Держи! – Люся протянула Надежде старую тетрадку в черном дерматиновом переплете. – Это все, что там было. Хотела я Нинке отдать, да ей ничего нельзя доверить, она все этому уроду немедленно выболтает. Прочитай, Надя, может, придет тебе в голову, как Нинку спасти? Доведет он ее, ох, доведет…

На следующий день мальчик отправился на рынок за овощами.

Возвращаясь домой, он свернул в знакомый переулок, как вдруг из-за угла выскочил высокий чернобородый человек, схватил его за плечо и прошипел:

– Стой, маленький мерзавец!

– Что вам нужно, господин? – испуганно забормотал мальчик. – У меня нет денег… у меня только эта корзинка с овощами, вы можете ее забрать, но тогда мой хозяин разгневается и побьет меня бамбуковой палкой!

– Мне не нужны твои деньги, и тем более мне не нужны твои жалкие овощи! Мне нужно Кольцо Змея!

– Добрый господин! – лепетал мальчик, похолодев от ужаса. – Я не знаю, о чем вы говорите! Я не знаю никакого кольца! Я бедный сирота, у меня ничего нет… отпустите меня, не то мой господин разгневается!

– Тебе не стоит бояться прогневить своего господина, – прорычал чернобородый, страшно вращая глазами. – Тебе нужно бояться моего гнева! Если ты не отдашь мне Кольцо Змея – тебе придется распроститься со своей жалкой жизнью!

С этими словами он вытащил из складок одежды длинный нож и приставил его к шее мальчика.

– Говори, где Кольцо, иначе не проживешь и минуты!

И тут из-за пазухи у мальчика выскочил зверек. Он прострекотал свой боевой клич – трак-так-так! – и вцепился в руку чернобородого своими мелкими острыми зубами.

– Ах ты, дрянь! – Мужчина отбросил зверька, потряс прокушенной рукой. – Ах ты, маленькая пакость! Впрочем, я даже благодарен этому мерзкому животному. Ведь это – змеиный сторож, удивительный зверек, который убивает ядовитых змей. Змеиный сторож обладает удивительным чутьем, он чувствует присутствие Кольца Змея, служит ему, как верный раб. Раз у тебя есть этот зверек – значит, у тебя и Кольцо! Я не зря шел за тобой через горы и джунгли! Отдай мне браслет – и я, так и быть, оставлю тебе твою жалкую жизнь!

В это время в нескольких шагах от них распахнулись двери таверны, и на улицу вывалилась гурьба подвыпивших молодых людей.

– Добрые господа, спасите меня! – закричал мальчик, что было сил. – Спасите, этот разбойник хочет меня убить!

– Глядите-ка, кажется, этот чернобородый грабит бедную девушку! – воскликнул один из гуляк. – Поможем ей, сделаем доброе дело! Боги отблагодарят нас за это!

Вся ватага кинулась на чернобородого.

Он злобно выругался, ударил мальчика ножом и бросился бежать.

Гуляки не стали его преследовать, они окружили лежащее на земле тело.

– Кто тебе сказал, что это девушка? – разочарованно проговорил один из них. – Это мальчишка, причем нищий. Наверное, он сам виноват – выпрашивал подачку у того человека, вот тот и рассердился на него. А мы только зря потратили время…

– Да немного мы его и потратили, – примирительно проговорил виновник инцидента. – Пойдемте в другую таверну, друзья, я угощу вас подогретым сливовым вином.

И гуляки отправились прочь, оставив на земле истекающего кровью мальчика.

Едва они отошли, из-за пазухи мальчика выбрался зверек. Он озабоченно застрекотал, потом облизал лицо хозяина шершавым языком. Мальчик открыл глаза, приподнялся, затем с трудом поднялся на ноги, опираясь на стену.

Увидев знакомый переулок, он из последних сил побрел к дому, с трудом взобрался на крыльцо, вошел в комнату господина Поля и только там сполз по стене на пол.

– Господи, малыш, что с тобой? – всполошился художник. – На тебе лица нет! А это что? Это кровь!

Он перенес мальчика на свою кровать, разорвал одну из своих рубашек на бинты, перевязал рану.

– Не нужно… – слабым голосом проговорил мальчик. – Я чувствую, что жизнь уходит из моего тела и мне уже ничто не поможет. Лучше выслушайте меня… помните, я говорил вам о Прекрасной Императрице, о том, что я видел ее и она доверила мне свою тайну?

– Не напрягайся, малыш! – пытался остановить его господин Поль. – Лежи спокойно, тогда кровотечение ослабеет…

– Оно слабеет потому, что жизненные силы во мне кончаются. Умоляю вас – выслушайте меня и поверьте!

– Я слушаю, слушаю тебя! Только не беспокойся…

– Прекрасная Императрица Сяо Линь передала мне священный амулет – Кольцо Змея. В этом амулете заключена необычайная сила, дарующая бессмертие…

Мальчик снова заволновался, и кровь сильными толчками потекла сквозь повязку.

– Лежи спокойно…

– Возьмите этот амулет! – взмолился мальчик. – Прошу вас, возьмите его! Он не должен попасть в злые руки, в руки того человека, который… который…

– О ком ты говоришь, малыш?

– Этот человек, – прошептал мальчик слабеющим голосом, – тот человек, который ранил меня, он же привел хунхузов в мою родную деревню… он же убил моего Учителя и шел по моим следам до этого города… он не отступится, пока не завладеет Кольцом Змея… не дайте ему добиться своего! Возьмите амулет и уезжайте как можно дальше!

– Но как я могу сделать то, о чем ты просишь, если я даже не знаю, где этот амулет?

Мальчик поднял глаза, словно хотел на что-то показать своему собеседнику… но тут же жестокая судорога пробежала по его телу, кровь новым толчком проступила сквозь повязку – и он застыл.

Господин Поль перекрестился.

Он хотел закрыть глаза мальчика, но прежде проследил за его взглядом.

Прямо над мальчиком была потемневшая от времени балка. Господин Поль протянул руку, запустил ее за балку и нащупал там небольшой сверток. Развернув ткань, он увидел золотой браслет – змейку с изумрудными глазами, кусающую себя за хвост.

Он понял, что мальчик ничего не выдумал, и в этот же день купил каюту на голландском корабле, который возвращался из Японии в Роттердам и по дороге должен был зайти в Марсель.

Вещей у него было немного. Кроме собственных пожитков и блокнотов с рисунками, он взял рисунки мальчика и сверток с золотым браслетом – кусающей себя за хвост змейкой с изумрудными глазами…

– Как жаль, Бейсик, что ты не умеешь открывать двери! – Надежда, отдуваясь, втащила в прихожую два тяжеленных пакета с продуктами и ногой захлопнула дверь.

Кот против обыкновения встретил ее в прихожей, обычно днем он спокойно спал на диване в гостиной. Надежда все поняла правильно – из пакета торчал рыбий хвост. Кот втянул носом воздух и подобрался.

– Даже и не думай! – закричала Надежда. – Даже и не мечтай!

Она бросила сумку на пуфик и наклонилась, чтобы расшнуровать ботинки. И отвлеклась на полминутки, а когда подняла глаза, то оторопела.

Кот распушил шерсть, причем увеличился в размерах примерно втрое. Раньше Надежда такое преображение кота воспринимала с гордостью, уж очень красив был котище, куда там персидскому с его плоской мордой. Теперь же, набравшись опыта, Надежда знала, что такая метаморфоза означает: кот находится в крайней степени ярости и лучше не попадаться ему под горячую лапу. В последний раз это было года два назад, когда коту пришлось сосуществовать в одной квартире с сенбернаром Арчи[1]. Кот третировал несчастного Арчибальда несколько недель, пока не сменил гнев на милость.

Надежда оглядела прихожую. Не было никакой собаки, все было на месте, все как обычно.

– Бейсик, с чего это тебя так разобрало? – спросила она с недоумением.

Кот не ответил, переступил лапами, издал утробное рычание, какое издает, верно, тигр перед охотой, и стал красться, прижавшись к полу. И каково же было изумление Надежды, когда кот миновал пакет с рыбой, даже не взглянув в ту сторону, и мягким прыжком взвился на пуфик. Пуфик носил на себе следы пребывания кота в квартире, Бейсик прыгал на него, топтался лапами, а иногда даже потачивал об него когти – так, для интереса. Надежда уже смирилась и перестала лупить кота полотенцем.

Но в данном случае дело было куда серьезнее – кот покусился на сумку. Хорошая сумка, почти новая, не такая дорогая, как у Люськи, но все же Надежда купила ее совсем недавно. Кот уже выпустил когти, чтобы разодрать сумку в клочья, но Надежда налетела коршуном и успела выхватить сумку.

– Да что с тобой такое! – Она замахнулась на кота той же сумкой. Из сумки что-то выпало, Бейсик прижал уши, зашипел, но вдруг тонко, испуганно мяукнул и убежал на кухню, поджав хвост.

– Что творится с котом! – удивленно проговорила Надежда. – Наверное, весна на него так действует! В марте все кошки сходят с ума…

Она наклонилась, чтобы подобрать то, что выпало из сумки.

Это была та тетрадь, которую отдала ей Люся, – толстая тетрадь в потертом дерматиновом переплете.

Ах да, это же дневник Нинкиной знаменитой бабушки!..

Тетрадь случайно открылась, Надежда увидела страницы, исписанные выцветшими лиловыми чернилами, крупным, отчетливым почерком с сильным наклоном. Надежда прочитала несколько слов:

«…там, в его мастерской, среди загрунтованных холстов и неоконченных картин, мы с Полем впервые стали близки. Все случилось как-то внезапно, я сама не поняла, как нас кинуло друг к другу. Потом мы лежали рядом, за окном в кроне дерева глухо ухала горлинка. Поль смотрел на меня сквозь полуопущенные ресницы и молчал. Потом, когда горлинка улетела, он тихо проговорил:

– Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои – глаза голубиные. Что яблоня между лесными деревьями – то возлюбленная моя между девицами. В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей.

Я рассмеялась:

– Что ты такое говоришь, Поль? Я что – похожа на дерево?

– Это – Песнь песней, лучшие стихи на земле…»

– А бабушка-то была не промах… – проговорила Надежда. – Надо почитать, только не в коридоре…

Она переоделась, прошла на кухню, где разобрала пакеты с продуктами, причем кот не явился, даже когда Надежда разделывала рыбу. Надежда мимоходом удивилась такому поведению, но некогда было расслабляться. Так что она обсыпала рыбину пряными травами, завернула в фольгу и запихнула в духовку, после чего села за стол и открыла тетрадь на первой странице.

Те же выцветшие чернила, тот же крупный, решительный почерк с сильным наклоном. К счастью, почерк был вполне разборчивый, и даже старая орфография не слишком мешала.

«Неужели я в Париже? Поверить не могу! Париж, Париж, столица мира! До сих пор удивляюсь, как меня выпустили из России. До сих пор вижу лицо того комиссара, который разглядывал меня с неприязнью, как какую-то букашку. Ведь я для него – не человек, а представитель обреченного класса… он хотел уже забрать мои документы, как вдруг вошел высокий седой человек со шрамом через всю щеку, взглянул на меня и спросил хриплым голосом бывалого солдата:

– Кто такая?

Мой комиссар (как это смешно звучит!) вскочил, вытянулся по швам и отрапортовал:

– Гражданка Слепнева, просит выпустить в Париж якобы для обучения!

– Почему “якобы”?

– Врет, нутром чую! У меня чутье на контру!

– Чему собираетесь учиться? – спросил седой, повернувшись ко мне.

– Живописи.

– Выпустить! – Седой мельком взглянул на “моего комиссара” и вышел из комнаты, вышел из моей судьбы.

И вот я иду по Латинскому кварталу, и вокруг меня звучит упоительная французская речь…

Все вокруг так странно, так непривычно. На улице стоят певцы с нотами в руках, поют что-то грустное, трогательное. Вокруг них толпятся зеваки, подпевают, не всегда попадая в мелодию, бросают серебряные монеты. Прямо на тротуарах выставлены кровати, стулья, зеркальные шкафы – так здесь торгуют мебелью. Прохожие как ни в чем не бывало лавируют между креслами и буфетами. Повсюду, прямо на улицах, стоят многочисленные писсуары, на них – рекламные плакаты: шоколад Карл Фацер, какао ван Гуттена. На улице холодно, но парижане не спешат: они не идут по делам, а гуляют. Очень много кафе, и возле каждого, несмотря на холод, выставлены столики, за ними сидят люди, пьют кофе или ликер, кутаясь в пледы. Тут же чадят жаровни, чтобы обогреть смелых посетителей, а по сути – протопить улицу. Вокруг носятся мальчишки-газетчики, отчаянно кричат сорванными голосами: “Ля патри”! “Ля пресс”! “Либерасьон”!

– Столица мира! – говорит Серж, мой новый знакомый, в недавнем прошлом – петербургский студент. – С виду – столица мира, а на самом деле – сумасшедший дом!

– Вот в России – и вправду сумасшедший дом! – возражаю я и замолкаю: я знаю, что Серж воевал добровольцем у Деникина, чудом вырвался в Константинополь, так что про нынешнюю Россию знает не меньше моего.

В одном из кафе за столиком сидят мужчина и женщина, едят свинину с бобами. Вдруг отрываются от еды, целуются и как ни в чем не бывало продолжают есть.

– Бог мой, как это некрасиво! Как это безнравственно! – возмущаюсь я, отводя взгляд.

– Вы зря кипятитесь, – возражает Серж. – Это другой народ, другие обычаи, не судите их по нашим законам. Для них поцелуй – это что-то вроде ласкового слова или приветливого взгляда, в нем нет ничего интимного, ничего требующего уединения.