Черный орден Роллинс Джеймс

Один ноутбук подключили к информационной сети замка. Пейнтер ввел в систему серию кодовых программ, предназначенных для отслеживания всех исходящих сообщений. Если саботажник попытается связаться с внешним миром, то выдаст себя и будет обнаружен.

Правда, Пейнтер не ожидал, что изменник настолько прост. Он жил в замке и тайно работал против своих же товарищей уже давно. Злоумышленник коварен. Скорее всего, у него есть способ связаться с внешним миром.

Вероятно, у саботажника имеется личный портативный аппарат спутниковой связи, с помощью которого он тайно общается со своими боссами. Для этого необходима автономная линия связи между прибором и геосинхронным орбитальным спутником. К несчастью, в замке слишком много ниш, проемов и отверстий, где можно спрятать прибор. А обыск всех обитателей замка вызвал бы лишние подозрения.

Поэтому Пейнтер придумал кое-что получше.

Это устройство он сконструировал сам, работая в «Сигме». Прежде чем занять пост директора, Пейнтер специализировался на аппаратуре слежения и чувствовал себя в этой области как рыба в воде.

Он соединил основной кабель со вторым ноутбуком. Головная боль наконец немного утихла.

– Готово.

– Включай.

Пейнтер включил источник питания, установил амплитуду сигнала и отрегулировал уровень импульса. Остальное закончит ноутбук, который будет отслеживать все сигналы. К сожалению, «прослушка» невозможна. Можно только обнаружить источник передачи, да и то в радиусе тридцати ярдов. Однако и этого достаточно.

Пейнтер закончил настройку оборудования.

– Все. Теперь нам остается только ждать, когда саботажник выйдет на связь.

Гюнтер кивнул.

– Если клюнет на приманку, – добавил Пейнтер.

Полчаса назад они распространили слух о том, что при взрыве уцелела резервная емкость с ксерумом-525, запертая в потайном свинцовом отсеке склада. Это давало надежду всему населению замка. Если есть запас топлива, то и новый Колокол можно будет изготовить. Анна даже велела ученым собрать его из запасных частей. Если Колокол и не сможет полностью исцелить прогрессирующее заболевание, то, по крайней мере, позволит выиграть время, необходимое для лечения.

Однако не спасение было целью ложных слухов.

Когда слухи дойдут до предателя, тот поймет, что его план провалился, а Колокол в конце концов восстановят. Саботажник непременно выйдет на связь с хозяевами, чтобы получить новые указания. Этого и ждал Пейнтер.

А пока он решил поговорить с Гюнтером.

– Что значит быть суперменом, рыцарем Короля-солнца?

Гюнтер пожал плечами. Кажется, его способ общения ограничивался ворчанием, недовольными гримасами да несколькими невразумительными звуками.

– Скажите, вы чувствуете свое превосходство? Вы сильнее, проворнее, способны одним прыжком перескочить через дом?

Гюнтер молча смотрел на Пейнтера. Тот вздохнул и сменил тему. Нужно попытаться добиться взаимопонимания.

– Что значит Leprakцnige? Я слышал, что так говорили люди рядом с вами.

Пейнтер прекрасно знал, что означает слово, и Гюнтер отреагировал именно так, как и ожидалось. Гигант отвел взгляд, однако не сумел спрятать злобный огонек в глазах.

Молчание затянулось. Пейнтер уже потерял надежду, когда гигант наконец проворчал:

– Прокаженный король.

Теперь пришел черед Пейнтера умолкнуть. Он не смел нарушить тягостного молчания, воцарившегося в комнате. Гюнтер заговорил первым:

– Стремясь к совершенству, люди не хотели задумываться об ошибках. Нелегко быть жертвой неизлечимого заболевания. Проще скрыться с глаз.

– Изгнание в лепрозорий.

Пейнтер пытался представить себе, что чувствуют последние из рыцарей Короля-солнца, с детства знающие о том, что их ждет. Некогда всеми уважаемые благородные принцы, теперь они стали горсткой отверженных, прокаженных.

– И все-таки вы несете службу в замке, – сказал Пейнтер.

– Для этого я рожден на свет. Я исполняю свой долг.

Пейнтеру стало интересно, внушают ли это рыцарям с детства, или понятие о долге заложено в них на генетическом уровне.

– Почему вас волнует, что станет со всеми нами?

– Я верю в работу, которая здесь ведется. Когда-нибудь мои страдания помогут спасти других людей.

– А поиски способов лечения, которыми мы занимаемся сейчас? Они ничего не дадут вам лично.

Глаза Гюнтера блеснули:

– Ich bin nicht krank.

– Что вы имеете в виду, утверждая, что не больны?

– Sonnekцnige рождались под Колоколом, – с нажимом ответил Гюнтер.

До Пейнтера дошло. Он вспомнил слова Анны: суперлюди замка обладают иммунитетом к воздействию Колокола, как к благоприятному, так и к губительному.

– На вас Колокол не действует, – пробормотал он.

Гюнтер отвернулся.

Пейнтер тщательно обдумал услышанное. Значит, Гюнтер помогает не для того, чтобы сохранить собственную жизнь. Но тогда зачем?

Пейнтер внезапно вспомнил, с какой нежной преданностью смотрела на Гюнтера Анна за обедом. У гиганта есть другая веская причина, чтобы служить делу, не обращая внимания на презрение окружающих.

– Вы любите Анну, – проговорил Пейнтер.

– Конечно люблю, – ответил Гюнтер. – Ведь она моя сестра.

В кабинете Анны Лиза стояла перед негатоскопом, на котором врачи обычно просматривают рентгеновские снимки. Девушка прикрепила на него две пленки, испещренные темными полосками. Хромосомные карты она отыскала в материалах исследований мутаций, вызванных Колоколом. Карты показывали ДНК зародышей амниот[29] до и после облучения. На снимках ДНК после облучения измененные участки хромосом были обведены кружками. Рядом имелись пояснительные подписи на немецком языке.

Переводившая их Анна отошла за новыми книгами.

Лиза провела пальцем по карте мутаций, ища совпадения. Она уже прочла о некоторых результатах опытов. Их нельзя было объяснить мутациями.

Не находя ответа, Лиза вернулась к обеденному столу, заваленному книгами и связками рукописей с результатами проводимых десятилетиями экспериментов на людях.

В камине треснуло полено. Лиза с трудом удерживалась от желания бросить в огонь научные труды. Несмотря на то что Анны рядом не было, этого делать нельзя. Лиза сама приехала в Непал, чтобы заниматься наукой. Она тоже исследователь.

Как Анна. Нет, не совсем так, как Анна.

Лиза отодвинула в сторону научную монографию «Тератогенез бластодермы эмбрионов». Документ рассказывал об изучении абортированных уродцев – плодов воздействия радиации Колокола. То, что на пленках с хромосомами выглядело всего лишь темными полосками, на фотографиях в книге демонстрировалось во всех подробностях: лишенные конечностей одноглазые эмбрионы, мертворожденные младенцы с водянкой головного мозга…

Нет, она совсем не такая, как Анна.

Стуча по ступенькам каблуками, Анна спустилась в кабинет по железной лестнице, неся под мышкой очередную стопку книг. Кажется, немцы действительно ничего не скрывают. Да и зачем? Ведь сейчас их главная цель – найти способ лечения квантовой болезни. Анна считала все усилия напрасными. И все же, хотя она была уверена в том, что за последние десятилетия опробовали все возможные пути, ее не пришлось долго уговаривать поработать вместе.

Лиза заметила, как дрожат руки женщины. А ведь на первый взгляд признаки паралича совсем незаметны. Анна постоянно тайком потирала ладони. Остальные обитатели замка страдали открыто. Напряжение, скопившееся в воздухе, казалось, можно было пощупать рукой. Лиза недавно лично стала свидетельницей громкой ссоры и драки. Прошел слух, что за последние несколько часов в замке произошли два самоубийства. С утратой Колокола – надежды на исцеление – все стало расползаться по швам. Неужели безумие охватит обитателей замка раньше, чем они с Пейнтером найдут решение?

Главное – не сдаваться, пусть даже ради победы ей приходится работать с нацистами. Лиза кивнула подошедшей женщине:

– Что ж, кажется, я поняла общую картину. Но мне не дают покоя ваши слова.

Уронив книги на стол, Анна села.

– Какие именно?

– Вы говорили, что Колокол контролирует эволюцию. – Лиза указала на книги, лежащие на столе. – А здесь я вижу только мутагенную радиацию, на которой вы строите вашу евгеническую программу. Создание улучшенного образца человеческой особи при помощи генетических манипуляций. Не польстили ли вы себе, когда произнесли слово «эволюция»?

Анна нисколько не обиделась.

– А что для вас понятие эволюции, доктор Каммингс?

– Общепринятое дарвиновское определение, разумеется.

– И каково же оно?

Лиза нахмурилась.

– Ступенчатый процесс биологических изменений… при котором одноклеточные организмы распространились и усложнились, создав современное разнообразие живых существ.

– И Господь совсем не принимал в нем участия?

Вопрос застал Лизу врасплох.

– Вы имеете в виду креационизм?[30]

Анна пожала плечами.

– Скорее сознательное творение.

– Неужели вы всерьез? Сейчас вы, пожалуй, заявите, что эволюция – всего лишь теория.

– Не говорите глупостей. Я не дилетант, считающий теорию не более чем озарением. Нет фактов – нет и теории. Все должно подкрепляться доказательствами.

– Так значит, вы принимаете дарвиновскую теорию эволюции?

– Разумеется.

– Почему же…

– Одно не обязательно исключает другое.

Лиза вопросительно подняла бровь.

– Акт творения совместно с эволюцией?

Анна кивнула.

– Однако вернемся немного назад. Я не хочу, чтобы между нами возникло недопонимание. Для начала давайте отбросим принципы тех креационистов, которые считают, что Земля плоская, и тех, кто буквально понимает слова Библии о том, что нашей планете в лучшем случае десять тысяч лет. Перейдем к главным аргументам ученых, защищающих идею акта творения.

Лиза только головой покачала: бывшая нацистка проповедует принципы лженауки. Что же будет дальше?

Анна прочистила горло.

– Я честно признаюсь, что большая часть доводов в пользу акта творения ошибочна. Они противоречат второму закону термодинамики, их статистические модели не выдерживают критики. Список можно продолжать долго. Однако наука не всегда способна дать ответ на наши вопросы.

Лиза кивнула. Ее и саму всегда удивляло соседство лженауки с эволюционизмом. Она задумалась об этом впервые еще на уроках биологии в старших классах. В этой трясине не всякий кандидат наук разберется, не то что школьник.

– Как уже сказано, – продолжала Анна, – у последователей акта сознательного творения есть один аргумент, который действительно заслуживает внимания.

– Какой именно?

– Случайный характер мутаций. Одна лишь возможность мутаций не произвела бы так много положительных изменений за изучаемый отрезок времени. Много ли врожденных дефектов вам известно, которые привели бы к положительным модификациям?

Лиза и прежде слышала подобные аргументы: «Жизнь развивалась слишком быстро, случайностью это не объяснить».

– Эволюция – процесс не случайный, – возразила Лиза. – Естественный отбор уничтожает тех, кто подвергся нездоровым изменениям. Лишь более совершенные организмы способны передавать гены по наследству.

– То есть выживают наиболее приспособленные?

– Или достаточно приспособленные. Изменения в итоге не всегда дают совершенство. Даже заметное улучшение свойств – уже преимущество. А через несколько сотен миллионов лет небольшие преимущества превращаются в то биоразнообразие, которое мы наблюдаем сегодня.

– За сотни миллионов лет? Да, хорошо иметь в своем распоряжении столь значительный отрезок времени. А что вы скажете о скачках эволюции, когда за ограниченное время происходили огромные изменения?

– Полагаю, вы говорите о кембрийском периоде? – уточнила Лиза.

Кембрийский период действительно был одним из самых сильных аргументов сторонников креационизма. Период продолжался сравнительно недолго, всего около пятнадцати миллионов лет[31]. Однако в течение этого времени произошла вспышка увеличения численности новых форм жизни: множество видов губок, моллюсков, медуз и трилобитов словно упали с небес.

– Нет. Изучение окаменевших остатков дает немало подтверждений тому, что «внезапное возникновение» беспозвоночных не было столь уж неожиданным. Еще в докембрийском периоде существовало предостаточно губок и червеобразных многоклеточных. Разнообразие форм жизни в этот период можно объяснить появлением в генетическом коде генов Хокса.

– Генов Хокса?..

– Группы из четырех-шести генов появились в генетическом коде перед началом кембрийского периода. Считается, что они контролируют эмбриональное развитие, определяют правую и левую половины основных частей тела. Дрозофилы, лягушки, люди – все имеют одни и те же гены Хокса. Вы можете изъять ген Хокса у дрозофилы, внедрить его в ДНК лягушки, и он будет отлично функционировать. Эти гены – фундаментальные «включатели» развития эмбрионов. Малейшее изменение в генах Хокса создает совершенно новые формы организмов.

Не уверенная, к чему клонит Анна, Лиза все же прониклась уважением к ее глубокому знанию предмета. Да, сильный соперник. Если бы Анна была ее оппонентом на научной конференции, Лиза просто наслаждалась бы дебатами. Однако сегодня приходилось постоянно напоминать себе о том, с кем она говорит.

– Итак, развитие генов Хокса непосредственно перед началом кембрийского периода объясняет нам столь значительную вспышку разнообразия форм. Однако гены Хокса не объясняют других аспектов быстрой – почти целенаправленной – эволюции.

– Каких, например?

Дискуссия становилась все более интересной.

– Например, березовые пяденицы. Вам известна их история?

Лиза кивнула. Анна привела один из излюбленных аргументов представителей лагеря противников. Бабочки березовой пяденицы обитают на березах и имеют пятнисто-белую окраску, помогающую слиться с корой дерева, благодаря чему их не поедают птицы. Когда в районе Манчестера начали разработку угольных пластов и стволы берез почернели от пыли, белые бабочки стали заметной и легкой добычей для птиц. Однако популяция изменила свою обычную окраску на черную всего за несколько поколений и вновь стала незаметна на потемневших стволах берез.

– Если мутации носят случайный характер, – убеждала Анна, – то черная окраска появилась удивительно вовремя. Если это событие случайно, то почему наряду с черными не появились красные, лиловые, зеленые бабочки? Или, например, двухголовые?

Лиза с трудом сдерживалась.

– Я бы сказала, что все другие формы бабочек были съедены птицами. А двухголовые вымерли. Вы неверно понимаете пример. Изменение цвета произошло не вследствие мутации. У пядениц уже имелся ген темной окраски. И в каждом поколении рождалось некоторое число черных бабочек, но их съедали птицы, и основная часть популяции оставалась белой. А когда деревья почернели, несколько черных пядениц получили преимущество и пополнили популяцию, в то время как белые особи выедались птицами. Вот в чем смысл приведенного вами примера: условия окружающей среды способны влиять на популяцию. Однако это не пример явления мутации. Черный ген присутствовал у пядениц всегда.

Анна улыбалась, глядя на Лизу. Девушка догадалась, что та лишь проверяла ее знания. Лиза рассердилась, но почувствовала, что заинтригована.

– Очень хорошо, – похвалила Анна. – Тогда позвольте мне привести более свежий пример результата эксперимента, проведенного в строго контролируемых лабораторных условиях. Исследователь получил линию бактерий E. coli, или кишечной палочки, не способных усваивать лактозу, молочный сахар. Затем поместил процветающую популяцию бактерий в чашку Петри с питательной средой, в которой единственным источником пищи была лактоза. Что должно произойти согласно науке?

Лиза пожала плечами.

– Неспособные питаться лактозой бактерии будут голодать, пока не вымрут.

– Именно это и случилось в девяноста восьми процентах чашек Петри с культурой бактерий. Однако два процента продолжали процветать. Они спонтанно мутировали, дав ген усвоения лактозы. В течение одного поколения! Я сочла результат поразительным. Он полностью противоречит принятому взгляду на случайность мутаций. Из всех генов в ДНК кишечной палочки только в двух процентах произошла мутация единственного гена, необходимого для выживания. Почему? Результат эксперимента явно противоречит случайному характеру мутаций.

Лиза признала, что результат необычен:

– Возможно, просто лабораторное заражение.

– При повторении эксперимента получен тот же результат.

Лиза смотрела на Анну с недоверием.

– Я читаю в вашем взгляде сомнение. Что ж, давайте поищем другой пример, отвергающий случайный характер мутаций.

– Какой?

– Вернемся к временам зарождения жизни на Земле, к так называемому первобытному бульону, когда впервые включились движущие силы эволюции.

Лиза вспомнила, как Анна недавно обмолвилась о том, что история Колокола насчитывает много миллионов лет. Лиза ждала новых откровений.

– Повернем часы вспять, – начала Анна, – к тому времени, когда еще не возникла живая клетка. Вспомните догмат Дарвина: все живущее произошло от более простых форм. Так что же было до клетки? До какого уровня мы можем низвести жизнь, не теряя права называть ее жизнью? Живая ДНК? Хромосома? А может быть, белок или энзим? Где пролегает грань между химией и жизнью?

– Да, вопрос действительно сложный, – призналась Лиза.

– Тогда я задам вам другой. Как жизнь совершила скачок от химического первобытного бульона к первой клетке?

Лиза знала ответ:

– Атмосфера древней Земли была богата водородом, метаном и водяными парами. Добавьте несколько порций энергии, например ударов молний, и эти газы смогут образовать простейшие органические вещества, которые затем, варясь в первобытном бульоне, постепенно образуют молекулы, способные к самовоспроизведению.

– Это подтвердилось лабораторными опытами, – согласилась Анна. – В сосуде, наполненном газами, образовались аминокислоты.

– И возникла жизнь.

– Вы забегаете вперед, – насмешливо прервала ее Анна. – Пока мы только получили аминокислоты, строительные кирпичики. Как мы перейдем от нескольких аминокислот к первому реплицирующему белку?

– Смешайте достаточное количество аминокислот, и постепенно они в правильной последовательности образуют цепочку.

– Случайно?

Лиза молча кивнула.

– Вот мы и добрались до корня проблемы, доктор Каммингс. Должна согласиться с вами: после того как сформировался первый белок, способный к самовоспроизведению, дарвиновское эволюционное учение начинает играть большую роль. Однако известно ли вам, сколько аминокислот должны выстроиться в определенном порядке для того, чтобы образовался пресловутый первый белок, способный к реплицированию?

– Нет.

– Минимум тридцать две аминокислоты. Это самая короткая молекула белка, сохраняющая способность к самовоспроизведению. Вероятность случайного образования такой молекулы астрономически мала: десять в минус сорок первой степени.

Представив себе это число, Лиза поежилась. Несмотря на глубокую антипатию, ее уважение к Анне росло.

– Рассмотрим эту вероятность в перспективе, – продолжила Анна. – Если взять весь белок из всех дождевых лесов мира и превратить его в бульон из аминокислот, то и тогда формирование короткой белковой цепочки из тридцати двух кирпичиков осталось бы маловероятным. Точнее говоря, понадобится объем вещества в пять тысяч раз больший, чтобы возникла одна такая цепочка. Пять тысяч всех дождевых лесов Земли! Спрашиваю вас еще раз: как мы перейдем от смеси аминокислот к первому реплицирующему белку?

Лиза в замешательстве покачала головой. Анна с довольным видом скрестила руки на груди.

– Преодоление этой проблемы в эволюционном учении даже Дарвину далось нелегко.

– И все же заполнить пробел рукой Создателя… Это ненаучно, – упрямо возразила Лиза. – Если у нас до сих пор нет ответа на вопрос, это еще не означает, что он относится к области сверхъестественного.

– Я и не говорила про сверхъестественное. Почему вы думаете, что я не знаю ответа?

Лиза ахнула.

– Вы знаете ответ?

– В ходе изучения Колокола несколько десятилетий назад мы сделали открытие, к пониманию которого современные ученые только начинают приближаться.

– Ну?

Лиза подалась вперед, не скрывая интереса.

– Мы назвали явление квантовой эволюцией.

Лиза помнила историю Колокола и нацистских исследований загадочного мира субатомных частиц и квантовой физики.

– Как квантовая теория связана с эволюцией?

– Новая область науки – квантовая эволюция – не только подтверждает теорию акта творения, – заявила Анна. – Она отвечает на фундаментальный вопрос: кто нас создал?

– Вы смеетесь надо мной! Кто же это? Бог?

– Нет. – Анна посмотрела Лизе в глаза. – Мы сами.

Прежде чем Анна продолжила, старый радиоприемник на стене затрещал и из него послышался знакомый голос Гюнтера:

– Мы выследили предателя и готовы выступать.

7 часов 37 минут

Бюрен, Германия

Грей обогнал старый грузовик, нагруженный сеном, переключил скорость на пятую передачу и заложил последний крутой поворот. С вершины холма открылся прекрасный вид на долину.

– Долина Альме, – произнес Монк, вцепившись в поручень.

Грей сбавил ход. Монк покосился на друга:

– Я вижу, Рейчел преподала тебе урок итальянского стиля вождения.

– Как-то раз в Риме…

– А мы не в Риме.

Ясное дело, не в Риме. Поднявшись на гребень холма, они увидели впереди широкую пойму реки, зеленые луга и леса. У края долины расположился живописный, словно с почтовой открытки, германский городок с узкими кривыми улочками и домами из камня, с островерхими черепичными кровлями.

Однако взоры путешественников сразу приковал к себе большой замок, который гордо смотрел сверху вниз на деревню. Трепетавшие на ветру флаги служили украшением для высоких башен. Такой же внушительный и тяжеловесный, как многие его собратья, стоящие на берегах Рейна, замок-крепость был воплощением сказки про заколдованных красавиц и рыцарей на белых жеребцах.

– Если бы Дракула был геем, то жил бы в таком замке, – изрек Монк.

Грей понял, что он имеет в виду. От замка веяло чем-то зловещим. Хотя, быть может, такое впечатление создавали свинцовые тучи, плывущие с севера.

Повезет, если они успеют приехать в деревню до начала грозы.

– Куда теперь? – спросил Грей.

На заднем сиденье Фиона зашуршала картой. Она отобрала ее у Монка и взяла на себя роль штурмана, упрямо храня в тайне адрес места назначения.

– Нужно переехать через мост.

Грей начал спускаться с холма и обогнал длинную вереницу велосипедистов, одетых в пестрые спортивные костюмы. «БМВ» быстро катил по серпантину дороги и скоро въехал в деревню.

Путешественникам показалось, что они попали в другое столетие. Ни дать ни взять германский Бригадун[32]. Окна всех домов украшали ящики с цветущими тюльпанами, каждый фронтон заканчивался островерхим щипцом. От главной дороги разбегались в разные стороны мощеные улочки. Путешественники миновали площадь с открытыми кафе и пивнушками; наверняка на эстраде в ее центре местный оркестр каждый вечер исполнял разудалые польки.

Вскоре они переехали через мост и очутились среди лугов и ферм.

– Следующий поворот налево! – неожиданно крикнула Фиона.

Грею пришлось резко притормозить и вывернуть руль. Машину затрясло на неровной дороге. Впереди показались открытые кованые ворота. Грей сбавил скорость.

– Куда мы попали?

– Прибыли на место, – сообщила Фиона. – Отсюда и взялась Библия Дарвина. Это владение Хиршфельдов.

Грей въехал в ворота. С хмурого неба упали первые робкие капли, а через минуту дождь полил как из ведра.

– Вовремя, – крякнул Монк.

У главного здания было всего два этажа, но крутая крыша со шпилями придавала дому величавый вид.

В небе сверкнула молния, зарокотал гром.

Замок, который они видели недавно, высился на вершине лесистого холма позади дома Хиршфельдов. Каменная громада зловеще нависла над поместьем.

– Эй! – послышался крик.

Грей очнулся. Он чуть не наехал на велосипедиста, который быстро шел рядом со своим велосипедом, спасаясь от дождя. Юноша в желтой футболке и велосипедных шортах хлопнул ладонью по крыше автомобиля.

– Смотри, куда едешь, парень!

Фиона не осталась в долгу и тут же опустила стекло окна:

– Отвали, придурок! Сам смотри, куда прешь в своих гейских штанах!

Монк с укором взглянул на нее.

– Малышка напрашивается на свидание…

Грей поставил машину у главного здания. Рядом стоял всего один автомобиль, зато множество горных и гоночных велосипедов. Группка промокших юношей и девушек сгрудилась под навесом, сложив у ног рюкзаки. Заглушив двигатель, Грей услышал, что ребята переговариваются по-испански. Наверное, дом – молодежный отель. Уже пахло пачулями и коноплей.

Туда ли они приехали?

Грей заранее сомневался, что в доме сыщется что-нибудь стоящее. Однако нужно все проверить.

– Ждите меня здесь, – велел он. – Монк, останься с…

Задняя дверь хлопнула, и Фиона вышла из машины.

– В другой раз, – посоветовал Монк, открывая свою дверцу, – бери с собой девочку-ангелочка, а не это маленькое чудовище.

Грей поспешил за Фионой.

– Отстань! – крикнула она.

Он догнал девушку на ступеньках крыльца и схватил за руку:

– Держись рядом со мной!

Фиона скорчила сердитую рожицу.