Восстание от греха. Сборник о покаянии Игонина Елена

От издательства

Большинство людей приходит сегодня в Церковь после блуждания по распутиям греха. Жизнь без веры, без водительства законом Божиим – жизнь в страстях, чреватая многими как тяжкими, так и мелкими, повседневными падениями. И первое движение к Богу должно быть, по сути, движением к покаянию. Человек узнаёт, как должно жить по слову Христа, и ужасается тому, как далек он был от исполнения животворных заповедей своего Спасителя, как часто и как бездумно их нарушал. Ужасается, а что потом? Потом – первый опыт исповеди, слезы боли и стыда, первое Причастие. С этого, можно сказать, начинается жизнь современного христианина в Церкви.

Но проходит немного времени, и первый жар покаяния забывается. Прежние грехопадения уже не кажутся такими страшными: они остались далеко в прошлом… И человек потихоньку становится неосторожным, беспечным. Теряется ощущение виновности перед Богом, ощущение того, что он погибает и лишь Господь может его спасти. Змейки страстей понемногу снова начинают вползать в уже новую, церковную, жизнь. И если вовремя не спохватится человек, не «испугается», то либо впадет вновь в грехи тяжелые и лютые, либо постепенно придет в то состояние, которое именуется теплохладностью и которое противно Богу.

А все отчего? Оттого, что неведома большинству наших современников истина, которую преподобный Иоанн Лествичник выразил словами: «Если и вершины добродетелей достигнешь, об оставлении согрешений молись» [1] . Покаянное делание должно быть непрестанным, лишь оно не только примиряет нас с Господом, но и сохраняет от новых грехопадений. Но как понять, каким оно должно быть, как не уклониться, с одной стороны, по сказанному прежде, в беспечность, с другой – в мрачную безнадежность, отчаяние? Ответ на этот и многие другие вопросы мы находим в житиях и наставлениях святых. В том числе и тех великих подвижников благочестия, которые пришли к Богу от не менее великих грехов.

Цель настоящего сборника в том и заключается: дать христианину, живущему в начале XXI века, понимание того, что такое покаяние в опыте святых, как от бездны порока может взойти человек к высочайшей праведности, насколько ревностным должно быть, чтобы не погибнуть по теплохладности, и какова любовь Божия, покрывающая любой грех, который мы оставляем и в котором от сердца раскаиваемся.

Сейчас выходит много книг о покаянии, в том числе так называемых вопросников. Такие публикации нужны, по-своему полезны, но они знакомят христианина лишь с внешней стороной покаяния. Внутреннее же, самое главное, суть покаяния слишком часто ускользает от человека. Вглядимся в то, как каялись святые, каким деятельным и подлинным было их покаяние. Как относились они – к самим себе, к людям и к Богу. И их опыт обязательно поможет нам – и каяться, и не грешить…

Часть 1. Оставляю грех мой Избранные жития святых

Перешедши через Иордан Преподобная Мария Египетская [2]

«Тайну цареву добро хранити, дела же Божия открывати славно» [3] — так сказал Архангел Рафаил Товиту, когда совершилось дивное исцеление его от слепоты. Действительно, не хранить царской тайны страшно и гибельно, а умалчивать о преславных делах Божиих – большая потеря для души.

– И я, – говорит святой Софроний [4] , написавший житие преподобной Марии Египетской, – боюсь молчанием утаить Божественные дела и, вспоминая о несчастье, грозящем рабу, закопавшему в землю данный от Бога талант [5] , не могу не рассказать святой повести, дошедшей до меня. И да никто не подумает, что я осмелился писать неправду, когда у кого явится сомнение в этом дивном событии: не подобает мне лгать на святое. Если же найдутся такие люди, которые, прочитав это писание, пораженные преславным событием, не поверят, то к ним да будет милостив Господь, потому что они, размышляя о немощи человеческого существа, считают невозможными те чудесные дела, которые совершаются со святыми людьми. Однако надо уже начать рассказ о славном событии, происшедшем в нашем роде.

В одном из палестинских монастырей жил старец, украшенный благочестием жизни, разумностью речи и с ранней юности доблестно подвизавшийся в иноческом подвиге. Имя старцу было Зосима [6] . Будучи монахом, он прошел все степени постнических подвигов и соблюдал все правила, преподанные величайшими иноками. Исполняя все это, он никогда не переставал поучаться Божественными словами: и ложась, и вставая, и за работой, и вкушая пищу (если только можно назвать пищей то, что он вкушал в очень малом количестве), он неумолчно и постоянно исполнял одно дело – пел Божественные песнопения и искал поучений в Божественных книгах. Еще в младенчестве он был отдан в монастырь, где доблестно подвизался в постничестве до пятидесяти трех лет. Но потом его стала смущать мысль, что он достиг полного совершенства и более не нуждается ни в каких наставлениях.

«Есть ли, – думал он, – на земле инок, могущий меня наставить и показать пример такого постничества, какое я еще не прошел? Найдется ли в пустыне человек, превзошедший меня?»

Когда старец так размышлял, к нему явился Ангел и сказал:

– Зосима! Ты усердно подвизался, насколько это в силах человека, и доблестно прошел постнический подвиг. Однако нет человека, который мог бы сказать о себе, что он достиг совершенства. Есть подвиги, неведомые тебе, труднее пройденных тобою. Чтобы познать, сколько иных путей ведут ко спасению, покинь страну свою, как славнейший из патриархов Авраам [7] , и иди в монастырь, лежащий при реке Иордан.

Следуя такому наставлению, Зосима вышел из монастыря, в котором подвизался с младенчества, отправился к Иордану и достиг того монастыря, куда его направил голос Божий.

Толкнув рукою монастырские ворота, Зосима нашел инока-привратника и сказал ему про себя. Тот известил игумена, который приказал позвать пришедшего старца к себе. Зосима пришел к игумену и исполнил обычный иноческий поклон и молитву.

– Откуда ты, брат, – спросил его игумен, – и для чего пришел к нам, нищим старцам?

Зосима отвечал:

– Откуда я пришел, об этом нет нужды говорить; пришел же я, отец, ища себе душевной пользы, так как слышал о вас много великого и достохвального, того, что может привести душу к Богу.

– Брат, – сказал ему на это игумен, – один Бог может исцелить немощи душевные; да наставит Он и тебя, и нас путям Своим на пользу души, а человек исправлять человека не может, если он постоянно не вникает в себя и неусыпно, с Божией помощью, не совершает подвигов. Но так как любовь Христова побудила тебя посетить нас, убогих старцев, то оставайся с нами, если для этого пришел. Пастырь Добрый, отдавший душу Свою для нашего спасения, да ниспошлет на всех нас благодать Святого Духа.

После таких слов Зосима поклонился игумену, попросил его молитв и благословения и остался в монастыре. Здесь он видел старцев, сиявших добрыми делами и благочестием, с пламенным сердцем служивших Господу непрестанным пением, всенощной молитвой, постоянным трудом. На устах их всегда были псалмы, никогда не слышно было праздного слова, ничего не знали они о приобретении временных благ и о житейских заботах. Одно у них было постоянное стремление – умертвить свою плоть. Главной и постоянной пищей их было слово Божие, а тело они питали хлебом и водою, насколько каждому позволяла любовь к Богу. Видя это, Зосима поучался и готовился к предстоящему подвигу.

Прошло много времени, наступили дни святого Великого поста, монастырские ворота были заперты и открывались только в том случае, если кого-то посылали по делам монастыря. Пустынной была та местность; миряне не только не приходили, но даже не знали об этой обители.

Был в монастыре том обычай, ради коего Бог привел туда Зосиму. В первую Неделю Великого поста за Литургией все причащались Пречистого Тела и Крови Господних и вкушали немного постной пищи; потом все собирались в церкви, и после прилежной, коленопреклоненной молитвы старцы прощались друг с другом, и каждый с поклоном просил у игумена благословения на предстоящий подвиг путешествующего. После этого открывались монастырские ворота, и с пением псалма Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся? [8] иноки выходили в пустыню и переходили через реку Иордан. В монастыре оставались только один или двое старцев, не для охраны имущества – украсть там было нечего, – но чтобы не оставить церковь без богослужения. Каждый брал с собою немного пищи, сколько мог и хотел по своим телесным потребностям: один немного хлеба, другой – смоквы, кто – финики или вымоченную в воде пшеницу. Некоторые ничего с собою не брали, кроме рубища на своем теле, и питались, когда принуждал их к тому голод, растущими в пустыне травами.

Перешедши через Иордан, все расходились далеко в разные стороны и не знали друг о друге, как кто постится и подвизается. Если кто видел, что другой идет ему навстречу, то уходил в другую сторону и продолжал свою жизнь в одиночестве и постоянной молитве, вкушая в определенное время очень мало пищи. Так иноки проводили весь Великий пост и возвращались в монастырь за неделю до Воскресения Христова, когда Церковь торжественно отмечает праздник Ваий [9] . Придя в монастырь, никто из братий не спрашивал друг друга, как он провел время в пустыне и чем занимался, имея свидетелем одну только свою совесть. Таков был монастырский устав прииорданского монастыря.

Зосима, по обычаю того монастыря, также перешел через Иордан, взяв с собою ради немощи телесной немного пищи и ту одежду, которую носил постоянно. Блуждая по пустыне, он совершал свой молитвенный подвиг и по возможности воздерживался от пищи. Спал он мало: где застанет его ночь, там уснет немного, сидя на земле, а рано утром пробуждается и продолжает свой подвиг. Ему все больше и больше хотелось пройти вглубь пустыни и там найти одного из подвижников, который мог бы его наставить.

Однажды, после двадцати дней пути, он приостановился и, обратившись на восток, стал петь шестой час [10] , исполняя обычные молитвы: во время своего подвига он, приостанавливаясь, пел каждый час и молился. Когда он так пел, то увидел с правой стороны как будто тень человеческого тела. Испугавшись и думая, что это бесовское наваждение, старец стал креститься. Когда страх прошел и молитва была окончена, он обернулся к югу и увидел человека, нагого, опаленного дочерна солнцем, с белыми, как шерсть, волосами, спускавшимися только до шеи. Зосима побежал в ту сторону с большою радостью: в последние дни он не видел не только человека, но и животного. Когда этот человек издали увидел, что Зосима приближается к нему, то поспешно побежал вглубь пустыни. Но Зосима как будто забыл и свою старость, и утомление от пути – и бросился догонять беглеца. Тот поспешно удалялся, но Зосима бежал быстрее и, когда нагнал его настолько, что можно им было услышать друг друга, возопил со слезами:

– Зачем ты, раб Бога истинного, ради Коего поселился в пустыне, убегаешь от меня, грешного старца? Подожди меня, недостойного и немощного, надежды ради воздаяния за твой подвиг! Остановись, помолись за меня и ради Господа Бога, Который никем не гнушается, преподай мне благословение.

Так восклицал Зосима со слезами. Между тем они достигли ложбины, как бы русла высохшей реки. Беглец устремился на другую сторону, а Зосима, утомленный и не имевший сил бежать дальше, усилил слезные мольбы свои и остановился. Тогда бежавший от Зосимы наконец остановился и сказал так:

– Авва [11] Зосима! Прости меня, ради Бога, что не могу предстать перед тобой: женщина я, как видишь, нагая, ничем не прикрытая в своей наготе. Но если ты хочешь преподать мне, грешной, свою молитву и благословение, то брось мне что-нибудь из своей одежды прикрыться, и тогда я обращусь к тебе за молитвой.

Страх и ужас объял Зосиму, когда он услышал свое имя из уст той, которая никогда его не видела и о нем ничего не слышала. «Если бы она не была прозорливой, – подумал он, – то не назвала бы меня по имени».

Быстро исполнил он ее желание, снял с себя ветхую, разорванную одежду и, отвернувшись, бросил ей. Взяв одежду, она препоясалась и, насколько было возможно, прикрыла свою наготу. Потом она обратилась к Зосиме с такими словами:

– Зачем ты, авва Зосима, пожелал увидеть меня, грешную жену? Хочешь что-либо услышать или научиться от меня и потому не поленился на трудный путь?

Но Зосима бросился на землю и просил у нее благословения. Она также склонилась на землю, и так оба лежали, прося друг у друга благословения; слышно было только одно слово: благослови. После долгого времени она сказала старцу:

– Авва Зосима! Ты должен благословить и сотворить молитву, потому что ты облечен саном иерея [12] и уже много лет предстоишь святому алтарю, совершая Божественные Таинства.

Эти слова повергли старца в еще больший страх. Обливаясь слезами, он сказал ей, с трудом переводя дыхание от трепета:

– О, духовная матерь! Ты приблизилась к Богу, умертвив телесные немощи. Божий дар на тебе проявляется больше, чем на других: ты никогда не видела меня, но называешь меня по имени и знаешь мой сан иерея. Посему лучше ты меня благослови ради Бога и преподай свою святую молитву.

Тронутая настойчивостью старца, она благословила его с такими словами:

– Благословен Бог, хотящий спасения душам человеческим!

Зосима ответствовал: «Аминь», и оба поднялись с земли. Тогда она спросила старца:

– Человек Божий! Зачем ты пожелал посетить меня, нагую, не украшенную никакими добродетелями? Благодать Святого Духа привела тебя, чтобы, когда нужно, сообщить мне о земной жизни. Скажи же мне, отец, как теперь живут христиане, царь и святые Церкви?

– Вашими святыми молитвами, – отвечал Зосима, – Бог даровал Церкви прочный мир [13] . Но склонись к мольбам недостойного старца и помолись Господу за весь мир и за меня грешного, чтобы мое скитание по пустыне не прошло бесплодно.

– Скорее тебе, авва Зосима, – сказала она, – как имеющему священный сан, подобает помолиться за меня и за всех; ибо ты к сему и предназначен. Но из долга послушания я исполню твою волю.

С этими словами она обратилась на восток; возведши очи кверху и подняв руки, она начала молиться, но так тихо, что Зосима не слышал и не понимал слов молитвы. В трепете, молча стоял он, поникнув головой. «Призываю Бога во свидетели, – рассказывал он [впоследствии] [14] ,– что через некоторое время я приподнял глаза и увидел ее, поднявшейся на локоть от земли; так она стояла на воздухе и молилась». Увидев это, Зосима затрепетал от страха, со слезами повергся на землю и только произносил:

– Господи, помилуй!

Но тут его смутила мысль, не дух ли это и не привидение ли, как бы молящееся Богу. Святая, подняв старца с земли, сказала:

– Зачем, Зосима, тебя смущает мысль о привидении, зачем думаешь, что я дух, совершающий молитву? Умоляю тебя, блаженный отец, уверься, что я грешная жена, очищенная только Святым Крещением; нет, я не дух, а земля, прах и пепел, я плоть, не помышляющая быть духом.

С этими словами она осенила крестным знамением свое чело, очи, уста, грудь и продолжала:

– Да избавит нас Бог от лукавого и от сетей его, потому что велика брань его на нас.

Слыша такие слова, старец припал к ногам ее и со слезами воскликнул:

– Именем Господа нашего Иисуса Христа, Бога истинного, рожденного от Девы, ради Коего ты, нагая, так умертвила свою плоть, заклинаю тебя, не скрывай от меня, но все расскажи о твоей жизни, и я прославлю величие Божие. Ради Бога, скажи все – не для похвальбы, а чтобы дать наставление мне, грешному и недостойному. Я верю в Бога моего, для Коего ты живешь, я направился в эту пустыню именно для того, чтобы Бог прославил твои дела: путям Божиим мы не в силах противостоять. Если бы Богу не было угодно, чтобы ты и твои подвиги сделались известны, Он не открыл бы тебя мне и меня не укрепил бы на такой далекий путь по пустыне.

Много убеждал ее Зосима, и она, подняв его, сказала:

– Прости меня, святой отец, я стыжусь рассказать о позорной жизни моей. Но ты видел мое нагое тело, так я обнажу и душу мою, и ты узнаешь, сколько в ней стыда и позора. Я откроюсь тебе, не хвалясь, как ты просил; о чем хвалиться мне, избранному сосуду диавольскому! Но если начну рассказ о своей жизни, ты убежишь от меня, как от змеи; твой слух не выдержит повести о моем беспутстве. Однако я расскажу, ничего не умолчав; только прошу тебя, когда узнаешь жизнь мою, не забывай молиться за меня, чтобы мне получить какую-либо милость в день Судный.

Старец с неудержимыми слезами просил ее поведать о своей жизни, и она так начала рассказывать о себе:

– Я, святой отец, родилась в Египте, но, будучи двенадцати лет от роду, когда были живы еще мои родители, я отвергла их любовь и отправилась в Александрию [15] . Как я потеряла свою девическую чистоту и стала неудержимо, ненасытно предаваться любодеянию, об этом без стыда я не могу даже помыслить, не только пространно рассказывать; скажу только кратко, чтобы ты узнал о неудержимой моей похоти. Семнадцать лет, и даже больше, я совершала блуд со всеми, не ради подарка или платы, так как ничего ни от кого не хотела брать; я так рассудила, что даром больше будут приходить ко мне и удовлетворять мою похоть. Не думай, что я была богата и оттого не брала, – нет, я жила в нищете, часто, голодная, пряла охлопья [16] , но всегда была одержима желанием еще более погрязнуть в тине блуда: я видела жизнь в постоянном бесчестии. Однажды, во время жатвы, я увидела, что много мужей – египтян и ливийцев – идут к морю. Я спросила одного встречного, куда спешат эти люди. Тот ответил, что они идут в Иерусалим на предстоящий в скором времени праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня [17] . На мой вопрос, возьмут ли они и меня с собой, он сказал, что если у меня есть деньги и пища, то никто не будет препятствовать. Я сказала ему:

«Нет, брат, у меня ни денег, ни пищи, но все-таки я пойду и сяду с ними в один корабль, а они меня пропитают: я отдам им свое тело за плату».

Я хотела пойти для того, чтобы – прости меня, мой отец, – около меня было много людей, готовых к похоти. Говорила тебе я, отец Зосима, чтобы ты не принуждал меня рассказывать про мой позор. Бог свидетель, я боюсь, что своими словами я оскверняю самый воздух.

Орошая землю слезами, Зосима воскликнул:

– Говори, мать моя, говори! Продолжай свою поучительную повесть!

– Встретившийся юноша, – продолжала она, – услышав мою бесстыдную речь, засмеялся и отошел прочь. А я, бросив свою пряслицу, поспешила к морю. Оглядев путешественников, я заметила среди них человек десять или больше, стоявших на берегу; они были молоды и, казалось, подходили для моего вожделения. Другие уже взошли на корабль. Бесстыдно, по обыкновению, я подбежала к стоявшим и сказала:

«Возьмите и меня с собою, я вам буду угождать».

Они засмеялись на эти и подобные слова и, видя мое бесстыдство, взяли с собой на корабль, и мы отплыли. Как тебе, человек Божий, сказать, что было дальше? Какой язык, какой слух вынесет рассказ о позорных делах, совершенных мною на корабле во время пути: я увлекала на грех даже против воли, и не было постыдных дел, каким бы я не научала. Поверь, отец, я ужасаюсь, как море перенесло такой разврат, как не разверзлась земля и не погрузила меня живою в ад после совращения столь многих людей! Но я думаю, что Бог ожидал моего покаяния, не желая смерти грешника, но с долготерпением ожидая обращения.

С такими чувствами прибыла я в Иерусалим и все дни до праздника поступала по-прежнему, и даже хуже. Я не только не довольствовалась юношами, бывшими со мной на корабле, но еще собирала на блуд местных жителей и странников. Наконец, наступил праздник Воздвижения Честного Креста, и я, как и прежде, пошла совращать юношей. Увидев, что рано утром все, один за другим, идут в церковь, отправилась и я, вошла со всеми в притвор [18] и, когда наступил час святого Воздвижения Честного Креста Господня, попыталась с народом проникнуть в церковь. Как я ни старалась протиснуться, народ меня отстранял. Наконец с большим трудом приблизилась к дверям церкви и я, окаянная. Но все невозбраняемо входили в церковь, а меня не допускала какая-то Божественная сила. Я снова попыталась войти, и снова была отстранена, осталась одна в притворе. Думая, что это происходит от моей женской слабости, я вмешалась в новую толпу, но старание мое оказалось тщетным; всех невозбраняемо церковь принимала, меня одну, окаянную, она не допускала; как будто нарочно приставленная многочисленная воинская стража, неведомая сила задерживала меня – и вот я опять оказалась в притворе. Так три-четыре раза я напрягала силы, но не имела успеха. От изнеможения я не могла более вмешиваться в толпу входящих, все тело мое болело от тесноты и давки. Отчаявшись, я со стыдом отступила и встала в углу притвора. Очнувшись, я задумалась о том, какая вина не дозволяет мне видеть Животворящее Древо Креста Господня [19] . Свет спасительного разума, правда Божия, освещающая душевные очи, коснулись сердца моего и указали, что мерзость дел моих возбраняет мне войти в церковь. Тогда я стала горько плакать, с рыданиями бить себя в грудь и вздыхать от глубины сердца.

Так я плакала, стоя в притворе. Подняв глаза, я увидела на стене икону Пресвятой Богородицы и, обратив к ней телесные и душевные очи, воскликнула:

«О, Владычица Дева, рождшая Бога плотню! Я знаю, глубоко знаю, что нет чести Тебе и хвалы, когда я, нечистая и скверная, взираю на Твой лик Приснодевы, чистой телом и душой. Праведно, если Твоя девственная чистота погнушается и возненавидит меня, блудницу. Но я слышала, что рожденный Тобою Бог для того и воплотился, чтобы призвать грешников к покаянию. Приди же ко мне, оставленной всеми, на помощь! Повели, чтобы мне не возбранен был вход в церковь, дай мне узреть Честное Древо, на котором Плотню был распят рожденный Тобой, проливший Святую Кровь Свою за избавление грешников и за мое. Повели, Владычица, чтобы и для меня, недостойной, открылись двери церкви для поклонения Божественному Кресту! Будь моей верной Поручительницей пред Сыном Твоим в том, что я более не оскверню своего тела нечистотою блуда, но, воззрев на Крестное Древо, отрекусь от мира и его соблазнов и пойду туда, куда поведешь меня Ты, Поручительница моего спасения».

Так я сказала. Подбодренная верою и убежденная в милосердии Богородицы, я, как будто

по чьему-то побуждению, двинулась с того места, где молилась, и смешалась с толпой входящих в церковь. Теперь никто меня не отталкивал и не мешал дойти до дверей церкви. Страх и ужас напал на меня, я вся трепетала. Достигнув дверей, прежде для меня затворенных, я без труда вошла внутрь святой церкви и сподобилась видеть Животворящее Древо, постигла тайны Божии, поняла, что Бог не отринет кающегося. Падши на землю, я поклонилась Честному Кресту и облобызала его с трепетом. Потом я вышла из церкви к образу моей Поручительницы – Богородицы – и, преклонив колена перед Ее святой иконой, так молилась:

«О, Присноблаженная Дева, Владычица Богородица, не погнушавшись моей молитвы, Ты на мне показала Свое великое человеколюбие. Я видела Славу Господню, блудная и недостойная зреть ее! Слава Богу, ради Тебя принимающему покаяние грешных! Вот все, что я, грешная, могу помыслить и сказать словами. Теперь, Владычица, пора исполнить то, что я обещала, призывая Тебя Поручительницей: наставь меня, как будет Твоя воля, и научи, как довершить спасение на пути покаяния».

После этих слов я услышала, как будто издалека, голос:

«Если перейдешь через Иордан, то найдешь себе полное успокоение».

Выслушав эти слова с верою, что они обращены ко мне, я со слезами воскликнула, взирая на икону Богородицы:

«Владычица, Владычица Богородица, не оставь меня!».

С этими словами я вышла из церковного притвора и быстро пошла вперед. На дороге кто-то дал мне три монеты со словами:

«Возьми это, мать».

Я приняла монеты, купила три хлеба и спросила продавца, где путь к Иордану. Узнав, какие ворота ведут в ту сторону, я быстро пошла, проливая слезы. Так я провела весь день в пути, спрашивая дорогу у встречных, и к третьему часу того дня, когда сподобилась узреть святой Крест Христов, уже на закате солнца, я дошла до церкви святого Иоанна Крестителя у реки Иордан. Помолившись в церкви, я сошла к Иордану и омыла себе водой этой святой реки руки и лицо. Возвратившись в церковь, я причастилась Пречистых и Животворящих Тайн Христовых. Потом я съела половину одного хлеба, выпила воды из Иордана и уснула на земле. Рано утром, нашедши небольшую лодку, я переправилась на другой берег и снова обратилась к своей Руководительнице, Богородице, с молитвой, вопрошая, как ей будет благоугодно наставить меня. Так я удалилась в пустыню, где и скитаюсь до сего дня, ожидая спасения, какое подаст мне Бог от душевных и телесных страданий.

Зосима спросил:

– Сколько же лет, госпожа, прошло, как ты водворилась в этой пустыне?

– Я думаю, – отвечала она, – протекло сорок семь лет, как я оставила святой град [Иерусалим].

– Что же, – спросил Зосима, – ты находишь себе в пищу?

– Перешедши Иордан, – сказала святая, – я имела два с половиной хлеба; они понемногу высохли, как бы окаменели, и их я вкушала понемногу несколько лет.

– Как ты могла благополучно прожить столько времени, и никакой соблазн не смутил тебя?

– Я боюсь отвечать на твой вопрос, отец Зосима: когда я буду вспоминать о тех бедах, какие я претерпела от мучивших меня мыслей, я боюсь, что они снова овладеют мною.

– Ничего, госпожа, – сказал Зосима, – не опускай в своем рассказе, я потому и спросил тебя, чтобы знать все подробности твоей жизни.

Тогда она сказала:

– Поверь мне, отец Зосима, что семнадцать лет прожила я в этой пустыне, борясь со своими безумными страстями, как с лютыми зверями. Когда я принималась за пищу, я мечтала о мясе и вине, какие ела в Египте; мне хотелось выпить любимого мною вина. Будучи в миру, много пила я вина, а здесь не имела и воды; я изнывала от жажды и страшно мучилась. Иногда у меня являлось очень смущавшее меня желание петь блудные песни, к которым я привыкла. Тогда я проливала слезы, била себя в грудь и вспоминала обеты, данные мною при удалении в пустыню. Я мысленно становилась перед иконою Поручительницы моей, Пречистой Богородицы, и с плачем умоляла отогнать от меня мысли, смущавшие мою душу. Долго я так плакала, крепко ударяя себя в грудь, и наконец как бы свет разливался вокруг меня, и я успокаивалась от волнений. Как признаться мне, отец, в блудных вожделениях, овладевавших мною? Прости, отец. Огонь страсти загорался во мне и опалял меня, понуждая к похоти. Когда на меня находил такой соблазн, я повергалась на землю и обливалась слезами, представляя себе, что передо мною стоит Сама моя Поручительница, осуждает мое преступление и грозит за него тяжелыми мучениями. Поверженная на землю, я не вставала день и ночь, пока тот свет не озарял меня и не отгонял смущавшие меня мысли. Тогда я возводила очи к Поручительнице своей, горячо прося помощи моим страданиям в пустыне, – и действительно, Она давала мне помощь и руководство в покаянии. Так провела я семнадцать лет в постоянных мучениях. А после, и до сего времени, Богородица во всем – моя Помощница и Руководительница.

Тогда Зосима спросил:

– Не было ли тебе нужды в пище и в одежде?

Святая отвечала:

– Окончив хлебы через семнадцать лет, я питалась растениями; одежда, какая была на мне при переходе через Иордан, истлела от ветхости, и я много страдала, изнемогая летом от зноя, трясясь зимой от холода; так что много раз я, как бездыханная, падала на землю и так долго лежала, претерпевая многочисленные телесные и душевные невзгоды. Но с того времени и до сего дня сила Божия во всем преобразила мою грешную душу и мое смиренное тело, и я только вспоминаю о прежних лишениях, находя для себя неистощимую пищу в надежде на спасение: питаюсь и покрываюсь я всесильным словом Божиим, ибо не о хлебе едином жив будет человек [20] . Совлекшие с себя греховные одеяния [зачастую] не имеют убежища, укрываясь среди каменных расселин [21] .

Услышав, что святая вспоминает слова Священного Писания из Моисея, пророков и Псалтири, Зосима спросил, не изучала ли она псалмы и другие книги.

– Не думай, – отвечала она с улыбкой, – что я со времени моего перехода через Иордан видела какого-либо человека, кроме тебя: даже зверя я не видела ни одного. И по книгам я никогда не училась, не слышала никогда из чьих-либо уст чтения или пения, но слово Божие везде и всегда просвещает разум и проникает даже до меня, неизвестной миру. Но заклинаю тебя воплощением Слова Божия: молись за меня, блудницу.

Так она сказала. Старец бросился к ее ногам со слезами и воскликнул:

– Благословен Бог, творящий великие и страшные, дивные и славные дела, коим нет числа! Благословен Бог, показавший мне, как Он награждает боящихся Его! Воистину, Ты, Господи, не оставляешь стремящихся к Тебе!

Святая не допустила старца поклониться ей и сказала:

– Заклинаю тебя, святой отец, Иисусом Христом, Богом Спасителем нашим, никому не рассказывай, что ты слышал от меня, пока Бог не возьмет меня от земли, а теперь иди с миром; через год ты снова увидишь меня, если нас сохранит благодать Божия. Но сделай ради Бога то, о чем тебя я попрошу: постом на будущий год не переходи через Иордан, как вы обыкновенно делаете в монастыре.

Подивился Зосима, что она говорит и о монастырском уставе, и ничего не мог промолвить, как только:

– Слава Богу, награждающему любящих Его!

– Ты, святой отец, – продолжала она, – останься в монастыре, как я говорю тебе, потому что тебе невозможно будет уйти, если и захочешь; во Святой и Великий Четверг, в день Тайной Христовой вечери, возьми в святой подобающий сему сосуд Животворящего Тела и Крови, принеси к мирскому селению на том берегу Иордана и подожди меня, чтобы мне причаститься Животворящих Даров: ведь с тех пор, как я причастилась перед переходом через Иордан в церкви Иоанна Предтечи, до сего дня я не вкусила Святых Даров. Теперь я к сему стремлюсь всем сердцем, и ты не оставь моей мольбы, но непременно принеси мне Животворящие и Божественные Тайны в тот час, когда Господь Своих учеников сделал участниками Своей Божественной вечери. Иоанну, игумену монастыря, где ты живешь, скажи: смотри за собой и своей братией, во многом надо вам исправиться, – но скажи это не теперь, а когда Бог наставит тебя.

После этих слов она снова попросила старца молиться за нее и удалилась вглубь пустыни. Зосима, поклонившись до земли и поцеловав во славу Божию место, где стояли ее стопы, пошел в обратный путь, хваля и благословляя Христа Бога нашего. Пройдя пустыню, он достиг монастыря в тот день, когда обыкновенно возвращались жившие там братия. О том, что видел, он умолчал, не смея рассказать, но в душе молил

Бога дать ему еще случай увидеть дорогое лицо подвижницы. Со скорбью он думал, как долго тянется год, и хотел, чтобы это время промелькнуло как один день.

Когда наступила [вновь] первая Неделя Великого поста, все братия, по обычаю и уставу монастырскому, помолившись, с пением вышли в пустыню. Только Зосима, страдавший тяжелым недугом, принужден был остаться в обители. Тогда вспомнил он слова святой: «Тебе невозможно будет уйти, если и захочешь!». Зосима остался в монастыре и скоро оправился от болезни. Когда же возвратились братия и приблизился день Тайной вечери, старец сделал все, указанное ему: положил в малую Чашу Пречистого Тела и Крови Христа Бога нашего и потом, взяв в корзинку несколько сушеных смокв и фиников и немного вымоченной в воде пшеницы, поздним вечером вышел из обители и сел на берегу Иордана, ожидая прихода преподобной. Святая долго не приходила, но Зосима неустанно всматривался вглубь пустыни, ожидая увидать то, чего так сильно желал. «Может быть, – думал старец, – я недостоин, чтобы она пришла ко мне, или она уже приходила раньше и, не нашедши меня, возвратилась обратно». От таких мыслей он прослезился, вздохнул и, возведши очи к небу, стал молиться:

– Не лиши, Владыка, радости снова узреть то лицо, которое сподобил меня увидеть! Не дай мне уйти отсюда не успокоенным, под бременем грехов, обличающих меня!

Тут ему на ум пришла другая мысль: «Если она подойдет к Иордану, а лодки нет, как она переправится и придет ко мне, недостойному? Увы мне грешному, увы! Кто лишил меня счастья видеть ее?».

Так думал старец, а преподобная уже подошла к реке. Увидев ее, Зосима с радостью встал и возблагодарил Бога. Его еще мучила мысль, что она не может перейти Иордан, когда он увидел, что святая, озаряемая блеском луны, перекрестила крестным знамением реку, спустилась с берега на воду и пошла к нему по воде, как по твердой земле. Видя это, удивленный Зосима хотел ей поклониться, но святая, еще шествуя по воде, воспротивилась этому и воскликнула:

– Что ты делаешь? Ведь ты священник и несешь Божественные Тайны!

Старец послушался ее слов, а святая, вышедши на берег, попросила у него благословения. Объятый ужасом от дивного видения, он воскликнул:

– Воистину Бог исполняет Свое обещание уподобить Себе спасающихся по мере сил своих! Слава Тебе, Христу Богу нашему, показавшему мне через рабу Свою, как я еще далек от совершенства!

Потом святая попросила прочитать Символ веры [22] и молитву Господню. По окончании молитвы она причастилась Пречистых и Животворящих Христовых Тайн и по обычаю иноческому поцеловала старца, после чего вздохнула и со слезами воскликнула:

–  Ныне отпущаеши рабу Твою, Владыко, по глаголу Твоему, с миром, яко видесте очи мои спасение Твое [23] .

Потом, обратясь к Зосиме, святая сказала:

– Умоляю тебя, отче, не откажи исполнить еще одно мое желание: теперь иди в свой монастырь, а на следующий год приходи к тому же ручью, где ты прежде беседовал со мною; приходи ради Бога и снова увидишь меня: так хочет Бог.

– Если бы было можно, – отвечал ей святой старец, – я хотел бы всегда следовать за тобою и видеть твое светлое лицо. Прошу тебя, исполни мое, старца, желание: вкуси немного пищи, принесенной мною.

Тут он показал, что принес в корзине. Святая притронулась кончиками пальцев к пшенице, взяла три зерна и, поднесши их к устам, сказала:

– Этого довольно: благодать пищи духовной, сохраняющей душу неоскверненной, насытит меня. Снова прошу тебя, святой отец, молись за меня Господу, поминая мое окаянство.

Старец поклонился ей до земли и просил ее молитв за Церковь, за царей и за него самого. После этой слезной просьбы он простился с нею с рыданиями, не смея дольше удерживать ее. Если бы и хотел, он не имел силы остановить ее. Святая снова осенила крестным знамением Иордан и, как прежде, перешла, как посуху, через реку. А старец возвратился в обитель, волнуемый и радостью, и страхом; он укорял себя в том, что

не узнал имени преподобной, но надеялся узнать это в будущем году.

Прошел еще год. Зосима опять пошел в пустыню, исполняя монастырский обычай, и направился к тому месту, где имел дивное видение. Он прошел всю пустыню, по некоторым признакам узнал искомое место и стал внимательно оглядываться по сторонам, как опытный охотник, ищущий богатой добычи. Однако он не увидел никого, кто бы приближался к нему. Обливаясь слезами, он возвел очи к небу и стал молиться:

– Господи, покажи мне Свое сокровище, никем не похищаемое, скрытое Тобою в пустыне, покажи мне святую праведницу, этого Ангела во плоти, с коей не достоин сравниться весь мир!

Произнося такую молитву, старец достиг места, где протекал ручей, и, став на берегу, увидел к востоку преподобную, лежащую мертвой; руки у нее были сложены, как у лежащих в гробу, лицо обращено на восток. Он быстро приблизился к ней и, припав к ногам ее, благоговейно облобызал их и оросил своими слезами. Долго он плакал; потом, прочитав положенные на погребение псалмы и молитвы, он стал думать, можно ли погребать тело преподобной, будет ли ей это угодно. Тут он увидел у головы блаженной такую надпись, начертанную на земле: «Погреби, авва Зосима, на этом месте тело смиренной Марии, отдай прах праху. Моли Бога за меня, скончавшуюся по египетскому счислению в месяце Фармуф, по-римски в апреле, в первый день, в ночь спасительных Страстей Христовых, по причащении Божественных Тайн».

Прочитав надпись, старец прежде всего подумал, кто мог это начертать: святая, как она сама говорила, не умела писать. Но был очень обрадован, что узнал имя преподобной. Кроме того, он узнал, что святая, причастившись на берегу Иордана, в один час достигла места своей кончины, куда он пришел после двадцати дней трудного пути, и тотчас предала душу Богу. «Теперь, – подумал Зосима, – надо исполнить повеление святой, но как мне, окаянному, выкопать яму без всякого орудия в руках?»

Тут он увидел около себя брошенный в пустыне сук дерева, взял его и начал копать. Однако сухая земля не поддавалась усилиям старца, он обливался потом, но не мог ничего сделать. Горько вздохнул он из глубины души. Внезапно, подняв глаза, он увидел огромного льва, стоявшего у тела преподобной и лизавшего ее ноги. Ужаснулся старец при виде зверя, в особенности вспомнив слова святой о том, что она никогда не встречала зверей. Он осенил себя крестным знамением в уверенности, что сила почившей святой сохранит его. Лев стал тихо приближаться к старцу, ласково, как бы с любовью, глядя на него. Тогда Зосима сказал зверю:

– Великая подвижница повелела мне совершить погребение ее тела, но я стар и не могу выкопать могилы; нет у меня и орудия для копания, а обитель далеко, не могу скоро принести его оттуда. Выкопай же ты когтями своими могилу, и я погребу тело преподобной.

Лев как будто понял эти слова и передними лапами выкопал яму, достаточную для погребения. Старец снова омочил слезами ноги преподобной, прося ее молитв за весь мир, и покрыл ее тело землей. Святая была почти нага – старая, изорванная одежда, которую ей бросил Зосима при первой встрече, едва прикрывала ее тело. Потом оба удалились: лев, тихий, как ягненок, вглубь пустыни, а Зосима в свою обитель, благословляя и прославляя Христа Бога нашего.

Пришедши в монастырь, он, не скрывая ничего, что видел и слышал, рассказал всем инокам о преподобной Марии. Все удивлялись величию Божию и решили со страхом, верою и любовью почитать память преподобной и праздновать день ее преставления.

Игумен Иоанн [24] , как о том и передавала преподобная Мария авве Зосиме, нашел некоторые неисправности в монастыре и устранил их с Божией помощью. А святой Зосима после долгой, почти во сто лет, жизни окончил свое земное существование и перешел к вечной жизни, к Богу. Рассказ его о преподобной Марии иноки того монастыря передавали устно, поучая один другого, но письменно не излагали ничего о подвигах святой.

– А я, – прибавляет святой Софроний, – услышав рассказ, записал его. Не знаю, может быть, кто-либо другой, лучше осведомленный, уже написал житие преподобной, но и я, насколько мог, записал все, излагая одну истину.

Бог, творящий дивные чудеса и щедро одаряющий обращающихся к Нему с верою, да наградит ищущих себе наставления в этой повести, слушающих, читающих и поусердствовавших записать ее, и да подаст им участь блаженной Марии, вместе со всеми, когда-либо угодившими Богу своими благочестивыми мыслями и трудами.

Воздадим же и мы славу Богу, Царю Вечному, и да подаст Он нам Свою милость в день Судный ради Иисуса Христа, Господа нашего, Коему подобает всякая слава, честь, держава и поклонение со Отцом и Пресвятым и Животворящим Духом ныне и всегда, и во все веки. Аминь.

Сын многих слёз Блаженный Августин, епископ Иппонийский [25]

Несмотря на полторы тысячи лет, отделяющих нас от времени Аврелия Августина, его жизнь является поучительным уроком для нашего времени. Он родился в Северной Африке, в нумидийском городе Тагасте [26] . Августин был юноша пылкой и необычайно восприимчивой души; еще в отрочестве он обнаруживал такие свойства, которые располагали родителей ожидать от своего сына чего-то необыкновенного: они не могли надивиться живости его воображения, проницательности ума, чувствительности и нежности сердца, любознательности и ревности к труду.

Первые годы жизни будущий епископ Иппонийский провел преимущественно под руководством благочестивой матери, Моники, которая хотела видеть в своем сыне мудрого христианина и успела взрастить в его душе ростки христианства. Отец же его, Патрикий, человек в высшей степени прямодушный, но равнодушный по отношению к религии, не обращал должного внимания на нравственное воспитание, а желал только, чтобы сын его был красноречив и играл блестящую роль в свете. «Мне, мальчику, – жалуется Августин, – предлагалось вести себя как следует: слушаться тех, кто убеждал меня искать в этом мире успеха, и совершенствоваться в краснобайстве, которым выслуживают людской почет и обманчивое богатство» [27] .

И мечты отца, по-видимому, осуществлялись. Заметив в сыне расположенность к изящной литературе, он отвез его из Тагаста в город Мадавр, который представлял более удобств для образования. Однако, очарованный успехами пятнадцатилетнего сына в красноречии, решился затем изыскать все средства для того, чтобы отправить его в Карфаген, столицу африканской учености. Августин с величайшею ревностью исполнял душевное желание отца. Он прилежно изучал сочинения риторов о красноречии, желая отличиться и постичь пленявшую его суетность человеческую.

Вместе с тем, делая быстрые успехи в науках, юноша еще более успевал в развитии своих порочных страстей. Театр и чувственные удовольствия сделались мнимою потребностью его души, желавшей утолить внутренний духовный голод пищей тленной. Ни слезы благочестивой матери, ни ее добрые внушения не могли остановить увлекшегося на этом погибельном пути. Как не вспомнить при этом наших несчастных юношей, находящихся в подобном же бедственном устроении!

Но, как ни продолжительна была эта бурная жизнь, которая у обычных людей почти всегда оканчивается душевной смертью, Августин никогда не доходил до того, чтобы совершенно заглушить в себе чувство совести и раскаяния. В то время, когда утихала буря страстей, он входил в самого себя и глубоко задумывался над состоянием своей души. Тогда чувственные удовольствия казались ему недостойными человека, а сведения, приобретаемые от языческих наставников, – суетными и даже вредными. Все представлялось ему в мрачном виде, но слабый взор еще не мог воспользоваться теми лучами света, которые проникали в душу, и он мучился, не имея возможности разогнать страшный душевный мрак.

Во время такого беспокойного состояния духа попалось ему в руки сочинение Цицерона «Гортензий» [28] . Чтение этой книги воспламенило в юноше столь сильное желание мудрости, что он готов был пожертвовать для нее всем земным и даже начал серьезно думать об обращении к Богу. «Эта вот книга изменила состояние мое, – пишет он, – изменила молитвы мои и обратила их к Тебе, Господи, сделала другими прошения и желания мои. Мне вдруг опротивели все пустые надежды; бессмертной мудрости желал я в своем невероятном сердечном смятении и начал вставать, чтобы вернуться к Тебе» [29] . В «Гортензии», как известно, Цицерон развивал идею о том, что плотское удовольствие не только вредно для тела, но и является величайшим врагом философии. Эта мысль имела сильное влияние на Августина и потому заставила его употребить все усилия для очищения и исправления души, хотя и не скоро ему удалось достигнуть желаемой цели.

Желание найти мудрость и средство побеждать страсти заставило юношу обратиться к Священному Писанию, которое непрестанно предлагала ему для руководства благочестивая мать. Но Писание, на этот раз, показалось Августину не заслуживающим сравнения с блестящими сочинениями языческих ораторов. «Моя кичливость не мирилась с его простотой, – писал он впоследствии, – мое остроумие не проникало в его сердцевину. Оно обладает как раз свойством раскрываться по мере того, как растет ребенок-читатель, но я презирал ребяческое состояние и, надутый спесью, казался себе взрослым» [30] .

Такая беспокойная деятельность, такое безнадежное искание истины становятся для Августина, наконец, невыносимыми. Юный, неопытный, откровенный, он чувствует необходимость в обмене мыслями с людьми учеными, ищет их сочувствия, помощи. Неудивительно, что под влиянием этого чувства он очень рад был встрече с манихейскими [31] философами, которые обещали неутомимому труженику знание истины.

Девять лет Августин принадлежал к секте манихейской, и все это время было временем колебаний и сомнений. Он часто порывался вывести душу из мрачных чувственных фантазий. Однако душа снова изнемогала и падала, оставаясь под гнетом заблуждений и оказываясь в таком положении, в котором никак нельзя оставаться, но из которого, казалось, нельзя было и выйти. «Так и попал я в среду людей, горделиво бредящих, слишком преданных плоти и болтливых, – вспоминает он, – Речи их были сетями диавольскими, птичьим клеем, состряпанным из смеси слогов, составляющих имена: Твое, Господа Иисуса Христа, и Параклета [32] , Утешителя нашего, Духа Святого. Эти имена не сходили у них с языка, оставаясь только словесным звоном и шумом: истина не жила у них в сердце. Они твердили: “истина, истина”,– и много твердили мне о ней, но ее нигде у них не было» [33] .

Августин был выведен из заблуждений и страшного скептицизма одним из великих христианских святых – епископом Амвросием Медиоланским [34] . Вернее, при содействии этого святителя он вновь оказался на распутье – но уже готовился ступить на путь правый. Молодой любитель учености обратился к святителю Амвросию из простого любопытства: хотел послушать прославляемого всеми оратора и обратить внимание исключительно на его красноречие. Но вместе со словами проповедника проникала в его душу и Истина.

Господь не попустил погибнуть Августину, потому что за него пламенно молилась его мать. Чего только не делала блаженная Моника для спасения своего заблудшего сына! К кому только не обращалась она со слезною мольбою о помощи, о вразумлении его! Но более всего прибегала она с молитвою к Богу, и упование не посрамило ее [35] .

Окончательную перемену в будущем святом произвела повесть о жизни святого Антония [36] , которую рассказывал некто Понтициан, случайно зашедший к нему. То, как это произошло, блаженный впоследствии описал следующими словами: «Ты же, Господи, во время его рассказа повернул меня лицом ко мне самому: заставил сойти с того места за спиной, где я устроился, не желая всматриваться в себя. Ты поставил меня лицом к лицу со мной, чтобы видел я свой позор и грязь, свое убожество, свои лишаи и язвы. И я увидел и ужаснулся, и некуда было бежать от себя. Я пытался отвести от себя взор свой, а он рассказывал и рассказывал, и Ты вновь ставил меня передо мной и заставлял, не отрываясь, смотреть на себя: погляди на неправду свою и возненавидь ее» [37] . Выслушав эту повесть, Августин обратился к другу своему, Алипию, говоря так: «Что ж это с нами? Ты слышал? Поднимаются неучи и похищают Царство Небесное, а мы вот с нашей бездушной наукой и валяемся в плотской грязи! Или потому, что они впереди, стыдно идти вслед, а вовсе не идти не стыдно?» [38] . Затем он вышел в сад и, повергшись на землю, зарыдал, припоминая свои беззакония. «Господи, доколе? Доколе, Господи, гнев Твой? – восклицал он, – Не поминай старых грехов наших! <…> Опять и опять: “завтра, завтра”! Почему не сейчас? Почему этот час не покончит с мерзостью моей?» [39] В это время услышал он из соседнего дома детский голос, нараспев произносивший слова: «Возьми и читай». Это заставило его взять книгу Священного Писания, и первый стих, на котором остановились глаза его, стал последней каплей, довершившей в нем внутренний переворот: яко во дни благообразно да ходим, не козлогласовании и пиянствы, не любодеянии и студодеянии, не рвением и завистию; но облецытеся Господем нашим Иисусом Христом, и плоти угодия не творите в похоти [40] .

С этого момента Блаженный Августин решается посвятить остаток дней своих на служение единому Богу, исповедуемому Православной Церковью [41] . «Я отметил это место пальцем или каким-то другим знаком, закрыл книгу и со спокойным лицом объяснил все Алипию. Он же объяснил мне таким же образом, что с ним происходит; я об этом не знал. Он пожелал увидеть, что я прочел; я показал, а он продолжил чтение. Я не знал следующего стиха, а следовало вот что: Слабого в вере примите [42] . <…> Тут идем мы к матери, сообщаем ей: она в радости. Мы рассказываем, как все произошло; она ликует, торжествует и благословляет Тебя, Который в силах совершить больше, чем мы просим и разумеем [43] . Она видела, что Ты даровал ей во мне больше, чем она имела обыкновение просить, стеная и обливаясь горькими слезами. Ты обратил меня к Себе: я не искал больше жены, ни на что не надеялся в этом мире. Я крепко стоял в той вере, пребывающим в которой Ты показал ей меня много лет назад…» [44] .

После Святого Крещения, принятого в городе Медиолане [Милане] в 387 году, начинается обширная и в высшей степени плодотворная богословско-философская деятельность этого знаменитого учителя. Проведши первую половину жизни в блужданиях, он посвящает другую половину предостережению от них себя и других. Полемическая деятельность, начавшаяся непосредственно после его обращения, продолжалась до самой смерти, с необыкновенной ревностью и удивительными последствиями. Ему казалось, что этой ревностью, этой заботливостью о ближних он искупит собственные грехи. Он решился жить и ничего не щадить для истины.

К этому времени Августин стал думать о таком местопребывании, которое давало бы возможность беспрепятственно заниматься благочестивыми размышлениями. Он решился вместе со своими друзьями возвратиться в Африку и уже направлялся в гавань, для того чтобы уехать на родину. Но внезапно заболела мать его, и заболела смертельно. Через девять дней она умерла, утешенная мыслью, что сын ее уже православный христианин и что, следовательно, будет кому молиться об упокоении ее души. Августину тогда было тридцать три года.

Смерть матери изменила план путешествия Августина. Он отправился в Рим, куда сопровождали его друзья. Прожив там несколько месяцев, блаженный возвратился в Тагаст, в свое загородное имение, доставшееся ему от родителей. Потом продал это имение, оставивши себе один домик, и деньги раздал бедным. В этом домике он жил вместе со своими друзьями три года, посвящая все время молитве и ученым занятиям.

В 391 году Августин приглашен был в Иппон [45] и, по требованию жителей этого города, должен был согласиться на принятие священного сана. Епископ, имея нужду в человеке, знающем латинский язык, особенно же в защитнике Православия от нападений манихеев, очень рад был такому случаю и немедленно посвятил Августина в пресвитера [46] , предоставив ему право проповедания слова Божия даже в своем присутствии.

Августин и в Иппоне вел такую жизнь, как в Тагасте, то есть в высшей степени аскетическую. Вместе со своими друзьями он заводил братства, духовные институты, женские монастыри и вообще заботился об устроении жизни монашеской. С этой целью им было написано несколько сочинений, в которых он убеждал монахов как можно больше трудиться, потому что праздность, вредная для всякого, особенно вредна для души иноческой.

Сделавшись в 395 году епископом Иппона, Августин с величайшею ревностью стал проповедовать слово Божие, почитая это первою обязанностью епископа: говорил проповеди ежедневно, иногда даже по два раза в день.

Особое внимание в этих проповедях он уделял нравственным наставлениям: его стремление было к тому, чтобы жизнь и действия человека всегда гармонировали с внутренним настроением, а внутреннее настроение – с требованиями христианской религии. Но ему казалось, что нравственная цель проповеди не может быть достигнута, если слушатель не будет иметь осмысленного взгляда на предметы религии, если вера его не будет и знанием. Для достижения подобного разумного убеждения в истинах веры он старался отыскивать в видимых предметах нечто подобное невидимым, особенно же любил обращать внимание слушателей на самих себя.

Наступал 400 год, конец столетия. Все задавали себе вопрос: что сделано в истекшем веке и чего можно ожидать от наступающего? Все устремляли взоры в мрачную будущность. Гораздо чаще и сильнее слышались вздохи; чаще и сильнее возносились молитвы к Богу о благоденствии. Но христианина, по мысли Августина, должно интересовать не столько внешнее счастье, сколько внутреннее. Для верующего человека гораздо важнее вопрос, в каком состоянии душа его и какая в ней перемена, что сделала она для своего вечного спасения и что еще должна сделать.

Из истории обращения сего великого проповедника к христианству мы уже знаем, что он

глубоко чувствовал свои прежние беззакония, со всею искренностью раскаивался в них и от всей души благодарил Бога, направившего его на путь истинный. Но теперь ему кажется недостаточною эта хотя и частая, но частная исповедь. Мы часто исповедуемся в своих беззакониях, нередко и оставляем путь погибельный. Но надолго ли? Обыкновенная исповедь не всегда может принести душе желанную пользу, потому что мы припоминаем дела, а не намерения, припоминаем частности, но не берем во внимание общего состояния души, не видим всей глубины нашего падения. Эти и подобные мысли заставляют его подвергнуть строжайшей критике всю свою прошедшую жизнь, принести искреннюю исповедь во всем и перед всеми. Так в 400 году появляется на свет его знаменитая книга под названием «Исповедь».

«Тесен дом души моей, – пишет Августин, – чтобы Тебе войти туда: расширь его. Он обваливается, обнови его. Есть в нем чем оскорбиться взору Твоему: сознаюсь, знаю, но кто приберет его? И кому другому, кроме Тебя, воскликну я: От тайных грехов моих очисти меня, Господи, и от искушающих избавь раба Твоего [47] . Верю и потому говорю: Господи, Ты знаешь. Разве не свидетельствовал я пред Тобой против себя о преступлениях моих, Боже мой? и ты отпустил беззакония сердца моего» [48] . Он хочет припомнить не только то, что делал и что, следовательно, могло быть видимо людьми, но даже то, что совершалось в глубине его души и потому было известно одному Богу.

Он вспоминает не только большие, но и малые грехи и заблуждения, по возможности перечисляет полученные от Бога милости и открывает те сокровенные пути, которыми Бог вел его ко спасению. Словом, он хочет составить верное понятие о том, какова душа его, может ли она бестрепетно предстать на Суд Божий.

Кончина блаженного последовала в 430 году и была связана со следующими событиями. Царь вандалов, Гензерик, с многочисленным воинством вторгся в Африку. Варвары вели себя хуже диких зверей и очень скоро превратили прекрасную страну в пустыню, умерщвляя всякого, не разбирая ни пола, ни возраста. Последние силы, остатки сопротивлявшегося войска были заключены в Иппоне. Глубоко чувствуя это несчастье, Августин, епископ Иппонийский, обратился с молитвой к Богу, прося его об освобождении города от врагов. Но и о том говорил он с Ним, что сам желал бы быть вызванным из этого мира. Он не дожил до исполнения первого прошения, но последнее было услышано.

Всю жизнь Августин оплакивал заблуждения своей молодости, и эта святая грусть слышится в каждом его размышлении. В них живо ощущаются то чувство благодатного умиления, то чувство горячей благодарности к Богу – Спасителю, то тихая, но глубокая скорбь о том, почему так поздно, почему не раньше познал он Господа. Не напрасно некоторые приравнивают размышления эти к богодухновенным псалмам Давидовым. Во многом могут наставить они и современного боголюбивого читателя.

Лика своего не отврати… Преподобный Нифонт, епископ Кипрский [49]

Преподобный Нифонт был родом из Пафлагонской [50] страны, из города Плагиона, и был сыном одного знаменитого человека, по имени Агапит. В отроческом возрасте он был поручен воеводе Савватию, присланному из Царьграда [51] в Пафлагонию царем Константином Великим. Воевода же отослал отрока для образования со своим протовестиарием [52] в Царьград к своей жене. И стал учиться отрок у пресвитера Петра, жившего при доме воеводы, учился он прилежно и успешно, так как был способен к учению. В малом возрасте Нифонт был добр, тих, кроток, смирён и любил ходить в церковь. Придя же в юношеский возраст, он стал понемногу развращаться от дурных товарищей: юноши, если они не воспитаны в страхе Божием, легко поддаются дурному примеру. И если среди взрослых людей добрый легко развращается злым, как сказано: со строптивым развратишися [53] , то еще чаще это бывает среди юных, которые естественно более склонны ко злу, чем к добру, как написано: прилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его [54] . Так и юный Нифонт начал вести праздную и ленивую жизнь, есть без меры и упиваться, научился от бесчинных юношей празднословию и сквернословию, стал ходить на представления скоморохов, а потом и на скверные дела и все ночи проводил с товарищами в беззакониях, оскверняясь нечистыми грехами; к тому же стал он и красть, ссориться и драться со всеми; и другим молодым людям был он соблазном, так как не только сам совершал всякое беззаконие, но и многих других склонял к тому же. Один знакомый Нифонта, по имени Василий, постоянно говорил ему:

– Горе тебе, Нифонт! Ты жив телом, но уже умер душою, и только тень твоя ходит среди людей.

А Нифонт то не обращал внимания на эти слова, то начинал плакать о грехах; однако, продолжая следовать дурным привычкам, он утопал в скверных делах, как в море, и, отчаявшись совсем в своем спасении, говорил:

– Я уже погиб и не могу возвратиться к покаянию – так, по крайней мере, буду наслаждаться здесь земными сладостями.

И до того ожесточил диавол сердце Нифонта, что он совсем уже не мог молиться: ибо у него как бы камень всегда лежал на сердце. А та госпожа, у которой жил Нифонт, видя такую развратную жизнь его, с сокрушением сердечным говорила:

– Горе мне! Откуда на меня эта напасть?

И много раз наставляла его, ссорилась с ним, бранила и била его, но он оставался неисправим. Об этом повествуется, дабы показать, сколь велико милосердие Божие, которым Он выводит честное из недостойного и из грешников делает праведников, – и что нет греха, превышающего человеколюбие Божие. Пусть и у нас грешных будет пример, чтобы не отчаиваться нам, погруженным во многие беззакония, но исправиться покаянием, подобно Нифонту. Ибо он был как бы сосудом греха, но впоследствии, через истинное покаяние, стал сосудом Святого Духа, как мы узнаем из последующего рассказа.

Был у Нифонта один друг, по имени Никодим. Однажды пришел к нему Нифонт; Никодим взглянул на него и ужаснулся, с удивлением смотря ему в лицо. Нифонт спросил его:

– Что ты на меня так смотришь, словно на незнакомого?

Никодим отвечал:

– Поверь мне, брат, я никогда тебя таким не видел, как теперь: у тебя лицо страшное, как у эфиопа.

При этих словах юноша испугался, а вместе с тем и стыдно стало ему, и, закрыв лицо рукою, он ушел опечаленный. По дороге он говорил сам себе:

– Горе мне, грешному! Если в этом мире я черен душою и телом, то что же я буду на Суде Божием? Как явлюсь я пред Лицом Божиим? Горе мне, несчастному! Где ты теперь, душа? Горе мне! Что мне делать? Могу ли я еще покаяться? Может ли кто наставить меня к покаянию и сказать мне, могу ли я еще спастись? Как скажу я

Богу: помилуй меня – когда я совершил перед Ним столько скверных дел?

И много еще кроме этого говорил Нифонт сам себе, наконец пришел домой печальный и усталый; в нем боролись противоположные помыслы. Добрый помысл говорил ему: помолись ночью Богу, как Он хочет, так и поступит с тобой. А злой помысл противился этому, говоря: если встанешь на молитву, то потеряешь рассудок, будешь юродивым, и все станут над тобой смеяться.

Бес влагал страх ему в ум и сильно смущал его душу. Он же, несколько укрепившись, сказал сам себе:

– Когда я жил блудно, никакого зла со мной не случалось, неужели же теперь, когда я хочу помолиться Богу, со мной случится какое-нибудь зло? Проклят ты будь, нечистый и пронырливый бес, внушающий мне это!

Ночью Нифонт встал с постели, начал плакать и бить себя в грудь, говоря:

– Как я жил благочестиво и добродетельно в прежние годы; теперь же я умер, люто уязвленный грехами. Но Господи Боже мой, на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мя и избави мя: да не когда диавол похитит яко лев душу мою [55] .

Когда он стоял на молитве и смотрел на восток, вдруг объял его густой мрак, приблизился к нему и поверг его в слабость, болезнь и безмерный страх. В ужасе лег Нифонт на свою постель, рыдая о грехах своих. Утром пошел он в церковь; подняв глаза, посмотрел на икону Пречистой Девы Марии и с воплем воскликнул:

– Помилуй меня, Заступница христиан, Обрадованная, Чистая! Помоги мне по Твоей великой милости, ибо Ты – упование и надежда кающихся.

При этих его словах образ Богоматери улыбнулся, и лик Ее был радостен. Удивился Нифонт, увидев сие чудо; он обрадовался и возвеселился сердцем и сказал:

– О глубина человеколюбия Божия! Как велика Твоя милость, Господи, которую Ты показываешь над согрешившими пред Тобою! Для них Ты дал и Пречистую Свою Матерь, дабы Она была молитвенницей к Твоему величию!

После долгой молитвы, приложившись с любовью к иконе Пречистой Богородицы, он вышел, говоря сам себе:

– Смотри, окаянная душа, как Бог нас любит, а мы сами бежим от Него: вот Он дал нам заступницей Пречистую Свою Матерь, а мы и сию Помощницу отвергаем.

После того в сновидении явился ему диавол, в виде одного отрока, бывшего товарища его в беззакониях; стоял он прискорбно, как бы в глубокой печали; посмотрел на него Нифонт и сказал:

– Что ты так печалишься?

Отвечал диавол:

– Вот уже третий день, как ты ходил к своему другу Никодиму и развратился: об этом я скорблю и не могу перенести, что ты стал презирать меня.

Тогда сказал Нифонт:

– Почему же тебя так печалит это?

Но диавол отвернулся и не дал ему ответа. Тотчас Нифонт проснулся; он понял, что диавол печалится о его покаянии; поспешно встал он, пошел в церковь и, устремив ум и очи к той иконе Пресвятой Богородицы, молился, пока опять не увидел Ее улыбающейся и не ощутил божественную сладость в своем сердце.

В один день, идя в церковь на молитву, Нифонт увидел какого-то человека, бесчинствующего на дороге, и мысленно осудил его. Пришедши в храм Божий и, по обыкновению, посмотрев на икону, он вдруг увидел Пречистую Богородицу с гневным и строгим лицом, отворачивающимся от него. Ужаснулся Нифонт и, опустив глаза вниз, сказал себе:

– Горе мне, грешному! Одна радость была у меня – Твой, Владычица, Пресвятой образ, теперь и он отвращает лик свой, и за что, не знаю!

Потом, размышляя в себе, он вдруг вспомнил, как осудил грешника, и понял, что за это отвратила от него лик Свой Матерь Господня. Громко рыдая, сказал он:

– Боже, прости меня, грешного, ибо я присвоил себе Твое достоинство и Твою власть и осудил своего ближнего прежде Твоего суда; но помилуй меня, Владыка, на Тебя надеется душа моя, – с этого времени никогда я не стану осуждать брата своего.

Много еще говорил Нифонт со слезами и, посмотрев опять на икону, увидел, что Матерь Божия улыбается по-прежнему, и с тех пор он тщательно стал оберегать себя от осуждения. Так бывало всегда: когда случалось согрешить ему в чем-либо, то образ Пречистой Богоматери отвращал свой лик, и этим поучался Нифонт и исправлялся.

Однажды, когда Нифонт черпал бадьей из колодца воду, диавол толкнул его, и он, поскользнувшись обеими ногами, упал в колодец; летя вниз, ухватился он за бадью и воззвал:

– Владычица, помоги мне!

И тотчас оказался невредимо стоящим на бревне, над колодцем. С этого времени, поняв, что Богородица хранит его, Нифонт стал всегда иметь на устах Ее имя. После этого случилось болеть ему – от праздника Воскресения Христова до дня Преполовения [56] , и в болезни этой ничего другого он не говорил, как только:

– Слава Богу моему, слава Помощнице моей, Пречистой Деве Марии.

В понедельник, перед средой Преполовения, он молился так:

– Господи Боже мой, сподоби меня причаститься Святых Твоих Тайн в день Преполовения, ибо сильно желает душа моя насытиться Твоею Плотию.

Потом он уснул, и было ему такое видение: две пресветлые жены, подобные мироносицам, шли мимо его постели, – одна, в царской багрянице [57] , держала масличную ветку, другая, похожая на нее, шла за ней и несла маленький сосуд с некой святыней и ветку, омоченную в святом елее [58] ; подойдя к постели, они остановились. И сказала Жена в царской багрянице другой: