Йоха Щеглова Ирина
– Там, – она опять взмахнула рукой. «Красивая!» – подумал я.
– Где тут попить можно? – Она рассмеялась, показывая ровные белые зубы и ямочки на щеках:
– Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, переночевать негде!
– Нет, я серьезно! Просто пить хочу, – меня немного смутила ее догадливость «Как будто мысли читает»
– Пойдем в дом, молока налью! – И я спешу за ней по некошеной траве, забыв даже о той тропе, по которой шел.
– Не боишься одна?
– А я не одна, ты же вот зашел…
– А если плохой человек?
– Это как?
– Ну, злой, грубый…
– Нет, у нас тут таких не бывало! – Она подает мне глиняный кувшин с молоком, и я пью ледяную, белую гущу.
– Останешься? – спрашивает она.
– Не могу, надо идти.
– Куда?
– Надо же, я забыл, куда шел! С этим дедом, с этой тропой… Все эти разговоры совсем выбили меня из колеи. Точнее, они сбили меня с дороги.
– Послушай, что ты ко мне привязалась?! – раздраженно спрашиваю я.
– Я? К тебе? – в ее глазах стоят слезинки. Глупые бабы!
– Ну, прости! Просто вы меня сбили, сбили с дороги, понимаешь?
– А куда ты шел?
– Теперь не помню… Видимо, куда-то по очень важному делу.
– Не помнишь? Значит, никуда ты не шел, просто брел наугад!
– Вот! Точно! Я шел, куда глаза глядят, а они глядели прямо… Там что-то было еще про больную шею…
– Ну да. А еще говорят: от дурной головы, ногам работа! – Засмеялась она.
– Все! Хватит! Я резко хлопнул дверью и вышел на крыльцо. Определяю, куда глядят мои глаза и иду широким шагом, не оборачиваясь, путаясь в стеблях луговой травы…
Кто ты, человек? Человеческое отродье…
Эй! Эге – гей! Кто здесь?
Кто здесь? Кто? Здесь? Хо-хо-хо!
Эй, ты, идиот!
Ты идиот… ты…
Эй, ты где?
Где… ты…
Хоть покажись, я же тебя не съем!
Съем! Ам, ням-ням! Вкусный человек! – Я слышу звук, напоминающий шорох, издаваемый бревном, которое волокут по сухим листьям. Холодно! Сырость пробирает до костей, мокрая одежда липнет к телу. Такое ощущение, что кто-то касается тебя стылыми, влажными ладонями… Бр-р! Гадость какая!
М-м-м… Человечек!
Ты чего меня облизываешь?
Не меша-а-ай! – Я дергаю ногой, попадаю во что-то мягкое и осклизпое. Тут же кто-то, или что-то пребольно кусает меня за ногу. В мозгу вспыхивает мысль: «Змея! Откуда?»
А-а-а…! – Ору, что есть мочи. Над ухом шелест:
Чего ореш-ш-шь!?
Меня кто-то укусил!
Это не кто-то, а я… – «Так, галлюцинации! Говорящие змеи!» – Прогоняю эту мысль, но уже всем телом ощущаю тяжелое давление чешуйчатых колец. И опять ору:
А-а-а!
Говорят, женщины в момент настоящей опасности испытывают сильнейший шок. Они просто столбенеют и все. Умирают, как кролики, молча. Я так не умею. И я ору и ору, полузадушено, пока не теряю сознания.
Фу! Какой глупый! Неинтересно, – огромное тело распадается, хватка ослабевает, и в разные стороны, фыркая, отплевываясь, бегут по кустам с треском и топотом сотни маленьких тел, перекликаясь и аукаясь. А меня начинает рвать, прямо под себя, на мокрую траву. Я выворачиваюсь весь, и выбрасываю, и выбрасываю из себя сгустки страха и остатки пищи.
Какой грязный!
Вонючий!
Пакость! Пакость!
Оставьте меня, – прошу я.
Ты сам пришел! Сам пришел! Нашумел, напачкал…
Да кто вы такие?
Ох, ох, ох! Куда пришел, путник? Глупый, грязный человек…
Я дорогу искал…
Тут нет, тут нет вашей дороги! Тут только наши тропинки, наши потаёнки, наше место… Прочь! Прочь! – Голоса сливаются в ночной темноте в один гудящий бас. И он гонит меня, бьет по вискам. О моя бедная голова! Я заболел, это – бред!
Лю-ю-ди! Помогите!
Какая пронзительная тишина! Что это? Я лежу в вязкой жиже, тело окоченело, перед глазами белая пелена. «Это конец!» – думаю я.
Нет, это только начало! – отвечает кто-то в моей голове.
Я лежу застывший, холодный, как лягушка в ноябре. «Вода в ушах, (– (соображаю, – поэтому такой шум». Закоченевшие руки и ноги не слушают меня. Я пытаюсь сесть, подняться, но падаю и падаю, подворачивая суставы. Я плачу совсем по детски, от страха и одиночества. В конце концов, мне удается поднести к глазам руку. Я вижу посиневшую кисть с грязными, обломанными ногтями: «Как у мертвеца». Но именно это наблюдение дает мне понять, что ночь кончилась, а окружающая меня белизна – просто туман. Он уже начинает клубиться, кое-где проступают силуэты кустов. Я вижу фрагментами: болото вокруг, кочки, какие-то ветки… Вот-вот взойдет солнце! Туман редеет, опускается ниже, и я могу видеть лесную опушку, деревья, подлесок, плавно переходящий в зеленый луг: «Забрел в болото, идиот!» Я ворочаюсь в сырой траве, подо мной чавкает ненадежная зыбкая почва, сочится водой. Встаю на четвереньки, потом ползу, то и дело утыкаясь лицом в лезвия осоки. Мне уже все равно, главное – добраться до опушки, там сухо.
Когда я, наконец, израненный, изрезанный, измятый и вымоченный выбираюсь на сухое место, солнце поднялось довольно высоко, но меня бьет озноб. Надо снять мокрую одежду и хоть как-то согреться. Рюкзак я потерял, или утопил, не помню. Где я – не знаю. Но я остался в живых! Негнущиеся пальцы пытаются стянуть куртку и рубаху. Я весь извалялся, теперь уже в сухом песке. Куртку и рубаху снял, но земля еще холодная, я трясусь и пытаюсь свернуться клубком.
– Э! Да никак, опять встретились?! – Я мучительно долго открываю глаза. Неужели! Мой давешний знакомый!
– Дедушка! – шепчу умоляюще. – Дедушка!
Старик наклоняется над моим скрюченным телом, качает головой. Снимает с плеча мешок, достает бутылку, откупоривает, льет себе на ладони остро пахнущую жидкость и начинает тереть мне запястья, руки, плечи, шею, грудь… Я тихонько постанываю, но не сопротивляюсь. Через минуту кожа моя становится красной, она горит. Тогда старик помогает мне подняться, закидывает мою руку себе за шею и ведет прочь от болот.
Солнце печет. Под ногами тропа, как раз для двоих, а на тропе стоит девушка и смотрит из-под руки
– Помоги, – приказывает старик. Она безропотно подходит и берется за меня с другой стороны.
– Дедушка!
– Что?
– А где дорога?
– Под ногами…
– Я шел! Я шел сам! Я уходил от обыденности и суеты, я ушел от соблазнов…
– Ты поругался со всем миром и попал в болото.
– Там кто-то чужой…
– Это ты везде чужой. Стань своим.
– Кому?
– А кому хочешь: лесу, дороге, болоту, женщине…
– Женщине?
– А почему – нет? Каждая любовь – это начало пути. Но, беда в том, что не каждая женщина для тебя – начало любви.
– Для меня?
– Конечно…
– Почему только для меня?
– Потому, что когда ты поумнеешь, если это случится конечно, у тебя не останется сомнений в верности выбора.
– Это как?
– Мир надо принимать таким, каков он есть. Не ты его создал, значит ты в нем – гость!
– А ты?
– И я… И она, – старик кивнул на молчаливо идущую девушку.
– Но я хочу быть хозяином!
– Ха! Создай свой мир! Но поверь, когда ты будешь на это способен, жажда власти давно перестанет интересовать тебя…
– Пришли, – сказала девушка. На холме, среди деревьев прятался бревенчатый дом.
– Заходите, – она распахнула дверь, и изнутри остро пахнуло свежим хлебом, нагретым солнцем деревом и еще чем-то, знакомым с детства…
Меня положили на кровать.
– Его надо в баню, – девушка негромко говорила со стариком, – я затоплю.
– Лучше принеси воды, я сам, – ответил дед.
Она подошла ко мне, поправила подушку и накрыла меховым одеялом. Потом они вышли, а я провалился в сон, часто просыпаясь от страха, что все это я вижу в бреду: нет дома, нет людей, нет солнца, а есть только ночь и болото. Но я слышал, как дед рубил дрова во дворе, как гремели ведра, успокаивался и спал опять.
Вдвоем они затащили меня в жаркую баню, раздели донага, и она не стеснялась. Румянец на ее щеках полыхал скорее от жара, чем от стыда. Они растянули меня на полке и старик, выбрав веник, с оттяжкой отхлестал мое непослушное тело, поддавая квасу на раскаленные камни, чтобы пар был душистым и плотным. Я впадал в забытье, умирал и рождался много раз, пока дед не сказал сам себе:
Хватит!
И вошла она, с чистым белым полотном и обернула меня, и вывела в предбанник, где я долго, с наслаждением пил взвар из трав и меда. Пот окатывал меня, лился даже из глаз. И опять повели меня в баню. Но дед уже не стегал меня, а легонько прошелся по искалеченной коже, окатил водой: горячей, потом холодной, и вконец расслабленного меня вывели на улицу.
– Завтра можешь хоть жениться! – пошутил старик.
– На ней? – спросил я, указав на девушку.
– Ага, если пойдет…
– По болотам за ним бегать, больно надо! – фыркнула она. И мы засмеялись.
Я опять спал, теперь уже без сновидений, а когда проснулся, был вечер, и тихие сумерки блуждали по комнате. Я сел на кровати, белая полотняная рубаха была на мне и шерстяные носки на ногах. Я усмехнулся, вспомнив, как в детстве, когда я болел, мама так же одевала мне носки на ночь. Я встал и пошел искать хозяйку. Они вдвоем с дедом пили чай под старой грушей в саду. На столе дремал самовар, вились ночные бабочки над керосиновой лампой, и мне опять подумалось, что я сплю.
– Добрый вечер, – сказал я, как бы в пустоту.
– Садись, чайку попьем. Хотя ты, наверное, теперь есть хочешь? Мы-то уже поужинали, – заговорил старик, повернув ко мне удивительно умиротворенное лицо.
– Он тебе нравится? – неожиданно спрашиваю у хозяйки. Она вопросительно смотрит на меня, потом на него и отвечает:
– Конечно.
– А я? – не унимаюсь я. Ответ на этот вопрос очень мучает меня, как будто с ним связано что-то главное…
– Ты – по – другому, – она теребит косу на плече, упирается взглядом в стол и молчит опять.
– Как? – я все-таки подхожу к столу, сажусь близко к ней и рассматриваю ее напряженную и замкнувшуюся.
– Так…
Дед начинает хохотать. Несколько груш с треском срываются с веток и падают, стукаясь о землю. Одна летит прямо на стол и опрокидывает чашку с чаем на мою белую рубаху, а под рубахой..!
– А! Черт! – шиплю я, обожженный в самые интимные места. Девушка вспыхивает, срывается с места и уходит быстрым шагом куда-то во тьму. Старик смотрит на меня насмешливо – грустно:
– Эх ты! Недотепа!
– Почему?! – хорохорюсь я, зажимая рукой кусок мокрой ткани. Я начинаю чувствовать себя неловко. Глупо без штанов, в рубахе и носках… Привидение с болот, и сразу к девушке: «Ты меня любишь?» Смех, да и только! Но глупая гордость не дает возможности до конца осознать абсурдность своего поведения, и я встаю и гордо удаляюсь к дому, жалея себя: – «Не покормили, наговорили… Подумаешь!» На ходу я воровато подбираю грушу и горестно съедаю ее, сидя на крыльце и пачкая рубаху.
Она появляется неожиданно, словно соткалась из ночного воздуха и лунного света…
– Эй! Страдалец! Иди, поешь.
– Не хочу! – обиженно буркаю я.
– Иди, а то всю ночь будешь огрызками груш двор пачкать. Убирай потом… – Мне совсем обидно. Надо же, грушу пожалела!
– Вон их сколько, валяется! Но она, словно догадавшись, опять смеется:
– Ежи подберут. У меня тут семья ежей живет. Смешные! – И точно, у меня под ногой кто-то фыркает, я дергаюсь и чуть не падаю со ступенек.
– Это ежик. Гуляет, или заблудился… Ой, какой ты смешной! Ты сейчас сам похож на ежика, ха-ха!
– А ты знаешь, на кого похожа!?
– На кого? – заинтересованно спрашивает она.
Я замираю, колкость, собравшаяся слететь с языка, застревает где-то в горле. Только кровь колотит в виски.
– Ты похожа на луну. Лунная девушка!
– Ой, правда! Я люблю гулять по ночам.
– Не боишься?
– Кого? – Она присаживается рядом, я немного двигаюсь, уступая ей место.
– Ну этих, на болотах…
– Не-а, они смирные.
– А-а…
– Напугали тебя, да?
– Ну, не то что бы…, – я смотрю на нее и врать не хочется, – они меня сожрать хотели!
– Что ты! – отшатывается девушка, – они не едят людей! Это они играли. Им интересно, когда кто-то боится.
– Я где-то читал, что некоторые животные, или не помню кто, умеют проецировать чужой страх…
Она с интересом смотрит на меня. Я чувствую себя очень значительным, мне хочется говорить ей о высоких материях… Может, рассказать ей о том, что я – Мертвый Бог? Или нет, лучше спросить, не читала ли она Кастанеду… Потом можно развить это… Эх, жаль, рюкзак потерял, там была эта книжка.
– У тебя рубаха мокрая, пойди в дом, простудишься!
– Слушай, я мужик, а не ребенок!
– Вижу, – она вздыхает, поднимается со ступенек и тянет меня за собой.
– А старик? – спрашиваю я.
– Он любит спать в саду, – она укладывает меня заботливо, как мама, а когда я хватаю ее за запястье и хочу притянуть к себе, тихонько смеется, высвобождает руку и, бесшумно ступая, уходит.
Где-то в доме тикают ходики. Зачем ей часы? Зря я отказался от ужина… Я опять засыпаю.
Над болотами всю ночь летали оранжевые крокодилы… Стоял шум, уханье, треск и шорох. Болотные духи нашли книжку Карлоса Кастанеды…
Старик Иван Матвеев мирно спал в гамаке, натянутом между грушами.
Глава 59. От автора
Эх, господа! Хорошо, кабы я знала, как правильно… Разве стала бы я себя и вас путать. А так: мечешься, бьешься в изображениях, словах и образах; всплывают картинки, одна ярче другой… Вот и время мое уходит, перевалило за половину, а ума не прибавилось. А носом-то, носом тычут!
Глава 60. Ливень. Авось, веха №3
Йоха бежал через ночную тьму. Северная русская чащоба обступила его со всех сторон. Долгий ливень обрушивался потоками, смешивал тропу под ногами. Фонарик работать отказался, и Йоха бежал наугад, как животное: чувствуя направление, но не видя его.
Маленькие ручейки превратились в бурные потоки; сырая низина слилась с окрестными болотами. Йоха несколько раз проваливался в вязкую топь, путался в корнях деревьев, брел по колено в воде. Вода сверху, вода снизу, какая разница!
Ночной бег под дождем, через лес доставлял Йохе ни с чем не сравнимое ощущение свободы и близости с миром. Ночь на Ивана Купалу…
Йоха хотел встретиться с лешим, увидеть болотных духов. Радостное предчувствие чего-то чудесного будоражило его.
Когда Йоха заблудился, то не испытал страха, наоборот, в нем проснулся древний инстинкт охотника и первооткрывателя. Поплутав немного, он остановился, поклонился куда-то в черноту и искренне попросил:
– Дедушка Леший, помоги выбраться на дорогу!
И дорога действительно нашлась на удивление быстро. Йоха радостно смеялся навстречу лесу и ливню; ему казалось, что лес принимает и любит его; а то, что дождь – так это даже здорово!
На станцию он успел вовремя.
Так прошел еще один день рождения Йохи.
Да, кстати, тем летом Йоха поступил-таки в Университет Культуры.
Глава 61. Узел
А-а-а! Убью! Ну конечно! Это должно было случится! Предал! Продал! Предал!.. Что мне делать, Господи?!
Любовь застыла во мне раскаленным льдом, и лишь звенящая капля (– (слово – канула из бесконечного ожидания. Буря, взрыв, удар грома! Светопреставление!
А-а-а! Нет сил, нет сил! Готова рвать себя на части, чтобы боль физическая заглушила мучительную ненависть, обиду, страсть, ревность!
Безвольной куклой лежало тело на выщербленном паркете, скребли ногти по черному от времени дереву.
А-а-а! Как больно! Как… Как? Как не хочется жить!
Страшно! Страшно, когда жизнь твоя полностью подчинена чужой воле, чужому времени, чужим мыслям. Не смогла измениться! Так вы хотите, чтобы я менялась? Зачем вы меня провоцируете?
Господи! Господи! Прости! Прости неразумную. Не дай свершиться никакому злу! Успокой меня, Господи!
Как пусто, как пусто внутри, словно выгорело все дотла. Так куском мяса вырвана душа и стонет, просится обратно, к Создателю.
Листы, листы, листы… Когда-то белые, теперь черные, испещренные лихорадочными строчками. Весь пол усеян этими листами. Повсюду, повсюду рассыпанная смерть.
Пахнет гарью. Черный дым валит клубами, огонь оставляет мокрый пепел на белой эмали, и потоки воды уносят пепел, растворяя его в себе.
Не-на-ви-жу! – Вибрирует каждая клетка, трещат волосы, стучат зубы…
– Что ты! Что ты! Что ты, милая? – Он трясет ее за плечи, он прижимает к себе дрожащее тело, опустошенное борьбой с ненавистью..
Что-то сломалось в привычной игрушке. Не поворачивается ключик, не поют пружинки… пляска смерти: ожесточенный рот, закрытые глаза, черные пальцы.
– Что ты? Что ты? Что ты? Скажи что – нибудь! – Ему тоже страшно, ему тоже плохо, но по-другому.
– А-а-а!
– Что ты?!
– Не-на-ви-жу!
– Кого?
– Всех!
Он пытается согреть ей руки, он хочет унять дрожь, он хочет услышать слова, голос… Но в ответ звучит охрипшая запись заевшей пластинки:
– А-а-а!
– Что мне сделать?
Она вдруг замечает его, хватается за его рубашку, втискивается, вжимается в его тело, так, что у него начинает бить в ушах и болеть сердце.
– Я все знаю.
Он не понимает. Что знает? Что она знает? Конечно, она что-то знает, он же сказал ей что-то. Что?
И тогда она тащит его в комнату, туда, где шуршат под ногами грязные листы, черные от ненависти и горя, а посередине – чужое имя… Он стоит среди оголенных проводов, а над полом витают шаровые молнии. И в глаза ему смотрят другие глаза – безумные глаза обманутой им женщины.
– Ничего не было, – сухими губами шепчет он, – ничего не было!
Но дрожь усиливается и вместе с ней содрогается весь мир.
– Да! – как эхо, – Да! Теперь нет уже ничего! Все ушло с водой, нет даже пепла. Вода уносит все. Только как лишить себя этой боли!?
– Прости! Прости меня! Я ведь все сказал!
– Нет! Ты врешь!
Новая волна судорог, подкатили рыдания, похожие на рык зверя, раненого и издыхающего.
– О, что я наделал! Я же не думал!
– Не думал… Думал, не думал…
Отзвуки бьются в зеркалах, зеркала бьются об пол. Стекло и грязные листья. Холодно…
Все люди, как люди, а Йоха имеет обыкновение влюбляться осенью. Мы – весной, а он – осенью. Ну что тут поделаешь!
Огребает он, конечно, от баб. Такая уж у него натура. Думает в основном только о себе, даже тогда, когда сострадает к женской доле… Прав, прав был его незабвенный учитель, и Йоха знает, что прав, только как-то по-своему.
Что ж, пойдем бродить дальше, по темным коридорам.
По мосту иногда ходили электрички. Люди, конечно, тоже ходили, хотя никаких пешеходных дорожек предусмотрено не было.
Женщина опасливо переставляла ноги и с некоторым страхом посматривала в черную бегущую воду, внизу, под перекрытиями. Она шла за своим спутником и думала о том, что если каблук одного из ее новых, не очень удобных ботинок, сейчас соскользнет в какое-нибудь отверстие между деревянных балок, насколько все это будет не вовремя, не красиво и вообще, ужасно больно. Такие мысли на время отвлекли ее от гневной тирады, которую она произносила в адрес впереди идущего мужчины.
Тот шагал молча, опустив голову. Ему полагалось чувствовать себя виноватым, он и изображал из себя страшно виноватого, но уже искренне раскаявшегося человека.
Собственно говоря, особой вины он за собой не чувствовал: «Ну из-за чего сыр-бор-то, – устало думал мужчина, – всего и делов-то – глупая женская ревность. Хорошо, если ей хочется поговорить, пусть выскажется наконец. Наверно, женщине необходимо говорить, чтобы обрести уверенность. Для этого она так ершится, совершает глупости и ведет себя не совсем обычно. Пусть! Тут самое главное, со всем соглашаться». И он соглашался. Правда иногда, когда дозволенное заканчивалось, и женщина начинала задавать совсем уж бестактные вопросы, мужчина досадливо морщился и отвечал достаточно ехидно, отчего его спутница заводилась еще больше. «Я же с ней, чего ей еще! – раздражался мужчина».
Его самообладание подвергалось этой пытке достаточно давно. Несколько недель их отношения напоминали паровой котел, пока исправный, так как пар периодически выпускался, под большим давлением… В ход шло все: и битье посуды, и слезы, и какой-то болезненный секс, среди ночи, после долгих разбирательств. «Да, бурная у меня жизнь, ничего не скажешь», – невесело размышлял мужчина. Он устал. Эта бесконечная возня вокруг и около не совсем удачного флирта, доконала его. Работа над спектаклем полетела ко всем чертям. Его чуть не высадили из театра. Совсем не было контакта с обиженной им молоденькой партнершей. «Ну, совершил я глупость, так что ж теперь: меня эти бабы в гроб вгонят!» – страдал мужчина.
Двое уже миновали мост и шли теперь по шпалам. Издалека слышался звон перекрытого шлагбаумом переезда, подходила электричка.
– Не нужно делать из женщины хищницу, – скалясь проговорила она.
– Необходимо! – искренне вырвалось у него.
Читать бесплатно другие книги:
