Тюрьма и воля Ходорковский Михаил

Внимательный взгляд, крупные очки в мощной оправе, усы, темные волосы, очень серьезный молодой человек, которому идет улыбка, но он этим почему-то не пользуется. Таким я впервые увидела Ходорковского в начале 1990-х. Кстати, позднее он как будто понял, что улыбка — это довольно существенная часть внешнего имиджа, немаловажная для собеседника, и научился улыбаться. Косвенно это мое предположение подтвердил и сын Ходорковского Павел, который сказал, что от своих американских партнеров по бизнесу Михаил перенял привычку улыбаться несмотря ни на что. Он говорил, что нужно «проецировать позитив».

Ходорковский оставлял впечатление человека спокойного, который все время усердно о чем-то думает. Знаете, есть такой тип людей, которым при встрече ну просто невозможно задать вопросы: «Как дома? Как дети?» Их можно только спросить: «Как дела?», имея в виду буквально дела, работу. Все, кто с ним работал, повторяют, как сговорились: «Ты сразу понимал — он главный, лидер». Я этого так не чувствовала, но я с ним и не работала. Толковый — да, это было бесспорно.

Александр Смоленский, один из первых российских банкиров: Я помню первое впечатление от Ходорковского: тихушник, такой комсомолец, симпатичный, в очочках, тихо говорит. Нормальный. Никогда не был агрессивным. Я думаю, что он до сих пор не изменился. Он не был публичной фигурой довольно долго. Был Невзлин — вот он был публичным. Один из лучших лоббистов. А Мишу и видно не было. Он очень целеустремленный. Умный парень. Достаточно здравый.

Банк Смоленского «Столичный» и банк Ходорковского МЕНАТЕП возникли примерно в одно и то же время. МЕНАТЕП, по мнению Смоленского, делал все то же самое, что и остальные банки. Но еще и использовал связи: «Миша же был советником Силаева, потом поработал у замминистра нефти. У него был доступ к бюджетным деньгам. Берешь сегодня 3 рубля, прокрутил, заработал бабки, отдал те же 3 рубля, но они уже не 3 рубля. Вспомни инфляцию — 100–200–300 %!»

Леонид Невзлин: Никакого стартового финансирования от богатых дядечек в партии или в правительстве у банка МЕНАТЕП не было. Банк поднимался за счет бизнеса, которым мы уже занимались, и связей в том же Фрунзенском районе, где он и был зарегистрирован. И дальше все это развивалось методом менеджирования отношений, как и полагается, предложения своих услуг. Были связи, наработанные Центром, и многие стали клиентами банка. С самого начала банк был ориентирован на работу с организациями — частными, государственными, бюджетными, а не на ретейловое обслуживание частных граждан. Мы выстраивали отношения с правительством. Например, работа в правительстве Силаева в течение года дала определенные связи, доверие, мы могли легко выходить на министров, замминистров.

Первые коммерческие банки появились и с дикой скоростью размножились в момент катастрофической финансовой ситуации в России. Егор Гайдар вспоминал, что после смены власти в 1991 году никто не хотел идти работать в правительство. И одной из причин, как он считал, был тот факт, что все прекрасно понимали, что денежные вклады россиян разбазарили и кому-то придется за это отвечать. А никому не хотелось. Вот что он рассказал в одном из своих видеовыступлений в 1995 году: «Вклады — это не записи на счетах, это то, во что они вложены, чем обеспечены: валюта, драгоценный металл, золото. В 1985 году вклады в Сбербанке были обеспечены $15 млрд валютных резервов, золотым запасом — 1300 тонн золота. Когда я пришел работать в правительство, получил несколько первых документов. Вот записка Внешэкономбанка: к концу октября 1991 года ликвидные валютные ресурсы были полностью исчерпаны, в связи с чем Внешэкономбанк СССР был вынужден приостановить все платежи за границу. От $15 млрд осталось $16 млн, одна тысячная часть. Теперь золотой запас. Из 1300 тонн, накопленных еще при императорах, к этому времени осталось 289 тонн. Только в 1990 году правительство Рыжкова вывезло 478 тонн золота. А в 1991 году правительство премьера Павлова — еще 324 тонны. Всем было понятно: вклады разбазарены, на протяжении многих лет вкладывались в гонку вооружений, в Афганистан, на помощь развивающимся странам».

Помню фразу одного из французских консультантов России в тот период: «Золотой запас страны можно было пересчитать вручную». Такую же фразу я слышала и от Анатолия Чубайса. Даже если это утрированный образ, то он не далек от истины. Государственный сейф оказался пустым. Государственный Сбербанк, например, аккумулировавший средства населения, к 1992 году оказался банкротом.

На фоне этой печальной реальности с 1989 по 1994 год число частных коммерческих банков в России выросло с 5 до 2500. Такое ощущение, что если и наступили какие-то новые времена, то вот здесь, в частной банковской сфере.

Вдруг нам в редакции выдали пластиковые карты и сказали, что отныне зарплата будет перечисляться каждому на счет в коммерческом банке и ты можешь ее материализовать через банкомат. Ну, не буду объяснять, что банкоматов было немного, что ты мог тогда снять деньги по карте только в банкомате того банка, который эмитировал карту. Что зимой в минус 30 пальцы примерзали к кнопкам банкомата и эти кнопки становились в русскую зиму просто ненужным украшением в сущности бесполезного металлического ящика. Это потом научились делать банкоматы, которые работали в любые морозы.

Кредитные, то есть тогда еще только дебетовые, карточки все равно довольно продолжительное время оставались экзотикой. Помню, как меня остановил на Ленинградском проспекте милиционер за превышение скорости. Выписал штраф, который надо было оплатить тут же, в противном случае свинтили бы номера и не разрешили ехать дальше. А у меня никаких наличных денег с собой, только эта экзотическая карточка. А ближайший банкомат километрах в четырех, на Пушкинской площади. Я говорю менту: «Садись, поехали…» Он удивился: «Куда это поехали?» Я ему объясняю: ты же хочешь, чтобы я оплатила штраф, поехали за деньгами. Он из любопытства сел в машину. Доехали до банкомата. Я набрала код, сняла деньги. Он через стекло смотрит на всю эту незатейливую процедуру с открытым от удивления ртом. Выхожу, даю ему деньги. Он говорит «Это тебе ящик дал деньги?» Ну да, говорю, можно и так сказать. Он: «А он всем дает?» Так это начиналось.

Газету, где я тогда работала, обслуживал как раз банк «Столичный», принадлежавший Александру Смоленскому. Много лет спустя я как-то спросила его: «Почему банк-то? Почему всех так тянуло в эту сферу? Почему он, строитель, решил делать именно банк?» Он ответил очень смешно: «А от злости!»

Александр Смоленский: Единственные, кто нас (кооператоров. — НГ) «имел» тогда, — это банки. Государственные же банки тогда были. Приходишь за своими деньгами — не дают. Даешь платежку — не проводят. Сидела в нашем москворецком отделении Промстройбанка — он обслуживал кооперативы — директор по фамилии Портупеева. (Как надену портупею, так тупею и тупею.) «А вот не дам — и все». — «Ну хоть объясните почему!» — «А вот не хочу». — «А у меня инструкция»! — «А вот постановление Совнаркома от 1927 года об ограничении наличных денег». И ты стоишь и не знаешь, что делать. Ни людям, ни за материал заплатить не можешь. Все. Встал.

И вот назло Портупеевой… Как только вышел закон «О кооперации» с дополнением, что кооперативы имеют право создавать кооперативные банки, так и занялся… Ребята, с которыми раньше работал в строительстве, остались в промышленности — надо же было для банка деньги зарабатывать.

Я вспомнила этот разговор, потому что мне кажется забавным и немаловажным, что никто из тех первых банкиров никогда не был профессиональным банкиром и не особенно разбирался в банковском бизнесе. Некоторые из них были инженерами, как Владимир Виноградов[47], Владимир Потанин[48] — закончил Институт международных отношений по специальности «экономист-международник», Ходорковский был химиком, Александр Смоленский, как говорят, изучал геологоразведку, а потом был строителем. И вообще банкиром в западном смысле слова был, наверное, в тот момент из всех известных мне в России людей только Виктор Геращенко, который поработал в том числе и в зарубежных банках.

Изобретательность на грани возможного

Смоленский считает, что менатеповцы если чем-то и отличались от других банкиров, то только большей изобретательностью и наглостью.

Владимир Дубов: Несколько схем придумал я лично. Расскажу одну. Я поехал в Иркутск, куда мы продали партию компьютеров. И там леспромхоз предложил мне купить внебалансовую валюту. Предприятия, которые работали на экспорт, имели право на валюту, но они ее не получали. Она накапливалась на счетах и выдавалась предприятию только под рублевое покрытие. То есть у предприятия могли быть миллионы внебалансовой валюты, но зарплату им платить было нечем, поскольку у них не было рублей. А им нужны были рубли. Но как купить у них внебалансовую валюту? И я придумал как. Наш банк давал кредит леспромхозу под залог внебалансовой валюты на две недели. Он нам не возвращал кредит, мы забирали себе залог. Дальше мы давали к этой валюте рублевое покрытие, и она превращалась в доллары. Дальше мы давали какой-то другой организации кредит в долларах под залог рублей. Доллар у нас получался 1 к 7–10. В какой-то момент у нас невозврат кредитов банку составлял 96 %, при этом рентабельность банка была 1000 %. У нас был счет во Внешэкономбанке. И у них был счет во Внешэкономбанке. Мы использовали этот счет расчетный как банковский. И никто не понимал, что мы делаем. У нас не было лицензии на банковские операции, ничего не было. Но не было и законов, которые бы мы таким образом нарушали. Когда Центральный банк приехал нас проверять, сказали: «Вы преступники». — «Да, наверное, но скажите, какой закон мы нарушили, мы не знаем». Они говорят: «Вы нарушили саму суть банковской системы». — «А в каком законе она описана?»

Владимир Дубов считает своей заслугой и еще одну схему. Будучи любителем Ремарка, он вычитал в книге «Возлюби ближнего своего» что-то такое про Лигу Наций. Я лишь помню, что Лига Наций там упоминается в связи с тем, что не помогала беженцам. Но в предпринимательской голове Лига Наций вызвала совершенно иные ассоциации. Дубов нашел документы, подтверждающие, что СССР был в Лиге Наций[49]. Изучив документы, Дубов выяснил, что Совет народных комиссаров подписал постановление о простом и переводном векселе, то есть СССР присоединился в 1936 году к Женевской вексельной конвенции. Об этом не очень вспоминали, как утверждает Дубов, но постановление существовало. Таким образом родился депозитный сертификат банка МЕНАТЕП. Ты хочешь купить, скажем, зерно. Ты приезжаешь, смотришь, есть товар или нет. Ты не можешь заплатить деньги, а пока ты не заплатишь деньги, тебе товар не отдадут. И тут родился документ. Ты приезжаешь, смотришь, подписываешь документ и отдаешь владельцу, а он подписывает тебе акт передачи товара. И ты отгружаешь свой товар, куда тебе надо. Эта штука оказалась очень востребованной, как рассказывает Дубов, и МЕНАТЕП под эти сертификаты привлекал деньги под 4 %, (для клиента, разумеется). То есть чтобы получить у банка сертификатов на 100 млн рублей, надо было заплатить банку 104 млн. Кстати, в 1997 году был принят Федеральный закон о простом и переводном векселе, который закрепил действие того самого постановления Совета народных комиссаров от 1937 года на территории Российской Федерации как правопреемницы СССР.

Но все схемы начинали работать, только когда Ходорковский придумывал технологию их реализации. То есть под схему должна была появиться внутренняя должностная инструкция, которая точно расписывала, что, как и кому делать. Нужны были документы, договорные обязательства, которые подписывались сторонами. Ходорковский придумывал техническое обеспечение под идею. Иными словами — строил под идеи конвейер, и только тогда это начинало работать и приносить прибыль. В основе тот же конвейерный принцип: операции должны быть простыми и контролируемыми.

Непрофессиональные банкиры делали то, что профи и в голову бы не пришло. Смоленский рассказывал: «А первый кредит! При уставном капитале 500 000 рублей я отдал миллион рублей бахчезаводу. Арбузы они выращивали в Узбекистане. Бешеные деньги отдал какому-то мужику, подпоясанному кушаком. И если бы он не вернул, нам капут. Но он вернул. Причем он был из того района, где тогда шла война. Я туда послал своего служащего, он говорит: „Там же стреляют!“ Я ему: „Иди, а то нам конец“. И дядька все отдал. Задержал на пару месяцев, но вернул… Вообще, кредиты давал только на доверии, когда знал человека лично. Потом уже появились какие-то процедуры, бюрократия вовремя сообразила. С банками же была точно такая же штука, как со всей страной: никто не знал, как надо. Но Геращенко сказал: банки будут. Надо отдать старику должное, если бы не его упрямство, банков коммерческих никогда бы не было».

Может, в этой неправильности и бесшабашности дилетантов все и дело. Они рисковали, даже не очень отдавая себе отчет, что правильно, а что нет. Ну да просто не зная, как правильно. Такие непуганые идиоты. Возможно, профессионалы и не смогли бы работать в тех условиях отсутствия правил ведения бизнеса, которым они были обучены. И многие профессионалы и не стали в это играть. А для дилетантов, которые рискнули и прыгнули, 1989–1994 годы стали «золотым веком» российского банковского бизнеса. Высокая инфляция, игра на разнице между процентами, получаемыми по кредитам, и процентами, выплачиваемыми банками по своим обязательствам, операции с наличкой, игра на курсовой разнице — все это делало банковский бизнес в ту пору чрезвычайно выгодным.

Александр Смоленский: Мы же все зарабатывали одинаково: курсовые разницы… Помнишь, какая инфляция была? И обналичка. Что только мы ни делали! Я как вспомню, так вздрогну. Ну, проскочили… Но мы читали законы советской власти, поверишь ли. Их просто никто никогда толком не читал. А как берешь инструкцию, так видишь, что там столько лазеек, позволяющих зарабатывать деньги… Раньше просто не было возможности этим воспользоваться. Ты же помнишь, был дефицит наличных денег. А были сертификаты Сбербанка — до 25 000 рублей. Такие бумажки. То есть берешь сертификат, чтобы деньги наличными не таскать, а потом в любом отделении Сбербанка СССР на всей территории ты можешь их отоваривать. А кооперативы для своих надобностей имели право покупать ценные бумаги. Отлично! Мы свой кооператив кредитовали. Он переводил от своего имени безналичные деньги этим сберегательным кассам. Да хоть в Мухосранск, не важно. Мы туда на самолете — и мешками эти сертификаты (то есть уже, считай, наличные деньги) в Москву. И на этом зарабатывали 20–30 %. А ты говоришь, почему банки. А профит какой! До 1000 % годовых — на обналичке, на разнице в курсах, на инфляции. Деньги же обесценивались.

МЕНАТЕП действительно, получил разрешение обслуживать средства Министерства финансов, Государственной налоговой службы, позднее — госкомпании «Росвооружение». Но он не был единственным частным банком, который обслуживал счета госструктур.

Михаил Брудно: У всех были счета госорганизаций. Не было такой госструктуры, которая держала бы счета только в нашем банке. Мы ни для кого не были эксклюзивным банком. Не было таких действий, на которые был бы уполномочен только один или даже два-три банка. Конечно, мы были заинтересованы в этих счетах. Государство — один из крупнейших клиентов. И особенно в те времена, в начале 1990-х, свободных денег больше всего было у государства. Это означало солидные пассивы для банка. Крупные экспортеры тоже были источником крупных пассивов для банка. Это в Америке главные банковские пассивы — частные деньги. А у нас же тогда частных денег в таком количестве не было. Поэтому мы изначально ориентировались на организации.

Гарвард на дому

Первые российские крупные бизнесмены были разными, но кое-что их объединяло. Они все были трудоголиками. Они доверяли в первую очередь себе и до определенного момента вникали во все детали бизнеса. Они впитывали недостающие им знания в бизнесе и финансах по ходу дела.

Если верить очевидцам, начиная банк, ни Ходорковский, ни его команда не очень знали, что такое кредитная карта или чековая книжка. Но к этому моменту у них был бизнес с годовым оборотом порядка $10 млн (примерно 80 млн рублей). Появление банка было логичным продолжением бизнеса.

Дело было за малым: научиться быть финансистами. Они не поехали в Гарвард. Не было времени. Школа приехала к ним, вернее, в обшарпанный номер гостиницы «Украина», который ребята специально для этой встречи сняли, поскольку их офис тогда выглядел еще хуже, чем обшарпанный номер гостиницы в сталинской высотке. Так в 1989 году началось их знакомство, скрепленное позднее совместным бизнесом, с Кристианом Мишелем, основателем группы Valmet. Как считает корреспондент FT в Москве Кэтрин Белтон, «Valmet, базирующаяся в Женеве глобальная трастовая компания… позднее стала ключевым элементом механизма формирования состояния Группы МЕНАТЕП — она держала акции через схемы с подставными собственниками и организовывала перевод огромных денежных сумм через свою сеть». Ни Мишель, ни его иностранные партнеры этого не комментируют. Но о начале сотрудничества с Ходорковским и его командой он рассказал.

Кристиан Мишель в интервью Кэтрин Белтон[50]: Поначалу я вел дела с «аппаратчиками». Многие из них были просто тупыми: упертыми и ограниченными. Они управляли огромными предприятиями, и их единственной заботой был поточный выпуск продукции. Среди них было полно неотесанных типов и любителей заложить за воротник… Особых симпатий они не вызывали. Сплошное занудство. Вдруг на сцене появляются эти молодые люди в джинсах и заявляют, что собираются изменить систему. Потрясающе…

Я рассказал им, что такое кредитная карта и как пользоваться чековой книжкой. Когда они впервые оказались в Женеве, то остановились у меня. Их бюджет был настолько ограниченным, что гостиница была им не по карману. Ходорковский и Невзлин приезжали неоднократно, и с каждым разом их уровень повышался: сначала моя женевская квартира, затем недорогая гостиница и, наконец, апартаменты в Hotel des Bergues.

Затем пришел черед западной деловой практики, освоение которой началось с банковского дела, позднее в круг их интересов вошло даже консультирование по перспективам нефтяной отрасли.

Я потратил две недели на обучение в Будапеште всего персонала основам функционирования банков. Я показал, как читать баланс, как проводить аудит, как создать систему внутреннего контроля и как осуществлять кредитование. Это был ускоренный курс по банковскому делу. Они схватывали все на лету.

Очень быстро их клиенты, банк МЕНАТЕП и другие, перешли к более сложным транзакциям и стали пробовать западную систему на прочность. У этих только что народившихся компаний и понятия не было ни о западной деловой практике, ни об игроках. Одна из самых первых транзакций… выглядела совершенно безумно. Не то чтобы она была незаконной, просто такие вещи делать нельзя. Мы сказали им, что Arthur Andersen, наш аудитор, такое ни за что не пропустит, а они прислали в ответ письмо со словами: «Не могли бы вы сказать г-ну Артуру Андерсену…» Эти ребята не понимали, о чем идет речь.

Михаил Брудно: То, что нам говорил Кристиан Мишель… Это, знаешь, как когда тебе что-то говорит отец, а ты пропускаешь это мимо ушей, а потом вспоминаешь через 30 лет. Мы ни черта не понимали, что он нам говорил. Это ни на что не ложилось, не было базы никакой. Это были интересные лекции, но сказать, что вот у нас открылись глаза и мы стали банкирами, нельзя. Когда мы стали банкирами? Ну, вот к тому моменту, когда появился «Роспром», к началу приватизации. Вот тогда мы как-то разобрались в банковской деятельности, поняли, как это должно работать.

Леонид Невзлин: В финансировании торговых операций Брудно очень быстро разобрался и мог работать как кредитный работник, руководитель по торговым операциям. У Лебедева был хоть и советский, но все же опыт работы финансиста. Я достаточно быстро разобрался в пиаре финансовой сферы и мог работать замом по пиару в банке. Должен тебе сказать, что я до сих пор иногда жалею, что моя жизнь не осталась связанной с банком. Я по-прежнему считаю, что для людей, которые ищут не популярности, а интересной жизни и хорошего влияния на других людей в широком смысле, лучше банка ничего не создано. Это все-таки настоящие акулы капитализма. С моей точки зрения.

Рю-де-ла-Пе, 8

Как это ни парадоксально, не вполне зрелые банкиры открыли представительство МЕНАТЕПа во Франции. С французскими бизнесменами группа сотрудничала и через кооперативы, в том числе в период торговли компьютерами. А тут решили напрямую выйти на западный рынок. Офис находился в центре Парижа, недалеко от Вандомской площади — Рю-де-ла-Пе, 8. Ходорковский с Невзлиным прилетели на открытие.

Леонид Невзлин: Мы прилетели в Париж. Было дико смешно. Знаешь, Миша как друг человек удивительный, он готов себя поставить в худшие условия. Нас эти французы встретили на двух машинах. Одна — полная, а вторая — Porsche — на двоих. Один за рулем, один садится рядом, а третий — на «собачьем» сиденье. Так Мишка лег на «собачье» сиденье. От аэропорта Шарль де Голль до улицы Риволи, где находилась гостиница, — в общем, вполне себе расстояние. И Миша там лежал сзади. А Миша не маленький! Я оценил. Ты знаешь, он вообще умеет пренебрегать личным комфортом. Не потому что ему не нужно. Он умеет расставлять приоритеты. Мне кажется, эта его способность ему сейчас помогает.

А вообще что поражает за границей, когда туда попадаешь после совка? Магазины. Мишу поразили магазины, особенно в Германии, где много кожаных кошелечков. Он же любит кожу. Уже до этого он был в Италии, но вот в Германии, вот кто умеет делать кожу! Ему нравится кожа. Он такой бюрократ. Ему нравятся папочки, файлочки, штучечки. А кожа — этакая бюрократическая от-кутюр. Он эстет удобства. Чтобы все было на месте — карточки, деньги, разные купюры, чтобы все было идеально. И ведь при этом не педант в жизни! А в этом педант. И это часть рабочего сознания. Должен быть порядок. Чтобы все лежало на своей полочке. И он умеет это как-то доставать с полочек, у него как-то выстраивается картина, и он видит перспективу. Как стратег, видит следующий шаг на несколько лет вперед. Я потом, когда разобрался, понял, что кожаные увлечения — это продолжение его профессиональной натуры.

Инна Ходорковская: Да, с канцтоварами у нас особые отношения. Это качество. Тут мы переплюнем любого. Начиная от каких-то офисных вещей и заканчивая блокнотиками, ручками-карандашиками. Даже если какая-то суперручка, но у нее неправильный стержень, то он этим писать не будет. Это у нас семейное увлечение. У меня и дочка сейчас на это подсела. Канцелярия и сопутствующие аксессуары. Мы знали все правильные магазины. Для меня самый кайф — хаос приводить в норму. Все разложить по полочкам. Тут у нас есть схожесть.

Возглавил парижский офис Михаил Брудно. Продолжалось это, правда, недолго, как он говорит. Несколько месяцев.

Михаил Брудно: Первые две-три недели я получал массу удовольствия. Просыпался утром, а я в Париже! Надо же, как интересно. Сейчас туда пойду и туда схожу… А потом, к концу первого месяца, уже вставал, смотрел в окно и думал: опять в Париже, когда же это закончится. А вообще-то я приехал, потому что у нас появились первые, условно говоря, свободные деньги и мы их разместили в двух проектах. И надо было за этим присматривать. Дурацкие были проекты. Один проект был связан со страховой компанией Generali. А второй был околокультурный. Что-то такое связанное с цирком. То ли цирк вывозить, то ли цирк привозить. Не помню. Ну, в общем, задача была разместить деньги за границей и постараться не все их потерять. Я бы не сказал, что эксперимент оказался сильно успешным. Другое дело, мы много чему научились, поработав с французами непосредственно в стране. Я бы сказал так: поучились, сделали много дешевых ошибок, избежав потом дорогих.

Человек с рублем

Куда двигались те «новые русские», оседлавшие волну перемен? Чего хотели? Они это точно знали и заявили об этом взахлеб, нагло, с бесшабашностью, присущей молодости и тому странному времени, когда одним все казалось возможным, другим все казалось потерянным. Они сделали это в книге «Человек с рублем»[51], появившейся за подписью Невзлина и Ходорковского в 1992 году.

Название выбрано не случайно. Когда-то в 1938 году в СССР сняли знаменитый фильм «Человек с ружьем», пропагандировавший простоту и непритязательность лидера большевиков Ленина. Конечно, в самом названии книги молодых капиталистов — вызов прошлому страны и их собственному прошлому, в какой-то мере.

Не стоит относиться к этой книге со звериной серьезностью. В ней чувствуется ирония и самоирония, местами просто стеб. Это скорее такая своеобразная констатация: мы новый класс, мы уже здесь, и мы не собираемся уходить. Ходорковский и Невзлин написали, в сущности, манифест молодого российского капитализма: «Мы не скрываем, что заряжены на богатство. Наши цели ясны, задачи определены — в миллиардеры. Мы намерены на равных конкурировать с десяткой самых богатых бизнесменов Америки и других стран… Пребывание в партии было для нас хорошей школой, если бы мы ее не прошли, многое бы потеряли. Партия крайне много отнимала, но она и давала: опыт, связи, постижение жизни. Не взять все это было бы ошибкой… Хватит жизни по Ильичу! Наш компас — Прибыль, полученная в соответствии со строжайшим соблюдением закона. Наш кумир — Его Финансовое Величество Капитал, ибо он, и только он ведет к богатству как к норме жизни. Довольно жить Утопией, дорогу — Делу, которое обогатит! Человек, превративший вложенный доллар в миллиард, конгениален. Есть ли гении среди нынешних советских бизнесменов? Вполне возможно. История покажет, у нее мерка сверхточная — цифровая». Тем не менее сами авторы местами звучали, как теперь понятно, вполне утопично: «В этом — уверены — нам поможет народ, который, вопреки ленинскому учению, мы сделаем богатым. Тот самый народ, который зазеркальцы заставляют проклинать нас. Но мы верим, что, перефразируя слова поэта, забудут тех, кто проклинал, запомнят — с благодарностью — тех, кого кляли по незнанию». Этому предсказанию, если и суждено сбыться, то, полагаю, не при нашей жизни и не относительно первых российских капиталистов.

Скромное обаяние буржуазии

Надо сказать, что внешне Ходорковский в те годы никак не напоминал увесистого банкира и бизнесмена, коим он постепенно становился. Явно не стремился подражать иностранным коллегам с их деловым дресс-кодом. И потом, уже став миллиардером, он сохранял демократизм в одежде. Было очевидно, что он предпочитает спортивный стиль одежды. Отсюда и короткие кожаные куртки, джинсы, кроссовки, в которых я его чаще всего видела. Костюмы он не любил, хотя признал все же их необходимость. И костюмы были хорошие, но носил он их плохо. Очевидно, что «правильный внешний вид» оставался для него тяжелой и безрадостной обязанностью. Друзья говорят, что он очень долго носил не то, что надо. Но в какой-то момент все же пришлось переключиться. Невзлин вспоминает, что, бывало, Мишу приезжает снимать телевидение, а он сидит в джинсовке и свитере или, что еще хуже, кашемировом свитере под пиджак. Не под клубный пиджак, что еще куда ни шло, а под строгий костюм. Неправильно.

Думаю, «как правильно», — все акционеры ЮКОСа со временем усвоили, но и по сей день те из них, кого я имею возможность видеть, — Невзлин, Дубов, Брудно, Шахновский — никак не соответствуют анекдотам про новых русских, которые огорчаются, что купили галстук дешевле, чем за углом. Скорее, им стало свойственно во внешнем облике скромное обаяние буржуазии, что практически не выделяет их в обычной жизни из массы людей в тех странах, где они живут или бывают. При этом все научились носить деловую одежду и учитывать, когда без этого не обойдешься.

За полтора года до его ареста я взяла у Ходорковского интервью, в котором мы, в частности, впервые говорили и об образе жизни, об этом самом скромном обаянии буржуазии. В этот момент он уже был в списке Forbes и то, о чем они с Невзлиным писали в книге, сбылось: они стали миллиардерами. От той жизни, о которой мы с ним говорили, до тюрьмы во временном отношении Ходорковского отделял миг. Интервью было опубликовано в «Коммерсанте»[52] только в 2005 г.

— Вы часто ездите за границу, а моя знакомая встретила вас в торговом доме на Кутузовском. Вы покупали костюм. Предпочитаете одеваться в Москве?

— За границей размеров таких, как у меня, не бывает.

— Не преувеличивайте свои размеры. Я вас редко вижу в костюме. Обычно свитер, джинсы…

— В последнее время стал больше носить костюмы. Но если дать свободу выбора, то так бы и ходил: джинсы, свитер, кожаная куртка.

— Часы?

— Эти? «Фрэнк Мюллер».

— Очки? Раньше были другие, в золотой оправе.

— Очки простые. Это жена меня заставила в Швейцарии зайти в магазин и купить такие очки, без оправы.

— У вас есть охрана и в Москве, и за границей?

— Ну… существует. Спасибо Forbes.

— Да ладно! И до Forbes же была.

— Что «да ладно»? Благодаря Forbes появилась цифра. Народ же не понимал масштаб цифр. А за границей — смотря где. Есть страны, где человеку, о котором публично известно, что у него большое состояние, появляться без охраны не рекомендуется.

— Вы летаете собственным самолетом?

— Когда как. Своего у меня нет. Иногда арендую.

— Живете под Москвой?

— Да.

— Дом с башенками? Это уже новорусский стандарт.

— Ан нет, без башенок. Дом сделан под норвежский стандарт. Дерево и камень. Точно как строят в Норвегии.

— Ездите, если не ошибаюсь, на BMW.

— Сейчас купил джип Cadillac. Для себя. Жена сама за рулем. У нее джип. И есть еще семейный минивэн.

— Спортом занимаетесь?

— Да. В этом году попытался встать на сноуборд. Как больно-о! Но под конец уже съезжал с горки без падений.

— Виллы за границей, яхты?

— Нет.

— Почему?

— Не хотелось, наверное.

Инна Ходорковская: Мы в этом похожи с Мишей, поэтому нам и хорошо вместе. Мне лишнего не надо. Меня это напрягает. Я живу в настоящий момент. И не думаю: вот, может быть, в будущем у меня что-то будет. Я никого не осуждаю. Люди разные. Каждый должен жить так, как ему комфортно. Может, кому-то нравится иметь кучу домов и машин, бегать и дергаться, чтобы там с ними ничего не натворили. Для меня это ненужное напряжение, просто так не могу. Мода — это стереотипы, меня это не интересует. Мне нравится джип Х5, и мне вполне достаточно, другого не хочу. Да, может быть, мне хотелось иметь свой угол, как любому советскому человеку. Ну и хорошо. У нас и было у каждого свое пространство. Это было важно для обоих. И ничего большего мне не надо. У советских людей генетически заложено — нам хочется того, чего мы не имели. Но если это отбросить, эту суету, то все намного проще. Ведь правда! И если Мишу спросить, он, наверное, скажет то же самое. Должен быть дом, если у тебя есть семья. Должны быть животные в доме, обязательно. У нас всегда животные в доме. Мы кошатники с Мишей и собачники тоже. Это члены семьи. Ты знаешь, мне даже кажется, что они спасают нас. Когда пришла налоговая, у нас хомячок умер. Он, бедный, как будто взял на себя весь этот негатив. Меня вот это волнует куда больше всего остального. Семья, отношения в семье. Мне кажется, это основополагающее в жизни. Все остальное не важно. Миша сейчас стал это понимать. У него было время подумать. И я ждала, когда он это осознает.

Новые партнеры

На стадии становления банка к группе присоединились еще два человека, которые впоследствии станут акционерами Группы МЕНАТЕП, — Платон Лебедев и Алексей Голубович.

В «Зарубежгеологии» Платон Лебедев считался молодой экономической звездой в должности замначальника планово-экономического управления. На излете его карьеры в «Зарубежгеологии», то есть в 1989 году, Платону было всего 33 года, и для столь молодого, по советским меркам, парня он делал отличную карьеру. Он уже выезжал как ревизор в страны Африки, Восточной Европы, Азию, где работала «Зарубежгеология». Говорят, добился успехов без связей, благодаря собственным способностям. Отличный работник и любимец женщин, вспоминают бывшие коллеги.

Через какое-то время после начала работы Невзлина и Брудно с Ходорковским последний начал искать сильного экономического заместителя. Ему хотелось, чтобы человек был, с одной стороны, с опытом работы, а с другой молодым, открытым для нового, чувствующим процессы, адекватным меняющейся реальности. Брудно и Невзлин решили уговорить Платона.

Лебедев пришел работать к Ходорковскому и под Ходорковского, несмотря на то что он был вполне опытный человек плюс старше Ходорковского.

Леонид Невзлин: Миша строит нормальные вертикальные отношения: уважительные, профессиональные, и он развивает подчиненного. Любой человек, который хотел бы чего-то нового, он идет за Ходорковским в своей сфере и он развивается. Это касалось нас всех, членов команды. Платону абсолютно несложно было ему подчиняться. При этом он всегда имел свое мнение, всегда его высказывал и жестко отстаивал. Он человек резкий, самоуверенный. Его может даже занести, он может перейти на скандал или на крик, даже оскорбления в пылу, но надо отдать ему должное: ему можно ответить, и он не обидится. Ходорковский всегда давал возможность оппонировать. А в жизни Платон очень «общинный» человек, гостеприимный, любил жарить шашлыки и всех созывать. Я всегда ощущал его как близкого друга, хотя, говорят, это с ним не просто.

Лебедев стал президентом банка в 1991 году и оставался им до 1995 года. С 1995 года группа владела банком, но не управляла им. Лебедев же разруливал ситуацию после кризиса 1998 года и банкротства банка. Он воспринимался как второй человек в группе после Ходорковского. Да и формально это выглядело так — и впоследствии в «Роспроме», промышленном холдинге, созданном Ходорковским под приватизацию промышленных предприятий, и потом в ЮКОСе. В действительности я склонна согласиться с мнением Кристиана Мишеля, что все члены группы дополняли друг друга, и это делало команду сильной.

Любопытно, что многие, с кем я говорила, объясняли арест именно Платона, а не кого-то другого из присутствовавших в стране членов команды, тем, что инициаторы дела ЮКОСа ошибочно посчитали Платона слабым звеном в команде. Конечно, его брали в буквальном смысле слова как заложника. Мне рассказывали, что в ЮКОСе у Платона была кличка Педагог. Может быть, предполагали, что Педагог не боец, расколется и пойдет на сотрудничество со следствием. Если версия о «слабом звене» верна, то крупно ошиблись. Мне сложно понять логику власти при выборе фигуры в заложники. Наиболее близким Ходорковскому человеком в группе всегда считали Леонида Невзлина. И он в то время еще был в стране. Он уехал 31 июля 2003 года, то есть почти через месяц после ареста Лебедева (2 июля 2003 года). На момент ареста Платон непосредственно в ЮКОСе уже не работал. В этот момент он занимал пост председателя совета директоров Международной финансовой Группы МЕНАТЕП, которая управляла акциями ОАО «НК ЮКОС». Может быть, дело в этом… Он же управлял личными пакетами акций топ-менеджеров ЮКОСа (61 % уставного капитала компании). Любопытно, что эпизод, формально ставший основанием для его ареста, — хищение 20 % акций ОАО «Апатит» — в конце концов был исключен из приговора за давностью лет.

Все мои собеседники признают за Лебедевым талант финансиста, начитанность, восприимчивость к новому. И как ни странно, при всех особенностях характера, делающих его нелегким в общении человеком, профессиональное общение с иностранными коллегами, включая американцев, французов и других, у него складывалось, как признают акционеры, удачнее, чем у всех остальных. Кристиан Мишель, например, считает Лебедева «организационным гением, который любил, чтобы все работало, как хорошо смазанный механизм». Мне доводилось слышать от иностранных журналистов, работающих в Москве, очень нелицеприятные отзывы в адрес Лебедева. Один из них рассказывал, что Лебедев ему прямо угрожал. Коллеги Лебедева считают, что такого не могло быть. Некоторые, правда, допускают, что он вполне мог ляпнуть в споре, например, какую-то резкость, что не имело никакого отношения к реальной угрозе.

Михаил Брудно: У него жуткий характер. И у него серьезная дислексия, клиническая. Понять, что он говорит, было абсолютно невозможно, даже нам. А уж всем остальным было совсем тяжело. Это не отменяет его таланта и прекрасных деловых качеств, но понимать его было отдельной работой. Когда я читал его выступления в суде, я поражался связанности мысли и изложения, которые ему не были свойственны в более ранние периоды. Думаю, журналистам общаться с ним было достаточно тяжело. Плюс он сильно опускал собеседника, для начала. Это такая манера, подозреваю, что не осмысленная.

Журналистам такая манера поведения вряд ли импонировала. А вот в суде, где Платон вел себя гораздо более агрессивно и жестко, чем Ходорковский, эта резкость человека, сидящего в клетке и неустанно иронизирующего и подтрунивавшего над своими обвинителями, скорее подкупала и вызывала восхищение и безусловное уважение.

Примерно в то же время, на заре создания банка, в группу пришел еще один будущий акционер — Алексей Голубович. Алексей был почти сверстником Ходорковского. Он закончил Плехановский институт по специальности — экономическая кибернетика. Познакомился с Ходорковским, когда работал в академическом институте, где занимался исследованием методов оценки эффективности инвестиций в наукоемкие проекты. Именно его качества инвестиционщика впоследствии высоко оценит Ходорковский. Их сотрудничество началось, когда уже создавался банк.

Алексей Голубович: Ходорковский произвел на меня в целом позитивное впечатление, он отличался от моих знакомых из научной среды большей предприимчивостью, энергией. Он был одновременно ярко выраженным лидером, обаятельным человеком и «энергетическим вампиром» — в хорошем смысле, если можно так выразиться. Примерно такое впечатление он и производил на меня. Возможно, он предложил мне работу потому, что, просто обладая хорошей интуицией, собирал всех тех, кто мог бы ему пригодиться, — Дубова, Манцевича, Перегудова, Монахова, Воробьева, Дахаева, Талышинского, Керзона и других менеджеров Группы того времени.

Голубович признается, что после академической среды Ходорковский оказался для него более жестким руководителем, чем ему бы хотелось. В то же время «он не лез в текущие дела и почти не мешал мне работать», вспоминает Голубович.

Он окажется единственным из акционеров Группы МЕНАТЕП, который пойдет на сотрудничество со следствием и выступит в качестве свидетеля со стороны обвинения против Ходорковского и Лебедева.

Я, если честно, не очень рассчитывала, что он согласится поговорить со мной о Ходорковском. Но он стал вспоминать, и в общем вполне доброжелательно. Голубович считает его человеком «высокой работоспособности, хотя и не самой высокой по сравнению с некоторыми западными топ-менеджерами, специально обученными методам эффективной работы». В его представлении Ходорковский не ассоциируется с человеком-компьютером, но «он был менее других известных мне крупных российских предпринимателей склонен к долгим разговорам, совмещению деловых встреч с развлечениями, „ритуальным“ мероприятиям, „пиаровским“ встречам и прочему низкоэффективному времяпровождению».

По мнению Голубовича, Ходорковский в период их совместной работы, которая продолжалась до 2001 года, выглядел менее эмоциональным человеком, чем большинство бизнесменов, которых он мог наблюдать со стороны. Он мог развеселиться (Голубович говорит, что у Ходорковского неплохое чувство юмора, живая реакция на смешные или глупые действия конкурентов или властей), но не проявлял гнева или раздражения, не кричал на подчиненных, не оскорблял их грубо или намеренно.

Алексей Голубович: Ходорковский внешне не сентиментален. При этом он мог делать что-то не из расчета, а из проявления уважения или сострадания. Возможно, лицей в Кораллово — такой пример (то есть «не публичная благотворительность»). Пример другого поступка: мы гуляли в парке вокруг его дачи, и он подобрал бездомного щенка. Для меня это было довольно неожиданно (я всю жизнь занимаюсь собаками, а один из его партнеров такое делал много раз, но от Ходорковского я не ожидал желания потратить время на собаку, которая к тому же немедленно испортила ему пальто). Про «голый расчет» я бы тоже не сказал. Я знаю людей, которые лучше умеют считать свою выгоду.

В 1992 году Ходорковский собрал группу и предложил ввести в нее в качестве партнеров Лебедева и Голубовича. Все решения такого рода он принимал сам, но потом обсуждал с ближайшим окружением. Акционеры вспоминают, что по Лебедеву ни у кого не было вопросов. А по Голубовичу уперлись все. И Ходорковский разговаривал с каждым по отдельности и каждого поодиночке сломал. Он убеждал, что им нужен такой партнер, что он необходим при переходе к инвестиционной компании, что Голубович хорош в выборе объектов инвестирования. Возражения коллег были, как они говорят, «человеческого свойства», то есть у них вызывали сомнения человеческие, а не профессиональные качества кандидата. Один из акционеров рассказывал мне, что он наблюдал Голубовича в экстремальной ситуации и ему не понравилось, как он себя вел: «Было что-то трусливое в его поведении, и я об этом сказал Ходорковскому». Но Ходорковский настоял на своем. Другой акционер был более категоричен: «У Голубовича отличная голова. Его прогнозы по рынку были точными. А человек — говно». Понимал ли это Ходорковский? Это вопрос приоритетов. Насколько я понимаю, профессиональные качества были для него главными при принятии решения о партнерстве.

Алексей Голубович: Формально я был акционером Группы МЕНАТЕП (Гибралтар) недолго, так как в какой-то момент поступило указание переоформить акции на траст, которым я сам не управлял. Вообще, я не мог распоряжаться акциями, не мог реалистично оценить их стоимость и не считал, что когда-либо получу за них существенные, в моем понимании, деньги. Поэтому я до 2005 года не интересовался пакетом акций, которые Ходорковский мне предложил как-то в самолете в конце 1990-х и фактически подарил.

Я спросила Алексея, почему его фамилии не было в числе акционеров, когда летом 2002 года Group MENATEP Limited раскрыла структуру собственности. Собственно, только его фамилии и не было. Вместо его имени значилось: «другие» с 4,5 % акций. Он ответил: «Я не выражал ни положительного, ни отрицательного отношения к публикации этих данных. Я только заметил, что примерно в это время кто-то пытался разместить в СМИ несколько небольших негативных статей про МЕНАТЕП и про меня. А потом Ходорковский сказал, что пришлось уменьшить „мой“ пакет акций до размера менее 5 % капитала, так как в этом случае можно не раскрывать бенефициара на Западе. Причина, придуманная им для объяснения, — мои занятия бизнесом на рынке ценных бумаг — была нереалистичной, поэтому я просто решил, что это реакция на мой уход из ЮКОСа, и меня это полностью устроило. Среди прочих бумаг по акциям Группы МЕНАТЕП я должен был подписать опцион, по которому акции можно было принудительно выкупить у владеющего ими траста по любой цене. Поскольку акциями распоряжался менатеповский юрист, то я сам продать их не мог, процедура этого не требовала. Их изъяли без моего участия и не у меня».

Леонид Невзлин: Насколько я помню, ситуация была такая. Миша сказал, что мы все попадаем под удар: все, у кого в Группе больше 5 % акций, будут опубликованы как владельцы. Голубович не захотел. Тогда Миша сказал, что есть вариант сделать его долю менее 5 % и тогда можно не публиковать. Он сказал: да, я этого хочу.

Голубович оставался акционером до 2006-го. Мы были заинтересованы в том, чтобы он взял номинал и ушел из Группы после того, как оказался предателем. И он, видимо, не очень хотел оставаться. Он получил деньги и ушел с деньгами. Он торговался, мы торговались, и мы его выкупили. Но мы торговались только за цену. Никто без него никакие переговоры не проводил. Он вел переговоры с нашим представителем, естественно, как и полагается. У него действительно было не очень много прав по нашему внутреннему соглашению. Он не мог пойти на улицу продать, но он мог продавать или не продавать. Если бы он не ушел, то он абсолютно пропорционально тому, что у него было в Группе, получал бы долю собственности, денег, дивидендов и так далее. Мы хотели, чтобы он ушел. Группа сохранилась, но без него.

Деньги партии

До сих пор жива легенда, что банк МЕНАТЕП вырос на деньгах партии. И не он один. Вообще, деньги партии некоторые наблюдатели склонны считать стартовым капиталом зарождавшегося российского бизнеса. Это, собственно, часть большой легенды о деньгах партии, которые, как известно, искали и так и не нашли, даже с привлечение международной группы Kroll, которую нанял Егор Гайдар, когда он де-факто возглавил правительство. В какой-то момент в банк МЕНАТЕП пришли с вопросом: «Где деньги партии? Покажите счета». Позиция Ходорковского сводилась к следующему: «Банкир, который выдает своих клиентов, подобен священнику, который раскрывает тайну исповеди. Мы не будем ничего говорить о своих клиентах вообще». Разговор не получился. Посланникам Гайдара предложили прийти с судебным ордером. Что они и сделали год спустя. Пришли с судебным ордером. Открыли банк, обнаружили, что денег партии нет.

Владимир Дубов: Они удивились: а почему вы сразу так и не сказали? Им ответили: а потому, что не хотели уподобляться тем, кто исповедовал другое отношение к своим клиентам. Мы, кстати, на этом получили для банка счета Росконтракта. А потом Нефтеэкспорта. Вообще, эта история оказалась для нас очень выгодной. История-то по рынку была оглашена. На Росконтракте, например, сидел человек, близкий к коммунистам, и он оценил позицию банка. Мы не прикрывали ничьи счета, просто отказались добровольно сотрудничать с властью на ту тему. Единственный счет, который они искали, — счет ЦК КПСС. У нас его не было. Проверить это можно было меньше чем за 5 минут, но по судебному решению. Без него мы просто отказались отвечать на этот вопрос. Послушай, это все бред сивой кобылы. Не нужны были ЦК КПСС эти счета. Ну вот был счет в Автобанке, они сами об этом заявили. Там были копейки, санатории обслуживать, например. Зачем ЦК КПСС нужны были эти счета, если у них по закону был весь Центральный банк?! Просто давалась директива банку оплатить, а КГБ обеспечить проводку. И все! Деньги партии — это бред людей, не понимавших, как работала система.

Валютная лицензия

Одним из мощных источников доходов для банков в начале 1990-х было участие в валютных операциях. В частности, это позволяло обслуживать валютные организации, многие из которых «стоили» куда больше банка. Но для этого нужна была лицензия Госбанка страны. Кто получал лицензию, тот был в серьезном выигрыше. Ходорковский прочел в газете, что «Кредобанку» выдали такую лицензию. Он сказал: «Вот это то, что нам надо, иначе мы умрем». Владимир Дубов рассказывает, что переехал жить в Центральный банк. Он обивал там пороги и в результате выдавил-таки для МЕНАТЕПа такую лицензию. Не генеральную, сначала только внутреннюю: то есть банк имел право открывать внутренние корсчета, но не имел права открывать корсчета за границей. Генеральная лицензия появилась у банка на пол года позднее.

Владимир Дубов: С той первой лицензией была веселая история. В общем, решили в Центробанке, что надо нам дать лицензию. Дальше ее надо напечатать. А мальчик молодой, служащий, мне говорит: «Нет, не сейчас же! Я сейчас не могу. Обеденный перерыв, потом совещание… Завтра приходи». Я ему отвечаю: «Слушай, ты иди обедай, а я напечатаю». Он кивнул головой и убежал. И вот я сижу печатаю, плечом зажал телефонную трубку, а на том конце Ходорковский с Лебедевым. Я печатаю, а они подсказывают… Я им кричу: «Только не наглейте, суки, не наглейте!» А я печатаю: «Банк не имеет права иметь открытую валютную позицию…» Крик Лебедева: «Имеет! Имеет! Пропускай „не“, пропускай!» Я ему кричу в ответ: «Заметят!» Он мне: «Пропускай! Заметят — впишем обратно». Ты же понимаешь, какую гениальную лицензию мы накатали с помощью запятых, предлогов, пропущенных и передвинутых частиц. И ее подписали! Вторая виза должна была быть Цемянского (руководитель Управления коммерческих и кооперативных банков. — НГ). А Цемянский-то прочитает. А мне ее подписал зампред через голову Цемянского, без его визы. Я звоню, говорю: есть лицензия. Ходорковский не поверил. Приезжаю в офис, показываю: «Вот!» Ходорковский смотрит, хватает портфель и бежит в магазин. Возвращается с пятью-шестью бутылками. И поздно вечером сидит руководство банка, пьет какой-то ром, джин, ликер противный. И заедает сушками, которые нашли в письменном столе секретарши.

Из этой кучи мелких коммерческих банков, вдруг выросших на пустом, казалось бы, месте, несколько стали действительно крупными и продержались до конца 1990-х. Позднее возникнет термин «семибанкирщина» — ну вот примерно столько. В том числе МЕНАТЕП. Не узнать об этом банке было просто невозможно. Он начал становиться брендом благодаря довольно агрессивной и своеобразной рекламной кампании. А о рекламе в начале 1990-х в России было весьма приблизительное представление.

Владислав Сурков

Никто не понимал, что происходит. Симпатичного парня на экране прозвали молчащим диктором, и зритель терялся в догадках, что делает этот молодой красавец на экране, кто он, зачем он. Пока, после некоторого периода загадочного молчания в эфире Первого канала, он не произнес заветное слово: «МЕНАТЕП». И все стало понятно. В роли диктора выступил архитектор Иван Чувелев. Ему тогда было 27 лет. Место работы — агентство рыночных коммуникаций «Метапресс». Автор рекламной идеи — Владислав Сурков. И ему тогда было 27 лет, он на год младше Ходорковского. И был он в тот момент уж точно менее известен, чем «немой диктор» Ваня Чувелев.

Иван Чувелев: Никакой тайны в том, что «Метапресс» принадлежал МЕНАТЕПу, для знающих людей не было. Мы тогда делали всю рекламу для МЕНАТЕПа. Только-только начиналась внешняя реклама. Это был 1991 год. Я тогда занимался рекламой на брандмауэрных стенах. Одна такая реклама была на Зубовской площади, другая — рядом с почтамтом на Новом Арбате. До этого все привыкли видеть только советскую рекламу типа «Летайте самолетами Аэрофлота» или «Храните деньги в сберегательной кассе». И вот стала появляться совсем новая реклама. А я год до этого провел за границей, в Лондоне. Приехал, и меня Игорь Писарский (впоследствии один из самых известных в России рекламщиков и пиарщиков. — НГ) позвал туда работать. Сурков был главным. Не знаю, по должности ли, но фактически точно. Он и Юля Вишневская, его жена. Ну вот, я как-то заглянул к нему в кабинет. Сурков сидит, курит. Посмотрел на меня, прищурился и говорит: «Ваня, у меня есть к тебе разговор». Типа ничего страшного, не больно, поедем на пробы.

Потом все смеялись… Дело в том, что из командировки этой заграничной я привез себе английский пиджак. Он, правда, оказался итальянским, но все равно хороший пиджак. Сидел на мне как влитой. Пиджак — это важно! В общем, меня в нем видели — то ли Юля, то ли Слава. То есть они знали, что у меня еще и спецодежда имеется. Думаю, это сыграло не последнюю роль. Потому что Слава сказал: «Мы сейчас поедем на пробы. Ты возьми свой пиджак. Рубашку и галстук сейчас подберем». Рубашка и галстук у меня тоже оказались. И мы поехали. Не на телевидение, а в агентство печати «Новости», туда, где сейчас РИА «Новости», на Зубовскую. И вот там в каком-то коридоре мы и снимались. Оператор мне сказал: «Ничего не делай. Смотри сюда в камеру, но как бы не в объектив, а дальше, за объектив, за объективом ты увидишь море. Вот на море посмотри минуту и больше ничего не делай». Я сел, посмотрел сквозь объектив на море. Видимо, получилось удачно, потому что оператор сказал: «Молодец, все, мы закончили».

Пробы и пробы. Я даже не знал зачем… А через несколько дней вот эту картинку запустили в эфир сразу после программы «Время». Там шел рекламный блок. Только стала появляться реклама на телевидении. Была реклама Olivetti, на фоне которой бежали часики программы «Время», а потом появлялся я, который смотрел сквозь камеру на море и ничего не говорил. Это продолжалось минуту. Ничего, кроме пиджака, узла галстука и моей не стриженной, по-моему, с 1990 года головы на экране не было. Никаких надписей, ничего. Ни одного слова. Поэтому и прозвали молчащим диктором.

Леонид Невзлин: Мы готовились к акционированию банка. Вообще первому акционированию такого рода в стране. Тогда был интересный разговор. Программа «Время» — это как бы лицо страны. Главная информационная программа на телевидении. Появляется заставка, и все садятся слушать новости. А потом, если помнишь, вдруг появилась реклама итальянской компании Olivetti. Это был шок! И пришло в голову, по-моему, Суркову… Или Ходорковскому, но сказал Сурков: «А почему, если мы готовимся к акционированию, не соединить вот это впечатление надежности и уверенности от программы „Время“ с названием банка МЕНАТЕП и не повесить там не Olivetti, а МЕНАТЕП?» Это был проект Суркова.

Иван Чувелев: Это молчание продолжалось, по-моему, недели три. Долго, в общем. Все родственники поотключали телефоны, потому что знакомые их задолбали вопросами, всем же интересно. А они откуда знают? Они мне звонят: «Это что?» А я тоже не знаю, что это. Никто не знал, что это! Они сами не знали, что это! Это же правда! Они запустили эту штуку с тем, чтобы дальше, как мне кажется, этот рекламный ход кому-то продать. Потому что после молчащего человека дальше можно было развиваться в любом направлении.

Потом Сурков сказал: все, по законам жанра надо усилить интригу, подкрепить ожидание, напряжение должно нарастать. «Ты должен сказать…» Тут я оторопел. Здрасьте! Еще молча сидеть в ящике — ладно, но говорить в телевизоре — это все же профессия, я-то не умею. Он говорит: «Ничего, будем стараться». Вот эту вторую часть мы снимали в студии. Уже все по правилам: белый фон, микрофон, язык к гортани прилипает, 25 дублей. В конце концов получилось, видимо. Фраза была такая: «Настанет день, и я скажу все, что я думаю по этому поводу». Теперь диктор говорил! И говорил он вот эту фразу неделю. Я понятия тогда не имел, что там была какая-то борьба за эту первую минуту рекламы после программы «Время». Потом где-то Стерлигов, у которого тогда была биржа «Алиса», об этом рассказал. Я не знаю, сколько стоила эта минута. Платил за это, наверное, «Метапресс». Люди начали это обсуждать, об этом стали писать газеты. Письма мне приходили!

А завершение эпопеи было, как мне кажется, уже после путча. Это была третья съемка. По-моему, прямо в «Метапрессе». И опять со словами. Финальная фраза всей этой истории звучала, если не ошибаюсь, так: «Настал тот день, когда я могу сказать вам: „Все вступайте в МЕНАТЕП!“» Кассету отвезли в Останкино. Эта штука шла два дня. Но как я узнал потом, это рассказал не так давно Писарский, они привезли кассету в Останкино и поговорили с выпускающим редактором «Времени». После чего диктор в передаче, которая шла на Дальний Восток, сказал: «Не отходите от телевизора, будет передано важное правительственное сообщение». После этого подготовленная публика на Дальнем Востоке, понимающая, что следует за такими заявлениями, смела в магазинах соль, спички, водку — что смогла, то и смела.

В общем, понятно, что началось. А часов в пять им в Останкино позвонили со Старой площади: «Вы что творите?» И зарубили возможность повторить эту интригующую фразу и на европейскую часть страны. В итоге так, как задумывали, не получилось, потому что многие, не подогретые этой фразой, просто не досмотрели программу, как водится. А как раз после программы «Время» возникал я с этой фразой и названием МЕНАТЕП на экране.

Как раз получалось к их очередному юбилею. Конечно, это был интересный ход. К тому же с почти нулевыми затратами на продакшен. Но он опережал время. Люди еще не вполне понимали тогда, ни что такое реклама, ни что такое частные банки. Позднее, да даже и теперь, такая придумка сработала бы куда сильнее.

Сурков сегодня — руководитель аппарата правительства России и заместитель председателя правительства, до декабря 2011 года был первым замглавы администрации президента России, одним из самых влиятельных политиков и главным идеологом путинско-медведевской власти, главным политтехнологом страны, если угодно. А еще он пишет стихи и прозу, дружит с музыкантами. Как-то ухитряется сочетать в себе прагматизм чиновника с фантазийностью богемы. Любопытно, что он оказался сквозной фигурой, которая в разные периоды была связана и с бизнесом, и со средствами массовой информации (поработал на Первом канале), и с властью. Сейчас ему 47 лет. С 1999 года он работает в Кремле. История падения ЮКОСа начиналась и продолжалась, когда он работал на ключевых постах в администрации Путина, а затем Медведева. ЮКОС и его акционеры — совсем не чужие Суркову люди. Он сохранял с ними отношения, во всяком случае до посадки Ходорковского.

Все началось с «Метапресс»… Нет, все началось еще раньше. Слава возник в жизни Ходорковского в конце 1980-х. Они оба увлекались спортом. Ходорковский был знаком со знаменитым тренером Тадеушем Касьяновым. А как раз в тот период раннего капитализма у частных предпринимателей появилась необходимость в охране. Не только потому, что был кооператив, банк, сейф, деньги, но и потому, что время было стремное. В Москве начал расти бандитизм, действовали преступные группировки — солнцевские, ореховские, разнообразные этнические, в том числе и чеченские. Речь шла не только об охране объектов, но и о личной охране во время каких-то встреч. Михаил искал пару молодых ребят, которым можно доверять. Тадеуш Касьянов рекомендовал ему хорошего спортсмена Александра Косьяненко и Владислава Суркова. Ребята какое-то время вместе учились в Московском институте стали и сплавов. Потом Слава, не закончив институт, пошел в армию, если верить официальной биографии. В 2006 году тогдашний министр обороны Сергей Иванов заявил по телевидению, что Сурков проходил срочную службу в спецназе Главного разведывательного управления. В таком случае он тоже, скорее всего, владел боевыми искусствами.