Victory Park Никитин Алексей
Фотоателье номер четыре от бульвара отделяли густые кусты сирени и несколько каштанов. Машин здесь почти не было слышно, но зато, крякая во весь голос и посвистывая, самозабвенно рвали глотки дрозды и истерично трещали скандальные скворцы. Запах живой весенней свежести пробивался от парковых фонтанов к ателье, оттесняя к бульвару приторные ароматы сирени.
Виля любил парк Шевченко, а широких аллей парка «Победа» все-таки побаивался. Может, потому что там он почти год фарцевал у Алабамы, и это был не самый тихий год в его жизни. Здесь же Виля – просто фотограф из обычного паркового ателье.
Жизнь в парке «Победа» была не то чтобы опасной, все-таки Алабама надежно прикрывал своих – в этом ему не откажешь, – но нервной и беспокойной. А здесь она течет мирно и ничем не грозит. В парке Шевченко нет никого из фарцы, и Вилю это радует: так меньше риск попасть под случайную раздачу. Зато центральные гостиницы под рукой и всего пять минут до Крещатика. А то, что неподалеку от шахматистов собираются голубцы, так это не к нему.
Виля открыл ателье и привычно позвонил на пульт охраны, снимая объект с сигнализации. Он был один, директор раньше одиннадцати не приходил, а кассир должен был вот-вот появиться. Клиенты пока тоже не спешили за фотокарточками.
Виля устроился на скамейке у входа. Мимо него, спасаясь от навязчивого внимания мам и бабушек, неслись по алее дети. Они радостно трубили миру, что наконец вырвались на свободу и домашняя неволя им больше не грозит. Бабушки опытными птичницами мчались за детским выводком следом, выкрикивая что-то вразумляющее и успокаивающее, но ни в коем случае не угрожающее, чтобы не спугнуть и без того беспокойную молодежь.
Шумные гонки трех поколений проходили здесь каждое утро. Они неизменно заканчивались одинаково – безусловной победой опыта и мастерства над юностью и безрассудством. Сперва гонки развлекали Вилю множеством забавных эпизодов, но их результат был стопроцентно предсказуем, и наконец они ему надоели.
С витрины ателье на него насмешливо смотрели черно-белые красавицы. Каждая осталась легкой короткой историей в его богатой приключениями биографии, и теперь, разглядывая их фото, Виля поймал себя на том, что прикидывает, где бы лучше повесить портрет Афродиты. Ему захотелось прямо сейчас вызвать ее, чтобы немедленно усадить перед объективом камеры. Виля увидел вдруг отчетливо и ясно, что Дита удивительно фотогенична. Он сфотографировал бы ее просто, анфас, без всяких хитростей, которые так любят фотографы, без лишних деталей – они ей не нужны. Афродита и так лет на пять-семь старше девчонок на витрине, а возраст – это всегда дополнительные детали на портрете. Морщинки в уголках глаз; усталый взгляд, в котором ослепительный свет ясного будущего уже приглушен первыми неудачами и разочарованиями, а детское упрямство сменилось готовностью слушать и соглашаться; чуть тяжеловатый прибалтийский подбородок; обручальное кольцо. Тут имела значение каждая деталь, и Виля чувствовал, что портрет Афродиты может стать лучшей его работой. Он будет самым светлым и самым мягким среди собранных в витрине. Виля повесит портрет не в центре, но так, чтобы каждый, входя в ателье, видел его первым.
Остальные фотографии придется поменять местами. Рядом с Дитой он поместит двух брюнеток, Вику и Риту. У Вики рот чуть открыт в улыбке, нежная нижняя губа, которую так любил целовать Виля, приопущена и открывает ровные ясно-белые зубы, и так же, только чуть меньше, будет приоткрыт рот у Диты. Но Вика смотрит с портрета как будто бы чуть-чуть снизу вверх – такой ее запомнил Виля и такой сфотографировал, а Дита будет парить и над зрителем, и над Викой с Ритой.
Дети и пенсионеры наконец унеслись куда-то в сторону памятника Шевченко, и сразу же следом, словно лишь для того, чтобы заполнить опустевшую аллею, один за другим к фотоателье подошли два первых клиента. За ними, едва заметно кивнув Виле, торопливо протрусил приемщик-кассир Рувим Исаевич. А за кассиром вдруг возник Миша Яблозинский, старый приятель Вили, и не только Вили, а, пожалуй, всего Киева.
Когда-то Миша с Вилей учились фотографии в ПТУ Горбытуправления на Курской. Но Виля, как и собирался, теперь работает фотографом, а Миша фотографом не стал. Миша стал поэтом. И музыкантом. И художником тоже. Ни одно из трех занятий не приносило Яблозинскому денег, поэтому зарабатывал он, паяя педали для электрогитар.
– Вилька! – крикнул Миша. – Олени времени несут меня к тебе. Ведь ты и сам олень – глаза твои ветвисты.
– Что-что у меня с глазами? – не понял Виля.
– Я хотел сказать – рога! – засмеялся Миша. – Твои рога олении ветвисты.
– Нет, глаза все-таки лучше.
– Ну, как хочешь, – не стал спорить Миша. – Мне с тобой поговорить нужно.
– Виля, вы уже будете фотографировать людей? – вклинился в разговор Рувим Исаевич. – Они тут целый час ждут! Или мне самому встать к аппарату?
– Мишка, приходи в обед, в два часа дня. Сможешь?
– Договорились! Буду у тебя в два.
– Рувим Исаевич, – Виля посмотрел на часы, – откуда вам знать, что делали эти люди час назад, если вы здесь всего пять минут? Это ваши родственники? Племянник и внук?
– Виля, не умничай, – отмахнулся приемщик, достал из кармана яблоко и откусил сразу половину. – Иди работай. А то сейчас начнется, ты же знаешь.
И действительно началось. Пока Виля фотографировал двух первых: одного – 34 для комсомольского билета, второго – 56 для паспорта, подвалило сразу двенадцать дам разных возрастов и габаритов из Музея русского искусства, у них одновременно заканчивались удостоверения. Когда он уже заканчивал с первой партией, оказалось, что будет еще вторая, просто директор не захотел оставлять музей совсем без персонала. Большинство музейных теток Виля знал. Не потому что часто ходил смотреть русское искусство – он был в музее только когда учился в школе, наверное, раз или два, не больше. Но парк-то небольшой, и лица всех, кто работает по соседству, быстро успевают примелькаться.
Между первой и второй группами музейщиц вклинились две воспитательницы детсада с пятью детьми. Им срочно нужно было оформлять какие-то путевки в санаторий. На фотографию одного ребенка времени уходит как на трех взрослых, и когда Виля еще только заканчивал с четвертым детсадовцем, у входа в ателье собралась изрядная толпа из экскурсоводов и примкнувших студентов университета.
Тут наконец появился директор ателье и едва смог пробиться ко входу – очередь не желала его пропускать – поэтому первым делом он обругал Вилю за то, что тот медленно работает.
– Просто начинать нужно вовремя, – подъелдыкнул Рувим Исаевич, достал второе яблоко и с удовольствием откусил половину.
До обеда Виля так и не успел отпустить всех собравшихся. Недовольно бурча, очередь запомнила, кто первый, кто за кем, и разошлась. Из музейных экскурсоводов на скамейке у входа осталась одна девушка, которой он прежде в парке не встречал.
– Ой, а Вы не могли бы меня поскорее сфотографировать? – попросила девушка. – Мне очень нужно уйти с работы прямо сейчас. Директор уже отпустил, только сфотографироваться осталось. Я пока только устраиваюсь в музей, еще столько дел надо сделать. А завтра уже будет поздно, я все сроки сорву.
– У меня обед, – казенно-нудным тоном ответил Виля и посмотрел на часы.
Миша опаздывал. Если не придет через пять минут, то он пойдет обедать один. Не сидеть же ему с экскурсоводшей на лавочке и объяснять, что у него нет времени ее фотографировать. Это как-то совсем глупо получится.
– Понятно, – вздохнула девушка из музея, подтянула колени к подбородку и приготовилась терпеливо ждать целый час. Но всего через пару секунд спросила: – А это вы делали все эти портреты?
– Конечно, я.
– Здорово. Даже жаль, что мне всего лишь фото 34 нужно, а не такой портрет. А я бы хотела.
– Ладно, пойдем сделаем снимок, – Виля попался на ее лесть.– Я приятеля жду, но он опаздывает. Успеем быстренько сделать ваше 34.
– А портрет? – тут же спрыгнула со скамейки девушка.
– Портрет в следующий раз, – довольно шевельнул усами Виля, пропуская ее вперед. Он любил женские портреты.
– Вам не говорили, – спросила девушка десять минут спустя, когда они вышли из ателье, – что Вы очень похожи на Боярского?
– Правда? – рассеянно переспросил Виля. Эту безразличную, чуть отстраненную интонацию в сочетании с холодновато-удивленным выражением лица он отрабатывал старательно и долго. – Чем же?
– Усами, конечно, – тут же начала загибать пальцы будущий экскурсовод Музея русского искусства, – и выражением глаз, и улыбкой… Вот улыбнитесь!
– Да он все это знает, девушка, – раздался голос подходящего к ним Мишки. – Он эти усы еще в училище культивировал, как элитные сорта пшеницы на Кубани. Одни побольше и посветлее, другие поменьше, но потемнее. А еще закрученные, пышные, волнистые. Он их, как Мичурин, выращивал – научными методами.
– Правда? – удивилась девушка.
– Кого Вы слушаете? – Виля похлопал Мишу по спине. – Миша – поэт, в его воображении усы и на Марсе будут, как яблони, цвести. Жду Вас завтра после обеда за фотографиями. Тогда и про портрет поговорим.
– Ты зачем девочку шугаешь? – Виля замахнулся, чтобы дать Мишке подзатыльник, едва они вышли из парка и направились обедать в «Ленинград», но вместо этого обнял его.
– Да ее не испугаешь, – засмеялся Миша, – впилась в тебя, как акула. Ты еще не будешь знать, как от нее отделаться. Ногу точно отгрызет, вот увидишь. Или руку.
– Ничего, главное, чтоб не голову. Раньше с ними как-то управлялся и теперь разберусь. Как вообще у тебя дела? По-прежнему паяешь педали?
– Конечно. Я это дело теперь на поток поставил. Производство налажено, но сбыт хромает на обе ноги. На обе педали. Я об этом и хотел поговорить.
– А детали? Ты же жаловался в прошлый раз… Что ты смеешься? «Дом Радио» расширил ассортимент и обошел радиорынок?
– Виля, дорогу в «Дом Радио» я забыл навсегда. Я не пойду по ней, даже если татаро-монголы потащат меня туда на аркане. Я буду сопротивляться и плевать желчью во всех встречных. Мои глаза открылись, как шлюзы Днепрогэса перед теплоходом «Леся Украинка», и я увидел, что радиорынок – это детский сад! Это магазин «Юный техник» в сравнении знаешь с чем?
– С чем?
– С заводом «Маяк».
– Магнитофоны? – не понял Виля.
– Патефоны на транзисторах, – с жалостью посмотрел на него Миша. – Ты помнишь, как в сентябре прошлого года наши сбили над Сахалином южно-корейский «Боинг»?
– Еще бы. Все помнят.
– Так вот, на той «Сушке», на Су-15, который выходил на боевой перехват, стояло оборудование, выпущенное на нашем «Маяке». И оно сработало без сбоев, точно и надежно. Когда полный разбор полетов был закончен, ребята на заводе отметили успех. Тихо. Неофициально. В узком кругу специалистов.
– Значит, твои педали сделаны на лучших транзисторах в стране?
– Точно!
– В чем же тогда дело?
– Я же сказал: сбыт. Три готовые педали лежат дома – не могу продать. Познакомь меня с Белфастом.
– Белфаст самопальной электроникой не торгует.
– Неважно, – впился в него Миша. – Он просто не знает, как это клево. А там двойной подъем.
– Миша, ну не смеши ты меня. Двойной подъем у них на фирмовом шмотье, а твой металлолом ничего не стоит… Слушай, может, тебя с Харлеем познакомить?
– Не надо. С Харлеем я уже говорил. Он сейчас только на косметике сидит. Мне нужен Белфаст.
– Мишка, давай с Белфастом пару недель подождем.
– Почему?
– Так вышло, что я вчера у него бабу увел. Ну, так получилось. Я не хотел, понимаешь? Она сама в руки шла. И пришла.
– Тебя Белфаст посадит на кол. А после рот забьет свинцовым жестким кляпом. И спать пойдет. С твоей бабой…
– Типун тебе…
– Экспромт, между прочим, – довольно улыбнулся Мишка, однако с темы стихов тут же съехал. – Но я же на тебя рассчитывал, Вилька! Думал, продам сейчас три педали и поеду к морю.
– Извини, не оправдал, – вдруг обозлился на приятеля Виля. Почему его включают в какие-то дурацкие, нелепые, невыполнимые планы, не предупреждая, строят на нем расчеты, а потом, когда планы рушатся, на него же и обижаются? Он-то тут при чем? – Все, Миша, мне пора в ателье. Я жду звонка.
– Ты не забудь мне сказать, когда у вас с Белфастом все наладится, – жалобно попросил Миша.
– Это другое дело.
2
Пеликан позвонил, как и обещал, ровно в четыре.
– Виля, деньги есть. Сто сорок, как договаривались. Ты тапки еще никому не продал?
– Изо всех сил держу для тебя, – успокоил Пеликана Виля. – Всем отказываю.
– Тогда встречаемся, как договаривались. В шесть у колеса, – обрадовался Пеликан. – Только я сам подойти не смогу. Вместо меня с деньгами будет Багила. Ты же его знаешь?
– Да, я Багилу знаю, – подтвердил Виля, раздумывая, нет ли тут кидка. Но главного правила – не допускать зазора между передачей товара и получением денег – Пеликан не нарушал. Деньги он получит, кроссовки отдаст, остальное – не его дело. Дальше Пеликан с Багилой пусть сами разбираются. – Хорошо, договорились. В шесть часов я жду Багилу под колесом. И пусть не опаздывает.
– Спасибо, Виля! А то меня тут загрузили неожиданно. Раньше семи не вырвусь.
В пять часов вечера у входа в фотоателье опять было пусто. Студенты закончили сдавать зачеты и экзамены сразу после обеда и к четырем уже разошлись, а до вечернего выгула детей оставалось не меньше часа. Клиентов они больше не ждали. Директор ушел два часа назад, и Рувим Исаевич тоже начал разглядывать часы над входом.
– Рувим Исаевич, – встал в дверях Виля, – вчера я закрывал ателье и сдавал его под охрану. А сегодня открывал и снимал с охраны. Вам не кажется, что это слишком?
– Это нормально, Виля.
– Нормально будет, если сегодня вы поставите его на сигнализацию, а завтра – снимете.
– Не дерзи старшему товарищу.
– Мне нужно срочно уйти, Рувим Исаевич. Я уже не помню, когда в последний раз был дома.
– За это…
– За это я сфотографирую вашу любовницу без очереди.
– Какую любовницу? – всполошился приемщик. – У меня нет любовницы. У меня внуки.
– Вот когда будет, тогда и сфотографирую, – прощаясь, хлопнул его по плечу Виля, взял сумку с кроссовками и вышел в парк. – Все равно скоро дождь пойдет! – крикнул он. – А в дождь лучше сидеть под надежной крышей.
Это был разумный совет – все мы любим и умеем давать разумные советы. Когда Виля вышел из перехода возле метро «Дарница», дождь уже начинался. Если бы возле колеса обозрения его не ждал Багила, то Виля и сам сейчас забрался бы поскорее в сухое тепло своей однокомнатной бетонной норы в самом конце улицы Юности и там наконец отоспался. А на следующий день он позвонил бы Дите. Листок из записной книжки с ее телефоном по-прежнему лежал в боковом кармане его сумки.
Виля шел на встречу немного заранее – не любил опаздывать. Дождя Виля не боялся – от дождя в парке можно спрятаться где угодно, например, у Гоцика на автодроме – зато он поболтает с Белкиным и даже с Алабамой, если тот ему вдруг встретится. Виля не видел всех их больше года. Он не собирался продавать кроссовки прямо под колесом – там он хотел только встретиться с Багилой, чтобы потом вместе уйти из парка. Виля достаточно фарцевал у Алабамы, знал его правила и нарушить их даже не думал.
Парк стремительно пустел. Слабый дождь быстро разогнал гуляющих, но фарца не расходилась. Все понемногу собирались под крышей автодрома, сюда же подтягивались афганцы и остальные парковые.
– Вилька, старый конь! – обрадовался Гоцик и обнял Вилю. – Хрен Боярский! Все еще телок снимаешь? Ничего, Алабама скоро и у нас в парке фотоателье откроет. Тогда не отвертишься, пойдешь директором.
– Директором я не смогу. Я же кроме выдержки и диафрагмы ни в чем не разбираюсь.
– Да брось. Раз фарцуешь, значит разбираешься. А директор что должен уметь? Бухать с нужными людьми и знать, где подпись ставить.
– Что-то знакомых совсеммало, – огляделся Виля. – Где Шляпентох? Где Меченый Михасик? Алабаму почему-то не вижу.
– Алабама уехал час назад. А остальные, – пожал плечами Гоцик, – ушли кто куда. Здесь многое изменилось, много новых. Торпеда… Ты помнишь Торпеду?
– Конечно, помню, только и его не видно.
– Торпеда где-то здесь. Шифруется, как обычно. Он уже знаешь скольких из парка выдавил?.. Это не мое дело, я не под ним, у меня чисто – ни фарцы, ни дури, одни машинки на электрическом ходу, но я же все вижу.
– А Багила где? Мы с ним в шесть под колесом договорились встретиться.
– Раз договорились, значит встретитесь. Сегодня многие собирались быть – сегодня день рождения у Ирки. Помнишь Ирку?
– Нет, – честно признался Виля. – Кто это?
– Ну да, – сообразил Гоцик. – Ирка же совсем малолетка. Когда ты тут был, она на горшок еще ходила. Но сейчас Ирка у нас первая красавица: и Леня Бородавка за ней ходит, как бычок, и Пеликан, и еще чуть не полпарка.
– Да, точно, – сообразил Виля, – Пеликан что-то говорил про день рожденья. Ладно, пойду поищу Багилу. Может, еще увидимся сегодня.
– Ты не пропадай, – попросил Гоцик. – А то когда все разом исчезают, жизнь словно рвется. Связь теряется, понимаешь?
– Связь времен?
– Именно.
Виля свернул за угол автодрома. Там было темнее, чем у входа, и дождь еще не пробивался сквозь кроны каштанов и кленов. В полумраке на невысокой старой металлической ограде сидел Торпеда. Виля заметил его не сразу и с разгона едва не наступил тому на ногу.
– Аккуратнее, Виля, – поднял руку Торпеда, но даже не двинулся, словно хотел, чтобы Виля налетел на него. – Пришел в парк и не здороваешься. Вот, меня чуть с ног не свалил.
– Привет, Боря, – Виля не знал, о чем говорить с Торпедой. – Прости, не заметил. Ты всегда в тени, маскируешься в складках местности.
– Зато тебя хорошо видно. Пойдем, – Торпеда поднялся с ограды и аккуратно отряхнул штаны, – нужно поговорить.
– Извини, Боря, меня ждут, – Виля был уверен, что речь пойдет о фотоателье. – Давай я завтра зайду, тогда и поговорим, а то сегодня такой день тяжелый. И мокрый.
– Завтра не получится, Виля, – слегка подтолкнул его Торпеда. – Топай.
Торпеда вышел проверить, как работают ребята у входа в парк, и заметил Вилю, едва тот появился на центральной аллее. Торпеду взорвало от ярости – Вилька совсем оборзел, фарцует в парке, как у себя на кухне, утром, вечером, когда хочет! И никому ничего не платит!
Этого нельзя было прощать, и пока фотограф болтал с Гоциком, Торпеда успел взять с собой двух не знакомых с Вилькой афганцев, Бухало и Кухту-Подольского. Кухту он отправил в толпу перед автодромом – следить за нарушителем конвенции, Бухало поставил в тылу у небольшой тропы, ведущей в парк. А сам сел неподалеку.
Теперь у Вили не было незаметных путей к отступлению. У него их вообще не было, Вилю перехватили бы всюду, но план Торпеды сработал просто идеально: Виля вышел прямо на него и никто этого не видел.
– Куда идти? – не понял Виля, послушно шагая за Торпедой.
– Просто иди за мной, – не оборачиваясь бросил тот. Как-то незаметно к ним присоединились еще двое. По виду – парковые афганцы, а может, и фарца, но Виля их не знал. Теперь Торпеда шел первым, Виля – за ним, а сзади – эти двое. Получалось, что Виля идет не сам, что его ведут и сбежать он не может. Все случилось как-то тихо и так быстро, что Виля занервничал только когда они прошли людные места и начали углубляться в ивовые кустарники.
– Боря, я не хочу никуда идти. Меня люди ждут, – Виля присел и попытался уйти в сторону, но его тут же схватили те, кто шел за ним, и с силой толкнули вперед.
– Да подожди ты, не кипишуй, – лениво растягивая слова, ухмыльнулся Торпеда и поежился, – дождь больше не моросил, он лил уверенным и плотным потоком. – Мы уже почти на месте.
Они вышли к озеру, и Торпеда вдруг отступил вправо, пропуская Вилю вперед. Виля обернулся. Теперь за спиной у него была вода, а от парка его отделяли эти трое.
– Покажи сумку, – велел Торпеда.
– Еще чего! – возмутился Виля и прижал сумку к себе.
Но тут же Бухало быстрым ударом кулака свалил Вилю с ног, а Кухта пнул его вполсилы ногой, потом наклонился, отнял сумку и передал ее Торпеде.
– А мог ведь и сам показать, – пожал плечами Торпеда. Он расстегнул молнию, достал кроссовок, повертел его в руках, разглядывая, и бросил на землю. – Что, Виля, пришел к нам по старой памяти, пофарцевать немного для души? – Торпеда недобро прищурился.
– Я не собирался фарцевать в парке, – кое-как поднялся на ноги Виля.
– Да-да, – не стал с ним спорить Торпеда, достал из сумки второй кроссовок и тоже бросил его под ноги Виле. – Так само получилось. Сначала утром, потом вечером, правда?
Торпеда выбросил сумку куда-то за спину. Только тут Виля понял, что привели его сюда не случайно, что кто-то рассказал Торпеде о его утренней встрече с Пеликаном.
– Да не фарцевал я тут ни утром, ни вечером! – крикнул Виля, но теперь уже сам Торпеда, ослепленный вспышкой ненависти, коротким резким ударом кулака рассек ему щеку и опрокинул навзничь. Виля упал в воду, кровь с водой мгновенно залили глаза, но он быстро перевернулся и откашливаясь встал на четвереньки. В мутной неровной поверхности озера отразилось его разбитое лицо. Вилю затрясло от ужаса.
Он уже не раз все это видел. Он видел свое лицо за мгновения до смерти, оно являлось ему во снах, в давних незапамятных кошмарах. Виля знал, что сейчас произойдет, знал с самого детства, с глухих бессознательных младенческих лет. Во всех темных зеркалах открывалась ему эта картина, и потому давно и навсегда он запретил себе в них заглядывать. Сейчас его будут убивать и убьют – он никуда не денется, потому что спасения от них нет. Если ждать помощи и рассчитывать на чудо, то он не убежит и ничего не сможет сделать. Надо немедленно прорываться, пробиваться через этих костоломов на свободу. Никто ему не поможет, и если он сейчас не вырвется сам, то его здесь задушат, зарежут, его утопят. Ему не дадут уйти! Он должен пробиваться, потому что это его последний день!
Торпеда вовсе не собирался убивать Вилю. Фотографа надо было наказать каким-то особенным, смешным и в то же время позорным способом. Пока они шли к озеру, Торпеда еще не знал, что он придумает, он даже не был до конца уверен, что Виля в чем-то виноват на самом деле. Что у него было против Вили? Колины слова? Даже не слова – какая-то гримаса. Но Виля же не просто так пришел сюда этим вечером. Вот зачем он приперся в парк под дождем? Торпеда был уверен, что ответы на эти вопросы лежат у Вили в сумке. И когда он достал оттуда кроссовки, все встало на свои места, все стало предельно ясно. Осталось только решить, как быть с Вилей. Но пока Торпеда придумывал насмешливые язвительные слова, которые сейчас скажет Виле, тот неожиданно бросился на него. Этого никто не ожидал, и помешать Виле не успели. Он вцепился Торпеде в горло, свалил его, сам навалился сверху, и они покатились в кусты. Уже через минуту Вилю оттащили от Торпеды и пинками загнали в озеро.
– Ты, говно, плыви отсюда, – прохрипел Торпеда. Глубокие царапины тянулись от подбородка до ключиц. Вскипавшей на них кровью уже была залита рубашка. Под глазом у Торпеды набухал синяк в пол-лица. – В парк я тебя больше не пущу. Пшел в воду!
Виля не мог идти в воду. Он не умел плавать, но дело было даже не в этом. Виля боялся этой черной бездонной воды больше Торпеды с его афганцами.
Торпеда думал, что дает Виле шанс. Позорную и бесславную, но верную возможность уйти. На самом деле эту возможность он у него отбирал.
Виля сделал вид, что действительно готов сейчас уплыть, и даже сделал какой-то неуверенный шаг, словно пробует дно, но плыть никуда не собирался. Вместо этого Виля чуть присел, а потом опять бросился на Торпеду, и они снова покатились по скользкому грязному берегу. Быстро темнело, Кухта и Бухало, бросившиеся помогать Торпеде, уже не видели, кого они месят. Они молотили кого попало, не разбирая. Виле и Торпеде доставалось примерно поровну. Торпеда орал и матерился, дико орал и Виля. Потом на мгновение вдруг показалось, что Виля сейчас оторвется и оставит Торпеду на земле, а сам скроется в кустарнике, но тут он вдруг осел, заскулил и тихо замер.
Торпеда выбрался из-под Вили, оттолкнув его тело куда-то к озеру. Виля упал головой в воду и уже не шевелился. Торпеда умылся, вымыл в озере нож, спрятал его в боковой карман штанов и, чуть пошатываясь, пошел в сторону парка. Следом за ним поплелись Кухт и Бухало. Не по-майски холодный дождь только набирал силу.
Глава десятая
День рожденья Ирки
1
Ирка забежала домой всего на минуту. Толик Руль ждал ее внизу – они ехали на Днепр купаться. Солнце уже уходило в какую-то мутную дымку, и нужно было спешить.
Ей повезло – родителей дома не оказалось, а бабушка, наверное, спала и не слышала, как она вошла. Ирка быстро надела купальник, натянула джинсы и алый батник, бросила в сумку куртку – она не собиралась появляться здесь до позднего вечера. Это ее день рождения, и, значит, она будет делать то, что ей нравится.
Вообще-то Ирка и в остальные дни жила как хотела, не слишком интересуясь мнением окружающих. Федорсаныча она не уважала и не слишком это скрывала. Он был мягким человеком и жить Ирке не мешал, но всегда казался ей облаком дыма, через которое можно пройти легко и без усилий. Он не умел сопротивляться – ни ей, ни ее маме, ни вообще жизни. Потому и оставался актером эпизода. Это тонкое наблюдение Ирка сделала не сама, но однажды услышала, как мама влепила его Федорсанычу ночью во время скандала, и подумала, что мать права, так оно и есть. От бабушки Ирке обычно удавалось быстро отделаться и не слушать ее завываний, но от мамы уйти было непросто. Они были слишком похожи, и это сходство пугало обеих.
Елена видела, что у Ирки в точности ее характер, – значит, им не ужиться ни за что. Еще год, от силы два, и они сперва разругаются, а после на всю жизнь возненавидят друг друга. Словно готовясь встретить это близкое будущее уже сейчас, Елена не уступала дочери ни в чем, жестко подчиняя ее, навязывая свою волю даже в мелочах. Ирка тоже понимала, что слишком похожа на мать, и больше всего боялась этого сходства. Она, как могла, сопротивлялась агрессивной экспансивности Елены, проявляла в точности те же качества, и от этого только сильнее становилась на нее похожа.
Закончив с одеждой, Ирка на пару секунд задумалась, выбирая помаду, потом взяла самую яркую и быстро глянула в зеркало. В рассеянном дневном свете отразились строгие, классические черты лица, высокий лоб и внимательно-жесткий взгляд серых глаз. Такими романтически настроенные художники рисуют восточно-славянских красавиц. Ирка улыбнулась отражению, отражение улыбнулось в ответ. Она мазнула по губам помадой, пару раз провела щеткой по русым волосам и вышла в коридор.
Там ее уже караулила бабушка.
– Я ушла, буду вечером, – бросила Ирка, чтобы избежать разговора. Но не помогло.
– У тебя сегодня день рожденья, – проскрипела старуха, пытаясь встать между внучкой и дверью. – Могла бы побыть дома. С нами.
– С кем? Нет же дома никого! – Ирка быстро надела босоножки и попыталась обойти бабушку, но та отступила, прижавшись спиной к дверному замку.
– Скоро будут. И потом, Федор всех пригласил в ресторан.
– Точно! Хорошо, что напомнила, а то я забыла. Значит, там и увидимся! – Ирка попыталась мягко отодвинуть бабушку, но та не собиралась отступать, считая, что разговор не окончен.
– Отойди, бабушка, меня ждут, – Ирка обхватила ее за талию и мгновенно передвинула на пару метров назад. Путь на лестницу был открыт.
– Ты что, ненормальная? Ты могла меня убить! – закричала ей в спину бабушка. – Кость могла сломать!
– В следующий раз обязательно! – уже снизу ответила ей Ирка. – Скажешь заранее, какую ломать!
Увидев Ирку, Толик завел свой Чезет, и они рванули в сторону Воскресенки. Мотоцикл летел, с ревом рассекая ленивые кварталы городских окраин, а когда старые пятиэтажки остались позади, свернул к Московскому мосту, и Толик выжал полный газ. Воздух, тугой и плотный, ударил Ирке в лицо.
– Руль, гони! – закричала она и в восторге вскинула руки. – Добавь еще!
– Да куда еще, чума? – засмеялся Толик. – Уже почти добрались. За Десенкой съезжаем.
Перед Московским мостом они повернули в сторону главной аллеи парка, но поехали не по ней, а неширокими тропами, стараясь держаться ближе к берегу, чтобы выбрать безлюдное место с чистым песком.
– Тормози тут, – уверенно велела Ирка Толику, когда они подъехали к небольшому тихому пляжу. – Сюда никто не придет. Соскочив с мотоцикла, она немного закатала джинсы и, не дожидаясь Толика, побежала к реке.
– Засада! Совсем холодная! – Ирка ударила ногой по воде. – И солнца нет.
Она прошлась по дну реки вдоль берега, но купаться не стала и вернулась к Толику, старательно устанавливавшему свой Чезет между ивовыми кустами.
– Ты чего не раздеваешься? – спросил он, закончив с мотоциклом.
– Там холодно, Руль. Вода ледяная, будто с гор течет. А солнце спряталось.
– Так что, мы зря приехали? – набычился Толик.
– А ты что, только плавать умеешь? – Ирка положила ему руки на плечи и улыбнулась.
– Нет, конечно, – Толик тут же осип, но быстро облизал губы и прижал Ирку к себе.
– Тогда научи меня ездить на мотоцикле.
– Да ты что, малая? – Толик ждал от нее совсем другого. – Это же мой боевой кроссовый Чезет. Я его чувствую как свое второе…
– Яйцо?
– Сердце!.. – Ты его за пять минут в хлам разнесешь, – безнадежно закончил Толик.
Ирка прижалась к Толику, взяла его голову в руки и привстала на цыпочки. Сил сопротивляться у него не было.
– Руль, ты же все можешь, – прошептала Ирка, едва трогая губами его губы. Толик потянулся к ней, но касание было легким, почти нещутимым, и уже мгновение спустя о нем напоминал только слабый вкус какой-то лесной ягоды. – Я уже ездила. Мне нужно только вспомнить.
– Хорошо, – сдался Толик и еще раз хотел поцеловать Ирку, но она уже отпустила его рыжую голову, выскользнула из рук и быстро шла к Чезету.
– Не так, – пробурчал Толик, глядя, как Ирка села на байк. – Ты сидишь, как на лошади, как на старой кляче, которая может только шагом и только в большие праздники, – он привычно повторял слова своего первого тренера, с которых когда-то началось и его обучение. – Надо сесть, сильно наклонившись вперед, и обнять коленями бензобак. Так позвоночнику намного легче. Смотри вперед, а не перед собой. И вообще, слезь пока, я выкачу его из песка. Ты же не поедешь прямо отсюда?!
Они вывели мотоцикл на тропу, и Ирка легко вскочила в седло.
– Я что сказал? – он с силой провел ладонью по ее спине. – Наклонись. Тебе нужно научиться включать сцепление, газ и переключать передачи буквально на автомате. Это самое главное при старте, да и вообще. Попробуй сначала «всухую»: сцепление, передача, газ.
– Это я помню, – перебила его Ирка. – А тормозить задним тормозом. Где у тебя задний?
– Вот задний, но я же сказал: сначала «всухую».
– Да в какую… Отойди! – Ирка решительно оттолкнула ногой Толика, мотоцикл взвыл, и она понеслась по тропе между кустами.
– Куда?! – заорал Толик и бросился за ней, но ее алый батник уже скрылся в зарослях калины, бузины и ежевики.
– Убьет машину, – Толик стащил с себя куртку и ударил ею по кусту. – Дура чумовая.
Между тем Ирка выехала по тропе на центральную аллею парка, добавила газа, пролетела по ней до конца, до того места, где аллея закругляется, там плавно развернулась и понеслась назад. Ирка была спокойна и уверена в себе, не нервничала и ничего не боялась, она аккуратно объезжала редких пешеходов, но, до ехав до начала аллеи, до самого выезда на шоссе, вдруг поняла, что пропустила и уже не сможет найти свою тропу. Он не запомнила место, где выехала на аллею, и теперь не знала, куда сворачивать. Тогда Ирка повернула на первую попавшуюся дорожку, ведущую к Десенке, решив, что главное – добраться до берега, а когда она будет ехать вдоль него, то Руль точно попадется ей на глаза. В общем, так и получилось, но только прежде чем приехать к месту старта и обнаружить там мечущегося в панике Руля, она спугнула парочку, тихо и незаметно устроившуюся в кустах. Выбранный ими небольшой пляж был еще спокойнее того, который заняли Ирка с Рулем. Со стороны тропы их прикрывали густые кусты, а со стороны воды – милицейская «шестерка». На открытой передней дверце «Лады» болталась серо-голубая форменная рубашка, а на ней сверху – внушительных размеров бюстгальтер.
Ирка не собиралась сгонять капитана с его дамы, но тропа неожиданно вильнула из-под колес мотоцикла, и Чезет вынес Ирку на невысокую кочку, с которой, как с небольшого трамплина, она ушла сперва в небо, а затем в те самые кусты, где отдыхал от службы мент с подругой. Полет прошел нормально, но место приземления было выбрано очень неудачно. Чезет с едва удержавшейся в седле Иркой плюхнулся в метре от изогнувшейся в сладострастной судороге потной парочки средних лет. Мотоцикл опустился аккуратно на махровое полотенце с малосольными огурцами, молодой картошкой, базарной подчеревиной и помидорами, нарезанными щедрой рукой женщины, еще не потерявшей надежду устроить свое семейное счастье. Все это уже было попробовано, где-то даже ополовинено, но вовсе не доедено, и капитан рассчитывал вернуться к махровой скатерти-самобранке после завершения главного пункта культурной программы пикника. Этот момент был уже близок, но свалившаяся с неба Ирка все испортила. Колеса ее байка порвали в кровавые лохмотья помидоры, измололи в кашу огурцы и картошку. А потом в лицо капитану и его обомлевшей даме полетело грязное полотенце и следом, забивая глаза, ударила мощная струя песка. Капитан что-то захрипел угрожающим матом, завизжала тетка, но умный Чезет уже аккуратно вынес Ирку на тропу. Всего минуту спустя правильным задним тормозом она остановила мотоцикл в точности там, где ждал ее Толик.
– Что? – спросил он, глядя в ее серые глаза, потемневшие от затопившего их адреналина, и ухмыльнулся. – Трясет? Обосралась?
– Руль, быстро поехали, – ничего не объясняя Толику, Ирка отодвинулась, уступая ему место на сидении. – Быстро!
Толик перебросил ногу, занимая место на Чезете, и тут увидел несущуюся к ним сине-желтую «Ладу» с прищемленным дверью серым лифчиком, мотающимся на ветру из стороны в сторону. За рулем сидел мент в майке и орал что-то неслышное, но от того не менее понятное и грозное. Мент требовал сатисфакции. Следом за машиной пыталась бежать полуголая тетка. Она, не замолкая, пищала: «Петя! Петя! Петя!», – видно, хотела вернуть бюстгальтер, но мент не желал ни замечать ее, ни слышать. Его целью была Ирка.
– Во блин! – выдохнул Руль. – Ирка, держись!
Они сорвались с места, швырнув задним колесом смятый кусок дерна на капот «шестерки».
– На шоссе они нас возьмут! – крикнула Ирка, увидев, что Толик направил Чезет к аллее парка. – Помотай его по ямам и загони в болото!
Но до болота дело не дошло. Коварная парковая тропа проделала с разъяренным ментом тот же предательский трюк, что и с Иркой. Только там, где легкий Чезет просто взлетел в наливающееся тяжелыми облаками небо, «шестерка» пройти не смогла. Не удержав равновесие, она перевернулась, встала на бок, а потом, дико вращая колесами, медленно опрокинулась.
Руль с Иркой выскочили на аллею парка и уже оттуда, сверху, увидели, как боевая подруга помогает своему менту выбраться из перевернутого автомобиля.
– А-а-а-а! – радостно заорал Толик, выжимая газ. – Ну ты чума!
– А ты не знал? – засмеялась Ирка.
Они возвращались, и тугой воздух не давал им говорить, вбивая слова назад в гортани и легкие. Возле кинотеатра «Аврора» мотоцикл попал под дождь, Толику пришлось сбросить скорость, но его все равно трясло от бешенного ощущения полноты жизни, чистого драйва, замешанного на крутом адреналине.
– Помнишь, девочка, гуляли мы в саду! – заорал Толик. – Я бессовестно нарвал букет из роз! Дай бог памяти, в каком это году-у-у, – они мчались по мокрому бульвару Перова к парку «Победа», рассекая пропитанный водой густой и вязкий воздух, – …надрывались от погони сторожа!..
2
В парке их уже ждали. В другую погоду, не будь дождя, например, теплым майским вечером, все сидели бы на остатках раздолбанных скамеек между колесом обозрения и автодромом, гоняя по кругу пару косяков и несколько бутылок казенки. А так – ежились, жались под крышей автодрома, разбившись на несколько компаний, трепали какие-то давние новости, потому что свежих в парке давно уже не было. Парк «Победа» – сонное болото.
Фарца – люди деловые – на этот раз к ним даже не присоединились. Там у каждого свои интересы, да и Ирку они толком не знали. Зато афганцы подтянулись почти полным дембельским составом, и остальная парковая тусовка, оба ее крыла – комсомольские и очеретянские, тоже были здесь.
Тихонько, в стороне от всех, курил Лосось. Его старались не трогать без дела, но давно уже было замечено, что в драках он всегда валит соперника первым ударом. Ни разу не скиксовал. Такой Лосось.
Унтер кривлялся, как обычно, рассказывал анекдоты: «– Видел, телка прошла? – Ну видел. – Она мне улыбнулась. – Улыбнулась? Вспомни, как я ржал полчаса, когда первый раз тебя встретил».
Закрыв из-за дождя колесо пораньше, подошел Серега Белкин. Он обнял Буратино, пожал руки Тощему и Турку, достал забыченную пяточку, угостил друзей.
На полминуты заглянул к ним Иван Багила и, увидев Белкина, протолкался к нему через толпу.
– Серега, ты Вильку не видел сегодня? Мы с ним на шесть под колесом стрелу забивали. А уже половина седьмого.
– Не было его в шесть под колесом, Иван, – уверенно ответил Белкин. – Хочешь, зуб могу дать.
Читать бесплатно другие книги:
