Кондотьер Богданов Дроздов Анатолий

12

Довмонт вошел в сени, слегка прихрамывая. Князь оправился от долгой хвори, однако нога побаливала. Не глядя по сторонам, Довмонт прошел к стулу с высокой спинкой, сел и только затем обвел взглядом собрание. Под хмурым взором притихли и вытянулись ближние бояре, строже стали лица кметов и слуг. Повинуясь властному знаку, подошли и стали за стулом сын, игумен Иосаф и вечевой дьяк. Довмонт кивнул, дьяк вышел вперед и стал оглашать. Довмонт не слушал, князем владел гнев. Месяц как изгнали сборского посадника, а он узнает об этом третьего дня! Понятно, что сборская княжна не спешила хвалиться, но сын-то, сын не сказал… Послушал мать, пожалел хворого отца. Он еще не в гробу!..

Дьяк закончил читать. Довмонт жестом подозвал Казимира. Литвин приблизился и слегка охрипшим голосом начал обвинение. Довмонт не вникал в слова, более наблюдая за лицом крестника. Казимир явно волновался, сбивался, делал паузы. «Не договаривает! – понял Довмонт. – Что ж там было?..»

Довмонт выслушал Казимира третьего дня и тогда же почувствовал мутность истории. Сотня кметов захватила укрепленный Сборск? Как? Крестник лепетал о дьявольской птице, мечущей огонь с неба, о Евпраксии, заключившей сделку с дьяволом. Довмонт не верил. Тридцать третий год он правил в Плескове, бывал в десятках походов, но нигде и никогда не видел дьявола. Казимир что-то скрывал. Где он обретался после захвата Сборска? Почему сразу не прибежал? Крестник уверял: было соромно, отправился в Литву в надежде собрать войско и вернуть Сборск самому. Не получилось… Выглядело правдоподобно, но что-то не вязалось, не нравился Довмонту этот рассказ. Но более гневило князя другое. У него под боком, на расстоянии дневного перехода, случилась кровавая свара за власть. Погибла по меньшей мере сотня кметов. Сотня! В битве Довмонта с литовским князем Герденей погиб один – Антоний, сын Лочков, брат Смолигов. До сих пор памятно. Другие походы Довмонта случались вовсе без потерь. Речь, конечно, не о битве под Раковором, там щедро полили снег кровью. Так ведь схватились с закованными в латы датчанами и немцами. Здесь же свои убивали своих: секли мечами, били стрелами, вешали на стенах…

Сборская распря будила у Довмонта тяжкие воспоминания. Некогда он, в ту пору князь Нальшенайский, поднял руку на коронованного владетеля Литвы. Миндовг забрал у Довмонта жену – единственную и любимую. Она приходилась младшей сестрой жене Миндовга; старшая на смертном одре завещала мужу младшую – чтоб растила ее детей. Миндовг даже не подивился странной просьбе, прямо с похорон и забрал ладушку. Довмонта он не опасался – куда тому против короля! Миндовг ошибся. Литовское войско отправилось на войну с Русью, Довмонт с дружиной под выдуманным предлогом отстал… Миндовг и двое сыновей князя жизнями заплатили за обиду. Но третий сын, который вел войско на Русь, уцелел… Довмонту пришлось грузить на повозки добро, в компании ближних бояр искать защиты в Плескове. Его приняли ласково, поставили князем. Тридцать три года он платит кровью за доверие. Мечом, которым сразил Миндовга, рубит бывших соплеменников и немецких хищников. Безжалостно рубит! Плесков рад, что предпочел иноземного князя русскому. Плесков славит храброго, мудрого и справедливого Довмонта, в церквях возносят молитвы за ревностного строителя храмов и монастырей. Никому нет дела до воспоминаний князя, его тяжких снов. Они приходят только к нему, и в последнее время все чаще. Окровавленные тела на лестницах и переходах – стража Миндовга стояла насмерть, ярость в глазах владетеля Литвы за мгновенье до смертельного удара, перекошенное ужасом лицо жены… Он не тронул ее, но и не забрал. Обесчещенная Миндовгом, она была не нужна, он не смог бы к ней прикоснуться. Родственники и бояре не позволили бы. Они шли за ним, чтоб отплатить за обиду, а не для того, чтоб вернуть подстилку Миндовга…

В последние годы Довмонт все чаще вспоминал жену. Выплывало из памяти юное лицо, большие синие глаза, заплетенные в толстую косу волосы цвета речного песка… Нет ее на свете, Довмонт тридцать лет как женат. Дочь переяславльского князя Димитрия подарила ему сыновей. Мария красива и благочестива, любит мужа и детей, но вспоминается почему-то та, первая…

Князь глянул на Евпраксию. Она слушала Казимира с суровым лицом. Ноздри ее трепетали. «Убила бы, дай ей волю! – понял Довмонт. – За что? Чем так обидел? Сватовством? Кому Казимир помешал? Кого избрала она? Данилу? Чтоб выйти замуж за сотника, положила сотню кметов?» Данило стоял рядом с княжной, Довмонт окинул его тяжелым взором. Если обвинение подтвердится, сотник кончит дни в порубе или на виселице – как вече решит, Евпраксия наденет клобук монашки. Дорого стоила ее любовь, не задумалась о цене. Это у литовской жены Довмонта не было выбора, у княжны был…

Князь перевел взор на спутников княжны. Кроме Данилы перед князем стояли незнакомый Довмонту кмет, высокий, с красивым, несмотря на шрам от ожога, лицом и чернявый немец в круглой шапочке с перьями. Шапку при появлении князя немец предусмотрительно снял. Чуть далее топталась высокая и крепкая баба, судя по одеже, служанка. Эти-то зачем?

Казимир закончил и сделал шаг в сторону. Довмонт указал на княжну:

– Отвечай!

– Я пришла сюда не отвечать, а обвинять! – возразила Евпраксия.

Брови Довмонта взлетели вверх.

– Кого хочешь обвинить?

– Его! – княжна указала на Казимира. – Убийцу сборского посадника князя Андрея! Предателя, задумавшего передать Сборск немцам!

Собрание загудело. Довмонт поднял руку, устанавливая молчание.

– Это тяжкое обвинение! – сказал тихо, но все услышали. – У тебя есть послухи?

Княжна сделала знак бабе. Та подошла и поклонилась князю.

– Неёла, служанка моя, – пояснила княжна. – Расскажи князю, Неёла!

– После того как князь сбежал из Сборска, – Неёла показала на Казимира, – я прибиралась в ложнице, где он жил. Он все бросил, ничего не взял. В его сумке нашла…

– Что?

– Вот! – Евпраксия показала стеклянный флакон в кожаном чехле. – Это смертное зелье! Мы добавили в питье собаке – издохла. Можем и твоей, князь, дать для поверки. Мой отец умер, как потрапезничал с Казимиром с глазу на глаз. Накануне был крепок и не хворал.

Довмонт глянул на крестника.

– Это не мое! – крикнул Казимир. – Сама подбросила! И бабу свою научила!

– Прямо здесь поклянусь, перед владыкой! – сказала Евпраксия. – Неёла тоже.

– А ты поклянешься? – спросил Довмонт у Казимира.

– Да! – облизал тот губы.

Довмонт нахмурился – дело принимало плохой оборот. Если обе стороны поклянутся, как определить виновного? Кто из двоих солжет перед Богом? Вчерашний язычник или влюбленная княжна? Оба могут. «Почему Казимир сразу поверил, что в посудине яд? – подумал Довмонт. – Почему не попросил поверки? Княжна могла обмануть. В Сборске трудно найти нужный яд, да и в Плескове поискать. На Руси не принято травить князей, здесь их режут – как и в Литве. По ядам немцы мастера…»

– Приведите собаку и сыщите травника! – велел Довмонт.

Ближний кмет рванулся из сеней и скоро явился с псарем. Тот вел на поводке старую суку. Довмонт мысленно одобрил: поняли правильно, доброго пса жаль. Псарь отдал поводок кмету, поставил на пол плошку, налил в нее из фляжки светло-желтой жидкости.

– Мед! – пояснил князю. – Ласка любит! Глазами плохо видит, но чует добре.

Сука и вправду волновалась, тянулась к плошке, натягивая поводок.

Довмонт глянул на княжну. Та вытащила из флакона пробку, плеснула в плошку.

– Отпускай! – велел князь.

Ласка подбежала к плошке и стала жадно лакать. Люди в сенях смотрели на нее с острым любопытством. Сука вылакала плошку до дна, облизала дно и улеглась на пол, примостив голову на лапы. Довмонт глянул на княжну.

– Не торопись, князь! – сказала Евпраксия. – Зелье хитрое.

Протекла минута, другая, пятая… В сени влетел запыхавшийся травник. Долговязый, в длинной рясе с пояском, он с порога поклонился князю. Довмонт сделал знак подойти.

– Что за зелье?

Травник плеснул из флакона в руку, растер жидкость ладонями, понюхал, затем лизнул.

– Добрая трава! – сказал радостно. – Здесь не растет. Издалека привозят. От сердца помогает. Настоять в кипятке и добавить в питье пять капель…

– А ежели больше? – спросил Довмонт. – Плеснуть не считая?

– Сердце заколотится и станет худо. Молодой, может, и отлежится, а вот старому не встать…

– Глядите! – крикнул кто-то, указывая на суку.

Все повернули головы. Ласка лежала на боку, вытянув лапы. Подбежавший псарь потрогал суку, заглянул в пасть.

– Издохла! – объявил громко.

– Твой пес тоже был старым? – спросил Довмонт у княжны. Евпраксия кивнула. Князь глянул на травника: – Что скажешь о посуде?

– Немецкая работа! – сказал травник, вертя в руках флакон. – В Плескове не купишь.

Довмонт глянул на Казимира, тот нервно облизывал губы. Княжна не солгала, понял Довмонт, она имела право на месть. За смерть отца вырезают род врага. Однако Казимир поклянется, и судить придется княжну.

– Ты говорила о предательстве? – спросил Довмонт Евпраксию. – Поведай!

– Казимир убил моего отца, чтоб передать город ордену.

– Лжа! – отчаянно крикнул литвин.

– Он привел в Сборск роту немецких наемников.

– Я нанял их на свои деньги! Чтоб защищать город!

– Здесь стоит капитан наемников, княже! Спроси его!

Чернявый немец с круглой шапочкой в руках вышел вперед и поклонился Довмонту.

– Как зовут? – спросил князь.

– Конрад.

– Кому служишь?

– Кондотьер Богдан! – наемник указал на кмета с красивым лицом. – Я приносить ему присяга после того, как князь Казимир бежать из Сборска.

– Почему Богдану?

– Он брать меня в полон.

– Кому служил до Богдана?

– Ордену.

– Казимир говорит, что ему!

– Солдаты земли Швиц служить тому, кому присягать. До Богдана я присягать ландмейстер ордена Святой Девы Марии.

– Он послал тебя в Сборск?

– Так!

– Что велел?

– Служить князь Казимир и ждать войско ордена.

– Лжа! – закричал Казимир.

– Я присягать! – насупился Конрад и указал рукой. – Этот монах!

– Он еретик, княже! – завопил Казимир. – Как можно верить его клятве?

– Сам еретик! – обиделся Конрад. – Вот! – он вытащил из-за ворота серебряный крест. – Я верить в Господь наш Иисус Христос, я молиться ему. Я креститься не так, как вы, но Бог наш един. В кого верить ты, Казимир? Ты бежать из города и бросить свой солдат. Трус! – Конрад плюнул. – Я лучше сидеть в чистилище, чем служить тебе!

– Владыка! – повернулся Довмонт.

Иосаф подошел и встал перед наемником.

– Клянешься ли ты перед лицом Господа нашего, что сказал правду? – спросил звучным голосом.

– Клянусь! – подтвердил Конрад, перекрестился и поцеловал крест.

Довмонт глянул на Казимира. Литвин был бледен, нижняя челюсть дрожала. Можно не спрашивать.

– В поруб его! – велел Довмонт. – До суда веча!

В сенях стало тихо. Князь Плескова волен в своем суде, но к смерти приговаривает только вече. Казимир побледнел и растерянно глянул на Довмонта. Подскочившие кметы сняли с него пояс с кинжалом, завернули руки за спину.

– Господин! – взмолился Казимир по-литовски. – Пощади! Я все расскажу!..

Довмонт не отозвался. Князя мучил стыд. Голова седая, а не распознал предателя… Будут за глаза злословить! В лицо сказать не посмеют, побоятся, а за спиной шепнут… Из-за Казимира другим перебежчикам не станет веры. У ливонского ордена два смертельных врага – Литва и Русь. Потому вытолкнутые родовой распрей литвины бегут на Русь, обоснованно рассчитывая на приют. Больше не приютят. Теперь всякий знает: литвин служил ордену. Казимира не забудут. По смерти Довмонта вече призовет в Плесков русского князя. Сыновьям не получить города…

Казимира увели. Довмонт сделал знак Евпраксии подойти.

– Хотел дать тебе доброго мужа, а вышло – погубил отца, – сказал сокрушенно. – Прощаешь ли ты меня?

– Прощаю! – сказала княжна тихо. – Ибо не ведал ты, что творил.

– Тогда слушай мою волю! Сумела отбить Сборск, сумей и сохранить! Будешь в нем посадницей! (В сенях зашумели…) До Рождества. За это время найди себе доброго мужа. Раз я не сумел, ищи сама. Выберешь доброго воина, сделаю посадником. Выберешь тихого, дам приданое и дом в Плескове! Захочешь уехать в другие земли – препятствовать не буду. Сгода?

– Спаси тебя Бог, княже! – сказала Евпраксия.

Довмонт встал и обнял ее.

– Бог не дал Андрею сына, но дочку послал боевую, – шепнул в ухо. – За Давыда моего пойдешь?

– Избрала уже! – ответила княжна.

– Тогда зови на свадьбу! – улыбнулся Довмонт. – Посаженым отцом, – он отпустил княжну и подозвал немца. – Видел вас в поле, – сказал, разглядывая наемника, – крепко стоите! Будешь сражаться за Русь?

– Кондотьер решать! – ответил Конрад.

– Какой с ним уговор?

– Служить до Рождества Богородицы.

– Что так мало? У Богдана нет серебра?

– Он не давать нам серебро, велеть отслужить свой выкуп.

Довмонт мгновение смотрел изумленно, а затем захохотал. Собрание поддержало. Громкий смех прокатился по сеням и замер в переходах.

– Сколько живу, не слышал, чтоб наемники служили за выкуп! – сказал Довмонт. – Ай да Богдан! Слушай меня, Конрад! Если кондотьер не захочет ряд продлить, приходи в Плесков! Сговоримся!

Конрад поклонился.

– Суд окончен! – объявил Довмонт и кивнул вечевому дьяку: – Запиши!

– Погоди, княже!

Довмонт удивленно посмотрел на Иосафа. Игумен выступил вперед.

– Ты осудил клятвопреступника и убийцу по делам его, – сказал игумен, – однако оставил без разбора обвинение в колдовстве.

– Казимир восклепал на княжну!

– Клятвопреступнику веры нет, – согласился Иосаф, – но отец Пафнутий из Сборска донес мне о скверне. Чтоб вернуть город, княжна вошла в сговор с волхвом по имени Богдан. Это его ты только что хвалил. Волхв прилетел на громадной птице, плюющейся огнем и поражающей люд клекотом. Птица убила кметов Казимира на стенах города и плюнула в ворота. Те растворились, княжна с кметами ворвалась в Сборск и захватила его. Княжна вправе мстить за смерть отца и прогнать из города клятвопреступника, но звать на помощь чародея – преступление перед Богом!

Довмонт хмуро глянул на Евпраксию. Та смешалась.

– Дозволь мне, княже! – Богданов выступил вперед. – Если владыко обвиняет меня в чародействе, мне и отвечать. Так?

Довмонт посмотрел на Иосафа, тот кивнул.

– Вот! – Богдан вытащил из-за ворота медный крест на шнурке. – Разве чародеи носят кресты?

– Слуги дьявола хитры! – возразил игумен. – Некоторые, особо сильные, могут носить кресты и выдавать себя за христиан. Другие и в церковь Божью ходят, а дома волхвуют.

– А с чего ты взял, что я волхв?

– Ты летаешь на птице! Разве это не от дьявола?

– Отец Пафнутий спрашивал меня о том. Не доносил он тебе мой ответ?

Иосаф покачал головой.

– Повторю, что ему сказал. Глянь в окно, владыка! У пристани стоят корабли. Человек не может плавать как рыба, но плавает! Разве те, кто это делает, чародеи? Или волхвы?

– Эти корабли делали люди. Они неживые.

– Моя птица такая же. Из дерева, железа и полотна. Можешь сам убедиться – мы привезли ее! Она за городом спрятана, чтоб не будоражить люд. Хочешь глянуть?

– Седлать коней! – поспешно велел Довмонт.

Когда кавалькада из нескольких десятков всадников прибыла на берег реки Великой, то увидела наемников, охранявших копну сена. Эту «копну» доставили к Плескову уже привычным путем – на плоту. По знаку Богдана солдаты раскидали сено, взору князя и свиты предстала птица с двойными крыльями. Вздох удивления прошелестел в окружении князя. Богдан спрыгнул с коня и подошел к самолету.

– Гляди, владыка, дерево! – он похлопал по фюзеляжу. – Полотно! – он коснулся крыльев. – Железо! – Богдан взялся за цилиндр мотора.

Довмонт слез с коня, подошел. Осторожно коснулся ладонью крыла, затем двинулся вдоль самолета, трогая и щупая. Следом, как по команде, устремилась свита. От напора любопытных рук «По-2» закачался, но устоял. Лейтенант бдительно следил, чтоб от самолета ничего не оторвали. Обошлось. Никто не заглянул под фюзеляж, где на направляющей висел последний «эрэс». Бомбы Богданов решил не брать, а вот «эрэс» захватил – на всякий случай.

– Как она плевалась огнем? – спросил Иосаф.

Лейтенант снял «ДТ» и дернул за рукоятку перезаряжания – на траву упал патрон. Отдав пулемет подбежавшей Ане, лейтенант поднатужился и вывернул пулю из гильзы. Аня поднесла глиняную плошку, лейтенант высыпал порох на дно. Повинуясь знаку, кмет Данилы поднес тлеющий трут. Богдан кинул его в плошку. Порох пыхнул ослепительным пламенем.

– Смертные зелья бывают разными! – сказал Богдан. – Одни надо выпить, другие засунуть в железную палку и поджечь. Вот и огненный плевок. Эту птицу делали люди.

– Немцы? – спросил Довмонт.

– Русские!

– Далеко?

– За горой Уралом.

– Не ведаю такую! – сказал Довмонт. – Далеко Русь разбрелась.

– Как она летает? – встрял Иосаф.

– Покажу! Не хочешь со мной?

К удивлению лейтенанта, игумен кивнул. Богданов помог ему забраться в кабину штурмана (под рясой Иосафа оказались обыкновенные порты, заправленные в стоптанные сапоги), пристегнул ремнями. Попросив ничего в кабине не трогать, лейтенант перебрался в кабину пилота. По его знаку Аня провернула винт. Готовый к запуску мотор выстрелил выхлопными газами и заревел. Отступившие назад гости подались еще далее. «По-2» побежал по лугу и взлетел. Богданов плавно набрал высоту и на малой высоте направился в сторону от Плескова – не следовало будоражить город. Над рекой он сделал круг и пошел на снижение. Самолет приземлился и покатил к ожидавшим его людям, те отпрянули. «По-2» остановился. Богданов помог Иосафу отстегнуть ремни, но из кабины игумен выбрался сам. Подошли князь со свитой. Они во все глаза смотрели на игумена.

– Велика и обильна Русская земля! – торжественно сказал Иосаф. – Зело украшена лесами, реками и полями. Потому так много врагов, алчущих ее богатств. – Он повернулся к Богданову. – Долетит ли до Иерусалима птица твоя?

– Нет! – сказал Богданов.

– А до Киева?

Лейтенант покачал головой.

– Ну, в Новгород?

Богданов прикинул расстояние, количество бензина в баке и еще раз покачал головой.

– Не от дьявола творение это! – заключил Иосаф. – Хитер враг человеческий, да хвастлив – гордыня им владеет. Коли б от дьявола была птица сия, то слуга его непременно похвалился бы. Тут бы я его и поймал! Богобоязненный человек силы свои соизмеряет, гордыню гонит. Благословляю тебя, чадо!

Богданов поклонился и поцеловал крепкую длань игумена.

– Отблагодарили тебя за Сборск? – спросил Довмонт пилота.

– Я не просил благодарности.

– Ну, так я награжу! – князь отвязал от пояса кожаный кошель. – Прими!

«Служу Советскому Союзу!» – едва не сказал лейтенант, но вовремя спохватился. Взял кошель и поклонился.

– Перебирайся в Плесков! – предложил Довмонт. – Сотником сделаю, жалованье дам. Мне такая птица надобна.

Богданов колебался мгновение. От Сборска до Плескова тридцать километров по прямой. Ровно на столько же дальше от места, где они провалились в прошлое.

– Не прогневайся, князь, но останусь в Сборске. По нраву мне там. Коли понадоблюсь, прилечу. На птице моей это мигом!

Довмонт нахмурился и внезапно поймал взгляд Евпраксии. Та смотрела на Богдана влюбленными глазами. «Так вот кого избрала! – понял князь. – Вот какая награда Богдана ждет! Ладно! Как сыграют свадьбу, обоих – в Плесков! Условием поставлю! По Богдану видно, что не князь он, из кметов. Захочет княжну – подчинится! А в Сборск посадник найдется…»

– Быть по сему! – сказал Довмонт и, прихрамывая, пошел к коню.

Гости из Сборска провожали кавалькаду взглядами, пока та не скрылась в балке.

– Ох! – сказала княжна и прижала руку к сердцу. – Обошлось!

– Все хорошо, Проша! – шепнул Богданов и, пользуясь тем, что Данило отошел, сжал ей руку. – Ты молодец! Умница!

– Это ты молодец! – возразила княжна. – Я женщина!

Богданов засмеялся:

– Держалась по-богатырски! Одолели врага в битве, одолели и в суде. Надо бы отметить!

– Нам отвели горницы в княжьих хоромах, – сказала княжна, – после полудня князь звал на пир.

– Тогда пройдемся по Плескову! – предложил лейтенант. – Очень хочу город посмотреть… Ане обновок купим! – Богданов подмигнул штурману. – Она самолет подготовила, с плошкой сообразила.

– Нет сил! – сказала княжна. – До сих пор ноги дрожат. Поеду в хоромы, прилягу!

Она ускакала с Данилой, Богданов подозвал Конрада. Развязал кошель и насыпал в ладонь наемника горсть серебра.

– Угости солдат! Гляди только, чтоб не перепились! Завалите самолет сеном и сторожите!

– Приезжай к нам! – предложил Конрад. – Что тебе эти хоромы? Не будет тебе там перины! Кинут на пол суконную кошму с блохами, на которой собака лежала, не уснешь. Душно, блохи кусают… Приезжай! Лето, тепло, погода ясная… Выпьем пива, ляжем на сено и будем глядеть на звезды! Они здесь такие, как в земле Швиц, только ближе.

– Да ты, гляжу, поэт! – засмеялся Богданов. – Вкусно уговариваешь!

Он подозвал Аню и рассказал о предложении наемника.

– Я как вы! – сказала штурман.

– Договорились!

Богданов вскочил в седло подведенного коня, наклонился и подхватил Аню под мышки. Штурман взвизгнула, но, оказавшись на холке жеребчика, успокоилась. Богданов обнял ее левой рукой, правой взялся за повод. Аня прильнула к нему и вцепилась в пояс.

– Как стемнеет, жди! – крикнул Богданов Конраду.

Наемник кивнул. Никто из них не догадывался, что этим вечером они не увидятся. Что встреча произойдет позже и будет отнюдь не радостной.

13

Богданов привязал жеребца к коновязи торга и помог Ане спрыгнуть на землю. Возле коновязи прохаживался сторож – здоровенный детина с дубинкой в руке. Он окинул гостей внимательным взглядом, но ничего не сказал. «Запомнил людей и жеребца! – понял Богданов. – Коня не уведут».

Торг размещался за стенами Довмонтова города – новейшей пристройки к древнему Крому – и расположился между ним и посадом. По пути Богданов с любопытством смотрел по сторонам, не удержался и заехал в старый город. Этот Плесков нисколько не походил на знакомый ему с детства Псков. Другие дома; улицы, бегущие совершенно в других направлениях. Ни каменного Крома, ни могучих каменных стен… Улицы узкие, мощенные деревом – бревнами или плашками, на окраинах и вовсе не мощенные. Деревянные строения обнесены высоким тыном – даже с коня во двор не заглянешь. Там, где стоял родной дом Богданова, совсем не было строений – болото за высокими деревянными стенами. Даже реки были другими. Глубокая Великая и даже извилистая Пскова оказались шире и полноводней. Из знакомых зданий имелся только Троицкий собор, но и он выглядел иначе. Но все же это был его город – многолюдный, шумный и красивый.

Они ступили на торговую площадь и пошли вдоль рядов, заваленных товарами. На них обрушился гул сотен голосов. Кричали купцы, расхваливая товар, шумно торговались покупатели, пахло свежеиспеченными пирогами, медом. Аня остановилась возле прилавка с зеркалами. Они представляли собой полированные пластинки серебра или меди в деревянной, серебряной и медной оправе. Молодой купец с жидкой бороденкой на круглом подбородке стал расхваливать товар. Ане приглянулось серебряное зеркальце на деревянной подставке. Конструкция позволяла снять зеркальце с подставки или же смотреться, сидя за столом.

– Сколько? – поинтересовался Богданов.

Купец назвал цену, Богданов немедленно уполовинил. Купец начал горячиться и хвалить товар, Богданов слушал невозмутимо: успел ознакомиться с местными нравами. Видя, что красноречие пропадает даром, купец сбавил цену. Богданов чуть поднял свою. По рукам ударили не скоро, но по виду купца было видно: не проторговался. Зеркальце перешло к Ане, и тут же выяснилось, что носить его в руках неудобно. Пришлось купить сумку: из воловьей кожи, украшенную плетеным узором, красивую, прочную, на удобном ремне через плечо. Без торга сумку, естественно, не отдали. Богданову эта канитель надоела. Он пересыпал в кошель Ани горсть серебра и попросил свои ленты-бусы выбирать самостоятельно. Договорились встретиться спустя короткое время (часов ни у кого не было) у коновязи.

Освободившись от спутницы, Богданов быстро пошел вдоль рядов, разглядывая товар. У него не было определенной цели – любопытствовал. У прилавка с ножами задержался. Перебрал, примерил к руке – не понравились. Сталь лезвий даже на беглый взгляд мягкая, рукоятки простые или же богатые, но неудобные. Продавец заспорил, Богданов достал из ножен свой «золинген». Купец осторожно взял, рассмотрел, поцокал языком и немедленно предложил купить. Богданов отказался и забрал нож.

Он повернул к коновязи, когда кто-то взял его за рукав. Богданов оглянулся: Путила!

– Богатырь ищет земляное масло? – сказал купец льстиво. – Есть бочка вельми доброго.

– Далеко? – спросил Богданов, соображая, успела ли Аня с покупками.

– Рядом! – заверил купец. – Идем!

«В случае чего подождет! – решил Богданов. – Договорюсь, чтоб доставили в княжьи хоромы – и назад!»

Путила свернул в проулок, затем второй… «Так и заплутать недолго!» – думал Богданов, поспешая за Путилой. Они миновали посад, прошли берегом и оказались на пристани. Путила указал на приземистое строение за высоким тыном:

– Здесь!

Они вошли в калитку и направились к строению. Вокруг не было ни души. «Странно! – подумал Богданов. – С какой стати все попрятались?» Они подошли к двери. Купец отступил, пропуская летчика внутрь. «Склад, наверное», – подумал Богданов, склоняя голову перед низкой притолокой. Больше ничего подумать не успел. Что-то мелькнуло в полумраке, и в голове Богданова будто взорвалась граната…

Купив лент и материи на юбку, Аня направилась к коновязи. Богданова там не оказалось. Аня потопталась возле мышастого, скормила ему остаток пирога (не удержалась, купила!), потрепала жеребца по шее. Мышастый довольно фыркнул и положил ей голову на плечо. Аня оттолкнула попрошайку, оглянулась. В этот момент к ней подскочил юркий малый.

– Ты девка Богдана? – спросил, бегая глазами.

– Я! – ответила Аня с внезапным предчувствием нехорошего.

– Он подрался, голову ему разбили, – торопливо выпалил малый. – На улице лежит! Там! – малый указал рукой. – Просил тебя позвать. Худо ему!

– Идем! – велела Аня, машинально сдвигая кобуру пистолета на живот.