Путь России. Новая опричнина, или Почему не нужно «валить из Рашки» Делягин Михаил
В частности, с демографической точки зрения дело заключалось в принципиальном отличии отношения к своему народу в нашей стране и в фашистской Германии.
Помимо прочего, там убивали чужих или тех, кого считали чужими, а у нас – своих. И вызванное этим внутреннее ожесточение общества отражалось на всем, в том числе и на демографической политике государства: стимулирование рождаемости было прежде всего связано с запретом абортов.
В Германии же к вопросу подошли как положено – комплексно. В частности, любой немецко-фашистский солдат получал регулярный отпуск с фронта домой. В каком бы пекле он ни находился, кроме окружения, он регулярно приезжал в отпуск, чтобы вспомнить, за что воюет. Соответственно, у него была возможность оставить потомство.
У нас же увольнение было редчайшей наградой, обычно отпуск давали по ранению. И до сих пор так – и в мирной армии отпуск является скорее наградой, чем нормой жизни.
У немцев не только дороги были лучше – у них была рациональной и продуманной вся демографическая и связанная с ней социальная политика. Ведь Веймарская республика двадцатых годов, из-за которой отчаявшаяся Германия дала власть Гитлеру, – это деградация, вымирание и отчаяние вполне в стиле сегодняшней России. И от этого вымирания и отчаяния они сумели очень быстро, почти мгновенно перейти к уверенному демографическому приросту.
Это очень важно: мы просто не знаем многих деталей внутреннего устройства немецкого общества того времени. А в нем существовала серьезная и весьма эффективная государственная политика поддержки рождаемости и весьма эффективной помощи матерям.
Омерзительная нацистская идеология и практика, абсолютно неприемлемые, антигуманные методы вроде фактического разрешения многоженства для эсэсовцев, чудовищные зверства, превращенные в норму жизни, не должны заслонять от нашего взгляда многое другое, доказавшее свою эффективность и нуждающееся как минимум в изучении, а во многом – и в заимствовании (естественно, без нацизма). Закрывать на эту потребность глаза – значит уподобляться сталинским палачам, бросавшим людей в лагеря за простое воспоминание о том, что в Германии хорошие дороги, а в деревнях каменные дома. В социальном плане, в плане социализма в фашистской Германии были найдены и вполне рациональные решения, которые, в частности, обеспечили демографическое выживание немецкого общества после его поражения в войне.
А непосредственной причиной быстрого экономического восстановления после войны стала реализация плана Маршалла, по которому всю несоциалистическую часть Европы сразу после Второй мировой войны буквально залили американскими деньгами.
Огромные кредиты предоставлялись на развитие на льготных условиях в совершенно прозаичных, прагматических целях: чтобы коммунизм не прошел.
На самом деле для нас это страшная и постыдная страница истории, потому что у нашего руководства было понятное ожесточение к немцам, да и сама наша страна лежала в руинах, – и потому Восточной Германии Советский Союз и мог, и хотел помогать лишь ограниченно. Поэтому по отношению к ней проводилась жестко монетаристская, либеральная социально-экономическая политика в стиле господ Гайдара, Илларионова и прочих – примерно то, что у нас было в девяностых годах. А в Западной Германии проводилась политика кейнсианская, когда экономике предоставляются необходимые для развития средства, стимулируется спрос, на современной основе восстанавливается инфраструктура и т. д.
Положение Восточной Германии было усугублено тем, что 11 миллионов немцев, изгнанных из западных областей Польши и Чехословакии, первоначально легли тяжелым социальным бременем в основном именно на нее.
Между прочим, эти 11 миллионов являются примером самого массового насильственного переселения народов за всю историю человечества. Об этом неплохо было бы помнить тем, кто с пеной у рта обвиняет Сталина в переселении крымских татар, чеченцев и некоторых других народов Северного Кавказа.
После войны в цивилизованной и гуманистичной Европе происходили вещи, невозможные даже в сталинском Советском Союзе (что, конечно, ни в коем случае не оправдывает сталинские репрессии), кажущиеся беспросветной, невероятной дикостью и жестокостью.
В тишайшем Лихтенштейне коллаборационистов, то есть сотрудничавших с гитлеровцами, в том числе порой во вполне безобидных формах, использовали для разминирования минных полей.
В нашей стране власовцы сидели 25 лет, а на деле часто меньше, и у нас до сих пор есть кое-где не разминированные со времен войны минные поля, но такого не было и, при всем ожесточении войны, такое не могло даже прийти в голову. Не буду говорить о других деталях – просто хочу зафиксировать, что мы должны понимать практику тех или иных даже зверств, исходя не из сегодняшней, а тогдашней картины мира и норм поведения, и понимать при этом серьезные культурные различия.
Даже в политике все ведь было очень зыбко, и на рубеже тридцатых и сороковых мы вполне могли оказаться в положении войны не с одной гитлеровской Германией, а со всей западной цивилизацией, включая Англию, Францию, США и Японию. И когда нашу страну обвиняют в отношениях с Гитлером и пакте Молотова-Риббентропа, давайте не будем забывать, что обвинения эти выдвигаются наследниками тех, кто долгие годы науськивал Гитлера на нашу страну и в блаженных мечтах грезил о нашей боли и наших трагедиях.
Не будем забывать, что прямой причиной пакта Молотова-Риббентропа был Мюнхенский сговор, в результате которого Англия и Франция пытались натравить Гитлера на нас «прямо сейчас», а тот решил взять паузу на захват ресурсов Франции, и это дало нам некоторую передышку…
Возвращаясь к Восточной Германии: из-за крайне нерационального хозяйствования, оборачивающегося социальными бедствиями, в июне 1953 года там вспыхнуло восстание: люди просто не могли больше жить, придавленные монетаристской политикой. Свою роль сыграла и денацификация, которая в Восточной Германии, в отличие от Западной, была проведена весьма последовательно. В результате бывшие офицеры СС оказались интегрированы в рабочие коллективы, которые они в ряде случаев смогли подчинить своей воле.
В Западной же Германии денацификация была крайне ограниченной. Многие структуры фашистского государства были восстановлены практически без изменений – например разведка, – и это способствовало стабилизации как хозяйства, так и всего общества. Так, главный финансист Гитлера – Ялмар Шахт, полностью оправданный Нюрнбергским трибуналом, был главой собственного банкирского дома и умер девяностолетним, окруженный всеобщим уважением.
Надо сказать, что Советская армия при подавлении упомянутого восстания проявила мягкость и гуманизм. По всей стране было убито немногим более сорока человек, включая казненных по приговорам судов. Этот гуманизм признали не только представители американского, английского и французского государств, которые во многом стимулировали массовые протесты, но даже и западные немцы.
Подводя итог, следует зафиксировать: экономическое возрождение Западной Германии (да и Японии) из пепла войны было вызвано прежде всего тем, что США – главный выгодоприобретатель обеих мировых войн – очень серьезно вкладывались в них именно как в форпосты, противостоящие Советскому Союзу.
Существенно и то, что демократические институты в этих странах были насаждены американцами и, надо отдать должное, весьма способствовали развитию экономики. Кстати, американские гарнизоны до сих пор остаются на территории Японии и Германии.
Помня и отмечая самый святой наш праздник – День Победы – и понимая, что нам предстоит еще много узнать грустного и тяжелого про свою историю, мы должны учиться отделять неизбежную в условиях глобальной конкуренции клевету от действительно имевших место трагических событий.
Это нужно потому, что историческая память народа – основа его самоидентификации и, соответственно, его жизнестойкости.
Справка
«Переосмысление истории» – способ стирания РОССИЙСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ НАШИМИ КОНКУРЕНТАМИ
Выступление председателя партии «Родина: здравый смысл (РЗС)» Михаила Делягина на международной конференции по осмыслению военной и послевоенной истории. 11 июня 2010 года, Гамбург (Германия)
Уважаемые коллеги!
К сожалению, история является способом поиска и постижения истины только для ограниченного круга добросовестных и профессиональных ученых. Для общества в целом, не говоря о политиках, история есть главный инструмент работы с идентичностью – как своей, так и чужой. Это способ создания идентичности, ее трансформации, но и ее разрушения, ибо сегодня глобальная конкуренция ведется не для достижения военных или экономических побед: они могут быть признаны лишь промежуточными результатами.
Критерий отделения истории как науки от истории как пропаганды весьма прост: как только мы отказываемся оценивать исторические события исходя исключительно из правил и норм, – как писаных, так и неписаных, – которые действовали в момент и в месте совершения этих событий, как только мы начинаем судить вчерашний день исходя из ценностей дня сегодняшнего, мы тем самым перестаем заниматься наукой и начинаем заниматься пропагандой, перестаем искать истину и начинаем трансформировать идентичность – свою или чужую.
Именно этот процесс идет сейчас в отношении нашей страны, нашего народа. Участники глобальной конкуренции осознали, что у побежденного мало забрать деньги и даже территории – он сможет возродиться и вернуть свое обратно. Единственной надежной гарантией победы в глобальной конкуренции является полное уничтожение побежденного.
Разумеется, не физическое: как показал прошлый пример попытки такого рода, предпринятой Гитлером, это слишком хлопотно и провоцирует слишком серьезное сопротивление.
Уничтожение побежденного сегодня – это уничтожение, стирание его идентичности, которое ведет либо к полному перевариванию побежденного, его ассимиляции (достаточно вспомнить славян, некогда населявших Пруссию), либо к его варваризации и надежному погружению в самоубийственный хаос (примеры – Югославия 90-х годов и современный Ирак).
Первый и главный шаг к уничтожению идентичности – переписывание истории, ее замена на унижающую побежденного, заставляющую его бесконечно каяться за все, в чем он виноват, и в особенности за то, в чем он прав.
Это именно то, что пытается сделать с Россией сегодняшний глобальный управляющий класс, «новые кочевники», и его многочисленная либеральная обслуга.
Сегодня российская идентичность в том виде, в котором она вообще существует, является советской: за два десятилетия разграбления и разложения страны никакой общей идентичности не было сформировано, и это естественно: у палачей, воров и их жертв в процессе грабежа и уничтожения просто не может сформироваться единая идентичность.
Поэтому попытки разрушения советской идентичности являются попытками уничтожения российской идентичности, попытками уничтожения самой России и именно так и воспринимаются современным российским обществом.
Ошибочно думать, что речь идет лишь о пересмотре трактовок и оценок; мы сплошь и рядом сталкиваемся с прямым и злонамеренным искажением давно уже доказанных и прочно вошедших в добросовестный научный оборот фактов.
Простой пример: я привык с величайшим уважением относиться к обществу «Мемориал». Хотя я не могу разделить их однобокого, оскопленного отношения к истории, я понимаю, что это отношение вызвано историческими же причинами, включая личные, и в определенной степени отражает если и не историческую, то социопсихологическую картину нашего общества. И вот на «Эхо Москвы», прославившемся тем, что приглашенный им эксперт по фондовому рынку обнаружил указанный рынок в Северной Корее и даже обещал публично продемонстрировать его котировки, выступает один из руководителей «Мемориала» и уверенно заявляет, что Сталин репрессировал полтора миллиарда человек – почти в десять раз больше населения тогдашнего Советского Союза! Корреспондент искренне изумляется, она привыкла к другим показателям вроде 60 млн расстрелянных или 20 млн одномоментно сидевших в ГУЛАГе (что превышает реальность более чем на порядок), – однако руководитель «Мемориала» твердо называет полтора миллиарда репрессированных.
Детский вопрос: чего стоят остальные показатели, не говоря о причинно-следственных связях, описываемые этими скрывающимися под масками историков пропагандистами?
Еще в 2001 году я впервые услышал на серьезной международной конференции, кстати, из уст представителя Германии, тезис о том, что Россия-де никогда, ни разу за всю свою судьбу не сыграла в истории Европы никакой позитивной роли.
Даже здесь и сейчас нам в весьма профессиональном докладе пришлось выслушивать указания на пакт Молотова– Риббентропа без всякого указания на всецело обусловивший его Мюнхенский сговор! Коллеги, требовать от России покаяния без аналогичного требования в адрес остальных участников тогдашней политики, как минимум Франции и Великобритании, в лучшем случае недобросовестно, и историк – кстати, в отличие от пропагандиста, – не может этого не понимать.
Даже здесь и сейчас нам приходится в другом профессиональном докладе слышать исключительно о жертвенности, но никак не о героизме советского народа! Это прекрасно укладывается в общую тенденцию, является простой подготовкой заявлений разного рода латыниных о том, что русский человек может быть только жертвой, а никак не героем, а героем может быть лишь тот, кто убивает русского человека!
Самые разнообразные силы объединились сегодня в крестовом походе против нашей истории. В едином клокочущем потоке слились либеральные фундаменталисты, националисты и сепаратисты всех мастей, ненавидящие свою страну лжепатриоты и даже часть священников.
Последних, правда, понять легче, чем, например, пляшущих на костях своих предков лжепатриотов: начальный этап советской истории сопровождался репрессиями против религий, а завершающий – сдерживанием их развития. Однако и им неплохо было бы предложить отказаться от советского и даже конкретно сталинского наследия полностью, а не частично, и на деле, а не на словах. В конце концов, если революция – абсолютное зло, почему бы не вернуть руководство церкви в то состояние, в котором оно пребывало в благословенном для некоторых царизме, до революции, – в состояние, по сути дела, департамента в составе Министерства юстиции? Минюст, уверен, возражать не станет…
Отрицающий советскую историю, в том числе и в силу ревности – по той причине, что она была внецерковной, – полностью лишает самого себя возможности понять эту историю, а также осознать ее центральное место – ключевой этап Второй мировой, Великую Отечественную войну. Для человека воцерковленного есть выход: он может с чистой совестью назвать победу советского народа (который, как и сейчас, хранит в себе Бога, но лишен церкви – хотя и по иной причине) «чудом», однако для человека, претендующего на познание мира, на логику, и тем более для исследователя, этот подход выглядит несколько странным.
Что поделать: оскопление естества мстит за себя всегда – не только в физиологии, но и в интеллектуальной сфере, и в исторической тоже.
Центральный тезис сегодняшнего переписывания истории – «Сталин хуже Гитлера». Его лживость очевидна: при всех своих недостатках и пороках сталинцы никогда не планировали уничтожение целых народов. Даже тех, кто прямо и открыто воевал с ними, бил их в спину, в массовом порядке переходил на сторону врага, – даже эти народы ссылали, но не пытались уничтожить, так что старые представители некоторых из этих народов прямо указывали, что высылка спасла их как народ от уничтожения в результате мести соседей.
Между тем гитлеровцы – и это доказано с безупречной юридической точностью – планировали полное уничтожение целых народов, и отнюдь не только еврейского: он просто был первым в списке…
Помимо общего стремления унизить наших отцов и дедов, лишить нас гордости за прошлое и тем самым разрушить идентичность нашего народа, тезис «Сталин хуже Гитлера» призван снять с либералов ответственность за кошмарную социально-экономическую политику последних 20 лет. Когда люди вроде Латыниной прямо и ясно указывают, что во всех сегодняшних бедах виноват Сталин, они точно так же перекладывают ответственность с себя и своих единомышленников на тех, кто не может ответить, как коммунисты валили все, что взбредет в голову, на царский режим. Еще в начале 1980-х в моей школе термин «родимые пятна капитализма» употреблялся без тени иронии – хотя капитализма не было уже три поколения. А советская статистика очень любила сравнивать все показатели с 1913 годом, валя плохое состояние сельского хозяйства на царя точно так же, как нынешние либералы валят плохое состояние страны на Сталина.
Мои родители – это мои родители, и никто, кроме меня и тех, кто общался с ними лично, не смеет давать им оценки. Я люблю и уважаю их такими, какими они создали меня и, не принимая их недостатки и трагедии, принимаю и признаю их в целом: это неотъемлемая часть меня. И я изучаю их недостатки не для того, чтобы пенять им тогда, когда уже ничего не поделать, а чтобы не дать им проявиться во мне в той или иной форме, ибо, как их сын, я к ним предрасположен.
Мне кажется, эту естественную позицию стоит распространить и на отношение к прошедшим поколениям в целом.
Однако нельзя не видеть, что Сталин быстро возвращается в центр внутрироссийской общественной дискуссии, – и истерика либералов отнюдь не является главной причиной этого возврата.
Фигура Сталина возвращается как реакция на массовое и часто откровенно наглое переписывание истории, на наше унижение, на навязывание нам вины за все, что можно и чего нельзя вообразить по принципу «Горе побежденным». И это серьезно: Россия не Германия, и, превращая ее в аналог Веймарской Германии, вы воскрешаете не Гитлера, но Сталина.
Но главная причина роста популярности Сталина – жгучий контраст с полным ничтожеством нынешнего руководства России и его откровенной враждебностью ее народу. Я знаю, что с высоты сегодняшних критериев, хотя это и не научный подход, Сталина нельзя назвать «эффективным менеджером», однако почти все, что создано в нашей стране, почти все, в чем мы живем, создано при нем или по идеям, родившимся при нем.
Приход к власти в России нормального честного руководства, просто исполняющего свои обязанности перед обществом, вернет Сталина в историю со стандартным ярлычком made in China: «великий исторический деятель, на 70 % был прав, 30 % его действий было ошибками, и мы их мучительно исправляем». Но я боюсь, что приход к власти нормальных честных людей в созданной в нашей стране политической системе практически невозможен.
Непонимание современного состояния дел в России со стороны Запада потрясает. Даже в розданных нам вопросах употреблено выражение «освобождение от коммунизма». Позвольте проинформировать, что либеральные реформы обрушили уровень жизни основной массы россиян и сделали эту жизнь едва выносимой. В мире есть только два примера быстрого, за 20 лет, и при этом существенного сокращения среднего роста населения: в Северной Корее и в подвергающейся либеральным социально-экономическим реформам России.
И «освобождение от коммунизма» для российского общества все более и более означает освобождение от благосостояния, освобождение от безопасности, от здравоохранения, от образования – освобождение от нормальной человеческой жизни.
Холокост воспринимается как «еврейская катастрофа», 1945 год, как здесь говорилось, воспринимался немцами как «немецкая катастрофа», а «освобождение от коммунизма» стало началом российской катастрофы, продолжающейся намного дольше двух предыдущих катастроф – более 20 лет.
И эта российская, и прежде всего русская катастрофа настолько ужасна, что я бы не посоветовал представителям иных стран солидаризоваться с ее организаторами, пусть даже в форме ветхозаветных разговоров об «освобождении от коммунизма».
Потому что Россия беременна справедливостью.
Тот, кто действует, не понимая этого, обрекает ее на Сталина.
Выражаясь операционально, Сталин сегодня – это внесистемное, вненормативное и потому чудовищное установление справедливости и точно такое же – внесистемное и вненормативное – обеспечение развития.
При этом огромная часть российского общества, прекрасно понимая, что подобная справедливость и подобное развитие обойдутся им лично весьма дорого, уже сегодня полностью согласна на их осуществление, на возвращение Сталина, – ибо на фоне нынешних «урководителей» не видит никакого другого способа выживания страны и сохранения народа.
В утешение могу сказать лишь одно: жестокость Сталина, отбившая у народа и элиты способность к инициативе – из-за чего созданная им система и сгнила, – была вызвана инфернальной жестокостью Гражданской войны.
Предстоящий нам Сталин будет порождением значительно менее жестоких обстоятельств – и, соответственно, будет более гуманен сам, хотя в сегодняшней России это понравится далеко не всем.
И последнее.
Разница в историческом сознании русских и немцев весьма проста: немцы виноваты перед другими, в то время как мы виноваты перед собой, ибо главными жертвами немецкого тоталитаризма были другие народы, а главной жертвой тоталитаризма советского был сам советский народ. Именно в этом заключается коренное, принципиальное отличие гитлеризма и сталинизма.
Поэтому Германия с гордостью считает себя отличницей в деле демократии, а мы смотрим на это с искренним недоумением, ибо не считаем себя школьниками, которым кто-то может выставлять оценки.
Не учитывать эту разницу самоощущений – значит сеять между народами рознь вместо взаимопонимания. А я бы очень не хотел, чтобы между нашими народами когда-нибудь еще снова возникла рознь.
ГКЧП: что это было и зачем
Если День Победы был высшей точкой, апофеозом становления советской цивилизации, то ее завершением по праву следует считать 19 августа 1991 года – день политической судороги, известной под псевдонимом «ГКЧП».
Члены ГКЧП – Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР (даже само название его представляет собой грамматическую нелепицу: так просто не говорят и не пишут по– русски, даже на канцелярите) – называют свою авантюру попыткой спасти Советский Союз от подписания нелегитимных документов и от развала великой страны. Однако в 1991 году избежать катастрофы было уже нельзя: система управления полностью сгнила, и союзные власти утратили всякий кредит доверия, доказав советскому народу свою неадекватность и беспомощность.
Обычные, нормальные люди устали от маразма и лжи власти примерно так же, как и сейчас, – просто власть тогда была намного гуманнее сегодняшней и поэтому, соответственно, в краткосрочном плане более слабой.
Точка невозврата, как представляется, была пройдена во второй половине 1986 года, когда были окончательно приняты решения, за считанные месяцы уничтожившие экономический организм Советского Союза. Это Закон о предприятии и некоторые другие, которые позволили массово перекачивать ресурсы из государственного сектора с фиксированными ценами в частный сектор со свободными ценами, затем при помощи товарно– сырьевых бирж объединять их в крупные партии и при помощи либерализации внешнеэкономической деятельности выкидывать их на экспорт.
Этот механизм, грубо говоря, разорвал артерии советской экономики и обусловил ее крах.
Одновременно с этим, насколько можно судить, спецслужбы стали усиленно развивать национально-демократические движения – сначала в Закавказье, а потом уже во всех республиках. Именно поэтому крах экономики привел и к разрыву нашей страны на различные республики.
Конечно, формально главная цель спецслужб заключалась в сохранении Советского Союза, его силы и своей силы как части силы советского общества. Но не секрет, что истинные цели людей – и даже целых структур – весьма часто существенно отличаются от официальных деклараций. Если гражданин России, скажем, почитает про свои права в действующей Конституции своей страны, он, скорее всего, найдет там много интересных прав, не имеющих никакого отношения к тем, которыми он на самом деле обладает в повседневной жизни.
Факты совершенно однозначны: в большинстве союзных республик – проще говоря, во всех без исключения, по которым есть достоверная информация, – национально-демократические движения, очень легко ставшие сепаратистскими, развивались на рубеже восьмидесятых и девяностых годов не просто при попустительстве, а при прямой поддержке и даже при руководстве со стороны местных спецслужб.
Весьма правдоподобное предположение заключается в том, что столь масштабная не афишируемая и, безусловно, разрушительная деятельность советских спецслужб представляла собой реализацию некоего давнего плана еще андроповских времен, по которому КГБ, как некоррумпированная по сравнению с партией структура, хотела «качнуть ситуацию», обнажив беспомощность и неэффективность разложившегося к тому времени руководства КПСС.
В результате ограниченной дестабилизации страны руководство КГБ предполагало, вероятно, само прийти к власти – под прикрытием тех или иных демократических процедур. Примером могла служить Турция, которой долгое время реально, насколько можно судить, управлял Генштаб. Так что всякий раз, когда демократы заигрывались в свои игры, создавая угрозу прорыва исламистов к власти, – примерно раз в десять лет – происходил военный переворот, и все возвращалось на круги своя.
Возможно, предполагалось нечто подобное, а потом Андропов умер, а план продолжал реализовываться по инерции, с утратой исполнителями понимания смысла их действий. В результате управление процессами было перехвачено нашими стратегическими конкурентами, и развитие общества вышло из-под контроля.
Такое бывает с долгосрочными спецоперациями.
Что касается самой возможности попытки отодвинуть ЦК КПСС от власти – не будем забывать, что вполне серьезные попытки вернуться, как говорилось в Советском Союзе, «к ленинским нормам управления», то есть забрать власть у партии и отдать ее Совету Министров, предпринимались аж до начала семидесятых годов. Тогда пришлось даже пленум ЦК КПСС переносить на полгода, чтобы не допустить утраты власти Коммунистической партией!
Это была реальная ожесточенная подковерная борьба, со своими жертвами и своими героями. И то, что о ней не написаны мемуары, – а может быть, и написаны, но просто малоизвестны, – как и то, что об этом не написано в учебниках истории, не означает, что ее не было вовсе.
Стремление отобрать власть у идеологических структур, которые неумолимо и наглядно утрачивали связь с реальностью, и передать ее тем, кто реально делал то или иное содержательное дело, было достаточно серьезным течением внутри советского государственного организма. И, возможно, извращенным проявлением этого стремления стало поощрение спецслужбами национально-демократических движений.
Помимо этого поощрения, в 1987 году и в экономике, и в политике были проведены реформы, исправить которые потом уже было нельзя. После этого вопрос был лишь в конкретном виде, масштабе и сроке агонии – хотя тогда мы, конечно, этого не понимали.
Напомню, что, согласно тогдашним исследованиям, в результате либеральных экономических реформ 1987 года потребительский рынок Советского Союза был разрушен уже к ноябрю, за десять месяцев. Страну окончательно посадили на карточки. В 1989 году это было отлито в классическом:
- По талонам горькая,
- По талонам сладкое —
- Что же ты наделала,
- Голова с заплаткою!
Но это уже было результатом реформ – народным разочарованием. А вот точка невозврата была пройдена задолго до этого: в конце 1986 года.
В 1991 году, если бы в стране сохранились нормальные, эффективные силовые структуры, распад еще можно было бы остановить, развернув движение общества в другую сторону. Однако беда в том, что гниение затронуло все части государственного организма, в том числе и силовые структуры: разворачивать великое общество к здравому смыслу было уже просто некому.
Возьмем самое простое: думаю, тогда у нас еще были учебные заведения, в которых грамотно преподавались процедуры перехвата власти, скажем так, не совсем легитимным путем. По крайней мере, наши специалисты это делали в некоторых странах мира – намного реже американцев, но все-таки иногда делали.
И то, как осуществлялся ГКЧП, когда утром путча все демократы еще оставались на свободе и даже вели какую-то деятельность, для этих специалистов было даже не недоразумением, а смесью безумия и провокации.
Можно понять этих сотрудников КГБ, которые посмотрели на этот бред и объявили нейтралитет – просто потому, что профессионал не может участвовать в непрофессиональных действиях. Просто потому, что у него есть чувство профессионального достоинства…
Ну и, конечно, главный вопрос: что произошло 19 августа, в чем состоял путч?
Насколько я могу судить[13], происходило примерно следующее: Михаил Сергеевич Горбачев осознал наконец, когда было уже совсем поздно, что курс, которым он вел страну, ведет к ее развалу. К нему пришла группа серьезных людей, которые потом возглавили ГКЧП, и ее представители сказали: «Михаил Сергеевич, это же катастрофа, надо что-то делать, давайте же восстановим порядок».
А поскольку сам ни в какой порядок уже не верил, он им ответил: «Хорошо, ребята, я сейчас уезжаю в отпуск, а вы без меня творите, что хотите. Получится – я с удовольствием приму еще один лавровый венок за ваши успехи. Не получится – пеняйте на себя: я буду ни при чем».
Это объясняет как чрезвычайно странный «арест» Горбачева в Форосе и откровенно нелепые рассказы об этом его сторонников, так и то, как бросились к нему гэкачеписты жаловаться на Ельцина. И это объясняет их собственную не то что нерасторопность, а откровенную некомпетентность.
Можно понять, что люди не привыкли участвовать в публичных мероприятиях, у них дрожали руки… Но ситуация, когда руководители ГКЧП – а это запротоколировано, – уже после путча начали выяснять, какие у них есть ресурсы, не лезет ни в какие ворота и не объясняется никаким разложением системы госуправления. Путчисты, занимая ключевые посты государственного управления, не подумали о ресурсах заранее? Взяв власть, они объявили свою программу – кстати, очень толковую, по ней, в частности, приусадебные участки расширялись от 6 до 10 соток, что было очень серьезно в тогдашнем Советском Союзе, но лишь потом стали думать, какие у них есть для ее выполнения ресурсы!
И вот встают хозяйственные руководители, которых они к себе вызывали, и говорят: а ресурсов-то у нас и нет. Дошло до того, что просто фиксировалось: нет продовольственных запасов, нет золотовалютных резервов, нет средств для дотирования промышленности, чтобы снизить цены, которые были ощутимо повышены еще в марте 1991 года. От безысходности руководство ГКЧП обратилось к Министру обороны Язову с просьбой распечатать военные запасы. И маршал Язов, один из них, ответил, что стране военных запасов хватит на один день.
И опять-таки, само по себе это не страшно.
История пестрит случаями, когда люди, захватывая власть, оказывались у разбитого корыта – и потом только за счет воли к власти, энергии, личных способностей без всяких ресурсов склеивали это корыто и из ничего создавали власть и функционирующее государство.
В самом деле: что было у Наполеона, когда он сбежал с Эльбы и высадился во Франции? Не очень новый мундир и кучка сочувствующих. И он вновь, второй раз взял власть почти над всей Францией и боролся до тех пор, пока в ней почти не осталось мужчин, способных носить оружие!
Другой классический пример – большевики. У них тоже не было ничего, у них не было государственности, не то что исполнительских структур, и не было даже представления о том, что такое государство!
Но они справились. Почему? – Потому что они сами добивались власти и обладали волей к ней, способной переломить если и не все, то, во всяком случае, очень многие неблагоприятные обстоятельства.
А вот гэкачеписты были людьми, которые оказались у власти случайно и бороться за нее по-настоящему готовы не были. Они не знали, зачем им эта власть, и не знали, что с ней делать.
Представьте себе: идете вы мимо дома, а он горит. И вы сетуете: ой, нехорошо как, надо бы потушить… А вам каску на голову – раз! Ранец на плечи – два! Шланг в руки – три! Респиратор в зубы – четыре! – и вперед, тушите!
Вот члены ГКЧП примерно как подобные «случайно мобилизованные» и выглядели.
Современные либералы склонны утверждать, что КГБ была насквозь пронизана номенклатурщиной, в результате чего ее руководство оказалось не в состоянии принять решение самостоятельно и было просто парализовано.
Однако это объяснение происходившего носит весьма неточный характер.
Ведь, безусловно, основная масса сотрудников спецслужб является исполнителями: это предопределено самим характером их деятельности. Им ставят задачу, и они ее выполняют, в том числе и творчески, в рамках установленных правил; сами же себе задачу они ставить не могут и не должны, ибо это создает реальную опасность государственного переворота.
Однако значительный пласт сотрудников спецслужб все же принимал решения профессионально. Да, они оказались парализованы, но не потому, что не были способны к самостоятельному принятию решения, хотя советская система образования и в целом культура действительно не способствовали умениям принимать решения. Причины пассивности спецслужб, помимо шока от непрофессионализма своего руководства, представляются сегодня совершенно иными.
Прежде всего, как это ни смешно звучит после 20 лет демократических реформ, сотрудники советских спецслужб действительно привыкли служить народу. Сегодня для их преемников это едва ли не пустые слова, но тогда у этих слов было реальное и массовое содержание. Офицеры специальных структур служили партии и начальству не только по привычке и ради престижа, званий, денег и квартиры, но и потому, что партия и начальство, с их точки зрения, выступали от имени народа и в определенном смысле были для них олицетворением его интересов.
И, когда эти сотрудники спецслужб увидели, что их руководство выступает против народа, они оказались парализованы: как офицеры, они не могли выступать против командиров, как граждане – против народа.
Это произошло не потому, что они не умели принимать решения, а потому, что разные олицетворения, символы, формы выражения Родины, которой они служили, вступили в конфликт друг с другом. Так ребенок, любящий обоих родителей, цепенеет при их ссоре и может даже впасть в кататонию.
При этом все понимали, что Верховного главнокомандующего нет, он в Форосе, а ведь в конечном-то счете офицеры подчиняются именно Верховному главнокомандующему, а не генералу Пупкину.
Горбачева к тому времени уже не то что «не любили» – его почти открыто презирали, но правосознание в Советском Союзе было высоким, и никакие самозванцы, пусть даже в виде ГКЧП, которые непонятно зачем пришли и непонятно почему начали командовать, на массовую активную поддержку рассчитывать не могли.
Кроме того, у сотрудников спецслужб в руках были, в конечном итоге, технологии убийства, к использованию которых они привыкли относиться весьма ответственно.
Вторая причина пассивности силовых структур заключается в том, что к моменту провозглашения ГКЧП почти всех представителей армии и спецслужб многократно «подставляли». В конце 1980-х – начале 1990-х годов и спецслужбы, и армия вовлекались в значительное количество разного рода конфликтов, и часто бывало так, что после выполнения ими того или иного приказа их обвиняли во всех смертных грехах и делали «крайними». И люди, отдававшие этот приказ, от него открещивались и не защищали, не прикрывали исполнителей.
В результате офицеры откровенно боялись выполнять приказы своего начальства, просто чтобы их не подставили, и каждый раз думали своим умом.
Даже высшее военное руководство, как выяснилось, вело интенсивные консультации не только с гэкачепистами, которым оно якобы подчинялось, но и с демократами. Масштабы этих последних консультаций, конечно, потом, после победы демократов, были сильно преувеличены, но вот классический пример «итальянской забастовки» военных: батальон генерала Лебедя, которому был дан приказ навести порядок на площади перед Белым домом.
А генерал Лебедь тогда был тем самым человеком, который в 1990 году, после сумгаитской резни, вводил танки в Баку.
Отдавшие эту команду подразумевали, что Лебедь должен, грубо говоря, зачистить площадь. По крайней мере, всех напугать, а в случае чего его можно будет «сдать».
Лебедь это прекрасно понимал – и совсем-совсем не хотел быть «крайним».
И он привел свой батальон и обнаружил на площади перед Белым домом полное отсутствие беспорядков. Да, люди стоят на проезжей площади, но все достаточно организованно, хулиганства нет, бесчинств тоже. И он объяснил честно: у меня приказ навести порядок, и, поскольку порядок в настоящее время – это вы, я с вами. При этом он не выходил из подчинения союзной власти – он просто выполнял полученный приказ дословно. И, когда ему поступил приказ удалиться, он торжественно, с развернутыми флагами, удалился.
А людей, способных отдать «горячий» приказ, который потенциально мог оказаться преступным, в письменном виде, в союзном руководстве уже не имелось.
И наконец, третье. Думаю, что ГКЧП планировали профессионалы, но на каком-то этапе они были отстранены от работы, и как планирование, так и осуществление операции из-за внутренней конкуренции было передано людям типа господина Грачева.
Этого министра обороны России прозвали хотя и не Табуреткиным, но Пашей-Мерседесом. Именно этот министр обороны России говорил, что Грозный 1 января 1995 года можно взять силами двух десантных полков. И это действительно было так – с маленькой поправкой: полками нужно было управлять.
При грамотном командовании взять Грозный тогда можно было и меньшими силами, но только вот грамотного командования уже не существовало. А если войсками не управлять, то взять ими нельзя ничего.
И при разработке ГКЧП, насколько можно судить, в какой-то момент произошел перехват управления, которое перешло к людям такого сорта. И они провалили все, как проваливали все, к чему прикасались, и до, и после ГКЧП.
ГКЧП был последней судорогой умиравшей советской номенклатуры, а предпоследняя судорога произошла 15 июня 1991 года, когда премьер Павлов подписал постановление Кабинета министров Советского Союза, по сути дела, о восстановлении централизованно-планируемой системы.
Не то что дееспособной союзной власти – страны уже, по сути дела, не было, а борьба все еще велась. Так что когда мы сейчас говорим про оттепель и демократизацию, то должны всегда помнить, что эти движения отнюдь не были однозначными и однонаправленными – это была борьба.
Точно так же, как сейчас, общее облегчение ситуации сопровождается откатами в виде предоставления безумных прав ФСБ и законопроекта «О полиции». Оттепель – это предоставление не прав, а всего лишь возможности бороться за них. И советские люди участвовали в этой борьбе.
ГКЧП полностью дискредитировал себя практически сразу, и поддерживать его тогда было практически невозможно.
Знаю немало людей, которые в дни путча приезжали в Москву из других городов поддерживать демократов, но практически никого, кто поехал бы поддерживать ГКЧП.
Прекрасно помню, как взрослые, серьезные, много повидавшие мужики в регионах, когда стало ясно, что путч захлебнулся, сидели и просто плакали перед телевизорами, плакали от счастья, потому что понимали, что их пожизненный страх кончился и теперь они сами могут творить свою судьбу. Никогда бы не думал, что эти люди вообще могут плакать.
После краха ГКЧП наше общество вдохновилось колоссальными надеждами.
Но эти святые надежды были безжалостно обмануты и растоптаны не только беспомощностью и прекраснодушием, но и корыстью демократов и их пособников.
Разные люди поняли это в разные сроки. Некоторые – уже 31 августа 1991 года: я в этот день разговаривал со своим однокурсником, который совершенно не занимался политикой, но очень искренне поддерживал Ельцина. В последний день августа я шел с работы из Белого дома. Мы случайно столкнулись около Горбатого моста на Пресне, и он мне сказал: все, ребята-демократы, вы заведете страну в худший тупик, чем эти коммуняки. Мой ровесник, без богатого личного опыта, понял все меньше чем за десять дней. А некоторые не поняли ничего до сих пор.
Мы видим: жизнь в Советском Союзе практически по всем параметрам, за исключением идеологического диктата, для основной массы населения была значительно лучше, чем в сегодняшней России. Достаточно вспомнить данные социологических опросов, например «Левада-центра», по которым уровень потребления «среднего класса» (наличие денег для покупки простой бытовой техники) характерен сегодня лишь для 16 % населения, а основная часть общества тратит на еду более половины своих расходов, то есть, по международным стандартам, является бедной. И это при том, что сфера платных услуг неизмеримо расширилась по сравнению с советскими временами, а уровень личной безопасности резко понизился.
Те же, кто находится сегодня в зоне «промывания мозгов», сейчас живут хуже тогдашнего и по этому параметру тоже.
В нашей стране воспроизведен поздний советский механизм в худшем его виде – от однопартийной системы с политическими репрессиями до демонстративной маразматичности руководства. Почти все плохое заботливо восстановлено, иногда еще и с перехлестом. Посмотрите на дополнительные права, дарованные президентом ФСБ, МВД и Следственному комитету, – у вас волосы встанут дыбом.
Устранено и последовательно уничтожается то, что в Советском Союзе было хорошего, – социальная защищенность, личная безопасность, большое количество возможностей, «социальные лифты». Ведь молодой человек в СССР мог уйти в личную жизнь, мог развиваться по специальности, мог расти по официальной общественной деятельности или заниматься диссидентством. Было много разных возможностей; в конце концов, после 1977 года можно было еще по еврейской линии рвануть за границу.
А сейчас «социальных лифтов» практически не стало. За границу можно выехать свободно – только денег нет и не будет.
Да, в моей семье все значительно лучше, чем могло бы быть при СССР. В Союзе я был бы сейчас старшим или обычным научным сотрудником, кандидатом наук, мучительно делал бы докторскую. Думаю, что семья у меня была бы, правда, детей было бы больше, чем сейчас: не пришлось бы несколько лет работать по 14 часов в сутки практически без выходных, да и работающая массовая медицина помогла бы поддержать здоровье. Но в любом случае уровень потребления у меня был бы ниже, хотя уровень безопасности, социальной защищенности и уверенности в завтрашнем дне – неизмеримо выше.
Однако я – москвич, попавший в очень узкий слой людей, до 15 %, которые действительно улучшили свои условия жизни и свои возможности. А если брать по России в целом, картина очень печальная. Например, средняя российская семья имеет менее 1,5 детей, а хочет иметь 2,5 ребенка. Разница между тем, что есть, и тем, что хочется, – это в чистом виде социальные последствия уничтожения страны.
На 70 % это нищета в сочетании с потребительской ориентацией, а на 30 % или несколько меньше – медицинские показатели, которые тоже вызваны нищетой и уничтожением системы здравоохранения.
При этом советская экономика отнюдь не была слаба.
Мы до сих пор ездим по дорогам, работаем на заводах, ходим в больницы, посылаем детей в школы, построенные Советским Союзом. Нам внушают, что мы жили за счет нефти, – но и зависимость от нефти была на порядок ниже, чем сейчас.
Хотя 60-е и 80-е годы, даже начало 70-х и начало 80-х, – это, по сути дела, две разные страны: перелом произошел, по-видимому, в первой половине семидесятых (хотя некоторые критерии – например, принудительное участие студентов в стройотрядах и неспособность быстро погасить продовольственный кризис – указывают на 1970 год), и во второй половине 70-х гниение системы вышло на поверхность и стало для мыслящей части общества неоспоримым.
Тем не менее Советский Союз до самого конца был второй страной мира по общему развитию, а по масштабам, по эффективности (с точки зрения общества, а не отдельной фирмы), по многим технологическим направлениям он был первой страной. И многие советские технологические решения американцы до сих пор, имея и специалистов, которых они у нас забрали, и всю документацию, не могут повторить, хотя пытаются.
После развала Советского Союза прогрессируют преступность, порноиндустрия, наркоторговля. По коррупции мы выходим на лидирующие позиции в мире…
Действительные успехи достигнуты только в сфере информационных технологий: здесь все хорошо, потому что государство в них долго не влезало. Но сейчас бюрократия начинает использовать их как новую сферу «откатов», когда простенькие интернет-сайты делают за миллионы долларов. Это чревато разложением целой отрасли, пока еще развитой в нашей стране.
Советские руководители отличались от нынешних добросовестностью и четким пониманием того, что народ нельзя обижать слишком сильно: тогда он может устроить Великий Октябрь. Это качественное, принципиальное отличие, так как многие нынешние наши руководители больше напоминают желающих убивать, как при расстреле Белого дома, и грабить, как во время немецкой оккупации, когда даже чернозем вывозили в Европу.
Как только российский народ оздоровит государство и вновь сделает его инструментом своего исторического творчества, с наших глаз спадет пелена, и мы сможем нормально воспринимать свою историю, потому что восстановим в обществе массовые представления о справедливости, честности и порядочности. Но до моральной революции, которая, в свою очередь, будет результатом оздоровления государства, мы будем вечно блуждать даже не в трех соснах, а вокруг одной-единственной даты, с которой и началась новейшая история России, – вокруг 19 августа 1991 года.
Правда, по меньшей мере равнозначным этому событию в истории двадцатилетия национального предательства следует признать расстрел Белого дома в 1993 году.
Расстрел Белого дома: конец демократии
4 октября 1993 года четырьмя танками был расстрелян Дом Советов. Для некоторых это до сих пор торжество демократии, но для большинства россиян это трагический день, черный день в новейшей истории России, который имел очень жесткие и очень внятные, ощутимые нами всеми и сейчас, в основном негативные последствия.
Причин этого события было три.
Прежде всего, формальная: действительно, советская Конституция РСФСР, по которой пыталась жить страна с 1978 года, устанавливала власть Верховного Совета. Власть Верховного Совета в советской Конституции балансировалась статьей о руководящей роли партии. Когда знаменитую шестую статью убрали – питерские юристы были тогда уже очень сильны и эффективны – совершенно неожиданно для них оказалось, что власть в стране разбалансирована, то есть с формальной точки зрения она вся упала в руки, грубо говоря, парламенту.
Парламент избирался в 1990 году уже в угаре митинговой демократии, и доля депутатов «с диагнозом», как говорят медики, – я могу об этом говорить как человек, который сидел с ними в одном здании и просто этих людей видел, – была намного выше, чем среди обычного населения. Ведь значительная их часть, как хорошо помнят очевидцы – в том числе и автор этих строк, – избиралась по простому принципу «кто громче крикнет».
Верховный Совет РСФСР сам по себе не был работоспособным. Писаный закон не соответствовал реальности: фактическая власть была в руках президента Ельцина и команды реформаторов, а формально она принадлежала Верховному Совету. Эта ситуация могла быть урегулирована при помощи филигранной работы обеих сторон, но работать с обеих сторон – даже не филигранно – оказалось некому.
Вторая причина катастрофы – главная. Социально-экономический курс на форсированные либеральные преобразования и на разграбление страны, которые проводились либеральными реформаторами, командой Гайдара и опекавшим их Ельциным, противоречил самым очевидным и самым насущным интересам большинства граждан. Очень удобно списывать все на коммунистов, но уже тогда было видно, что многое разрушалось осознанно именно демократами и тяжелое наследие конца 1980-х – начала 1990-х тут ни при чем. Параллельно сохранялась стихийная, массовая демократия. То есть попираемый и ущемляемый народ имел возможность, пусть на митингах, пусть стихийным образом, хоть как-то бороться за свои права и как минимум выражать свое недовольство.
Но была еще третья причина, о которой почему-то очень мало говорят, а она сыграла большую роль. Дело в том, что в Советском Союзе были развиты различные общественные науки, в том числе математическое моделирование развития общественных процессов. Существовало несколько исследовательских групп, которые достигли выдающихся результатов, и как минимум одна из них, насколько можно судить, дала очень обоснованный прогноз объективной неизбежности социально-политического кризиса. По прогнозу, он должен был разразиться весной 1994 года, и в этом кризисе у Ельцина и его окружения не было ни малейших шансов на сохранение власти.
Вероятно, ученые полагали, что прогноз заставит руководство страны задуматься о смене курса, о том, чтобы начать служить России, а не собственным амбициям и алчности.
Но у реформаторов своя логика, и вывод был сделан иной: значит, для сохранения власти нужно форсировать кризис в тот момент, пока он еще не вызрел. Если он разразится, когда народ России еще не осознает до конца происходящее и не начнет активно действовать, у реформаторов и демократов появятся шансы остаться у власти. И тогда чем раньше удастся спровоцировать кризис, тем лучше.
Имелись, конечно, и другие причины – более частные, более мелкие (вроде оскорблений в адрес Ельцина, публично допущенных Хасбулатовым), – о них написаны самые разнообразные мемуары (лучшими я бы назвал «Записки из Белого дома» тогдашней журналистки «Коммерсанта» Вероники Куцылло, наиболее точно передающие сгущающийся ужас приближения гражданской войны), но это – главные, базовые причины издания печально известного Указа № 1400, прекратившего деятельность Верховного Совета и переведшего противостояние парламента и президента в фазу открытого и публичного противоборства.
Трагедия в том – и это положение сохранилось во все предшествующие годы и по сей день, – что выбора между хорошим и плохим у России просто не было.
Был выбор между большим и меньшим злом.
В Верховном Совете работало огромное количество честных людей, вполне профессиональных, но его руководители – Руцкой и Хасбулатов – именно как руководители были для страны неизмеримо хуже Ельцина.
При всей подлости, беспределе, незаконности того, что происходило и что творили так называемые демократы, при всех призывах «раздавить гадину», даже при массовых убийствах, – как руководители Руцкой и Хасбулатов были хуже.
Способности первого были более чем убедительно продемонстрированы потом, во время его губернаторства в Курской области. Помнится, там практически исчезло малое предпринимательство; границу области было сразу видно на шоссе, потому что при пересечении этой границы пропадал придорожный бизнес – кафешки, ремонтные мастерские, – вся эта мелочевка, которая греет душу человека.
Что касается Хасбулатова, то при нем Россия могла бы прийти к прямой этнической диктатуре. Чеченских войн в их историческом виде, наверное, не было бы – ни первой, ни тем более второй, – но совершенно не факт, что этническая диктатура, которая могла возникнуть, была бы лучше.
Скорее, хуже.
Потому, к сожалению, поражение защитников Белого дома с исторической точки зрения было предопределено качеством самого Верховного Совета и тех, кто его возглавил.
Очень важно для понимания тех дней, что незаконность действий Ельцина тогда, в разгар иллюзий относительно правового государства, переживалась весьма остро. Это сейчас люди привычно говорят, что власть принадлежит бандитам и потому понятно и естественно, что ее представители ведут себя как бандиты.
Но тогда недавние советские люди еще верили в демократию, в правовое государство, в закон. Обратите внимание: армия не поддержала Ельцина. Помнится, Грачев не раз и не два говорил, что воинские части в Москву уже идут и уже практически пришли, а ни один танк в тот момент из расположения воинских частей даже не двинулся. Насколько могу судить, Белый дом расстреливали сборные офицерские экипажи, но это были наемники.
Даже ближайшие советники Ельцина, за исключением некоторых особо фанатичных демократов, расстрела Белого дома в явной форме не поддержали. Этих советников отлавливали по личному распоряжению Ельцина специальные съемочные группы российского телевидения. Причина опалы С. Б. Станкевича, например, насколько можно судить с высоты прошедшего времени, заключается в том, что он сбежал в командировку, но его поймали в аэропорту, – и, будучи буквально прижат к стене камерой, он бесконечно долго, бестрепетно глядя в ее объектив, нес околесицу, из которой нельзя было понять ничего вообще. И Ельцин эту позицию понял правильно.
А патриарх Алексий Второй практически достиг компромисса и начал переговоры, которые вполне бы привели к мирному урегулированию. 1 октября представители конфликтующих сторон даже договорились, что не будут осуществлять эскалации конфликта, и подписали соответствующую бумагу, но для организаторов-то конфликта мирный исход был недопустим, потому что тогда кризис переносился на весну, когда у Бориса Николаевича шансов уже не оставалось!
Нужно понимать суть дела – с формальной точки зрения действия Ельцина действительно были государственным переворотом. Вся дискуссия ведется (в той степени, когда она прерывает гнетущее эту тему стыдливое молчание) относительно того, оправдан он был или не оправдан, и сейчас уже ясно, что он не имел никакого юридического и морального оправдания.
С политической точки зрения можно говорить о его оправданности исключительно в случае наличия однозначного выбора между Ельциным – с одной стороны, и Руцким и Хасбулатовым – с другой. Но если бы Алексию Второму удалось примирить стороны и привести их к взаимоприемлемому решению, столь жесткого выбора не было бы – появились бы новые возможности и расстрел Белого дома не был бы оправдан не только с юридической и моральной, но и с сугубо политической точки зрения!
Политика реформаторов, либералов, демократов была тогда – впрочем, как и в настоящее время, насколько можно судить, – настолько антинародной, антиобщественной, что, как мы сейчас видим, оказывалась несовместима с нормальным существованием российского общества.
Двадцать лет национальной катастрофы продолжаются именно потому, что тогда, в 1993 году, возобладал этот подход. Косвенным признанием нелегитимности действий реформаторов является то, что государство так и не посмело снести стихийный мемориал у Белого дома.
То самое государство, которое мы вполне заслуженно ругаем последними словами, которое сложилось благодаря расстрелу Белого дома и во многом состоит из идейных наследников тогдашних палачей, – это самое государство стесняется! Неоднократно обсуждался вопрос, как бы «зачистить» эту территорию, но всегда в конце концов возникали стыд и страх…
И, конечно, нужно помнить о жертвах.
Указание на 159 человек, о которых до сих пор официально говорится по инерции 1993 года[14], сегодня производит впечатление откровенной насмешки над людьми, над их памятью, над их горем. Насколько я могу судить после бесед с довольно значительным количеством очевидцев и участников тех событий, после расстрела Белого дома проводилось сознательное уничтожение людей для того, чтобы частью ликвидировать, а главным образом запугать наиболее активный слой общества, который собрался у Белого дома с обеих сторон.
Реформаторам нужно было отбить у народа саму мысль о его возможности влиять на свою судьбу, естественную в условиях только что произошедших титанических катаклизмов.
И, в общем-то, им это удалось.
По оценкам (наиболее тщательным представляется сбор заявлений официальных лиц и свидетельств очевидцев, осуществленный В. А. Шевченко в работе «Забытые жертвы октября 1993 года»[15]), погибло не менее тысячи человек.
Испуг, пережитый в те дни реформаторами, был невероятно глубок: перед ними впервые встал призрак ответственности за то, что они натворили в ходе так называемого реформирования экономики.
И поддержка их со стороны общества и даже самих государственных структур – если не брать во внимание экзальтированную интеллигенцию, и по сей день не устающую камлать на костях Сталина, – была минимальной.
Простой пример: штурм телецентра «Останкино». Это классическое «отвлечение на негодный объект», потому что если бы после взятия мэрии сторонники Верховного Совета пошли в Кремль, всего-навсего на другой конец Нового Арбата, – и попытались взять вместо телеэфира реальную власть, – я совершенно не уверен, что кто-то в тот момент стал бы защищать Кремль.
Я там был вечером в субботу 2 октября и, уходя с работы, видел, какая зияющая пустота там медленно воцарялась. Защищать его – я, конечно, могу ошибаться – в те дни было просто некому. Можно было взять Кремль, как в 1917 году Зимний дворец, без всякого штурма, – и то, что они этого не сделали, лишний раз свидетельствует: настоящих руководителей у Верховного Совета просто не имелось.
Противопоставляя Ельцина и Верховный Совет, нельзя забывать о том, что руководители последнего, Руцкой и Хасбулатов, длительное время были в команде Ельцина на ключевых позициях: они были слабы еще и потому, что их конфликт с Ельциным был внутренним расколом одной команды. Никто никогда не вспомнил бы о Хасбулатове и даже Руцком без Ельцина, он их вытащил в политику из ниоткуда, из безвестности.
По сути дела, расстрел Белого дома и сопутствующие события – например, те зверства, что происходили в прилегающих дворах, – были маленькой гражданской войной.
Она не переросла в большую лишь из-за измученности общества реформами, а возникла именно из-за политики Ельцина по безумной либерализации всего и вся, по уничтожению «проклятого коммунистического прошлого» без замены его приемлемым настоящим. Либерализовать цены в условиях сверхмонополизированной экономики – это примерно то же самое, что выстрелить в висок из гранатомета.
Да, в условиях кризиса удалось избежать большой гражданской войны. Но с высоты современного исторического опыта возникает устойчивое ощущение, что ее опасность сознательно и в корыстных целях преувеличивалась той самой интеллигенцией, которая призывала истреблять всех несогласных, и теми самыми реформаторами, которые эту угрозу на самом деле создали и до сих пор просто заметают следы. А наследили они так, что, заметая более 17 лет, так и не преуспели в этом.
События 4 октября 1993 года до сих пор во многом окутаны тайной. Например, непонятно, кем на самом деле были таинственные снайперы, стрелявшие по обеим сторонам и по окнам, а еще в нескольких местах города – просто по прохожим. В частности, если по правой стороне Тверской от центра пройти чуть дальше памятника Маяковскому – окажетесь на месте, где люди попадали под прицельный огонь.
Я хорошо помню события того дня, потому что девушка, за которой тогда ухаживал, пошла посмотреть, «как стреляют», я об этом узнал с некоторым опозданием и бросился ее оттуда вытаскивать. Не мог тогда себе представить зверств, которые там потом происходили, но все же понимал, что там совсем не надо находиться. У нее хватило ума уйти минут через двадцать, когда рядом с ней в толпе убили человека, а я там бегал где-то часа два с половиной, разыскивая ее. И могу сказать, что там много чего происходило, а потом я много перемещался по центру Москвы и много чего видел, в том числе и на Триумфальной площади.
В любом случае, даже если это и был израильский спецназ, как иногда говорят до сих пор, он прилетел не по своей воле. Согласитесь: вряд ли в 1993 году у нас были гражданские снайперы, которые никому не подчинялись и не входили в состав спецподразделений.
Вероятно, это была осознанная работа на разжигание напряженности, на то, чтобы сделать кризис более полным, глубоким, пугающим, страшным, чтобы парализовать людей ужасом, отбить у них саму мысль о возможности защиты своих прав. Думаю, что это была часть государственной политики. И эта государственная политика была чрезмерно, невыносимо жестока даже для сотрудников правоохранительных органов: они далеко не всегда были готовы к тем нарушениям закона и к тем зверствам, которые от них потребовались.
Читать бесплатно другие книги:
