Прогулки с Хальсом Тихонова Карина
— Антон Аркадьевич? — осведомился незнакомец. — Добрый вечер.
— С кем я говорю? — Нехорошее предчувствие вползло в душу Антона.
— Я частный детектив. Меня наняли, чтобы проследить за вами.
Антон сунул руку в карман, достал диктофон и нажал кнопку записи.
— Кто вас нанял? — спросил он, стараясь поднести диктофон ближе к звуковой мембране мобильника.
— Понятия не имею, — сказал детектив. — Примерно месяц назад мне позвонила какая-то женщина. Она сказала, что ей нужно собрать сведения об одном человеке, но так, чтобы ее имя осталось за кадром. Она оставила мне номер абонентского ящика, а я продиктовал ей номер счета в банке. Когда она перевела аванс, я начал работать. Вот и все, что я знаю.
— А почему вы решили мне позвонить? Совесть замучила? — спросил Антон, по-прежнему плотно прижимая диктофон к трубке.
Детектив засмеялся:
— При чем тут совесть? Я делал свою работу и не совершал ничего противозаконного. А звоню я вам по поручению моей нанимательницы. Она хочет с вами встретиться.
— Зачем?
— Понятия не имею! Мне велели передать, я передаю. Имейте в виду, если вы обратитесь в милицию, встреча не состоится.
Антон осторожно подышал на замерзшие пальцы.
— Я согласен. Пускай ваша клиентка приходит ко мне…
— Нет-нет, — оборвал его детектив. — Она назначила встречу на нейтральной территории. Приезжайте сегодня ко мне домой в десять вечера. Дама обещала объяснить, зачем ей понадобилась слежка, и произвести со мной окончательный расчет. — Он усмехнулся и добавил вполголоса: — Наконец-то познакомлюсь с клиенткой. Любопытная особа, должен вам сказать.
Антон перебирал в уме варианты ответа.
— Хорошо, — сказал он. — Только сначала я заеду домой и оставлю записку с вашим адресом.
— Предосторожность никогда не бывает излишней. Да вы не волнуйтесь, Антон Аркадьевич, не думаю, что двое мужчин должны бояться одной женщины. Хотя, конечно, женщины бывают разные… — Детектив хмыкнул. — Адрес запомните или запишите?
— Говорите, я запомню. — Антон снова прижал диктофон к звуковой мембране.
Детектив почти по слогам продиктовал название улицы, номера дома, квартиры и код подъезда. Антон молил бога, чтобы старенький диктофон не вышел из строя в самый ответственный момент.
— Запомнил, — сказал Антон, когда детектив замолчал. — Если вдруг что-то позабуду, я вам перезвоню.
— Отлично — отозвался тот. — Жду вас вечером.
Антон сунул телефон в карман, непослушными ледяными пальцами нажал маленькую кнопку перемотки и включил воспроизведение. Диктофон не подвел. Голоса звучали отчетливо.
— Замечательно, — пробормотал Антон с мрачным удовлетворением.
До назначенного часа оставалось не так много времени. Он поехал домой.
Дома Антон первым делом написал записку, в которой сообщил, где он будет находиться этим вечером, рядом оставил кассету с записью телефонного разговора. Зарядил диктофон чистой кассетой, спрятал маленький аппарат за пояс и поехал на встречу.
Детектив жил в новом спальном районе. Типовые многоэтажки возвышались вдоль дороги, и Антон колесил между ними, пытаясь рассмотреть таблички с номерами. Нужный дом нашелся в конце улицы. Антон заглушил мотор, вышел из теплого салона, поднял воротник и побежал к подъезду.
Он поднялся на третий этаж, нашел нужную квартиру и зашарил рукой по стене в поисках звонка. Звонка не было. Лестничная площадка еще пахла свежей краской, видимо, дом сдали недавно. Антон стукнул в массивную бронированную дверь, и она отворилась. Движение было замедленным, как в фильме ужасов, не хватало лишь противного скрипучего звука.
На площадку легло треугольное пятно яркого света. Антон заглянул в квартиру и увидел просторный холл, заставленный картонными коробками — типичный натюрморт новосела. Он хотел позвать хозяина, и только тут сообразил, что не знает его имени.
— Ау! — крикнул Антон в полуоткрытую дверь. — Хозяева, отзовитесь!
Тишина. Сердце кольнула иголочка тревоги. Может, не входить? Из-за соседней двери доносились звуки музыки и негромкие голоса. Люди рядом, так что ничего страшного произойти не может. Может, хозяин выскочил за хлебом и специально оставил дверь открытой, чтобы гость не ждал на лестничной клетке?
Антон нашел за поясом спрятанный диктофон и нажал красную кнопку. Как сказал его недавний собеседник: «Предосторожность никогда не бывает излишней». Он вошел в просторную прихожую и снова громко позвал:
— Хозяева?! Есть кто-нибудь дома?
Ему снова никто не ответил. Удивленный Антон, не закрывая дверь, медленно пошел в глубь просторной квартиры. Заглянул в полупустую спальню, миновал кухню, вошел в просторную, ярко освещенную комнату. Посреди комнаты стоял овальный стол, вокруг него были расставлены стулья. Больше никакой мебели не было, а, может, Антон просто ее не заметил. Его внимание привлекла большая фотография в центре стола.
Антон поднес фотографию к лицу. У него снова возникло странное чувство нереальности происходящего. Дежа вю. Это уже было.
Красивый светловолосый парень обнимал за плечи хорошенькую девушку. Антон узнал их сразу. Парень из далекого прошлого сильно отличался от нынешнего Антона Азарова, но все равно, это был он. Девушка с волнистыми каштановыми волосами улыбалась фотографу как доброму знакомому. Неудивительно, ведь фотоаппарат держал Марик Халецкий. Он напечатал два снимка: один — для Антона, второй — для Лизы. Но каким образом…
На голову Антона обрушился сильный удар сзади, он выронил фотографию и медленно осел на пол.
Когда Антон снова открыл глаза, комнату освещал высокий торшер. Уютный оранжевый свет мягко рассеивал мрак и не тревожил слезящиеся глаза. Антон обнаружил, что лежит в углу, дверь гостиной закрыта, а рядом с ним валяется старый пистолет с металлической пластинкой на боку — наградной «макаров» генерала Воронина. Антон поднял пистолет, не очень понимая, что происходит. Кто ударил его по голове? Сколько времени прошло с того момента? Что все это означает, черт побери?!
Антон спросил в пустоту:
— Что все это значит, черт побери?!
В коридоре послышались легкие шаги, и Антон прицелился в закрытую дверь. Рука заметно дрожала. Дверь распахнулась, и он чуть не выронил оружие.
— Вы?! — спросил он, не веря своим глазам.
— Добрый вечер, Антон Аркадьевич, — весело сказала Аня. — Как самочувствие?
Антон ощупал левой рукой затылок и обнаружил там большую шишку.
— Я старалась бить не очень сильно, — объяснила Аня, словно не замечая направленного на нее пистолета. — Мне нужно было еще немного времени, чтобы закончить дела.
Она произнесла это тоном гостеприимной хозяйки, извиняющейся перед гостями за задержку праздничного блюда. Антон крепче сжал спасительную рукоятку пистолета и потребовал объяснений:
— Что происходит?
Аня поставила стул напротив Антона и села, благожелательно глядя на него.
— Вы сильно располнели, кажется, — сказала она, кивнув на фотографию, валявшуюся на полу, подняла снимок и аккуратно прислонила его к вазе с одинокой полуосыпавшейся розой.
— Откуда у тебя этот снимок?
— Мы перешли на «ты»? — Аня улыбнулась. — Я не против. Может, для большего удобства мне стоит называть тебя «папочка»?
Рука Антона, сжимавшая пистолет, медленно опустилась.
— Это снимок из нашего семейного альбома, — продолжала Аня как ни в чем не бывало. — Мама его очень любила.
Антон почувствовал, как у него пересохло в горле.
— Лиза — твоя мать?
— Была, — подчеркнув это слово, ответил Аня. — Была моей мамой. Она умерла пять лет назад. Рак. — Аня внимательно посмотрела на Антона, словно проверяя, как на него подействовали ее слова. — Хочешь, расскажу, как она умирала?
— Нет, — прошептал Антон.
Аня кивнула.
— Правильно, не стоит. Это была тяжелая смерть. Как ты думаешь, почему ей досталась такая судьба? Ведь мама была настоящим ангелом!
Антон выронил пистолет и закрыл лицо обеими руками.
— Вот и я не знаю. Хотела у тебя спросить, но ты, видно, тоже не в курсе. Обидно, обидно…
Антон опустил руки и тихо попросил:
— Пожалуйста, дай воды. Сердце болит.
— У тебя есть сердце? — удивилась Аня. — Интересное кино! Не обижайся, я пошутила. Минералка на кухне, в холодильнике. Потом сам возьмешь, ладно?
— Когда «потом»? — шепотом спросил Антон. Ее спокойное дружелюбие выглядело страшнее самой изощренной жестокости.
— Когда все кончится, — объяснила Аня все с той же кошмарной улыбкой. Она наклонилась вперед и с интересом спросила: — Как ты считаешь, на кого я больше похожа, на папу или на маму?
Антон не выдержал и заплакал. Аня обиженно оттопырила нижнюю губу:
— Ну вот, а я думала, что ты обрадуешься! Мог хотя бы притвориться ради приличия! До сих пор ты не сильно обременял себя родительской заботой.
— Я не знал! — выкрикнул Антон.
— Чего не знал? Откуда дети берутся? — Аня погрозила ему пальцем. — Не верю! Разве покойный друг ничего тебе не сообщил?
— Марк знал? — не поверил Антон. — Откуда?
— Мама сообщила ему об этом перед твоей свадьбой, — объяснила Аня все с тем же пугающим дружелюбием. — Она бы и тебе сообщила, но ты же прятался. Кстати, чья была идея изолировать ее, пока вы с Верой не отбудете в свадебное путешествие? Твоя или Марка?
Антон снова закрыл лицо руками и начал раскачиваться из стороны в сторону. Боль вгрызлась в сердце, неторопливо перемалывая его стальными зубами.
— Ну в любом случае идея была отличная, — весело продолжала Аня. — Пока вы играли свадьбу, мама сидела в съемной квартире, привязанная к стулу. Я нашла человека, который ее сторожил, но он уже умер. Жаль. Мне очень хотелось заглянуть ему в глаза. — Аня засмеялась. — Странно, что ни ты, ни Марк меня не узнали! Все говорят, что я просто вылитая мама!
Антон сделал попытку подняться на ноги. Получилось. Он схватился одной рукой за стену, а другой помассировал грудь. Боль становилась все сильнее, прожорливый зубастик успел отхватить изрядный кусок сердца.
— Умоляю, дай мне воды, — снова попросил Антон.
Аня следила за ним спокойными холодными глазами.
— Потерпи, я еще не закончила.
— Чего ты хочешь? Уничтожить меня? Можешь не трудиться, я сам это сделал.
Аня повела плечом.
— По-прежнему любишь красивые слова? Передохни, папочка. Год назад я продала мамину квартиру и приехала в Москву. Найти тебя оказалось не так-то просто, но я нашла. А когда выяснилось, что Марк живет рядом, на одной лестничной клетке, я поняла: есть на свете справедливость.
— Это ты убила Марка?
— Конечно, — спокойно подтвердила Аня. — И проткнула ножом его руку, которой он ударил маму. А до этого я два месяца встречалась с Мариком, пыталась понять, раскаялся ли он хоть немного… Представляешь, он даже не понял, о чем речь и кто такая Лиза! — Аня засмеялась. — Вот ублюдок! Ударил мою мать по лицу, когда она пыталась вырваться! Она мне часто об этом рассказывала. Так-то… папочка… — Аня помедлила и словно с удивлением заметила: — Странно, что мне приятно произносить это слово. Только немного непривычно.
Антон тяжело опустился на колени:
— Прости меня.
— Ни в коем случае! — отозвалась Аня. — Тебе всегда удавалось выходить сухим из воды, по-моему, это нехорошо. Мне очень хотелось тебя убить, но потом я решила, что это слишком легкое наказание. Ты должен мучиться перед смертью так же, как моя мама. Поэтому я не убью тебя. Нет! Все будет наоборот: ты убьешь меня.
Антон снова приложил правую руку к груди, где неровно бились остатки сердца, съеденного болью.
— Что ты говоришь, детка…
— Знаю, что говорю! — перебила Аня. — Ты застрелишь меня вот из этого пистолета. — Она кивнула на наградной «макаров».
Антон с отвращением оттолкнул оружие, и пистолет плавно поехал по паркету. Аня ловко поймала его ногой.
— Ни за что!
Аня вздохнула.
— Я так и думала. Хочешь, чтобы все было сделано, как надо, делай все сама! — Она оторвала клочок от газеты, лежавшей на столе, осторожно накрыла им рукоятку. Сначала Антон не понял, зачем ей это, а потом сообразил: там же его отпечатки! Вот зачем Аня оставила пистолет рядом с ним!
— Аня, никто не поверит, что я убил свою дочь, — сказал он, с трудом шевеля онемевшими губами.
— Почему? — удивилась Аня. — Ты же смог убить мою мать и свою жену! Да-да, Марк мне все рассказал! Смотри, как все хорошо получается: сначала ты убил Марка и проткнул ножом его правую руку. Почему ты это сделал? — Аня пожала плечами. — Ну, не знаю. Может, потому, что твой бывший друг задумал переписать завещание? Так сказать, символический акт мести… Сначала я принесла из ресторана нож, которым ты пользовался во время ужина. Но когда поднялась наверх, обнаружила, что дверь твоей квартиры нараспашку, а сам ты храпишь на диване. Так что я взяла нож у тебя на кухне. — Аня вежливо осведомилась: — Надеюсь, ты не против, папочка? Это единственная вещь, которую я присвоила!
Антон согнулся, прижимая руку к груди.
— Будем считать, что не против, — заключила Аня. — Марка ты убил, только не могу понять, почему тебя освободили? Ладно, пропустим этот досадный промах. Я уверена, следствие его исправит, когда обнаружит в этой квартире труп частного детектива и скромной официантки. А еще они обнаружат дневник, в котором несчастная девушка писала о своих попытках установить контакт с отцом и даже наняла частного детектива. Отец ее грубо отверг. Душераздирающие подробности произведут сильное впечатление на присяжных. Как тебе сценарий? По-моему, неплохо придумано. Все-таки гены сказываются, правда, папочка? Ну а заключительная запись в дневнике такая: ты назначил мне встречу в квартире частного сыщика, чтобы окончательно расставить точки над i. Я выражаю робкую надежду на наше семейное счастье. Присяжные обрыдаются.
Аня потянулась за пистолетом. Подняла оружие, придерживая его газетой, положила на стол.
— Знаешь, я ведь прочитала все твои книги, — сказала она задумчиво. — Очень познавательно. Правда, правда! В Марка и в сыщика я стреляла через пуховую подушку, как рекомендовано в одном твоем опусе. В самом деле, это здорово глушит звук! На этот раз выстрел будет громкий, и соседи обязательно вызовут милицию. Конечно, ты успеешь уехать, но какой в этом смысл? Лучше не суетись. — Аня помедлила: — Я хочу, чтобы ты на меня смотрел. Не отводи глаз, понял? Если попытаешься зажмуриться, я буду убивать себя медленно. Прострелю руку или ногу… Ты же не хочешь, чтобы твоя дочка долго мучилась? Не двигайся!
Антон на коленях пополз к Ане, и она тут же поднесла пистолет к голове. Он остановился. Набрал в грудь побольше воздуха и начал говорить. Слова падали в пустоту комнаты, как капли крови из смертельной раны. Если бы он мог встретиться с молодым голодным идиотом, изображенным на фотографии! Ах, как много он мог бы ему объяснить! Поздно. Слишком поздно.
Антон это чувствовал, но все равно говорил не умолкая. Умолял Аню остановиться. Предлагал отдать ей все, что имеет, лишь бы хоть немного искупить то страшное предательство, которое совершил много лет назад. Объяснял, что ему ничего не нужно, кроме одного: чтобы она была счастлива. Просил пистолет, чтобы он мог убить себя сам, только сначала нужно написать признание в убийстве Марка и того детектива… как его зовут… Да, еще обязательно нужно написать завещание, чтобы Аня могла получить все, что ему принадлежит! Пускай она потерпит только одни сутки, он все сделает и застрелится сам, у нее на глазах. Честное слово, так будет лучше! Аня сможет куда-нибудь уехать и начнет новую жизнь…
Антон чувствовал, как по щекам теплой непрерывной дорожкой бегут слезы. Сердце рыдало кровью, сочилось тяжелыми каплями, рвалось на части от стыда и раскаяния. Антон понимал: времени мало. Он должен успеть договорить, убедить, упросить, умолить, выклянчить отсрочку… Аня слушала внимательно, улыбка сползала с ее губ, в глазах медленно обнажалось мрачное темное безумие. Рука с пистолетом не опускалась, бдительно дежурила у виска.
Антон так и не понял, был ли тот выстрел случайностью, или она просто не могла больше выносить звук его голоса. Старенький «макаров» издал оглушительный хлопок, и одновременно с ним в сердце Антона с размаху всадили огромный ржавый гвоздь. Он упал на пол как подкошенный и не успел ничего увидеть. Милосердное беспамятство сделало ему этот подарок.
Харлем, июль 1660 года
Забвение
Торговцы картинами давно привыкли к еженедельным посещениям старика в темной потрепанной одежде и не обращали на него внимания. Какой смысл расхваливать товар перед человеком, который ничего не покупает, а только рассматривает? И зачем он сюда таскается? Неясно.
Старик медленно двигался вперед, опираясь на узловатую палку. Бросал на картины только один взгляд и тут же начинал рассматривать их авторов. В темных глазах старика с набрякшими под ними мешками застыло выражение недоумения.
— Скажите, где вы видели такой пейзаж?
Молодой художник усмехнулся, но ответил вежливо из уважения к возрасту:
— В долинах Луары.
Густые брови старика удивленно дрогнули.
— Где это? Во Франции? А почему вы не пишете голландские пейзажи?
— Потому, что покупателям больше нравятся французские, — отрезал юноша и отвернулся.
Старик постучал палкой по мостовой, что-то сердито пробормотал себе под нос и пошел к следующему продавцу. Мельком взглянул на картину и дотронулся рукой до шеи.
— Простите, милостивый господин, что это у вас?
Художники рассмеялись. Молодой человек, к которому обратились с вопросом, добродушно ответил:
— Это называется жабо, дедушка.
— Жабо, — повторил старик. — Французское слово. И мода, надо полагать, французская?
Молодой человек пожал плечами, повернулся к соседу и продолжил с ним увлеченную беседу. Старик постоял еще немного, ожидая ответа, но не дождался и, прихрамывая, двинулся дальше. В полном молчании он дошел до конца ряда, бросая на молодых художников изумленные взгляды, и наконец побрел восвояси.
— Забавный дедуля, — сказал молодой человек. С ворота его рубашки пышным каскадом ниспадало кружевное жабо, поразившее старика. — Кто знает, что это за фрукт?
— Это Франс Хальс, — ответил кто-то в конце ряда.
— Хальс? — удивился сосед. — Знакомое имя… Постойте, постойте, господа! Уж не тот ли знаменитый Хальс?
— Был знаменитый, — коротко ответил собеседник. — Теперь он никто. Живет в старом полуразвалившемся доме на окраине, пишет собственные портреты за неимением заказчиков и натурщиков. Говорят, он до такой степени обнищал, что обратился за помощью в магистрат. Отцы города назначили ему пенсию, двести гульденов в год. А ведь как гремел! Меньше десяти тысяч за портрет не брал!
— Не может быть! — ахнул кто-то.
— Еще как может, — заверил собеседник. — Ну и где они, его гонорары? Нет, что ни говорите, господа, время все ставит на свои места. Лопнула дутая слава — и нет Франса Хальса. Хотите повеселиться? Недавно он попытался продать две свои картины, и их оценили в семь с половиной гульденов! — Художник остановился, чтобы переждать громкий взрыв смеха. — Да-да, господа, я не шучу! Какого черта он каждую неделю сюда таскается, ума не приложу. Выставляет себя на посмешище перед приличными людьми. Сидел бы лучше дома.
— Французские пейзажи ему, видишь ли, не нравятся, — пробурчал юноша, недавно вернувшийся из Франции.
— Хальс считает, что национальное искусство живо до тех пор, пока оно самобытно, — объяснил осведомленный художник. — Он, видите ли, презирает подражателей… — Художник обиженно запыхтел и выставил вперед картину, написанную в духе французской пасторали. — А я так скажу: покупатель доволен — значит, и я доволен. Все остальное — ерунда…
Старик брел домой, опираясь на палку. Путь неблизкий, есть время обдумать увиденное. Ну о картинах думать нечего, нет там пищи для ума, сплошные бездарные копии чужих полотен. Но эти молодые люди! Откуда они такие взялись? Почему одеты по иностранной моде? Почему так благоговеют перед всем французским? Почему ставят перед собой только одну задачу: угодить покупателю? Разве настоящее искусство кому-то угождает? Нет! Оно заставляет думать не только зрителя, но и творца. В первую очередь — творца! Нынешние покупатели думать не любят, ленятся, и художники разленились следом за ними. В моду вошла безликая глянцевая красота чужих пейзажей и выхолощенные, вылизанные портреты. Смотришь на них, и кажется, будто лица разгладили утюгом: ни морщинки, ни пятнышка, сплошная мертвечина… Странные времена, странные нравы.
Так, бормоча себе под нос, старик добрался до старого дома на окраине Харлема. Кашляя, вошел в маленькую тесную комнатку, заваленную старыми холстами, дрожащей рукой зажег свечи и сел на стул, стоявший перед старым деревянным подрамником. На подрамнике был холст с почти законченным автопортретом. Невеселое зрелище, но что делать? Денег, чтобы платить натурщикам, больше нет, а заказчики… Когда же у него в последний раз побывал заказчик?
Старик оглянулся и безошибочно выделил взглядом портрет мужчины, висевший на стене. Этот человек пришел к Франсу Хальсу восемь лет назад. Стены маленькой темной комнаты словно раздвинулись, наполнились воздухом и светом, такое ощущение внутренней силы источал вошедший человек.
— Я имею честь видеть господина Франса Хальса? — спросил незнакомец звучным голосом, в котором слышались властные нотки.
Франс молча поклонился, удивленный нежданным визитом.
— Прошу прощения, что не называю своего имени, но на это есть серьезные причины. Я бы хотел заказать вам портрет. — Незнакомец снял шляпу и обвел быстрым взглядом тесную мастерскую. — Если вы не слишком заняты, приступим прямо сейчас. Через две недели я должен уехать из города.
Обрадованный Франс живо установил подрамник, закрепил на нем чистый холст. Дело было не только в том, что впервые за много лет к нему пришел заказчик и появилась возможность получить деньги. Просто Франс ужасно истосковался по настоящей работе, а внешность незнакомца выдавала личность незаурядную и яркую. Одет он был просто, но что-то подсказывало Франсу, что незнакомец занимает высокое общественное положение. Купец, богатый торговец? Франс внимательно вглядывался в красивое лицо с высоким лбом и широкими скулами, крупный нос с тонко вырезанными ноздрями, жесткую линию рта. Нет, не похож незнакомец на удачливого торговца. Холодный твердый взгляд выдает человека, привыкшего командовать. Нежданый гость напомнил ему знаменитого адмирала де Ритёра, которого Франс видел в Амстердаме. Вполне возможно, что этот человек тоже моряк.
Незнакомец встал в непринужденную уверенную позу и прижал шляпу к правому боку.
— Так хорошо?
— Прекрасно, — откликнулся Франс, быстро размешивая краски. — Вы не устанете стоять? Может быть, подать вам стул?
— Я не устану, — спокойно ответил незнакомец и не солгал.
Он простоял перед художником три часа, не издав ни одного вздоха. Сначала сеанс проходил в молчании, потом незнакомец разговорился, увлекся, начал рассказывать о далеких землях, где ему довелось побывать. Бледные щеки покрылись легким румянцем, холодные глаза ожили и потеплели. Незнакомец говорил о побережье Бразилии, где недавно была открыта торговая голландская фактория, африканских землях за мысом Доброй Надежды, богатых залежами алмазов, новом городе Кейптауне, который недавно начали строить голландские переселенцы…
Франс слушал и все больше убеждался в том, что не ошибся: незнакомец был моряком. Да не простым матросом, а боевым капитаном, участвовавшим в сражениях! Об этом говорил тонкий шрам, шедший через всю щеку к подбородку, привычная небрежность, с которой рука незнакомца лежала на эфесе шпаги, цепкий острый взгляд опытного фехтовальщика. Перед художником стоял человек, который всю жизнь управлял своими страстями и никогда не допускал, чтобы они управляли им. Франс забыл о времени и почти огорчился, когда незнакомец объявил, что на сегодня довольно. Он отстегнул от пояса кошель, положил его на стул и заговорил, словно отдавая распоряжения:
— Мне говорили, что ваш гонорар составляет две тысячи гульденов. Тут ровно половина. Через две недели я уеду из города, а когда вернусь — заберу портрет и расплачусь с вами полностью. Это случится примерно через два месяца. — Незнакомец поклонился и пошел к дверям. Перед тем как выйти, он оглянулся и добавил: — Тогда я назову вам мое имя, и вы поймете, почему я не мог сделать этого раньше.
Так сказал незнакомец восемь лет назад. Но ни через два месяца, ни через два года он не явился за своим портретом. Так и остался стоять в гордой непринужденной позе посреди мрачной темной комнаты. И Франс, выждав третий год, написал на оборотной стороне холста: «Портрет неизвестного господина. 1652 год от Р. Х.».
Франс вернулся к почти законченному автопортрету, поправил зеркало, стоявшее справа, и принялся за работу. Кисть наносила тонкие, почти невидимые глазу штрихи. Время шло незаметно, свечи медленно оплывали, роняли восковые капли на треснувшую каминную полку. Наконец силы кончились, и Франс уронил затекшую руку на колено.
Все. Больше работать он не может. Наверное, правы эти молодые люди, смеющиеся над жалкими потугами старика угнаться за ними. Ушло время Франса Хальса, ушли все, кто был ему дорог. Незваным гостем чувствует он себя в этом мире. Прав был господин Декарт, трижды прав: счастлив человек, родившийся и умерший вместе со своей эпохой. Какой смысл в долгой жизни, если ты ей не рад?
Старик закрыл глаза и вызвал в памяти прекрасные дорогие лица. Михиль де Валь, красавец и дуэлянт, задира и дамский угодник… Последний раз он видел Михиля пять лет назад.
— Что происходит, Франс? — спросил Михиль перед уходом. — Мне кажется, что я живу в сгущающихся страшных сумерках…
Мир изменился. Прошло время, когда вся нация сплотилась вокруг благородной цели сопротивления. Тридцатилетняя война с Испанией окончена, Вестфальский мир 1648 года формально закрепил независимость Нидерландов. Отгремели праздничные салюты, и все как-то очень быстро позабыли о славном героическом прошлом. Богатые голландцы пустились в погоню за титулами, бедные — за куском хлеба… Куда оно девалось, то непередаваемое чувство братства, которое освещало всю их жизнь? Вот и старина Михиль не мог этого понять.
Франс вспомнил его лицо, тронутое ледяным дыханием времени. Мелкие и глубокие морщинки исчертили кожу, словно кракелюры на холсте, но лицо Михиля все еще было прекрасным. Лишь глаза с опущенными уголками смотрели на мир с новым выражением недоумения и грусти. Тогда Франс ничего не ответил Михилю, лишь подумал: «Мы пережили свое время, дружище».
Франс еще крепче зажмурил глаза и начал перекличку старых друзей:
— Капитан Михиль де Валь!
И чужой ледяной голос ответил ему вместо старины Михиля:
— Выбыл.
— Лейтенант Фредерик Конинг!
— Выбыл.
— Полковник Иоганн Клаас Лоо!
— Выбыл.
— Капитан Якоб Схаттер!
— Выбыл.
Все они прошли перед ним парадным строем: старина Виллем Бейтевег, полковник Николас ван дер Мер, Исаак Масса, Питер ван дер Бруке, Ян Стен, Дирк — простодушный добрый Дирк… А в стороне от парадного марша махали руками родители, укачивала младенца Анна Мария, ей помогала верная старая Франсина, умершая два года назад… Из уголка глаза выползла холодная старческая слеза и прочертила вниз ровную дорожку. Когда же наступит черед Франса Хальса занять прежнее место в строю друзей?
Франс открыл глаза и обвел взглядом полутемную комнату. На треснувшей каминной полке горели три свечи в дешевых керамических блюдцах, их отражения плавно колыхались в зеркальной глубине. Три свечи перед зеркалом… Мать говорила, что это знак смерти. Мать была очень суеверной и никогда не ставила свечи перед зеркалом. А еще она говорила, что если разобьешь зеркало, то непременно накличешь на себя смерть.
Три свечи и зеркало… Зеркало и три свечи…
Франс пристально вгляделся в свое отражение. Интересно, кто придумал, что душа бессмертна? Душа умирает точно так же, как и тело, но это не страшно. Иногда душа умирает раньше, чем тело, — вот где настоящий ужас. Человеку с такими глазами нечего делать на этом свете, потому что душа его давно мертва.
Старик вытянул руку и с силой толкнул подставку, на которой стояло зеркало. Сейчас оно разобьется, и Смерть наконец вспомнит о старом художнике!
Но вместо звона разбитого стекла раздался громкий деревянный стук. Старик всхлипнул и уронил руки на колени. Со скрипом отворилась дверь, и Лисбет спросила дрожащим голосом:
— Что случилось?
Франс не ответил. Лисбет близоруко сощурилась и увидела опрокинутый деревянный подрамник, а справа от мужа большое овальное зеркало на подставке. Она немного помедлила, вздохнула и снова закрыла дверь.
Старик, перепутавший свое изображение со своим отражением, не знал, что впереди у него еще шесть безрадостных долгих лет, которые он проведет, страдая, в богадельне.
Он не знал, что его похоронят в главном соборе Харлема, а потом его имя сотрется с каменных плит и будет надолго забыто.
Он не знал, что полтора века спустя внезапно вспыхнет ослепительная Сверхновая звезда по имени Франс Хальс. Человечество, наконец догнавшее гения, возведет его на пьедестал вечной славы.
Он не знал, что испанец по имени Гойя будет учиться живописи, пытаясь копировать его полотна. А потом объявит, что скопировать гениальность не удастся никогда и никому.
Он не знал, что на самых дорогих аукционах мира его картины будут продаваться по баснословным ценам.
Он не знал, что о «проклятии Хальса» будут рассуждать искусствоведы и напишут о нем много книг.
Всего этого — к счастью или к сожалению — старик, сидевший в полутемной мастерской, не знал. Свечи догорали и гасли с тихим треском. Комната медленно погружалась во мрак.
Глава 28
Москва, декабрь 2007 года
Антон очнулся от странного попискивающего звука. Он лежал в незнакомой комнате, его руки были опутаны разноцветными проводами. Рядом с кроватью стояла капельница, над головой чертил ломаные линии кардиограф. Живой! Мысль до того обрадовала, что Антон немного удивился. Разве его хоть что-то привязывает к этому миру?.. Что?..
Дверь открылась, и в комнату вошел Иисус. Антон сразу узнал лицо, обрамленное короткой мягкой бородкой, и большие голубые глаза, смотревшие на него с благожелательным любопытством. Иисус был одет в потертые голубые джинсы и теплый вязаный свитер с высоким воротом, на его плечах накинут белый халат.
Иисус заправил за ухо прядь длинных волос и спросил у Антона, как он себя чувствует. Ухо у Спасителя было большое, круглое и чуть оттопыривалось.
Антон ответил, что чувствует себя не очень, и поинтересовался, пришел ли Иисус за ним.
— Я просто ошибся дверью, — ответил Иисус. — А разве ты хочешь умереть?
— Нет, — снова удивившись, сказал Антон. — Странно, но не хочу. Сам не могу понять, что меня здесь держит?
— Ты обязательно поймешь, — пообещал Иисус.
— Я поправлюсь? — спросил Антон.
Иисус утвердительно кивнул:
— Очень скоро. Не волнуйся, у тебя еще есть десять лет. — Он улыбнулся Антону, вышел из палаты и бесшумно прикрыл за собой дверь.
Ощущение несделанной работы смутно колыхнулось в душе и ушло в глубину. Антон пошарил взглядом вокруг, увидел на тумбочке красную кнопку и нажал на нее. В палату заглянула медсестра, поздравила Антона с возвращением и вызвала врача.
После разговора с эскулапом ситуация более-менее прояснилась. Антон попал в реанимацию с обширным инфарктом и находится тут почти неделю. Сейчас положение немного поправилось, но все равно придется еще долго лечиться. Через недельку-другую его переведут в стационарное отделение, и если все будет хорошо, после Нового года отпустят домой. Антон попробовал заикнуться о вызове следователя, но врач замахал руками. Рано, рано!
— Ни о чем не волнуйтесь, — завершил врач беседу. — Сейчас у вас только одна задача: поправиться. Все остальное приложится.
— Думаете?
— Уверен!
С этими словами оптимистичный медик удалился. Антон остался один на один со своими мыслями.
Дни текли неторопливо, похожие друг на друга, как братья-близнецы. Антон лежал и смотрел в окно, а вокруг него суетились люди. Трижды в день заходила медсестра, делала уколы, снимала показания с кардиографа, приносила поднос с едой. Утром и вечером Антона навещал врач. Иногда он приходил один, иногда в сопровождении свиты медиков. На медицинском языке такие посещения назывались «консилиум». Медики совещались шепотом, но Антон к ним не прислушивался: он и так знал, что скоро поправится.
Выздоровление шло сумасшедшими темпами, и через неделю к нему, наконец, пустили следователя. Антон попытался сесть, но следователь поспешил сказать:
— Лежите, лежите, я ненадолго!
— У вас пятнадцать минут, — прошелестел врач из полуоткрытой двери.
Следователь кивнул, перенес стул к кровати и сел. Минуту они оба молчали, не зная, с чего начать. Потом Антон вспомнил, что времени мало, и сказал:
— Задавайте свои вопросы.
— У меня их нет, — неожиданно ответил следователь.
Антон поразился.
— Зачем же вы пришли?
— Я думал, это вы хотите меня о чем-то спросить.
Читать бесплатно другие книги:
