Заключенный №1. Несломленный Ходорковский Челищева Вера
Кстати, хоть Инна, жена, Ходорковского, и говорит, что с близнецами он не сюсюкал, но, если выражаться словами Паши и Насти, «кайф ловил» от них и тогда. Он мог взять Глеба за одну руку, Илю (так все называют Илью в семье) за другую (оба при этом сидели на полу) и начинал постепенно их раскручивать, потом скорость увеличивалась, увеличивалась, увеличивалась… и близнецы уже летали над полом, издавая радостные крики и визги. Когда отца посадят, эту его функцию – раскручивать малышей до опупения – возьмет на себя Настя. И будет делать это каждый день «до тех пор, пока они не превратятся в неподъемных быков», – говорит она.
Ей отец тоже устраивал что-то в этом роде, когда она была маленькая. Только посложней и пострашней. В парке на мосту он сажал ее на шею и начинал делать зарядку. Наклон вправо, наклон влево, вперед, вниз… Настя обхватывала что есть мочи его голову, шею, впивалась руками в волосы, а ему было хоть бы хны. Одновременно, делая «зарядку», он мог вдруг затрястись, словно в конвульсиях, и тогда Насте становилось совсем не по себ. А уж когда отец изображал, что вот-вот уронит ее в речку, Настин крик слышали все гуляющие в этот момент в парке…
– И все же, – опять спрашиваю я его старших детей, – что, вообще никаких разборок за все время не было?
– Не было такого давления типа: «Если ты не будешь это делать, то…». Один раз он меня только напугал, что отвезет жить к бабушке, когда я сильно их с мамой чем-то достала, – вспоминает Настя. Но сказал опять же в шутку. Просто мама на меня ему все время жаловалась. Сижу в одной комнате, а они в другой, и мама ему: «Разберись, я больше не могу». Слышу папу, специально говорящего громко для меня: «Ох, сейчас так разберусь…». Особо не разбирался, смотрел оценки, анализировал мое поведение последних дней (опять жаловалась мама) и… начал объяснять, как у него все устроено в компании, а потом выносил свой «вердикт» (Настя передает слова отца чисто его голосом – тихим): «А таких бы сотрудников, как ты, Анастасия, я бы гнал в шею…».
«Даже не рассчитывай, что будешь работать в моей компании», – это будет сказано уже Паше. Правда, совсем по другому поводу – его оценки и поведение здесь будут ни при чем. Просто Ходорковский будет объяснять 16-летнему к тому моменту сыну организационное устройство в ЮКОСе, кто из сотрудников за кем идет, по какому принципу он назначает людей на руководящие должности, как устроена система антикризисного управления – кто на случай чего может его заменить, чему прежде всего отдает приоритет. Оказалось, что отдавал приоритет умению находить выход из ситуаций, оперативности и, конечно, накопленному годами профессиональному опыту. «Так что даже не рассчитывай», – повторял он сыну.
– А я не то что не рассчитывал, я даже его об этом не спрашивал никогда. Папа сам завел об этом разговор в какой-то из наших совместных поездок. Я как раз выбирал в то время будущий университет. И папа сам начал объяснять устройство своей компании и плавно вывел на эту тему. Говорил мне, что всегда нанимает на ключевые должности лучших людей в индустрии. И даже если в тот момент на этой должности у него уже находится неплохой специалист, он поменяет его на человека с более высокой квалификацией. Это не означало, что он увольнял предыдущего, он просто назначал его на другой пост. «А на ключевых постах мне нужны только самые лучшие специалисты», – объяснял он мне. И это была одна из причин, по которой он нанял менеджеров-иностранцев, что для России было ново на тот момент. И это также, думаю, была основная причина, по которой он мне сказал не рассчитывать в ближайшее время на какой-то пост в его компании. Я считаю это абсолютно правильным. В России и странах СНГ принято, что дети крупных бизнесменов устраиваются в компании своих родителей по окончании вузов. У них все должно быть в этом плане обеспечено. Семейный бизнес. В Швейцарии, где я учился, было много таких ребят, которые точно знали, что вот сейчас они учатся, а по приезде на родину их уже будет ждать какая-то руководящая должность в компании отца. И так и происходит: возвращаются и сразу заведуют семейным бизнесом. Без каких-либо стажировок. Не то чтобы это уж прямо так неправильно. С одной стороны, в России, Турции, Украине, Казахстане, Узбекистане такая степень беззакония, поэтому лучше, чтобы в компании работали люди, которым ты доверяешь, полагаться на свой семейный круг… А с другой стороны – и папа, и я придерживаемся той точки зрения, что человек должен пройти свою школу сам, набить шишек, все попробовать, везде побывать, совершить ошибки, приобрести, наконец, тот самый опыт – и только потом думать о каких-то там руководящих должностях. Это так понятно. У меня и мысли не было его о чем-то таком просить, тем более в 16 лет. Я рассчитывал выучиться в США, а потом вернуться в Россию и, что называется, делать себя здесь. Уехал я в 2003-м, поступил, а потом случилось то, из-за чего приехать и делать себя «здесь» уже передумал. Даже не передумал – скорее, прислушался к совету отца: «Паша, ни в коем случае не возвращайся. Не переживай. Продолжаю бороться. У меня все в порядке». Буквально пара фраз. Совет был передан не лично, а через адвокатов – сразу после его ареста. Опасения отца объяснить очень просто – если бы с маленькими и Настей (к тому времени она была еще маленькой) они бы не осмелились что-либо делать – всем было бы очевидно, что это черный пиар, то мне устроить трудности могли запросто. Например, остановить в аэропорту, незаметно подбросить в сумку наркотики, а потом использовать это против отца – как очередной способ чего-либо от него добиться. Из серии «Вы признаете вину – мы отпускаем вашего сына». Или могли запросто отправить меня в армию и обязательно в Чечню или куда-нибудь подальше. Это в лучшем случае, а в худшем – даже думать не хочу… Они все могли сделать для того, чтобы лишний раз морально подавить отца…
Разумеется, тема ареста отца в наших разговорах с Настей и Пашей будет всплывать не раз, но анализ детей всего случившегося с их отцом – в следующей части. А пока небольшие выводы. Итак. Ходорковский-отец действительно относился к детям – какого бы они возраста они ни были – как к взрослым людям: разборок не устраивал, не кричал, не сюсюкал, не нянчился (не знал, как это делается), если был недоволен, говорил тихо, что в большинстве случаев вызывало у старших детей ухмылку и, наконец, не давил и давал сделать выбор самим.
Но все же и дети, и их мамы сегодня говорят о том, что их отец и муж, реализовавший до тюрьмы себя во всем, чем хотел, в воспитании детей реализоваться не успел. Ни со старшими, ни тем более с младшими. Что как такового воспитания не было, за исключением слов «сами, сами, сами…». А может, это и есть воспитание? Может, это самое правильное воспитание?
Не знаю, но уж что точно успел Ходорковский, так это к своим 40 годам задуматься о том, о чем родители порою не задумываются на протяжении всей жизни. Они, эти родители, вечно зарабатывают, вечно куда-то не успевают, вечно спешат, устают. И он точно так же вечно куда-то бежал, зарабатывал. Но к 40 именно дети заставят Ходорковского маршрут в этой пробежке несколько изменить.
…Была зима 2001–2002. Арсений Рогинский, глава Международного историко-просветительского, правозащитного общества «Мемориал», точно уже и не помнит. Короче, в один из этих зимних месяцев Ходорковский пригласил его и Людмилу Алексееву к себе офис. Не сказать, что приглашение было неожиданным. Рогинский уже имел опыт сотрудничества с ЮКОСом по проектам «Открытой России», но лично с Ходорковским не сталкивался, общался больше с Невзлиным, одним из основных акционеров Group MENATEP и совладельцев ЮКОСа. А тут вызвал сам… За исключением того, что Ходорковский занимает какую-то высокую позицию в рейтинге «Форбс», компания его называется ЮКОС, а сам он частенько интересуется образовательными и околоправозащитными вещами, Рогинский и Алексеева больше ничего не знали. И потому ожидали, что, как и раньше на встрече такого уровня с другими бизнесменами, у них будут интересоваться целями фонда, послушают, не скрывая равнодушия, и под конец встречи предложат какое-нибудь очередное совместное сотрудничество по какому-нибудь проекту…
Но все вышло ровно наоборот.
– Он смотрел на нас как на неопознанные летающие объекты, – вспоминает Рогинский. Пытаясь понять, кто мы, что мы, с чем нас едят. Примерно такое читалось в его глазах. И вопросы задавал соответствующие: почему вы стали правозащитниками, и каково это – работать за копейки, а порой вообще добровольно – за идею, а что вами движет… Мы сидели с Алексеевой, как дураки. Таких вопросов нам еще никто не задавал. Не знали, что ответить. Несли какой-то бред. Как объяснить, почему вдруг Людка Алексеева в молодости ударилась в диссидентство, прятала под одеждой самиздат – когда шла на встречу с кем-то, кому его надо было передать, зачем вошла в Хельсинкскую группу и окунулась в ее деятельность с головой? Как объяснить, что это твое, что это ты впитал чуть ли не с молоком матери?
Ну, что-то мы ему объяснили, как смогли. Он слушал с неподдельным интересом. А потом вдруг стал рассказывать о себе. Лично о себе. Говорил медленно, нервно, отрывисто. Помню, что вот именно как-то необычайно нервно говорил: «Я вот подумываю компанию в Лондон перевести…». И дальше рассказывал о том, какие преимущества получит его компания от такого перевода. Про какую-то капитализацию рассказывал, цифрами, диаграммами нас грузил. Мы с Алексеевой опять сидим, как дураки. Мы же в этом вообще не шарим. «Для чего это он нам вообще говорит?» – переглядывались мы. И потом вдруг, перечислив все эти преимущества перевода компании в Лондон, он затих, посмотрел в стол и еле слышно, словно не нам, сказал: «Но ведь будет же стыдно перед детьми…» Знаете, это когда человека что-то долго мучает, он говорит, говорит, говорит, а потом вдруг выносит вердикт. Мы с Алексеевой несколько опешили. Потому что это было что-то такое личное. Да он словно и не нам это говорил, не нас убеждал, а себя. Он произвел впечатление человека, у которого борьба с самим собой. Он уже многое для себя понял, но решающего шага сделать не может, что-то тяготит. Вот такое лично у меня сложилось впечатление. Ходорковский несколько раз повторил слово «стыдно». «Ну, ведь стыдно будет перед детьми… Стыдно». И как только я услышал это слово, то, как оно было произнесено, он мне стал ближе, что ли. Для меня это слово было ключевым…
Мы разговариваем с Рогинским в офисе «Мемориала». Досказав последнее предложение, он кидает мне: «Бери свой диктофон и пошли». И мы идем к экспозиции «Мемориала» – туда, где висят портрет Сахарова и фотографии всех членов диссидентского движения. «Видишь эту женщину?» – показывает он на Ларису Богораз, в числе немногих единомышленников в 1968-м вышедшую на Красную площадь выразить протест против ввода советских танков в Чехословакию.
– Когда мы ее спросили: «Ну зачем ты туда поперлась, ну ведь знаешь же, что это бессмысленно, – никто из народа про вас не узнает, а танки не выведут?! Зачем ты туда пошла?!» – она исподлобья посмотрела и выдавила из себя: «Стыдно стало, вот и пошла». И Ходорковский мне тогда это слово сказал. С той же интонацией сказал, что и она. Для меня это был ключ. К нему как к человеку…
Зачем, для чего? Эти вопросы, как только Ходорковский начнет заниматься чем-то большим, чем гуманитарные проекты, ему тоже будут задавать и соратники, и друзья, Ходорковский и не друзья.
Ходорковский несколько раз повторил: «Ну, ведь стыдно будет перед детьми… Стыдно».
После известного совещания повторил: «Ну, ведь 19 февраля 2003 года у Путина стыдно будет перед с РСПП, после того, как начнется открытый наезд, но у него еще будет возможность что-то изменить (уехать, например) – эти вопросы ему также будут задавать. «Для чего? Для кого? Зачем?»…
– Да затем, чтобы потом детям своим, которые сейчас маленькие, а потом вырастут, на их вопрос – а он всплывет, Борис, всплывет, – «Папа, когда ты зарабатывал свои лишние миллионы, то что-нибудь делал, чтобы этого бардака не было?» Вот затем… – говорил он Немцову.
Присутствовавший при этом его разговоре с Немцовым, один из акционеров ЮКОСа, ныне проживающий в Израиле, Владимир Дубов говорит, что больше рядом никого не было. Что Ходорковский говорил все это спокойно и без надрыва.
– И можно было ему не верить, считать это за позу, за что угодно. Но за этими словами стояло ровно то, что он говорил. Те, кто его знал, к тому времени уже не могли представить, чтобы он на вопрос «зачем» ответил что-то другое.
…Дети. Особенно остро Ходорковскому будет их не хватать по утрам. В колонии поднимают рано. Когда на улице или совсем темно, или ранний рассвет. В той жизни он тоже вставал очень рано – на работу, в это же время вставали дети – в школу, детский сад. Это были редкие моменты, когда он заставал их неспящими и имел возможность немного пообщаться. Все с разным настроением, сонные, они одевались, умывались, завтракали, чтобы идти в мир своих забот. А он шел в свой мир.
Теперь же, когда их мир с каждым годом все усложняется, дети встают уже без него, а он – без них. И мир его тоже все усложняется. Но главное – все вместе они никак не могут пересечься. Хотя бы по утрам…
Глава 9
О жесткости
– Куда ты идешь? К этой суке Ходорковскому?! Тебе руку никто не будет подавать, потому что вы через четыре месяца угробите компанию и доведете ее до банкротства… – так говорили в 1998 году Илье Пономареву, тогда директору по развитию бизнеса в странах СНГ компании «Schlumberger/GeoQuest» (мировой лидер в области нефтяного сервиса) его друзья из ЛУКОЙЛа и «Сургутнефтегаза» и крутили пальцем у виска. Илья в эту самую «структуру» под названием ЮКОС все же пошел. И не пожалел. Много проектов в части инноваций там воплотил, ЮКОС много чего ему дал, Ходорковского обожает («все никак нет времени сесть и написать о нем книгу»). Зато теперь Илья все же выуживает для меня время в своем плотном графике (оно у него и впрямь рассчитано по минутам) и объясняет, почему например, Ходорковского можно назвать если не сукой, то в меру циничным и жестким руководителем.
– …Ну, представьте, осень 1998-го. Дефолт. Все на фиг рухнуло. Цены на нефть упали, денег нет вообще, в регионах сидят без зарплаты, в Москве – без зарплаты. Слово «ЮКОС» в Юганске бранное, у Ходорковского вообще – репутация ноль. А он ездит по регионам, просит подождать. Ждут. Он безжалостно рубит хвосты, спасая компанию. «Рубить хвосты» – это действовать по принципу «Кому я должен, всем прощаю». Ну, не совсем так. Все же не прощал. К нему приходят инвесторы – представители консорциума западных банков. Приходят в панике – банк «МЕНАТЕП» банкротится, а они, банки, недавно выдали ему самый большой в истории России кредит – на покупку ВНК. И теперь рокфеллеры просят деньги обратно. А денег нет, говорит Ходорковский и предлагает или взять акциями, что в залоге кредита, или подождать. Все погасит, с процентами погасит, но не сейчас. И гасит, когда ситуация выруливается. А рокфеллеры опять к нему идут: «Мы все понимаем, господин Ходорковский, но хорошо бы выплатить нам существенную премию за все наши, так сказать, беспокойства». «Минуточку! – говорит Ходорковский и берет со стола договор. – Здесь о премиях речи нет. Обязательства выполнены, а эмоции – не ко мне». Ну, вот примерно так. Циничный? – спрашивает Пономарев, и сам, подумав, отвечает: – Можно сказать, циничный…
Еще Илья вспоминает реакцию Ходорковского на не очень хороший поступок коммунистов. В списках каждой партии – КПРФ, «Единая Россия», «Яблоко», СПС – сидели лоббисты из ЮКОСа. Впрочем, ЮКОС здесь был не исключением. Лоббисты были и от других крупных компаний. Поступок же коммунистов заключался в том, что им перед парламентскими выборами Ходорковский денег дал больше всех, а те на избирательную компанию их тратить не стали, буквально рассовали по карманам – на выборах же пролетели. А потом пришли к Ходорковскому и просили спонсирования: еще, мол, места в списках мы вам же обеспечили… Говорят Ходорковский коммунистам отказал.
Вообще, о нем много чего говорят. До неприличия много. И всегда разное. До неприличия разное. У каждого – свой Ходорковский. У каждого – свои воспоминания о нем. У каждого своя, отдельно взятая история взаимоотношений и конфликтов. У каждого, наконец, своя интерпретация одних и тех же событий его жизни. И наконец, каждый по-своему объясняет его жесткость.
Один из бывших акционеров ЮКОСа и совладелец Group MENATEP Василий Шахновский, например, говорит, что Ходорковский был чрезвычайно жестким во всем, что касается бизнеса. Но при этом он никогда не опускался до оскорблений и унижений подчиненных. Будь то рядовой сотрудник правового управления или уборщица. «А что касается борьбы и какого-то противостояния с кем-то, то он действовал жестко, но никогда не мстил. Не было в нем этого».
Другие говорят, что было, и в качестве примера приводят его громкую войну с Кеннетом Дартом, «который сидел в каждой нефтедобывающей нефтяной «дочке» и вонял». Ходорковский – единственный на свете, кто отучил Дарта от гринмейла – «тот просто исчез»[5]. Так что у Ходорковского в работе холодный прагматизм и расчет.
Вообще, все говорят о Ходорковском даже с разными интонациями в голосе. Одни – чересчур восторженно. Другие – спокойно. Третьи – колки и язвительны. Четвертые – эпатажны. Пятые – полны любви… Но что абсолютно точно – каждому из этих людей Ходорковский небезразличен. Если суммировать все данные Ходорковскому характеристики и попытаться дать общую картину, то получится… ровным счетом ничего. «Гремучая смесь получится», – как сказал бы Платон Лебедев. А наш герой просто в очередной раз скажет то, что нередко говорит, читая о себе: «Люди любят мифы».
Но мифы – не мифы, а мнение людей о его жесткости и прочих качествах руководителя перед вами.
«Был зачастую очень жесток, – говорит Алексей Кондауров. – Когда нужно было вытаскивать ЮКОС. Когда ЮКОС купили, там была задолженность в 2,5 миллиарда долларов, плюс многомесячная невыплата зарплат, куча незаплаченных налогов. Он шел на очень непопулярные меры – сокращения зарплат и штата. И эти сокращения касались не только рядовых работников, но всех, даже «вышек». Он и себя жестко ограничил, и руководящий состав. И ему в итоге удалось вытащить ЮКОС».
«Ходорковский в период середины 90-х – начала 2000-х – холодный и жесткий. Но – по поводу. По самому конкретному поводу – дефолт 1998 года», – добавляет Илья Пономарев.
……………….
«Он и в комсомоле умудрялся всех мучить, – а это уже отмечают те, кто учился с Ходорковским в Менделеевском институте. – За взносами следил, чтобы вовремя и без задержек платились. Следил за восточными немцами и арабами, между которыми в общежитии постоянно вспыхивали разборки. За химиками следил, которые вечно что-то взрывали в общежитии. Еще ни хрена ничего не знали, но опыты проводили, и общагу то и дело «взрывало» в прямом и переносном смысле… Ходорковский просил не доводить ситуацию до кипения».
………………..
«Ходорковский часто говорил: «В каждом деле обязательно надо быть лучшим. Если мы зарабатываем – мы зарабатываем». Циничный. Но циничный в хорошем смысле, – подчеркивает Илья Пономарев. – Возьмите отдельных выходцев из его школы типа Суркова. Он циничен негативно. Он ведь мог пойти если не путем МБХ, то другим позитивным путем. Что ему мешало? Есть люди и из собственной команды МБХ, от которых тоже прет негативная энергетика. А МБХ очень позитивен. У него твердые принципы, которые всегда трансформируются во что-то правильное».
………………..
Еще говорят, что он был прост в общении с людьми любого уровня. Хотя люди эти каждый раз, идя на встречу с ним, готовились, как на экзамен.
Говорят, что он был прост в общении с людьми любого уровня. Хотя люди эти каждый раз, идя на встречу с ним, готовились, как на экзамен.
«Всегда был доступным. Не помню случая, когда я просил о встрече, а мне бы отказали, – вспоминал, давая показания в Хамовническом суде, бывший глава «Юганскнефтегаза»[6] Тагирзян Гильманов, – не помню, чтобы повысил голос. Его приезд в бригаду нефтяников всегда был событием. Люди задавали неудобные вопросы – про зарплату, оборудование, школы…».
«Кабинет у него был в три раза скромнее, чем у нас в регионах, – а это уже глава «Самаранефтегаза»[7] Павел Анисимов. – Он был доступный. Даже обижался, что мы редко к нему заходим. Мы в пределах полномочий пытались сами управляться. Были ситуации, когда руководство «ЮКОС-ЭП» (управляющая компания «дочки». – В. Ч.) отдавало непонятные распоряжения, я звонил лично Ходорковскому, он говорил: «Если это не нужно, не делайте»».
………………..
«Порою жадный и несправедливый…»
………………..
«У него всегда принцип – не кормушки создавать, а давать людям самим развиваться».
………………..
«Никакого смысла быть добрым, милым и прозрачным у него не было. Это бизнес».
Это все говорят сотрудники Ходорковского.
– …Шендерович как-то сказал, что раньше Ходорковский был как небожитель. Нет, он всегда отличался простотой, – настаивает мама Ходорковского Марина Филипповна. – Были другие вещи. Например, к нему пришел иллюзионист Игорь Кио, попросил дать денег на новую постановку, хотя вроде не бедствует. Миша поинтересовался, неужели у него нет собственных денег на эту постановку. «Есть, – ответил тот, – но если постановка не пойдет, я могу эти деньги потерять». Миша оторопел: «Так я тоже могу потерять деньги, причем не свои, а акционеров». И отказал Кио. Потому что, естественно, это был уже перебор. Ну, не мог он раздавать деньги акционеров направо и налево, как он потом стал бы отчитываться?! И еще ряду людей он отказал по аналогичным причинам. Часть из них, когда Миша оказался в тюрьме, не преминули в его адрес что-то нелицеприятное сказать…»
Дальше – опять слово коллегам Ходорковского.
«К сотрудникам относился, как к каким-то функциям».
………………..
«Он очень чутко чувствовал сотрудников, их психологию, настрой. В ЮКОСе у него к каждому знакомому ему сотруднику был свой подход. Он знал, что одного достаточно похвалить – и это мотивировало человека работать еще лучше, другого мотивировали премии. Он чувствовал людей».
………………..
«Да, он мог к подавляющему большинству сотрудников относиться как к функции. Но он замыкал на себе много людей. Непосредственно в его подчинении находились тысячи человек. Гораздо больше, чем предусмотрено теорией управления. Это можно отнести к его недостаткам, а можно – к организационным талантам. Я выбираю второе. Ведь эти тысячи ему доверяли, а он им».
………………..
«У него в глазах был счетчик: сплошные цифры, цифры, цифры…»
………………..
«Я как увидела эти глаза, эти длинные ресницы, то сразу поняла: «Работать буду только здесь».
………………..
«Ходорковского здорово тряханул дефолт. После этого у него пошли изменения…»
………………..
«Он стал сильно меняться в 2000 году. Происходили эти изменения не на фоне гуманитарных потрясений после дефолта, а на фоне бизнеса…»
………………..
«Он, безусловно, собирался идти в политику, и в какой-то момент там бы оказался».
………………..
«Да не собирался он в политику. В 2008-м, когда исполнится 45, планировал оставить ЮКОС и переключиться полностью на «Открытую Россию»».
………………..
«Его упрекали в том, что он спонсирует коммунистов. А он в ответ говорил, что спонсирует не он, а сотрудник его компании как частное лицо. А давить на подчиненных и указывать им, кого спонсировать, а кого – нет, он не вправе»
………………..
«Чтобы там ни говорили, Ходорковский все же сам принимал решение, какую партию спонсировать…»
………………..
«Ему все говорили: «Тебя, еврея-олигарха, никогда никуда не изберут». Так что он решил: если невозможно избраться президентом, надо сделать ту самую парламентскую республику и стать премьер-министром. И потому ему нужен был сильный парламент, и потому он спонсировал людей, идущих в парламент. Это была его долгосрочная политическая инвестиция – сформировать ту самую парламентскую республику и стать премьер-министром…»
………………..
«Идея парламентской республики вообще не ему принадлежит – ее разработали педагоги-игротехники для детей в лицее «Подмосковный», а также для ребят, занятых в проекте «Открытой России» – «Новая цивилизация»»…
………………..
«Он просчитывал для себя сценарий посадки, но не ожидал, что компанию раздербанят».
………………..
«То, что компанию отберут, он не сомневался, но не догадывался, что помимо него еще кого-то арестуют».
………………..
«Он рассчитывал, что суд во всем разберется. Иначе это будет позор для страны».
………………..
«Я от него неоднократно слышал: «Приватизация была проведена несправедливо. Люди в стране никогда с этим не смирятся. Поэтому мы должны быть готовы, что за нами рано или поздно придут и это заберут». Я много раз от него это слышал».
………………..
«Он оказался заложником своих принципов. Давно мог «выторговать» свое освобождение и уехать. Он не просит помилования не по причине репутационных издержек, а потому что нет гарантии освобождения остальных. Он давно сформулировал как тезис, что должен выйти на свободу последним. Потому что все остальные фигуранты дела ЮКОСа сидят за то, за что можно посадить всю страну. МБХ относится к этой теме очень болезненно».
………………..
«Он не будет просить помилования, потому что это означает признание вины, которой нет. Хотя признавать вину по закону и не требуется…»
………………..
«В тюрьме он стал совершенно другой. Реальное изменение произошло»
………………..
«Да ни фига он в тюрьме не изменился. Он такой же, как и до нее…»
Как дети…
– Если перефразировать известный афоризм, то те, кто говорят о Ходорковском хорошо, знают его недостаточно; те, кто говорят о Ходорковском плохо, не знают его вовсе, – отмечает бывший юрист ЮКОСа Дмитрий Гололобов. – Мне лично Ходорковский запомнился достаточно «лояльным» (как он сам любил говорить) отношением к среднему и младшему «командному составу» компании. МБХ не выпячивал своего богатства и носил простые пластиковые часы. Но имел в частной коллекции много подаренных золотых. Как-то он объяснил мне свою теорию вреда и ненадежности азартных игр: «Когда играешь по маленькой, то нет реального азарта, а когда «по большой» – контроля». Для многих было важно, что Ходорковский не впадал в истерику, не повышал голоса на подчиненных и очень часто был склонен к простому «комсомольскому» общению с людьми любого уровня. Безусловно, его положительные черты, по словам многих, – способность не выигрывать, а проигрывать, когда он относился к поиску виноватых весьма «адекватно». Однако я лично слышал от многих знакомых топ-менеджеров, с которыми доводилось выпивать «рюмку чая», жалобы на то, что МБХ жадный и несправедливый. Это привело к известным разрывам с Сурковым, Кагаловским, Голубовичем и еще некоторым менее известным случаям. Однако за рамки «топов» это обычно не выходило. Хотя иногда поражало отношение МБХ к отдельным проектам (это я слышал от добрых трех десятков сотрудников компании): мог не дать 10 тысяч долларов на детально разработанный проект, в том числе такой, как ремонт детского сада, но случайно зашедшему менеджеру мог выдать три миллиона долларов на какую-то «потемкинскую деревню», которую он придумал за 2 минуты в приемной. Вообще, к любым, в том числе глубоко благотворительным проектам Ходорковский относился сугубо как бизнесмен: всегда оценивал скорость окупаемости и возможную прибыль (пусть не финансовую, а репутационную). В то же время многим сотрудникам и людям «вокруг» ЮКОСа МБХ почему-то запомнился только неоднозначными и предельно жесткими решениями, связанными с банкротством банка «МЕНАТЕП», сокращением персонала и заработных плат в «дочерних» компаниях ЮКОСа, что, разумеется, носило «капиталистически-вынужденный» характер и вряд ли может быть приписано каким-то личностным особенностям Ходорковского. Бизнес и время требовали подобных решений, иначе компания могла бы не выжить. Последний год-два перед «наездом» я опять же слышал от многих «топов», ответственных за различные политические аспекты деятельности компании, что Ходорковский не хочет прислушиваться к ничьим советам, и достаточно часто в ущерб «делу». Но вмешательство МБХ в юридические вопросы всегда носило достаточно лимитированный и рациональный характер: если просил описать риски того или иного проекта и если ему сообщали: «или так, или никак», то принимал решение сам, не обвиняя потом юристов в возникших проблемах. Однако «гонять» специалистов он любил, причем мог «насесть» на того, кто не мог от него адекватно защититься на интеллектуально-бюрократическом уровне.
Ни у кого из ведущих сотрудников не было уверенности, что их оставят в компании лишь из-за давнишних и близких отношений с Ходорковским.
Нет, подчеркивают Шахновский и Кондауров, «люди могли с ним спорить, убеждать, переубеждать». Но, взвешивая все «за» и «против», окончательное решение принимал он сам. «Не потому что действовал по схеме «я – начальник, ты – дурак», а потому, что все понимали его организационное превосходство. Добровольно понимали и принимали. Но его можно было переубедить».
Один из основных акционеров ЮКОСа Владимир Дубов говорит, что ни у кого из ведущих сотрудников, даже из руководящего звена, не было уверенности, что их оставят в компании лишь из-за давнишних и близких отношений с Ходорковским. «Я понимал, что если что-то сделаю не так, допущу ляп, то надолго не задержусь. Меня сразу не уволят, но постепенно я сойду на нет. Не было такой сытой уверенности – вот, мы здесь навсегда. Дружба дружбой, а работа работой – это четко разделялось».
Еще одна черта, которую подчеркивают все: принцип Ходорковского – в текущую работу не вмешиваться вообще. Всегда спрашивать только результат. «Если без его вмешательства было не обойтись, он вмешивался. Но ближайшее окружение никогда не могло на него давить, навязывать свою точку зрения, например того-то уволить или устроить. Для него это было неприемлемо», – вспоминает Василий Шахновский.
Неприемлемо для него было и разбираться с оппонентами силовыми методами. Причем версию прокуратуры про убийства вспоминают единицы, остальные даже не считают нужным ее комментировать. «Все слова про убийства – это «бла-бла-бла», – говорит Илья Пономарев. – У нас служба безопасности никогда не была силовой. В большинстве компаний – да, службы безопасности занимаются силовым сопровождением, охраной – как раз могут стрелять. А в ЮКОСе служба безопасности была выстроена бывшими сотрудниками БХХС, занималась по преимуществу экономическими преступлениями: мониторингом трубопроводов – чтоб врезок не было, проверяла, не берет ли кто откаты, у кого из партнеров двухсторонние интересы… Подавляющее количество олигархов реально кидают, реально разводят, реально применяют силовые методы. Этого для МБХ не характерно. Кидали и подставляли его, будь иной на его месте – того, кто кидал, давно бы не было в живых. Стрелять не в духе МБХ. Его от этого выворачивало».
А что говорит по поводу своей жестокости сам наш герой?
– Когда под твоей ответственностью коллектив в 140 тысяч человек, по-другому нельзя. Я не смогу работать – объяснял он родителям, когда те аккуратно интересовались, неужели, Миш, правда, что ты жестко относишься к персоналу. Родителям просто иногда на него жаловался кто-нибудь из сотрудников. Но сын тут же добавлял: «Если у кого-то со здоровьем нелады или дома что-то серьезное произошло, я помогу». И помогал.
Ельцину – «царю» тогда можно было указывать на его и правительства ошибки и не опасаться последствий.
Что был жестким, признает, в меру циничным – тоже, расчетливым и прагматичным – да. «Я не святой», – не раз говорил он. Причем даже в суде говорил… Еще, говорит, его можно обвинить в жестокости при приватизации. Вот покойный Владимир Виноградов («Инкомбанк») мешал ему в борьбе за ЮКОС, он предложил ему отступные, тот отказался – он выиграл, заплатив больше «живых» денег. А как иначе? Обычная практика: PR, лобби, деньги, не полностью независимые суды. Но только не криминал. Если бы кто-то был замечен в этом, с ним переставали иметь дело. Из соображений безопасности. Еще Ходорковский очень четко разделяет ельцинский и путинский режим. Период первого – времена в «высшей лиге» «вегетарианские»[8]. Хотя тогда это не без оснований могло выглядеть иначе, да и сейчас далеко не все с этим согласны. Но всё познаётся в сравнении… Период второго – «день рейдера» и запредельный «уровень отморозки»…
А главное – и мы опять возвращаемся к Ельцину, – «царю» тогда можно было указывать на его и правительства ошибки и не опасаться последствий.
– Я предупреждал: воспользуюсь той дурью, которую они понапишут. И пользовался любой дыркой в законодательстве и всегда лично рассказывал, какой дыркой в их законах и как буду пользоваться или уже пользуюсь. Возможно, это был грех тщеславия. Но, надо отметить, они вели себя прилично: судились, перекрывали дырки новыми законами, злились, однако никогда не обвиняли меня в нечестной игре. Это был наш постоянный турнир. Прав ли я был? Не убежден. С одной стороны, объективно поднимал промышленность, с другой – подставлял далеко не самое плохое правительство. С одной стороны – вкладывал все доступные средства в индустрию. Эффективно вкладывал. Сам не шиковал и не давал другим. Искать дырки в законах и пользоваться ими – вот где проходил для меня барьер дозволенного. А демонстрация правительству его ошибок – главное интеллектуальное удовольствие в этой сфере в тот период[9]…
Тогда ему в этом не препятствовали, и главное – не вынуждали менять позицию под давлением силы, а не аргументов, чего он так терпеть не мог…
Часть II
Неудобные мысли Ходорковского
Глава 10
Кризис
Все, что произойдет с Ходорковским после кризиса 1998 года, он назовет «неудобными мыслями». Настолько неудобными, что и бороться с ними не сможет. Он больше не будет получать «интеллектуальное удовольствие» от демонстрации правительству его ошибок. Он больше не будет рассматривать бизнес как игру. Он больше не будет думать лишь о сотрудниках своего, отдельно взятого коллектива. Наконец, он больше не захочет быть просто «директором большого завода»…
Причина смещения ориентиров – именно финансовый кризис 1998 года. Ходорковский этот кризис переживет, он вытащит компанию, но прежним уже не станет. Этот год станет началом конца. Конца его как человека-практика, человека-машины, ставшего заложником своей мечты. Мечты, которая наградила его слишком большой ответственностью. И теперь с этой ответственностью надо было что-то делать. И в первую очередь надо было что-то делать с самим собой…
Ходорковский кризис переживет, он вытащит компанию, но прежним уже не станет. Этот год станет началом конца. Конца его как человека-практика.
Этот год станет началом его как человека. Просто человека.
Ну да, не один Ходорковский пережил кризис. Все запаниковали, когда цена на нефть упала до 8 долларов за баррель при себестоимости 12 долларов за баррель, когда нефть внутри страны никто не покупает, а экспортная труба забита, когда курс упал, рубль обесценился… Не только у него не было денег, чтобы отдать долги и выплатить зарплату Не только ему банки-кредиторы грозили заблокировать счета за рубежом, а российские банки просто не проводили платежи… Кризис пережили все, кого у нас принято причислять к «олигархической» тусовке. Кто-то более сносно, кто-то менее, но пережили. Встряхнуло? Встряхнуло. Пришли в себя? Пришли. Изменились? Изменились, но не все. Пути было два: или меняешь бизнес полностью – этакий ребрендинг с его IPO, прозрачностью, открытостью, новыми стратегиями и стандартами, или все оставляешь как есть. Точно так же – или меняешься сам, свои привычки, приоритеты, правила игры, или остаешься прежним. Эти пути развития российского бизнеса в посткризисное время, сидя в своем кабинете на экономфаке МГУ, расписывает мне Александр Аузан, доктор экономических наук, заведующий кафедрой институциональной экономики. То и дело в кабинет его заглядывают студенты – пересдать хвосты. «Хвостатых» он просит подождать и объясняет мне, что те, кто считал, что меняться надо, – как Ходорковский, например, – в итоге проиграли, а те, кто считал наоборот, выиграли. Проиграли – потому что натолкнулись на бюрократию, которая нового не требовала, а просила лишь давать то, что давали, а когда ей ответили «не дадим, мы теперь прозрачные, кормушки закрыты», конфликт и произошел. Другие причины конфликта вокруг ЮКОСа мы с Аузаном тоже будем долго разбирать. А пока, пока Аузан объясняет, что ко всем этим «открытым россиям», лекциям и молодежи Ходорковского в первую очередь подводил бизнес, интересы бизнеса, а не только социальная ответственность и идея о шансе для каждого.
– В результате новой стратегии – IPO, прозрачности, открытости и прочего – Ходорковский совершил фантастическую вещь – с 1999 к 2003-му увеличил капитализацию ЮКОСа почти в 80 раз – с 500 миллионов долларов поднялся до 40 миллиардов долларов, – напоминает Аузан. – В 1999-м все компании стоили мало, но никто в 80 раз потом не увеличился. Он как-то объяснял: аналогичное ЮКОСу предприятие в Чешской Республике стоит в 3 раза дороже. Поэтому для меня самый правильный способ увеличения стоимости компании – создание хорошей функциональной законодательной среды в России. Это даст гораздо больший прирост компании, чем любая другая стратегия». Так что логика бизнесовая: вложение в образование, в молодежь, в политические партии – это все может привести к увеличению стоимости компании. Привычная логика.
Но помимо логики здесь все же было что-то еще. Строго в рамках экономических выгод Ходорковский себя не держал. О капитализации и IPO он, конечно, думал не в последнюю очередь, но… что-то было здесь еще личностное.
…В 98-м он ездил в ЮКОСовские регионы, выступал перед представителями трудовых коллективов и просил проголосовать за сокращение зарплаты. А сотрудникам (на ЮКОС в регионах работали целые семьи) реально нечего есть. Некоторые в обморок падают от голода. Но не орут на него, не бастуют. Понимают. Благодарят уже за то, что приехал, разговаривает с ними. «Мы потерпим». И голосуют за сокращение зарплат, едут по своим коллективам и убеждают. Он тоже идет на «вахты» убеждать, и рабочие соглашаются. Больше всего Ходорковского поражают лица. Понимающие лица. И слова: «Спасибо, что хоть разговариваете»[10]…
Забастовок на своих предприятиях Ходорковский не увидит вообще. А эти слова и эти лица… В нем что-то оборвалось тогда.
Через полтора года после дефолта он создаст «Открытую Россию» – организацию, созданную помогать тем, кто нуждается в помощи.
Он создаст ее, когда кризис будет позади, но неудобные мысли опять к нему вернутся. Мысли о том, что собственность отнюдь не делает человека свободным. Он тратил огромные силы на защиту этой собственности. Ограничивал себя во всем, что могло бы этой собственности навредить. И вот стал человеком, для которого главное – борьба не за имущество, а за право быть самим собой. Главное – не железо, а люди, причем не его многотысячный коллектив, а вся страна. Потому что ощущение «Страну нужно оборонять – кругом враги» давно ушло, как и идея коммунизма – всеобщего «светлого завтра». Из идей молодости у Ходорковского остается лишь идея о равном шансе для каждого, идея социального государства, обеспечивающего систему заботы общества о своих аутсайдерах. После 98-го эти идеи начнут эволюционировать…
Кстати, «Открытая Россия» была не политическим проектом Ходорковского. Когда он уже будет сидеть в тюрьме, сотрудники фонда решат что-нибудь организовать в его поддержку: «У нас же влияние, давайте выйдем», но Ходорковский будет категорически против. Попросит через адвокатов этого не делать: «Я ее создавал не для этих целей».
А для каких?
Глава 11
Парламентская республика
– Давай организуем в Кораллове небольшой лицей, человек на двадцать-тридцать. Соберем детей-сирот, сейчас их так много. Займись этим.
– Ты что? Очумел? Дети – это ж такая ответственность!
– Будете там с мамой жить и работать.
– Нет!
– Маленьких возьмем.
– Нет!!
– Я ж тебе говорю: сирот.
– Нет!!!
– А вспомни себя.
Этот диалог происходил в 1992 году. Младший Ходорковский уговаривал, старший сопротивлялся. До тех пор, пока сын не напомнил ему про его детство…
Спустя два года в Кораллово откроется лицей-интернат для сирот «Подмосковный». Да, это произойдет задолго до кризиса и посетивших нашего героя неудобных мыслей. Ему всего 29. Он уже известный преуспевающий банкир. У него есть деньги, и, подобно многим крупным предпринимателям, он может взять шефство и спонсировать десятки детских домов. Но он хочет собственный. И даже не детский дом, а большой частный лицей-интернат с полным пансионом. В России на тот момент такого еще нигде нет. Для чего ему это надо?
– Понимаете, я никогда не заплачу столько денег кассиру, сколько ему заплатят бандиты за то, чтобы он себе разбил бровь, открыл сейф и сымитировал нападение. Поэтому мне важно, чтобы у наших работников было ценностное отношение к компании… – говорил он приглашенному к себе в офис в банк «МЕНАТЕП» на Колпачный переулок Анатолию Ермолину. Еще несколько месяцев назад Ермолин являлся руководителем престижного отделения спецопераций отряда «Вымпел», но в августе 93-го некогда особо секретное спецподразделение нелегальной разведки КГБ СССР расформировали, и Ермолин написал рапорт об увольнении. Он уже несколько месяцев искал работу, пока однажды ему не позвонили из приемной Ходорковского и не пригласили прийти.
– С этого места поподробнее… Кого вы хотите, чтобы я вам воспитывал? – спросил Ермолин и подумал, что сейчас ему предложат обучать банкиров и вдалбливать им, что компания – это их дом и прочую мутатень…
– Мне Вас рекомендовали как специалиста в области воспитания мальчишек, – спокойно заметил Ходорковский.
– Интересно, – Ермолин совсем ничего не понимал. – Я вроде специалист в другой сфере…
– Может, это и хорошо… Но я знаю, что вы занимались воспитанием мальчишек.
И Ермолин, наконец, понял, о чем тот ведет речь. В пору своей работы в «Вымпеле» он каким-то труднообъяснимым образом умудрялся находить время для детей военных, кочующих с родителями из города в город. В этих военных городках он создал из мальчишек отряд «Кавалергард» и воспитывал офицерских детей посредством педагогики приключений – скаутинга. Тренировки Ермолина с детьми походили на тренировки по выживанию отряда «Вымпел». Ермолин организовывал отряды, разбивал лагеря, водил ребят в походы, в горы, на озера, учил разжигать костры, ставить палатки, вязать морские узлы, готовить еду, оказывать первую медицинскую помощь, преодолевать страх в экстремальных ситуация, и наконец – учиться нести ответственность за себя и за других.
В общем, Ходорковский предложил Ермолину должность руководителя лицея.
– В своей компании я хотел бы видеть молодых людей и девушек, на которых можно всегда положиться. Чтобы они, которые придут в бизнес через 7-10 лет, относились бы к нему как к своему собственному.
– Больше ничего?
– Больше ничего.
– Тогда я согласен.
Заниматься созданием лицея Ермолину предстояло вместе с генералом, боевым офицером, одним из создателей Движения юных друзей пограничников Юрием Мамоновым. Принцип набора в лицей: дети из очень бедных семей, абсолютные сироты-детдомовцы, дети из неполных семей, где погиб один родитель. Иногда детей привозили в лицей сами родители. Чаще всего это были отцы, получавшие назначение в Чечню или служившие прапорщиками в каких-нибудь далеких бухтах. «Возьмите нашу Таню, ее по ту сторону границы или изнасилуют, или убьют», «Хотел бы, чтобы мой Коля у вас жил и учился, нет времени совсем»… Но в основном Мамонов и Ермолин сами ездили по границам, по горячим точкам и искали, как выражался Мамонов, «детей побитых людей». Находили. Это были дети Каспийска, Волгодонска, Афганистана, Таджикистана, Чечни.
Здесь учился сын генерала Гамова, которого сожгли заживо во Владивостоке… Здесь были дети «Норд-Оста», Беслана (брали и осетинских, и детей погибших спецназовцев «Вымпела»), дети, чьи родители погибли при терактах в метро. Последний набор в лицей был осуществлен в 2011-м – ребят, чьи родители погибли при теракте в Домодедово…
У этих детей были первоклассные педагоги по всем общеобразовательным предметам, а также по музыке, танцам, фехтованию, у них были няньки, укладывающие их спать, у них были врачи, лечившие их от всех болячек. Но серьезная проблема случилась с первым же набором ребят – 1994–1995 годов. Как только дети, набранные с границ, с застав, из детдомов, попали в лицей, ими овладело иждивенческое отношение к выдаваемому имуществу. Ничего – даже самые красивые и дорогие вещи – не вызывало ценностного отношения. С прогулок возвращались, словно с поля боя – в рваных куртках, штанах и колготках. Обувь сгорала за месяц, причем доводилась до такого состояния, что починке уже не поддавалась. Дети запросто роняли на пол компьютеры, мусорили в комнатах и никто и ничто не мог заставить их не портить вещи и убирать за собой…
Ермолин в панике читал книги по педагогике. Вскоре вместе с командой педагогов-игротехников придумал выход – в лицее создали парламентскую республику. В госбанке республики открыли личные счета на каждого лицеиста, куда регулярно перечислялась зарплата. Последняя платилась за успеваемость, дисциплину, бережное отношение к имуществу. Чтобы получать зарплату, необходимо было, во-первых, стать гражданином республики, во-вторых, устроиться на работу в одно из министерств этой республики. Так, Министерство труда отвечало за всю уборку в Лицее, проведение мелких ремонтных работ, заготовку овощей на зиму и т. п. Министерство культуры обеспечивало досуг. Министерство медицины следило за санитарно-гигиеническим состоянием Лицея и самих лицеистов. Кстати, дети добивались значительного продвижения на госслужбе – парламент утверждал самых активных министрами и судьями.
На распродажах, проходивших в конце каждой четверти, на игровые деньги можно было купить неигровые духи маме, книгу – папе, плеер и фотоаппарат – себе, сладости, куклу – сестренке, машинку – братишке… Игровыми деньгами дети платили штрафы за порчу имущества, опоздание на урок или нарушение действующего законодательства республики. Причем взимались штрафы исключительно через суд по представлению министерств, контролирующих то или иное направление деятельности. В итоге даже первоклашки вскоре разобрались, что к чему в обществе рыночных отношений, а главное – научились взаимодействовать с государственными, частными и общественными институтами.
Через несколько недель после введениях игровых денег проблема иждивенчества уже не стояла. Компьютеры на пол не кидались, в комнатах было чисто, вещи на прогулках не рвались, канцелярские принадлежности не терялись. Зато парламент был завален предложениями от самих ребят увеличить срок носки выдаваемых вещей и компенсировать аккуратным пользователям сэкономленные на этом деньги. Министерства отчаянно защищали свои бюджеты. Судьи зашивались со штрафными исками. Не обходилось и без конституционных неувязок. Разгоряченные подростки из Министерства труда требовали уволить взрослых уборщиц, так как это создавало новые рабочие места для желающих заработать лицеистов. Дети устраивали забастовки с лозунгами: «В отставку министра труда», «Нам нужна работа!», «Вы нарушаете наши конституционные права!». Переговоры правительственной делегации с митингующими всегда, правда, заканчивались компромиссом…
В общем, со временем такие «парламентские республики» со своими «судами», «министерствами» и «законами» распространились на все регионы, где ЮКОС приобретал тот или иной актив. Проект получил название «Новая цивилизация», что означало – новые люди… Да, в какой-то степени это была попытка Ходорковского создать нового человека, с новой ментальностью – эффективного менеджера, свободного и успешного. Это была попытка создать условия для людей, которые в России всегда имелись – умные, креативные, независимые, – но которые никогда не были востребованы по причине тоталитарной педагогики, когда тысячи учителей и организаторов внешкольной работы ставили перед детьми задачи и требовали их беспрекословного выполнения. Тогда как в демократической парадигме воспитания, которую собственно и «проталкивал» Ходорковский, педагог мотивирует подростка к принятию решения, но выбор всегда оставляет за ним самим, а главное – под его ответственность.
– Вот если бы не один он этим занимался, а подавляющее число богатых, то за 20 лет можно было бы другую страну вообще сделать… – задумывается Ермолин.
В общем, проект «Новая цивилизация» разрастался. Каждое лето Ермолин и его коллеги устраивали летние лагеря, куда свозились дети из всех нефтяных регионов. Целыми днями обитатели лагерей занимались построением государства, написанием законов, составлением бюджета, рыночной экономикой. Целыми днями они открывали свои компании, фирмы, консалтинговые конторы. Целыми днями просили консультаций у взрослых, советовались, какой бизнес им лучше открыть, какого кандидата поддержать на выборах в парламент, в какое министерство устроиться на работу… На бирже шли торги. Кто-то кричал, что следует непременно судиться с конкурентами. Толстяк еле отбивался от наседавших на него ровесников – как выяснилось, это был министр финансов, и народ требовал от него зарплату. Что самое удивительное – в этом хаосе каждый знал, что он делает.
Иногда «Новая цивилизация» организовывала лагеря совместно с обществом «Мемориал». Точнее, это были два отдельных лагеря в одном месте. У обоих лагерей была своя модель государства и, соответственно, свои методы воспитания детей в этом государстве. Педагоги-мемориальцы жаловались, что у юкосовских все слишком патриотично, педагоги-юкосовцы говорили, что у мемориальцев слишком пессимистично. Что же касается детей, то пока взрослые вели такие разговоры, они перебегали из одного лагеря в другой – юкосовские дети приходили к мемориальцам поглазеть и там оставались, мемориальские бежали поглазеть к юкосовским и тоже там оставались…
У мемориальцев игротехники могли сымитировать для детей ситуацию, например, авторитарного захвата власти – как, мол, в такой ситуации будут действовать граждане-дети. Юковских игротехников сии эксперименты несколько пугали, и они называли их «провокационными». Мемориальцам же, в свою очередь, методы юкосовцев казались «скучными»… Различие методов по-прежнему не волновало только детей – они продолжали перебегать из лагеря в лагерь. Тем более, что и тут, и там беглецов принимали…
– К нам в лагеря приезжали и довольно взрослые ребята, – вспоминает Ермолин. – Один подходит ко мне: «Дядя Толь, вы че-то нам сильно поломали здесь сознание. Я сюда ехал и помнил, что я и семья моя – мы все не любим Ходорковского… (Ходорковский еще не сидел. – В. Ч.). И я все ждал, чего бы мне вам сказать такое, в какой момент… Вы знаете, мне так все понравилось».
Однажды бывшему бойцу «Вымпела» Ермолину пришлось понервничать. Это произошло во дворце пионеров Нефтеюганска, где он проводил занятия с детьми.
– У меня в игре 3000 детей участвуют. Все бурлят, кипят, парламент строят, экономику, бюджет расписывают… И тут врываются 30 мамаш-профсоюзниц и чуть не захватывают мой штаб: «Понаехали! Воруете мозги наших детей! Не дадим!». Что мне оставалось? Я со всей силы ударил кулаком по стулу: «Мамаши! Полчаса ходим по аудитории, смотрим, чем дети занимаются, через полчаса продолжим разговор». Они были ошарашены. Через полчаса, все посмотрев, подходят ко мне: «Вы знаете, мы погорячились… А своих детей можно к вам направить?».
– Так что никакого зомбирования, кагебешных методик и уж тем более гитлер-югенда у нас не было, – подчеркивает Ермолин.
Иногда, правда, ребята устраивали «мятежи» сами. Это были сыновья спецназовцев. Парламентские республики и прочее-прочее-прочее им было неинтересно. Через три дня пребывания в лагере они свернули стоящую возле палаток растяжку «Новая цивилизация» и заменили ее на «Хреновая цивилизация».
Ермолин не паниковал: «Вас никто не заставляет играть в парламент. Если хотите играть в футбол, пейнт-бол, качаться, ходить в походы – пожалуйста. Присоединяйтесь к остальным». «А че, можно?» – «Ну, вы что, не слушали, что вам говорили – каждый может заниматься, чем захочет». – «А че, правда?»
Мальчики в итоге через несколько лет стали выпускниками «Новой цивилизации». А еще через несколько лет один из них в свои неполные 25 дослужился до капитана пограничных войск и получил два ордена Красной Звезды. А еще один мальчик получил Героя России. Посмертно. Погиб в Чечне. В свои тоже неполные 25…
…………………………
Сам Ходорковский посещал лагеря каждое лето. Он, например, мог приехать и сесть вместе с детьми лепить что-то из пластилина. Как правило, сидя за этим занятием, он заводил диспуты с 12-летними о том, что такое лидерство. Большой спор вышел у него с мальчиком по имени Макс. «Вот смотрите, вы всем отрядом потерялись в горах. Вы понимаете, что оставаться там опасно для жизни. Если вы пойдете искать путь сами – вас могут накрыть лавины, но если вы останетесь и будете ждать помощи – не факт, что вас кто-то спасет. Какие ваши действия?» – спрашивал Ходорковский. «Надо идти вперед!» – отвечал Макс. «Ну, ведь тогда люди могут погибнуть», – замечал Ходорковский. – «А если мы будем бездействовать, люди тем более погибнут». – «Не забывайте, что вы ответственны за коллектив…» – «Стоять на месте тоже не дело…» В какой-то момент они стали говорить на повышенных тонах, потом начали спорить, потом началась перебранка. Макс настаивал, что лидер должен быть лидером. Ходорковский повторял, что так-то оно так, но лидер еще должен нести ответственность за коллектив… Окружающие смотрели на все это, открыв рот, – как на ссору двух чего-то не поделивших мужиков…
Однажды «Новая цивилизация» нашла девочку Риту Петрову. Она была слабовидящая, но очень хорошо пела. «Слушайте, – говорил родителям Риты ошеломленный Ермолин, – ничего обещать не могу. Но обязательно сделаю так, чтобы Ходорковский ее услышал».
Когда в лагерь приехал Ходорковский, знакомство это и произошло. Он опять сидел на «лепне» и опять с кем-то спорил. Посмотрев в его сторону, Ермолин понял: надо действовать, вывел Риту на сцену, сам спрятался зачем-то за сцену, чтобы его не было видно. Не успела Рита допеть «Стоит в Волгограде березка…», как у Ермолина из-за спины вырос Ходорковский. Шепотом потребовал ответа: «Где вы ее нашли?!» «Ну, как вам сказать… – как бы стесняясь, отвечал Ермолин. – Нашли!»
На следующий день ЮКОС выделил Рите Петровой специальную стипендию. Потом Рита уехала петь в Англию.
Ну, и наконец, в ЮКОСе загорелись идеей разбить огромный скаутский лагерь, каких еще никогда не разбивали. К тому времени у «Новой цивилизации» было 74 лагеря по всей стране. И вот теперь решено было объединить все лагеря в один-единственный. Такой летний кемпинг европейского образца, небольшую страну, где детей будут учить тому же – лидерству, менеджменту, корпоративному гражданству, самостоятельному мышлению, рыночной экономике. Но одно условие – дети должны жить в палатках. Никаких домиков. Минимальная инфраструктура – душ, сушилки, санитарно-гигиенический блок и кухня. Идею Ходорковскому подкинул Ермолин. Потом оба об этом как-то забыли. Через три года, незадолго до ареста Ходорковского, к Ермолину в кабинет пришли проектировщики, архитекторы и строители: «Михаил Борисович сказал, что вы знаете, как организовать молодежный современный кемпинг. Рисуйте модель. Ходорковский сказал, что нужно срочно построить к следующему лету».
Потратив минуту на то, чтобы переварить услышанную информацию, Ермолин нарисовал модель. С одной стороны лагеря – палатки, с другой – кафельные блоки с умывальниками и душевыми кабинками. Конечно, с горячей водой. «Никаких тебе выкопанных ям и досок, налетающих мух и вони…» – рисуя модель, воодушевленно рассуждал сам с собой Ермолин.
Проект был отправлен в Кремль. Туда направлялись все проекты, все разработки и технологии «Новой цивилизации», все схемы, разве что не патенты… Зачем? Ну, так было положено, что ли.
Но построить к следующему лету летний кемпинг европейского образца на Истре было не суждено. Потому что следующим было лето 2004-го, а шестью месяцами ранее Ходорковского арестовали. Уже не до этого было…
А спустя два года авторы модели огромного палаточного лагеря на Истре поняли, что их проект все же воплощен в жизнь. Только не на Истре, а на Селигере, и воплощен не ими…
Естественно, проект был максимально подкорректирован под активистов движения «Наши». Ну, и еще он был в разы больше. А главное – времяпрепровождение молодых ребят в этом лагере было совсем иным, нежели то, которое прописывали Ермолин и его коллеги в методичках. Никаких тебе парламентских республик, никаких игр в министерства и ведомства, в суды и законы… В этом палаточном лагере выращивали совсем других людей…
…………………………
Однажды, когда Ходорковский уже сидел несколько лет, Ермолина, уже ни в какой «Новой цивилизации» по понятным причинам не работающего, пригласили на слет движения «Наши». Он выдвинул два условия: будет участвовать не как частный эксперт, а как руководитель молодежного крыла СПС и будет говорить о движении «Наши» все, что думает. Как ни странно, согласились. Слет носил название «Кадры модернизации страны». Приблизительно Ермолин представлял, перед кем будет выступать. Но, выступая, заметил, что ребята слушают его с интересом. Ермолин почувствовал: что-то здесь не так. Внимательно оглядел зал. Спросил: «А ну-ка поднимите руки, кто из вас в той или иной форме был причастен к «Новой цивилизации»?». Руки подняли подавляющее большинство. Это были ее выпускники. Присутствующие среди них «нашисты» к концу лекции подошли к Ермолину и поинтересовались:
– Откройте секрет: сколько времени Ходорковский уже сидит, а кого из ваших, которые теперь у нас, ни спросишь, – он для них бог. Какие технологии вы применяете, чтобы сформировать такую высокую лояльность?
– Не поверите. Мы никогда ребят ни о чем не просили. Ни разу. Ни одного ребенка, с которым работали, не просили сказать «спасибо» Ходорковскому или ЮКОСу, или там «Открытой России». Ни словом, ни намеком. Запомните: как только вы что-то попросите в обмен, они сразу же поймут, что вы их используете, что они для вас только средство. Все ваши усилия полетят в помойку.
…………………………
К сожалению, это факт. Печальный – не печальный, но факт. Действительно, когда посадили Ходорковского и везде начали активно развиваться прокремлевские проекты, многие ребята «Новой цивилизации» были приглашены туда на работу. Они, правда, сначала звонили Ермолину и спрашивали, как поступить. Он не считал правильным решать за них. «Идите. Просто делайте то, чему мы вас учили. Не выслуживайтесь только, не усердствуйте в откровенно подлых делах…»
Это был сложный для него вопрос. С одной стороны, понимал: ему звонят не потому, что просят совета, а потому, что хотят снять с себя моральную ответственность за уже сделанный выбор. С другой стороны, подтолкнуть молодого парня или девушку, например, из городка с населением 80 тысяч человек встать в оппозицию официальной молодежной политике означало сломать ему или ей карьеру прямо на старте. В таких городках всех «идущих против» знают наперечет, и трудоустроиться людям из «черного списка» в приличных по местным меркам местах практически невозможно.
Он наблюдал у своих ребят серьезный моральный дискомфорт: многие жаловались, что, даже работая в неполитических проектах «нашистов» (ветеранских, детских, социальных), испытывают откровенное неуважение к себе со стороны значительной части общества. Поскольку они уже не дети, а вполне взрослые молодые люди, Ермолин готов объяснить им этот «феномен»: «В нормальных делах, проектах и организациях и цель, и миссия, и формы работы, и содержание всегда соответствуют друг другу Порода должна быть чистой во всем. А если в десять килограммов меда добавить один килограмм дерьма, то ничего, кроме одиннадцати килограммов дерьма, как известно, в результате не получится».
…………………………
Ходорковский в последние месяцы перед арестом переживал за судьбу своих образовательных и гуманитарных проектов, кажется, больше, чем за свою собственную. Во всяком случае, именно в эти месяцы он в первый и единственный раз публично сорвется.
Ходорковский после наезда на лицей не просто сорвался – он впал в бешенство.
Это произойдет 3 октября 2003 года, ровно за две недели до ареста. Ударят в самую незащищенную и больную точку. В детей. Генпрокуратура при поддержке вооруженных сотрудников силовых органов в масках ворвется в лицей «Подмосковный». Будет обыск. Что искали – непонятно. Изъяли компьютерный сервер, за 6 лет до этого подаренный лицею для музея старых компьютеров Group MENATEP.
Дети, кто помладше, плакали и не могли уснуть. Врачи сидели у их кроватей, успокаивали.
Паша Ходорковский говорит, что после этого наезда на лицей его отец не просто сорвался – он впал в бешенство. Паша признается, что видел его таким впервые. Если до этого все месяцы перед арестом Ходорковский воспринимал происходившее внешне сдержанно, то теперь, когда тронули лицей…
– Я никогда не видел его таким раздраженным. По-настоящему раздраженным. Я часто прокручиваю то видео с его пресс-конференции, которую он давал в каком-то городе сразу после визита прокуратуры в Кораллово. И каждый раз вижу совершенно другого человека, не такого, какого я знал. … Случившееся его просто выбило из колеи. Это единственный случай, когда я видел его на публике таким разозленным…
А за три дня до ареста Ходорковский будет выступать на правлении «Открытой России». И, как всегда, по окончании совещания даст собравшимся «30 минут на подумать».
– На этот раз тема «Женщина и гражданское общество». Что бы нам сделать в «Открытой России» для женщин и гражданского общества? Думаем…
А народ впервые думал вяло. Думал, но скорее о том, как можно с такими проблемами, что навалились на их шефа, проводить совещания и давать какие-то задания. Тем более на тему «Женщина и гражданское общество»…
– Вот народ парится… – смеялся Ходорковский, наблюдая за склонившимися и якобы думающими головами. – Ведь наверняка думают: ему бы сейчас самому 30 минут взять на тему о том, как утекать отсюда, а не роль женщины в гражданском обществе обсуждать…
Потом его арестовали. А через четыре года не станет «Открытой России». Через ее счета якобы шла легализации «похищенных денежных средств». Генпрокуратура счета заморозит. Работа приостановится. Как следствие – прекратятся и все проекты фонда. В том числе «Новая цивилизация».
Наказали всех.
На сегодняшний день остался только лицей[11]. Да и то – наложен арест на все недвижимое имущество. Но пользоваться им и воспитывать детей все-таки разрешили. Правда, стабильно каждый год с кого-нибудь из родных ребенка требуют уплатить налог. За то, что тот учится в лицее бесплатно…
Читать бесплатно другие книги:
