Ночь Томаса Кунц Дин

Глава 14

Мы продолжили обед, словно в только что состоявшемся разговоре и сопутствующих ему событиях не было ничего необычного.

Если на то пошло, люди обычно не спрашивали меня, умру ли я ради них. И я не привык отвечать на этот вопрос положительно, да еще и без малейших раздумий.

Я бы умер ради Сторми Ллевеллин, и она умерла бы ради меня, и ни одному из нас не было необходимости задавать вопрос, который задала мне Аннамария. Сторми и я понимали, на уровне более глубинном, чем мозг и сердце, на уровне крови и кости, что друг для друга мы готовы на все.

И хотя я отдал бы жизнь ради моей ушедшей девушки, судьба не позволила мне такой сделки.

С того разорванного пулями дня, когда она умерла, я живу жизнью, которая мне не нужна.

Поймите меня правильно, я не ищу смерти. Я люблю жизнь, и я люблю этот мир за удивительную красоту, которая открывается в каждой малой его части.

Никто не может любить весь мир, он слишком велик, чтобы любить его целиком. Любовь ко всему миру в целом — притворство или опасное заблуждение. Любить весь мир — все равно что любить идею любви, а вот это опасно, потому что, ощущая себя способным на столь великую любовь, ты освобождаешь себя от проблем и обязанностей, которые неотделимы от любви к конкретным людям, к конкретному месту, скажем, родному дому.

Я люблю мир на том уровне, который допускает истинную любовь (можно любить городок, район, улицу)… и я люблю жизнь, красоту этого мира и этой жизни. Но я не люблю их безмерно, я испытываю от них тот же восторг, что и архитектор, который стоит на пороге приемной великолепного дворца, потрясен увиденным, но знает, что дальше его ждут еще более великолепные залы.

С того дня смерти в Пико Мундо, семнадцатью месяцами раньше, моя жизнь больше не принадлежала мне. По причине, которую я не могу понять, тогда меня оставили в живых. И я знал, что придет день, когда я отдам жизнь за правое дело.

«Ты умрешь ради меня?»

«Да».

Услышав судьбоносный вопрос, я мгновенно почувствовал, что ждал его с того самого дня, как погибла Сторми, вот ответ и сорвался с моего языка, чуть ли не до того, как Аннамария задала этот вопрос.

И пусть я не спрашивал, за что мне предстоит умереть, меня, разумеется, интересовало, что замыслили эти плохиши с пирса, каким образом Аннамария узнала об их планах и почему ей потребовалась моя защита.

С серебряной цепочкой на шее и серебряным колокольчиком у ключицы, я спросил:

— Где твой муж?

— Я не замужем.

Я ждал продолжения.

Вилкой она держала инжир. Ножом разрезала его.

— Где ты работаешь? — спросил я.

Она положила нож.

— Я не работаю, — похлопала себя по животу и улыбнулась. — Я рожаю.

Я оглядел комнату.

— Как я понимаю, арендная плата невелика.

— Невелика, — кивнула она. — За жилье я не плачу.

— Хозяева дома — твои родственники?

— Нет. До меня здесь два года жила семья из трех человек, тоже бесплатно, пока они не скопили достаточно денег. Потом переехали.

— Значит, хозяева дома просто… хорошие люди?

— Тебя не должно это удивлять.

— Возможно.

— За свою недолгую жизнь ты встретил много хороших людей.

Я подумал об Оззи Буне, чифе Портере и его жене Карле, Терри Стэмпбау, всех моих друзьях в Пико Мундо, монахах аббатства Святого Варфоломея, сестре Анжеле и монахинях, которые содержали приют и работали в школе для детей, требующих особой заботы.

— Даже в этом грубом и циничном веке, — продолжила она, — ты не стал ни грубым, ни циничным.

— При всем уважении к тебе, Аннамария, в действительности ты меня не знаешь.

— Я знаю тебя очень хорошо, — не согласилась она.

— Откуда?

— Прояви терпение, и ты все поймешь.

— Все в свое время, так?

— Совершенно верно.

— Я почему-то думаю, что это время пришло.

— Но ты ошибаешься.

— Как я могу помочь тебе, если не знаю, в какую ты попала передрягу?

— Я не попала в передрягу.

— Хорошо, пусть будет в жернова, в беду.

Закончив еду, она промокнула губы бумажной салфеткой.

— Никакой беды, — в нежном голосе звенели нотки смеха.

— Тогда как ты это называешь?

— Обычная жизнь.

— Обычная жизнь?

— Именно. То, что лежит впереди, — всего лишь обычная жизнь, а не чрезвычайная ситуация, из которой меня нужно вызволять.

Из вазы она достала один из громадных цветков и положила перед собой на сложенную салфетку.

— Тогда почему ты задала мне этот вопрос, почему отдала медальон, зачем я вообще тебе понадобился?

— Чтобы не позволить им убить меня, — ответила она.

— Вот это я уже понимаю. И мне представляется, что ты все-таки в беде.

Она оторвала толстый белый лепесток и положила на стол.

— Кто хочет тебя убить? — спросил я.

— Эти люди с пирса, — ответила она, оторвала второй лепесток. — И другие.

— Как много других?

— Им несть числа.

— Несть числа… То есть их не сосчитать… как песчинки на океанских берегах?

— Число песчинок — бесконечность. Тех, кто хочет меня убить, сосчитать можно, но их так много, что конкретное число значения не имеет.

— Ну, не знаю… думаю, для меня имеет.

— В этом ты не прав, — спокойно заверила она меня.

И продолжала обрывать цветок. Уже половина лепестков горкой лежала на столе.

Уверенность Аннамарии в себе и манера поведения не изменились и после ее слов о том, что за нею идет охота.

Какое-то время я ждал, что наши взгляды вновь встретятся, но она занималась цветком.

— Эти люди на пирсе… кто они? — не выдержав, спросил я.

— Я не знаю их имен.

— Почему они хотят тебя убить?

— Они еще не знают, что хотят убить меня.

Ее ответ я не понял, поэтому задал новый вопрос:

— А когда они узнают, что хотят тебя убить?

— Скоро.

— Понимаю, — солгал я.

— Ты поймешь, — поправила она меня.

Неоднородности в фитиле приводили к тому, что пламя вспыхивало, трепетало, пригасало. Соответственно, сжимались, дрожали, расширялись тени.

— И когда эти люди наконец-то поймут, что хотят тебя убить, по какой причине они захотят это сделать?

— Не по истинной причине.

— Ладно. Хорошо. И какой будет неистинная причина?

— Они подумают, будто я знаю, какой ужас они собираются учинить.

— Ты знаешь, какой ужас они собираются учинить?

— Только в самых общих чертах.

— Почему бы не поделиться со мной этими общими чертами?

— Много смертей, — ответила она. — Большие разрушения.

— Пугающие черты. И очень общие.

— Мои знания ограниченны. Я всего лишь человек, как и ты.

— Это означает… что ты обладаешь сверхъестественными способностями?

— Не сверхъестественными. Это означает, что я — человек, не всемогущее божество.

Она оборвала с цветка все лепестки, оставив только мясистое зеленое цветоложе.

Я предпринял еще одну попытку почерпнуть из нашего неудобоваримого разговора что-то полезное.

— Когда ты говоришь, что они захотят убить тебя не по истинной причине, означает ли это, что есть настоящая причина, по которой они должны хотеть тебя убить?

— Не настоящая, — вновь поправила она меня, — но, с их точки зрения, более веская.

— И что это за причина?

Вот тут она встретилась со мной взглядом.

— Что я сделала с этим цветком, странный ты мой?

Сторми и только Сторми иногда называла меня «странный ты мой».

Аннамария улыбнулась, словно знала, какая мысль промелькнула в моей голове, какие ассоциации вызвали ее слова.

Я указал на горку лепестков:

— Ты всего лишь нервничаешь, ничего больше.

— Я не нервничаю, — спокойно возразила она. — Я не спрашивала тебя, почему я это сделала, только попросила сказать, что я сделала с этим цветком.

— Ты превратила его в мусор.

— Ты так думаешь?

— Если только ты не собираешься засушить лепестки.

— Когда цветок плавал в вазе, пусть и сорванный с дерева, как он выглядел?

— Прекрасным.

— Пышным и живым?

— Да.

— А теперь он выглядит мертвым?

— Более чем.

Она поставила локти на стол, уперлась подбородком в ладони, улыбнулась.

— Я собираюсь тебе кое-что показать.

— Что?

— Связанное с цветком.

— Хорошо.

— Не сейчас.

— Когда?

— Все в свое время.

— Надеюсь, что проживу достаточно долго.

Ее улыбка стала шире, голос еще смягчился от теплых дружеских чувств.

— У тебя есть некий дар Божий, ты знаешь.

Я пожал плечами и посмотрел на огонек в красной стеклянной лампе, что стояла между нами.

— Давай без обиняков. Я хочу сказать… дар Божий, на который ты можешь положиться.

Если она думала, что цветком и этими похвалами она заставила меня забыть о вопросе, от ответа на который ускользнула, то ошиблась. Я вернулся к вопросу.

— Если они не хотят убивать тебя сейчас, но захотят позже, и не по истинной причине… какая же причина истинная? Нет. Извини. Назови более вескую причину, по которой они могут захотеть тебя убить?

— Ты узнаешь, когда узнаешь.

— И когда я узнаю?

В ответ я услышал то, что и ожидал:

— Всё в свое время.

И, что удивительно, я не верил, будто она придерживает информацию или говорит загадками, чтобы обмануть или завлечь меня. У меня создалось ощущение, что она правдива до мозга костей.

Более того, я чувствовал, что полностью осознать всю смысловую нагрузку ее слов мне не удалось, и со временем, оглянувшись на наш обед, я пойму, что в тот вечер, в тот час мне следовало понять, с кем я имею дело.

Обеими руками Аннамария взялась за кружку с чаем, отпила из нее.

В свете масляных ламп выглядела она так же, как и при сером свете второй половины дня, на пирсе. Не красавица, не уродина, но и определенно не простушка. Хрупкая, но не слабая. Притягательная, но скромная.

И внезапно мое обещание обеспечить ее безопасность камнем придавило сердце.

Я поднес руку к медальону, который теперь висел у меня на шее.

Опустив кружку, она посмотрела на колокольчик, который я сжимал большим и указательным пальцами.

— «Колокол зовет… — процитировал я. — То похоронный звон, в рай или ад торопит он».[22]

— Шекспир, — кивнула она. — Но эта цитата тут неуместна. Такой человек, как ты, не должен сомневаться в своем предназначении.

Вновь я перевел взгляд на масляную лампу. Может, потому, что воображение у меня очень уж богатое, увидел, как мерцающий огонек на мгновение превратился в струю огня, вырвавшуюся из пасти дракона.

Вместе, без дальнейших разговоров, мы быстро убрали со стола, оставшуюся еду отправили в холодильник, тарелки сполоснули и поставили одну на другую.

Аннамария достала из стенного шкафа короткую куртку, я загасил лампу на кухне и ту, что стояла на столе, за которым мы ели.

Она подошла ко мне с сумочкой в руке.

— Тебе может понадобиться что-то еще, — заметил я.

— У меня ничего особо и нет, — она пожала плечами. — Кое-что из одежды, но я не думаю, что у нас есть время.

Та же мысль побудила меня спешить с уборкой стола.

— Погаси остальные лампы. — Аннамария достала из сумочки фонарь. — Быстро.

Я погасил.

А когда она направила луч фонаря в пол и повела к двери, из тишины ночи донесся шум приближающегося автомобиля — судя по звуку, грузовика.

Аннамария прикрыла фонарь рукой, чтобы он не осветил окна.

В ночи скрипнули тормоза, мотор теперь мурлыкал на холостых оборотах, но совсем рядом: грузовик остановился на подъездной дорожке у гаража, над которым мы сейчас находились.

Хлопнула дверца кабины. Потом вторая.

Глава 15

— Сюда, — по-прежнему прикрывая фонарь рукой, Аннамария повела меня к двери, по моему разумению, ведущей в чулан.

Но за ней оказалась площадка и узкая лестница в гараж.

Дверь, пусть и крепкая, запиралась только изнутри. И если бы гигант с пирса и его друзья попали в квартиру, то мы не смогли бы их отсечь.

Я боялся, как бы беременная Аннамария в спешке не оступилась и не упала, а потому взял у нее фонарь, предложил крепко держаться за перила и осторожно спускаться следом за мной.

Пропуская свет сквозь пальцы, держа фонарь за спиной и освещая путь скорее ей, чем себе, я спустился в гараж не так быстро, как мне хотелось бы.

С облегчением увидел, что на поднимаемых воротах нет стеклянных панелей. Два маленьких окошка, на северной и на южной стенах, находились у самого потолка.

И свет фонаря никак не мог проникнуть сквозь пыльные стекла. Тем не менее я все равно прикрывал фонарь рукой.

В гараже стояли два автомобиля: «Форд Эксплорер», передним бампером к воротам, и старый «Мерседес», передним бампером к стене.

— Тут есть дверь, в южной стене, — прошептала Аннамария, ступив с последней ступеньки на пол.

Сверху донесся стук в дверь маленькой квартирки над гаражом.

Сквозь запах машинного масла, бензина и резины мы обогнули внедорожник, седан и нашли боковой выход.

Над головой постучали более настойчиво, чем в первый раз. Определенно привезли не заказанную пиццу.

Я отодвинул засов. Дверь открывалась внутрь, поэтому не мешала обзору, когда я выглянул из гаража.

Викторианский дом высился со стороны северной стены гаража, поэтому я его видеть не мог. Узкая дорожка тянулась между гаражом и высокой живой изгородью, которая служила границей участка.

Если бы мы покинули гараж и пошли на восток, к воротам, то наткнулись бы на грузовик наших гостей, который стоял на подъездной дорожке. Если бы двинулись на запад, то вышли бы к подножию лестницы, ведущей на площадку, на которой сейчас кто-то стоял и стучал в дверь.

Даже в столь густом тумане я сомневался, что при таком раскладе нам удалось бы выбраться с участка незамеченными. Хлопнули две дверцы, следовательно, из кабины грузовика вышли два человека… как минимум, двое… и я не думал, что они оба поднялись по наружной лестнице, поскольку приехали не с тем, чтобы привезти большую корзину с подарками, вино и цветы. Один наверняка остался внизу, чтобы перехватить нас, если нам удастся ускользнуть от того, кто поднялся в квартиру.

Когда я повел Аннамарию обратно к «Мерседесу», она тут же мне доверилась. Не упиралась и не спросила, что я затеял.

В дверь стучать перестали. Зато послышался звон разбиваемого стекла, который незваный гость не смог полностью заглушить.

Я взялся за ручку дверцы заднего сиденья, и внезапно меня охватил страх: а вдруг автомобиль заперт? Но удача нас не покинула — дверца открылась.

Сверху донеслись такие тяжелые шаги, что я уже приготовился услышать рык великана: «Человечиной пахнет! Сейчас полакомимся!»

В салоне «Мерседеса» вспыхнула, пусть и тускло, лампочка. Но с этим мы ничего не могли поделать.

Подталкивая Аннамарию к заднему сиденью «Мерседеса», я мысленным взором увидел квартиру наверху. Незваный гость не мог не обратить внимания на посуду в раковине: две кружки, два комплекта столовых приборов. И рано или поздно он прикоснулся бы к одной из масляных ламп.

Обнаружил бы, что стекло не просто теплое, а горячее. С улыбкой отдернул бы пальцы, теперь уже зная наверняка, что мы удрали, услышав, как он подъехал к гаражу.

Я посмотрел на дверь в южной стене, которую оставил открытой. Щупальца тумана переползали через порог и хватались за дверную коробку, как пальцы слепого призрака, но в дверном проеме никто не стоял.

Аннамария скользнула в глубь салона, и я последовал за ней. Плотно закрыл, а не захлопнул дверцу седана, но все равно получилось громче, чем мне хотелось бы. Лампочка под потолком погасла.

«Мерседес» изготовили как минимум двадцатью годами раньше, может, и двадцатью пятью, в те времена, когда немцы строили их большими, просторными, не принимая во внимание аэродинамические свойства. Мы смогли удобно устроиться, и наши головы оставались ниже окон.