До рая подать рукой Кунц Дин

Глава 65

Мальчик-сирота в тревоге, а он не из тех, кто тревожится по пустякам. Сидит на одном из диванов в гостиной «Флитвуда», гладит Желтый Бок, тогда как близняшки по-прежнему в столовой, за обеденным столом, склонившись над картами.

В ходе предварительной подготовки экспедиции на Землю Кертис получил и переварил огромный объем информации о тех видах живых существ, с которыми ему доведется столкнуться. Соответственно, многое он знает и о собаках, причем не только по просмотренным им 9658 фильмам, в которых собаки встречались на удивление часто, но и из специальных баз данных по флоре и фауне Земли.

Ставшая ему сестрой обладает множеством великолепных достоинств, одно из которых – нос. Черный, приятный на ощупь, блестящий, он не только компонент ее красоты, но и источник сведений об окружающем мире: острота ее обоняния в двадцать тысяч раз сильнее, чем у любого человека.

Если бы в огромном доме на колесах, в котором он видел девочку, светящуюся изнутри, находились охотники, такие же, как те, что едва не перехватили их на пересечении дорог в Неваде, собака почувствовала бы их уникальный запах, узнала бы мгновенно и отреагировала бы то ли яростно, то ли испугавшись куда сильнее. Связанный телепатическим каналом со ставшей ему сестрой, Кертис знаком с ее воспоминанием о схватке на перекрестке, с образами, которые ассоциируются у нее с тем экзотическим запахом, но тут ситуация иная.

Со злобным чудовищем, чью вонь Желтый Бок унюхала в доме на колесах, она никогда раньше не встречалась. И принадлежит это чудовище к ее миру.

Такой вывод не радует. Он помнит ее реакцию на Верна Таттла, коллекционирующего зубы серийного убийцу, когда они наблюдали за ним из спальни «Уиндчейзера», пока тот разглядывал в зеркале свою физиономию. Она виляла хвостом. Если при виде такого злодея, как Таттл, шерсть не встала у нее дыбом, что можно сказать о чудовище в образе человеческом, который приехал в этом доме на колесах, в этом зловещем джагернауте? Ведь она зарычала, учуяв его.

Поскольку мальчик уверен, что их загадочные соседи по кемпингу – не враждебные пришельцы, ему не требуется предпринимать какие-либо действия, убегать или защищаться, а потому благоразумнее всего – оставаться во «Флитвуде», где он в полной безопасности. Но Кертису трудно пойти на такое решение, оно ему не нравится, потому что его не отпускает воспоминание о девочке, которая светится изнутри.

Он не может не думать о ней.

Стоит ему закрыть глаза, он видит, как девочка стоит позади водительского кресла и, наклонившись вперед, смотрит в ветровое стекло. На лице ее читаются одиночество и чувство утраты. Он ее очень хорошо понимает. Те же эмоции захлестывают его, когда он решается вспомнить происшедшее в горах Колорадо, до того, как он стал Кертисом Хэммондом.

Наконец он понимает, что не быть ему сыном своей матери, если сейчас он отвернется от девочки, попавшей в беду. Благоразумное решение не всегда то, которое принимает сердце.

В конце концов, он здесь для того, чтобы изменить этот мир. И, как всегда, начало пути – спасение одной души, потом второй, третьей, терпеливая и целеустремленная работа.

Когда он переходит из гостиной в столовую и объясняет сестрам, что собирается сделать, они обе возражают против его намерений. Они хотят, чтобы он оставался во «Флитвуде» до утра, когда они смогут выехать в Сиэтл. Это большой город, и мальчик получит необходимое ему прикрытие, пока полностью не станет Кертисом Хэммондом и более не будет излучать особый энергетический сигнал.

Они так безапелляционно требуют, чтобы он оставался во «Флитвуде», что Кертис даже начинает сердиться. Но потом, прибегнув к терминологии «Звездных войн», которую они хорошо понимают, напоминает им, что они – его королевские гвардейцы, а потому, ценя их службу и уважая советы, он не может допустить, чтобы охрана диктовала наследнику престола, что следует делать.

– На моем месте принцесса Лея поступила бы точно так же.

Возможно, от них не укрывается, что он использует их же веревку, чтобы связать им руки, поскольку раньше он отрицал, что в его жилах течет инопланетная голубая кровь, но эта стратегия приносит результат. Его инопланетное происхождение по-прежнему вызывает у них благоговейный трепет, они безмерно рады тому, что помогают ему в его миссии, и более не спорят. Им хочется иногда относиться к нему как к королевской особе, прибывшей с далекой планеты, а иной раз – как к десятилетнему земному мальчику, но так получается не всегда. Смирившись с этим, они обмениваются мегабайтами информации по фирменному спенкелфелтеровскому взгляду, мило вздыхают, как могут вздыхать только они, и готовятся к тому, чтобы организовать ему вооруженный эскорт.

И хотя им бы хотелось, чтобы он остался во «Флитвуде», они рады, что будут сопровождать его в этой вылазке. В конце концов, как сами они и говорили, авантюризм у них в крови.

В этот день сестры одеты в кожаные ковбойские сапожки, синие джинсы и клетчатые рубашки с галстуками «боло»[111]. Подходящая одежда для телохранителей, но не столь ослепляющая, как тореадорские штаны, топики и опалы в пупке.

Обе сестры вешают на плечо по сумке. В каждой – пистолет калибра 9 миллиметров.

– Ты остаешься между нами, сладенький, – предупреждает Кертиса Полли. Странное обращение, если она видит в нем инопланетную королевскую особу, но ему определенно нравится.

Кэсс выходит из «Флитвуда» первая, держа правую руку в сумке, которая висит у нее на плече.

Ставшая мальчику сестрой следует за Кэсс. Кертис выходит после Желтого Бока, Полли – замыкающая, ее рука тоже в сумке.

Хотя на часах только начало четвертого, света меньше, чем в зимние сумерки, и, несмотря на теплый воздух, серый свет создает ощущение, что каждая иголка сосен и елей серебрится изморозью, а озеро сковано толстым слоем льда.

Как только они отходят от «Флитвуда», Желтый Бок, само собой, переходит в авангард, следует к джагернауту прежним путем, правда не останавливаясь, чтобы справить малую нужду.

Кемпинг заметно опустел. Убрав все, что может намокнуть под дождем, большинство отдыхающих укрылось в своих кемперах и домах на колесах.

Девочка, светящаяся изнутри, не вернулась к ветровому стеклу джагернаута. В нем Кертис видит лишь отражения веток да низких облаков, едва не касающихся вершин деревьев.

Кэсс собирается постучать, но Кертис останавливает ее коротким: «Нет».

Как и прежде, собака чувствует, что чудовище в образе человека обитает в этом доме на колесах, но сейчас его там нет. Вновь она отмечает присутствие двух человек: первого, испускающего горький запах отчаявшейся души, и второго, с феромонной вонью разложившейся души. Второй человек тоже долго испытывал страх, он стал хроническим, но вот отчаяния в нем нет.

Кертис делает вывод, что отчаявшаяся душа принадлежит девочке, которую он видел через ветровое стекло.

Запах разложившейся души столь неприятен, что Желтый Бок скалит зубы, выражая, насколько позволяет собачья мимика, отвращение. Если бы ставшая ему сестрой могла плюнуть, она бы это непременно сделала.

Кертис не уверен, что объект, вызывающий столь сильное отвращение, представляет собой угрозу. Однако ясно, что страхи, которые мучают девочку, того человека совершенно не беспокоят.

Пока близняшки, став по бокам, оглядывают прилегающую территорию, Кертис ладонями упирается в дверь дома на колесах. На микроуровне, где сила воли всегда берет верх над материей, он чувствует электрический ток низкого напряжения и понимает, что дом на колесах снабжен системой охранной сигнализации, аналогичной той, что сестры включают каждый вечер.

В каждой цепи есть выключатель. Электрический ток низкого напряжения – это энергия, но выключатель механический, а потому уязвим для силы воли. У Кертиса сильная воля. Система сигнализации включена… и уже нет.

Дверь на замке… и уже отперта. Тихонько Кертис открывает ее, оглядывает кабину, которая пуста.

Две ступеньки, и он уже внутри.

Он слышит, как одна из сестер недовольно шипит, но не оборачивается.

Единственная лампа освещает гостиную. Один из диванов разложен, используется как кровать.

Она сидит на кровати, что-то пишет в дневнике. Одна нога согнута, другая – в тисках стального ортопедического аппарата, выполняющего роль протеза коленного сустава.

Девочка, которая светится изнутри.

Увлеченная своим делом, она не слышит, как открылась входная дверь, поначалу не чувствует, что кто-то вошел и стоит между кабиной и гостиной.

Ставшая ему сестрой следует за Кертисом, всовывается между его ног, чтобы получше разглядеть стальной ортопедический аппарат.

Это движение привлекает внимание девочки, она поднимает голову.

– Ты лучишься, – говорит Кертис.

Глава 66

Загнав «Камаро» под деревья, Микки какое-то время постояла, привалившись к автомобилю и наблюдая за съездом на ферму Тилроу с расстояния в семьдесят ярдов. В течение следующих минут мимо нее проехали три автомобиля, позволив ей определить, с какого расстояния она сможет разглядеть, сидит ли Мэддок за рулем «Дуранго» и приехал ли он один. После этого она перебралась на пятьдесят ярдов к западу.

Не прошло и двадцати минут, как Микки, укрывшись за деревом, увидела «Дуранго», приближающийся со стороны Нанз-Лейк. Потом внедорожник сбавил скорость, замигал правый поворотник. Микки разглядела, что в кабине только водитель: Престон Мэддок. «Дуранго» свернул на проселок, ведущий к дому Тилроу.

Она поспешила на восток, укрылась за другим деревом, рядом с «Камаро». С этой позиции девушка не могла видеть крыльцо, поэтому не стала свидетельницей встречи Леонарда Тилроу и Мэддока. Зато «Дуранго» стоял как на ладони. Поэтому после возвращения Мэддока она успевала сесть за руль, вывести «Камаро» из-под деревьев и следовать за ним в Нанз-Лейк на достаточно большом расстоянии, чтобы не вызвать у него подозрений.

Непонятно почему, но Микки надеялась, что он привезет Лайлани с собой. В этом случае она собиралась пробраться к дому, вывести из строя «Дуранго» и, воспользовавшись замешательством, увезти девочку до того, как Мэддок бы понял, что произошло.

Но надежда эта не реализовалась. И теперь ей предстояло решать, то ли дожидаться Мэддока и следовать за ним, то ли прямо сейчас ехать в Нанз-Лейк и выяснять, в каком из трех кемпингов остановился Джордан Бэнкс.

Она боялась, что, возвратившись в город, не сможет получить достоверной информации у регистраторов кемпингов. Да и Мэддок мог воспользоваться фамилией, которую она не знала. А может, он и не поставил дом на колесах в кемпинг, просто припарковался на городской стоянке, не собираясь оставаться здесь на ночь. И потом, возможно, визит на ферму Тилроу не затянулся бы, и, пока она объезжала бы кемпинги, он мог успеть вернуться к «Превосту» и покинуть Нанз-Лейк. Уехав в город раньше Престона Мэддока, Микки рисковала потерять его. И пусть риск этот был маленький, хотелось обойтись без него.

Помня о своем общении с Леонардом Тилроу, Микки не ожидала, что Мэддок проведет у него так много времени. Для того чтобы понять, что Тилроу – врун и мошенник, жаждущий сорвать куш, хватало нескольких минут. Его рассказ об инопланетных целителях не мог настолько увлечь доктора Дума, пусть даже тот уже четыре с половиной года колесил по стране в поисках пришельцев.

Однако и через пять, и через десять минут «Дуранго» оставался на месте.

Ожидание предоставило Микки время подумать, и тут она вспомнила, что не позвонила тете Джен. Из Сиэтла она выехала слишком рано, поэтому ей не хотелось будить Дженеву. Она намеревалась позвонить из телефона-автомата в Нанз-Лейк, но по прибытии слишком уж увлеклась поисками Мэддока, поэтому все остальное просто вылетело из головы. Она не сомневалась, что Джен волнуется. Но если бы все прошло, как задумывалось, она могла бы позвонить тете Джен из придорожного ресторана где-нибудь в штате Вашингтон, да еще передать трубку Лайлани, чтобы та поздоровалась и пошутила насчет Алека Болдуина.

Под деревьями становилось все темнее, облака опускались все ниже, придавливая день к земле. Стало прохладнее. Вокруг Микки деревья что-то шептали то ли друг другу, то ли ветру.

Птицы, как черные стрелы, по одной и стайками возвращались в свои гнезда, свитые в ветвях сосен, еще один признак надвигающейся грозы.

Обернувшись на чириканье воробьев, Микки увидела Престона Мэддока и опускающуюся трость.

Потом очутилась на земле, не помня, как падала, с сосновыми иголками и грязью во рту, не в силах даже выплюнуть их.

Увидела ползущего в нескольких дюймах от ее носа жучка, занятого своими делами, не обращающего на нее ни малейшего внимания. Жучок с такого расстояния казался огромным, а корень сосны, выступающий из земли, – просто горой.

Перед глазами все затуманилось. Микки попыталась моргнуть, но попытка эта привела к взрыву в голове. На мгновение она почувствовала острую боль, которая сменилась темнотой.

Глава 67

Кертис Хэммонд сначала видит девочку своими глазами и не замечает сияния, которое она испускала, когда стояла у ветрового стекла.

Потом ставшая ему сестрой заскакивает в дом на колесах и протискивается между его ногами. И вот глазами невинной собаки, глазами, которые знают, что игривое Присутствие всегда рядом, он видит, что девочка действительно светится изнутри.

Собака уже влюбилась в нее, но не смеет подойти ближе, как не посмела бы подойти к игривому Присутствию, если бы Оно подозвало ее, чтобы погладить по шерсти или почесать за ухом.

– Ты лучишься, – заявляет Кертис.

– Тебе не завоевать расположения девушек, – строго ответствует она, – говоря им, что они – потные[112].

Она говорит тихо и при этом бросает взгляд в глубь дома на колесах.

Поскольку Кертис принимал участие во многих тайных операциях, да еще на разных планетах, он все понимает с полуслова и еще больше понижает голос:

– Я не имел в виду пот.

– Значит, намекал на это? – спрашивает Лайлани, похлопывая на стальному ортопедическому аппарату.

О господи, он опять, образно говоря, угодил ногой в коровью лепешку. С неохотой Кертис приходит к выводу, что напрасно думал, будто его умение общаться если и не достигло уровня Гэри Гранта в любом фильме с его участием, то все же лучше, чем у Джима Кэрри в «Тупом и еще тупее» или «Гринче, который украл Рождество». Первые минуты с Лайлани показывают, что в умении общаться у него больше провалов, чем достижений.

Пытаясь исправить ошибку, он заверяет девочку:

– На самом деле я не глупый Гамп.

– Я это сразу поняла, – отвечает она и улыбается.

Улыбка согревает его, а ставшая ему сестрой от этой улыбки просто тает. Она бы с радостью подбежала к девочке, перекатилась на спину и подняла в воздух все четыре лапы, выражая тем самым свое абсолютное доверие. Сдерживает ее только застенчивость.

Когда брови девочки удивленно поднимаются и она смотрит за спину Кертиса, он оборачивается и видит Полли, которая поднялась только на одну ступеньку, но все равно может смотреть поверх головы мальчика. Она очень красивая, но не менее грозная, пусть пистолет и спрятан в сумке. Ее глаза напоминают два кусочка синего льда, а по суровости взгляда, которым она окидывает интерьер дома на колесах и девочку, чувствуется, что время, проведенное в Голливуде, научило ее при необходимости действовать быстро и безжалостно.

В стене гостиной, напротив кровати девочки, окно, и движение за ним привлекает внимание Кертиса. Кэсс нашла какую-то подставку, мусорный контейнер или столик для пикника, которую и подтащила к борту трейлера. И теперь ее голова видна в окне, а выражение лица точь-в-точь такое, как бывает у Клинта Иствуда, когда тот дает знать, что не стоит становиться у него на пути.

– Вау! – тихонько восклицает девочка, откладывает журнал и пристально смотрит на Кертиса. – Ты путешествуешь с амазонками.

– Только с двумя.

– Кто ты?

Поскольку девочка светится изнутри, когда он смотрит на нее глазами собаки, у которой более острые органы чувств, Кертис решает быть с ней предельно откровенным и говорить только правду, как было и с близняшками.

– Сейчас я Кертис Хэммонд.

– А я сейчас Лайлани Клонк, – отвечает она, перекидывает ногу в металлическом протезе через край кровати и садится. – Как ты отключил систему охранной сигнализации и отпер дверь, Кертис?

Он пожимает плечами:

– Сила воли против материи. На микроуровне сила воли всегда берет верх.

– Именно так и я собираюсь отрастить грудь.

– Ничего не получится, – отвечает он.

– Думаю, может, и получится. Позитивное мышление должно принести плоды. Но пока грудь у меня действительно плоская. Зачем ты пришел сюда?

– Чтобы изменить мир, – отвечает Кертис.

Полли предупреждающе кладет руку ему на плечо.

– Все нормально, – говорит он своему королевскому гвардейцу.

– Изменить мир, – повторяет Лайлани, вновь бросает взгляд в глубь дома на колесах, прежде чем встать. – Есть результаты?

– Ну, я только начал, а работа эта долгая.

Рукой, которая несколько отличается от обычной, Лайлани указывает на счастливое лицо, нарисованное на потолке, потом на хула-герлс, стоящих на соседних столиках.

– Изменение мира начинается здесь?

– Как говорила моя мама, все истины жизни и ответы на все ее загадки постоянно у нас перед глазами, мы можем увидеть их и осознать в любой момент нашей жизни, в любом месте, каким бы жалким или роскошным это место ни казалось.

Вновь указав на потолок и на статуэтки, Лайлани спрашивает:

– И каким бы склизким?

– Мудрость мамы поддерживала нас в любой ситуации, даже самой трудной. Но она ничего не говорила про склизлость за или против.

– Это твоя мать? – спрашивает Лайлани, бросив взгляд на Полли.

– Нет. Это Полли, и никогда не спрашивай, хочет ли она крекер. Я согласился есть их за нее. А в окно смотрит Кэсс. Что же касается моей мамы… ты когда-нибудь бывала в Юте?

– За последние четыре года я побывала везде, кроме Марса.

– На Марсе тебе бы не понравилось. Воздуха нет, холодно и скучно. Но вот в Юте, на стоянке грузовиков, ты не встречала официантку, которую зовут Донелла?

– Что-то не припоминаю.

– Значит, не встречала, иначе вспомнила бы. Донелла не похожа на мою мать, потому что они принадлежат к разным видам, хотя мама могла бы выглядеть как Донелла, если бы была ею.

– Разумеется, – соглашается Лайлани.

– Я, в общем, тоже мог бы выглядеть как Донелла, только у меня не хватает массы.

– Масса, – Лайлани сочувственно кивает. – Это всегда проблема, не так ли?

– Не всегда. Но я пытаюсь сказать, что Донелла напоминает мне мою маму. Прекрасные могучие плечи, шея, разрывающая стягивающий ее воротник, гордые подбородки откормленного быка. Великолепная. Восхитительная.

– Я уже люблю твою ма больше, чем свою, – говорит Лайлани.

– Я сочту за честь встретиться с твоей матерью.

– Поверь мне, не сочтешь, – Лайлани качает головой. – Потому-то мы и говорим шепотом. Она – ужас.

– Я понимал, что мы ведем тайный разговор, – отвечает Кертис, – но как грустно, что причиной тому – твоя мать. Знаешь, кажется, я еще не сказал тебе, что я – инопланетянин.

– Для меня это новость, – признает Лайлани. – Скажи мне кое-что еще…

– Все, что угодно, – обещает он, потому что она лучится.

– Ты не родственник женщины, которую зовут Дженева Дэвис?

– Нет, если она с этой планеты.

– Полагаю, скорее да, чем нет. Но, клянусь, ты мог бы прийтись ей как минимум племянником.

– Меня удостоят чести познакомиться с ней? – спрашивает Кертис.

– Да, конечно. И если такое случится, я, наверное, запорхаю, как бабочка.

Они так хорошо общаются, но последняя ее фраза вызывает недоумение Кертиса.

– Запорхаешь, как бабочка? Так ты тоже трансформер?

Глава 68

Пока Престон кружным путем продвигался от дома Тилроу к автомобилю Королевы Шлюх, ему с лихвой хватило времени, чтобы еще раз обдумать и изменить первоначальный план.

Во-первых, когда он только скрылся в бурьяне, направляясь строго на восток, он назвал ее Пьяницей. Но это прозвище его не устроило. Леди Гнилая Печень и Мисс Сраная Морда звучали лучше, но не соответствовали ей в той мере, как ему хотелось. Он не мог назвать ее Грудастая, потому что это прозвище уже досталось тете Джейнис, матери первого убитого им человека, кузена Мешок Говна. За прошедшие с той поры годы он роздал все более-менее значимые части женского тела другим женщинам. Он не отказывался повторно использовать в прозвищах названия этих самых частей, если имелась возможность добавить к ним ласкающее слух прилагательное, но вычерпал до дна и этот источник. Так что на прозвище, связанном с анатомией, пришлось ставить крест. В конце концов он остановился на Королеве Шлюх, отталкиваясь от ее слабости на передок, о чем она вскользь упоминала, и исходя из большой вероятности того, что в юном возрасте мужчины использовали ее помимо воли: королевы, в конце концов, тоже не властны над своей жизнью. Все определяется статусом.

Правильный выбор прозвища имел огромное значение. От него требовалось не только вызывать улыбку, но и как можно точнее соответствовать субъекту, его получающему, дабы тем самым превратить его или, в данном конкретном случае, ее из личности в абстракцию, пустые слова. Правильный выбор прозвища снимал многие этические вопросы. Чтобы выполнять свой долг – прореживать человеческую толпу и сохранять мир, в котором сам он живет, – утилитарный биоэтик не мог позволить себе думать, что большинство человеческой толпы – такие же люди, как он сам. Во внутреннем мире Престона только полезные люди, которые могли что-то предложить человечеству, которых отличало высокое качество жизни, сохраняли то же имя, что и во внешнем мире.

Итак, убить Королеву Шлюх. Такую он ставил перед собой задачу, когда покидал дом Тилроу, такой эта задача оставалась, когда он подкрадывался к ней. Но по пути он решил изменить способ убийства.

Воспользовавшись тростью с рукояткой в виде змеи, Престон бросил ее на заднее сиденье.

Ключи Королевы Шлюх висели в замке зажигания. Он вынул их, чтобы открыть багажник.

Подтащил ее по ковру из сосновых иголок и травы к заднему бамперу.

Глядя на его деяния, небо потемнело еще сильнее. Дамба, сдерживавшая громы и молнии, грозила рухнуть в любой момент.

Ветер вдруг погнал по кронам стадо фырчащих быков, а потом припустил за ними со сворой остервенело лающих собак.

Весь этот шум и запах надвигающейся грозы возбуждали Престона. Королева Шлюх… такая красивая, обмякшая, все еще теплая… искушала его.

Сосновые иголки предлагали стать постелью. Завывающий ветер будил жестокого дикаря, живущего в его сердце.

С честностью, которой Престон гордился, он признавал существование этого дикаря. Как любой человек, рожденный от мужчины и женщины, он не мог претендовать на совершенство. Это признание являлось одним из результатов самоанализа, через который должен пройти каждый биоэтик, чтобы обрести признанное всеми право устанавливать правила, по которым будут жить другие.

Так редко ему предоставлялась возможность убивать, не ограничивая себя. Обычно, чтобы избежать тюрьмы, ему приходилось обходиться массивной дозой дигитоксина, от которого человек умирал, не чувствуя боли… или вводить в артерию жертвы воздух…

А вот с Жабой и теперь с Королевой Шлюх он дал себе волю. У него словно прибавилось сил, энергия переполняла его. Чего скрывать, у него все встало.

К сожалению, на страсть времени не было. Он оставил внедорожник около дома. Тело, забитое тростью, лежало в спальне со шляпами, в ожидании, когда его обнаружат. И хотя не верилось, что кому-то могла прийти в голову мысль наведаться к Жабе на воскресный обед, Престон хотел как можно быстрее уничтожить компрометирующие его улики.

Королева Шлюх была одной из этих улик. Он поднял ее и уложил в багажник «Камаро».

Кровь запятнала ему руки. Он поднял с земли пригоршню сухих сосновых иголок. Вытер ладони, пальцы. Большая часть крови ушла с иголками, та, что осталась, подсохла.

Затем он сел за руль, выехал на шоссе, свернул на проселок, проехал мимо перевернутого трактора.

Поставил «Камаро» рядом со своим внедорожником, перед домом Жабы.

Вытащить Королеву Шлюх из багажника оказалось сложнее, чем засунуть ее туда.

Кровь блестела на обивке. На мгновение вид этих пятен парализовал Престона.

Он собирался обставить все так, будто женщина сгорела в доме вместе с Жабой. Бумага и деревянные индейцы вспыхнули бы как порох, при содействии галлона бензина огонь был бы таким сильным, что от тел не осталось бы ничего, разве что самые крупные кости, и уж конечно, никаких свидетельств насильственной смерти. В таких маленьких городках, как Нанз-Лейк, полиция, конечно же, не располагала ни человеческими, ни техническими ресурсами для тщательного расследования убийств.

Значит, решил он, с пятнами придется что-то сделать. Но позже. Придется также стереть отпечатки пальцев с тех поверхностей, которых он мог коснуться. Но не сейчас.

В сопровождении пылевых вихрей, поднятых ветром, он нес Королеву Шлюх на руках через «лужайку», на крыльцо, через порог, по холлу, где индейцы стояли на страже и предлагали сигары, мимо деревянных вождей, улыбнувшись тому, что сложил пальцы колечком, и далее – в лабиринт.

В этих катакомбах он выбрал место казни. И принял необходимые меры, чтобы она состоялась.

Через несколько минут он уже сидел за рулем «Дуранго».

На обратном пути ветер дул «Дуранго» в задний борт, словно подгонял, свистел в окне, будто одобрял уже сделанное и рекомендовал завершить задуманное.

Учитывая последние события, он более не мог ждать дня рождения Руки. Больше того, он не мог ждать их возвращения на могилу Дохляка в Монтане, хотя дорога туда заняла бы меньше чем полдня.

Дом Жабы представлял собой идеальные декорации для последнего акта грустной и бесполезной жизни Руки. Разумеется, перед тем, как он убьет ее, ей не придется увидеть, коснуться, поцеловать разложившиеся останки брата, о чем он мечтал последние несколько месяцев. Он жалел, что у него не останется столь приятных и милых сердцу воспоминаний. С другой стороны, лабиринт предлагал уединение, необходимое для того, чтобы вволю попытать Руку, не опасаясь, что им могут помешать. Да и сама архитектура логова Жабы внушила бы жертве ни с чем не сравнимый ужас. Престон до сих пор с наслаждением вспоминал минуты блаженства, которое он испытал, оставшись наедине с Дохляком в лесах Монтаны. Да, то было блаженство человека, не лишенного недостатков, но все равно блаженство. А игры с Рукой обещали удвоенное, утроенное блаженство. Когда же все будет закончено, блаженство сменилось бы чувством глубокого удовлетворения и даже гордости, потому что его стараниями мир освободился бы от троих жалких и никчемных личностей, сохранились бы ресурсы, которые они растратили бы впустую, проживи еще долгие годы. Людям, приносящим пользу, более не пришлось бы испытывать жалость, глядя на этих уродов, если не физических, то моральных, а потому он содействовал бы возрастанию общемирового объема счастья.

Глава 69

Инопланетный трансформер, прибывший, чтобы спасти мир, выглядел милым мальчиком. Не такая душка, как Хейли Джоэль Осмент, но лицо симпатичное, с россыпью веснушек.