Самый темный вечер в году Кунц Дин
Бобби улыбнулся, подмигнул.
— Благодарная дама.
Верн поморщился.
— Не хочу об этом слышать.
— Расскажу тебе на обратной дороге, — Бобби мягко придавил педаль газа. — Но почему архитектор?
— Ты не можешь заткнуться, так? Говоришь и говоришь.
— Я — детектив. Ты меня привлек к этому делу. Любопытство, никуда не денешься.
— У архитектора роман с телкой. Этот парень хотел знать об архитекторе все, потому что тот встречается с телкой.
— Сегодняшней телкой? — уточнил Бобби.
— А откуда мне знать другую?
Бобби опять сбавил скорость.
— Он хочет знать все об архитекторе, потому что тот трахает телку, потом, через восемь месяцев, он дает тебе задание подчистить дом телки. И что все это означает?
— Не знаю.
— Все это действительно интересно, не так ли?
— Не так уж и интересно, — покачал головой Верн.
— Ты можешь его спросить.
— Если он сразу ничего мне не сказал, значит, это не мое дело. Клиента не спрашивают, почему он к тебе обращается.
— Выйди, наконец, из каменного века, Верн. Он — бумажник.
— Клиент, бумажник… это без разницы. Я не спрашиваю его о том, что он не говорит сам.
— И откуда он прилетел?
— Не знаю. И не хочу знать.
— Все это очень загадочно, не так ли?
— Не так уж и загадочно. И ты его ни о чем не спрашивай. Если спросишь, работы от меня больше не получишь.
— Должно быть, он хорошо платит.
— Логично. Я не соглашаюсь забраться в чужой дом за гроши.
— Самолет слишком далеко, чтобы разглядеть регистрационный номер.
— Забудь о самолете. Ты выводишь меня из себя.
Бобби затормозил у куонсетского ангара.
— Слушай, да он же никто.
— Ты не прав, учитывая, сколько он платит.
— Я про другое, он же безобидный. Толстомордый и лысый, совсем как ты.
— Та женщина — идиотка.
— Какая женщина?
— Которая отблагодарила тебя «Ровером».
Бобби самодовольно усмехнулся.
— Нет, она, конечно, не идиотка, но и не скажу, что так уж умна.
С белым пластиковым мешком, в котором лежит добыча из дома Редуинг, Верн вышел из «Лендровера», направился к мужчине.
— Мистер Роузуотер, надеюсь, мы не заставили вас ждать.
— Нет, нет, мистер Лесли. Я люблю пустыню. Воздух здесь так бодрит.
Воздух был горячий, такой сухой, что губы пересыхали за тридцать секунд, пах солончаком и пыльцой растений пустыни, отчего у Верна начало жечь глаза.
Верн природу не любил. Предпочитал город и крышу над головой. Вот ему и хотелось побыстрее все закончить, вернуться домой и уйти во «Вторую жизнь», где не было ни скорпионов, ни тарантулов.
Он забыл предупредить Бобби, чтобы тот останется в машине, и теперь этот придурок важной походкой направлялся к ним.
Элиот Роузуотер сделал вид, что не замечает Бобби.
— Вы нашли то, на что я надеялся, мистер Лесли?
Верн протянул ему белый пластиковый мешок.
— Да, сэр, возможно, нашел даже больше.
— Великолепно, — Роузуотер взял мешок. — Она наверняка приняла меры для того, чтобы спрятать свое прошлое.
— Никто не прошерстил бы ее бунгало лучше меня, мистер Роузуотер. Я ничего не упустил.
— Вижу, вы в этом уверены.
— Я ценю ваши заказы, сэр. Очень ценю.
Бобби уже собрался что-то сказать, наверняка ни к месту, когда его голова взорвалась.
Может, Верн услышал какой-то звук, донесшимся из чрева ближайшего ангара, может, уловил какое-то движение в темноте за открытыми воротами, но за долю секунды до того, как разлетелась голова Бобби, Верн сунул руку под рубашку, за револьвером: кобура крепилась к ремню на пояснице.
И когда кровь еще висела в воздухе, присел и трижды выстрелил в открытые ворота.
Роузуотер бросился на землю и откатился в сторону, словно уже сталкивался с подобными ситуациями.
Верна так и подмывало подбежать к Роузуотеру и всадить в него оставшиеся пули, да только он не знал, попал ли в человека, который стрелял в Бобби, вот и не хотелось становиться мишенью.
Двигатель «Лендровера» не работал. И ключи Бобби, вероятно, положил в карман.
Верн уже подумал о том, чтобы побежать к ангарам и затеряться среди них, но эти парни наверняка знали брошенную военную базу лучше, чем он, игра в кошки-мышки, скорее всего, закончилась бы не в его пользу.
Поэтому побежал он на запад, прямо в заходящее солнце, потому что блеск лучей мешал киллеру точно прицелиться.
На равнине укрытий не было, но Верн мог бежать быстрее, чем казалось с первого взгляда. На пятнадцать лет моложе Роузуотера и на тридцать фунтов легче, он не сомневался, что клиенту его не догнать.
Если же стрелка ответные выстрелы не задели и он бросился бы в погоню, вот тогда у Верна могли возникнуть серьезные проблемы, но он не оглядывался, потому что не хотел лишать себя надежды.
Бежал Верн быстро, как давно уже не бегал, сердце бешено колотилось, но он посчитал, что этого мало. Даже не отдавая себе отчет в том, что делает, поднял руки, словно пытался взлететь.
Но крыльев у Вернона Лесли не было. Крыльями мог похвастаться только Вон Лонгвуд, во «Второй жизни», где ему принадлежал автомобиль, который тоже мог летать, где он иногда по четыре раза на день наслаждался сексом.
Надежды рухнули, когда Верн обернулся и увидел мужчину, который быстро сокращал разделявшее их расстояние. Преследователь выглядел таким же молодым, как Бобби Онионс, только был выше, шире в плечах и, похоже, умнее.
Вон Лонгвуд ни перед кем не сгибался, и, если уж Верну предстояло умереть, он хотел хоть в этом взять пример с Бона. Поэтому остановился, развернулся и стрелял, пока в револьвере не закончились патроны.
Преследователь не покачнулся, не упал, продолжая переть, как танк, словно это он был настоящим Воном Лонгвудом.
Теперь Верну осталось надеяться только на вознесение, пусть он не запасся сменой нижнего белья или мятными пастилками. Но не сложилось. Первая пуля пробила живот, вторая — легкие, третья оборвала жизнь.
Глава 32
Поднявшись по лестнице и миновав дверь, собаки занялись привычным для них делом: тут же устроили себе экскурсию по квартире, обследуя незнакомую территорию, через нос получали большую информацию, чем люди — посредством пяти органов чувств.
Брайана не удивило, что Никки, пусть и новенькая в команде, уже стала лидером.
— Что-то не так? — спросила Эми, входя в квартиру следом за собаками.
Позвонив ей, Брайан не смог внятно объяснить, почему просит ее приехать.
— Пойдем со мной. На кухню. Хочу тебе кое- что показать.
— Теперь у тебя действительно всклокоченные волосы, — заметила Эми. — Ты выглядишь так, словно по тебе прошелся ураган, пока ты спал.
— Я рисовал. Рисовал долгие часы. Совершенно вымотался. Лег. Заснул. Мне приснился сон.
На кухне он взял ее за плечи, посмотрел в глаза.
— Ты меня знаешь. Знаешь, кто я.
— Ты — Брайан Маккарти. Архитектор.
— Совершенно верно.
— Это тест на наличие у меня болезни Альцгеймера?
— Хорошо. Послушай. Я практичный? Я приземленный? Я уравновешенный? Я коварный?
— Да. Да. Да. Нет.
— Я умный? Я — талантливый парень?
— Умный. Талантливый. Парень. Три «да».
— Я непьющий, так? Здравомыслящий, так? Не склонен к суевериям?
— Так. Так. Не склонен.
— Никогда не верил в Антуана и тому подобное.
— Какого Антуана? — в недоумении переспросила Эми.
— Антуан, — нетерпеливо повторил он. — Антуан, слепая собака с Филиппин, которая водит автомобиль.
— Антуан не слепой.
— Ты говорила, что он слепой.
— Слепой — Марко, а не собака.
— Неважно. Значения это не имеет.
— Для Антуана и Марко имеет.
— Речь о том, что я — скептик.
— Марко ведет автомобиль, Антуан его направляет.
— Видишь? Это же бред. Собаки не могут говорить.
— У них телепатическая связь.
Брайан глубоко вдохнул.
— Ты такая со всеми?
— В каком смысле?
— Сводишь с ума.
— Нет, не со всеми. В основном только с тобой.
Он нахмурился.
— Ты только что сказала мне что-то важное?
— А как ты думаешь?
— Думаю, да. Что это было?
— Ты — умный, талантливый, уравновешенный, непьющий, здравомыслящий, да еще и красивый архитектор. Должен все понять сам.
У него слишком кружилась голова, чтобы осознать смысл ее слов. Поэтому он просто поцеловал Эми.
— С нами происходит что-то очень уж необычное. Давай не отвлекаться. Иди сюда. Посмотри.
Он подвел Эми к кухонному столу, на котором сложил все рисунки, в том порядке, в каком они выходили из-под его карандаша.
Эми улыбнулась, взглянув на верхний.
— Это Никки.
— Ты видишь именно это?
— А разве не Никки? Выглядит точно так.
— Но это все, что ты видишь?
— А что еще я должна увидеть?
— Не знаю.
— Милый, я не критик-искусствовед.
— Есть что-то в ее глазах.
— Что именно?
— Что-то…
Когда Брайан убрал верхний рисунок, открывая лежащий под ним, Эми прокомментировала: «Крупный план».
— Все крупнее и крупнее. — Он убирал один рисунок за другим.
— Когда ты их нарисовал?
— После того как ты привезла меня сюда.
— Все? Разве такое возможно?
— Нет. Невозможно.
Она оторвала взгляд от рисунков.
— Невозможно. Так много рисунков, на таком уровне, за несколько часов.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Будь я проклят, если знаю.
Произошло нечто экстраординарное, продолжало происходить, но он не находил слов, чтобы выразить, что испытал, что почувствовал. Ранее Брайан вел обычную жизнь, пытаясь принципами архитектуры наводить порядок в хаосе существования. Теперь хаос сокрушил его, и хотя он осознавал, что под хаосом таится новый порядок, не мог его разглядеть.
Он посмотрел на часы, на рисунки, снова на часы, на Эми.
— Такое ощущение, словно что-то в меня вселилось.
— В тебя. И что?
— Вывело меня за время. Даже не знаю, что хочу этим сказать. Я находился здесь, на кухне. И не находился. Я рисовал, но на самом деле рисовал не я. Я что-то увидел в глазах Никки, и мой гость, который вселился в меня, пытался помочь мне нарисовать то, что я увидел.
— Ты что-то увидел в глазах Никки? Что ты хочешь этим сказать? Что ты увидел в ее глазах?
— Не знаю. Но очень сильно почувствовал. Что то. — Он разложил на столе последние четыре рисунка, самые абстрактные, чтобы Эми могла посмотреть на все сразу. — Что ты видишь, Эми? Что ты видишь?
— Свет, тени, какие-то очертания.
— Они что-то означают. Что они означают?
— Не знаю. Они прекрасны.
— Правда? Я тоже так думаю. Но почему? Почему они прекрасны?
— Просто прекрасны.
— Ты сказала — очертания. Какие очертания ты видишь? — напирал Брайан.
— Просто очертания, формы. Свет и тени. Ничего конкретного.
— Это что-то конкретное, — не согласился Брайан. — Я просто не смог его нарисовать. Оно практически здесь, на странице, но ускользает от меня.
— Что случилось еще, Брайан? Почему ты такой возбужденный?
— Я не возбужденный. Взволнованный. Потрясенный. Изумленный. Испуганный. Но не возбужденный.
— А мне кажется, что ты очень возбужден.
— Галлюцинации. Наверное, в этом все дело, слуховые галлюцинации. Потому что я совершенно вымотался. Этот наводящий ужас звук. Я не могу его описать. Наводящий ужас, но одновременно… восхитительный.
Он думал, что при упоминании галлюцинаций она подозрительно глянет на него, но этого не произошло. Вот тут он понял, что у нее есть своя история, которую ему предстоит услышать.
— И тени, — продолжил он. — Быстрые тени, шляющиеся и исчезающие. Возникающие ниоткуда. У меня болели глаза. Я подумал, что мне нужно выспаться. Пойдем со мной. Я тебе это покажу.
— Покажешь мне что?
Он взял ее за руку, вывел из кухни и только в коридоре ответил:
— Спальню. Кровать.
— Знаете, мистер Тестостерон, вам не удастся уложить меня под одеяло.
— Я знаю. Кто знает это лучше меня? Я веду тебя в спальню не за этим. Это потрясающе, — они вошли в спальню, встали у изножия кровати. — Видишь?
— Вижу что?
— Она идеальная?
— Кто?
— Кровать. Идеально застелена, аккуратно, без единой складочки.
— Поздравляю. Будь у меня медаль «За заслуги», я бы тут же наградила тебя, под барабанный бой.
— Наверное, я плохо объясняю.
— Попытайся еще раз.
— Я родился в Канзасе.
— Интересное начало.
— В Канзасе, в торнадо.
— Я слышала эту историю.
— О той ночи я ничего не помню.
— Рождение прошло незаметно? Ты не обратил на него внимания?
— Разумеется, я слышал рассказ о той ночи. Тысячу раз, от бабушки Николсон и от матери.
В ту ветреную ночь, за неделю до срока, у матери Брайана, Анджелы, начались родовые схватки. Воды отошли около полуночи, и она разбудила отца Брайна, Джона. Он одевался, чтобы отвезти Анджелу в больницу, когда заревели сирены, предупреждая о приближающемся торнадо.
Мать Анджелы, Кора Николсон, находилась с ними, она приехала из Уичито, чтобы помочь после родов. К тому времени, когда она, ее дочь и зять вышли из дома, направляясь к автомобилю, ветер значительно усилился.
Небо, черное и злобное, как драконье яйцо, раскрылось, выпустив из себя слепяще-белые зигзаги молний. В мгновение ока пыльный воздух наполнился запахами озона и надвигающегося ливня.
— Во сне я был наблюдателем, — пояснил Брайан. — Не принимал в происходящем никакого участия. Тебе когда-нибудь снился сон, в котором ты не участвовала, просто наблюдала со стороны за другими людьми?
— Не знаю. Возможно. Хотя, если подумать… скорее нет, чем да.
— Я не помню, чтобы мне снился такой сон, — признался Брайан.
Когда Кора, Анджела и Джон подошли к старому «Понтиаку», дождь обрушился на них со страшной силой. Капли впивались в кожу и отскакивали от твердой земли.
— Я не был частью сна — только зрителем. Ни с кем не говорил, ни с кем не взаимодействовал, никто меня не видел. И однако все мои органы чувств реагировали на происходящее. Я чувствовал, дождь хлещет по мне, мочит меня, холодный дождь для такой теплой ночи. Листья, сорванные дождем и ветром с деревьев, швыряло мне в лицо, они прилипали к коже.
На рев дождя наложился новый звук, более сильный, не гром — грохот, нарастающий и нарастающий. Словно к нам приближались два десятка мчащихся на полной скорости поездов.
— Стена торнадо, вращающаяся стена, неслась на нас в кромешной тьме, невидимая, еще не накрыла, но находилась уже совсем рядом.
От подвала-убежища, вырытого в холме аккурат для таких случаев, их отделяли какие-то двадцать футов. Кора, она уже сталкивалась с торнадо в Уичито, убедила их забыть про автомобиль и бежать к убежищу.
Поскольку становилось понятно, что рожать Анджеле придется не в больнице, Джон хотел взять чистые полотенца, спирт для стерилизации ножа, которым он собирался перерезать пуповину, кое-что еще. Кора пыталась убедить его, что возвращаться в дом нельзя, но он ответил, что ему понадобится только минута, даже меньше минуты, совсем ничего.
— Я бежал с мамой и бабушкой к убежищу, — рассказывал Брайан. — Ноги скользили по мокрой траве, совсем не как во сне. Все было невероятно реальным, Эми. Звук, цвет, запах. К двери в убежище вела выложенная камнем ниша в склоне холма.
Брайан обернулся, чтобы посмотреть на дом, и, что удивительно, в окнах еще ярко горел свет.
Внезапно ударила молния, не зигзагом, как обычно, а каскадом белых стрел, которые не погасли сразу, а какое-то время летели в разные стороны.
И эти небесные факелы осветили черную, вращающуюся стену торнадо, надвигающуюся на дом, нависшую над ним, словно какое-то живое чудовище, ввинчивающуюся в небо, исчезающую в его бездонной тьме.
Стекла всех окон выбило разом. Дом развалился. Вихрь засосал в себя все осколки, все щепки, каждый гвоздь и Джона Маккарти, тело которого так и не нашли.
— Мои мать и бабушка уже спустились в подвал-убежище и закрыли дверь, — продолжал Брайан. — Я остался снаружи, наблюдая, как дерево вырвало с корнем, оно прямо-таки вскрикнуло, а потом каким-то образом оказался в подвале, рядом с ними.
В последний момент Кора успела оглянуться, увидела, что дома нет, зятя — тоже, отсекла хаос дверью и закрыла ее на шесть крепких засовов, которые прижали дверь к притолоке, косяку, порогу.
Ветер ревел на пару с громом, молнии полыхали без перерыва. Если раньше Брайану казалось, что на них мчатся двадцать поездов, то теперь все поезда мира неслись по рельсам, проложенным над их бункером.
В маленьком убежище, освещенном только фонариком, потолок и стены передавали вибрации, сотрясавшие землю над ними, сыпалась пыль, адские орды штурмовали дверь, проверяя на прочность засовы.
Возможно, ускоренные ужасом, схватки Анджелы участились, и ребенок появился на свет раньше, чем ожидала Кора. Торнадо уже ушел, но гроза продолжала бушевать и, боясь за своего ребенка, оплакивая мужа, Анджела родила.
Кора взяла с полки лампу Коулмана[18], зажгла и при ярком газовом свете приняла внука со спокойствием и умением, которыми славилась ее семья с той поры, как осела на этих землях.
— Во сне я наблюдал, как рождаюсь, — Брайан в изумлении покачал головой. — Сморщенный, маленький, краснолицый.
— Кое-что с тех самых пор не изменилось, — отметила Эми.
Поскольку не все ураганы заявлялись неожиданно, а некоторые продолжались долгие часы, в подвал поставили два матраца на деревянных каркасах. Анджела рожала на одном из них, так что он промок от околоплодных вод, крови, последа.
Кора взяла с полки запечатанное в пластик одеяло, достала его, постелила на втором матрасе, помогла Анджеле и внуку перебраться на него.
Как потом выяснилось, торнадо завалил дверь в убежище всяким мусором, так что им пришлось ждать девять часов, пока спасатели нашли и вызволили их из заточения.
— Моя бабушка старалась, как могла, чтобы превратить второй матрас в комнату для важного гостя. Укрыла мать и меня, меня-младенца, устроила нам маленькое уютное гнездышко, теплое и аккуратное. Разгладила все складочки на одеяле, разгладила с нежностью, улыбаясь моей матери.
Читать бесплатно другие книги:
