Самый темный вечер в году Кунц Дин

Глава 33

Покрывало натянуто и подоткнуто, подушки взбиты. Пыли нигде нет.

От Пигги требуется поддерживать в комнате чистоту, периодически ее мать устраивает доскональные проверки, и нарушение установленных стандартов жестоко карается.

Харроу подозревает, что ребенок содержал бы комнату в идеальной чистоте, даже если бы такое требование и не выставлялось. Угроза наказания как раз не является гарантией чистоты.

В девочке чувствуется стремление к порядку, неизменности, она хочет, чтобы все было как всегда. Стремление это проявляется в коллажах, которые она создает, в классических рисунках вышивки, которой она украшает платья своих кукол.

— Пигги, ты не можешь съесть только сэндвич, — указывает Лунная девушка. — Ты не знаешь, что такое сбалансированная диета, но я-то знаю. Съешь немного салата.

— Я съем, — отвечает Пигги, но даже не пытается открыть пластиковый контейнер.

Находясь в компании Лунной девушки, ребенок редко поднимает голову и еще реже встречается с матерью взглядом. Девочка знает, что мать хочет видеть ее кроткой и унижающей себя.

Как и с поддержанием чистоты, Пигги не пришлось учиться кротости, чтобы ублажить мать. Эта черта характера естественна для нее, как перья для птицы.

А вот самоунижению, навязываемому ей, она сопротивляется. Есть в ней внутреннее достоинство, которое вроде бы не могло выжить после десяти таких лет.

Она принимает презрительное отношение, оскорбления, злобу, которыми переполнены визиты матери, гнев и раздражение, словно она их заслужила, но отказывается опозорить себя. Другие могут честить ее, как хотят, но унижаться она не собирается.

Харроу подозревает, что именно внутреннее достоинство девочки, напрочь лишенное гордыни, и позволяет ей выжить. Ее мать знает о том, что оно присуще дочери, и больше всего на свете хочет растоптать его, а уж потом уничтожить ребенка.

Лунная девушка останется всем довольна при условии, что сначала лишит девочку внутреннего достоинства и только после этого сожжет. Душа должна получить смертельное ранение до того, как губительный огонь доберется до тела.

Пигги открывает пакет с картофельными чипсами и слышит от матери:

— Вот почему ты толстая.

Ребенок не колеблется, из духа противоречия не набивает чипсами полный рот. Спокойно ест, опустив голову.

Лунная девушка с еще большим усердием продолжает выпарывать разноцветные узоры на платье куклы.

Пигги разрешено иметь игрушки только по одной причине: чтобы мать могла забрать их в наказание. Других игрушек у девочки нет.

Всякий раз, когда Лунная девушка видит, что одна из кукол нравится девочке больше других, она приступает к активным действиям. Вот и теперь, похоже, решила, что кукла, с платья которой она спарывает вышивку, любимая.

Случается, ребенок тихонько плачет. Никогда не рыдает. Нижняя губа дрожит, слезы катятся по щекам, но не более того.

Харроу уверен, что часто, если не всегда, слезы ложные, вызываемые усилием воли. Пигги знает, что слезы нужны, что для матери они — манна небесная.

Впрочем, так оно и есть, не только метафорически. Он никогда не видел, чтобы Лунная девушка целовала дочь, но дважды в его присутствии она слизывала слезы из уголков ее глаз.

Если бы Пигги иной раз не вознаграждала мать своими слезами, к этому времени она могла и умереть. Слезы убеждали Лунную девушку, что со временем дочь удастся сломать, а если именно этого она желала больше всего на свете, то ей следовало еще потерпеть какое-то время.

Сдерживаемая страсть к насилию копится и копится в Лунной девушке. Харроу даже представить не может, что произойдет, когда она вырвется наружу.

Распоров вышивку, Лунная девушка берется за платье. Разрывает каждый шов, уже не ножницами — руками, скрипя от удовлетворенности зубами.

Возможно, она уже начала подозревать, что ей не удастся лишить дочь внутреннего достоинства. Только этим можно объяснить ее решение сжечь Пигги следующим вечером.

Хотя Харроу не жалуется на недостаток воображения, он не может нарисовать себе те ужасы, которые будут ждать девочку перед тем, как огонь охватит ее. Десять лет Лунная девушка сдерживала себя, так что уж в последние часы жизни дочери она наверняка даст себе волю. Харроу не удивится, если она начнет рвать дочь на куски и бросать их в огонь.

Сидя за столом, девочка открывает пакет с печеньем, опять оставляя без внимания картофельный салат. Она интуитивно чувствует ловушки матери.

Лунная девушка уже держит в руках голую куклу. Конечности на шарнирах, так их можно передвинуть в любое положение. Но она сгибает назад руку в локте и отламывает кисть и нижнюю часть руки.

— Толстая, маленькая сладкоежка, — шипит она.

Харроу находит безжалостность эротичной.

— Пигги у корыта.

Власть — единственное, что его восхищает, единственное, что имеет значение, а насилие, эмоциональное, психологическое, физическое, — есть чистейшее проявление власти. Абсолютное насилие — абсолютная власть.

Наблюдая в этот момент за Лунной девушкой, он более всего хочет увести ее в их комнату без окон, в их идеальную темноту, где они смогут заняться тем, для чего созданы, в полной мере проявить себя, и кромешной тьме наброситься друг на друга, словно два зверя.

Глава 34

День близится к вечеру, так что воздух окрашивается в цвет разбавленного бренди.

— Она казалась мне такой свободной, раскрепощенной, — Брайан стоял у окна кабинета. — Смелой, немного резковатой, забавной. Но после того, как мы какое-то время побыли вместе, я начал понимать: с ней что-то не так.

Эми уже заглянула в электронные письма Ванессы. За десять лет их накопилось много. Нескольких вполне хватило для того, чтобы отпала необходимость читать остальные.

— Я хотел с ней порвать, но она обладала невероятным магнетизмом, — в голосе слышалось отвращение к самому себе. — Магнетизм. Все так. Она была страстной, невероятно страстной, я уже понимал, что психически она неуравновешенная, но дал слабину. И это чистая правда.

Он начал рассказ, сидя лицом к Эми, но даже через десять лет после тех событий стыд заставил его отойти к окну, которому он сейчас и признавался.

Эми хотелось подойти к нему, положить руку на талию, дать знать, что ничего между ними не изменилось. Но, возможно, ему требовалось отвращение к себе, чтобы выжать из себя все эти секреты. Она чувствовала, что ее любовь может ослабить его, и Брайан, похоже, это понимает, а потому ей не оставалось ничего другого, как ждать, пока он сам не решится вновь взглянуть ей в глаза.

Фред и Этель спали, улегшись спинами друг к другу. Никки бодрствовала, слушала внимательно, пусть и делала вид, что разговор этот совершенно ее не интересует.

— Я и представить себе не мог, что она хочет ребенка. Из тех женщин, с которыми я тогда встречался, она меньше всех годилась в матери.

Раз уж Эми не могла сейчас прикоснуться к нему, ей не оставалось ничего другого, как встать у другого окна и тоже смотреть на движущийся к вечеру день.

— Когда выяснилось, что она забеременела, произошло ужасная сцена. Но совсем не такая, как ты могла бы ожидать. Она заявила, что хочет моего ребенка, что он ей необходим, а вот меня она больше видеть не желает.

— Разве закон не дает тебе каких-то прав?

— Я пытался с ней это обсудить, она же хотела говорить только о том, что мне впору примерять корону самого большого неудачника этого мира.

— Если она так о тебе думала, почему хотела от тебя ребенка?

— Я не мог этого понять. Она просто исходила злобой. Ненавидела меня, презирала. Разнесла в пух и прах мои пристрастия в одежде, музыке, книгах, мои деловые качества, финансовые перспективы, все. С чем-то я мог согласиться, с чем-то — никогда. Мне пришлось уйти от нее.

Свет катящегося к горизонту солнца и плывущие по небу облака создавали невероятно красивую картину, так разительно отличающуюся от отвратительной истории, которую ему приходилось рассказывать.

— Я ожидал, что она позвонит. Не позвонила. Я сказал себе, ну и черт с ней, теперь это уже не мое дело. Но среди того, что она мне наговорила, хватало правды. Теперь мне не нравилось то, что я видел в зеркалах. Я постоянно думал о ребенке, которого она носила под сердцем, моем ребенке.

Какие бы недостатки ни отличали его в те дни, он стал хорошим человеком. Эми понимала, что со временем он захочет услышать об этом от нее, но не теперь.

— Мне потребовался месяц, чтобы понять: если ребенок не станет частью моей жизни, тогда и нормальной жизни у меня не будет. И с каждым годом она все в большей степени будет идти наперекосяк. Я позвонил Ванессе. Она сменила номер телефона.

Я поехал на ее квартиру. Она уже съехала. Нового адреса не оставила.

Эми вспомнила его слова о том, что однажды он видел ребенка.

— Но ты ее нашел.

— Три месяца я обзванивал наших общих знакомых. Она с ними больше не общалась. Оборвала все прежние связи. В конце концов, у меня нашлись деньги на частного детектива. Но даже он с большим трудом вышел на ее след.

Цвет бренди на облаках стал более насыщенным, начало окрашиваться и синее небо.

— Она жила в огромной, дорогой квартире с видом на бухту Ньюпорта. Аренду платил владелец большой строительной фирмы. Паркер Хисскас.

— В наших краях это известный человек.

— Когда я заглянул к ней, она была уже на седьмом месяце. Уделила мне пять минут, чтобы я увидел, в какой живет роскоши. А потом велела служанке проводить меня до двери. Наутро ко мне пришел знакомый Хисскаса.

— Вот так сразу?

— Нет, не мордоворот. Тип, конечно, неприятный, но вежливый. Сообщил мне, что Хисскас женится на даме после рождения ребенка.

— Если это был их ребенок, чего ждать?

— Меня это тоже удивило. А потом его знакомый предлагает мне работу — спроектировать дом для еще одного знакомого Хисскаса.

— Если бы это был его ребенок, он не пытался бы откупиться от тебя.

— Я отказался. Пошел к адвокату. Потом ко второму. Они мне сказали одно и то же. Если Ванесса и Хисскас говорят, что отец — он, у меня нет никаких оснований для проверки на ДНК.

Нотки отвращения к себе и злости слышались в голосе, но Эми уловила еще печаль.

— Я пытался найти способ доказать свое отцовство, когда как-то вечером она пришла ко мне с двухмесячной дочкой на руках: девочка родилась раньше положенного срока. Она сказала… — на какие-то мгновения Брайан запнулся, не в силах повторить слова Ванессы. Но собрался с духом. — Она сказала: «Посмотри, чем ты меня накачал. Это тупая, маленькая уродина. Твоя тупая маленькая уродина лишила меня всего».

— То есть с Хисскасом у нее все лопнуло.

— Я так и не понял, что у нее с ним произошло. Но лопнуло, это точно. Ребенок был не его, и ее вышвырнули. Она хотела денег, спросила, сколько я могу заплатить за ребенка. Я показал ей чековую книжку, выписку из банка. Я заделал ей ребенка, а потом довел дело до того, что его выставляли на продажу. Получалось, что я ничем не лучше, чем она.

— Неправда, — тут же возразила Эми. — Ты хотел эту девочку.

— Я не мог добыть деньги до утра, но она не хотела оставить ребенка у меня. Она обезумела от злости. Глаза из зеленых стали чуть ли не черными, что-то ужасное вселилось в нее и буквально их зачернило. Я хотел отнять у нее девочку, но испугался, что она скорее убила бы ее, разбила голову о стену, чем отдала бы мне. Она нуждалась в деньгах, и я надеялся, что она вернется с ребенком, чтобы их получить.

— Но она так и не вернулась.

— Да. Не вернулась. Да поможет мне бог, но от страха я позволил ей уйти в ту ночь, унести моего ребенка.

— И с тех пор она тебя мучает.

Низкая оранжевая свеча солнца разливала теплый, мягкий свет по западному горизонту.

— Только ФБР, проводя расследование, может найти человека по его электронному адресу. Я не могу доказать свое отцовство. Ванесса в электронных письмах ничего лишнего не говорит.

— И частные детективы не смогли ее найти?

— Нет. Она не высовывается, возможно, сменила имя, получила новую карточку социального обеспечения с другим номером, сменила все. И потом, то, что она делала со мной, значения не имеет. Но что она сделала с моей дочерью? Что она сделала с Надеждой?

Интуитивно Эми поняла смысл последнего вопроса.

— Так ты ее назвал… Надеждой?

— Да.

— Что бы ни сделала Ванесса, куда важнее другое: у тебя, возможно, появился шанс все исправить.

Вот это и было самым важным, о чем он упоминал ранее. Важнее рисунков глаз Никки, важнее слуховых галлюцинаций и загадочных теней, которые он улавливал краем глаза, важнее сна и того, что проснулся он на идеально застеленной кровати. После десяти лет разлуки он мог вернуть дочь.

Эми прочитала его электронное письмо Ванессе: «Я в твоей власти. Мне нечем воздействовать на тебя, все козыри — твои. Если придет день, когда ты позволишь мне получить то, что я хочу, причина будет в том, что смягчение своей позиции ты сочтешь лучшим для себя вариантом. Не в моих силах заработать или заслужить такую милость с твоей стороны».

Пробудившись от сна, который перенес его в бушующую над Канзасом бурю, Брайан нашел в компьютере полученный от Ванессы ответ. И теперь, стоя у окна, держал в руке распечатку ее электронного письма.

«Тебе все еще нужна твоя маленькая свинка? Ты меня достал своей уютной жизнью, в которой все идет так, как ты хочешь. Тебе никогда ничем не приходилось жертвовать! Ты хочешь посадить эту маленькую уродину себе на шею? Хорошо. Я к этому готова. Но кое-что я у тебя попрошу. Будь на связи».

Свет тускнет, в стекле уже отражается лицо Эми.

Выложив все секреты, еще раз глянув на отражение собственного лица, Брайан повернулся к Эми.

Она шагнула к нему, взяла за руку.

— Она захочет получить все, до последнего цента.

Улыбнувшись, Эми, уже в новом контексте, повторила сказанное ранее:

— Не все. Мы с тобой останемся прежними.

Глава 35

Оторванные конечности, обезглавленное тело, безглазая голова и выковырянные глаза куклы Лунная девушка аккуратно разложила на столе рядом с подносом, на котором принесла ленч.

Пигги по ходу отрывания рук-ног и обезглавливания никоим образом не показывает, что замечает, чем занята мать. И теперь она игнорирует обломки.

Харроу подозревает, что на этот раз Пигги перехитрила мать. Вместо того чтобы надеть тщательно расшитое платье на любимую куклу, возможно, она обрядила в него самую нелюбимую.

Это маленькая победа, но в жизни этого ребенка других просто не может быть.

Если Лунная девушка поймет, что ее обвели вокруг пальца, Пигги придется дорого за это заплатить. Харроу видит, что даже теперь эта женщина с трудом подавляет ярость, вызванную безразличием дочери к уничтожению ее куклы.

Как и у Харроу, в Лунной девушке сочетаются холодный разум машины и тело, идеальное по форме и функциональным возможностям, но, если Харроу понимает и контролирует свои эмоции, Лунная девушка лишь притворяется, что ей это под силу.

Спектр ее эмоций ограничен злостью, ненавистью, завистью, жадностью, плотским желанием и любовью к себе. Харроу не уверен, осознает ли она свою ограниченность или думает, что это полный набор.

И пусть железный контроль над собой ей недоступен, она убеждена, что становится сильнее, подавляя свои эмоции. Чем дольше злость и ненависть не имеют выхода или выход их ограничен, тем чище и мощнее они становятся, пока не превращаются в эликсир, эффективнее которого не изготовить и волшебнику.

Она сидит у стола. Смотрит на дочь, и хотя ее копящаяся ненависть смертельно опасна, она еще не готова нанести решающий удар. Она подождет эту ночь и следующий день… осталось совсем недолго… и уж тогда убьет всех, кого хочет убить больше всего.

— Я купила картофельный салат специально для тебя, Пигги.

Лезвия света, которые проникают сквозь щели, более уже не золотые, а мутно-оранжевые. Граненая ваза потемнела. Сияние над головой Пигги исчезло.

Эти тонкие дротики оранжевого солнечного света теперь только касаются деревянных поверхностей мебели, декоративной подушки, картины (морской пейзаж) на стене.

И тем не менее благодаря какому-то занятному механизму мягкого отражения свет этот поблескивает в углах полутемной комнаты, в стеклянных бусинах абажура торшера, который стоит у дальней стороны кровати ребенка, в стеклянной ручке двери стенного шкафа.

— Пигги?

— Хорошо.

— Картофельный салат.

— Хорошо.

— Я жду.

— Я съела два печенья.

— Печенья недостаточно.

— И сэндвич.

— Почему ты так поступаешь со мной?

Пигги молчит.

— Ты неблагодарная.

— Я сыта.

— Съешь картофельный салат.

— Хорошо.