Самый темный вечер в году Кунц Дин

Глава 26

«Лендровер» отбыл, когда Эми и собаки еще оставались на лугу. Потом она поехала на встречу в собачий приют на юге округа, и ее уже никто не сопровождал.

— И что все это означает? — спросила она собак, но они понятия не имели.

По приезде в приют Эми оставила своих деток в машине, только опустила все стекла на дюйм, чтобы обеспечить циркуляцию воздуха.

Ни Фред, ни Этель, ни Никки не выразили желания сопроводить ее. Собаки понимали, где находятся. И выглядели подавленными.

Бухгалтер Эми, Даниэла Чибоки, также доброволец «Золотого сердца», дожидалась ее в обшарпанном офисе собачьего приюта.

— Вчера ты выкупила собаку за две тысячи баксов? — первым делом спросила она.

— Вроде бы да, если смотреть с этой стороны, получается, что так, образно говоря.

— И что мне с тобой делать?

— Мамочка, думаю, ты можешь отправить меня в военное училище, чтобы из меня там выбили дурь.

— Если бы я была твоей матерью, ты бы знала цену доллару.

— Ты всего на пять лет старше меня. Ты не можешь быть моей матерью. Только моей мачехой, если бы вышла замуж за моего отца.

— Эми…

— Но, поскольку я никогда не знала, кто был моим отцом, я не могу познакомить тебя с ним. И потом, эти две тысячи баксов я взяла не со счета «Золотого сердца». Они — мои.

— Да, и каждый год, когда пожертвований на работу нашей организаций не хватает, ты покрываешь разницу из своего кармана.

— Я всегда жду, что Бэтмен в образе Брюса Уэйна выпишет чек, но напрасно.

— Если ты будешь продолжать в том же духе, то через пять лет у тебя не останется ни цента.

— Пять лет — это вечность. За пять лет может случиться что угодно. А собакам я нужна сейчас. Я тебе говорила, что ты очень похожа на Одри Хепберн?

— Не пытайся сменить тему. Одри Хепберн не была наполовину японкой и наполовину норвежкой.

— Как вообще встретились твои родители? Работали на китобойном судне? Китовый жир, амбра и любовь с первого взгляда? Слушай, Муки уже виделся с Джанет Брокман?

Мукаи Чибоки, мужа Дани и юриста «Золотого сердца», друзья звали Муки.

— Он собирается заняться ее разводом pro bono[12], — ответила Дэни. — Маленький мальчик и девочка чуть не разбили ему сердце.

Юридическая фирма Муки, он специализировался на сделках с недвижимостью, располагалась в скромном двухэтажном доме в Корона-дель-Мар. И редкий прохожий мог представить себе, что у шести его клиентов состояние оценивалось более чем в миллиард долларов.

Собак в офисе Муки привечали. Каждый день он отправлялся на работу со своим золотистым ретривером Бойко и всегда приветствовал Фреда и Этель восклицанием: «Милые детки!»

— Готова туда идти? — спросила Эми.

— Нет.

— Я тоже.

Работники собачьего приюта хорошо их знали. Они бывали здесь как минимум раз в неделю.

Лютер Остин, присматривающий за собаками, провел их в дальнюю часть здания, в псарню.

Маленькие, но чистые клетки тянулись вдоль бетонной дорожки, и во всех были собаки. Большие — по одной в клетке, маленькие иной раз делили клетку на двоих или троих.

Некоторые пребывали в такой депрессии, что лежали, глядя в никуда, даже не поднимая головы.

Иногда какая-нибудь из маленьких собак тявкала, но большинство помалкивало, словно знали, что их судьба — чей-то дом или усыпление — зависит от поведения.

Большинство составляли дворняги. Примерно четверть выглядели чистопородными. Каждая собака была прекрасна по-своему, и для всех время неумолимо отсчитывало оставшиеся дни и часы.

Поскольку количество брошенных собак значительно превышало возможности всех организаций, занимающихся их спасением, каждой приходилось ограничиваться какой-то одной породой.

В собачьих приютах старались как могли, чтобы пристроить беспородных собак. И тем не менее каждый год усыпляли их тысячами.

Эми хотелось останавливаться у каждой клетки, почесать за ухом и погладить каждую собаку, но она не хотела будить в них ложные надежды, да и не смогла бы оставить собаку, прикоснувшись к ней.

Лютер Остин подвел их к двум собакам, ради которых они и приехали. Первой была Мэнди, чистокровный золотистый ретривер, милая девочка девяти лет от роду, морда которой побелела от возраста.

Хозяева Мэнди вышли на пенсию. Они хотели провести несколько лет, путешествуя по Европе. Мэнди более не вписывалась в их жизнь.

— У нее артрит, — доложил Лютер, — и зубы не в таком хорошем состоянии, как хотелось бы, но в целом она здорова, и впереди у нее не один год полноценной жизни. Нам трудно пристроить собаку ее возраста. Она, вероятно, сторицей отплатит за любовь, которую получит, и заслуживает лучшей доли, чем усыпление.

— Мы ее берем, — кивнула Дани.

Второй сиротой был кобель, наполовину золотистый ретривер, наполовину кто-то еще, с определением породы получалось не очень, возможно, австралийская овчарка. Его нашли в промышленной зоне, в ошейнике, но без закрепленной на нем бирки со всеми необходимыми сведениями.

— Похоже, его там бросили, — пояснил Лютер. — Пару недель он оставался предоставленным самому себе, вот и отощал.

Бездомный пес стоял у дверцы клетки, сунув черный нос в ячейку проволочной сетки.

— Как думаешь, сколько ему лет? — спросила Дани.

— Года три-четыре. Никаких болезней.

— Он прошел осмотр у ветеринара? — спросила Эми.

— Нет. Если вы его возьмете, мы все оплатим. Клещи у него есть, но немного.

Ежегодные поиски дома для нескольких сотен чистопородных собак представляли собой нелегкую задачу. А уж пристроить беспородку было куда труднее.

Хвост двигался без перерыва. Уши стояли торчком, карие глаза молили.

— Мальчик приучен к тому, что все дела положено делать на улице, — добавил Лютер. — И он выполняет несколько основных команд вроде «Сидеть» или «Лечь».

Дрессированную, пусть даже по минимуму, собаку пристроить было проще, поэтому Эми с облегчением сказала: «Мы его берем».

— Идите оформлять бумаги, — кивнул Лютер, — а я их вам приведу.

Когда они возвращались по дорожке с клетками, Дани взяла Эми за руку. Так она делала всегда. В глазах у нее стояли слезы. Навернулись они и на глаза Эми.

Ей было очень тяжело идти мимо клеток с собаками, большинство которых ждало усыпление.

Случалось, Эми теряла веру в человечество, и чаще всего это чувство охватывало ее в те дни, когда ей приходилось бывать в собачьих приютах.

Некоторые платили за верность безразличием и не думали об этом до своего последнего часа, когда уже им предстояло просить о снисхождении, которого не дождались от них те, кто им полностью доверял.

Глава 27

Харроу делает сэндвич с сыром и ветчиной, добавляет на тарелку два маринованных огурчика, ставит тарелку на поднос вместе с контейнером, в котором картофельный салат. Добавляет два пакетика с картофельными чипсами и один — с печеньем. Она любит рутбир[13], так что на подносе появляются и две банки из холодильника.

Как только он заканчивает сервировать поднос, на кухню входит Лунная девушка. В черных слаксах и свитере. Бриллиантовое ожерелье, которое он ей подарил, она не сняла, более того, добавила бриллиантовый браслет, подарок от кого-то другого.

— Я бы могла это сделать сама, — говорит она, глянув на поднос.

— Решил освободить тебя от лишних забот.

Ее зеленый взгляд остр, словно края осколков разбитой бутылки.

— Ты всегда что-то для меня делаешь.

Эту натянутую высоко над землей струну он знает прекрасно. Проходил по ней множество раз.

— Мне это нравится.

— Что-то для меня делать?

— Да.

— А как насчет нее?

— Что насчет нее?

— Ты даешь ей то, что она любит.

Он пожимает плечами.

— То, что у нас есть.

— Ты все это купил.

— В следующий раз дай мне список.

— И тогда ты купишь именно то, чем я хочу ее кормить?

— Совершенно верно.

Она снимает крышку с контейнера с картофельным салатом, нюхает его.

— Ты ее жалеешь, не так ли?

— Нет.

— Не жалеешь?

— А с чего мне ее жалеть?

Она плюет в картофельный салат.

— Не с чего.

Он молчит.

Вновь она плюет в картофельный салат.

Смотрит на него, пытаясь прочитать выражение его лица.

В отличие от нее, он контролирует не только тело и разум, но и эмоции. Встречается с ней взглядом и не отводит глаз.

— Побереги свое сочувствие для меня.

— По отношению к ней я ничего не испытываю.

— Даже отвращения?

— Она — никто.

Лунная девушка может смотреть на тебя пол вечности. Наконец протягивает к нему контейнер.

— Ты тоже.

Без малейшей задержки он плюет в контейнер.

Она ему улыбается.

Он не решается ответить улыбкой. Боится, что она примет его улыбку за насмешку.

В третий раз она плюет в картофельный салат, скрывает крышку, ставит контейнер на поднос.

— Может, я дам тебе чиркнуть спичкой.

Он не знает, что на это ответить, не подставив себя под удар, поэтому молчит.

— Завтра вечером, — добавляет она.

— Ты хочешь это сделать?

— Ты — нет?

— Я сделаю, если будет на то твое желание.

— Чего ты хочешь? — спрашивает она.

— Тебя.

— Почему?

— А что еще здесь есть?

— Скука.

— Да.

Она берет поднос.

— Я его отнесу, — предлагает он.

— Нет. Ты иди первым, откроешь дверь.

Он выходит из кухни, она — за ним.

— Сейчас мы немного позабавимся, — слышит он ее голос.

Глава 28

Из салона «Экспедишн» Фред, Этель и Никки наблюдали, как Мэнди и безымянного пса загрузили в багажное отделение внедорожника Дани Чибоки.

В небе появились редкие облачка. И хотя у земли воздух оставался недвижным, как старая одежда в глубине стенного шкафа, на большой высоте ветер гнал клочья белой ваты с запада на восток.

Убедившись, что собаки уже в багажном отделении, Дани захлопнула заднюю дверцу. Повернулась к Эми.

— Я серьезно, Эми. Пять лет.

— Что-нибудь случится. Возможно, увеличатся пожертвования. Я всюду обращаюсь за грантами.

— Но количество собак, нуждающихся в спасении, растет куда быстрее, чем сумма поступающих к нам денег.

— Пока — да, но ведь это не закон экономики. Со временем потребность в деньгах и ресурсы уравняются. Не могут же люди и дальше выбрасывать на улицу так много собак.

— Оглянитесь вокруг, девушка. Мир никогда не был более мрачным. И становится только хуже.

— Нет, я знавала куда более худшие времена.

Эми редко говорила о прошлом и всегда обтекаемо. Иногда задавалась вопросом, а как воспринимают ее подруги: просто скрытной женщиной, или подозревают, что у нее есть какие-то страшные тайны?

Ответом стало любопытство, разом появившееся в глазах Дани.

Но продолжения не последовало, и Дани сменила тему.

— Тебе следует подумать о том, чтобы найти работу.

— Это моя работа. Собаки.

— Это веление души. Призвание. Но только не работа. За работу платят.

— Это все, что я умею, Дани. Последние десять лет я только этим и занималась. Меня никуда не возьмут.

— Вот в это я не поверю. Ты умная, энергичная…

— Я — избалованная, богатенькая девочка, которая проживает полученное наследство.

— Ты уже не богатенькая, а если бы и была, избалованной тебя не назовешь, — Дани покачала головой. — Я люблю тебя, как сестру, Эми.

Эми кивнула.

— Я тоже.

— Может, когда-нибудь ты откроешься мне, как открылась бы сестра.

— Боюсь, ты узнаешь то же, что тебе известно сейчас. Открываться нечему. — Она поцеловала Дани в щеку. — Я — не книга, а буклет.

— Да, конечно, — Дани подпустила в ответ сарказма.

— Скажи Муки, что я ему очень признательна за Джанет.

Уже открыв водительскую дверцу внедорожника, Дани повернулась к Эми.

— А что это за маленькая девочка?

— Тереза? Не знаю. Она, возможно, страдает аутизмом, а может, это защитная реакция на… обстановку в доме.

— Муки рассказал мне такую странную историю, которая произошла сегодня в его кабинете.

Эми подняла руку к медальону на шее, камее из мыльного камня, только вместо классического профиля женщины на нем вырезали голову золотистого ретривера. Она никогда не носила других украшений.

— Девочка подходит прямо к Бойко, садится рядом на пол, гладит его.

Прошлой ночью, когда Эми на руках заносила девочку в дом Лотти Августин, Тереза протянула ручку и коснулась медальона.

— Потом, когда они собрались уходить, она говорит Муки: «Рака больше не будет».

«Ветер, — сказала Тереза, вертя в пальчиках медальон. — Ветер… колокольчики».

— Муки не говорил, что Бойко недавно прошел курс химеотерапии. Вообще не упоминал о раке.

— Может, им сказала Лотти, — предположила Эми.

— Маловероятно, не так ли?

Двадцатью годами раньше единственный ребенок Лотти умер от рака. Еще через пять лет та же болезнь свела в могилу ее мужа. Лотти никогда не говорила о раке, будто слово это было тайным именем дьявола, и, стоило его произнести, гость из ада появлялся, окутанный серным облаком.

— Девочка говорит Муки: «Рака больше не будет». Потом добавляет: «Он не вернется».

«Ветер… колокольчики».

— Эми?

— Она странная девочка, — услышала Эми свой голос.

— Муки говорит, что у нее тревожные глаза.

— Я думала, прекрасные.

— Сама я ее не видела.

— Прекрасные, но грустные, — уточнила Эми.

— Будем надеяться, что она права.

— Насчет чего?

— Насчет рака Бойко.

— Подозреваю, что права, — ответила Эми и тут же поправилась: — Уверена, что права.

Она стояла у дверцы «Экспедишн», наблюдая, как Дани уезжает с еще двумя спасенными собаками.

По-прежнему светило солнце, но тепла уже не чувствовалось.

Движущаяся тень отсекла от «Экспедишн» солнечный свет.

Эми подняла голову. Бегущие на восток облака были слишком высоко, чтобы отбросить такую тень.

Надвигались перемены. Эми не знала, какие именно, но чувствовала: если что-то и изменится, го не к лучшему.

Она не любила перемен. Хотела постоянства и связанного с ним покоя: день переходит в ночь,

ночь — в день, собак спасают, передают в хорошие руки, снова спасают.

Но надвигались перемены, и Эми боялась.

Глава 29

Клиент ждал их к востоку от озера Элсинор, там, где безжалостная пустыня встретила достойного противника — не менее безжалостных строителей новых жилых кварталов.

Бобби Онионс вез их на встречу в своем крутом «Лендровере», потому что наотрез отказался ехать в «Шеви» Вернона Лесли. Эту развалюху он называл «лузермобилем»[14].

Берн не стал упоминать о том, что Бобби всегда говорил «да», если его просили помочь, из чего следовал однозначный вывод: клиенты у дверей «Онионс инвестигейшнс» не толпились.

К удивлению Верна, машин на автостраде было немного. И чем бы ни объяснялся такой феномен, Берн знал, что вознесения не произошло, спасенные не отправились прямиком на небеса.

Миссис Боннавентура, она жила в соседней с Верном квартире, верила в неминуемость вознесения. Страдающая эмфиземой, из дома она не выходила и всегда держала при себе установленный на колесиках баллон с кислородом, который подавался в легкие через носовую трубочку, и еще маленький саквояж. В него она запаковала все необходимое для внезапного подъема на небеса: Библию, смену нижнего белья, фотографии умерших дорогих ей людей, родственников и друзей (их розыск миссис

Боннавентура намеревалась начать сразу же по прибытии в рай), и мятные пастилки.

Она знала, что на небесах кислородный баллон ей не понадобится, поскольку не сомневалась, что там к ней вернется молодость, и не могла объяснить Вернону, почему упаковала нижнее белье и мятные пастилки. «На всякий случай, — только и услышал он от нее. — Чтобы не попасть впросак».

Когда миссис Боннавентура говорила о встрече с Богом, ее лицо начинало светиться изнутри, так радовала ее перспектива сказать «Добрый день» кому-то божественному.

Верн в вознесение не верил, к существованию Бога относился безразлично. Но одно знал наверняка: если Бог таки существует, встреча с ним после смерти ужаснула бы до такой степени, что человек мог бы умереть и второй раз, уже от страха.

Даже добродетельная миссис Боннавентура, которая за всю жизнь никому не причинила вреда, представ перед очами Создателя не только бесконечной Вселенной, но и каждой бабочки, наверняка открыла бы для себя десять тысяч наводящих страх значений слова «смиренность».

Миссис Боннавентура говорила, что Бог — это чистая любовь, а потому встреча с ним — не такое леденящее душу событие, скорее она будет напоминать встречу с Опрой Уинфри.

Верн полагал, что существование Бога чистой любви подразумевает и существование чистилища. Человеку, конечно же, следовало очиститься, прежде чем он решился бы подняться наверх и встретиться с этой самой чистой любовью. Даже такая добродетельная женщина, как миссис Боннавентура, прямым путем попав из жизни пред очи Господа, взорвалась бы от наполняющей ее грязи, как антиматерия взрывается при контакте с материей, совсем как в одной из серий «Звездного пути».

— Так что это за история с телкой? — прервал теологические размышления Верна голос Бобби Онионса. Он вел «Лендровер» одной рукой, второй потирая шею.

— Телкой?

— Женщиной.

— Какой женщиной? — переспросил Берн.