Потерянные души Кунц Дин

Глава 18

Эрика последовала за Виктором с автострады на местное шоссе, которое поднималось в горы, уходя на запад через золотистые луга в темные леса, высящиеся темно-лиловыми глыбами даже в ярком утреннем свете. Лента асфальта взбиралась на холмы, а потом скатывалась с них, поднимаясь все выше после каждого спуска. Если рельеф местности требовал поворота, то они были очень широкими и удорожали строительные работы. Это двухполосное шоссе вписывалось в ландшафт лучше, чем большинство дорог, находящихся в ведении округа. Чувствовалось, что денег на строительство не пожалели.

«Мерседес GL550» – ехал он со скоростью пятьдесят миль в час – исчез за очередной вершиной холма, а когда буквально через полминуты Эрика поднялась на этот же холм, «Мерседеса» она не увидела. От следующего поворота ее отделял прямой пологий участок длиной с милю. Даже если бы Виктор вдавил в пол педаль газа, едва миновав вершину, он не смог бы так быстро проскочить такое расстояние.

Эрика сбавила скорость, внимательно осматривая обочину в поисках съезда на проселок или усыпанную гравием подъездную дорожку… или мятой травы в том месте, где внедорожник просто съехал с шоссе и углубился в лес. Добравшись до конца прямого участка, Эрика такого съезда не нашла.

Сделала U-образный разворот и покатила вверх по склону, приглядываясь уже к другой обочине. В сотне ярдов от вершины холма заметила смятую траву: в лес уходил проселок.

Продолжив подъем, Эрика миновала вершину и свернула на обочину сразу за ней. Не выключая двигатель, не переводя ручку переключения скоростей на «парковку», прижала ногой педаль тормоза, обдумывая ситуацию.

Физически она могла быть сильнее Виктора. Он спроектировал ее на славу, с двумя сердцами, с костями, сломать которые практически не представлялось возможным. Но, как и у всех Новых людей, созданных в Новом Орлеане, заложенная в нее программа не позволяла Эрике поднять руку на своего создателя или не подчиниться его приказу.

Тем не менее она была существом из плоти и крови, способным на решительные действия, а не машиной. Более того, Эрика верила, и не без причины, что в ту последнюю ночь в Луизиане, когда рухнула империя Виктора, заложенная в нее программа Новой расы приказала долго жить, оставив ей свободную волю.

Сильнее Виктора она была или нет, быстротой реакции она точно его превосходила, как и все Новые люди. И слух у нее был лучше, и зрение острее.

Он не мог затаиться в засаде, поджидая ее, поскольку знать не знал, что она укрылась в сельской части Монтаны. А если бы знал, то давно появился бы в ее доме, хотя бы для того, чтобы пытать и убить в наказание за мятеж.

Ее собственный опыт доказывал, что любые совпадения в жизни на самом деле суть проявления скрытого порядка, что все на свете имеет свое значение. Она любила мир не только за его красоту, но также и за его тайны, и не хотела бы пройти мимо той из них, что могла помочь понять причину ее существования в этом мире.

Эрика перевела ручку переключения скоростей на «парковку», поставила «Эксплорер» на ручник и выключила двигатель.

Выйдя из внедорожника, прислушалась. Ее окружал на удивление молчаливый лес.

Эрика поднялась на вершину холма, постояла там, глядя на уходящее в обе стороны шоссе. Не увидела ни одного автомобиля. Подождала минуту. Опять ничего не увидела. После того как ее машина свернула на это шоссе, ни один автомобиль не проехал навстречу, ни один ее не обогнал. Похоже, компанию ее «Эксплореру» составлял здесь только «Мерседес» Виктора.

Штат Монтана отличала низкая плотность населения, но люди здесь жили трудолюбивые и деловые. И даже на сельских дорогах автомобилей хватало.

Высоко над ее головой в небе парил золотистый орел, размах крыльев которого составлял добрых семь футов. Хозяин неба скользил в тишине. Судя по тому, что видела Эрика, она и птица были единственными теплокровными в радиусе нескольких миль.

Она зашагала на запад, остановилась у проселка. Трава еще не успела распрямиться после проезда внедорожника. Эрика двинулась по проселку и менее чем через десять шагов оказалась в лесу, где темнота правила бал и после наступления зари.

Свет – сила, поддающаяся измерению; в космосе, вне действия планетарной гравитации, он может вызвать движение дрейфующего объекта, если на объект падает свет звезды. Свет также обладает массой, и, если на то пошло, свет, падающий на акр земли, весит несколько тонн.

Но при всей своей силе и массе солнечный свет, давящий на этот лесной массив, легко отражался переплетением веток тесно растущих деревьев. И на земле в этом лесу всегда царили ночь или густой сумрак. В тот момент утро лишь чуть-чуть просвечивало сквозь ночь, и только редкие отдельные лучики проникали под густые кроны.

Сосны и ели наполняли воздух хвойным ароматом, таким сильным, что Эрика буквально могла попробовать его на вкус, и неприятных ощущений эта терпкость на языке не вызывала.

Конечно же, такой освещенности не хватало для роста травы или кустарников. Мох облеплял корни и торчащие из земли валуны, кое-где виднелись грибы, но в основном землю покрывали опавшие иголки да шишки.

Колея, оставленная внедорожником, проступала четко. И двигался он по единственно возможному маршруту, свернуть с которого не позволяли выступающие из земли валуны, близко растущие деревья, глубокие ямы.

В окутавшей лес тишине, возможно, не было ничего необычного, но Эрике она казалась сверхъестественной. Время от времени женщина останавливалась и медленно кружилась на месте, пытаясь уловить крик птицы, шорох бегущего маленького зверька, жужжание насекомого. Иногда не слышала ничего, случалось, что до нее долетал треск коры, которую распирала растущая под ней древесина, или скрип стволов под тяжестью кроны, и не раз и не два она чувствовала, что за ней наблюдают.

Наконец колея оборвалась у края оврага, в который падал солнечный свет. Крутой склон уходил вниз футов на пятьдесят. Поверху ширина оврага составляла футов двадцать, на дне – порядка десяти.

Ни один автомобиль по такому склону съехать не мог.

Если эту колею оставил «Мерседес», и покинуть ее он никак не мог… тогда куда же он подевался?

Стоя на обрыве, Эрика еще раз пристально оглядела дно оврага, но ничего не увидела. Склоненные деревья и скалы не могли бы скрыть разбитый внедорожник.

Возвращаясь по колее, Эрика удвоила внимание, переводя взгляд то направо, то налево, но не нашла места, где с нее мог бы свернуть даже полноприводной автомобиль.

Когда, вернувшись на шоссе, Эрика поднималась на вершину холма, ее вдруг охватило предчувствие, что сейчас она увидит Виктора, сидящего в «Эксплорере». Она замялась… а потом продолжила путь к вершине.

«Эксплорер» нашла запертым и пустым.

Над головой более не парил орел. Осталось только небо, холодное и тоже пустое.

Возвращение в Рейнбоу-Фоллс заняло больше времени, потому что недоумение не отпускало Эрику. На дорогу, лежащую впереди, то и дело накладывалось видение лесного проселка.

Она не забывала поглядывать в зеркало заднего обзора. Никто и ничто не преследовало ее. Ничего такого, что она могла бы заметить.

Глава 19

Намми подумал, что видит чудо: молодой человек у них на глазах превращался в ангела, серебристого и сверкающего. Легкое облачко просвечивающей пыли поднялось с его лица, превратилось в нимб вокруг головы. Пыль пробивалась сквозь одежду, образуя полупрозрачные крылья. Пыль, казалось, разъела его одежду, потому что одежда исчезла, но молодой человек не остался голым, брошенный на него взгляд смущения не вызывал. Он не остался голым, потому что вдруг стал сверкающим и серебристым, совсем не таким, как был несколькими секундами раньше. На мгновение обратился в прекрасного человека-и-не-человека.

Но прекрасное тут же исчезло, и Намми понял, что перед ним вовсе не ангел. Не-ангел схватил женщину в пижаме и оторвал ей голову. Из открытого рта не-ангела вырвался поток чего-то серебристого и поблескивающего и влился в открытую шею женщины, словно внутри она была пустой, и эта серебристая рвота наполняла ее. Намми не видел, что произошло с головой женщины, она просто исчезла, и он не видел, как не-ангел и женщина из двоих превратились в одного, но это произошло. Из двух-в-одном выдвинулось что-то вращающееся и серебристое, похожее на штопор, вонзилось в мужчину в семейных трусах, и мужчина раздулся, будто собирался взорваться. Потом штопор начал вращаться в обратном направлении, и мужчина в семейных трусах сжался: его содержимое, казалось, перекачивалось в двух-в-одном, потом мужчина исчез совсем, и двое-в-одном превратились в трое-в-одном.

Трое-в-одном не сверкал и не серебрился, стал серым и ужасным, с ярко-красными прожилками. Намми видел части трех людей, соединенные между собой так, как в реальной жизни они никогда не соединялись, но четкой картинки Намми разглядеть не мог. Потому что части эти пребывали в непрерывном движении, как вещи в сушилке за маленьким, круглым окошком, да только здесь не было ни сушилки, ни окошка, ни вещей, просто части человеческих тел выпучивались из большой серой массы, и ярко-красное темнело, темнело, становилось бордовым, а человеческие части быстро обесцвечивались.

Намми и сам не заметил, как вжался спиной в прутья решетки, а потом перекошенное лицо мистера Лисса появилось перед его лицом, обдав вонью гнилых помидоров. «Дай сюда!» – рука мистера Лисса нырнула в карман Намми, вытащила желтую трубку, которую он сунул туда чуть раньше. И пока мистер Лисс откручивал крышку, Намми вспомнил, где эта трубка лежала раньше, и его опять чуть не вырвало. Мистер Лисс оставил две стальных палочки себе, а четыре пытался сунуть Намми. «Только не урони их, они могут нам понадобиться». Но Намми не хотел брать то, что появилось из задницы мистера Лисса. Тогда черные зубы выплюнули в лицо Намми: «Я не собираюсь умирать. Хочешь умирать – твое дело, а я не собираюсь». И каким-то образом четыре отмычки оказались зажатыми в кулаке Намми, их необычные концы торчали, как маленькие шипы и цветки.

В соседней камере что-то по-прежнему происходило, но Намми смотреть туда больше не хотел. Он увидел так много странного и за столь короткий промежуток времени, что уже не мог понять, что видит, что все это значит, не знал, как он должен относиться к тому, что увидел. Он боялся, он так боялся, что у него крутило желудок, он так жалел бедных людей, с которыми все это происходило. Он не смотрел в соседнюю камеру, он сосредоточился на мистере Лиссе, открывающем замок, и он мог слышать этих спокойных людей, которые пытались быть услышанными, но они по-прежнему не могли кричать, их крики напоминали писк маленьких животных, которым сжимали горло. И таких стонов Намми раньше никогда не слышал. Он не хотел их слушать, такими они были ужасными, стонами не боли, а страха, от этих стонов кости Намми, казалось, становились мягкими, и ноги больше не держали его. Были и другие звуки, чавкающие звуки, что-то текло, что-то булькало, и желудок Намми крутило все сильнее.

Он не смотрел, и, чтобы не слушать, это получалось не очень, заговорил с мистером Лиссом, чтобы, если уж слышать, то что-то другое, просил и просил мистера Лисса поторопиться. Мистер Лисс не назвал его идиотом, или болваном, или глупцом, не сказал, что сжует его глаза, он что-то бормотал замку, который открывал, бормотал и скалился на него, и, в конце концов, похоже, напугал дверь до такой степени, что она открылась.

Потом они вышли в коридор и быстро-быстро зашагали по нему, мистер Лисс первым, мимо камеры, в которой убивали людей. Убивали. Казалось бы, убийство – это самое худшее, что могло случиться с людьми, но каким-то образом Намми знал, что их не просто убивали, с ними происходило нечто еще более худшее, чем убийство, пусть он и представить себе не мог, что могло быть еще более худшим.

В первой камере, где еще никого не убивали, женщина просунула руки сквозь прутья решетки, тянулась к Намми, пыталась что-то ему сказать. Но на левом виске у нее блестела какая-то штуковина, и ей не удавалось произносить слова правильно. Слова слетали с ее губ какими-то исковерканными, так же, как это было у Бедного Фреда Лапьера после перенесенного инсульта. Она напугала Намми даже больше того, что он видел до этого, и он спросил, что она говорит, и она повторила, и потому что он много и часто говорил с Бедным Фредом после его инсульта, Намми на этот раз ее понял: «Пожалуйста, спасите меня». Намми держал в кулаке четыре отмычки, но не знал, как ими воспользоваться, и он попросил мистера Лисса спасти женщину, но мистер Лисс повернулся и ответил: «Она уже мертва». Мистер Лисс попробовал открыть дверь на лестницу, выяснил, что она не заперта. Переступил порог, но Намми держал женщину за руку, ему хотелось ее спасти.

Потом один из людей, которых убивали в средней камере, наконец-то закричал, крик этот, как порыв ледяного ветра, добрался до костей Намми, и это был очень сильный порыв ветра, потому что он поднял Намми и перенес на лестницу, за спину мистера Лисса, а женщина осталась в подвале, и все люди остались в подвале, уже убитые и ждущие-пока-их-убьют.

Глава 20

Возвращаясь в Рейнбоу-Фоллс, Эрика напрочь забыла про булочки с корицей, но, к счастью, путь ее лежал мимо «Пекарни Джима Джеймса», и вывеска разом напомнила ей, по какой причине она в то утро поехала в город.

Ей совершенно не хотелось расстраивать Джоко. Он был ее единственным другом, она видела в нем ребенка, которого не могла родить сама, вечного ребенка, поскольку он не мог вырасти и уйти от нее.

В мире, где Джоко воспринимали изгоем, уродцем, сбежавшим из балаганного шоу, а то и опасным монстром, от которого следовало без промедления избавиться, он полностью зависел от нее. Она не только кормила его и обеспечивала крышу над головой, но и служила источником счастья. В свою очередь, она сама зависела от его полной зависимости от нее. Они защищали друг друга от одиночества, ребенок-мутант и его мать с двумя сердцами, пусть их связывало только одно: оба появились на свет благодаря гордыне Виктора. Сначала их свела вместе необходимость, теперь удерживала взаимная любовь.

В пекарне, стоя у прилавка в ожидании, пока ей принесут заказ, Эрика надеялась, что даже теперь, когда их путь вновь пересекся с путем Виктора, им удастся выжить, как это удалось в прошлый раз.

Она получила большую белую коробку с булочками, которую пришлось нести в обеих руках, и уже подошла к двери на улицу, когда рядом возник высокий мужчина.

– Позвольте вам помочь, мисс.

Сапоги, джинсы, клетчатая рубашка, отороченная овчиной куртка и стетсон в Рейнбоу-Фаллс и окрестностях считались обычной одеждой рабочего человека, но мужчина, который их носил, выглядел необычно. В немалой степени из-за своего роста. Он возвышался над землей как минимум на шесть футов и четыре дюйма, широкоплечий, с узкой талией.

Произнося эти слова, мужчина снял шляпу, галантно поклонился, и Эрика увидела, что он невероятно красив, блондин с серо-голубыми глазами. Его лицо идеально соответствовало вестернам, в которых когда-то играл Джон Уэйн, но теперь такие никто уже не снимал.

– Спасибо, – поблагодарила Эрика, когда он открыл дверь и подержал, пока она выходила из пекарни.

Надев шляпу, мужчина последовал за ней на тротуар.

– Вы, должно быть, недавно приехали в город.

– Не так уж и недавно, – ответила Эрика. – Я живу здесь почти два года.

– Тогда я на эти два года ослеп и ни разу вас не увидел.

Она улыбнулась, не очень-то понимая, почему он такое сказал. Решила воздержаться от ответа и направилась к «Эксплореру».

– Я – Эддисон Хок. Позвольте открыть вам дверцу, мисс?..

– Эрика, – представилась она, но фамилию называть не стала. – Благодарю, мистер Хок.

Он открыл переднюю пассажирскую дверцу, она поставила коробку, в которой лежали булочки с корицей, на сиденье.

– Проходит как минимум двадцать лет, прежде чем старожилы начинают воспринимать приезжего как одного из своих, – заметил Хок, закрывая дверцу. – Если вам потребуется узнать, как и что здесь делается, вы найдете меня в телефонном справочнике.

– Как я понимаю, вы не приезжий.

– Я появился здесь за девять месяцев до моего рождения. Побывал в Грейт-Фоллс, Биллингсе, Батте, Боузмене, в Элен и Миссуле, но не нашел причин уезжать отсюда.

– Согласна с вами, – она обходила «Эксплорер» спереди, направляясь к водительской дверце. – Это прекрасный город… земля, бездонное небо, все.

Отъезжая, Эрика сверилась с зеркалом заднего обзора и увидела, что Эддисон Хок смотрит ей вслед.

Произошло нечто такое, чего она полностью понять не могла, нечто большее, чем встреча с дружелюбным старожилом. Она думала об этом всю дорогу, но подтекст разговора ускользал от нее.

Глава 21

Взбегая по ступенькам следом за мистером Лиссом, Намми понимал, что он беглый заключенный, как в кино. А для беглого заключенного все обычно заканчивалось плохо.

Дверь на верхней площадке лестницы снабдили маленьким окошком, затянутым проволокой, и мистер Лисс заглянул в окошко, прежде чем попытался открыть дверь, но оказалось, что она заперта. Старик произнес несколько слов, за которые молнии полагалось его испепелить, но, по-прежнему неиспепеленным, принялся шуровать в замке отмычками.

Ужасные звуки поднимались снизу, людей убивали, и Намми попытался эти звуки отсечь. Попытался спеть в голове веселую песенку, чтобы заглушить эти звуки, но спеть только в голове, потому что мистер Лисс точно откусил бы ему нос, если б он действительно запел. Однако в голове вертелась только одна веселая песня – «Счастливые ножки», а под «Счастливые ножки» полагалась танцевать, но тому, кто нетвердо стоял на ногах, танцевать на лестнице не следовало и пытаться.

Мистер Лисс ковырялся и ковырялся в замке. Внезапно он произнес самое ругательное слово из всех, которые знал Намми, – он знал шесть, – вновь посмотрел в окошко, открыл дверь и покинул лестничную площадку.

Намми последовал за стариком в коридор, потом направо, к светящейся табличке «Выход». Они проходили мимо закрытых дверей, и из-за некоторых дверей доносились голоса.

Схватив мистера Лисса за руку, чтобы привлечь его внимание, Намми прошептал: «Мы должны кому-то сказать».

Отбросив руку Намми, мистер Лисс открыл дверь в дальнем конце коридора, но они не вышли на улицу, как ожидал Намми, а попали в раздевалку.

– Мы должны кому-то сказать, – настаивал Намми.

Мистер Лисс оглядывал стеганые куртки, которые висели на крючках.

– Сказать что?

– Что людей убивают в подвале.

– Они знают, болван. Они-то и убивают.

Мистер Лисс взял куртку и надел ее. С полицейской нашивкой на рукаве. В куртке старик «утонул», но все равно застегнул молнию и направился к двери на улицу.

– Вы украли куртку, – указал Намми.

– А у тебя в голове опилки, – мистер Лисс вышел в переулок.

Намми О’Бэннон не хотел идти за стариком со зловонным дыханием, сквернословом и вором, но страх его никуда не делся, и он не знал, что ему еще делать, кроме как идти за мистером Лиссом. Так он стал не только беглым заключенным, но и сообщником курточного вора.

Торопливо шагая по переулку рядом с курточным вором, Намми спросил:

– Куда мы идем?

– Никуда мы не идем. Я ухожу из города. Один.

– Только не в оранжевом. Вы не сможете уйти в оранжевом.

– Я не весь в оранжевом. На мне куртка.

– Оранжевые штаны. Люди знают, что оранжевые штаны – тюремные штаны.

– Может, я гольфист.

– И куртка ваша слишком уж вам велика.

Мистер Лисс остановился, повернулся к Намми, схватил его за левое ухо, крутанул и под «ой-ой-ой-ой» потащил Намми из переулка на переходную дорожку между двумя домами. Там ухо отпустил, зато так сильно прижал Намми к стене, что тот почувствовал холод кирпичей.

– Твоя бабушка хорошая и мертвая, так?

Стараясь оставаться вежливым, стараясь не задохнуться в зловонном дыхании мистера Лисса, Намми ответил:

– Да, сэр. Она была хорошей, а теперь умерла.

– Есть у тебя место для жилья?

– У меня есть место для жилья. Я знаю мое место. Я там живу.

– Я спрашиваю, ты живешь в доме, в квартире, в старой бочке из-под нефти или еще хрен знает где?

– Я живу в доме бабушки.

Мистер Лисс нервно посмотрел налево, в сторону переулка, направо, в сторону улицы.

Его лицо, ранее напоминавшее птицу-которая-ест-падаль, теперь вдруг превратилось в морду хитрой крысы.

– Ты живешь там один?

– Да, сэр. Я и Норман.

– Разве твое имя не Норман?

– Но люди называют меня Намми.

– Так ты живешь там один?

– Да, сэр. Только я и Норман.

– Норман и Норман.

– Да, сэр. Но люди, они не называют его Намми.

Мистер Лисс отпустил свитер Намми (он все прижимал его к кирпичной стене) и вновь схватился за ухо. На этот раз крутить не стал, но чувствовалось, что может это сделать в любой момент.

– Ты действуешь мне на нервы, болван. Кто тебе этот Норман?

– Он – мой пес, сэр.

– Ты назвал своего пса Норманом. Пожалуй, это следует поставить тебе в заслугу. Ты же мог назвать его Псом. Он дружелюбный?

– Сэр, Норман – самый дружелюбный пес на свете.

– Это в его же интересах.

– Норман не кусается. Он даже не лает, но Норман в каком-то смысле может говорить.

Старик отпустил ухо Намми.

– Если он не кусается, пусть хоть поет и танцует. Как далеко твой дом?

– Норман не поет и не танцует. Никогда не видел собаку, которая это делает. Хотел бы увидеть. Вы знаете, где я могу увидеть такую собаку?

Теперь мистер Лисс выглядел не птицей, которая ест падаль, не хитрой крысой, не дикой обезьяной, а змеей в джунглях, гипнотизирующей злым взглядом. Того зверья, которое проглядывало в лице мистера Лисса в разных обстоятельствах, хватило бы на целый зоопарк.

– Если ты не хочешь, чтобы я засунул эти отмычки тебе в ноздри и вытащил через них твой мозг, тебе лучше сказать, как далеко отсюда находится твой дом.

– Недалеко.

– Можем мы пройти туда переулками, чтобы реже встречаться с людьми?

– Вы не очень-то любите людей, мистер Лисс?

– Меня тошнит от людей… особенно, когда на мне оранжевые штаны.

– Ох, я забыл про оранжевое. Самый короткий путь – по трубе, и там нас никто не увидит.

– Трубе? Какой трубе?

– Большой дренажной трубе, по которой при грозе течет вода. Когда идет дождь, по трубе идти нельзя, потому что утонешь, и тогда приходится идти длинным путем.

Глава 22

Узнав, что Девкалион прошел в кабинет, не позвонив в звонок и не воспользовавшись парадной дверью, поняв, что Мэри Маргарет Долан ничего не известно о его присутствии в доме, Карсон закрыла дверь в коридор. Несмотря на то, что дочери Долан дорожная полиция выписала штраф за проезд по неположенной полосе движения, Карсон не хотела терять Мэри Маргарет. И хотя она подозревала, что неукротимую няню не смутит вид первого создания Франкенштейна, она предпочитала не рисковать: а вдруг миссис Ди не захочет работать в доме, куда мог запросто заходить такой вот гигант.

Без малейшего колебания Майкл передал Скаут Девкалиону, который уже встал и теперь покачивал малышку на сгибе правой руки. Одну ножку Скаут он держал между большим и указательным пальцами левой руки, восхищаясь ее миниатюрностью, и хвалил ее розовые пинетки.

Карсон это удивляло, но она совершенно не тревожилась из-за того, что этот огромный и страшный мужчина – признающий, что в свои первые дни его обуревала жажда убийства, – держит ее драгоценную дочурку. В Новом Орлеане, объединившись против Виктора, они вместе прошли сквозь ад, и он доказал, что более верного друга у них нет. А главное, Девкалион принадлежал к тем, кто страданиями искупил свои грехи и теперь не мог совершить ничего дурного.

Со своей стороны, Скаут не испугали ни габариты Девкалиона, ни татуировка в пол-лица. Когда он поджимал губы и издавал звуки, напоминающие тарахтение лодочного мотора, она смеялась. Когда он пощекотал ей под подбородком одним пальцем, она схватилась за него и потащила в рот, чтобы проверить на прочность единственным зубом.

– Я его прижал, Карсон, – Арни все еще сидел за столом. – Он возится со Скаут, чтобы не возвращаться к игре и не признавать свое поражение в этой партии.

До двенадцати лет Арни был аутистом, так глубоко ушедшим в себя, что нормального общения с ним у Карсон не получалось. Крайне редко он давал знать, что ему известно о ее существовании. После поражения Виктора в Новом Орлеане, после разрушения его лаборатории и ферм по выращиванию Новых людей Девкалион вылечил Арни. Карсон не могла понять, как именно, а целитель не мог этого объяснить. Два года спустя она иной раз по-прежнему удивлялась, что Арни – обычный мальчишка, с мальчишескими устремлениями и честолюбием.

Однако, насколько она знала, у Арни отсутствовали детские иллюзии, которые искушали других детей и иногда сбивали их с пути истинного. Он обладал чувством собственного достоинства, а не подростковым эго, которое позволяло бы ему воображать себя исключительным то ли в своих способностях, то ли в судьбе. Казалось, он знает, какой мир его окружает и какие в нем живут люди, а потому держался со всеми ровно и уверенно.

Эта уверенность брата производила впечатление на Карсон, которая помнила его аутистом, когда его все дико пугало. Он жил тогда по заведенному порядку, малейшее отклонение от которого повергало его в ступор. Но теперь это ушло.

Приняв вызов Арни, Девкалион вновь сел за стол. Скаут оставалась на сгибе его локтя. Свободной рукой он сделал ход, вроде бы не задумываясь о последствиях.

Арни нахмурился.

– Ты ошибся. Слон просто молил о том, чтобы ты им пошел.

– Да, я его слышал, – ответил Девкалион. – Но ладья принесет мне больше. Ты сейчас увидишь.

– Как жизнь в аббатстве? – спросил Майкл, подсаживаясь к столу.

– Как и везде, – ответил Девкалион. – Полна смысла снизу доверху и загадочна, куда ни посмотри.

Карсон заняла последний оставшийся стул.