Потерянные души Кунц Дин

Глава 44

Великий момент Джоко. Первые люди, которых он встретил за два года. Он хотел произвести хорошее впечатление. Хотел им понравиться. Хотел, чтобы его приняли, как такого же американца. Хотел, чтобы Эрика им гордилась. Хотел не напортачить.

И сразу же испугал их. Ох, не самое лучшее начало.

«Перестань лыбиться. Допустима лишь самая маленькая улыбка. А может, подвигать ушами? Нет, нет и нет. Та старуха, в переулке, принялась колотить его мусорным ведром, когда Джоко задвигал ушами. И бросила в него кошку. Жуткую кошку. Нет, ушами двигать не надо!»

Протягивая в приветствии правую руку, Джоко направился к Девкалиону.

– Я Джоко. Джоко жонглирует. Джоко делает пируэты. Джоко – монстр, как и ты, но не такой красивый. Джоко безмерно рад нашему знакомству.

Рука Девкалиона была такой огромной, что ему хватило только большого и указательного пальцев, чтобы пожать руку Джоко. Но он ее пожал.

Чем очень порадовал Джоко.

Он направился к Карсон О’Коннор.

– Я Джоко. Джоко крутит сальто. Джоко пишет стихи. Джоко раньше ел мыло. Теперь не ест. Проблемы с кишечником. Но вкус Джоко нравится.

Карсон О’Коннор скорчила гримасу, пожимая руку Джоко. Но не отпрянула. Не плюнула в него. И он не думал, что она бросилась бы кошкой, если б таковая была под рукой. Очень милая. Милая дама.

– Мисс Карсон О’Коннор, будьте любезны. Джоко извиняется за свою руку. Она холодная. Восковая. Липкая. Но Джоко заверяет, она чистая.

– Я в этом уверена, – ответила милая дама. – И, пожалуйста, зови меня Карсон.

Джоко и представить себе не мог, что все пойдет так хорошо. Джоко производил впечатление. Джоко почти заигрывал с дамой.

– Джоко очень рад видеть тебя вновь.

На лице Карсон отразилось недоумение.

– Вновь?

– Джоко встречался с тобой однажды. На ходу. В Новом Орлеане. На крыше склада. В грозу. У тебя был помповик. Кажется, в другой жизни.

Майкл Мэддисон пожал протянутую руку Джоко.

– Я Джоко. Джоко делает кувырок назад. Джоко может в один присест съесть большую булочку с корицей. Джоко коллекционирует шутовские колпаки с колокольчиками, – он покачал головой. Колокольчики зазвенели. – Джоко очень рад видеть тебя вновь.

– Ты уж прости, – ответил Майкл, – но я не помню…

– Давно, когда что-то пошло не так с людьми Виктора. Очень не так. С ними происходило что-то странное. Джоко – одна из странностей. Джоко вырос в Джонатане Харкере.

Харкер, один из Новых людей Виктора. Клон, подменивший полицейского детектива. Работал в отделе расследования убийств вместе с Майклом и Карсон.

– Джоко был чем-то вроде опухоли. Но с мозгом. И с надеждой. Надеждой на лучшую жизнь. Свободу. Может, на поездку в «Диснейленд». Это никогда не случится. Однако мечтать не вредно. В общем, Джоко вырвался из живота Харкера.

Они вспомнили. Глаза широко раскрылись. Джоко обрадовался тому, что они вспомнили.

– Джоко сохранил воспоминания Харкера. Но он не Харкер. Джоко какое-то время жил в канавах. Ел жуков, чтобы выжить. Так трагично. Но и вкусно. Потом Джоко встретил Эрику. Больше никаких жуков. Жизнь хороша.

Внезапно Джоко испугался, что его не так поймут. Что у них возникнут неправильные мысли. Джоко почувствовал, что краснеет.

Джоко сжал руку Майкла в своих.

– Пожалуйста, поймите, Джоко и Эрика не любовники. Нет, нет, нет!

Джоко отпустил руку Майкла. Повернулся к Карсон. Схватил ее руку в свои.

– Эрика добродетельна. Эрика – мама Джоко. Приемная мать. У Джоко нет половых органов. Отсутствуют полностью.

– Приятно это знать, – ответила Карсон.

– Джоко не нужны половые органы. Джоко единственный в своем роде. Ему нечем воспроизводиться. Джоко не хочет иметь половые органы. Фу! Бяка! Гадость! Джоко может стошнить!

Джоко подскочил к Девкалиону.

– У Джоко есть только штучка, из которой он писает. Джоко называет ее «мой шланг». Никакого другого предназначения у этой штучки нет. Никакого другого предназначения!

Джоко метнулся к Майклу, поставил правую ногу на левую Майкла, чтобы привлечь его внимание.

– Шланг Джоко раскатывается и скатывается. После использования. Это мерзко! И колени у Джоко отвратительные. И зад.

Джоко схватился за рукав куртки Карсон.

– Джоко всегда моет руки. После раскатывания и скатывания. Для тебя Джоко может вымыть их спиртом. И стерилизовать на огне. Если ты хочешь.

– Мытья достаточно, – ответила Карсон.

– Джоко превратил себя в посмешище. Да? Нет? Да! Джоко продолжает превращать себя в посмешище. Джоко всегда будет посмешищем. Извините Джоко. Сейчас он уйдет и покончит с собой.

Джоко принялся крутить сальто в двери из кухни. По коридору. В прихожую.

Джоко посмотрел на себя в зеркало, что висело в прихожей. Сунул два пальца в ноздри. Оттянул нос ко лбу. Насколько он оттягивался. От боли из глаз Джоко брызнули слезы.

Джоко плюнул себе на левую ногу. Плюнул на правую. Вновь плюнул на обе.

Это был конец. Смерть через жертвоприношение. Джоко бросился в камин. Огонь не горел. Ничего не вышло.

Джоко не мог снова увидеть их. Джоко решил, что будет ходить с мешком на голове. Всегда.

Через какое-то время Джоко вернулся на кухню.

Эрика уже поставила у стола пятый стул. Рядом со своим. Положила на него подушку. Чтобы Джоко возвышался над столом. Она улыбнулась и похлопала по этой подушке.

Джоко сел рядом с Эрикой. Трое новых знакомых ему улыбнулись. Такие молодцы. Джоко тоже показал себя молодцом. Он не улыбнулся.

– Может Джоко взять печенье? – спросил он Эрику.

– Да, можешь.

– Может Джоко взять девять печений?

– Только по одному.

– Хорошо, – и Джоко взял с блюда печенье.

– Я как раз собиралась рассказать всем о том, каким образом Виктор мог не умереть на свалке… и объявиться живым в Монтане.

С печеньем в руке Джоко уставился на свою умнейшую мать.

– Ты знаешь как?

– Да, – кивнула Эрика. – И ты тоже знаешь. – Она продолжила, обращаясь к остальным: – В особняке Виктора в Цветочном районе, в библиотеке, был потайной переключатель, при нажатии на который секция книжных полок поворачивалась и отрывала коридор.

– Коридор, – подтвердил Джоко.

– В конце коридора, за различными охранными системами и стальной сейфовой дверью, находилась комната.

– Комната, – согласился Джоко.

– В этой комнате, среди прочего, стоял большой стеклянный ящик длиной в девять, шириной в пять и высотой более чем в три фута. Стоял на изогнутых бронзовых ножках.

– Ножках, – кивнул Джоко.

– Стеклянные панели, закрепленные в каркасе из позолоченной бронзы, были очень холодными. Ящик напоминал огромную шкатулку для драгоценностей. Его наполняла полупрозрачная красновато-золотистая субстанция, которая иногда казалась жидкостью, а иногда газом.

– Газом, – повторил Джоко и содрогнулся.

– И в этой субстанции что-то плавало, какая-то бесформенная тень, вроде бы что-то живое, но как бы с приостановленными жизненными функциями. Не знаю почему, из прихоти, я обратилась к существу в ящике. И оно мне ответило. Угрожающим голосом. Я услышала: «Ты Эрика Пятая, и ты моя!»

– Угрожающим, – Джоко не откусил от печенья ни кусочка. Больше не хотел печенья. Джоко мутило.

– Я не видела, что находилось в ящике, – продолжила Эрика, – но теперь я думаю, что это был другой Виктор, его клон.

Вернуть печенье на блюдо? Нет. Неприлично. Джоко к нему прикасался. Своей мерзкой рукой. Одной из своих мерзких рук. Мерзкими были обе.

– И возможно, когда Виктор умер, спутниковый сигнал, убивший всех Новых людей, одновременно освободил его клона из стеклянного ящика.

Джоко снял колпак. Положил печенье на голову. Надел колпак.

Глава 45

Тревиса Ахерна привезли в больницу в джинсах, пуловере и куртке с несколькими карманами, набитыми всякими разными вещицами, без которых никак не может обойтись девятилетний мальчик. Среди них был перочинный ножик, отделанный перламутром, который Брюс Уокер одолжил у него, прежде чем вернуться в свою палату.

Оставшись один, Тревис снял наволочку с одной из подушек. Снял с плечиков в стенном шкафу уличную одежду и засунул в наволочку. Торопился, боясь, что кто-нибудь войдет и увидит, что он пакуется. Оставил чемодан-наволочку в стенном шкафу и вернулся в кровать.

Если бы медсестра принесла ему таблетки и предложила выпить их в ее присутствии, он бы сделал вид, что глотает таблетки, но на самом деле задвинул бы к щеке или подержал под языком, а потом выплюнул бы, как только за медсестрой закрылась бы дверь. Мистер Уокер сказал, что очень уж много пациентов спят. Может, они с мистером Уокером поступили правильно, практически не прикоснувшись к ленчу.

Если бы доктор Флинн или кто-то еще пришел, чтобы отвести Тревиса вниз на какие-то обследования или для чего-то еще, а он притворился бы спящим, это могло и не помочь. Они могли не уйти. Могли привязать его к инвалидному креслу и увезти вниз, спящего или бодрствующего.

Из окна он видел, что произошло с тем, кто попытался им не подчиниться, и Тревис чувствовал себя таким маленьким. Насколько он себя помнил, он спешил вырасти, стать высоким, сильным, научиться всему, что позволяло взрослым бороться с неудачами и неприятностями. Некоторые люди, казалось, шагали по жизни легко и непринужденно, преодолевая все трудности, не задаваясь, как школьные хулиганы, но уверенные в себе, как Брюс Уокер.

Отец Тревиса таким не был. Мейс Ахерн бросил их восемью годами раньше. Тревис не помнил отца, для него он остался только на фотографиях. Уже с год он решил на них больше не смотреть. Они доставляли слишком сильную боль.

Он мечтал побыстрее вырасти, потому что хотел заботиться о своей матери. Она не заслуживала такой тяжелой жизни. Мейс оставил ей множество долгов, о которых она и не подозревала до того, как он ушел из семьи, и она посчитала себя обязанной их отдать. Но ей приходилось много работать, и Тревис видел, как мама устает, хотя она никогда не жаловалась. Грейс готовила в «Мериуитер Льюис», убирала дома для четырех семей, продавала домашнее печенье в «Хеггенхагелс маркет», да еще и шила. Он не хотел, чтобы жизнь измотала ее и еще молодой превратила в старуху.

Теперь Тревис волновался о ней по более ужасной причине. Если контролирующие разум инопланетные паразиты или похитители тел – или кто бы они ни были – захватили персонал больницы, они могли проделать то же самое и в других местах. Скажем, в начальной школе «Мериуитер Льюис». Они могли захватить весь город, и с каждым часом настоящих людей в Рейнбоу-Фоллс, возможно, оставалось все меньше и меньше. Ему требовалось сбежать из больницы и для того, чтобы предупредить мать об опасности.

Пятнадцать минут спустя Тревис выбрался из кровати и подошел к открытой двери в коридор. Чуть высунулся и посмотрел на север, где на сестринском посту вновь восседала медсестра Мейкпис. По коридору от своей палаты к ней шел мистер Уокер, в точном соответствии с разработанным планом, с бумажным стаканчиком, в каких раздавали таблетки. Лицо у него такое кислое, будто его накормили чем-то совсем уж несъедобным.

Тревис поспешил к стенному шкафу, вытащил подушку, вернулся к двери в коридор.

У сестринского поста Брюс Уокер уже заявил, что таблетка, которую ему дали, отличалась от принятой им прошлым вечером, тогда как в карте указано, что ему не надо давать никаких новых лекарств. Должно быть, ему дали не то лекарство, и он боялся, как бы оно ему не навредило. Таблетку ему принесла другая медсестра, сейчас он ее не видел, но еще с тех пор, как в больницу попала Ренни, знал, что Дорис Мейкпис – прекрасный специалист, и на нее всегда можно положиться.

Лесть медсестру не очаровала, но она и не прогнала мистера Уокера. Взяла бумажный стаканчик с таблеткой, поднялась с вращающегося стула и скрылась за дверью, что находилась позади сестринского поста. Дверь вела в комнатку, где хранились все лекарства, которые выдавались пациентам. Вероятно, собиралась посмотреть, что прописано Уокеру и, возможно, поменять таблетку.

Как только медсестра Мейкпис исчезла за дверью, Тревис посмотрел в обе стороны, чтобы убедиться, что, кроме Брюса Уокера, в коридоре никого нет, а потом вышел из палаты. С наволочкой в руке направился на север, не бежал, а шел быстро и бесшумно.

Брюс Уокер взглянул на него, кивнул и вновь повернулся к открытой двери в комнатку с лекарствами.

В северном конце коридора Тревис повернул направо, в другой коридор, восток-запад, тоже пустынный. Мистер Уокер сказал ему, что первой он увидит дверь палаты 331, и Тревис увидел табличку с этим номером на двери. Жена старика, Ренни, умерла в этой палате.

Палату 331 и следующую по этой стене разделяли две двери без табличек. Тревис открыл вторую, как и велел мистер Уокер, ступил в темноту и закрыл дверь за собой.

Нащупал выключатель. Вспыхнул свет, и Тревис увидел, что находится в чулане площадью в шесть квадратных футов. Деревянные ступеньки с резиновыми ковриками на каждой вели наверх.

Тревис скинул шлепанцы и снял пижаму. Быстренько переоделся в одежду, в которой его привезли в больницу, а пижаму и шлепанцы затолкал в наволочку.

Помня о злобном уборщике с дубинкой, Тревис думал, что его будет трясти от страха, пока он будет добираться из палаты в этот чулан. Однако страх он испытывал лишь в самом начале, а потом чувство это уступило место предвкушению удивительного приключения.

Теперь ему снова предстояло ждать.

И пока Тревис ждал, страх вернулся. Он гадал, как выглядят инопланетяне, если содрать с них человеческое обличье. Он прочитал множество комиксов и посмотрел множество фильмов, которые подпитывали его воображение. И скоро на шее и ладонях выступил пот, а сердце билось куда быстрее, чем чуть раньше, когда он крался по коридорам.

Глава 46

Когда сестра Мейкпис вернулась из комнатки, где хранились лекарства, в бумажном стаканчике Брюса лежала точно такая же таблетка, как полученная им прошлым вечером.

– Вам следовало подойти ко мне раньше, – укорила его Дорис Мейкпис, – как только вы заметили разницу. Вы должны были принять это лекарство утром.

– Я ее приму, как только вернусь в палату, – пообещал Брюс.

– Да. Обязательно.

Она пробыла в комнатке много времени, гораздо больше, чем требовалось для того, чтобы достать из бумажного стаканчика одну таблетку и положить в нее другую. И теперь в стаканчике лежала таблетка успокоительного, которую он, само собой, принимать не собирался.

В палате Брюс первым делом спустил таблетку в унитаз, а смятый бумажный стаканчик бросил в контейнер для мусора.

Еще раньше он снял с кровати нижнюю простыню и застелил постель так, чтобы это скрыть. В ванной, воспользовавшись перочинным ножиком Тревиса, разрезал простыню на полосы и заплел в веревку с разнесенными на равные расстояния узлами, чтобы хвататься за них при спуске. Веревки до земли не хватало, но конец завис бы футах в трех-четырех, так что, возможно, ни ему, ни мальчику не пришлось бы даже прыгать.

Теперь Брюс снял одеяло с кровати, сложил в длину и скрутил, чтобы облегчить переноску. Он пожалел, что не привез в больницу уличную одежду. Пижама и тонкий халат не уберегали от холода даже этим достаточно прохладным днем. А уж ночью он продрог бы до костей. Но одеяло могло его спасти.

Его сосед по палате, наладить общение с которым так и не удалось, какое-то время бодрствовал, читал журнал на испанском языке, но теперь снова заснул.

Брюс подошел к окну, открыл его, выглянул. Не увидел ни души на автомобильной стоянке, которую с трех сторон обнимали больничные корпуса. Он привязал конец самодельной веревки к центральной стойке и сбросил веревку вниз. Ее могли увидеть из окна палаты первого этажа. Оставалось только надеяться, что палата эта пустует или занимавшие ее пациенты появления веревки не заметят.

Схватив свернутое одеяло, Брюс подошел к двери и оглядел коридор, такой же тихий и безлюдный, как прежде.

Сестринский пост находился левее, у той же стены коридора. Поскольку он утапливался в стену на пару футов, Брюс не видел медсестру Мейкпис, сидевшую на стуле, только стойку сестринского поста.

Соответственно, и она не могла его видеть, если он оставался у самой стены, продвигаясь к северному холлу. Брюс добирался до угла, каждое мгновение ожидая, что медсестра Мейкпис или кто-то еще окликнет его, но никто не окликнул.

Подойдя к двери, за которой находилась лестница на крышу, он дважды постучал, прежде чем открыть дверь, так они и уговаривались.

Тревис сидел на лестнице, сжимая в руках наволочку с пижамой и шлепанцами.

– Все идет по плану, – прошептал он.

– Во всяком случае, пока, – ответил Брюс.

Глава 47

Мистер Лисс вышел на кухню миссис Труди Лапьер в ботинках и чистой одежде Бедного Фреда. Он побрился бритвой Бедного Фреда. Седые волосы, чуть влажные и вьющиеся, уже не торчали в разные стороны. Уши остались такими же большими, но, отмытые, стали скорее розовыми, чем коричневыми.

Он оставался сутулым и худым, с черными зубами, желтыми и потрескавшимися ногтями, поэтому не мог выглядеть другим человеком, но все равно выглядел новым мистером Лиссом.

– Ваша кожа уже не покрыта трещинами, как старое седло, – Намми попытался сделать ему комплимент.

– У твоего Бедного Фреда несколько видов лосьона для кожи и не меньше десятка лосьонов после бритья. Возможно, он неженка, тут ничего сказать не могу, но некоторые лосьоны творят чудеса, снимая жжение после бритья.

– Борода у меня практически не растет. Однажды я видел усы, которые хотел бы носить, но верхняя губа у меня остается гладкой.

– Считай себя счастливчиком, – сказал ему мистер Лисс. – Побриться – это сложнее, чем почистить зубы или принять ванну. Люди попусту тратят жизнь, будучи рабами нелепых гигиенических стандартов. Каждый среднестатистический дурак тратит десять минут на чистку зубов ежедневно, пять утром и пять вечером, и за семьдесят лет жизни эти минуты складываются в четыре тысячи двести часов. Столько времени уходит на эту чертову чистку зубов. Сто семьдесят семь дней. Знаешь, что можно сделать со ста семьюдесятью семью днями, Персиковое варенье?

– Что можно сделать, сэр?

– То, что я с ними и делаю, – прожить! – тут мистер Лисс посмотрел за плечо Намми и увидел накрытый кухонный стол. – Что это ты тут устроил, парень?

Намми накрыл стол на двоих, поставил тарелки, кружки, положил салфетки и столовые приборы, а между тарелками у противоположных сторон стола стояло блюдо с еще дымящейся яичницей, на другом лежали поджаренные гренки, на третьем – вафли. Намми порезал ветчину, сыр, апельсины, поставил на стол пакет шоколадного молока, масло, яблочное масло, виноградный конфитюр, клубничный конфитюр и кетчуп.

– Мы же не позавтракали в тюрьме, – напомнил Намми.

– Мы сами едва не стали завтраком. Нам не съесть и десятой части всего этого.

– Я не знал, что вы любите, а что – нет, и решил предоставить вам выбор. Вы мылись долго, поэтому у меня было время, чтобы обо всем подумать дважды и ничего не упустить.

Мистер Лисс сел за стол и принялся наваливать еду на свою тарелку, хватая все руками, хотя мог бы воспользоваться вилкой. Не вызывало сомнений, что у него никогда не было бабушки.

Надеясь, что мистер Лисс не сможет есть так же быстро, и издавая такие отвратительные звуки, если ему придется участвовать в разговоре, Намми спросил:

– Вы сможете потратить на что-нибудь другое эти лишние дни, если не будете чистить зубы, но разве они не выпадут?

– Несколько, – признал мистер Лисс. – Это компромисс. Вся жизнь – компромисс. Ты знаешь, сколько времени среднестатистический дурак проводит в душе? За семьдесят лет – двести шестьдесят два дня! Какая-то одержимость чистотой. Это болезнь, вот что это такое. Ты знаешь, что я могу сделать с двумястами шестьюдесятью двумя днями?

– Что вы можете сделать, сэр?

– Что угодно! – воскликнул мистер Лисс, намазывая на вафлю масло.

– Ну и ну, – покачал Намми. – Что угодно.

– Ты знаешь, сколько времени среднестатистический дурак проводит, бреясь или сидя в кресле парикмахера?

– Сколько, сэр?

– Ты не захочешь этого знать. Просто уму непостижимо.

– Я хочу знать, сэр. Действительно хочу.

– А я не хочу этого слышать. Я впадаю в депрессию, когда слышу, как об этом говорит мой собственный голос. Жизнь коротка, парень. Не растрачивай свою жизнь попусту.

– Не буду, сэр.

– Увы, будешь. Все растрачивают. Так или иначе. Хотя, раз уж ты тупица, растрачивать тебе особенного нечего. И в этом тебе повезло.

К тому времени, когда они закончили завтрак-ленч, мистер Лисс съел гораздо больше, чем мог предположить Намми. И как все это поместилось в старом, костлявом теле, он не имел ни малейшего понятия.

– Я полагаю, нечего нам ждать до темноты, – мистер Лисс шумно втянул в себя воздух, не разжимая зубов, чтобы вытащить то, что могло между ними застрять. – Мы должны кое-что раздобыть, и лучше сделать это до сумерек, потому что потом все может стать только хуже.

– А что мы должны раздобыть?

– Во-первых, оружие.

– Я не люблю оружия.

– Тебе и не нужно его любить. Какой смысл спасать сотни дней жизни, не тратя их на поддержание ненужных гигиенических стандартов… а потом дать в руки недоумка помповик, чтобы он мог случайно снести мне голову?

– Не знаю, – ответил Намми. – И какой в этом смысл?

Лицо мистера Лисса начало наливаться кровью, казалось, что сейчас его хватит удар, а потом вдруг кровь отлила от лица. Он покачал головой и рассмеялся.

– Не знаю, что в тебе такое, Персиковое варенье.

– А что во мне такое?

– Я же только что сказал, не знаю. Конечно же, интеллектом ты не блещешь, но с тобой не так уж и плохо.

– С вами тоже не так уж и плохо, сэр. Особенно, когда вы лучше пахнете, как сейчас.

Намми хотел помыть тарелки и убрать все со стола, но мистер Лисс сказал, что изобьет его до смерти лопатой, если он попытается это сделать.

Они ушли через окно, прикрываясь домом миссис Труди Лапьер от двоих копов-которые-не-были-копами, затаившихся в доме Намми, где остался Норман, его собака, и Намми не решался даже подумать о том, что они могли делать с беднягой.

Серое небо низко нависало над ними. Стало холоднее. У Намми появилось ощущение, что ничего хорошего из их похода не выйдет.

Они покинули район, где жил Намми, и вскоре нашли дом, к которому подводила узкая улица. Мистер Лисс сказал, что именно такой дом им и нужен. Он захотел позвонить в дверной звонок, но Намми полагал, что делать этого не следует. Однако мистер Лисс был умным человеком, а умные всегда добиваются, чего хотят.

Глава 48

Девкалион решил, что дом Эрики идеальная оперативная база. После того, как Джоко гордо продемонстрировал свои сокровища, – коллекцию колпаков с колокольчиками, четыре постера с Кувалдой и ди-ви-ди со всеми отснятыми версиями «Маленьких женщин»[25], – он предложил татуированному гиганту поселиться в его комнате. Но Девкалион спал редко и предполагал, что в ближайшие дни ему не придется спать вовсе. Поэтому он выбрал кабинет, где стоял подходящий по размерам диван, на который он мог при необходимости прилечь, а компьютер, связанный с Интернетом через спутниковую тарелку, обеспечивал получение необходимой информации в режиме реального времени.

Карсон и Майкл предпочли поселиться в одном из мотелей города, в которых в это время года (если на то пошло, и в любое другое) хватало пустых номеров. Детективы отдела расследования убийств в Новом Орлеане, частные детективы в Сан-Франциско, наиболее уютно они чувствовали себя в бурлящем котле большого города.

Рейнбоу-Фоллс бурлением не сильно отличался от кладбища, и тем не менее за два часа, проведенных в доме Эрики, среди природы, у Карсон сложилось ощущение, что ее заточили в тюрьму. А Майкл пожаловался, что, случись конец света, они узнали бы об этом, лишь когда у них закончилось бы молоко и за ним пришлось бы ехать в городской магазин. Не хотели они узнавать весть об Армагеддоне последними, предпочитали сидеть в одном из первых рядов.

Прежде чем снять номер в мотеле, они покружили по улицам, привыкая к обстановке: Карсон вела машину, Майкл, как исторически сложилось, сидел рядом. Городок с населением почти десять тысяч человек не был точкой на карте, но любого приезжего тут наверняка замечали сразу. На улицах Карсон не увидела ни одного автомобиля, за исключением их собственного, с калифорнийскими номерными знаками.

– Я не уверена, что нам стоит маскироваться под местных жителей, – сказал Карсон. – Люди, которые прожили здесь всю жизнь, учуют чужака за минуту, если не вычислят с первого взгляда. Чем сильнее мы будем пытаться слиться с городом, тем явственнее будем выделяться на его фоне.

– Да, конечно, и я не хочу ходить в ковбойской шляпе.

– Оглядись. Тут не все ходят в ковбойских шляпах.

– Я не хочу носить и шапку-чулок. И никогда не надену шутовской колпак с колокольчиками.

– Жаль. Я-то думала, что с рождественским подарком у меня проблем уже нет.

– А кроме того, Виктор наверняка не высовывается. Человек со стороны, ему по-другому нельзя. Где-нибудь затаился, причем наверняка почище Эрики. Может, выкурить его будет легче, если он узнает, что мы здесь и ищем его.

Прежде чем магазины успели закрыться, и с учетом прогноза, обещающего снег, они заглянули в магазин спортивной одежды. Купили черные костюмы из гортекса[26] с убирающимися капюшонами и слоем термолайта[27], жилетки, утепленные термолофтом[28], перчатки, лыжные ботинки и – после некоторого раздумья – поначалу отвергнутые шапки-чулки.

По пути к «Фоллс-инн», где они намеревались снять номер и разгрузить «Чероки», они проехали редакцию «Рейнбоу-Фоллс газетт», расположенную на Беатут-авеню. Тут же поняли, что туда-то им и нужно. Карсон развернулась и припарковалась перед трехэтажным зданием.

Как и многие дома в городе, этот построили более ста лет назад, с плоской крышей, по периметру которой тянулся парапет. Здание напоминало гостиницу в фильмах-вестернах. На крыше такого вот здания, за парапетом, обычно прятался плохиш с винтовкой в руках, чтобы пристрелить шерифа, когда тот будет перебегать от одного укрытия к другому. В фильмах здания эти были деревянные, но это сложили из кирпича, с учетом студеных зим.

Когда Карсон и Майкл вошли в приемную, деревянные панели стен, лепной потолок и бронзовые светильники – правда, газовые рожки уступили место электрическим лампочкам – создавали ощущение декораций.

Секретарша, блондинка сорока с небольшим лет, сидела за столом в ковбойских сапогах, джинсовой юбке, белой накрахмаленной блузе и галстуке-боло с ползунком из панциря черепахи. Надпись на прямоугольной табличке на ее столе указывала, что зовут даму Кейти. После того, как Майкл и Карсон представились частными детективами из Калифорнии, ведущими расследование, и спросили, может ли редактор или издатель их принять, Кейти ответила: «Думаю, они оба смогут вас принять, потому они – один и тот же человек».

Из кабинета вышел высокий красивый мужчина, который выглядел скорее шерифом, чем редактором, и ничуть не уступал Джимми Стюарту[29] в его самых обаятельных ролях. Звали его Эддисон Хок, и, внимательно изучив лицензии частных детективов Карсон и Майкла, он пригласил их в кабинет со словами: «Последний раз, когда к нам в город приезжал частный детектив, и, насколько мне известно, это был единственный раз, он получил заряд дроби в ягодицы, даже не один, а два».

– Именно этого мы пытаемся избежать любой ценой, – ответил Майкл.

Хок сел за заваленный бумагами стол, Карсон и Майкл – на стулья перед ним.

– И что вы расследуете? – спросил редактор.

– Даже если бы вы не были газетчиком, мы бы не смогли дать вам исчерпывающий ответ, – сказала Карсон. – Могу только сказать, что расследование связано с наследством.

– Кто-нибудь из местных может разбогатеть… так?

– Возможно, – ответила Карсон.

– Для меня это звучит очень уж лживо, и мне не остается ничего другого, как подумать, что, возможно, вы говорите правду.

– Мы предположили, что человек, издающий единственную газету маленького городка, знает практически всех и всё, что происходит вокруг него.

– Это мой родной город, и я безо всякого смущения говорю, что очень люблю и сам город, и его историю. Поэтому каждое утро для меня – это первое утро медового месяца. Некоторых людей я не знаю, но только потому, что они предпочитают не знать меня.

Карсон открыла клапан конверта из плотной бумаги и достала фотографию Виктора, сделанную в Новом Орлеане, которую она привезла из Сан-Франциско. Положила перед Хоком.

– Вы видели этого человека в Рейнбоу-Фоллс? Он мог переехать сюда в последние два года.

Хок ответил не сразу, какое-то время изучал фотографию.

– Есть у меня ощущение, что я видел его раз или два, но не могу сказать вам, где и когда. Как его зовут?

– Мы не знаем, под каким именем он живет здесь, – ответил Майкл, – а назвав его настоящее имя, мы можем косвенно раскрыть имя нашего клиента.

– Очень уж вы его оберегаете, – на губах Хока играла ироническая улыбка.

– Стараемся, – согласился Майкл.

Когда Хок вернул фотографию, Карсон передала ему компьютерную распечатку карты округа, которую получила от Эрики. На ней пометила красным дорогу, с которой Виктор исчез на своем «Мерседесе».

– Эта дорога длиной в двадцать четыре мили проходит как по равнине, так и по предгорьям, и начинается и заканчивается на автостраде. Судя по тому, что мы видим по «Картам Гугла» и на других сайтах, она не обслуживает ни ранчо, ни отдельные дома, ни какой-нибудь городок. Она проложена по территории, где никто не живет, а ведь строительство такой дороги стоит огромных денег.

Хок долго смотрел на нее, потом перевел взгляд на Майкла. Наконец, заговорил:

– У дороги есть номер. Он указан на столбе, который установлен при съезде на дорогу, и на другом столбе, при выезде с нее. Но никто не называет ее по официальному номеру. Для местных жителей это Шоссе конца света. И теперь я действительно задаюсь вопросом, а кто же вы такие?

Глава 49

После встречи с членами городского совета Беном Шэнли и Томом Зеллом в «Пикинг энд Грининг» мэр Эрскин Поттер собирался заехать еще в пару-тройку мест, а потом вернуться домой, где Нэнси и Ариэль занимались переделкой амбара. В ресторан он рассчитывал прибыть в половине шестого, с Беном и Томом, чтобы подготовиться к встрече семей Рыцарей небес, назначенной на шесть вечера. В семь часов за дело должны были взяться Строители.

После того, как члены Городского совета отбыли, Эрскин заметил, что часы над стойкой старшей официантки, которая разводила гостей по столикам (стойка находилась на мезонинном уровне, рядом с центральным входом), показывают неправильное время. Часы и календарь на тысячу лет являлись частью программы Эрскина, поэтому правильное время он знал с точностью до секунды. И настаивал на том, что все часы должны показывать правильное время. Все зависело от синхронизации, однако часы над стойкой отставали на четыре минуты.

Исправив эту ошибку, Эрскин посмотрел на светящиеся часы над стойкой бара и остался крайне недоволен: они спешили на две минуты. Он подошел к дверце в дальнем конце стойки, прошел за нее, вытянулся во весь рост, поднял руку, исправил и эту ошибку.

Воспоминаний о ресторане настоящего мэра Поттера, которые он загрузил в свой мозг, хватило для того, чтобы вспомнить о часах в кабинете менеджера, в каждой из двух гримерных и на кухне. Озабоченный тем, что все здание должно жить по единому времени, Эрскин переходил от часов к часам, и озабоченность перерастала в тревогу по мере того, как он снова и снова сталкивался с неправильно установленным временем.

Недовольство первым Эрскином Поттером нарастало. Этот человек так небрежно относился ко времени, словно не понимал, что время – смазка механизма вселенной, что без времени – без абсолютно правильного времени – все остальное существовать не сможет. Не будет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, ни материального мира, ни массы или энергии любого вида, ни света или темноты, ни звука или тишины, останется только ничто и ничего больше.

К тому времени, когда Эрскин добрался до последних часов на кухне, отсутствие синхронизации в ресторане просто выбило его из колеи. Руки тряслись, когда он пытался подвести последние часы, а они отставали на целых пять минут! С первой попытки поставил часы на минуту вперед, со второй – на минуту назад, и, стремясь установить минутную стрелку в положенное место, тяжело дыша и кляня на все лады непослушный механизм, Эрскин вдруг ощутил дикий страх: если тотчас же не установить точное время, случится что-то ужасное, рассогласованность часов в разных частях ресторана взорвет его, и он престанет существовать, более того, выяснится, что он никогда не существовал.

И когда с третьего раза он привел часы в гармонию с истинным временем, огромная волна облегчения прокатилась по его телу, тревога уже сходила на нет… пока он не обратил внимание на состояние стальных разделочных столиков, плиты, гриля, фритюрниц, пола. Везде крошки и брызги жира, совсем как на кухне в доме мэра. Возможно, не кулинарная катастрофа, и нет в этом ничего плохого, если не считать, что и крошки, и жир как магнитом притягивали тараканов и крыс, но это так далеко от совершенства, а совершенство – стандарт чистоты для всех машин, инструментов и устройств, если они должны обеспечивать максимальную эффективность на протяжении долгого времени.

Если исходный мэр Эрскин Поттер являл собой пример среднестатистического человеческого существа, если они все с таким пренебрежением относились к мелочам, тогда они должны уступить место коммунарам даже быстрее, чем рассчитывал Создатель. Смерть, которую они заслуживали, заберет их всех, со всех континентов, с такой быстротой, что слово blitzkrieg обретет новое значение.