Круговой перекресток Гайворонская Елена

Предложение

Тайное рано или поздно становится явным.

Последний раз, когда Артем под каким-то предлогом затащил меня в квартиру своих родителей, меня едва ли не силой усадили выпить чаю. Борис Егорович подмигивал сыну, отпускал пошловатые остроты, отечески обнимал меня за плечи, называя невесткой. Вера Игоревна скорбно морщила лоб, сетовала на то, как быстро взрослеет современная молодежь, и поминутно переводила разговор в русло контрацепции. А в завершение сообщила, что вообще-то она рада, что Артем наконец-то завел отношения с порядочной девочкой из хорошей семьи, то есть со мной, в то время как его друзья меняют разных распущенных девиц, которые только тянут из них деньги.

Мама и бабушка придерживались ветхозаветных правил: переспали – женитесь. Опять же Артем не какой-нибудь забулдыга из подворотни – мальчик из хорошей семьи, с квартирой, что немаловажно в стране, испорченной квартирным вопросом. Папа неуверенно возражал, что мы оба слишком молоды для брака, но потом на очередной совместной тусовке Борис Егорыч, будучи подшофе, пообещал подарить папе старый автомобиль. Тогда и папа объявил, что не стоит бросаться отличными парнями вроде Артема. Мне начало казаться, что родители желали нашего соединения сильнее, чем этого хотелось нам самим. Исключением стал Георгий, которому мой бойфренд упорно не нравился. Во-первых, он не прошел тест на шахматы. Во-вторых, пообщавшись, дед вынес вердикт: Артем – пустой избалованный маменькин сынок. Немного поиграет в любовь, а потом надоест.

– Может, мне первой надоест, – обиделась я. Обычно наши с дедом мнения совпадали.

К сексу я относилась без особой неприязни, но и без особой радости – равнодушно, как к неизбежной жизненной составляющей, как, например, к чистке зубов или утренней гимнастике. Иногда невольно задавалась вопросом: «Неужели людям секс действительно нравится настолько, что без него невозможно жить?» Но потом вспоминала, что у многих женщин чувственность просыпается после родов, смирялась и набиралась терпения. Единственное, к чему я никак не могла привыкнуть, – к обнаженности. Несмотря на то что крепкое накачанное тело Артема было привлекательным, мне не нравилось видеть его возбуждение. А когда Артем пожирал меня с ног до головы тяжелым мужским взглядом, мне становилось неуютно, я чувствовала себя уязвимой и беззащитной, вдруг вспоминала, что у меня маленькая грудь, торчащие ключицы, узкие мальчишеские бедра, и приходила в ужас от собственного несовершенства… Я понимала, что это нелепо, но ничего не могла с собой поделать. При малейшей возможности куталась в простыню или полотенце, торопливо собирала белье и одежду, укрывалась в отделанной черным кафелем ванной с зеркальным потолком и хромированными прибамбасами в стиле «Кин-дза-дза».

– Эй, мы не делаем ничего дурного, – сказал однажды Артем, наблюдавший за моими манипуляциями.

Я почему-то вспыхнула:

– Я знаю.

– Тогда почему ты меня стесняешься?

– Глупости, – нахмурилась я. – Вовсе не стесняюсь. Просто мне не нравится расхаживать голышом по квартире, только и всего. К тому же ты постоянно на меня смотришь…

– Мне нравится на тебя смотреть. Ты очень красивая. Слушай, а тебе обязательно уезжать домой? Может, останешься?

– Я привыкла спать дома, – ответила я.

– Пора отвыкать. Ты уже большая девочка.

– Не надо мне указывать, что делать. Я действительно большая девочка и сама решаю, где ночевать.

– А что я такого сказал? – пробормотал Артем. – Ну и характер у тебя, Сань, заводишься с полоборота. Может, дело в твоих родичах? Они против, чтобы ты у меня ночевала? Типа не муж и все такое…

Я должна была честно признаться, что, несмотря на крутую ванну и волшебные закаты, до сих пор неуютно чувствую себя в его квартире. Не хотела, чтобы он видел меня утром заспанной, без макияжа. Не желала пустой утренней болтовни – мне нравилось завтракать молча… И быть может, главное – боялась снова с криком пробудиться среди ночи с колотящимся сердцем и потом объяснять обалдевшему разбуженному Артему то, что я себе самой объяснить не в состоянии…

Я малодушно промямлила, да, мол, родители придерживаются консервативных взглядов и не приветствуют ночевок вне дома, а мне неохота с ними ссориться.

– Давай поженимся, – предложил Артем.

– Только для того, чтобы я оставалась на ночь? – усмехнулась я. – И кто здесь маленький мальчик?

– А чё, прикольно, – выдал Артем.

– Чего прикольного?

– Ну, свадьба и все такое… И вообще… – Он замолчал, словно размышлял, стоит ли продолжать, но все-таки закончил: – Я хочу, чтобы ты была только моей.

– Я и так только твоя, – удивилась я. – Ты всерьез полагаешь, что, если я захочу уйти, меня удержит штамп в паспорте? Это не наручники.

– Мы же любим друг друга, – продолжал настаивать Артем. – Почему бы не пожениться?

Разумеется, я думала о свадьбе, абстрактно, как все девчонки, – пышное белое платье, черный лимузин с кольцами на крыше и куклой на капоте, крики: «Горько!» Но это было понарошку. Столкнувшись с реальностью, я растерялась. Мне почему-то совсем не хотелось замуж.

– И на что мы будем жить? – взывала я к рассудку Артема. – Мы оба не работаем. На деньги твоего папы?

– Отец возьмет меня в бизнес, – отмахнулся Артем. – Он давно предлагал, но мне было по фигу. А теперь появился стимул. Пора взрослеть, в самом деле. А ты, если хочешь, продолжай учебу. Или бросай на фиг…

– То есть как это – бросай? – возмутилась я. – Мне нравится учиться, я хочу получить высшее образование, может, даже не одно. Если ты еще не понял, я не из тех девиц, которые с детства мечтают поскорее выскочить замуж, нарожать детей и засесть дома.

– А у меня мать бросила работать, когда отец раскрутил бизнес, – пожал плечами Артем.

– Ради бога. Это ее выбор, мне не подходит.

– Ну, не знаю… У всех моих друзей подружки мечтают о такой жизни.

– Не хочется обижать твоих друзей, но у них на редкость тупые подружки, – отрезала я. – Меня давно мучает вопрос: где откапывают этих дур? На выпускном вечере в интернате для умственно отсталых?

– Красивой девушке мозги не обязательны. – Артем был абсолютно искренен. – Это стремные пусть с диссертациями парятся.

– Что ты несешь?! – возмутилась я. – Мы живем в конце двадцатого века! Работа – это не только пахота, но и возможность реализовать себя как личность! Человек, будь то женщина или мужчина, приходит в мир не только для того, чтобы плодиться и размножаться, тебе это не приходило в го лову?

По-видимому, не приходило, потому что Артем неопределенно пожал плечами. А потом сказал, что я могу окончить хоть пять институтов, если мне хочется. Лично он не имеет ничего против. Он только хочет, чтобы я была с ним утром, днем, ночью… Всегда…

Я рассеянно смотрела в окно. Ярко-красный солнечный шар скатывался в серо-голубую реку, озарял небо и воду нежными розовыми отсветами.

Потрясающе красивое, нереальное для мегаполиса зрелище…

– Артем, – сказала я, помедлив, – иногда мне кажется, что во мне живут два разных человека, один хочет одного, а другой – другого… У тебя так не бывает?

– Нет, – изумился Артем, – я всегда знаю, чего хочу. Вот я хочу на тебе жениться и прямо говорю об этом. А ты всегда во всем сомневаешься, из всего делаешь проблему, вместо того чтобы наслаждаться жизнью… Расслабься, это так просто! Сдай на права, я подарю тебе на свадьбу машину.

Мордочка Крис сияла, как свежевыдраенный стальной чайник. По дороге от института к метро она объявила нам, что наконец-то встретила мужчину своей мечты и втюрилась по уши.

– Наверное, у него пятьдесят сантиметров? – поинтересовалась я с ехидцей.

– В диаметре, – в тон мне подсказала Зайка.

– Не, – замотала головой Крис, – самый обычный, среднестатистический. Не в размере счастье, девчонки. Это я вам как эксперт говорю.

– Неужели?! – выпалили мы с Зайкой хором.

– Похоже, все впрямь серьезно, – вздохнула я. – Валяй, колись, кто он?

– Он – аспирант, физик. Ему двадцать пять. Умный, красивый, сексуальный…

Крис глубоко вдохнула и развела руками, давая понять, что не может подобрать слов, чтобы выразить всю мощь и глубину охватившего ее чувства.

– Я ему верна, – торжественно заключила она.

– О! – выдохнули мы с Зайкой. – Тогда это и впрямь очень серьезно.

Крис усиленно закивала.

– Физики нынче в моде, – заметила я. – Крис, ты, как всегда, идешь в ногу со временем.

– А мне Эдик давно не пишет, – плачущим голосом проговорила Зайка и закусила нижнюю губку.

– Наверное, у него много дел, – предположила я. – Работа, учеба. Знаешь, в Америке все серьезно.

– Точно, – поддакнула Крис. – Там каждый сам за себя. Это мы тут дурочку валяем.

– А может, он меня забыл? – всхлипнула Зайка. – Может, Крис права, он нашел другую…

– Э, ты меня больше слушай! – воскликнула Крис. – Я иногда совершенные глупости болтаю, верно, Санек?

– Абсолютно, – поддакнула я, и мы с Крис хором принялись утешать бедную Зайку, изобретая тысячу причин, по которым письма из Америки могли не дойти до Зайкиного ящика. От секретной работы Эдика на ЦРУ без права переписки до запоя почтальона.

– Расскажите мне что-нибудь хорошее, – привычно попросила немного успокоившаяся Зайка.

– Артем сделал мне предложение, – объявила я.

– Здорово! – воскликнула Зайка.

– Спятила? – изумилась Крис. – Развлекаться, трахаться, отдыхать – это одно. Но брак – совсем другое. Слишком большая ответственность. Колоссальная. Потом дети пойдут, и все – прощай, мечты и планы, прощай, молодость!

– Что ты говоришь? – возмутилась Зайка. – Дети от любимого – это прекрасно!

– Я не хочу никаких детей! – испугалась я. – Презервативы, между прочим, изобрели вовсе не для того, чтобы надувать из них капитошек и кидать с балкона. Кстати, с балкона Артема потрясающий вид.

– Ага, – хмыкнула Крис. – Он запрет тебя в башне на своем четырнадцатом, и будешь там сидеть, ждать дракона.

– Какого еще дракона? – поморщилась Зайка. – Крис, ты, как всегда, все перепутала. Надо на лекции чаще ходить.

– Ничего я не перепутала, – твердо сказала Крис. – У меня по рыцарскому роману пять. Пока рыцарь добивался любви прекрасной дамы, пел серенады, сражался с драконами, совершал подвиги в ее честь. А женился – запирал дамочку в родовом замке, а сам валил пить пиво с другими рыцарями. Лично я вообще никогда не выйду замуж.

– А как же твой физик? – спросила я с иронией.

– Для любви не нужен штамп, – спокойно парировала Крис. – Мои отец с матерью были расписаны, и что? Развелись.

– А я хочу свадьбу, красивое белое платье, длинную фату, черный лимузин с ленточками… – мечтательно пропела Зайка. И снова погрустнела.

– Не ной, – фыркнула я, – будут у тебя и платье, и фата, и лимузин. Кстати, Артем обещает подарить мне на свадьбу машину.

– Вау! – вскричала Крис. – Что ж, это несколько меняет дело! – И, вздохнув, добавила не без зависти: – Блин, везет же некоторым. Еще дать не успела, сразу машина. А тут никого на паршивые туфли не раскрутишь.

– Дело не в машине, – поправилась я. – Это вовсе не главное. Я встречаюсь с Артемом не из-за денег, а по любви.

– Но согласись, машинка – приятное приложение к любви, – ехидно вставила шпильку Крис.

– А если бы у него не было денег, ты бы в него влюбилась? – как всегда некстати спросила вдруг Зайка. – Ответь честно не мне, а себе. Если ответ «да», тогда выходи. А если сомневаешься – не стоит. Значит, не твое.

– Перестань, – поморщилась я. – Для тебя все слишком прямолинейно: черное – белое. Хорошо – плохо. Любит – не любит. Жизнь сложнее. Вчера три часа отстояла, чтобы талоны отоварить. Да еще чуть не подралась с козлом, который пытался без очереди влезть. С Артемом таких проблем не существует. Он все покупает в коммерческом. Я не желаю тратить жизнь на стояние в очередях. Мне осточертели сырой подвал, дебильные гости и летний отдых в курятнике с сортиром типа дырка.

Я хочу нормальной жизни! Я тоже хочу мотаться в Париж, одеваться в люксе, кататься на автомобиле, а не давиться в метро. Иметь квартиру с потрясающим видом из окна!

Я сама не заметила, как заговорила громче, на нас стали оборачиваться прохожие.

– Париж – это класс, – подтвердила Крис. – Он того стоит. А жить-то вы на что собираетесь?

– Пока Артем будет в отцовском бизнесе. Потом откроет собственное дело. Сейчас поедут в Тольятти за какими-то запчастями.

– Знаете, – тихо проговорила Зайка, – вчера мама отправила меня за жрачкой. Очередь, как всегда, с улицы… Духота, теснота, давка… Какая-то тетка толкнула меня. Я сказала: «Пожалуйста, осторожнее». Она обернулась, смерила меня взглядом и с ненавистью процедила: «Заткнись, жидовка…» Я не нашлась что сказать и просто ушла домой.

– Вот сука, – возмутились мы с Крис. – Ну и зря ушла. Надо было обложить ее трехэтажно.

– Если бы только раз… – прерывисто вздохнула Зайка. – У родителей те же проблемы. Папа отличный врач, люди стремятся попасть к нему, другим докторам это не нравится. Недавно папа повздорил с коллегой по медицинскому вопросу, а тот громко заявил: «Езжай в Израиль и там указывай!» И так постоянно… Только и слышишь: «Евреи, евреи, евреи…» Словно мы прокаженные какие-то… Кому мы плохое сделали? Мои родители честно работают, живем мы не лучше других, в несчастной хрущевке.

В очередях, как все, стоим, с черного хода не ходим. В институт я сама поступила, без взяток, без блата. Почему нас так ненавидят, скажите?

Губы у Зайки задрожали, глаза наполнились слезами. Она была такой несчастной, что у меня внутри все перевернулось от жалости. Я хотела ее утешить и не знала как.

Сергей

В воскресенье я собралась на смотрины мужчины мечты Крис – великого и ужасного Вадика. Тусовка намечалась в «Современнике» на Чистых прудах – небольшом уютном кафе, переделанном из вчерашней столовки. В обновленном «Современнике» играла музыка, подавали шампанское, нежные жюльены и мороженое с фруктами на десерт.

День не задался с утра. Отечественный фен предательски сломался во время просушки моей гривы. Затем обнаружилось пятно на любимой голубой блузке. Роясь в шкафу в поисках другой одежки, я сломала ноготь, пришлось подпиливать остальные. В довершение неприятностей ясное солнечное небо внезапно затянуло отвратительной серой тучей, полил дождь. Разумеется, зонтик я не взяла и понеслась вприпрыжку к спасительным дверям кафе. Вкатилась промокшая, взъерошенная, сердитая и, конечно, опоздавшая. Вся компания была в сборе, сидела за двумя сдвинутыми столами в углу. Зайка мило беседовала с субтильным блондинчиком в стильных очках, очаровательно улыбалась и, похоже, не слишком переживала о далеком Эдике.

– А вот и Санька, – объявила Крис.

Все уставились на меня, словно им явили инопланетное существо, и в следующую минуту дружно заржали.

– Я что-то пропустила? – подивилась я.

Крис, давясь смехом, объяснила, что некоторое время назад оповестила народ, что ожидаем Саньку. На что ее друг Вадик недовольно заявил, мол, зачем им нужен Санька, своих мужиков навалом, а обещали симпатичную подругу.

Вадик со словами «Штрафную!» накатил шампанского. Я глядела на него во все глаза и, хоть убей, не видела ни грамма красоты и сексуальности, воспетых Крис. Долговязый, кадыкастый, длинноносый – Буратино отдыхает, с волосами, тоскующими по парикмахеру, в изрядно потертом вельветовом пиджаке цвета детской неожиданности и видавших виды штанах. Чучело, да и только. В довершение картинки Вадик не говорил, а ревел как иерихонская труба, казалось, его слышно на улице, и ржал, как конь, через слово над собственными остротами, не всегда удачными.

– Мне всегда везет на женскую компанию. Гы-ы-ы! У Крис классные подружки. Гы-ы-ы!

– Правда, он душка, девчонки? – промурлыкала Крис, прижимаясь к плечу физика. В устремленном на бойфренда взгляде Крис читалось явное обожание.

Мы с Зайкой многозначительно переглянулись.

Блондина, развлекавшего Зайку рассказами о спуске на байдарках по горной реке, звали Дима. Насколько я знала изнеженную теплолюбивую Зайку, байдарками и горными реками она интересовалась не больше, чем биномом Ньютона, но в тот момент рафтинг стал для нее самой интересной темой на свете.

Третьим был немногословный брюнет в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом, Сергей. Среднего роста. Хорошо сложен, в меру подкачан – мускулы заметны под модной рубашкой поло. Не смазливый красавчик, скорее из тех мужчин, которых называют интересными. Он придвинул мне стул, спросил участливо:

– Промокла?

– Немного. Ерунда, сейчас обсохну. Дурацкая погода: то солнце, то дождь.

– Только снега не хватает, – шутливо заметил Сергей.

– Было бы забавно, – кивнула я.

Наши взгляды встретились, я отметила, что у моего собеседника глаза бархатисто-карие, формы миндального ореха с удивительно длинными ресницами – черными, капризно изогнутыми… Неправильные глаза, такие должны доставаться девчонкам, чтобы застенчивым взмахом ресниц волновать мужские сердца. Удивительно знакомое лицо… Где я могла видеть его прежде? Что-то неуловимое, как сон… Пока я разглядывала эти потрясающие ресницы, он смотрел на меня с загадочной полуулыбкой, словно я была новой книгой в яркой обложке, а он старался угадать содержание: интересная, так себе или вовсе не стоит времени… Разумеется, это были мои домыслы, но я отчего-то смутилась, чего со мной не случалось лет двести, и даже почувствовала, как согрелись щеки и тепло постепенно распространилось по всему моему существу, от макушки до пяток. Наверное, действовало шампанское.

Тем временем Вадик, с гоготом и прибаутками, стал наливать по новой.

– Я больше не хочу, – возразила я. – Не могу много пить. Я становлюсь нехорошей.

– Мне нравятся нехорошие девчонки, – подмигнул Вадик и получил тычок от Крис. – Пей до дна.

– Отстань от нее, – сказала Крис. – Санька – большая девочка, все решает сама и не признает ничьих авторитетов, даже научных. Вообразите: она на полном серьезе взялась доказывать, что Золя не циничный натуралист, а последний романтик. И ей это практически удалось.

– Так и есть, – невозмутимо ответила я. – Просто надо читать весь текст, а не одни сексуальные сцены. По-моему, циник – это разочарованный романтик. Кто такой романтик по определению? Человек, живущий в первую очередь чувствами, с особенно острой реакцией на мир, отвергающий законы, которым подчиняется послушное большинство. Таков любой из героев Золя. Он циничен, пока не встретит настоящую любовь, но во имя нее сворачивает горы или погибает. Секс без любви у Золя по-животному груб и натуралистичен. Но секс по любви прекрасен, как «Песнь песней»…

– Папаш, ты с кем сейчас разговариваешь? – со смехом перебила Крис. – Санек, очнись, мы не на семинаре.

– Ты спросила – я ответила, – буркнула я, обрывая речь.

– По-моему, чертовски интересно, – неожиданно сказал Сергей. – К стыду своему, я давно не читал ничего, кроме журналов по физике. Но теперь непременно прочту что-нибудь из Золя. Может быть, посоветуешь?

– Охотно, – согласилась я. – У меня собрание.

И почему-то подумала, что Артем никогда не интересовался моими литературными предпочтениями. Равно как и остальными. Я снова невольно посмотрела на Сергея, моя шея сама повернулась в его сторону, как намагниченная. И перехватила ответный взгляд. Он улыбнулся, и я отчего-то смутилась. Ужасно глупо.

– Санька-Александра! – дурачился Вадик. – Кто тебя так назвал? Тебе абсолютно не идет это имя. Санька – что-то мужеподобное в стиле женщины-молотобойца или шпалоукладчицы…

– Меня в честь прадеда так назвали, – зачем-то сказала я, – он был воином.

– Гы! Значит, ты амазонка? – сыпал остротами Вадик. – Прекрасная воительница? Нет, амазонка скорее Крис. А ты – Елена Прекрасная… Изнеженная, утонченная… Я вижу тебя гуляющей по парку в длинном светлом платье с зонтиком, прикрывающим белое личико от коварных солнечных лучей… – Вадик декламировал и дирижировал бутылкой в такт безудержным фантазиям, ставшим достоянием всех посетителей кафе.

– Тебе зрение никогда не изменяет? – ехидно осведомилась я. – Иногда форма не совпадает с содержанием.

– А по-моему, тебе здорово идет это имя, – вдруг негромко произнес Сергей. – Саня, Александра… Ты не из тех, кто прячется от солнца и вообще от чего-либо… Ты мчишься в автомобиле по извилистой заснеженной дороге, и чтобы солнце в стекло и колючий ветер в приоткрытое окно…

Меня вдруг кинуло в жар, настолько точно он угадал то, что я и сама про себя до конца не знала, только чувствовала исподволь. Словно он непостижимым образом проник сквозь мою инфантильную оболочку и разглядел меня настоящую – резкую, мятежную, злую, невыносимую, томящуюся в оковах хрупкой клетки глупого тела… Впервые в жизни не знала, что ответить мужчине. Просто сидела и смотрела на него, а он на меня, и казалось, мы вообще можем прекрасно обходиться без слов, общаться на телепатическом уровне, просто передавать мысли друг другу.

– Ага, – кивнула Крис, – скоро Санька помчится. На «фольксвагене» своего жениха.

Я вдруг ужасно разозлилась. Кто дал Крис право болтать о моей личной жизни? Вообще какое ее дело? Наверное, Крис прочла это в моем сумрачном взгляде, осеклась, заерзала, неловко заулыбалась.

– Нет у меня никакого жениха, – фыркнула я. – Я слишком молода для замужества. Полагаю, можно закрыть мое скромное досье?

Крис вылупилась на меня во все глаза, но быстро нашлась и сообщила, что пошутила. Женская солидарность, лишние объяснения ни к чему.

А я почувствовала себя скверно. Не понимала, что со мной происходит. Только что я предала Артема. Ради чего? Ради красивых глаз парня, которого увидела в первый и, возможно, в последний раз в жизни? Больше всего на свете я ненавидела ложь в отношениях, а сейчас лгала сама – друзьям, себе и…

Сквозь сигаретный чад плыл по залу неторопливый блюз. Низкий чувственный голос француженки разогревал холодную северную кровь, пробуждал непонятное томление, рождал невнятные странные желания…

– А почему никто не танцует? – неожиданно выдал Вадик. – Музыка же играет…

– Перестань, – шикнула Крис, – здесь не принято.

– Кем не принято? – не унимался Вадик. – Что за бред? Если есть музыка, желание, мужчина и женщина, должен быть и танец, верно? – И почему-то посмотрел на меня, ища поддержки.

– Конечно, – сказала даже не я, а взбалмошная Алекса, проснувшаяся внутри меня.

– Потанцуем? – Вадик поднялся, протянул руку.

Я тоже встала, вложила пальцы в его длиннопалую ладонь, и мы закружились по залу. Танцором Вадик был никаким, за пару минут умудрился отдавить мне пальцы на обеих ногах, в другой момент я бы бросила его на половине аккорда, но тогда… Сигаретный дым окутывал сизым покрывалом, шампанское пьянило голову, рука партнера по танцу мелко вздрагивала на моей талии, а лопатками я чувствовала прожигающий взгляд мужчины, сидевшего за столом. Воздух был душен и наэлектризован – чиркни зажигалкой, и полыхнет яркое сине-оранжевое пламя, сметая все на своем пути…

Музыка кончилась. Мы вернулись за стол. Отчего-то мне было сложно смотреть в глаза Сергея, когда я услышала его чуть охрипший голос, спрашивавший:

– Ты всегда нарушаешь правила?

– Только дурацкие. Я рождена для того, чтобы нарушать дурацкие правила.

– Девушка-неформат?

Тут я осмелела, взглянула в упор в его точечки-зрачки, поймала тонкую улыбку и почувствовала, как пол уходит из-под ног. Я пробормотала, что хочу выйти на воздух. Дождь кончился. В воздухе пахло какой-то морозной свежестью, нетипичной для мая. Ветер остудил пылающие щеки, немного охладил голову. Очередной порыв заставил поежиться.

– Замерзла?

Сергей подошел, осторожно взял мои руки. Его ладони были теплыми и абсолютно сухими. Я успела свыкнуться с вечно влажными ладонями Артема и сейчас с невероятной четкостью поняла, что бывает иначе. Что все может быть совсем иначе…

В этот момент Сергей обнял меня за плечи, и мне стало жарко, точно я угодила в знойный южный полдень. Его глаза в обрамлении чудных ресниц и яркие чувственные губы были так близко, что все внутри меня екнуло и оборвалось. И где-то вверху тоненько и нежно запели невидимые скрипки.

Наваждение

Вот уже три дня телефон молчал. То есть он, конечно, звонил и разговаривал разными голосами, но среди них не было единственного, который я надеялась услышать, и потому для меня телефон молчал, как партизан на допросе. Я злилась на бессловесный аппарат и на себя – за свое глупое ожидание. В самом деле, кто такой этот Сергей? Что я о нем знаю, кроме того, что он приехал из провинции, поступил в физтех, остался в аспирантуре, работает вместе с балаболом Вадиком в лаборатории какого-то НИИ, снимает квартиру на окраине. Ему двадцать пять, у него невероятные ресницы, крепкие горячие руки и взгляд, который непросто забыть. А вот Сергей наверняка не вспомнил обо мне на следующий день. И телефон, как пить дать, взял из обычной вежливости. Какой ему интерес в восемнадцатилетней девчонке, которая по пути домой несла пургу про творчество Золя и вредного озабоченного препода по зарубежке, похожего на таракана? А он в ответ рассказал про придурочного завлаба, сидящего в наушниках, чтобы не отвлекаться от работы на посторонние шумы. И еще мы всю дорогу смеялись над разной ерундой. Ничего особенного: он шутил, я подхватывала, он продолжал, получалось забавно и непринужденно. Мы болтали так, словно знали друг друга сто лет… Когда прощались, Сергей задержал мою руку в ладонях, недолго, всего несколько секунд, и посмотрел так, словно этот вечер был для него чем-то особенным… А потом прошли три дня абсолютной, режущей слух тишины…

Ну и черт с ним. У меня есть Артем, который как раз звонил из какой-то автомобильной глуши, сказал, что задерживается, потому что отец улаживает какие-то дела, что любит и скучает, и я, конечно, ответила то же самое… А что еще я должна была ответить? Что целых три дня с утра до ночи непрерывно думаю о человеке, которого видела несколько часов, засыпаю и пробуждаюсь с его именем, вижу его взгляд, слышу его голос и не могу избавиться от этого наваждения? Наваждение – вот точное слово для моего нынешнего состояния, которое мне не доводилось испытывать прежде. Это всего лишь наваждение, небыль, оно пройдет, закончится, как сон, как майский снег…

Я ничего не говорила об этой напасти подругам. Тем более что Зайка опередила нас своей, куда более ошеломляющей новостью: ее родители решили эмигрировать. Отцу предложили хорошее место в израильской клинике. Зайка была растеряна, напугана и не знала: радоваться или огорчаться. Нас с Крис новость о Зайкином переезде повергла в уныние.

– Вадик сказал, что Димка на тебя запал, – поведала Крис. – Зайчик, может, твой папа передумает?

Зайка горестно вздохнула.

– Да уж… – вздохнула я, – три мушкетера разбредаются по свету… Заяц, как же мы без тебя?

– Перестаньте, – попросила Зайка. – А то я сейчас зареву.

– Кстати, – встрепенулась Крис, обратившись ко мне, – Сергей не звонил?

У меня екнуло в груди.

– А должен был? – поинтересовалась я с деланым безразличием.

– Не знаю, вы ведь вместе ушли, – пожала плечами Крис. – Вадик говорит, что Сергей – парень скрытный, прямо Штирлиц. Может полдня трепаться на отвлеченные темы, но что касается личного – информацию клещами не вытянешь.

– Ну и правильно, – резюмировала я. – Нет ничего хуже болтливого мужика.

– Вы были бы идеальной парой, – съязвила Крис. – Весь вечер смотрели друг на друга, как под гипнозом. Был момент, когда я подумала, что вас ожидает бурная ночь…

– Ты же сама орала на всю ивановскую про моего жениха, – напомнила я.

– Подумаешь, – мгновенно нашлась Крис, – настоящего мужика наличие соперника не остановит, даже наоборот, раззадорит.

– А вдруг он женат? – как всегда, предположила худшее Зайка.

– Он не женат, – сообщила Крис. – Вадик его паспорт видел в отделе кадров. Без печатей.

– Вот кто Штирлиц, – усмехнулась я.

Домой вернулась в растрепанных чувствах. Мысль о том, что скоро Зайка уедет и я, возможно, никогда больше ее не увижу, повергла в меланхолию. Эмиграция в начале девяностых воспринималась как маленькая смерть. Вроде где-то существует человек, но в ином измерении. Я думала, что научилась смотреть на смену людей и обстоятельств философски – одни уходят, другие приходят, развела жизнь с Алкой – встретилась Дашка, потом Зайка и Крис. Но Дашке я могла позвонить в любое время дня или ночи и проболтать пару часов. А как позвонишь на другую планету? Далекий и загадочный Израиль для меня не сильно отличался от Марса или Андромеды.

Дома дед с бабушкой, как обычно, смотрели телевизор и спорили. Показывали какого-то провинциального депутата, седоволосого мужика с лицом точно вытесанным из камня и таким же рубящим голосом. Он ругал почем зря нынешнюю власть за пустые прилавки, талоны, очереди, прогрессирующую инфляцию и раздутый чиновничий аппарат и обещал все изменить. Открыть границы, чтобы люди могли путешествовать и смотреть другие страны, как во всем цивилизованном мире, ликвидировать дефицит, упразднить талоны, укрепить падающий рубль, решить квартирный вопрос, отнять у работников аппарата черные «Волги», закрытые поликлиники и прочие привилегии. Пусть будут как все – ездить на метро и лечиться у районного терапевта.

– Ерунда все это, – морщился, отмахиваясь, Георгий. – Все обещать мастера, а как до дела дойдет – первый в черную «Волгу» залезет. Он сам вчерашний номенклатурщик – секретарь горкома.

– Он на троллейбусе в Думу ездит, – возражала бабушка. – Вчера по телевизору показывали.

– Значит, у него персональный троллейбус, – хмыкнул дед. – Получше любой «Волги».

– Там же людей показывали обыкновенных, которые вместе с ним ехали, – упрямилась бабушка.

– Кагэбэшники переодетые. Когда Верховный Совет выбирали, тоже говорили, простые люди придут к власти, будут интересы народа отстаивать. Ну и где эти простые люди? Вон морды какие нажрали в кремлевском буфете.

– Да ладно тебе, дед, – встряла я, – вроде разумный мужик этот Ельцин… Будет у нас, на конец, нормальное общество, без талонов и очередей. Путешествовать станем по всему миру… Разве плохо?

Как большинство молодых, я верила в демократию и реформы. Мне нравились перемены, взбаламутившие сонное болото восьмидесятых, я считала, что стоит немного потерпеть ради счастливого завтрашнего дня.