Круговой перекресток Гайворонская Елена
Ночью бабушке стало плохо, и мы вызвали скорую. Усталая врачиха сняла кардиограмму, послушала легкие, сурово отчитала нас за то, что тянули с лечением, и вынесла вердикт: двусторонняя пневмония. Срочно в больницу. Мама и папа уехали вместе с бабушкой в приемное отделение, а мы с Георгием остаток ночи играли в шахматы. У деда мелко дрожали руки и губы, я не видела его таким потерянным и беспомощным.
– Все будет хорошо, – успокаивала я.
– Конечно, – кивал он.
Мама вернулась утром усталая, потухшая, сообщила, что папа прямо из больницы поехал на работу, бабушка под капельницей, а нам остается надеяться, верить и ждать.
Полетели тоскливые дни. Мы с мамой по очереди ездили в больницу к бабушке. Когда я впервые переступила порог палаты на десять человек, меня едва не стошнило от едкого запаха медикаментов, смешанных с человеческим потом и испражнениями из невынесенных уток. Открытая форточка не спасала. Вместо спасительной прохлады в палату проникали удушливая гарь, грохот трамваев и жирные, зеленые, омерзительно гудящие мухи-помойщицы. На пятерых ходячих больных в палате приходилось такое же число лежачих. Вероятно, предполагалось, что пациенты должны обходиться своими силами и не напрягать по пустякам хмурую медсестру в непростиранном халате или полупьяную санитарку, выносившую судно за мятую трешку. Те лежачие, у которых трешек не оказалось, стыдливо ставили полные утки под кровати и терпеливо ожидали, когда уставшие от смрада посетители или ходячие соседки по палате вынесут испражнения. Периодически на этой почве вспыхивали конфликты.
Бабушка держалась молодцом. Она стойко переносила безрадостный больничный быт, капельницы, болезненные уколы, таблетки. Я подумала, что не выдержала бы в этом аду и двух дней. А она шутила, улыбалась, говорила, что почти здорова и выйдет к выходным. Врачи были менее оптимистичны. Несмотря на дефицитные заграничные лекарства, температура не падала, болезнь не отступала.
В белом халате, без которого не пускали посетителей, мама преображалась в сестру милосердия. Для каждого в палате у нее находилось доброе слово. Она выносила чужие полные судна, чтобы бабушка не вдыхала зловонных испарений. Кормила немощных пациенток с ложечки, массировала жуткие пролежни, даже ставила клизмы. Меня мутило при одной мысли о прикосновении к чужому, склизкому от пота, дряблому старушечьему телу. Максимум, на что я была способна, – сбегать в столовую за кипятком для чая или помочь в разгадывании кроссворда.
Тревоги последних дней вытеснили из головы волнения сердечные. Хотя я так и не забыла Сергея, и при одном воспоминании о нашей близости сердце начинало биться учащенно, кровь приливала к щекам, в животе разливалась теплая сладость. Несколько раз рука сама тянулась к трубке, но что-то останавливало. Что я скажу? Пожалуюсь на трудности? Зачем? Чем он сумеет помочь? Нечестно обрушивать на него проблемы. Я должна быть сильной, должна научиться справляться сама.
И тут позвонил Артем и сообщил, что вернулся. Честно говоря, было не до него. После обеда мама с Георгием уехали в больницу, я возилась с ужином. Успела порезать палец, помазать йодом. Палец щипало, я трясла рукой и громко чертыхалась, когда объявился Артем, заявил, что мне надо отвлечься, съездить куда-нибудь выпить, потанцевать. Я возразила, что для танцев момент неподходящий. Артем обиженно заметил, что соскучился и через двадцать минут будет у меня. Я кинула трубку, мельком глянула в зеркало, отметила, что надо бы переодеться и подкраситься, но вместо этого снова пошла на кухню. Артем прибыл через полчаса. Измотанная, растрепанная, с черными кругами под глазами, заклеенным пластырем пальцем, в вытянутой майке и стареньких трениках, я выглядела не комильфо – у моего бойфренда слегка вытянулось лицо.
– Не нравлюсь? – едко осведомилась я, пропуская его в квартиру.
– Ты мне любой нравишься! – спохватился Артем, вручил пестрые лилии, от приторного запаха которых у меня заболела голова. – Санька! Я соскучился! – Он прицелился в мои губы, но я подставила щеку. – А ты?
– Ужасно, – буркнула я. – Есть хочешь? Мясо с картошкой.
Артем повел носом и капризно объявил:
– По-моему, у тебя подгорело.
Я корпела на кухне два часа и почувствовала сильное желание послать Артема к черту или еще дальше. Но сдержалась:
– Возможно. Я неважно готовлю.
– Придется научиться, – заявил Артем. – Я люблю поесть.
– Завтра же запишусь на курсы кулинаров, – съязвила я, но Артем не понял иронии.
– Будет здорово, – одобрил он.
– Как съездил?
Артем кисло поморщился и сообщил, что отцовский бизнес – жуткий геморрой, сплошные проблемы. Может, ему заняться чем-нибудь другим?
– Чем, например? – поинтересовалась я.
– Ну, не знаю… – неопределенно пожал плечами Артем. – Придумаю что-нибудь…
– По-моему, тебе уже давно пора определиться, чем ты хочешь заниматься, – устало заметила я.
– Я хочу заниматься с тобой любовью! – Артем придвинулся, возбужденно блестя глазами, на тонких губах играла блуждающая улыбка. – Смотри, что я тебе привез! Ну-ка, примерь!
В моих руках оказался пакет, из которого выпорхнули ярко-красные шелковые бикини и топик, отделанный кружевами. Белье было красивым, эротичным, в меру вульгарным, в меру изысканным – каким и бывает дорогое белье, призванное вызвать стойкую эрекцию. Я вертела шелковые тряпочки и осознавала с необычайной ясностью, что больше не смогу пережить прикосновений Артема. Ни сейчас, ни завтра, никогда…
– Примерь… – Артем приблизился, сдавил ладонями мои бедра, я ощутила сладкий запах его одеколона, услышала тяжелое возбужденное дыхание.
Я должна все ему сказать. Сейчас.
– Я не могу, – запинаясь, пробормотала я. – У меня месячные…
– Это же здорово, – хрипло прошептал он, – не надо предохраняться. Ну, давай, я безумно соскучился… – Его ладони скользнули под футболку, больно сдавили грудь. Волна холодной злобы захлестнула меня изнутри. Он всегда думал только о себе.
– Прекрати! – крикнула я, отталкивая Артема. – Я не хочу, понятно? Моя бабушка в больнице, я смертельно устала за эти дни, у меня трещит голова, я не хочу сейчас заниматься сексом! Ты должен уважать мои желания!
– Твои желания?! – задохнулся Артем. – А как насчет моих?! У тебя вечно то понос, то золотуха! Бабушка, месячные, головная боль, усталость! Думаешь, я ничего не понимаю, не вижу?! Да ты просто фригидная!
Кровь ударила мне в виски, головная боль прекратилась как по волшебству. Оказывается, ссора действует лучше анальгина.
– Может, ты просто хреновый любовник?! – выпалила я.
– Другие не жаловались! – зло скривился Артем.
– Неужели? Ну, так ступай к этим другим!
Артем смешался, мгновение мы яростно смотрели друг другу в глаза.
– Ты не так поняла, я имел в виду до тебя! – оправдывался Артем.
– Если я фригидна, зачем ты хочешь на мне жениться?
– Меня это возбуждает, – неожиданно признался Артем. – Твоя холодность заводит больше любой порнухи, не знаю почему. Не все ли равно? Иди сюда…
Его глаза прищурились, потемнели, ноздри задергались, точно у зверя перед прыжком. Он схватил меня в охапку, повалил на диван.
– Отстань! – шипела я, брыкаясь. – Не трогай меня! Я не хочу! Убирайся! Придурок!
Но мое сопротивление его только распаляло. Он был сильнее, не зря проводил уйму времени в качалках.
– У меня есть другой! – крикнула я изо всех сил.
Хватка ослабла. Артем скатился с меня. Я вскочила. Он тупо смотрел на меня, силясь осознать услышанное.
– Что ты сказала?
– Я люблю другого мужчину. И я не фригидна. У нас был потрясающий секс.
– Зачем ты врешь? – переспросил Артем.
– Я не вру.
– И когда же ты успела? – Его лицо болезненно покривилось, и я снова почувствовала вину.
Я молчала под его пристальным леденеющим взглядом.
– Значит, вот как… – с расстановкой проговорил Артем. – А я ведь на самом деле верил, что ты меня любишь… Дурак… – Он криво усмехнулся, поднимаясь с кровати.
– Прости, – сказала я. – Я тоже так думала. Пока не встретила…
– И кто он?
– Какая разница? Мужчина.
– И чем же он лучше меня?
– Может, ничем. Но я люблю его. У нас с тобой все равно ничего бы не получилось. Мы слишком разные…
Его лицо исказилось болью и ненавистью.
– Сучка, – выдохнул он и, размахнувшись, ударил меня по щеке. Это было неожиданно, так что я не успела ни заслониться, ни отскочить. Хлесткая боль отбросила в сторону, я потеряла равновесие и, падая, ударилась головой о деревянный угол кровати. Бум! Я услышала стук собственного падающего тела, это была уже другая боль, тупая, оглушающая, потом – вспышка ослепительного света, а дальше будто сон наяву. Я видела крупные, потемневшие от времени паркетины пола, ножки стула, железную станину старенькой швейной машинки, ноги в тяжелых ботинках, спасительную щель между полом и кроватью, в которую я пыталась заползти, чтобы укрыться от волосатых склещенных пальцев, хватавших меня за ворот, сверкнувшее в солнечном блике стальное лезвие ножа, разрезавший воздух отчаянный детский крик…
Он склонился надо мной, черный человек из моих кошмаров, но я уже знала, что это был не сон. Я слышала грохот тела, падавшего на пол в двух шагах от меня, разжавшиеся пальцы, выпустившие нож, видела лицо с внезапно закатившимися зрачками и распахнутым ртом…
«Саша, Сашенька, иди сюда. Не бойся! Тебя никто не тронет!»
– Саня! Саня! Что с тобой?!
Артем тряс меня за плечо. Вид у него был испуганный, лицо бледное, губы прыгали, руки тряслись, как у алкаша.
– Прости, я не хотел, – повторял он. – Я тебя ударил… сам не знаю, как это вышло…
– Что произошло? – Я села на полу, потирая ушибленный затылок.
– Не знаю… У тебя глаза стали безумные, ты вся затряслась, что-то забормотала…
Бедный Артем, здорово я его напугала. Наверное, решил, что я сумасшедшая, и тысячу раз поблагодарил судьбу за то, что развязался со мной.
Потирая голову, я поднялась, сгребла попавшиеся на глаза красные шелковые тряпки, швырнула их Артему в лицо, медленно пошла на кухню, взяла нож с длинным лезвием и нацелила на обалдевшего Артема.
– Убирайся, – сказала я. – Или я тебя убью.
Два раза повторять не пришлось. Артем пулей выскочил из квартиры. Только топот раздался на лестнице и шум мотора под окном.
Я положила нож на место. Вернулась в комнату, глянула в зеркало. На щеке багровел синяк. Здорово. Я легла на кровать, закрыла голову руками. Не помню, сколько прошло времени. Сгустились сумерки. Мама с дедом вернулись из больницы.
– Как бабушка? – спросила я.
– Вроде лучше. Кажется, дело пошло на поправку. – Мама трижды сплюнула, чтобы не сглазить. – Ужин приготовила? Молодец.
– Мясо немного подгорело.
– Ерунда, – весело проговорила мама и осеклась. – Что у тебя с лицом?
– Мы с Артемом расстались.
– Он ударил тебя? – закричала мама. – Как он посмел, гаденыш?! Я сейчас позвоню его матери… – Она бросилась к телефону.
– Не надо. – Я выхватила трубку и положила обратно на рычажки.
– Надо ему просто морду набить, – захрипел дед. – Тот не мужик, кто на женщину руку поднял.
– Да пошел он к черту! – заорала я. – Мам, нам нужно серьезно поговорить.
Мама пристально на меня посмотрела, устало потерла лоб, закрыла плотнее дверь, чтобы дед не услышал.
– О чем ты хочешь поговорить?
– Я кое-что вспомнила. Мой сон не был вымыслом. Все было на самом деле. И тот человек, и то, как он гнался за мной с ножом… Я была совсем маленькой. Может, ты мне расскажешь, кто он и что с ним случилось?
У мамы задергалось побелевшее лицо. Но она сделала усилие и выговорила сдавленным голосом:
– Виктор Михайлов, твой настоящий отец.
Я хлопала глазами, услышанное не укладывалось в голове.
Мама достала носовой платок, промокнула глаза.
– Раньше мы жили в другом доме, в другом районе… Я росла полной, замкнутой девочкой с кучей комплексов. Меня никогда не считали красивой.
Среди родни как-то повелось с детства, что Клара – красавица, а я – так себе. Я не умела модно одеваться, не ходила на танцы, одноклассники воспринимали меня исключительно как безотказную простушку, у которой всегда можно списать математику или физику. А мне, как любой девушке, хотелось нравиться… И вот я встретила Виктора. Мне было семнадцать, ему двадцать семь… Отсидел за разбойное нападение и кражу. Он был первым, кто обратил на меня внимание. Рассказывал, что его осудили несправедливо, что мать умерла, пока был в тюрьме, отец погиб на фронте… Обычные байки заключенных, стремящихся вызвать жалость у наивных девочек… Но мне очень хотелось ему поверить, я безумно влюбилась… Забеременела. Конечно, родители были категорически против, и я ушла жить к нему – в комнату в коммуналке. Думала, все сложится хорошо, он начнет со мной новую жизнь, как обещал. Не вышло. Виктор любил выпить, а когда напивался, становился зверем. Крушил мебель, бил посуду, кидался с кулаками. Однажды я от него ушла. Витька пришел, в ногах валялся, умолял простить, обещал, что изменится. На какое-то время его хватило. А потом его дружок с зоны вернулся, и понеслось… Пьянки, скандалы, драки… Грозился, что, если я снова уйду, найдет и зарежет меня и ребенка. Я боялась. Он действительно был на многое способен. Но тебя он не трогал, ты была совсем крохой. До поры до времени. Однажды, ты уже начала ходить, а ходить ты начала рано, ты вообще была непоседой, Виктор пришел с работы вроде спокойный, я отправилась в ванную стирать… И вдруг услышала твой крик… Такой страшный… Я бросилась в комнату. Пока я была в ванной, Виктор достал бутылку водки, хлеб, колбасу, а ты пробегала мимо стола, споткнулась, схватилась за скатерть, дернула, бутылка упала и разбилась… Тогда он схватил нож и бросился за тобой… Ты забралась под кровать… Я увидела, что он стоит на четвереньках перед кроватью, в левой руке сжимает нож, правой пытается вытащить тебя, а ты все кричишь… У нас был старый утюг, газовый, очень тяжелый, он-то мне и попался… Я ударила им Виктора по голове. Он упал без сознания. Когда пришел в себя, никому ничего не рассказал… Я забрала тебя и ушла. Больше Витька меня не преследовал… Потом его прирезали в пьяной драке…
А в тот вечер я с трудом выманила тебя из-под кровати. Тебя трясло, к ночи поднялась температура… На другой день ты ничего не смогла вспомнить. Врачи сказали, что это шок, что память постепенно восстановится. Она восстановилась, но очень странно. Ты совершенно не помнила Виктора. Ни лица, ни имени, ни того, что было с ним связано. Когда тебя спрашивали про папу, ты хлопала глазенками, пожимала плечами и говорила: «Я не знаю»… И мы решили, что так Бог распорядился, чтобы мы смогли начать новую жизнь с белого листа. Поменяли квартиру. Я встретила Павла, он тебя удочерил. А то, что мы официально расписались уже после твоего рождения, кому какое дело. Все получилось бы, если бы не твои сны…
– Странно то, что никто из родни не проговорился, – удивилась я. – Особенно Клара с ее поганым языком.
– У каждого свой скелет в шкафу, – горестно усмехнулась мама, – многим есть что скрывать… У Клары был женатый любовник, про которого я знала. А Федечка… Несмотря на его скверный характер и пьяные выходки, в нем всегда оставалось место для странного благородства… Он живет по законам собственного ни на что не похожего кодекса чести… если он дал слово молчать, не проговорится даже под пыткой… – Мама улыбнулась белыми губами. – Мне его жаль. Иногда я смотрю на него и представляю – красивого, избалованного, вспыльчивого, офицером императорского полка лет этак сто назад… Он словно заблудился во времени и никак не найдет дорогу домой… Пожалуй, он последний из рода настоящих Соколовых. После него никого не останется…
– Зря ты скрывала это от меня.
– Я не знала, как сказать. Сначала ты была слишком мала, потом так неожиданно повзрослела… И Павел боялся, что ты станешь меньше его любить, когда узнаешь, что он не родной отец.
– Не родной? – Я закусила губу. Хотелось плакать, но слез не было – что-то выкипело внутри. – Да он лучший отец на свете!..
Я посмотрела за окно. На небо взгромоздилась огромная луна, ночь была на удивление светлой. Теперь я знала все. Требовалось только научиться жить с новым знанием. Я знала, кто может мне в этом помочь, если только еще не поздно… Так чего я жду?
Я бросилась к шкафу, выхватила джинсы, первый попавшийся под руку джемпер.
– Саня, куда ты?! – вскрикнула мама, бросаясь ко мне.
– Не волнуйся. Мне надо уйти. Надеюсь, теперь у меня все будет хорошо.
– Поедешь к своему новому знакомому?
– Да.
– Саня, может, не надо! – взмолилась мама. – Не повторяй моих ошибок! Ты же совсем его не знаешь!
– Вот и узнаю. Мам, пойми, наконец, твой опыт – он только твой, а у меня будет свой собственный. Я уже чуть не сделала самую большую ошибку, согласившись выйти за Артема. Мы бы только испортили друг другу жизнь.
Мама комкала в руках смятый платок, по щеке медленно катилась слеза, она силилась улыбнуться.
– И откуда в тебе столько силы? С виду тростиночка… Тоненькая, хрупкая, прозрачная, кажется: тронешь – сломаешь. Господи, как он посмел поднять на тебя руку?
– Потому что он не мужик, а дерьмо в глянцевой упаковке. Да и я тоже хороша… Красивой жизни захотелось… Счастье, что все случилось сейчас…
– Саня, прости меня…
– Перестань. – Я поцеловала ее в теплую щеку, волосы еще хранили больничный запах. – Мне не за что тебя прощать. Если я сегодня не приеду, значит, у меня все отлично. Я позвоню. И скажи папе, что я его очень люблю.
– Взрослая совсем… – вздохнула мама, – а я только сейчас это осознала… Как же ты быстро выросла…
Любовь
Когда я подошла к квартире Сергея, вдруг почувствовала робость. Подносила руку к звонку и снова отдергивала… Сергей отворил сразу, будто ждал под дверью. Чуть осунувшийся, небритый, в простой футболке и старых протертых джинсах, домашний, бесконечно родной… При виде него у меня сжалось сердце и перехватило дыхание, так что в первую секунду я не могла произнести ни слова. Только стояла столбом и смотрела на него, а он на меня, и в его глазах таяла бесконечная нежность. А потом его лицо озарилось недоверчивой счастливой улыбкой.
– Саня… Сашенька… Радость моя… Я ждал, я знал, нет, я надеялся, что ты вернешься…
Мои ноги подкосились, и я упала ему на грудь. Сергей подхватил меня на руки, отнес в комнату, усадил на диван, осыпал поцелуями лицо, волосы, руки… И тут слезы хлынули из моих глаз. Я плакала навзрыд на груди лучшего в мире мужчины, понимала, что это глупо, и никак не могла остановиться. А он гладил меня по голове, как ребенка, и сбивчиво, жарко шептал ласковые слова. Когда я смогла говорить, рассказала ему все от начала до конца: про Артема, про бабушкину болезнь, про свои кошмары и неожиданно открывшуюся правду о моем рождении. Когда я выговорилась и замолчала, стало так тихо, что было слышно, как за стеной у соседей бьют часы. Сергей взял мое лицо в ладони, в его взгляде было столько участия и нежности, что я едва не заревела снова.
– Все позади, – сказал он твердо. – Больше тебя никто не обидит, я не позволю, ты мне веришь?
Я кивнула. Впервые в жизни я верила и не боялась.
Он прижал меня к себе:
– Я люблю тебя. Больше никуда тебя не отпущу…
– Я никуда не уйду. Я тоже люблю тебя.
– Правда?
– Правда. Я была будто заморожена, боялась полюбить, потому что постоянно чувствовала страх… И вот теперь все закончилось. Если я нужна тебе такая…
– Ты нужна мне, – перебил Сергей. – Ты очень мне нужна. Мне без тебя нечем дышать.
Счастье… Абсолютное, безмолвное, безмятежное, настоящее… У него глаза цвета крепкого кофе, голос нежный и страстный, шепчущий твое имя, и еще – терпкий запах разгоряченных, сладко содрогающихся тел… В нем нет небоскребов и «мерседесов», яркого света, громкой музыки, тусовок, шуршащих купюр… Нет ни правил, ни морали, ни приличий, ни стеснения… Есть только двое, я и он, и наш мир, в котором можно все, что доставляет наслаждение…
День встретил робким лучом, пытавшимся проникнуть в наш мир сквозь темные шторы. Я приподнялась на локте и смотрела на умиротворенное лицо спящего Сережки. Сходящиеся к переносице лохматые брови, резковатые скулы, воспаленные от поцелуев губы, ресницы – длинные, черные, изогнутые, трепещущие поверх щек, зачем мужику такие ресницы?! Не удержалась и легонько дотронулась пальцем. Сережка приоткрыл глаза, радостно улыбнулся:
– Доброе утро… Как спалось?
– Прекрасно…
– Санька… Я тебя обожаю… – Сережка склонился надо мной, поцеловал губы, шею, родинку на груди, кончиком языка дотронулся до мигом заострившегося соска, и горячая сладкая истома вновь овладела мной…
– Что ты делаешь? – прошептала я. – Перестань, ты просто маньяк…
Но мои пальцы уже впились в его шевелюру, и мои чресла устремились навстречу его жадной упругой плоти, вскоре мы оба взмыли к небесам, и наш мирок огласился музыкой хриплых стонов.
– Мы должны вылезти из постели, хотя бы для того, чтобы не умереть с голоду, – сказала я, когда мы оба вернулись на грешную землю.
– Проголодалась? – озаботился Сергей.
– Вообще-то да. Голодная как волк. Могу тебя проглотить.
– Не ешь меня, – взмолился Сережка. – Я тебе еще пригожусь.
– Я умею делать яичницу. Это одно из немногих блюд моего исполнения, которые можно есть. Мои кулинарные таланты стремятся к нулю.
– Ерунда, – убежденно сказал Сергей. – У тебя полно других талантов. Кстати, сам я неплохо готовлю.
– Ну да? – изумилась я. – И как тебе удается?
– Жизнь заставила, – рассмеялся Сережка. – С семнадцати лет живу один. Как уехал поступать в институт, получил общагу… И прощайте, мамины супчики. Сегодня ты моя дорогая гостья, отдыхай.
Когда я, закутавшись в большое полосатое полотенце, вышла из душа, квартира наполнилась ароматом свежесваренного кофе. Сережка колдовал над плитой, натирал сыр на терке.
– Нет, я не могу сидеть без дела, – сказала я. – Давай хотя бы посуду помою.
– Идет.
Кулинар из Сережки и впрямь оказался отменный. Мы поглощали воздушный омлет с сыром, пили кофе, у меня возникло странное чувство, будто я обрела то, что долго искала, и моя мятежная душа может, наконец, успокоиться. Я невольно улыбнулась этой мысли.
– Тебе хорошо? – спросил Сергей.
– Да, очень… Жаль, что я не встретила тебя раньше…
– Раньше?
– Раньше Артема… Сейчас мне бы так хотелось, чтобы ты был моим первым мужчиной… Какая я была дура, что поторопилась…
– Я и так первый, – убежденно сказал Сергей. – Первый мужчина, доставивший тебе удовольствие. А все остальное не считается.
– А я тогда какая? – иронизировала я.
– Тоже первая. Первая женщина, которую я полюбил. Я хочу, чтобы ты оставалась первой и последней. Санька…
– Что?
– Выходи за меня замуж…
Сердце мое заколотилось как безумное, все внутри затрепетало, где-то пронзительно и нежно запели невидимые скрипки. Мои губы задрожали, горло перехватило, я сидела, не в силах вымолвить ни слова, только улыбалась, как последняя дура.
– Конечно, я не богат, у меня нет автомобиля, и живу на съеме… Но это временно. Я многого добьюсь, поверь… Мы обязательно заберемся на свой небоскреб.
Я закрыла ладонью его губы.
– Не надо… Все это не важно. Есть ты и я – вот главное.
В субботу я пригласила Сережку на чай. Предлогом был привезенный папой из Харькова огромный киевский торт, но все прекрасно понимали настоящую цель визита. Сережка облачился в подобранную и тщательно выглаженную мной рубашку, вместе мы выбрали букет для мамы, а проныра Вадик помог с коньяком для папы.
– Волнуюсь, как перед вступительными экзаменами, – бормотал Сергей, отирая взмокший лоб.
– Перестань. Они обычные люди. Простые, без заморочек.
– А если я им не понравлюсь?
– Понравишься.
– А если нет?
– Достаточно того, что ты нравишься мне, – решительно объявила я. – Расслабься, трусишка. Завтра я к тебе перееду.
– Санька! – воскликнул Сергей, подхватил меня на руки и закружил по комнате.
Мы сидели за столом, пили чай. Мама держалась настороженно. Папа заметно нервничал. Сергей рассказал о семье, работе в НИИ, совместном проекте с канадцами, зарплате и премиях, предстоящей защите кандидатской, после которой надеялся на повышение.
– А какие, позвольте узнать, у вас планы относительно Сани?
Я завела глаза к потолку. Началось. Напрасно я толкала маму ногой под столом: мама, упрямо сдвинув брови, демонстративно не замечала моих посылов. Какого черта она не допрашивала Артема? Потому что он был мальчиком из знакомой, к тому же обеспеченной семьи? Я ерзала по стулу, словно сидела на острой кнопке.
– Самые серьезные, – сказал Сергей и положил руку поверх моего запястья. – Я люблю Сашу и сделал ей предложение.
– Гмм, – прокашлялся папа, переглянулся с мамой.
– А вам не кажется, что это чересчур поспешное решение? – неестественно тонким голосом произнесла мама.
– Мы поживем некоторое время вместе, – объявила я. – Если все сложится, поженимся.
– А жить здесь планируете? – уточнила мама. – Сергей, вы, кажется, в общежитии?
– Мы хотим жить отдельно, – ответила я. – Пока поснимаем.
– Я стою в очереди на квартиру, – пояснил Сергей. – У нас строят дома для сотрудников. Конечно, это не Москва, но ближнее Подмосковье. Место чудесное – на берегу озера, а сразу за ним лес. Один дом уже заселили, скоро построят второй. Я в начале списка.
– Неплохо, – одобряюще кивнул папа. – Ну, снимем пробу с коньяка…
С прогулки вернулся дед с кипой свежих газет под мышкой, прищурившись, спросил:
– В шахматы играешь?
– Немного.
– Партию?
– Можно, – охотно согласился Сергей.
Они ушли в комнату, оттуда доносились приглушенные голоса.
– Не верю я этим новоявленным демократам, – говорил дед. – Жулики они. Вот увидишь: последнее разграбят.
– Все равно надо что-то делать, – отвечал Сергей. – Нельзя постоянно отгораживаться от мира, жить в эпохе дефицита…
Через сорок минут стороны согласились на ничью.
– Хорошо играет, – удовлетворенно отметил дед. – Молодец. Наконец настоящего мужика привела, а не пацана сопливого…
– Главный тест ты прошел, – смеясь, шепнула я Сергею.
– Немного поддался, – признался он. – Я же кандидат в мастера.
За последние дни бабушка сильно осунулась, похудела, некогда округлые румяные щеки побелели и ввалились. Но уверяла, что чувствует себя гораздо лучше.
– Знаешь, – сказала я, – мы с Артемом расстались. Я полюбила другого.
И приготовилась к охам и стенаниям, но бабушка только кивнула и спокойно проговорила:
– Мама рассказывала. Что ж, тебе виднее. Выглядишь счастливой.
– Я счастлива, – призналась я. – Мне хорошо, как никогда… Сережка такой замечательный… Тебе он понравится.
– В добрый час, – сказала бабушка и зачем-то перекрестила мне лоб.
Я вернулась домой, собрала часть вещей в сумку. Мне предстояла последняя ночь на своей старой кровати. Последняя ночь перед началом новой, счастливой жизни.
Телефонный звонок разбудил в шесть утра. С трудом продрав глаза, приготовилась разразиться бранью в адрес «ранней пташки», взяла трубку.
– Вас беспокоят из пятьдесят первой больницы, – отчеканил бесчувственный, как автомат, женский голос. – Соколова Евдокия Степановна кем вам доводится?
– Бабушкой, – пробормотала я, ощутив неприятный холодок.
– Час назад она скончалась от остановки сердца.
Memento mori
Я сидела на опустевшей кухне. Тупо смотрела на уголок между плитой и мойкой, где обычно хлопотала бабушка, и никак не могла поверить, что больше она никогда не зайдет в эту дверь, не загремит кастрюлями, не заворчит привычно. Ее синий в белый горошек фартук еще висел на крючке, пара стоптанных туфель притаилась в прихожей, а из платяного шкафа не выветрился горьковатый запах простеньких духов. Все по-прежнему. Так же чирикают за окном воробьи, мерно капает подтекающий кран, где-то работает радио. Ничто не изменилось в мире, только Евдокии Соколовой в нем больше не было. Я обижалась на нее, мы ссорились, я даже кричала, я бывала не права… Я не помню, когда последний раз говорила ей, что люблю, и говорила ли это вообще когда-нибудь. Не знаю почему. Почему подчас обидные слова проще выплеснуть наружу, выплюнуть, как жвачку, а добрые прячутся глубоко внутри и прорываются лишь в самые трудные минуты, порой когда слишком поздно? Почему не наоборот? Я уронила голову на руки от сознания невозможности ничего изменить. Но тотчас сказала себе, что должна взять себя в руки и быть сильной ради мамы и Георгия.
Через две недели после похорон объявилась тетя Соня. Мы сообщали ей о бабушкиной смерти, она долго охала в трубку, но на похороны не приехала. Зато теперь загорелась желанием помянуть усопшую подругу. Я вдруг вспомнила все бесчисленные приглашения и спросила:
– Тетя Соня, у мамы сейчас очень тяжелый период. Можно она у вас немного погостит? Ей необходимо отвлечься. Вы говорили, у вас большой дом, рядом река…
На том конце провода возникла напряженная тишина. А потом трубка разразилась плачущими интонациями:
Читать бесплатно другие книги:
