Рефлекс убийцы Обухова Оксана
— Спасибо, Анечка, я подожду, пока немножечко остынет, — сказала громко. Авось муровские ребята уже скумекали: время терпит, ждет. Не упустите Сашу, парни, не дайте ему сигнал подать!
Анна составила на поднос посуду, поманила бабушку за собой…
До комнаты шла, как гейша на чайной церемонии: каждое движение значительно, в глазах ожидание удовольствия.
Жуткая картина. Палач и жертва. Паучиха с ядовитым жалом и опрометчивая муха. Барахтаться и не пытается…
Гостья безропотно уселась в кресло, заторможенно глядела, как бережно и медленно льется из заварочного чайника зеленовато-желтая жидкость…
Мелькнула мысль: а наверное, этот изящный белоснежный чайник с золотистой каймой из собственного дома привезла. И надеется с собой забрать — на память.
Надежда Прохоровна как воочию увидела Анечку, пьющую вечерами чай из этого чайника: глаза полузакрыты, раздутые ноздри впитывают аромат, которого давно и нет в помине, но нервы продолжает щекотать…
— Попробуйте чай, Надежда Прохоровна, — с пробирающей до костей настойчивостью проговорила убийца. — Попробуйте.
Терпение у Лукреции закончилось.
Крылья носа, лоб заблестели от невидимой испарины, она провела по вспухшим губам кончиком острого розового языка…
Вот так же Толя Субботин — алкоголик матерущий — из тридцать четвертой квартиры на дне рождения у бабы Нади сидел… Пришел незваным, сел напротив и смотрел. То на именинницу, то на стакан, то на именинницу, то на стакан. Руки трясущиеся между колен зажал — ждал, пока приглашенные гости чинно тарелочки закуской наполнят… Потом не выдержал, схватил стакан — будь здрава, Надежда Прохоровна! — и одним глотком опустошил.
Отпустило мужика…
Лукреция сейчас напоминала запойного Субботина. Ее отпустит только после того, как гостья выпьет чаю и замертво под кресло свалится. Девчонку как от жесточайшего похмелья корежило…
Надежда Прохоровна посмотрела на стол: вазочка с вареньем, россыпь конфет в пиале… Может, карамельку надкусить пока?.. Вроде бы обертка магазинная, не раскрученная…
Но Суворин крепко-накрепко предупреждал: «Не вздумайте ничего попробовать в этой квартире, Надежда Прохоровна! Даже если Лукреция на ваших глазах разрежет яблоко напополам и одну часть съест — не пробуйте даже кусочка! Если она выпьет чаю вместе с вами и даже из вашей же чашки — не прикасайтесь! Она способна приготовить два состава — яд и противоядие. Вы выпьете и к праотцам отправитесь, а у нее даже поноса не случится! Если она предложит вам „свежее“ полотенце — не вытирайте руки после мытья…»
Много чего говорил подполковник, отправляя бабу Надю «на задание». Готовил.
Он только не предусмотрел, что время тянуть придется. Пятнадцать минут уже прошли, и, может быть, сейчас возле подъезда скручивают крепкие парни в бронежилетах руки Саше Баранкину… рот рукавицей зажимают, чтоб не крикнул, сигнала не подал…
А может быть, и нет.
— Пейте чай, Надежда Прохоровна, он аромат совсем теряет…
Лукреция схватила чашку со стола, принюхалась, глотнула, блаженно закатила глаза…
— Попробуйте…
Надежда Прохоровна медленно дотянулась до чашки. Взяла ее в руки…
В глазах Лукреции застыло жадное, томительное ожидание!
…Жизнь прожита. Хорошая. Наполненная.
Деток не родила и не вырастила… На могилку к Васе так и не собралась… На детишек Насти и Алеши не успела порадоваться…
Весна скоро… птички прилетят… цветочки распустятся… Интересно, купят ли Алеша и Настя ту дачу возле речки?..
Надежда Прохоровна медленно поднесла чашку к губам…
Что старой бабке о шкуре собственной тревожиться? Эта мерзавка молодых ребят в могилы укладывает! Такую дрянь надо накрепко останавливать!
За прожитую жизнь не цепляться…
Но почему-то больше всего было жальче, что не испытает еще раз того невероятного ощущения, что дают первые теплые дни весны — дождалась… Еще раз весна, еще одно лето, посиделки с подружками на прогретой лавочке под тополиным пухом, разговоры до самого вечера — тепло…
Надежда Прохоровна уже дотронулась верхней губой до радужной пленки остывшего чая…
И в этот момент по квартире пронесся громовой раскат входного звонка.
А может быть, и не громовой.
Но эффект получился как в грозу, когда над самой головой полыхнет и сразу грохнет!
Лицо Лукреции поначалу гневно вытянулось — как кто-то посмел мешать! как кто-то осмелился — в такой момент! — нажать на кнопку перед дверью!
Она вскочила на ноги, повелительно провела ладонью над столом, приказывая жертве не торопиться, оставить удовольствие до ее возвращения, и быстро вышла из комнаты.
Бережно держа чашку помертвелыми пальцами — не расплескать бы! — Надежда Прохоровна суматошно засновала глазами по комнате: «Куда? Куда эту дрянь перелить?!» Ведь как оно повернется — бабушка надвое сказала, Лукреция дверь не торопится открывать…
— Вам кого? — доносился голос Анны из прихожей.
Не Баранкин. И не спецназ.
Надежда Прохоровна стремительно поднялась из кресла, подскочила к широкой керамической вазе на тумбочке и быстро выплеснула туда содержимое чашки.
В два шага вернулась к столику — туда, наверное, были направлены микрофоны и камеры, на место действия, — и быстро зашептала:
— Ждите! Ждите! Сейчас приедет Баранкин, не упустите Сашу! — Повернулась к креслу, посмотрела на него. — А я пока бабушку при смерти поизображаю. Пусть думает, неудачный составчик нынче получился… Не крепкий.
— А мне наплевать, что вы сантехник! — неслось от входной двери. — Я вас не вызывала! У меня все сухо!
Из-за двери, видимо, что-то ответили…
— Да пошли вы к черту вместе с вашим управляющим! Все!
Надежда Прохоровна как подкошенная рухнула в кресло, схватила опустошенную чашку…
Разозленная Лукреция вернулась в комнату — оторвали в такой момент! на самом интересном! — посмотрела на бабушку Надю с пустой чашкой в руках…
— Вы уже выпили?! — Чистейшей воды детская обида отразилась на лице убийцы. Досада, злость на идиота сантехника уступили место такому искреннему разочарованию, что показалось, вот-вот отравительница расплачется!
Но длилось это недолго. Лукреция взяла себя в руки. Почему-то оглянулась на полупустую книжную полку, вскинула брови, о чем-то раздумывая, и села напротив Надежды Прохоровны.
Расслабилась.
Мягкая, добрая улыбка заскользила по губам… Ноздри чуть выгнулись…
Надежда Прохоровна подумала, что отравительница ждет от нее какой-то реакции на изготовленное снадобье.
Вздохнула тяжко:
— Что-то… шибко… топят у тебя, Анечка…
— Жарко? — сердобольно, наклоняясь вперед, исследуя лицо жертвы, спросила ненормальная девчонка.
— Да…
— А руки вялые и ледяные?..
— Вя…
Надежда Прохоровна получила от убийцы подсказку. Оборвала, не договорила слово… Покряхтела, словно в горле запершило… Руки плетями вдоль тела опустила…
Лукреция смотрела на нее во все глаза. Совсем как алкоголик Субботин зажала руки между колен, просила взглядом продолжения.
— А… А… А-ня… — выговорила Надежда Прохоровна.
— Наступает паралич лицевых мышц и мышц гортани, — спокойно констатировала убийца. — Дышите еще нормально?
Надежде Прохоровне совершенно не пришлось изображать ужас, появившийся в глазах. Девчонка вызывала его непритворно: сидела и, не отрывая убийственно заинтересованных глаз, разглядывала гостью.
Так злые дети смотрят на искалеченную муху с оторванными крылышками и ждут: что будет? как долго продолжит муха трепыхаться, барахтаться, не понимать?.Глаза — пустые. Жадные. Не наполненные настоящей жизнью.
Жуть.
— Вообще-то, по моим расчетам, агония должна продолжаться не менее пятнадцати минул, — пробормотала Аня, взглянув на изящные наручные часики… Посмотрела на бабу Надю и улыбнулась. — А знаете… Я вам, честное слово, немного завидую. — Облизала губы. — Жаль, что вы не можете рассказать, что сейчас чувствуете. Вам больно? — напряженно всмотрелась в зрачки жертвы. — Странно. Если вам больно, попробуйте мигнуть верхними веками, они еще способны двигаться…
Под заинтересованным взглядом убийцы на бабу Надю напала настоящая оторопь. Она чуть-чуть вдавилась в кресло, как будто бы пытаясь совершить последнее движение, отпрянула…
— Очень интересно, — пробормотала Анна. Схватила руку бабушки, пощупала пульс. — Очень странно… Жаль, Надежда Прохоровна, что вы ничего не можете мне ответить… Я бы не хотела, чтобы вам было больно… — Уловила интерес в «мертвеющих» глазах, усмехнулась, села прямо, закинув нога на ногу… — Не верите? — Усмехнулась. — Когда-нибудь, Надежда Прохоровна, я тоже уйду. Не дряхлой, не рыхлой, не вонючей… Я придумаю для себя нечто особенное, эксклюзивное… и испытаю все-все-все, что сейчас испытываете вы, — медленный, сознательный уход. Красиво, правда? Нет? Вы так не думаете?.. Зря. Я окружу себя цветами, надену лучшие одежды…. — Лукреция разговаривала сама с собой. Взгляд ее отпустил бабушку, заскользил по шторам. — Я проведу лучшую ночь в своей жизни! И уйду под утро… В цветах и ароматах… — Девушка вернула взгляд на Надежду Прохоровну, нахмурилась. — Не хотелось бы ошибиться, не хотелось бы испытывать боли…
Надежда Прохоровна поняла, что Суворин, говоря «злодейка превратила Москву в один огромный полигон по испытанию отравляющих веществ», был прав. Сегодня Махлакова проверяла на старенькой бабушке яд, которым, возможно, хотела воспользоваться сама…
Не скоро. Не завтра, не послезавтра, а долгие, долгие годы спустя.
И обязательно — без боли. С чистым сознанием, впитывая каждую минуту агонии…
Чудовище.
— …Ничего личного, Надежда Прохоровна, — болтала меж тем убийца. — Встретите на небесах Мишку Богрова, отвесьте ему затрещину. Если бы не он, кормили бы сейчас подвальных кошек минтаем и в ус не дули. Это он — остолоп! — сломал такой сценарий. — Лукреция снова села на край дивана, приблизила к Надежде Прохоровне сумасшедше посверкивающие глаза. — Представьте. «Мельниково». Одно убийство и одно самоубийство одним и тем же медицинским препаратом… — Отодвинулась немного. — Никто бы и в голову не взял подозревать меня — Мишка отравил Бяку и сам к праотцам отправился! В эту версию поверили бы все! Бяка его достала! «Ах, Мишенька, садись со мной, — засюсюкала противно, изображая Разольскую, — поговорим об Инночке, повспоминаем…» Два года Мишку знать не хотела, потом — простила!.. — Фыркнула. — Нужно ему такое прощение… Старая дура ни минуты покоя ему не давала, заставляла вину ощущать…
Надежда Прохоровна на самом деле представила картину, описываемую Лукрецией. Если бы в тот день, утром, в номерах отеля «Мельниково» нашли два трупа, никто бы не стал сомневаться в версии: Богров, которого Генриетта и вправду достала, устал терпеть ее разговоры, ее назойливость, и как только та снова заставила сеть рядом с собой — отравил Разольскую, потом покончил с жизнью. (Уж Анна бы придумала, как напоить пьяного соучастника порцией лекарства для сердечников!) Дело закрыли бы за смертью подозреваемого, о Лукреции не вспомнил бы никто, включая подполковника Суворина: не ее почерк, не ее обычный препарат.
— Такой план из-за этого остолопа рухнул! — продолжала негодовать отравительница. — Блеск! Интрига! Холдинг еще не продан, все акции Бяки делятся между совладельцами. — Посмотрела на бабушку, догадалась, что та не в силах оценить всю грандиозность рухнувшего плана, и взялась объяснять: — Вот представьте. Вы с друзьями испекли пирог. Разделили его на дольки, одну решили продать и, разумеется, не по совокупной цене масла, муки, яиц, начинки, как для себя. Цена вынесенного на торги куска пирога возрастает многократно в зависимости от рынка. Понимаете? Съесть кусок в дружеском коллективе — дешево, вынести его на торги — жалко. Все еще не наелись. Самим хочется. Оставшийся кусок нельзя выносить из дома, Надежда Прохоровна, его надо съедать на месте между своими. Как только пирог вынесен из дома, то есть холдинг продан, чужой кусок достижим. У него появляются другие хозяева.
Анна накрутила на палец длинный светлый локон, подергала:
— Как жаль… У Бяки остался ее кусок… Так и сдохнет не проглотив… не поделившись… Ну да ничего. — Улыбнулась лучезарно. — Этой стерве Аделаиде он тоже не достанется. Генриетта передумала оставлять все Богдану… — Посмотрела на Надежду Прохоровну, нахмурилась слегка. — А как вы думаете, Мишка случайно кофейные чашки с ядом перепутал… или в последний момент греха испугался?.. — Усмехнулась чуть жестко, чуть брезгливо, жалостливо. — Остолоп. Мужчины вообще все остолопы… Вы не находите?.. Гордятся, пыжатся… Да стоит пару слов сказать — «милый, ты лучше всех» да афродизиака в кока-колу добавить… — орел! Крыльями машет, башкой крутит… — Фыркнула. — Этот тоже пыжился. А как до дела дошло — «прости, Шакира»…
Махлакова лукаво прищурилась, закусила губу:
— А знаете, Надежда Прохоровна, оказывается — приятно. Найти такого собеседника, поговорить обо всем без утайки, без прикрас — как есть. Наизнанку вывернуться. Вы ведь не расскажете никому, правда?.. — Умоляюще, ерничая, сложила ладони лодочкой перед грудью. — Вы ведь сохраните мою тайну?.. Не предадите Аню?..
Засмеялась самодовольно:
— Не предадите! Нет. Все унесете с собой. — Снова села близко-близко к «умирающей» бабушке, заглянула в глаза. — А хотите, я расскажу вам, как все начиналось?.. Хотите? Может быть, вы думаете, я порочная такая? Мерзавка, да?..
Лицо Шакиры исказила горестная гримаса.
— Я их всех ненавижу. Знаете, какая у меня в школе кличка была?.. Плоскодонка. Анька Плоскодонка! Они все уже вымя третьего размера отрастили, а я — Плоскодонка!..
Старое прозвище нынешняя Лукреция буквально выплевывала, с капельками слюны, с шипением, с брезгливостью… Несколько минут пыхтела, вспоминая школьные обиды. Надежда Прохоровна очень хорошо представила издевательства неумных одноклассников…
Не повезло девчонке со школой. Поди, не самая простая девочка была, и школа наверняка престижная…
А вон как вышло. Плоскодонка. С уроков физкультуры сбегала, компоты в портфели пышногрудых одноклассниц выплескивала…
— …А знаете, чем все закончилось? Встретила я мужа Таньки Грушиной, уложила в койку, тот о буферах родимой супруги и не вспомнил! Мои ноги целовал, о свиданиях молил… Грушина к тому времени растолстела, как племенная корова, Гайский к ней неделями не прикасался!
Фамилия Гайский всколыхнула память Надежды Прохоровны. Оказывается, второй жертвой Лукреции был муж бывшей одноклассницы.
Может быть, и остальные жертвы глубоко привязаны к ней скрытыми ниточками?..
Хорошо бы подольше поболтала. Глядишь, во всех остальных убийствах перед камерами как на духу признается…
Интересно только, почему она, ненавидя женщин с пышными формами, мужиков-то убивала?..
Лукреция резко встала на ноги, прошла к серванту, где за дверцей прятались коньяки и виски, плеснула себе немного из бутылки с пятью звездами…
Повращала коньяк по стенкам пузатого бокала, принюхалась, все так же не отрывая глаз от «умирающей» старушки…
— Я не более порочна, чем они все, — сказала уверенно. — Я просто более храбрая. Все вообще как шутка начиналось…
Анна села теперь в противоположное кресло, перекинула ноги через подлокотник и, продолжая наслаждаться ароматом коньяка, продолжила рассказ:
— Приехал Федька из Лондона. Богатый, важный, женатый… Смешно. Кисель любил. Я вспомнила, как один кент говорил, что им в армии в кисель бром добавляли, чтобы по девкам не бегали… — Прыснула. Прямо в бокал с коньяком. — Вы не представляете, как было весело! Федька жену из Англии ждет, неделю грамотно питается — готов наследника делать… — Снова прыснула. — А у самого — «на полшестого». Вы не представляете, Надежда Прохоровна, какая умора была! Вайолет с зеленым лицом, Федька бледный, перед иконой клянется, что по девкам не шастал…
Анна повернулась в кресле, так потянувшись всем телом к Надежде Прохоровне, что той показалось, сейчас не удержится — на пол свалится.
Но физическая форма у девочки приличная была, висела долго, пока, хихикая, докладывала о первых экспериментах с химическими веществами:
— А тут я под боком! — мотнула бокалом. — Молодая, красивая, всегда с афродизиаком наготове. — Словно умирая от смеха, закатила глаза. — Вы не представляете, что было! Жена приезжает, у Федьки «полшестого», Анечка по дому в маечке гуляет — мужика прет, как дикого бизона! Он чуть не чокнулся — что происходит?! На Вайолет никакой реакции, на меня реакции — в полный рост! А все почему? — Анна, выпрямившись, значительно подняла вверх указательный палец. — А потому, что вся наша жизнь — это химия, биохимия и рефлексы. И большие титьки тоже вызывают сексуальное желание совершенно рефлекторно — эта женщина способна вскормить потомство.
В глазах убийцы мелькнула настоящая грусть.
Как в школе девочку-то затуркали! До сих пор на населении отыгрывается!
Но жалеть ее было не за что. Всяких женщин повидала Надежда Прохоровна: колченогих бедняжек, горбатеньких… И никто из них за глупые насмешки не мстил. Самой доброй на памяти Нади Губкиной была тетя Зина, которой еще на войне половину лица осколком мины снесло…
А эта? «Нашутившись» с бромом и африканскими снадобьями, отправилась людей убивать.
Лукреция печально оглядела когда-то могучую грудь Надежды Прохоровны, вздохнула:
— И все-таки противно. Несмотря на все рефлексы. Стоит только вымя нацепить, кобели в очередь становятся…
Понятно. Надежда Прохоровна вспомнила, как Суворин рассказывал об отравительнице — скорее всего, она использует «жировые костюмы» и накладную грудь, представила озлобленность этой фурии: на титьки клюнули, а раздеться нельзя! И поняла, почему та травила все-таки мужиков.
Она неправильно оценивала прежде всего себя и потому мстила. За собственную, как ей казалось, несостоятельность. За сальные взгляды на прилепленную грудь.
Глупость какая-то… Все дело только в нулевом размере лифчика?!
Глупость. И мужиков жалко. Не давала им Анька возможности разубедить себя в эдакой вздорности, мужа и то африканскими травами в постель заманила…
Вон у Клавдии, сводной сестры Сонечки, тоже не было причин лифчик надевать, но два раза в ЗАГС сбегала! И от мужского невнимания никогда не страдала!
Неужели так бывает? От такой-то ерунды девчонкам головы сносит?!
Чепуха какая-то. И пусть этим врачи-мозгоправы занимаются. Ведь случается — собственную порочность да гадость кто-то совершеннейшими пустяками оправдывает, если ничего существенного, настоящего за душой нет.
— …Я могла бы, конечно, «пластику» сделать… Но… — Лукреция неопределенно потрясла рукой.
Конечно «но»! Сделаешь себе вожделенную грудь, и пропадает причина весь мужской род ненавидеть! Не получится и дальше «развлекаться».
У серийных убийц, видать, мозги своеобразно устроены, им оправдание жестокости подавай. Хотя бы перед самим собой.
Ловко устроилась девочка… Совесть комплексами то услаждает, то будоражит. Испоганилась уже. Привыкла чужую жизнь в руках держать.
— Вам меня не понять.
Еще скажи — пожалейте меня, бедняжечку!
Оттаскать бы тебя, мерзавку, за космы! Стольких мужиков со свету сжила!
Надежда Прохоровна никогда не считала, что нынешняя молодежь, даже та, что по ночным дискотекам тусуется, чем-то шибко хуже прежних комсомольцев. «Ничего не изменилось в мире, Софочка, — любила говорить она. — Все так же: девки — пляшут, парни — смотрят. Только музыка другая стала да мы состарились…» И на дискотеках этих нормальные ребята собираются. Как раньше, те, что понеугомонней, что все дела днем сделать успевают. И поработать, и поучиться, и поразвлечься. Не поддерживала баба Надя тех кумушек, что нынешнюю молодежь чернят: «Одни уроды на тех дискотеках выкаблучиваются». Рты таким бабкам затыкала: «Себя вспомните, старые перечницы!»
Все в жизни неизменно — девки пляшут, парни смотрят. А если у кого сил или желания не хватает, так то, как нынче говорят, их проблемы.
А молодежь нечего винить.
Разозлившись на сумасшедшую девчонку, Надежда Прохоровна вдруг вообразила, как восстает из кресла «умирающая бабушка», тянет руки к космам ненормальной убийцы…
Чуть не прыснула. То-то, поди, дрянная страху-то натерпится! «Мертвец» ожил!
Отогнала от себя неурочные мысли, сделала лицо «умирающе постным»…
Но Лукреция метнувшийся взгляд на космы уловила. Насторожилась.
Дотянулась рукой до запястья Надежды Прохоровны, в зрачки уставилась…
— Странно, — произнесла с недоумением. — Как странно…
Подняла бабы-Надину руку вверх, резко отпустила — кисть бабушки безвольно шлепнулась на подлокотник.
Немного успокоилась. Поднялась на ноги, подошла к книжной полке и вынула из-за выдвинутой вперед стопки книг миниатюрную кинокамеру!
Посмотрела на бабушку, на камеру, пробормотала — сейчас посмотреть?..
Надежда Прохоровна забыла, что умирает не по правде! Чуть в самом деле не скончалась.
Девчонка все это время проводила съемку «последних» минут жертвы! (Наверное, готовила презент на будущее, собиралась еще раз насладиться творением рук своих!) Прямо сейчас она может увидеть, что баба Надя никакой отравы не пила!
Лукреция крутила в руках камеру, раздумчиво оглядывала «гостью»…
Что она сделает, когда увидит, что вся порция отравленного чая выплеснута в непрозрачную керамическую вазу?!
Побежит в унитаз выливать?! По голове старушку гой же вазой огреет?!
Ох, спаси и сохрани…
Надежда Прохоровна незаметно напружинила окостеневшие от неподвижности икры, приготовилась метнуться вперед, на убийцу!..
В квартире, как и двадцать минут назад, раздался громобойный звонок в дверь!
Но не однократный, как раньше, а условный — дзынь-дзынь-дзы-ы-ынь.
— Саша, — проговорила ненормальная девчонка. — Наконец-то. — Вернула видеокамеру на полку и отправилась в прихожую.
Надежда Прохоровна перевела дух. Неужели все закончилось?! Неужели сейчас в квартиру ворвется тот самый спецназ, спеленает сумасшедшую девчонку и бабушку избавит!
Спецназ ворвался.
Но девочку не спеленал.
Лукреция, опередив бронированных парней, стремительно ворвалась обратно в гостиную и тут…
Наткнулась на «ожившую» бабушку.
Судя по траектории прыжков, неслась она к кинокамере. Небось в окошко метнуть или об стенку разбить мечтала…
Но встретила в комнате спокойненько стоящую Надежду Прохоровну и словно лбом о стекло ударилась. Выпучила глаза, разинула рот и…
В таком вот ошарашенном виде и была спелената. Жалко, что одними наручниками, но зато — мордой в ковер.
Но и оттуда, с полу, таращилась на бабу Надю и никак не могла в толк взять…
А когда взяла-а-а-а… Таким утробным, звериным воем разродилась!!
Уши в трубочку у всего спецназа свернулись!
Пока девчонка рычала и колотилась об пол, Сергей Михайлович невозмутимо ее перешагнул, подошел к бабе Наде, за руку взял…
— Как вы, Надежда Прохоровна?! — Не дождался ответа — бабушка на своих двоих стоит, и так понятно. Покрутил восторженно головой. — Ну вы даете! Когда «сантехник» с Махлаковой разговаривал, за дверью готовый к штурму спецназ стоял! Вы в последний момент сигнал подали, что контролируете ситуацию, и я успел захват отменить! Только-только успел!
Суворин раскраснелся, круглые щеки, лысина алели и блистали. Он восторженно крутил головой, тряс руку Надежды Прохоровны, оглядывался на входящего Володю Дулина…
«Отпускало» мужика. Оно и понятно: столько лет за убийцей охотился, глаза от матерей прятал… поймал.
— Надежда Прохоровна, мы Баранкина взяли, — солидно, как начальству, доложил майор. — Вы нам время дали его расколоть…
Последние слова, не исключено, были сказаны для валяющейся на полу Лукреции. Но бабе Наде тоже было важно их услышать. Не зря старалась. Не зря лицедействовала. Все правильно ребята сделали, и бабушка не подвела.
— Нет, Дулин, ты, конечно, говорил, — все никак не мог успокоиться Суворин, — но такого я не ожидал!
Надежда Прохоровна скромно вытащила свою руку из влажных милицейских ладоней, потупилась…
Майор же смотрел на бабу Надю так, словно гордился «лично выращенным кадром». Улыбался горделиво, принимал от муровца восторженные похвалы…
Не подкачала баба Надя! На уровне операцию провела!
И впрочем, как всегда…
Надежда Прохоровна тихонько опустилась на краешек дивана, посмотрела снизу вверх на разгоряченных удачно проведенным мероприятием молодцев, спросила:
— Я смогу сейчас уйти, ребята?
— Конечно! — воскликнул подполковник. — Поляков, обеспечь машиной нашу героиню!
«Героиня» едва встала на подламывающиеся ноги. Как ни крути, но на восьмом десятке геройствовать — не сахар.
Часть пятая
ВСЕМ СЕСТРАМ ПО СЕРЬГАМ
Суворин и Дулин пришли к Надежде Прохоровне домой только через три дня.
С большущим букетом бордовых роз, с тортом «Чародейка», с бутылочкой кагора.
Приятно. Надежда Прохоровна поняла: с Алешей мужики советовались, спрашивали, что бабушка любит.
Приятно.
В просторной гостиной бывшей коммуналки по вечернему времени собрались все домочадцы. Старший лейтенант Бубенцов еще три дня назад посвятил семью в последние события… (Почему Бубенцов, а не сама героиня? Да потому, что так восторженно о своих успехах Надежда Прохоровна постеснялась бы докладывать! Да и Софочка взглядом нет-нет да упрекала: «Как ты могла, Наденька, такое скрыть? не поделиться? в одиночку пережить?!») Настенька смотрела на бабу Надю, как первоклашка на живого космонавта, Вадим Арнольдович тихонько усмехался — сразить наповал маститого ученого, пожалуй, получилось бы, изобрети Надежда Прохоровна принципиально новый телескоп… Арнольдович любил свою соседку всякой: и храброй «сыщицей», и милой ворчуньей в домашних шлепанцах.
Софья Тихоновна на подругу почти не глядела. Наполнила глаза укоризной и адресовала ее полностью прибывшим с визитом милиционерам: «Как вы додумались, господа офицеры, отправить на подобное мероприятие пожилую женщину?! как совести хватило?»
Подполковник Суворин под гневным взором седовласой дамы тушевался. (Хотя, поди, и не таких в своих кабинетах встречать приходилось. Но тут укор справедливым был — бабушка как-никак, не здоровяк богатырь, а убийце настоящей противостояла.)
С Дулина же как с гуся вода — привык.
Суворин добавлял в голос утвердительной патетики, стараясь показать — куда милиции без бабы Нади?!
И в этом преуспел. Софья Тихоновна сменила гнев на милость и внимала уже чуть-чуть, почти как Настя.
— Нашли мы ее лабораторию, Надежда Прохоровна, — довольно сообщал Суворин. — Нашли!.. Но как хитро устроена! Помните, я вам про убийство Гайского рассказывал?
— Помню, — кивнула баба Надя. — Он муж одноклассницы Ани.
— Да. Но не в этом суть. Отравила его Махлакова совсем по другому поводу. Лабораторию прятала. — Суворин отпил чаю, автоматически полез в карман пиджака за сигаретами… но опомнился. — Пять лет назад молодожены Махлаковы въехали в многоэтажную новостройку. Махлакова там познакомилась с соседями по этажу, жить в квартире они не собирались — купили как вложение денег, сами в Черногорию уехали. Анна договорилась с соседями о найме жилплощади. Но… Оформлять договор на свою фамилию не захотела. Искала болвана. Наткнулась случайно на Гайского, тот даже не вспомнил ее по школьным фотографиям жены… вскружила голову, предложила снять квартиру для «приятных встреч». Тот согласился. Жена из одноклассниц не простая девушка была — папа со связями, Гайский боялся тестя, в полном смысле, до смерти. Шашни скрывал, как подпольщик явки, в общем — срослось все у Лукреции. Гайский снял квартиру на свое имя с предоплатой на год. В тот же день Махлакова его отравила. Чтобы не светился покойник лишний раз возле ее подъезда. Наем квартиры она уже после сама продлевала, деньги на счет аккуратно переправляла.
— А парнишку этого… Петю, почему отравила? Он же первым был…
— Не первым, — скрипнул зубами Суворин. — Но суть не в этом. Петю она отравила для пробы. Каким бы ни был тесть Гайского, но коли убили родственника, даже гулящего, расследование смерти велось бы в штурмовом порядке. Лукреция подстраховалась. Отравила Петра лишь только для того, чтобы проверить — как быстро подействует яд, успеет ли она беспрепятственно покинуть место преступления… Проверяла, в общем, гадина.
— Она так легко во всем признается?
— О-о-о, — поднял брови подполковник, — поет, как канарейка. Как мы и ожидали, после задержания с поличным она предпочла косить под дурочку. Выхода у нее благодаря вам, Надежда Прохоровна, нет. Тут либо-либо: или ты косишь под невменяемость и говоришь, или надеешься на адвокатов и молчишь, как камбала об лед. Не уверен, что она обо всем рассказывает, но если удается к месту привязать — болтает. Лаборатория-то найдена.
— Баранкин о ней знал?
— Какое там! Это нора — секретная. Мы ведь почему никак ее обнаружить не могли? Заходит Махлакова в подъезд своего дома, поднимается на лифте до этажа — наружка дальше не идет — и в норку. В доме отличная охрана, проверят каждого входящего, да и «работали на цыпочках». Мы бы эту лабораторию до морковкина заговенья искали бы! Квартира еще на восемь месяцев вперед была оплачена. Уж за это время Махлакова даже из тюрьмы смогла бы найти человека, уничтожившего лабораторное оборудование в соседней квартире. Мать, например.
— Понятно, — проговорила хмуро баба Надя. — А кто у нее первым был, Сережа?
— Разольский, — серьезно ответил тот.
— А как вы его к ней привязать смогли? Почему Анна про его убийство показания дает?
— Это случай особый, — ухмыльнулся Суворин. — Тут нам Генриетта шибко помогла, когда узнала, в чем Махлакова обвиняет ее мужа. — Сергей Михалыч сделал хитрые глаза, и Надежда Прохоровна поняла, что сейчас будет нечто неожиданное: — Махлакова обвиняет Андрея Филипповича в изнасиловании. Мол, тот насильно лишил ее девственности в пятнадцать лет, и она ему только отомстила. Отсюда, мол, и повреждения в психике обороты набрали…
— Ого!
— Да никакое не «ого!», Надежда Прохоровна! Врет как заведенная! Разольский к тому времени никого уже не мог лишить девственности! Он тринадцать лет назад перенес заболевание простаты и изнасиловать «девочку» никак не мог! У Разольской даже его медицинская карта сохранилась.
— Так как же…
— Ну, скрывали Разольские сей факт, конечно. Гордиться нечем. Анна никак не могла знать, что валит изнасилование на импотента… Разольская, Надежда Прохоровна, рвет и мечет! «Девчонка память мужа опорочила».
— Раньше надо было метать и рвать, — пробурчала Надежда Прохоровна.
— Согласен. Но теперь Разольская нам очень помогает. По ее предположениям, Анна могла отравить ее мужа, подслушав разговоры матери и отчима. В то время Андрей Филиппович шибко забирать стал. Махлаков тревожился, как бы весь бизнес под себя не подмял… Ну… «доченька» и расстаралась. Убрала расторопного дяденьку от денег на небеса.
Вот…
Надеюсь, сможем доказать и попытку отравления Разольской, если захоронение узбекского мальчика-официанта найдем. Хотя… столько времени прошло… там и от тела-то ничего не осталось…
Читать бесплатно другие книги:
