Баллада. Осенние пляски фей Стивотер Мэгги

Джеймс

Если бы Нуала все еще могла читать мои мысли, она бы меня убила. Потому что пока мы вместе пробирались через высокую траву, я думал, что она выглядит совсем как человек, вопреки всем ее уверениям, что она не может им стать. В городе я купил ей свитер и джинсы (ни то, ни другое ей не понравилось, потому что почти полностью закрывало кожу — я этого и добивался), чтобы она не замерзла до полусмерти, пока мы будем вечером идти по холмам.

Я не слишком расстраивался, что она выглядит как человек; мне было не так страшно идти на встречу с Королем Мертвых, держа ее за руку. И еще чуть легче верилось, что она вспомнит меня после Хеллоуина и что в нашем будущем есть нечто большее, чем поцелуи в вестибюле общежития.

— Здесь адский холод, — пожаловалась Нуала.

— Неужели я был прав, когда говорил, что тебе понадобится свитер?

— Молчи. — Ее темный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне яростно-розового неба. С некоторых деревьев у подножия холма уже облетели листья, и, глядя на их голые ветки, можно было подумать, что пришла зима. — Всех мертвецов распугаешь. Ты слышишь короля терновника?

Я не слышал. Я много вечеров притворялся, что не слышу, и теперь начал бояться, что стал глухим к его зову. Вроде бы он уже должен был гулять среди холмов, но вокруг стояла тишина, которую нарушал только хруст травы под нашими ногами. Ветер стих, оставив только легкий ледяной бриз, и казалось, что вместо нас по холму топает стадо слонов.

— Пока ничего. Давай пройдем дальше, туда, где я его видел раньше.

— Ступай тише, — прошипела Нуала.

— Не могу. И вообще, ты разговариваешь громче, чем мы идем.

Она дернула меня за руку:

— Ничто не может быть громче твоих шагов.

— …кроме твоего скрипучего голоса. Он у тебя как у гарпии, пронзи… ох!

Я так резко остановился, что Нуала выпустила мою руку.

— В чем дело? — спросила она, растирая запястье.

— Прости, — рассеянно сказал я, глядя под ноги. — Споткнулся.

У моих ног что-то лежало. Вернее, кто-то — в неестественной позе, которую просто не могло принять живое человеческое существо. Долю секунды моему мозгу казалось, что это — Ди. Потом я понял, что тело принадлежит мужчине — в камзоле, гетрах и мягкой кожаной обуви. То ли заблудившийся любитель исторической реконструкции, то ли кто-то, связанный с феями.

Нуала осторожно ткнула его в плечо носком ноги, и тело с хлюпающим звуком перевернулось на спину.

— Меня тошнит, — пробормотал я.

Нуала осторожно выдохнула:

— Консорт Элеонор. Он был вчера на танцах.

— Как ты думаешь, кто его убил?

Она указала носком на торчащую из сердца рукоять:

— Костяной кинжал… Его убили Они. Я видела, Элеонор постоянно носит с собой такие кинжалы. Когда мы познакомились, он сказал мне, что будет королем. Наверное, королем трупов.

Я был потрясен и одновременно заворожен. Раньше я видел мертвецов только по телевизору, и для первого раза мне достался довольно жуткий экземпляр. Я подумал, не нужно ли сообщить в полицию. По-моему, феи проявили странную беспечность, оставив тело среди холмов.

— За что тебя убили, человек? — прошептала Нуала.

И тут я понял, что слышу песню короля терновника, причем довольно давно.

— Нуала, я слышу…

Она схватила меня за руку и развернула:

— Гляди!

Рога повторяли форму голых ветвей за его спиной. Он шел прочь от нас. Никогда не думал, что мне придется его догонять. От такого ужаса обычно убегают.

Мы с Нуалой пошли за ним, но не могли приблизиться. Более того, разрыв увеличивался, словно между нами было бескрайнее море красно-золотой травы. А потом я понял, что он побежал неспешными грациозными прыжками крупного зверя, и на каждом шаге оленьи рога покачивались из стороны в сторону.

Я тоже побежал и услышал, как громче и чаще затопала Нуала. Оленерогий король оставлял за собой дорожку из примятой травы, которая выпрямлялась еще до того, как мы ее достигали. Холодный воздух разрывал мне горло, и я уже был готов сдаться, когда заметил, что за фигурой развевается длинный черный плащ.

Я снова бросился за ним, как будто от этого зависела моя жизнь. Я потянулся и поймал пальцами грубую, смертельно холодную ткань. Другую руку я протянул Нуале и почувствовал ее пальцы… А потом король терновника потащил нас за собой.

Я не знал, бегу я или лечу. Трава под нами ложилась все быстрее и быстрее, позади нас солнце спряталось за холмы. Казалось, что вместо воздуха у меня во рту и в носу лед; дыхание вырывалось во тьму короткими морозными рывками. В небе появились миллионы звезд, я никогда не видел столько, и я услышал, как Нуала судорожно втягивает в себя воздух, то ли от восторга, то ли от страха.

Мы бежали. Над нами проносились кометы, под ногами бушевал ветер и неслись бесконечные холмы. Ночь становилась все темнее и глуше, и вдруг мы увидели между холмов огромную черную реку. Мы мчались прямо к ней.

Мой мозг — а может, это была Нуала — кричал: «Отпусти!»

Не знаю, зачем я продолжал цепляться за плащ. Подо мной сверкала звездами смертная тьма, отражение неба над нашими головами. Я никогда такого не видел. Может, порой замечал краем глаза черное обещание конца, но никогда не нырял в него с головой, широко открыв глаза.

Наши тела вошли в воду под звук смеха.

Нуала

• Печален я, когда ты весела,
• Неискренен, хоть говоришь ты честно,
• Я умираю, когда ты жива,
• И одинок, когда с тобой мы вместе.

Стивен Слотер (стихи из сборника «Златоуст»)

Темнота.

Даже не темнота — ничто. Я не чувствую руки Джеймса. Не чувствую свитера на своих плечах, дыхания, вырывающегося из моего рта. И даже самого рта не чувствую.

Я потянулась рукой к губам, чтобы убедиться, что они еще на месте, и ничего не почувствовала. Ни губ. Ни руки. Только всепоглощающая тьма — потому что у меня нет тела, а значит, нет глаз, чтобы видеть.

Время тоже перестало существовать.

Не было ни начала, ни конца.

Я перестала существовать.

Я закричала, но зачем кричать, если нет ни рта, ни связок, ни тех, кто может услышать?

А затем у меня появилась рука, потому что кто-то ее держал. А затем — уши, потому что я услышала, как Джеймс говорит:

— Нуала! Почему она меня не слышит?

Крупинки. Их втирают в мою кожу, вкладывают мне в руку, оставляют на моих губах. Соль. Как в картошке фри.

— Добро пожаловать в смерть, — произнес другой голос, низкий, грубый, грохочущий под нами и внутри нас.

Я распахнула глаза, внезапно сознавая их обыденную магию: как веки закрывают глазные яблоки, как соприкасаются верхние и нижние ресницы, когда я моргаю, как легко мой взгляд обращается к Джеймсу. Вокруг нас все еще было… ничто, но в нем со мной был Джеймс, и его красная футболка полыхала, как закат.

— Ты видишь свою смерть, — продолжил голос, и я поняла, что передо мной появился оленерогий король, — а она видит свою. Что видишь ты, Джеймс Антиох Морган?

Джеймс покрутил головой, будто осматриваясь в пустоте:

— Я вижу сад с белыми и зелеными цветами. Все бело-зеленое. Я слышу музыку. По-моему, она идет из-под земли. А может, из цветов.

— А что видишь ты, Оран-Лиа-на-Мен? — спросил Кернуннос еще более глубоким голосом.

Я дернулась:

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Я знаю имена всех созданий, проходящих через мои владения, — сказал король терновника, — но твое я знаю потому, что сам дал его тебе, дочь моя.

Джеймс крепче схватил меня за руку… или это я его схватила?

— Я — ничья дочь, — отрезала я, впрочем сомневаясь. Раньше я бы сказала, что я — ничья сестра.

— Что ты видишь, Оран-Лиа-на-Мен? — вновь спросил король терновника.

— Деревья, — соврала я, — огромные деревья.

Кернуннос шагнул ближе — темная глыба в темной пустоте, видимый лишь потому, что он был сущностью посреди небытия.

— Что ты видишь, Оран-Лиа-на-Мен?

Я не могла посмотреть ему в лицо — он был слишком высокий, и это пугало меня почти так же, как мой ответ.

— Ничто, — прошептала я, зная, что именно это и ждет меня после смерти, ибо у меня нет души.

Пустота поглотила мое слово, и я начала сомневаться, правда ли я его произнесла.

— В нем есть свои радости. — Рога Кернунноса тянулись в темноту, такую черную, что я мечтала увидеть звезды. — У тебя нет ответственности. У предстоящего нет конца. Если пожелаешь, то у твоих ног лежит необузданный гедонизм. Ничто — малая цена за такую жизнь, когда ты наконец склонишь голову к холодной земле.

Пальцы Джеймса сжались и отпустили мои. Он пытался мне что-то сказать. Кернуннос чуть наклонился в мою сторону. Он тоже пытался мне что-то сказать или хотел услышать что-то от меня, только я не могла понять что. Я не привыкла к тому, чтобы слова так много значили.

— Ты прав, — кивнула я, — и это подтверждают феи, которые смеются надо мной, и многие павшие ради меня люди. Но для чего? Я живу, чтобы высасывать жизнь из других тел, пока мое собственное не износится, и тогда я сгораю, и все начинается заново.

Я не чувствовала благодарности.

Кернуннос сложил перед собой руки — вполне человеческие, морщинистые, крепкие и белые, как у привидения.

— Тому причиной я, дочь. Моя отравленная кровь тянет тебя в костер каждые шестнадцать лет. Моя кровь дает тебе лишь половину жизни и заставляет отбирать остальное у тех, кто имеет душу и меняет свое дыхание на твое вдохновение. Я думал, что ты будешь довольна жизнью, в которой будет потакание слабостям, танцы и восхищение. Я не хотел, чтобы она причинила тебе боль, хотя вижу, что именно так и вышло.

— Довольна ли такой жизнью моя сестра? — с невольной горечью спросила я.

— Была довольна, — сказал Кернуннос, — но она уже умерла.

Кернуннос сделал странный жест в сторону Джеймса, и тот дернулся, будто прочитал что-то в линиях ладони короля.

— Девушка из моего сна, — произнес Джеймс, — которую пронзили железом. Я думал, это Нуала, я думал, что это ее судьба.

— Ты, как и я, видишь и прошлое, и будущее. — Оленерогий король повернул голову, вглядываясь в пустоту, как будто слушая чей-то зов. — Она не должна была умереть в этом году. Я отомщу за нее.

Его слова внушали страх; я услышала в них неоспоримую правду и почувствовала укол жалости к тому, кто убил мою сестру.

В тишине, заполнявшей промежутки между нашими голосами, ничто тянуло меня, грозило вновь забрать мое тело. Я содрогнулась, думая о сестре, которую никогда не знала. Выходит, все, кто отдал ей свои жизни, умерли напрасно. И тут внезапно я осознала: хотя я чувствую себя человеком, я не человек. Я — фея, которая ела человеческую пищу и утратила свою силу. В конце меня ждет только ошеломляющая пустота.

— Я не хочу быть ничем! — Я даже не знала, к кому обращаюсь.

— В таком случае, чего ты хочешь, Оран-Лиа-на-Мен?

Услышав этот вопрос, я поняла, каких слов он ждал от меня раньше. Но прежде чем произнести их, я вспомнила, как я лежу в воде, невидимая, защищенная. Как я лечу на человеческих мыслях, легкая и свободная. Как я одним взмахом руки вызываю на экран любой фильм, который захочу посмотреть. Удивительную сладость мелодии, сочиненной Джеймсом под моим руководством. Безопасность вечной юности. Все удовольствия жизни, которую ведет фея.

— Я хочу быть человеком, — сказала я.

Кернуннос раскинул руки в стороны, и из его пальцев потек бело-зеленый свет, растворяющийся в пустоте. Свет становился все ярче, окутывая нас, пока мы не оказались в сумеречном саду. Сквозь гигантские листья пробивались неяркие зеленоватые лучи. На растениях висели тяжелые белые цветы, похожие на воронки, а за ними тянулись к небу бледные белые лилии. Цветы выглядели голодными.

— Ты можешь выбрать, — сказал Кернуннос, — ты можешь выбрать человеческую сущность, когда будешь гореть. Я предлагал это твоей сестре, но она лишь рассмеялась в ответ. Я заглянул в будущее и увидел, что ты сделаешь то же самое.

— Не сделаю, — ответила я, — ты видел неверно.

Оленерогий король медленно подошел к Джеймсу. От завороженного выражения его лица я пришла в ужас. Перед Джеймсом тоже стоял выбор.

— Я видел это до появления волынщика. Знай, волынщик, что люди, желающие покинуть мои владения, остаются в них навсегда.

Джеймс и не дернулся. Он поднял левую, свободную руку, чтобы Кернуннос видел написанное на ней слово, которое то ли еще не смылось, то ли было добавлено недавно: «костер».

— И все-таки я уйду. Правда?

В его голосе звучало едва заметное разочарование.

Кернуннос оценивающе посмотрел на Джеймса:

— В Хеллоуин я должен быть с ней. Я знаю, ты чувствуешь по-другому, не так, как человек, однако Нуала тебе небезразлична. Ты не можешь отправить ее туда одну. — Рога немного повернулись. — Ты меня не боишься, волынщик. И тебе все равно, уйдешь ли ты отсюда. Именно поэтому я тебя отпущу.

Джеймс отвернулся от нас. Я не видела ни его мыслей, ни лица; его рука в моей руке была холодной и неподвижной. За последние несколько дней я успела забыть, что, когда мы познакомились, он гнался за смертью.

Подошел Кернуннос, задевая хрупкие зеленые ростки над головой кончиками рогов. В его тени я почувствовала себя юной и беспомощной.

— Понимаешь ли ты, что я тебе говорю, дочь моя?

Я кивнула.

— Дочь моя, иди на костер в черном. И ты, и волынщик. Спрячьте свои тела под черными одеждами, дабы укрыться от глаз моих голодных мертвецов, — сказал Кернуннос.

Он положил руку на плечо Джеймсу, и тот вскинулся, как будто успел забыть обо всем здесь происходящем.

— Джеймс Антиох Морган, — напевно сказал король мертвых, и имя Джеймса зазвучало как музыка, — тебе предстоит сделать выбор. Не ошибись.

Глаза Джеймса блестели в темноте.

— Какой выбор верный?

— Тот, от которого больно, — ответил Кернуннос.

Джеймс

Смерть пахнет именинным тортом. По крайней мере, так я решил, потому что наутро после встречи с Кернунносом мы с Нуалой воняли. Даже не столько тортом, сколько только что задутыми свечами. И наша одежда, и волосы пропитались этим запахом.

— Джеймс Морган, я не хочу из-за тебя потерять работу. Очнись!

Первое, что я увидел после смерти, был Салливан, вернее, его силуэт на фоне светлого, усеянного облачками неба. Первое, что я почувствовал, было жжение и звон в ухе.

— Вы дали мне пощечину? — спросил я.

— Ты решил умереть? — парировал Салливан. — Я тебя уже пять минут добудиться не могу. Пощечина — знак моего истощившегося терпения.

— Нуала!.. — Я поспешно сел.

— С ней все в порядке, — сказал Салливан в тот самый момент, когда я увидел ее рядом с собой. — Ей смерть не показалась привлекательной.

Я пропустил его слова мимо ушей.

— Почему мы сидим у фонтана?

Я посмотрел мимо задницы сатира и увидел, как Пол ест пончик на другой стороне фонтана.

— Вы расскажете мне, где провели последние два дня? — вопросил Салливан. — Пол, может, начнешь, раз уж ты ешь мой завтрак?

Мы с Нуалой переглянулись.

— Пол тоже к нему ходил?… Стоп, вы сказали два дня?!

— Уже Хеллоуин, — ответил Салливан, — тридцать первое октября, семь сорок одна утра. — Когда мы все на него уставились, он добавил: — Я бы сказал точнее, но мои часы не показывают пикосекунды.

Я ждал, что Нуала переменится в лице, услышав слово «Хеллоуин», однако ничего подобного не произошло.

— На территории будут костры? — спокойно спросила она.

— Персонал зажжет их, как только стемнеет, — кивнул Салливан. — Их будет несколько. — Он прищурился. — Что сказал Кернуннос?

И Пол, и Нуала смотрели на меня, будто я был главный. Поэтому я коротко изложил, что случилось. Салливан слушал, водя языком по зубам.

— А что он сказал тебе, Пол?

Пол проглотил остатки пончика:

— Мне нельзя говорить о том, что я видел.

Салливан нахмурился:

— Ладно, ступайте умойтесь. От вас воняет. Но никуда не уходите — я еще хочу с вами поговорить, прежде чем зажгут костры.

Вот и Хеллоуин наступил… Хорошо бы мне исчезнуть.

Нуала

• У сна и смерти та же суть,
• Одна возможность возвращенья,
• Из сна я выхожу, проснувшись,
• Из смерти я вернусь в словах.

Стивен Слотер (стихи из сборника «Златоуст»)

Джеймс открыл красную дверь в Бриджид-холл и посторонился.

— Нет, — ответила я, — сначала дамы.

— Ну спасибо. — Он сверкнул глазами, но все равно прошел первым.

Стулья стояли так же, как мы их оставили, и Джеймс, раскинув руки, двинулся вперед по проходу.

— Добро пожаловать, леди и джентльмены, — сказал он, купаясь в мягком свете, который пропускали матовые стекла окон. Джеймс шел по проходу, и я представила себе, что за спиной у него развевается плащ. — Меня зовут Ян Эверетт Иоганн Кэмпбелл, третий и последний.

— Нужно, чтобы тебя в проходе сопровождал прожектор, — перебила я, пристраиваясь к нему сзади.

— Надеюсь, я смогу завладеть вашим вниманием, — продолжил Джеймс. Он остановился и сделал вид, что целует руку кому-то из зрительниц у прохода. — То, что вы увидите сегодня, — чистая правда.

— Ты должен взбежать по ступенькам, — сказала я. — Музыка начнется, как только ты ступишь на первую из них.

Джеймс пробежал по ступенькам; в рассеянном свете его волосы выглядели еще рыжее. Он говорил, пока шел на свое место:

— Не удивительная, не шокирующая, не возмутительная, но совершенно точно — правда. О чем… — Он сделал паузу.

— Музыка умолкает, — сказала я.

Джеймс закрыл глаза:

— …я искренне сожалею.

— В сцене с разоблачением, когда выясняется, кто ты такой, нужно, чтобы кто-то дал знак включить музыку. Не забудь.

После небольшой паузы — на секунду длиннее, чем надо, — Джеймс произнес:

— Ты сама его дашь.

Но пауза сказала мне, что он не уверен. Не уверен, что сегодня все получится.

Я тоже не знала, гожусь ли я для счастливых финалов.

— Хорошо. Конечно. — Я опять устала. Я чувствовала себя тяжелой, неповоротливой, как будто если я сейчас засну, то уже не проснусь. — Сыграешь мою песню?

— Ты меня не загрызешь, если я ошибусь? — Не дожидаясь моего ответа, он сел на скамью. Не так, как настоящие пианисты, а просто сгорбился, положив запястья на клавиши. — Мне кажется, я не могу ее сыграть без тебя.

— Обманщик! — ответила я, пролезая у него под руками, как в тот, первый день. Его руки заключили меня в круг, а я сидела на краю скамьи, пытаясь принять форму его тела. Мои руки продолжали линию его рук, мои пальцы лежали на его пальцах. Мой позвоночник повторял дугу наклона его груди. Только сейчас он прижался лицом к моим волосам и резко вздохнул, так отчетливо выражая этим звуком желание, что мне не нужно было читать его мысли.

Он вытащил свои руки из-под моих и положил их поверх моих пальцев. Там, где он касался клавиш, они были теплые, будто живые.

— Джеймс, — несчастным голосом сказала я.

Он взял мою руку и нажал моим пальцем клавишу. Я так отчаянно хотела услышать звук, что мне стало больно.

Клавиша зашуршала, опускаясь, и прошипела, возвращаясь на место.

— Скоро, — сказал Джеймс, — скоро ты сможешь играть на нем так же плохо, как и я.

Я долго смотрела на наши пальцы на клавишах, потом закрыла глаза.

— Они намерены сделать что-то с Ди, — наконец выговорила я. — Элеонор не зря рассказала тебе, как спасти мои воспоминания. Она хочет, чтобы ты сидел у моего костра, а не искал ее.

Джеймс не ответил.

— Ты меня слышал?