Не бойся, я рядом Гольман Иосиф

4

Главред даже не заметил, что лучшего журналиста издания полдня не было на работе. Он помахал рукой входившему Парамонову, не переставая трепаться по телефону – судя по широкой улыбке, о чем-то очень приятном.

Олег Сергеевич был слегка разочарован. Не расстроен, а именно разочарован.

Вот так всегда.

Боязнь, страх, паника чего-либо – очень даже настоящие. До дрожи, до тошноты.

А потом, когда выясняется мнимость проблемы – а то она и так, с точки зрения логики, была неясна! – никакой радости. Как будто это не он совсем недавно так мучительно переживал.

В прошлом месяце Парамонов проходил флюорографическое обследование – что-то там стукнуло у издательского начальства, и к их огромному зданию, где трудились редакции десятков научных и научно-популярных журналов, подкатили специальный автобус, через который прогнали всех, бывших в данный момент на работе.

Называется «забота о людях». И не только называется, но именно ею и является: как известно, даже рак не фатален, обнаружь его в начальной стадии.

А вот если в заключительной – очень даже фатален.

Поэтому особо веселящихся на пути во всевидящий автобус среди редакционных сотрудников не было. Но и особо паникующих – тоже. Потому что нормальный человек как устроен: пока не обнаружили, что ты болен, – ты здоров.

Олег Сергеевич же устроен иначе: пока не обнаружили, что он здоров, – он ощущает почти то же, что и те, у кого нашли нечто ужасное.

А настоящий ужас заключается в том, что проникнуть во все сразу кусочки организма никакая, пусть и самая современная, медицина не в состоянии. И если для других это обстоятельство – «презумпция» их полного здоровья (мол, «не пойман – не вор»), то для Олега Сергеевича – ровно наоборот.

С дрожью в коленях – причем не фигурально выражаясь, а прямо. С кружением в голове и горькой сухостью в горле. Весь средоточие того, что в психиатрии называют «панической атакой».

Но вот провели процедуру. Худред Ольга сумела инициировать получение быстрого результата – она, в общем-то, понимала, пусть и не в деталях, что творилось в душе у интересовавшего ее мужчины.

Результат, как и следовало ожидать, был хорошим: на снимке – никаких непонятных затемнений в исследованных областях.

Парамонов сразу воспрял духом – он же не идиот, буквы читать умеет.

И опять не надолго.

Причем снова – по двум причинам сразу.

Первая: а вдруг снимки банально перепутаны? И его, настоящий, как раз и несет на себе в прямом смысле слова черную метку в какой-нибудь самой важной доле легкого.

Вторая причина была даже хуже первой. Безнадежней, по крайней мере.

Потому что с первой еще можно было как-то бороться: например, пересдать анализ. А чтобы мысль об ошибке ушла полностью – пересдать его дважды, причем в разных местах. Раньше, когда Парамонов был моложе, он так и делал, снова и снова проходя через пугающее ожидание, но с тремя одинаковыми результатами в руках уже точно уверившись в отсрочке страшного приговора.

Теперь не делает, потому что испуг ожидания – настоящий, а радость от отрицательного анализа – слишком кратковременная и обманчивая.

Если не нашли опухоль в легком, она вполне может гнездиться в желудке. Или в позвоночнике. Или еще где-нибудь, благо у человека органов до черта, и практически каждый может стать колыбелью его убийцы.

Да и в том же детально исследованном легком эта мерзость все равно может возникнуть.

Не будешь же проверяться каждые три недели!

Короче, человеку с «презумпцией» наличия где-то (неизвестно где!) смертельного недуга нет никакого смысла вообще ходить к врачам. Спокойствия все равно не достичь, а время ожидания результата здорово расшатывает и без того нежелезные нервы.

Вот он к врачам и не ходит. Почти принципиально.

Если не считать походом к врачу сегодняшний эпизод…

5

Еще через полтора часа – неплохой результат для нынешних московских пробок – Татьяна Ивановна подъезжала к отлично знакомому ей подмосковному поселку. Не из тех новостроев, которых за последние годы воздвигли тысячи. В этих, старых, мало того что люди были объединены профессиональной общностью, так еще и друг друга поколениями знали.

Конкретно этот поселок был основан медиками. Землю им выделил то ли Моссовет, то ли еще какая-то структура, но навсегда и бесплатно: в советское время землей открыто не торговали. Строились кто как умел, благо в дачном поселке не было столь жестких ограничений, как в более низких по социальной иерархии – садоводческих.

Здесь и участки были побольше, и дома покрасивее. Хотя, конечно, несравнимо скромнее, чем нынешние новорусские дворцы.

Зато – сосны во дворах. Теперь уже почти вековые. И пока сохранившиеся деревянные, только сильно почерневшие, большие дома, еще с тех, стародачных времен.

Ветер перемен, понятное дело, и здесь порезвился.

Довольно большой дом, построенный покойным отцом Татьяны, пришлось продать: московская однокомнатная квартирка оказалась нужнее.

Дома, построенного отцом Марика – талантливейшим кардиохирургом Вениамином Лазманом, – уже тоже не было на космической карте Гугла. Но Марик и не думал его продавать – и деньги у него всегда были, и квартир московских хватало. Дом был уничтожен самолично Марком Вениаминычем, точнее, нанятыми им таджиками. Что даже послужило причиной маленького домашнего скандала: имеются в виду не трудовые отношения с восточными гастарбайтерами, а слом старого жилища.

Татьяна, тогда еще законная жена Марика, считала, что это свинство – разрушать дом, построенный отцом, при живом его строителе. Она отлично представляла, сколько сил эта стройка стоила Мариковому папаше – при тогдашнем-то всеобщем дефиците! И сколько своих и без того нечастых выходных провел выдающийся кардиохирург с пилой и молотком во все умеющих руках, пока стройка века была завершена.

Конечно, дом получился хоть и немаленький, но – как бы это приличнее сказать – самопальный. С проектом, забацанным по ходу строительства непосредственно на коленке у подрядчика. И с материалами, которые смогли тогда найтись.

Так что теоретически Марик, освобождая ставший бешено дорогим участок от хлама прошлого, был прав. (Отец, кстати, новострой сына всячески одобрил, хоть и уехал на год в Москву, чтобы не видеть гибель своего неказистого детища.) В новом же доме-шале, в котором для него и комната с кабинетом были запроектированы, Вениамин Гедальевич пожить не успел – умер накануне новоселья.

В общем, во всем был прав Марик. Однако именно после истории со старым домом Татьяна ушла, решив больше не мучиться взаимокоррекцией своих и Мариковых взглядов на жизнь.

Марик тогда жутко расстроился, распсиховался даже, в истерике обещав сжечь шале, если Татьяна к нему не вернется. Но Логинова решила: достаточно. Бывшего мужа было, конечно, сильно жалко, однако в его угрозы она не очень верила: попереть против здравого смысла Марик мог только в состоянии аффекта. А этого-то Марк Вениаминович, высокопрофессиональный психиатр, имеющий доступ ко всем самым современным препаратам, наверняка и не допустит. Так что стоять теперь и в самом деле очень красивому шале вечно.

А вот и предмет воспоминаний нарисовался.

Красавец-дом – трех-? четырехэтажный? – даже проглядывая через высоченную ограду, представал безусловным произведением архитектурного и строительного искусства. Этот «домик» и где-нибудь под Цюрихом смотрелся бы не менее впечатляюще.

«Молодец, Марк», – вынуждена была констатировать Татьяна Ивановна. Против очевидного не попрешь – домище замечательный. Что, впрочем, ни на йоту не меняет ее тогдашней оценки событий: сносить старый дом при живом Вениамине Гедальевиче не следовало. Вот и все.

Марк встречал бывшую жену у ворот.

– Может, хватит уже на этой лайбе ездить? – упрекнул он ее. – Хочешь, «вольву» мою возьми. Хочешь, еще что-нибудь купим.

– Марик, я живу на свою зарплату, – прикрыла ненужную тему Логинова, а чтобы не обижать лишний раз бывшего мужа, смягчила жесткий смысл сказанного – мягко дотронулась до его руки.

И тут же пожалела об этом; Марк дернулся, а лицо его стало, как у ребенка – обиженным и надеющимся одновременно.

Сейчас скажет что-нибудь типа «Может, не будем заниматься ерундой?». Или: «Давай начнем все заново, мы же любим друг друга».

Конечно, любим. Прямо как брат с сестрой. Но нельзя же спать с братом!

Чтобы не допустить развития неприятной темы, Татьяна спросила:

– А где твоя девушка?

– Какая? – не врубился Марик.

Значит, у него их много.

Как ни странно, прожив в официальном браке тринадцать лет – и немало до этого в неофициальном, – ревности к его возможным новым подругам Татьяна не испытывала. Наоборот, их постоянное присутствие сделало бы ее жизнь легче. А так – неприятное ощущение, что оставила несовершеннолетнего, одного в большом городе.

– С Аленой мы расстались, – нехотя сказал Марик. – Больше постоянных нет.

– Почему расстались? – спросила Татьяна.

– Она очень хотела замуж. А я – не очень.

– Ну и зря. Любая девушка в конце концов очень хочет замуж. А Алена – неплохая девушка. По крайней мере, если б ты с ней остался, я бы была за тебя спокойна.

– Так ты за меня волнуешься? – спросил, заметно напрягшись, Марик.

– Бывает, – созналась Логинова.

И предупреждая ненужные, на ее взгляд, объяснения, предложила:

– Давай не будем на эту тему. Ничего не изменилось. Ни у тебя, ни у меня, ни у нас.

Марик тяжело вздохнул и повел Татьяну в гостиную.

Хоть и не любила Логинова это жилище, но не могла в очередной раз не отметить вкуса архитектора и интерьерных дизайнеров.

Все здесь было гармонично.

Не красиво даже, у красоты есть такое уязвимое место, как предпочтения наблюдающего, а именно гармонично.

Любишь ли ты хай-тек, барокко или модерн – гармония одинаково понятна и приятна любому глазу.

– Замечательный у тебя дом, Марик, – сказала она.

– Жалко, что папа не успел в нем пожить, – сказал, вздохнув, экс-супруг.

– Жалко, – согласилась Татьяна. Она очень уважала своего свекра – и как врача, и как человека.

– Ты была права. Наверное, надо было дождаться, когда папы не станет, – вдруг сказал Марик. – Мы ведь уже знали диагноз.

– Не мучай себя. Все равно теперь ничего не изменить. – Татьяне вдруг нестерпимо захотелось погладить его по коротко стриженной макушке.

Она даже вспомнила, когда впервые это сделала.

Мальчишки с соседней улицы отняли у Маркони – такая у него была кликуха – велосипед. Да еще – чтобы не сопротивлялся – дали ему парочку несильных, но обидных тумаков.

Марконя стоял посредине их проулка и плакать не плакал, а так, тихонечко – поскуливал.

Татьяна знала, что не от потери велосипеда, к тому же временной: насовсем забирать аппарат считалось воровством. Вот покататься – дело житейское.

Да и не был он никогда жадным мальчиком. Просто – не очень уважаемым улицей. Одним словом – Марконя.

Вот и сейчас Марконя плакал скорее от унижения, чем от боли или «упущенной материальной выгоды», как стали говорить позднее.

Татьяна тогда подошла к Марконе и сказала:

– Знаешь, что нужно сделать?

– Что? – спросил он, сразу перестав скулить.

– Подойти к Немцу и дать ему по морде.

– Как это? – с ужасом произнес Марконя, представив, как он будет бить по морде второгодника Кольку Немцова. По крайней мере, три минуты назад, когда Немец отнимал у него велик, у Маркони даже мысли такой крамольной не возникло.

– Так это! – зло сказала Татьяна. (Хотя, если уж вдаваться в воспоминания, Татьяной ее, кроме бабушки, тогда еще никто не звал. Звали Танька. Или Лога, с ударением на втором слоге. И уж у Таньки Логи ни один человек с ближайших пяти улиц не попробовал бы отнять велик.)

– Немцу – по морде? – снова примерился к притягательно-ужасному Марконя. И, не осилив вершины, еще разик скульнул.

Вот тогда-то Танька Лога и погладила его по макушке. Потому что стало жалко ей парнишку безумно. Почти так же, как представителей угнетенного негритянского народа, когда на внеклассном чтении читали «Хижину дяди Тома».

Даже нет, здесь еще обиднее. Все друг друга знают. Сколько Марконин папа коленок им зеленкой перемазал!

Да и сам Марконя – отличный малый.

Когда Танька заболела ветрянкой, он один не побоялся залезать снаружи на приступок местной одноэтажной больнички и болтать с ней через окно инфекционного отделения.

И книжки ей носил. И математику, с которой у бесстрашной Логи вечные проблемы, сотню раз объяснял.

Нет, Марконя, конечно, был героем не ее романа – если это уместно говорить про третьеклассников. Но уж другом-то был точно!

Марконя от неожиданной ласки девочки, о которой давно и тайно мечтал, чуть не присел. Казалось, еще миг – и он, облагороженный любовью, пойдет бить морду Немцу.

Но не пошел.

Скулить, правда, перестал. И сопли платком – кроме Маркони, никто носовых платков не имел – вытер. А вот драться не пошел.

Пошла Танька.

Нашла всю банду сразу, они и не думали прятаться.

Подошла к Кольке, схватилась за руль велика, выдернула его из рук пацана.

Что характерно, Немец в бутылку не полез. Он, конечно, не Марконя. Но и не самоубийца.

– Марконю чтоб больше не трогал, – спокойно сказала она. – Тронешь его – тронешь меня.

– Втюрилась, что ли? – попытался уязвить ее Немец.

– Втюрилась, – назло ему сказала Лога.

Все. Марконю больше не трогали.

Да и за что трогать?

Он был добрым и щедрым малым. Учился отлично и был рад помочь всем, кто в этом нуждался. После школы пошел, как и большинство детей их поселка, в медицинский. За девчонками чужими тоже не бегал, потому что та, к которой всю жизнь тянуло, была рядом. В общем, веских причин его «трогать» действительно не имелось.

А Танька к Марконе сначала привыкла. А потом показалось, что даже любит.

Да и сейчас так иногда кажется.

Изредка.

Смущает только то, что, как и двадцать пять лет назад, эта ее любовь подозрительно похожа на жалость.

– Ну, так что у тебя за пациент объявился? – вернул Таньку из далекого теперь уже детства Марик.

Они устроились в небольшом, но очень уютном каминном зале. Из мебели здесь были только тяжелые дубовые кресла с журнальным столиком да дубовый же шкафчик, в котором стояло три кальяна и множество коробочек, надо полагать, с экзотическими видами табака.

Окна зала выходили на все тот же давно знакомый им сад, где еще росли и плодоносили деревья, посаженные руками Марикиного папы.

– Я тебе говорила, он сегодня в мое отделение пришел. Олег его зовут. Фамилию не помню. Напугал меня до смерти, я одна оставалась.

– Ты уверена, что это не было демонстрацией? – спросил Марик. – Им обычно очень нужно внимание.

Теперь, в своей стихии, он ничем не напоминал прежнего, недоделанного Марконю. Наоборот, он сейчас очень напоминал сыщика. Или, точнее, ищейку, идущую по следу, у которой от возбуждения ноздри шевелятся.

– Уверена, – Татьяна достала из предусмотрительно прихваченной сумки (не оставлять же в морге!) короткоствольное ружье.

К ее удивлению, Марконя ловко отсоединил магазин и выщелкал из него патроны. Потом столь же уверенно и умело вытащил заевший патрон из патронника.

– Откуда такие навыки? – поразилась Логинова.

– Жизнь всему научит, – не очень весело засмеялся доктор. – Я ж не набил в свое время морду Немцу.

– Это ты к чему? – начала понимать бывшая жена.

– К тому, что Бог сделал всех разными, а Сэмюэль Кольт уравнял шансы.

– Типа пусть меня лучше двенадцать судят, чем шестеро несут? – Татьяна пристально смотрела в лицо Марику.

Но тот не сдавался:

– А ты считаешь, что, если ко мне в дом залезут, лучше отдаться на их милость? Да, у меня есть точно такая же «Сайга». И разрешение есть, официальное. Показать?

– Не надо, – великодушно отказалась Логинова. – В разрешение верю. А вот в то, что ты выстрелишь в человека, – не очень.

– Но ты же бросила меня за то, что я размазня? – вдруг, после паузы, растерянно спросил Марик.

– Нет, я тебя за это полюбила, – неожиданно рассмеялась Татьяна. – Слушай, мы так далеко зайдем. Давай ближе к делу.

Марик явно был не прочь зайти максимально далеко, но ослушаться бывшей супруги не решился.

– Да, повезло мужику, – наконец сказал он после внимательного осмотра гильзы. – Единственный случай, когда бракодел спас чью-то жизнь.

Потом откинулся на спинку кресла и продолжил. Причем продолжение почему-то больно задело Логинову.

– Хотя – с какой стороны посмотреть, – задумчиво произнес психиатр.

– Это ты о чем? – сначала не поняла Татьяна.

– Это я насчет «повезло», – пояснил он.

– Поясните мысль, доктор, – строго сказала Логинова. – Лучше, если б он разнес себе голову?

– С его сегодняшней точки зрения – несомненно, – неохотно подтвердил добрый по жизни Марк. – Он же не зря стреляться пошел. Да еще столь обдуманно. А эпизод депрессивный наверняка остался в активной фазе.

– Насколько вероятна следующая попытка? – напряглась женщина.

– Вероятна, – вынужден был еще раз подтвердить нехороший прогноз психиатр. – Раз причина не устранена.

– Впрочем, все это – домыслы, – попытался успокоить он Татьяну. – Мы обсуждаем следствие, не зная причин. Может, это мгновенная реакция на что-то. Тогда второй попытки не будет.

– Значит, если это не реактивный «выброс»…

– То хуже. Если причина в эндогенной депрессии – тогда дискомфорт будет постоянным. Либо цикличным, как и сама депрессивная фаза. Ты ж это проходила в свое время, – улыбнулся он.

– И что, ничего за двадцать лет не изменилось? – удивилась Логинова.

– Фантастически изменилось, – оживился доктор, оседлавший теперь любимого конька. – Ты ж, наверное, слышала о некомпенсированном дефиците нейромедиаторов. Сейчас это – основная гипотеза по возникновению депрессии. И мы имеем уже четвертое поколение антидепрессантов, в том числе регуляторов серотонинового баланса. Теперь реально можно лечить. Не до выздоровления, конечно. Но, по крайней мере, до заметного уменьшения депрессивных симптомов.

– Честно говоря, не очень понятно. Да мне и не нужно. Меня волнует мой больной.

– Твоего больного, если правильно все делать, я бы рекомендовал к немедленной госпитализации. И чтоб присматривали круглосуточно, пока симптомы не снимут.

– Не пойдет он в больницу, – твердо сказала Татьяна, вспомнив глаза своего нежданного гостя. – И дай бог, чтоб к тебе пришел.

– Тогда нужно просто смириться с ситуацией, – спокойно сказал Марконя. – Силой мы его сейчас точно не стационируем. Не те времена. Имеет право почти на все.

– Значит, мне нужно самой его найти, – как само собой разумеющееся, сказала Логинова.

– А если он шизофреник? Да с бредом преследования? От этого тоже стреляются.

– Вряд ли. Да и если шизофреник, что ж теперь, не лечить? Ты шизофреников не лечишь?

– Лечу, конечно, – смутился доктор. – Но о собственной безопасности тоже нужно думать. Ты же видишь, какие бывают пациенты.

– Нет, он ни для кого не опасен, – твердо сказала Татьяна. – Кроме себя.

– Слушай! А ведь у вас что-то было? – вдруг спросил внимательно следивший за ее глазами Марик. Он и раньше всегда точно улавливал ее душевные состояния.

«Психиатр от Бога», – невесело ухмыльнулась Логинова.

– Было, Марик, – устало сказала она. День, начавшийся столь тяжело, не собирался менять направленность. – Не знаю, как это объяснить. Сама не понимаю. Но было.

А доктор уже пожалел о заданном вопросе. Все это так и светилось на круглом Марконином лице.

«Теперь будет еще ревностью мучиться, – с жалостью подумала о нем бывшая жена. – Зачем я ему это сказала?»

Но ведь сказала!

Потому что если следовать лишь мгновенной жалости, нужно было не только сейчас промолчать. Нужно было бы к верно любящему Марконе вернуться. А еще правильнее – вовсе не уходить от него.

Но ведь ушла.

И теперь вот, сказала.

– Тебе это не помешает, если он все-таки придет? – на прощание спросила Логинова.

– Я – доктор, – печально ответил Марконя.

6

Не успел Олег Сергеевич усесться за свой стол, как стал средоточием интересов доброй половины редакции.

Первым нарисовался наговорившийся всласть главред.

Лицо довольное, глазки сверкают за дорогими очками. Да у него не только лицо довольное – вся его округлая, вечно растрепанная фигура выражает высшую степень довольства и приятия жизни.

– Какой ты молодец, что пришел! – восторженно заявил Петровский, в немалой мере озадачив Парамонова. Вообще-то, сотрудников нечасто дополнительно хвалят за то, что они – да еще и с изрядным опозданием – появляются на работе.

А может, он знает про злосчастный выстрел и рад тому, что Олег живой?

Не дай бог!

Меньше всего хотелось бы Парамонову, чтобы об утреннем происшествии узнал кто-то, кроме врачихи из морга и ее друга-психиатра. И то психиатр пока под вопросом: Олег не решил, пойдет ли к нему. Уж слишком маловероятной представлялась польза от этого визита. А делиться с лишним чужим человеком собственными тараканами – вещь совсем малоприятная.

Хотя – тут уж Олег всерьез задумался – с родным человеком делиться таким еще меньше бы хотелось.

– А что случилось? – нейтрально поинтересовался Парамонов, выведывая причину переполнявшей душу главреда радости.

– Наш журнал – лучший по полугодию! – наконец раскололся тот. – Обошли всех. А две твоих статьи – в десятке лучших за тот же период! Нам всем – премия, тебе – повышенная.

– Здорово! – отреагировал Олег Сергеевич. Надо же как-то реагировать.

Хотя и в самом деле приятно. Не премия – с этим у Парамонова, спасибо покойному отцу, проблем нет. А с тем, что статьи – лучшие.

Они и должны быть лучшими, черт побери! Ведь Парамонов пишет только о том, что ему интересно. Ни одного материала за деньги или какие-то блага. Ни одного!

Он и в журналистику-то пошел именно в научно-популярную, чтобы избавить любимую профессию от эпитета «вторая древнейшая». Здесь, на местном жаргоне в «научпопе», даже в советское время ценили не умение вовремя и в нужное место «лизнуть», а энциклопедические знания, способность удивляться новому и излагать сложные вещи просто и увлекательно.

Настроение у награжденного явно повышалось. Вот сейчас, в данный конкретный момент, он бы ни за что не нажал на спусковой крючок.