Вверх тормашками – вниз Аджикой (сборник) Кобах Сергей

Прудик

Я, конечно, не рыбак. То есть рыбак, но не оголтелый фанат вынимания рыбы из среды ее обитания. Так, под настроение…

И в детстве, когда я еще не знал страшного слова «спиннинг», я рыбачил на удочку. Наверное, многие видели в фильмах ребятню, сидящую на берегу речки с закатанными до колен штанами. Картина один в один с моим детством, за исключением того, что вместо речки присутствовал пруд. Иногда, проснувшись рано утром на даче, я собирал свои нехитрые рыбацкие принадлежности и на велосипеде ехал с друзьями на этот прудик. Там мы чинно рассаживались на бережок, засовывали в попу червяку крючок и закидывали его в воду. Червяк на крючке извивался и радовался скорой встрече с водными обитателями.

Но существовал небольшой нюанс — ихтиофауна нашего водоема была бедна рыбой, но богата всеми остальными тварями. Там мирно жило семейство крикливых лягушек, по соседству обитали саркастического вида тритоны, плавали какие-то гуттаперчевые змейки. По ровной поверхности пруда, на зависть Плющенко, удивляя скоростью и техникой, скользили водомерки. В середине пруда, где-то глубоко под водой, кто-то периодически отчаянно пердел, отчего на поверхности воды вздувались разнокалиберные пузырьки. Нас это всегда настораживало и влекло. По одной из версий, это сам старик Нептун обожрался с утра гороха и некультурно хамил прямо в воду, по другой — это дышали большие рыбы, хотя рыбу размером больше детской ладошки там не видели ни разу. Была еще версия, ее выдвинул один умный мальчик в очках: пузыри — это не что иное, как болотный газ.

Мальчик был с позором изгнан с берега, чтобы не нес всякую ахинею перед авторитетными пацанами и не мацал своими предположениями красивую легенду про большую рыбу.

Периодически к нам подсаживались местные дядьки, судорожно закидывали снасть в воду, потом лезли в сумочку и доставали из нее рыбацкие принадлежности: бутылку водки, стакан и помидор.

Пока мы ловили рыбу в пруду, дяди ловили кайф на берегу. Люди они были спокойные и после водки весьма рассеянные, потому через раз забывали свои удочки. Рыбалка для них заканчивалась намного раньше, когда после полбутылки они переставали следить за событиями на воде, а черви, почуяв глоток свободы, стремительно перебирая телами, разбегались в разные стороны. Умирать они не хотели.

…В этот раз ко мне подсел худощавый, похожий на уважаемого Дуремара дядька. Поинтересовавшись, как клев, дядька не стал мучиться с удочкой, а сразу полез в сумку.

После первой ему похорошело и потянуло на поговорить. После второй я узнал нюансы окучивания помидорных кустов, а после третьей мне открыли страшную тайну: это не просто какой-то там дядька, а это самый настоящий мастер спорта по велогонкам.

Я, почуяв надвигающуюся жопу, покосился на свой велик. «Кама» — кто помнит, были такие велосипеды — грустно лежала в траве и со страхом смотрела на нас белым, закрепленном на руле катафотом.

— А давай я покажу тебе класс?! — с каким-то подозрительным энтузиазмом воскликнул мастер спорта. Я удивился подобному предложению.

— А может, не надо? — Мне было жалко велик, тем более что, несмотря на худобу, этот мастер был ростом с кипарис и весил, наверное, как беременная слониха.

Но мастера уже было не унять. Шевеля своими волосатыми пальцами перед моим носом, он конспективно поведал о своем героическом спортивном прошлом. Между словами «пересекаю финишную черту» и «прищемил яйцо сиденьем» мастер пустил ностальгическую слезу, накатил еще соточку и укрепился в своем решении вспомнить молодость.

В траве плакала навзрыд «Кама». Под водой озадаченно и довольно-таки результативно пернул Нептун, отчего пузырь получился больше обычного.

А тем временем тощий мастер уселся на моего железного коня, поерзал жопой в старых трениках по сидушке и задумчиво уставился на меня.

При моем росте — тогда метр тридцать — велосипед был подогнан соответствующе. А сейчас с велика на меня взирал какой-то кузнечик, с размаху посаженный на клизму, ибо коленки его находились в районе волосатых ушей, и при желании он смог бы запросто укусить себя за яйца.

Видно было, что мастер никак не ожидал такой неспортивной конфигурации своих конечностей, но спортивная гордость не позволила ему пойти на попятную.

Развернув ноги врозь, чтобы при езде не получить своим же коленом по своему же хлебальнику, он нажал на педали и со скрипом тронулся в путь.

Я, маленький мальчик, стоящий на берегу пруда с удочкой в руке, смотрел на это едущее сочленение и отчаянно боялся, что дядя сожрет мой маленький велик своей задницей.

Тяжело кряхтя, мастер взбирался на велосипеде в горку, иногда снимая ноги с педалей и отталкиваясь ими от земли. В этом случае ехать становилось намного легче. Через пять минут он скрылся в зарослях.

Несколько тревожась за своего железного коняшку, я повернулся к пруду и уставился на поплавок.

Однако через минуту меня отвлекли. Отвлек меня торжествующий вопль спортсмена. Орал он так, будто пять минут назад взял золото на Олимпиаде.

…Мастер спорта по велоспорту, со свистом рассекая воздух, несся с горки прямо на меня. Его коленки по-прежнему упирались в подбородок, а лицо выражало такое ликование, что я реально забоялся. Он еще что-то кричал торжествующее, когда я понял, что траектория несущегося велика точняк заканчивается в том месте, где стою я.

До велика оставалось метров десять, когда я принял решение сдернуть вправо.

В ту сторону ломанулись мы одновременно. Теперь на лице байкера царило не ликование, а какое-то нереальное удивление.

Влево мы сиганули тоже одновременно.

На его лице отразилась целая гамма чувств.

Меня спасло чудо. Точнее, не чудо, а маленькая, незаметная в траве ямка.

В то время пока мужик судорожно ловил разбегающиеся мысли, колесо стремительно летящего велосипеда направилось в ямку.

— Иии-эхххх! — выдохнул мастер спорта и, сорванный инерцией с сиденья, устремился вперед, зажав между колен попавший туда руль велика.

С лицом старого дятла-ортодокса он, подобно Мюнхгаузену на ядре, целеустремленно просвистел мимо меня, являя собой визуализированное заключение доказательства теоремы об инерции.

Грязные воды пруда гостеприимно приняли сенсея от велоспорта и мой велосипед. Где-то глубоко внизу Нептун радостно пустил очередь газиков, потер руки и раскрыл ящичек с презервативами.

Хвала природе, глубина в этом месте была небольшая, и спортсмену не успели набиться во всякие места тритоны, водомерки и прочие лягухи. А последние реально оторопели от зрелища пролетающего мимо по своим делам мужика. Далеко не каждый день над их болотом мужики на великах летают!

А знаете, что самое обидное? Когда эта ихтиандра явила себя из мутных вод болота и вылезла на берег, волоча за собой велосипед, после того как вынула водоросли из ушей и стряхнула тину с головы, это олицетворение человеческой несправедливости глянуло на меня и этак грустно, с укоризной молвило: «Зря ты так… мальчик…»

От ведь сцуко! Так я еще и виноват остался.

Дела скворечные

Как-то очень давно, когда я был уже взрослым, но еще немного глупым, воцарилась у меня в голове одна идея на предмет комфортабельного размещения дачной фауны, а именно белки, которая живет на даче. Вышеозначенный представитель местной фауны не владел никакой жилплощадью, и мне было его безумно жалко.

В тот раз я сколотил скворечник, который почему-то белка, да и прочие пернатые твари обходили и облетали далеко стороной. За несколько лет так никто в нем и не поселился.

В прошлом году меня опять обуяла жалость к братьям нашим меньшим. Но в этот раз я был гораздо умнее — не стал замахиваться на столь привередливое и трепетное животное, как белка, а решил сделать скворечник для птичек. Они ведь тоже хотят иметь крышу над головой и пол под жопой, размышлял я, разыскивая в Интернете чертеж самого комфортного птичьего дома. К сожалению, чертежи все отличались однообразием, а их авторы сходились во мнении, что «чем проще, тем лучше», хотя я и был настроен сварганить нечто такое, отчего лица у птиц повытягивались бы от удивления.

И я его сделал. Точно по чертежам. И повесил на березе.

Это было в середине лета. Периодически я смотрел на птичью избушку, но не замечал там каких-либо признаков новоселья, будто все твари занесли его в игнор-лист.

Так прошло лето. Наступила и прошла зима. Зазвенела дождем по голове весна. А птицехаус так и стоял, а точнее, висел невостребованным.

Я уже и голову перестал поднимать, чтобы посмотреть на него, как однажды, поскользнувшись на мокрой траве, упал на спину и, глядя ввысь, с удивлением заметил наглую клювастую морду, торчащую из скворечниковой дыры.

Я лежал на холодной мокрой траве, и улыбка была шире скворечника. Сверху, с жердочки скворечника, на меня хитрым глазом смотрела черная птичья физиономия и сокрушенно качала головой. Во рту она держала какую-то живность.

Новоселье состоялось! И мало того что состоялось, так, наверное, еще и птенцы там внутрях появились!

С этого дня я опять начал периодически закидывать голову назад и наблюдать за перемещением пернатого. Но мои орнитологические наблюдения длились ровно до того момента, когда в очередной раз я поднял глаза и с ужасом заметил, как из скворечника торчит чья-то странная морда. Морда была живая, потому что немного шевелилась. И она была лохматая. И на ней были глаза и нос. Собственно, это все, что торчало из скворечника.

Находясь в неописуемом волнении, я кинулся домой, чтобы поделиться новостью.

— Это птица. Ты перепутал, — вынес вердикт батя, перед этим внимательно посмотрев на меня.

Мля, да я и с похмелья не перепутал бы птичье личико с такой страшной мордой! Но мои доводы никто не слушал, до тех пор, пока в очередной прекрасный день морда не соизволила вылезти из скворечника до подмышек.

Лежа на животе в отверстии, свесив лапки вниз и оглядывая мир глазками, похожими на черную икру, там царствовала Ее величество белка. Я даже немного расстроился. Одно дело, когда в твоем скворечнике живет загадочная волосатая морда, и другое дело, когда тривиальная белка.

Я нашел, где у ней там глаза, и, пристально глядя в них, обратился к животине.

— Слушай, белка, — начал я издалека, — ты куда дела гражданина птицо? Съела?

Товарищ белка смущенно молчала и шевелила носом.

— Молчишь? Вину свою чуешь? Поди, съела мамашу с птенчиками и перышка не оставила? — Я шмыгнул носом, вытер слезинку. Птичку было действительно жалко.

Потом, оклемавшись от обрушившегося горя, проведя нехитрое следствие и не найдя каких-либо доказательств птицеубийства в виде перьев, я пришел к выводу, что птичка была изгнана без кровопролития простым пинком под зад.

Но была в поведении этого рыжего рейдера одна странность: никто не видел, как она ходит, прыгает, да и вообще двигается. На глаза она попадалась только в одном положении: лежа на животе на пороге своего дома и свесив свои руки наружу.

…В этот день я, разомлев от жары и пива, сидел на пластмассовом стульчике недалеко от березы и наблюдал уже традиционную картину — белку в позе «панка тошнит в окно».

Так прошел час, два… Я успел подремать, проснуться, а белка все висела, как презерватив на ветке под окном.

Нехорошее предчувствие закралось в душу. На улице градусов тридцать, ни ветерка, а она не шевелится уже столько времени. Значит, сдохла. Может, от жары, а может, и болела чем хроническим.

Срочно собрав консилиум из домочадцев, я вынес на обсуждение вопрос о возможной скоропостижной кончине белки.

Пристально вглядевшись в свисающий на подмышках трупик, батя безапелляционно и авторитетно изрек:

— Это бельчонок.

— Ма-а-а-а-ленький, — протянула сестрица.

— Не шевелится, — подметила внимательная матушка.

— Значит, сдох! — Батин диагноз подвел черту авторитетному консилиуму.

На повестке дня замаячил второй вопрос. Если проблему с диагнозом мы закрыли грамотно и быстро, то что делать с телом усопшего, который к тому же висит на высоте метра три, никто себе не представлял. Все сочувственно смотрели на сдохшую белку, качали головами…

— Жарко, — подметил наблюдательный батя.

— Завоняет, — грамотно молвила сестра.

— Надо выколупать ее оттуда. — Матушка активно приняла участие в совещании.

— Тащи лестницу! — батя опять авторитетно закончил дискуссию, которая своей краткостью напоминала предыдущий жаркий спор.

Лестницу я принес и установил к дереву, но, глядя на примеривающегося к ней батю, позволил себе немного усомниться.

— А не навернешься? — дипломатично поинтересовался я.

— Ты чё?! — Возмущению бати не было предела.

Он с легкостью и даже где-то грациозно закинул свои сто килограммов сразу на вторую ступеньку. Лестница крякнула и погрузилась в землю как раз по ступеньку со стоящим на ней батей.

— Устойчивее будет! — Батин энтузиазм не знал предела.

Довольно-таки проворно он взобрался к скворечнику и с надеждой в голосе тихонько позвал:

— Бе-е-елка… Белочка-а-а… Ты жива?

Все с напряжение ждали, что ответит белка, но ее мохнатое тело безвольно свисало и всем своим видом подтверждало диагноз.

— Сдохла! — окончательно диагностировал батя, глядя на нас сверху вниз, и брезгливо схватил белку за свисающую лапу.

Выдернуть труп из скворечника он не успел, поскольку в следующую секунду белка, разомлевшая от солнца и спящая, как ребенок, навела резкость и узрела какое-то существо, которое весьма грубо и недружелюбно держало ее за лапу.

— Итихума-а-ать!!! — истошно застрекотала белка и взмыла вверх.

Батя, не ожидавший от совсем мертвого трупа такой спортивной прыти, как-то нервно дернулся и сам чуть не взмыл вверх по дереву. Он даже сделал инстинктивную попытку спрыгнуть с трехметровой лестницы, но почему-то вовремя остановился. Хотя зрители внизу уже предусмотрительно разбежались в разные стороны.

…А на верху березы, на толстом суку, сидела белка, шевелила губами и периодически показывала нам что-то, хлопая правой лапкой по согнутой левой.

P.S. Она вернулась. Все лето мы кормили ее орешками, которые специально для этого покупал батя. А потом она ушла. Но, видно, с нами и этим местом у нее было связано очень многое, поэтому белка свила себе гнездо на соседнем дереве и каждый день спускается вниз за своими тремя орешками.

Кузнечик

А помните, в моем далеком, а вашем не знаю, детстве был такой — не побоюсь этого слова — тренажер, который назывался — прости мне мой склероз — «Кузнечик». «Кузнечик» — это такая палка с пружиной и подставками под ноги. Встаешь на подножники, крепко цепляешься за ручки — и понесся прыгать, как одноногий пират Сильвер, хлебнувший адреналину.

Улицы нашего поселка, особенно на пике популярности этого прыгунка, смотрелись как планета, населенная прыгучими блохами. А ты представь: штук двадцать отмороженных детишек с криком и матерщинным гиканьем скачут по улице. Сюрреализм во всей его красе. Некоторые, самые затейники, умудрялись стащить дома длинный плащ, напяливали его так, что он закрывал инструмент до самой земли… Зрелище, которое потом представало перед глазами, заставляло вздрогнуть даже меня, далеко не самого паиньку в команде. Когда это существо в плаще начинало свои прыгающие передвижения, то некоторые тетеньки даже приседали над собственными свежими лужицами.

Когда мне купили такой девайс, счастливей меня был только соседский Вадик, потому что намедни, прыгая по квартире на «Кузнечике», он умудрился своей головой отколоть огромный кусок штукатурки с потолка, а при последующем, произошедшем, вероятно, по инерции, прыжке этой же головой снес напрочь люстру из чешского хрусталя. После чего, потеряв равновесие, завалился набок и лишил семью стеклянной дверки в гарнитуре.

Родители Вадика отличались нравом крутым и были весьма скоры на расправу, но, на удивление, в этот раз ему ничего не было. Хотя он и отчаянно ссал предстоящей экзекуции, но тихая волна гнева, прошедшая мимо него, показала, что все-таки бывают на свете чудеса. И поэтому я был на втором месте по объему счастья на одну маленькую детскую душу.

…Помня нелегкий путь друга к совершенству, для тренировки я выбрал кухню. Во-первых, там не было люстры, во-вторых, там не было стеклянных дверей. И в-третьих, мне просто было западло тренироваться на улице. Там я должен был появиться уже если не мастером спорта по кузнечику, то кандидатом, точно.

Странно, но на кухне, пока я осваивал походку тушканчика, ничего криминального не случилось. Вмятина на холодильнике не в счет.

Наконец пришла пора явить себя обществу, которое громко резвилось на улице и являло собой ту беззаботную вакханалию, при вспоминании которой меня пробивает на ностальгию.

…Скрипнула подъездная дверь, и с железным тушканчиком наперевес появился я, весь улыбающийся и в белом… Хотя немного вру. Улыбался, это да. А вот насчет белого… Ну не в моде был тогда этот цвет в моей среде. На мне ниже пояса висели чисто пацанские треники с вытянутыми коленками, которые во время ветра шевелились в разные стороны, напоминая клюв любопытного пеликана. Сверху, тоже по моде, я был облачен в майку. Какого она была раньше цвета, не вспомнит даже матушка, но пара треники + майка говорила о том, что я не в консерваторию иду.

Понятно, весь дикий дивизион поздравил меня с покупкой, и, лицемерно поцокивая языками от восхищения, каждый по разу пропрыгал на моей боевой блохе. Хотя чё цокать-то было? Разнообразием моделей «Кузнечик» нас не баловал, а как-то даже совсем наоборот. Конкретно совсем. В нашем магазине модель на тот момент была всего одна, поэтому все мы скакали на совершенно одинаковых девайсах.

«Эх, мать!» — Я красиво запрыгнул на тушканчика и заскакал по направлению к горке. Прыгать на воле оказалось намного лучше, чем на кухне среди четырех стен, где прыгать приходилось преимущественно только вверх.

Минут через десять я освоился уже настолько, что скакал как ахалтекинец. Особенно хорошо и далеко прыгалось с горки. Основная опасность была в том, чтобы не упасть на землю, и все мое внимание было сосредоточено именно на этом…

На чем было сосредоточено внимание мужика, я не знаю. Осторожной поступью он шагал с работы, неся в руке свернутые в трубу ватманы, шевелил губами и загибал пальцы на левой руке. Может, это был бухгалтер, которого заставили рисовать стенгазету, а может, еще кто. Я не знаю. Мне было не до этого. Я скакал.

Когда я поднял глаза, было уже поздно что-то делать. Я был на взлете. Это был красивый, самый затяжной прыжок в конце горки, и инерция была соответствующая.

А мужичок, погрузившись по самые йайца в свои проблемы, ничего вокруг не замечая и продолжая шевелить губами и двигаясь по перпендикулярному мне вектору, вынес вперед ногу для очередного шага.

«Чёта фигня какая-то получается», — подумал я, глядя вниз за секунду до приземления. «Фигня» заключалась в том, что нога моего тушканчика подозрительно точно опускалась на ногу шагнувшего товарища.

Дальше все секунда. Он шагает вперед… Я завершаю прыжок — и точняком попадаю ему на чуть запылившийся ботинок.

Губы шлепнули еще пару раз, едва не достав округлившиеся безразмерно глаза, руки судорожно сжали свернутый ватман, почти переломив его пополам, и…

И тут раздался визг. Такого визга я не слышал никогда, даже тогда, много лет спустя, на юге, проезжая какую-то деревню, сбил наглого гуся, вышедшего на дорогу. А уж там тетки визжали будьте здоровы! Можете мне поверить.

Шуганувшись от страха вбок, понятное дело в прыжке, я, как назло, вломился в очередного пешехода. Конец рабочего дня… все идут домой, понимаете ли…

«Чёта людей тут много понатыкали, — пронеслось в мозгу. — Прям как деревьев в тайге».

Страшное дело! Очередная жертва почему-то оказалась не бухгалтером каким-нить, а очень даже лицом весьма гегемонской наружности, напоминающей сантехника. От этой наружности разило перегаром, чесноком и еще какими-то подобными восточными благовониями.

Лицо понятия не имело, как нужно разговаривать с детьми, поэтому, поднявшись с пыльной дороги и отряхивая почему-то не одежду, а голову, громко и внятно заголосило знакомыми, но несвязанными выражениями. Особенно было обидно обещание «засунуть эту прыгалку мне в самое туда».

«Не, не интеллигентный товарищ», — понял я. И еще я понял что-то важное, а конкретно, что общее горе каким-то образом сплотило очень разные слои населения, а именно бухгалтера и сантехника.

За вами когда-нибудь гнался дуэт из озлобленного сантехника и яростного бухгалтера? Вы даже не представляете, сколько нерастраченной энергии может быть в человеке столь мирной профессии, как бухгалтер…

А вы удирали от них гигантскими скачками на зависть всем сайгакам планеты? Нет? Значит, вы были не со мной.

«Ну, пля!!! Кенгуру еманый!!! Вот тока догоню!!!..» — на бегу визжала фальцетом недавно еще интеллигентная бухгалтерия.

«В жопу!!! В жопу твоего скакуна засуну!!! Вот тока догоню!!!..» — задыхалось на бегу сантехническое производство.

Сговорились они, что ли, вот с этим «тока догоню»?

Вы, господа, не поверите, но от этих обещаний я развил такую скорость, что у настоящих кенгуру шерсть дыбом вставала. Ветер свистел в ушах, за спиной слышалось тяжелое сопение людей, скованных общим интересом.

Вы опять не поверите, но меня не догнали. Зато теперь каждый день интеллигентного вида человек, проходя мимо скачущей на «Кузнечиках» толпы, пристально вглядывался в нас, пытаясь определить давешнего обидчика. Среди двадцати пацанов в трениках с вытянутыми коленками и в майках, которые когда-то были белыми.

Лук

Этим летом, проявив чудеса благожелательности и продемонстрировав нехилую педагогическую подготовку, мой батя для своего внука смастерил лук. Внук, если кто не понял, мой сын четырех лет от роду. Хулиганье страшное, но моя матушка, глядя на него, ласково говорит: «Ничё, ничё… Есть в кого…» И я верю.

Я, конечно, сразу заподозрил неладное еще в тот момент, когда утром, выйдя на крыльцо дачи, узрел батю в стойке «Робин Гуд на тренировке». Он стоял посреди поляны, в руке держал лук и целился куда-то в прекрасное далёко.

Так вот. Поскольку дед ни разу не краснодеревщик и этот лук был его первой подобной поделкой, то изделие получилось хоть и небольшого размера, но весьма угнетающее психику. Но дело, собственно, не в луке. Поскольку у изготовителя желание было обратно пропорционально умению, то к луку батя выстругал несколько стрел. Ну, что могу сказать. Такой стрелой и без всякого лука можно было, совершенно не напрягаясь, убить небольшое животное, ну а если зарядить в лоб человеку, то полчаса прострации были гарантированы.

Стрела представляла собой рейку с обтесанными для придания округлости углами, но самая изюминка заключалась в утолщенном конце. Если бы рядом не находился лук, то стрелу запросто можно было принять за небольшую дубинку.

— Это чтобы она прямей летела, — пояснил батя.

Но на практике «теорема движения стрелы в воздухе» немного не подтверждалась. Запущенная из лука, эта стрела летела по совершенно невероятной траектории и вертелась, как акробат в трансформаторной будке.

Я без всякой задней мысли, видя такой непорядок, снабдил стрелы опереньем из перышек недавно распотрошенного и съеденного гуся. Что я наделал, что я наделал…

Первые опыты показали: предки были не дураки совсем. Теперь стрела мало того что летела ровно, так она еще и расстояние преодолевала нефиговое.

Сереге новые стрелы понравились, чего не скажешь про остальной наш коллектив. Такса Плюша, проницательное и дальновидное существо, узрев в руке сынули какой-то новый, но явно опасный агрегат, помассировав лапкой свой мозг через правое ухо, быстренько свинтила в свою нору под лестницу.

…Меня всегда раздирало на поржать, когда я наблюдал процесс почесывания уха у Плюшки. Собака хоть и зовется карликовой таксой, но от карлика там осталось только название. С виду этот таксоид больше напоминает мадам Крачковскую после посещения кондитерской фабрики. Понятное дело, что легко и непринужденно почесать задней лапкой ухо она не может в силу некоторых складок на боках, поэтому она делает так: садится на задницу, выставляет вертикально заднюю лапу с когтями и насаживает на нее ухо. И вошкает там в свое удовольствие, при этом загадочно улыбаясь.

…А на поляне Серега уже вовсю осваивал новый инвентарь. И осваивал вполне успешно, судя по гоняющемуся за ним батей, который на ходу морщил лоб и обещал что-то нехорошее.

Вечером, когда все расселись перед телевизором, я вышел на улицу покурить, а заодно с луком побаловаться. Первая стрела попала в березку. Вторая в куст. Прежде чем запустить третью стрелу, я расправил на ней перья и взвесил на ладони. Стрела была самой тяжелой из трех и своими формами внушала трепет и уважение.

…А зазвенела тетива, и спешились всадники-и-и-и-и…

Тетива-то, конечно, не звенела, но обласканная моими руками и с новым навесным оборудованием в виде перьев, она на удивление прямо и стремительно рванулась в то самое прекрасное далёко. Для меня поведение стрелы стало полной неожиданностью. Я-то рассчитывал дострелить до дальней березки, а получилось…

…Нда-а-а… А получилось, надо прямо сказать, совсем некузяво как-то. Шедевр домашнего столярного дела, почему-то покинув границы родного участка, стремительно улетел за забор. Пропала стрела… Эх, самая лучшая была! Я посмотрел в щель между досками забора и…

…Заглянул в соседний сад. Там смуглянка-молдаванка собира-а-ала виноград…

В общем, не то чтобы смуглянка, не то чтобы молдаванка и не то чтобы виноград, но как-то очень близко к теме.

…Намедни соседка прочитала в журнале для садоводов про вредителей, которые селятся на яблонях и жрут там что-то, после чего ни яблок, ни, собственно, самих яблонь. Весьма напуганная информацией, она на следующий день, приставив стремянку к дереву, с мрачной решительностью исполнителя приговора полезла наверх изничтожать гадов-насекомых. В листве было жарко, подлые насекомые умирать не спешили и даже как-то издевательски посмеивались над ней с верхних веток.

…Удара в лоб она не почувствовала, просто как-то сразу оказалась на свежеперекопанной земле под яблонькой, ничего себе не повредив, благо невысоко забралась. Рядом лежало что-то весьма похожее на стрелу.

Сидя на земле, потирая лоб и разгоняя расплавленные на жаре извилины, соседка разглядывала прилетевшее изделие и размышляла о месте его происхождения.

Серега, увидев в окно, как я мастерски запулил стрелу, выскочил со справедливым и аргументированным требованием: «Лук мне дед сделал, поэтому дай я выстрелю!!!»

Соседка, явно услышав этот крик, решительно поднялась с земли, сдвинула брови и, поигрывая стрелой, как палицей, двинулась в нашу сторону.

Серега, сильно наловчившийся стрелять из лука, шустро натянул тетиву и выстрелил по странному совпадению в ту же сторону. Я даже мяукнуть не успел.

Соседка второй раз плюхнулась жопой на чернозем, раздавила червячка и до икоты напугала группку муравьев. Решительности в ней чёта поубавилось. Сидя на попе и потрясая стрелами, она говорила про нас половыми терминами, соединяя их если не виртуозно, то весьма красноречиво.

Последнее, что я видел и слышал, залетая домой и держа под мышкой Серегу, — это брошенные мощным толчком стрелы, перелетающие через забор, и слова, которые знать ему еще было рано.

А вечером я читал на ночь Сереге сказку про трех братьев, которые тоже луком баловались. Дочитав до конца и закрыв книжку, призадумался. Судя по этому сюжету…

Бл! Что я натворил… Что я натворил…

Живет по соседству бабуля

А у нас во дворе-е-е,

есть бабулька адна-а-а,

Среди бабок други-и-и-и-их

всех гугнивей она-а-а.

(Песня такая)

Собственно, бабок у нас несколько, но такая — одна. Даже остальные бабки, собравшись в говорливую кучку, не пущают в свой круг эту старую отщепенку.

А почему? Да потому, что характера она несносного, тяжелого и гугниво-скандального. И не приемлют ее ни стар ни млад. Но ей все по хер, живет не страдает, подпитывается ежедневными скандалами с соседями и не соседями. Мимо в коридоре или по лестнице молча не пройдет. Или «ходют тут всякие, в углы ссуть» пробормочет, или «к Наташке-наркоманке шастють тут». Бабок соседских тоже цепляет: «Вырядилась, как проститутка из кина, корова старая» — это самое доброе и ласковое, что можно было услышать.

Были бы бабки поорганизованней, то заловили бы эту несносную Шапокляк да и вломили бы ей чисто по-бабски, костылями да протезами.

А так никто ее не трогает, ногами не пинает, в проктологическое путешествие не направляет. Живет бабка, скандалит в свое удовольствие со всеми, не разбирая ни чинов, ни званий.

В ЖЭК любит опять же ходить, права свои словами нестандартными и грубыми отстаивать. Но в ЖЭКе почему-то не любят, когда она к ним ходит. Там мужики культурные вежливо выслушают ее слова обидные, выпроводят культурно, сядут в кружок, поплачут друг другу в фуфайку за нелегкую свою долю и дальше работать. До следующего ее прихода.

В общем, персонаж весьма неположительный по своему поведению и мозгоипательный по своей натуре.

Неделю назад возвращаюсь с работы, настроение чёта хорошее, имеется желание творить добро и красоту, мурлычу песенку фривольную. В общем, настроение и срущий голубь — брат.

Проникаю в полутемный подъезд и натыкаюсь на эту самую бабушку-сколопендру.

— Поссать, поди, зашел? — предсказуемо заскрипела бабуля. — Или к Наташке-наркоманке?

— Дык, не знаю. Как масть пойдет, — хорошее так и перло из меня.

Но бабульке мое хорошее настроение как тигру плетку в жопу: «Ходют… Потом в лифте нассано… Чтоб вас… Всех нах…» В общем, ничего нового, но, блин, настроение начало чёта портиться.

А тут еще вспомнил, что ЖЭК, сволочь, воду горячую отключил, — и все. Чувствую, что щас еще немного — и бабуле горло сгрызу, а потом ЖЭХ снасильничаю.

Тут подъехал лифт. У лифта в последний день появилась странная особенность — он приезжал по вызову, но двери открывались только спустя полминуты. Фишка была новая, и еще не все жильцы к ней привыкли.

Узрев, что кнопка вызова погасла и лифт по звуку остановился на нашем этаже, бабка вся так напружинилась, чтобы заскочить первой. Но херушки. Двери не открывались.

— НассалиВлифте… ЛифтСломалиСукиОкоянные… — речитативом завыла бабка.

Помните рассказ, как пацан засунул проездную карточку в шапку и приложился лбом к турникету в метро? Турникет открылся… Люди крестились…

И я вспомнил. Улыбнулся нехорошо так, жалко — бабка не видела. Вздрогнула бы. Достал зарплатную карточку.

— Минуту, бабуля. — Я вежливо просочился к дверям лифта, вставил карточку в щель между дверями и провел сверху вниз. — Электронный замок поставили, — пояснил я охреневшей бабке, которая смотрела на меня как Робинзон на отпечаток ноги на песке.

Через секунду дверь открылась. Если до этого бабка еще немного сомневалась в увиденном, то тут еще поперло. И сволочи тут все, и геи со шлюхами, и про подъезд обоссанный, понятное дело. И про Наташку (ну куда ж без нее?), и меня зацепило мощным матерком, а ЖЭК так тот вообще потонул в витиеватых фразеоборотах. Зацепило немного правительство и депутатов. Но совсем немного. Так, на куёк послали мимоходом, и все.

— Э-э-э-э, там, — заверещала бабка, когда я собрался выходить на своем этаже, — а где карточки для лифта дають-то?

Я вспомнил про свое бывшее хорошее настроение, про сволочную бабку, про отсутствие горячей воды…

— В ЖЭКе, бабуль. Начальник сам лично выдает в своем кабинете, — и, подумав, добавил: — Но не всем выдает, надо взятку дать, рублей пятьсот, тогда выдаст. А без взятки полгода придется своей очереди ждать.

Бабка стояла в лифте, придерживая дверь, и сумрачно впитывала полученную информацию. Потом, видимо прикинув хрен к носу, решительно надавила кнопку первого этажа. Судя по всему, злобное бабулько не любила откладывать на завтра то, что можно выеbatь сегодня.

А назавтра руководящий состав ЖЭКа во главе с нервно трясущимся начальником стоял на первом этаже и ждал бабулю. Из ихнего разговора я понял, что стремительной бабке удалось вчера весьма разнообразно поиметь начальника, его зама и ни в чем не повинную секретаршу. Начальник ПТО и главный энергетик были выеbanы так, походя. Но тем не менее все присутствовали сейчас возле лифта.

Затем все долго демонстрировали бабке работу лифта без всяких ключей и карточек, заглядывали в глаза и убеждали, что ее кто-то сильно пошутил.

Бабка согласно кивала головой, хитро щурила глаза и приговаривала, дескать, ну да, ну да, пошутили. Я сама видела. Но денег я тебе не дам! Мне ключ бесплатно положен!

Трясущемуся начальнику ЖЭКа из подъезда помогали выходить совсем посторонние люди. Он почему-то икал, подрагивал головой и обещал совершить с бабкой некое не очень красивое членовредительство.

— Ничё-ё-ё, ничё-ё-ё, вам покажу!!! — бушевала бабка на крыльце. — Я вашему начальнику напишу, как вы тут над людьми издеваетесь! Вы у меня еще посмотрите!

Написала она или нет, не знаю. Но задумчивость лифта починили в тот же вечер. И дали горячую воду. Не знаю, наверное, совпадение.

Эти страшные коньки

Вы не поверите, но раньше, то есть в детстве, я занимался различными видами спорта. Не курил и не пил. Потому что пить и курить в шестом классе как-то не разрешалось. Ну а раз нельзя было пить и курить, то выбора не оставалось — только спорт. И бокс был, и волейбол, и баскетбол. Даже шахматы и то были. Но разговор не про них, а про коньки.

Каток в нашем поселке отсутствовал как класс, а вот в соседнем, находящемся за три километра, там он был. Крытый, с яркими фонарями под потолком, обогреваемый. Последнее было крайне важно, поскольку при температуре на улице под пятьдесят градусов минуса температура на корте держалась стабильно минус десять. Можно сказать, заодно и грелись там.

Как вы знаете — а если кто помоложе, то и не знает, — раньше с коньками была маленькая проблема. Коньков не было. Совсем. Точнее, было то, что называлось коньками, но вот на полноценные коньки они как-то не тянули.

Не, ну вы помните? Черные, из пупырчатой кожи ботинки, которые заканчивались сразу на щиколотке, и лезвия из непонятной стали, которые были приклепаны к этим ботинкам, наверное, стаей криворуких мартышек, да еще и в ночную смену перед Новым годом. Потому что такого косорылья я не встречал никогда. Ну, может, кроме ВАЗа.

Не поверите, но я видел коньки с непараллельными полозьями, приклепанными всего парой клепок, приделанными на одном ботинке ближе к носку, а на другом — ближе к каблуку. И как эталон советской промышленности — полозья, приклепанные задом наперед.

Понятное дело, кое у кого были и канадки, но это была такая же несбыточная мечта, как щас личный вертолет.

И я катался на вот таких уродах, а что поделать?

…— Серега!!! — сильнодецибельным воплем проорала мне в ухо телефонная трубка. — Серега!!! В комиссионке коньки лежат! Новые!

Это звонил Вадик.

Я чуть трубку не всосал от волнения. Не, поймите правильно, на краю земли в какой-то задроченной комиссионке продаются коньки! Тут и еды-то нормальной не всегда было, а уж коньки в свободной продаже — это вообще сродни приезду к нам на велосипеде большесисьной Саманты Фокс.

Быстро выцыганив у матушки три рубля, мы с друганом ломанулись в магазин. Он не обманул. Коньки там были. И не просто коньки, а коньки… конькобежные. То есть на обычных удроченных ботиночках были набиты конькобежные полозья. До этого такую красоту я видел тока лишь в кино.

Переглянувшись, мы ломанулись к кассе и через минуту стали обладателями чудовищных по своему виду средств передвижения по льду.

…На корте, как обычно, играла приятная музыка, ярко светили лампы, пары постарше, романтично взявшись за руки, неспеша нарезали круги вдоль бортика…

Когда мы с Вадиком гордо ступили на лед, умолкла музыка. Стихли разговоры. Остановились люди.

Не, вы поймите правильно, в те времена не привозили нам коньки нашего тридцатого размера. Вообще никакие коньки не привозили. А тем более конькобежные. Хорошо, хоть повезло несусветно, такие успели купить.

Лишние десять сантиметров коньков мы привычно набили газетой. Плюс еще сантиметров десять за ботинок, как когти тираннозавра, торчали полозья. Короче, зрелище вышедших на лед двух низкорослых хлопчиков, но с ногами размера вполне устрашающего вызвало маленький мозговой инфаркт у присутствующих.

— Поехали! — произнес Вадик историческую фразу и даже махнул рукой. После чего он сделал корпусом движение вперед и как-то резко исчез из плоскости наблюдения. Такого в нашей программе предусмотрено не было. Я опустил глаза туда, где Вадик пытался безуспешно принять вертикальное положение. Встать нормально ему мешали длинные полозья. Поизвивавшись на льду, как змея на кухне в Таиланде, и зацепившись за деревянный бортик, он каким-то изящным кульбитом вскочил, одновременно подтянув под себя ноги…