Ради тебя одной Гольман Иосиф
– Этот, – без раздумья ткнул пальцем Щелчков. – Дато. Четыре покушения. И личное кладбище гектара в два. Творит что хочет. И не подступиться: очень сильные связи. Кого не достанет пулей, свалит прокуратурой или пиаром.
– И страна ничего не может сделать?
– А ты что, с Марса, что ли? – теперь уже ухмыльнулся мой работодатель.
Он подробно рассказал мне о малой части деяний Дато. Меня почему-то зацепила торговля людьми и продажа оружия в Чечню. Мы с Ефимом пару раз ругались на эту тему. Он мне доказывал, что подлость не имеет национальности. Конечно, он прав. Но интересно, смог бы он со своим «пятым пунктом» во время войны дружить с немцами? Даже с хорошими, непричастными к Освенциму и Бабьему Яру? Я – нет.
– Берусь, – сказал я. И осекся: согласно легенде, надо было сказать «беремся». Во множественном числе. – Траффик его изучен?
– Нет у него траффика. На винтовочный выстрел вряд ли подпустит.
– Это уже мои проблемы, – сказал я. – Ваша – выследить.
– Слушай, давай за него возьмемся через месяц.
– Почему? – удивился я.
– У него завтра юбилей. Ночью улетает за границу. Вернется как раз через месяц.
– Где юбилей? – спросил я.
– Забудь, – сказал Щелчков. – Это его ресторан. Все под рентгеном.
– Сколько официантов?
– Н-не знаю, – задумался работодатель. – Но оружие не пронесешь. Металлоискатели и круглосуточная охрана. Сплошь профи. Личный телохранитель – талант от бога.
– Меня тоже не пальцем делали, – огрызнулся я и предъявил ему требования: отловить любого официанта, желательно моей комплекции. Это раз. Найти план-схему помещения, включая кухню. Это два. «Зеленая змея», конечно, – не «Павлиний глаз» (Щелчков объяснил, что так называется место, где будет банкет). Но в первый-то раз у меня получилось. Третье условие – половину денег вперед. Иначе я разорю «Беор» – овес нонче дорог. Было еще много технических требований по подготовке акции, но главное я оставил напоследок. – Мне нужна «В-94», – сказал я. Оказалось, Щелчков не знал, что это такое. Надо же, немолодой рекламист знает, а в недавнем прошлом офицер – нет. Впрочем, им в штабах подобные знания были нужны не часто.
Я объяснил Щелчкову, что такое «В-94». Он задумался. Взял полчаса тайм-аута. Вернувшись, сказал, что это очень сложно. Я еще раз объяснил, что либо работа с «В-94», либо отсутствие работы вовсе.
Он исчез на час с лишним. Я дважды пил кофе и один раз – чай. Секретарши у него нет, все делал сам. Наконец он появился:
– Ваши условия приняты. Из гонорара вычтут семнадцать тысяч.
– Не многовато за ружьишко? – поторговался я. Киллер и должен торговаться. Он же убивает за деньги. Иначе какой он киллер?
– Очень редкое оружие, – оправдался работодатель. Сошлись на пятнадцати из второй половины гонорара.
Через полчаса я получил деньги, два очень достойно выполненных фальшивых паспорта (похоже, эта сволочь была уверена, что я рано или поздно приду!) и адрес в подмосковной Балашихе, по которому завтра к вечеру меня будет ждать разобранная «В-94». Впрочем, не меня, а Ефима. Ему забирать пушку, и я очень волнуюсь, как он с этим справится. Однако, судя по прошлым достижениям, его шансы достаточно высоки. Мне же еще предстояло арендовать по чужому паспорту звукозаписывающую студию. Там их было целых три, на каждом этаже – по одной.
Думаю – тоже справлюсь.
И еще мне предстояло убить юбиляра Дато на его собственном празднике.
Недавно я искренне считал, что демобилизовался…
В этом уютном кафе все было не похоже на модные рестораны. Не было ни дебильной позолоты, ни хрустальных солнц, ни расфранченных, как с обложки глянцевого журнала, мажоров. Хотя по серьезным джипам у входа легко можно было предположить, что здесь собирается не только трудовая интеллигенция. Здесь же стоял большой реанимобиль, увешанный красными крестами и поблескивающий фиолетовыми маячками. Хорошо хоть сирену не включил. Ефима почему-то нисколько не насторожило присутствие «Скорой помощи». А даже наоборот – обрадовало.
Он, не раздеваясь, прошел насквозь прокуренный тамбур и направился прямо к небольшому угловому столику, занятому двумя мужиками примерно его возраста. Они-то и были нужны Береславскому.
Один, в очках и с бородкой, был посерьезнее. Второй же, заслышав любимую песню, вскочил со стула и, энергично размахивая руками, принялся во весь голос помогать стоявшему на крошечной сцене певцу:
- Есть только миг между прошлым и будущим,
- Именно он называется «жизнь»!
Вообще-то предполагалось, что песни в этом кафе будут петь негромкие. А люди собираться – приличные, предыдущие двадцать лет отстаивавшие свою маленькую свободу по кухням и турпоходам, с непременными гитарами у костра и кукишем, направленным в сторону власти, в кармане. Ирония же судьбы заключалась в том, что кое-кто давно сам стал ранее презираемой властью и приехал сюда на служебном джипе. А кое-кто на своем, личном. Были и те, что прибыли на трамвае. К счастью, аура кабака была такова, что пассажиры трамвая чувствовали себя здесь столь же уютно, как и их более коммерчески продвинутые единомышленники.
Призрачно все в этом мире бушующем…
Певец решил повторить первый куплет любимой многими песни. Увидев пересекавшего зал Ефима, он, не прекращая петь, приветливо махнул рукой.
– Здорово, Ефим! – обрадовался и подпевавший товарищ. Второй, с бородкой, тоже улыбнулся.
– Привет, мужики! – Береславский присел за их столик. Подоспевшая официантка тут же поставила еще один столовый прибор.
– Чего будешь? – спросил первый. Он был навеселе, но, конечно, еще не пьян. – Сегодня потрясающая рыба.
Ефим есть не собирался, он недавно перехватил кусок пиццы из уличного ларька. Но содержимое тарелок друзей выглядело так привлекательно и пахло так вкусно, что Береславский тоже решил подкрепиться. Сделав заказ и отдышавшись, он приступил к деловой части визита. Впрочем, ребята облегчили ему задачу: как оказалось, один смотрел эфир, в котором Ефим клеймил неведомого врага.
– Я сразу тебе начал звонить, а ты исчез! Мобильник отключен! Разорился, что ли? – атаковал шумный.
– У меня теперь другой номер. – Ефим написал на салфетке секретный мобильный. Этим гражданам он верил как себе.
– Так что стряслось? – спокойно спросил похожий на доктора второй. Он, собственно, и был доктором. Правда, еще и хозяином личной клиники. И спросил точно так же, как до этого тысячи раз спрашивал своих пациентов. Смешно, но Ефиму стало спокойнее.
– Есть проблемы, – сказал Береславский. Он не собирался втягивать друзей слишком глубоко, но одна их услуга была ему просто необходима. – Мне надо скататься в Балашиху и вернуться в Москву.
– И что тебе мешает? – радостно улыбнулся первый.
– Нужно исключить осмотр на посту ГАИ, – взял быка за рога Береславский.
Друзья посерьезнели, но по-разному.
– Полтонны героина или труп, – усмехнулся спокойный.
– Значит, во что-то влип – и молчишь? – укорил первый. – А мы уже не друзья?
– Друзья, друзья, – успокоил его Береславский. – Куда ж я без вас? Видите – приехал! Короче, мне на пару часов нужен реанимобиль. Если, не дай бог, засыплюсь, скажу, что угнал.
– Спасешь нас, значит? – ухмыльнулся шумный. – Выведешь из-под удара? А то мы такие боязливые.
– Бросьте, мужики, – отбивался Ефим. – Просто я уверен, что справлюсь сам.
– Колись, говнюк, – вдруг совершенно не по-врачебному предложил доктор.
И Береславский внезапно раскололся. А расколовшись, вдруг почувствовал колоссальное облегчение, только теперь осознав придавившую его ношу.
– Да-а, – сказал разом посуровевший весельчак. – Ты, старик, дал. А других выходов нет? Может, тебя в психушку на месяцок, а? Девчонок классных привлечем, за месяц отдохнешь и похудеешь. А этот твой урод забудет.
– На самом деле это вариант, – сказал доктор. – Я его вчера по телику видел, он долго не протянет. Нужно просто переждать.
– Сколько ждать? – спросил Ефим. – Месяц? Год?
– Точно сказать трудно, – честно ответил врач. – Но по его виду и дыханию я бы ему больше шести месяцев не дал.
– А у меня осталось два дня, – тихо сказал Береславский.
– Неужели он на это пойдет? – усомнился первый. – Фантастика какая-то!
– Пойдет, – сказал Ефим. – Я в таких вещах не ошибаюсь.
Спрашивавший кивнул: мнению Береславского в этой компании доверяли.
– Значит, будем считать фактом, – снова успокоился доктор. Он был человеком рассудительным и на вид даже слегка флегматичным: чего дергаться, если все ясно? Впрочем, Ефим знал, что, когда понадобится действовать, на доктора можно положиться так же, как и на его энергичного компаньона. Возможность проверить предоставлялась не раз.
– Ты уверен, что твой план оптимален? – спросил первый.
– У меня просто нет другого, – честно ответил Береславский. – Если не выйдет, вечером улечу в Барселону: рейс есть, виза стоит. Билеты сейчас не проблема.
– И там будешь сражаться врукопашную?
– А что делать? Но это если не выйдет.
– Кошмар! – воскликнул темпераментный. – Надо что-то придумать!
– Ладно, – спокойно перебил его доктор. – Давай обсудим детали.
К столику подошел певец. Невысокий, с сильным, необычно окрашенным голосом, он не был сверхпопулярен как исполнитель. А его замечательные композиции исполняли другие, более раскрученные музыканты. Но Ефим любил песни этого человека не за их раскрученность, а за красивые мелодии и добрые слова. И еще за что-то неуловимое, что, собственно, и отличает любимые песни от просто песен.
– Что такие испуганные? – поинтересовался певец. – Как пионеры в публичном доме.
– Да тут такое дело, – сказал доктор. – Ефим на войну собрался.
– Это серьезно, – хохотнул тот. Но, увидев собранные лица друзей, предложил в ополчение и себя.
– Отказать, – сказал Ефим. – Мне нужно только одно: втащить ее в студию.
– Кого? – не понял музыкант.
– Винтовку. Она весит двенадцать кило и, главное, длинная, сволочь. Хоть и пополам складывается. Плюс патроны.
– Какую студию? – профессионально встрепенулся тот.
Ефим назвал адрес. Певец аж подпрыгнул:
– Я тоже там пишусь!
При более подробном выяснении оказалось, что его студия располагалась этажом выше, но в том же подъезде. В этом не было ничего удивительного: рыбак рыбака видит издалека. В корпусе, где трудился «Беор», кроме него было еще два рекламных агентства.
– Короче, – сказал музыкант. – В твою студию волыну занесу я. В чехле от контрабаса.
– А ты играешь и на контрабасе? – изумленно спросил Береславский.
– Я играю на всем, – хохотнул тот и лихо отбарабанил пальцами чечетку по столу. – Все, договорились.
Он снова двинулся к сцене, когда его перехватила бледная, интеллигентного вида фанатка, терпеливо ожидавшая кумира поодаль.
– Ваши творческие планы? – пролепетала она заранее заученную фразу.
– Перевод «Хава Нагиле» на арабский язык! – важно заметил музыкант и через минуту уже заполнил зал новой песней.
Я не видел, как «Скорая», пробивая сиреной дорогу в пробках, мчалась в Балашиху. Мне об этом уже позже рассказал Ефим. Втолкнув винтовку в столицу, он перегрузил «В-94» в свой очередной шарабан – раздолбанный «Иж»-«каблук».
Я, когда увидел его аппарат, чуть не всплакнул от жалости: это после «Ауди»-то! И предложил Ефиму Аркадьичу денег: ясно же, что «Беор» нашу войсковую операцию не потянет. Береславский отказался, даже не спросив меня про их источник. Неужто догадался?
Но более всего меня поразил парень, притащивший мою винтовку в студию. Я несколько раз видел его веселую физиономию в телевизоре, и, кроме того, половина Чечни распевала его солдатские песни. Конечно, та половина, которая была в форме Российской армии.
Дверь я открыл лишь потому, что был предупрежден Береславским. Парень снял с плеча громадный чехол с контрабасом, но в нем лежал вовсе не главный инструмент джаз-банды, а моя долгожданная «В-94». Только теперь я вдруг понял, что из безумной затеи Ефима Аркадьича что-то, может, и получится. И еще одна мысль заполнила мой многострадальный мозг: «Теперь держись, Жаба!»
– Больше ничего не изволите? – спросил меня музыкант.
– Спасибо, – ответил я. Обстановка не располагала к разговорам. И еще я очень не хотел, чтобы нас с ним засекли вместе.
– Счастливой охоты, – хохотнул тот и, выглянув сначала в глазок – не поднимается ли кто по лестнице? – вышел из комнаты.
Меня вдруг поразила легкость, с которой нам помогали. Да, друзья. Да, свои в доску. Но видно, что-то не так в нашем королевстве, если бандиты, пришедшие к власти, дожимают нас до состояния, когда штатские берутся за оружие.
Мы с Ефимом и по этому поводу много спорим. Он считает, что прогресс неотвратим, как старческая импотенция. По этому поводу он постоянно находит все новые и новые положительные признаки. Я имею в виду прогресса, а не импотенции. И уверяет меня, что все у нас будет хорошо.
Марина Ивановна говорит, что он всегда был, как она выразилась, «романтическим полудурком».
Я же утратил романтику навеки. Если не считать вчерашнего часового катания вокруг дома Прицкера. Страшно вдруг захотелось, чтобы в окошко выглянула моя Аля. И сам же себя обругал: если увижу я, значит, могут увидеть и другие. Развернулся и уехал.
Короче, что-то не верится в перемены к лучшему. Хотя с «В-94» мое мироощущение стало куда как лучше.
Студию я арендовал на три дня, с оплатой вперед. Даже паспорта не потребовали. Несколько бумажек с ликом американского президента заменили удостоверение личности. Я добавил еще три, и парень, который должен был помогать и присматривать за дорогой аппаратурой, исчез на три дня. Бумажка за день.
Теперь руки развязаны. Здесь, в этой студии, мне выпало исполнить свою лебединую снайперскую песню. Лишь бы Ефиму удалось добиться аудиенции у Прохорова. Но теперь я почему-то гораздо больше верю в него.
Я, кстати, тоже вошел сюда с чехлом от музыкального инструмента. Только лежала в нем мощная дрель с перфоратором: амбразуры для стрельбы в планировке студии звукозаписи предусмотрено не было.
Изучив внутреннее помещение, выбрал точку и приступил к бурению. Шум и вибрации не вызвали беспокойства музыкальных соседей: выручило устройство студии. Все было отделано звукопоглощающими материалами. Снизу – специальный ковер. Стены и пол, из опять же специальных звукопоглощающих – в мелких дырочках – плит, были фальшивыми: от настоящих их отделяли полости, заполненные минеральной ватой.
Все это пробурилось молниеносно. А кирпич «сталинского» дома крошился так легко, что амбразура была готова уже через час работы. После чего настала очередь теодолита: надо было очень точно «привязаться» к ориентирам.
Закончив, прибрался и соорудил самодельный станок для винтовки. Получилось довольно удобно. Расчетная точка прицеливания оказалась чуть ниже горизонтали ствола, траектория шла сверху вниз под малым углом наклона. Хорошо, что под малым: пуля будет преодолевать стены по короткому пути. И хорошо, что сверху вниз: ей не помешает дубовый стол в кабинете господина Прохорова.
Я лег спать в хорошем настроении. Ждать осталось недолго. Неужели у нас получится?
24. Москва, ресторан «Павлиний глаз»
Гости начали съезжаться задолго до назначенного времени: никто не хотел выглядеть неуважительным по отношению к виновнику торжества. Они выходили из задних дверей больших, преимущественно черных, автомобилей, которые отгонялись водителями на специальную стоянку. Водителей тоже ждал ужин – никто из имеющих отношение к данному мероприятию не должен был чувствовать себя обделенным.
Сам же юбиляр даже слегка запоздал. Как всегда веселый, он быстро прошел сквозь строй не самых значимых приглашенных, желающих перемолвиться с ним хоть парой слов и вручить ему свой подарок.
Самые значимые так не торопились: будучи, как и сам Дато Ходжаевич (именуемый также Шераном), на вершине криминальной власти, они получат возможность засвидетельствовать свое почтение непосредственно в зале ресторана.
Среди приехавших было немало представителей и обычного мира: крупные хозяйственники, артисты, журналисты, общественные деятели. Кстати, совершенно неправильно было бы думать, что все эти люди, никогда не топтавшие зону, находятся на иждивении Дато Ходжаевича и обслуживают его интересы. В некоторых случаях, может быть, уместно было говорить об обратном: что Шеран служил интересам этих людей. В целом же все так перемешалось в постсоветской России, что вряд ли можно было отыскать крупного бизнесмена без криминального прошлого – в любом понимании криминала: от мокрухи до поразительно удачной приватизации. Равно как и крупного криминального лидера без вполне легальной инфраструктуры. Видимо, этот процесс при смене формаций неизбежен. Недаром же апологеты теорий о всеобщем равенстве утверждали, что в основе каждого крупного состояния лежит преступление.
Войдя в сверкающий зал – к торжеству специально прикупили огромные хрустальные люстры, – Шеран прежде всего поприветствовал представителей деловой прессы: их приглашение было вовсе не взяткой, а соблюдением делового протокола. Хочешь, чтобы тебя незадорого пиарили, дружи со средствами массовой информации. И Дато дружил. Не только из нужды, но и из удовольствия: человек он был общительный, разговорчивый. Да и девчонки в славных рядах бизнес-райтеров тоже попадались забавные, а к слабому полу, несмотря на юбилей, Шеран всегда был неравнодушен.
Он галантно поцеловал ручку высокой девице в облегающем малиновом платье (она намеренно подчеркнула свой рост огромными шпильками), перебросившись с ней парой фраз и при этом привычно-одобрительно заглянув в ее умопомрачительное декольте. Дато вечно поражало несоответствие: безукоризненные ножки, попка и прочие столь же совершенные анатомические детали дамы прекрасно уживались с холодным и расчетливым умом. Шеран дважды заказывал ей аналитические обзоры по конъюнктуре мирового рынка благородных металлов – одного из главных направлений его разветвленного бизнеса, – и она справлялась лучше целых научных институтов. Впрочем, в прежней жизни она и работала в одном из таких НИИ. Теперь же ее аналитический дар, подогреваемый хорошим гонораром (за последний труд – десять тонн зелени) и нелимитированными возможностями Дато по сбору информа-ции, использовался на все сто. Жаль, результаты ее трудов нельзя было публиковать, а то бы вмиг стала доктором каких-нибудь наук.
Дато с удовольствием вспомнил, как он избавился от фьючерсов на палладий еще за полгода до начала их стремительного обесценивания. Продал на самом пике! Это стоило на несколько порядков больше потраченной десятки. Не говоря уж об удовольствии личного общения с девушкой. Шеран, правда, со смущением почувствовал некоторую непривычность ситуации – обычно он завоевывал женщину и обладал ею. А здесь его не покидало ощущение, что эта талантливая хищница активно использует его самого.
«Надо будет попристальней посмотреть ее связи», – подумал предусмотрительный Дато. Смелость – ничто без осторожности и предусмотрительности. Многие только смелые уже давно сгнили в земле. И нет большой разницы, в какой – промороженной колымской, под столбиком с казенной биркой, или ухоженной московской, под мраморным памятником, выполненным лучшими скульпторами и архитекторами.
Не-ет, Дато очень любит жизнь и хочет отметить еще не один свой юбилей. Вот почему он не подошел к старому корешу, с которым давным-давно ходил во вторую свою ходку по смешному, с нынешних позиций, делу: об ограблении сельпо в деревне Мордовке. Лишь улыбнулся издали, помахал рукой и направился к столу – якобы все заждались. Напрягать его заранее не стоит, но нужные указания уже отданы: гость вкусно поест, сладко поспит, получит все удовольствия, которые только можно получить за деньги Шерана. И, довольный, уедет на роскошном джипе в свою Башкирию.
Но не доедет. Как и два его телохранителя, вместе со своими многочисленными коллегами уже вкушающие яства в соседнем зале. Приговоренный сам выбрал себе смерть: если бы он так панически не боялся самолетов, то пришлось бы придумывать иной вариант.
Дато вдруг задумался: злой умысел в действиях послезавтрашнего трупа доказан не был. Но действия-то были! И если он виновен только на 70 процентов, то уже достоин смерти.
А даже если на двадцать… В деле управления сильными личностями всегда есть смысл немножечко перебдеть. И тогда будет шанс умереть в собственной постели. Кадровая политика лидера ВКП(б) – вождя и учителя, обыгравшего свой народ всухую, – подтверждала абсолютную правоту подобных подходов.
«Да бог с ним», – отмел от себя улыбчивый Дато ненужные мысли и занял свое место за столом. За спинкой его кресла встал Виталий, единственный в этом зале телохранитель. Остальные ужинали в соседнем помещении.
Дато встал и поднял бокал. Наступила абсолютная тишина.
Возникшая вдруг тишина насторожила молодого усатого официанта, ловко несшего на вытянутой руке поднос, на котором стояло серебряное ведро со льдом и бутылкой шампанского. То стоял гомон, образуемый множеством разом, пусть и негромко, говорящих людей. Сколько было человек в зале – никто не считал. Но только столовых приборов было заказано более двухсот пятидесяти.
Официант обернулся по сторонам и, не заметив ничего необычного, прошел в зал. Там передал поднос старому заслуженному специалисту – даже в открывании шампанского можно добиться невиданных высот! – и вернулся на кухню. По дороге заскочил в стерильный служебный туалет, ополоснул руки, постоял минутку, опершись на идеально уложенную серым кафелем стену. Казалось, он к чему-то прислушивается. Но все было абсолютно тихо.
Потом резко вышел из туалетной комнаты.
На кухне ему дали еще задание, потом – еще. Он почти не стоял. Но как новенький и пока в работе не испытанный – тем более в такой день – к особо ответственным операциям допущен не был.
А в зале разворачивался праздник. Конкурирующие за право сказать приятное юбиляру гости вставали один за другим и произносили тосты, один искреннее другого. Все они были за что-либо благодарны Дато, и это было правдой. Даже просто не иметь Шерана во врагах – уже было достойно самой искренней благодарности.
Виновник торжества внимательно слушал каждый тост и нередко отзывался на него теплыми словами. Если хочешь управлять такими людьми, все-таки мало их время от времени убивать. Желательно, чтобы тебя уважали и твоя ласка казалась людям высшим счастьем.
На втором часу праздника гости начали танцевать, а с Дато случился маленький казус: перевернул соусницу с кетчупом. По дорогой льняной, золотом расшитой скатерти расплылось яркое кроваво-красное пятно.
– Сейчас сменят, – сказал из-за плеча Виталий. Этот проворный и везде успевающий парень был не только в высшей степени профессионален, но и буквально угадывал желания босса. Недаром получал зарплату, немногим меньшую, чем директора иных крупных его заводов. А что – пуля, извлеченная три года назад из Виталия, того стоит. Ведь летела-то она в Шерана! Не каждый, даже самый профессиональный, телохранитель преодолеет инстинкт и встанет на ее пути.
– Не надо менять, – упростил задачу Дато, не желавший привлекать общего внимания к своей мелкой оплошности. – Пусть дадут две-три салфетки, сверху положим, и все.
Подлетевший официант мигом выполнил просьбу, после чего удалился. Виталий проводил его внимательным взглядом.
– Извините, Дато Ходжаевич!
– Да, Виталик? – повернув голову, ласково откликнулся юбиляр.
– Вы не знаете этого парня?
– Какого?
– Который принес салфетки.
– Ты смеешься? – улыбнулся Шеран. – Да их тут с полсотни бегает.
– Я просматриваю все фото принятых на работу. Этого не помню, – озабоченно сказал телохранитель.
– Ты уже дуешь на воду, – мягко сказал Дато.
– Да, конечно, – неохотно согласился Виталий.
Дато вновь повернулся к нему:
– Если в чем-то сомневаешься, пойди и проверь. – Сам Шеран не сомневался: это его собственный ресторан, его собственный район и, может быть, в каком-то смысле его собственный город. Про страну пока рано, но кто знает…
– А кого здесь оставить?
– Виталик, это уже лишнее, – посерьезнел Дато. – Ты посмотри на людей. И кроме твоего, в зале нет ни одного ствола.
– Вы правы, – с прежней неохотой произнес телохранитель. Все гости были предупреждены о сдаче оружия, и их пушки хранились в железном шкафу оружейки – ресторан был оборудован по полной программе. А чтобы рассчитывать не только на сознательность и послушание, гости с шутками и прибаутками прошли через рамки металлоискателей, стационарно установленные на входе. Стояли они здесь всегда и, конечно, не для столь уважаемых гостей, а для обычных каждодневных посетителей. Просто их забыли выключить. Ну и что? Так даже веселее: вряд ли кто-то из гостей представлял себе того, кто рискнет заказать Шерана. В свое время, правда, Дато Ходжаевич пережил аж целых четыре покушения. Но где сейчас те покушавшиеся? Иных уж нет. И остальные тоже неблизко. Последние два года Шеран так подрос, что, пожалуй, и заказчика-то на него не сыщешь. С исполнителями проще: отмороженных на всю голову хватает. А вот глупые заказчики в массе своей за первое бизнес-десятилетие уже повымерли. Остались – умные, которые понимают, что Шеран им не по зубам. Слишком накладно, во-первых, и смертельно опасно – во-вторых.
– Я пойду? – еще раз спросил Виталик.
– Иди, – уже суше ответил Дато. Страхи должны быть рациональны, и осторожность не должна переходить в манию преследования.
Виталий поискал глазами метрдотеля и, не обнаружив его, стремительной походкой направился к кухне. Там старого метра тоже не оказалось. Все это телохранителю начинало сильно не нравиться. Он развернулся и почти бегом понесся обратно в зал. Но не добежал: дверь туалетной комнаты внезапно раскрылась, и возникший на пороге усатый официант тремя пальцами легко ударил бегущего Виталия в кадык. Подхватывая тело, по бессильно-яростному взгляду телохранителя официант понял, что разоблачен. Но теперь это уже не имело никакого значения.
Он положил теряющего сознание Виталия на тело абсолютно здорового, но связанного и с залепленным ртом метрдотеля. Старик испуганно смотрел снизу покрасневшими от страха и неудобной позы глазами. Два тела заняли почти полкабинки. Официант изнутри закрыл ее и перемахнул через стенку. Зачем менять методы, доказавшие свою эффективность?
Все было абсолютно тихо.
Праздник тем временем продолжался. Дато, чуть подумав после ухода Виталия, все же вызвал к себе одного из ближнего круга, и уже через полторы минуты за спиной стоял вооруженный человек. Может, Виталий и прав. Береженого бог бережет.
А через пять или, может быть, семь минут за спиной Шерана возник тот самый официант. Дато даже вздрогнул от неожиданности. Однако тут же одернул себя: у официанта, кроме тарелки с горячим супом, в руках не было ничего. А их униформа, состоявшая из черных, в обтяжку, брюк и белой батистовой рубахи, не позволяла спрятать не то что пушку, но даже перочинный нож.
Кстати, ножей не было и на столе юбиляра. Конечно, не из соображений безопасности, а по самой простой причине – Шеран не умел есть вилкой и ножом. В пройденных им университетах этому искусству не обучали. Сейчас, став великим, он не считал себя обязанным следовать не им выдуманным правилам.
«Виталий меня заразил, – подумал Шеран. – Надо уметь расслабляться». Уставших телохранителей, сколь бы профессиональными они ни были, надо менять. Будет всего бояться – пропустит настоящую угрозу.
– Позвольте, – мягко сказал официант, заходя слева от Шерана. Телохранитель чуть отступил. Юбиляр, уже ощущая вкус любимой с детства огненной шурпы, и в самом деле расслабился. Когда-то шурпой его кормила мама. «Ешь шурпу, сынок, – говорила она. – Станешь сильным».
«Мамы нет, – с печалью подумал Шеран. И, уже с гордостью: – Зато ее сын еще долго будет сильным».
Вот здесь Дато Ходжаевич очень ошибся. Не будет преувеличением сказать – смертельно ошибся. Потому что официант, как сжатая пружина, вдруг распрямился, и лицо «прикомандированного» охранника залила горяченная и сильно перченая шурпа. Тарелка полетела на пол, а в освободившейся левой руке официанта оказалась вилка с деревянной ручкой и тремя небольшими широкими зубцами. Ею юбиляр еще недавно ел семгу.
В детстве про вилку даже загадку загадывали: два удара – восемь дырок. Здесь молниеносных ударов было четыре, а дырок – соответственно двенадцать. Из них семь – в сонной артерии Дато Ходжаевича.
Это те, что снаружи. А те, что пробили артерию изнутри, позже сосчитает патологоанатом.
Только тут, преодолевая шок и перебивая шум праздничной толпы, закричал обожженный охранник. Все посмотрели на главу стола. И увидели склоненного вниз юбиляра, с закатившимися глазами, в белой окровавленной рубахе. Из шеи мощными толчками выбивала кровь.
Пронзительно завизжали женщины. Повскакивали с мест мужчины.
А спина убийцы, обтянутая белым батистом, уже исчезала в коридоре. А может, это уже был другой официант, их и в самом деле в этот вечер работало более двадцати человек.
Официант спокойно изъял спрятанный за урной пистолет Виталия и, уже не скрываясь – весь перед рубашки был залит кровью Дато Ходжаевича, – прошел через кухню к запасному выходу. Работники кухни смотрели на него с ужасом и не сделали ни единой попытки остановить вооруженного убийцу.
На ходу он сорвал с себя рубаху, накинул первый попавшийся на вешалке белый халат, хладнокровно сбросил в темном коридоре наспех обтертый пистолет и выскочил через двойную – с тамбуром – дверь во внутренний двор.
– Куда? – спросил его вяло среагировавший охранник.
– В универсам, за угол! Перца не хватило! – испуганно жестикулируя, заверещал «поварешка». – Ух, что сейчас будет!
– Земля развалится без твоего перца! – развеселился заскучавший на второстепенном посту боец.
Официант побежал к внешнему служебному входу, и три охранника, слышавшие его диалог с их коллегой, открыли стопор «вертушки».
Через минуту Велегуров сидел в своей припаркованной за углом, на стоянке универсама, «копейке». Он завел машину и не торопясь двинулся к центру. Он был уверен, что еще минуты три форы у него есть.
Еще одно невыполнимое дело сделано.
25. Глинский, отец Всеволод, Кузьмин
Урал
Зимние сумерки упали на уральский городок почти мгновенно. Только что еще синели за панорамными окнами ели, освещаемые последними лучами холодного зимнего солнца, и вот уже практически слились с окутавшей мир темнотой.
Глинский откинулся на спинку кресла. Ему здесь спокойнее, гораздо лучше, чем в квартире, где приняла такую мученическую и такую нелепую смерть его жена. И он рад, что Вадька наконец-то полюбил коттедж. Правда, его непутевому сыну из всей семисотметровой «обители» нравится только одно помещение. Да и помещением-то его особо не назовешь: Вадька целые вечера проводит в бассейне. Причем отнюдь не в воде, что было бы понятно. Однако еще ни разу, несмотря на уговоры Глинского и подначки Кузьмина, сынок в этом бассейне не искупался. Сам Николай Мефодьевич каждое утро начинает с омовения, точнее даже – с хорошего заплыва, благо пятнадцатиметровая ванна, облицованная синим импортным кафелем, вполне позволяет по-человечески поплавать.
Вадьку же, как выяснилось, водные процедуры нисколько не интересуют. Его интересует совсем другое: высокие, почти до потолка и практически без рамных решеток, окна, открывающие сказочный вид на поросшие лесом холмы. Быстро смекнув, что здесь глаза радуются постоянно, Вадим обосновал прямо рядом с ванной бассейна, на широком торцевом бортике, крошечную мастерскую: притащил большой мольберт, набор дорогих красок и кистей, купленный ему отцом в последней командировке в Москве. После чего полностью пропал для общества, потому что и утром, и днем, и вечером – для него здесь всегда было прекрасно. Даже ночью, при полной луне, Вадик иногда забегал сюда, захватив с собой найденную им пару месяцев назад у школы дворнягу – он побаивался темноты.
Глинский подумал-подумал и – смирился. Сам велел собрать на бортике из легкомонтируемых панелей подобие комнатушки, где можно поставить стул и пару шкафчиков для хранения художественной амуниции сына. А себе – здесь же, рядышком – установил удобное кресло, в котором так приятно расслабиться после обычного, двенадцатичасового, рабочего дня. Вот и сейчас Глинский отдыхал, откинувшись на спинку, а Вадька, в пяти метрах от него, отделенный лишь полупрозрачной перегородкой, что-то дописывал в своей клетушке, видимо, по ранее сделанным наброскам.
– Пап, подойди, а? – позвал он оттуда. Значит, доделал. На полдороге никогда не показывает, если только не теряет интерес к теме.
– Иду, сынок, – ответил Глинский, с натугой вытаскивая свое отяжелевшее тело из мягкого и удобного кресельного чрева.
К его удивлению, на мольберте был вовсе не закат. И отнюдь не уральские, пологие и лесистые, склоны. С холста на отца смотрело чудище, без точной формы, все в синих и зеленых пятнах. У него не было ярко выраженных зубов, когтей, пасти, жала или еще каких-нибудь столь же функционально очерченных атрибутов. Но то, что изображенное создание было крайне опасным, сомнений не вызывало.
– И как его называют? – переводя все в иронический жанр, усмехнулся отец.
– Н-не знаю, – задумался Вадька.
– Оно тебе нравится? – мягко поинтересовался Глинский-старший.
– Я его боюсь, – ответил мальчишка, и Николай Мефодьевич понял, что тот еле сдерживается, чтобы не расплакаться.
– Сам нарисовал – и сам же боишься? – снова попытался перевести в шутку он.
– Потому и боюсь, – объяснил Вадька. – Если я его нарисовал, значит – он во мне?
«Ну, началось, – теперь уже печально вздохнул отец. – Если пошли такие вопросы, значит, детство на излете».
– В нас с тобой многое чего можно найти, сынок. Но вовсе не обязательно выпускать это наружу. Просто надо уметь свой внутренний мир контролировать.
– В тебе тоже есть чудовища? – волнуясь, спросил Вадька.
– Тоже есть, – неохотно признал Глинский.
– А в дяде Кузьме?
– И в дяде Кузьме, – сухо подтвердил Николай Мефодьевич. Ему все более начинал не нравиться этот разговор.
– И ты их не боишься? – с надеждой спросил Вадька.
– Боюсь… – неожиданно для самого себя ответил отец.
Столь странную беседу прервал звонок сотового. Звонил отец Всеволод, настоятель Мерефы. И просил срочной аудиенции.
– Я в коттедже, – ответил Глинский. – Если нужно, мы сейчас же выезжаем к вам.
– Я уже около ворот, – ответил священник. Это очень удивило Глинского: отец Всеволод ни разу не приезжал к нему домой или на работу. Николай Мефодьевич отдал приказ охране пропустить его «уазик».
Отец Всеволод сидел за рулем сам. Приподняв полы рясы, он вылез из кабины и направился к двери. Глинский быстро пошел к лестнице, встретить уважаемого им гостя.
– Здравствуйте, Николай Мефодьевич! – поздоровался священник.
– Здравствуйте, – немного настороженно ответил Глинский. Что-то смущало его в этом ночном визите. Или не успел еще отойти от тревожащего разговора с Вадькой?
– А где сынок? – поинтересовался отец Всеволод.
– Наверху, в бассейне.
– Плавает? Это полезно, он недостаточно уделяет внимания телу.
– Нет. У него там мастерская маленькая. Пишет что-то. Хотите взглянуть? – внезапно спросил Николай Мефодьевич. Не вредно будет, если умный и деликатный священник поглядит на Вадькину живопись. Не к психотерапевту же обращаться! Причем вдвоем сразу.
– С удовольствием, – ответил тот. Настоятель очень любил маленького Глинского и был рад каждой возможности общения с ним.
Вадька тоже обрадовался, увидев отца Всеволода. Священник, уже проинформированный о сути проблемы, сразу перешел к делу.
– Это – бесы, – спокойно сказал он.
– Бесы… – сразу сник Вадька.