Ради тебя одной Гольман Иосиф
«Ладно, – про себя решил Ефим. – Как вышло, так и вышло. В конце концов, с деньгами приятнее, чем без них». Что-что, а освобождать себя от укоров собственной совести у него всегда получалось.
В салоне «ильюшина» было светло и просторно. Новый «Ил-96-300» еще сохранил «заводские» запахи, свежие сиденья не были затерты телами пассажиров, а главное – проходы между креслами вполне соответствовали габаритам Ефима и его сумки с фотооптикой. Он пристроил кофр под переднее сиденье и, сразу пристегнувшись, развалился в кресле. Потом посмотрел в большой иллюминатор. Прямо перед ним было сильно задранное вверх огромное – белое, с красными буквами – крыло с вертикальным стабилизирующим килем на самом конце. Землю тоже можно было обозревать свободно. Ну что еще надо человеку? Выйти живым из сумасшедшей передряги, получить достаточно (по его меркам) денег и лететь на суперсовременном лайнере в Испанию к любимой женщине и дитю! Нет, ей-богу, жизнь – прекрасная штука!
Четыре мощных «ПС-90А» взвыли одновременно, строгие стюардессы проверили, пристегнуты ли у пассажиров ремни, и исполнили свой традиционный ритуальный танец. Часть полета предстояла над морем, и девушки словами и действиями показали, как надо спасать свои тела, чтобы они не утонули.
«Не надо, пожалуйста, неприятностей в полете», – по-свойски обратился к богу Ефим. Он не хотел спасаться с высоты десять тысяч метров с помощью надувного жилета. Совершив все необходимые, по его мнению, приготовления: достал книгу, взял конфет с подноса стюардессы, глотнул из маленькой плоской бутылки купленного в дьюти-фри Black Label, – Береславский в полной мере расслабился, а «Ил-96» начал свой стремительный прыжок через всю Европу.
Почти весь полет прошел спокойно и приятно. Береславского разбудили дважды: один раз на десять минут – поесть (салат, красная рыба, курица с рисом, пирожное), второй – по ошибке и до посадки. Экзальтированная особа в кресле слева – толстая и постарше его – почему-то решила, что ему будет интересно узнать про исторические памятники Испании. Береславский, со школьных времен овладевший непростым искусством спать с открытыми глазами, и сейчас большую часть времени прокемарил. Лишь в рассказе о Гвадалесте дама разволновалась и размахалась руками: такая это была, по ее мнению, славная штука – Гвадалест! В итоге разозленный Ефим в деталях узнал все об этой крепости, в которой мавры в Средние века хранили свой золотой запас. Как будто его волновал золотой запас мавров!
Дама говорила громко, шепелявя и брызгаясь, а Ефим, прикрывшись ладонью от теткиных слюней, с тоской думал о чертовых пассионариях, для которых день без промоушн чего-либо – потерян. «В рекламные агенты, что ли, ее позвать?» – размышлял он, пытаясь выгадать хоть что-то от знакомства с интеллектуальной насильницей, но не успел: самолет начал снижение.
Уже на земле, с искренней теплотой попрощавшись с попутчицей – вряд ли он теперь когда-нибудь ее увидит! – Ефим набрал номер Наташкиного испанского мобильника. Она сообщила его три дня назад, и Ефим еще ни разу не звонил по нему. Точнее, звонил, но не дозвонился: видно, для мобильников в коде была какая-то дополнительная цифра, которую Береславский не знал. Он не расстроился: все равно скоро увидятся.
Здесь звонок сразу удался: Наталья ответила немедленно, правда, голос звучал откуда-то издалека.
– Ты, случайно, не из России говоришь? – пошутил Ефим.
– Нет, – ответила жена. – Я буду в Шереметьеве только часов через шесть.
– Что-о?! – взвыл Ефим. Он знал, что Наталья шутит редко. – В каком Шереметьеве? Я в Барселоне!
– Что?! – теперь вскричала Наталья. – В какой Барселоне?
– В испанской, – пояснил муж.
– О господи, – выдохнула Наталья. – А я в зале отлета, регистрирую билет.
– Порви его на части! – заорал Ефим. Он уже понял, что его благоверная собралась в Москву выручать мужа. Наташка же еще не знала о том, что Жаба – в гробу. Она и о Жабе ничего не знала.
– Все кончилось! – орал в трубку Ефим. – Мы победили! Я приехал отдыхать!
– Слава богу, – выдохнула Наталья и надолго замолчала.
– Что ты делаешь? – спросил озадаченный Ефим.
– Рву билет, – объяснила Наталья.
– А сдать нельзя? – взыграло у Береславского жмотское чувство.
– Нельзя. Билет с конкретной датой. И вылет через час.
– На моем же самолете! – дошло до Береславского. – Ладно, черт с ним, с билетом! Давай уже встречаться! Ты где?
– Я у стоек регистрации. А ты?
– А я… – Ефим повертел головой. И обнаружил огромного коня, построенного из таких же полушарий, как и кот, недавно встреченный Натальей и Лариской в одной из припортовых улочек. – Тут жеребец такой чокнутый. Я – рядом.
– Рыбак рыбака… – прокомментировала Наталья. Но радостно – его выходки ее, конечно, расстраивали. Однако если бы он помер, она бы расстроилась навсегда. – Я тебя найду сама, никуда не отходи.
Еще через полчаса они неслись в уродце «Ка» – оплачен-то на две недели – в пансион, куда Наталья пристроила Лариску. Ефим за руль не сел, считая ниже своего достоинства вождение подобного автомобиля. Он разглядывал ярко освещенные барселонские улицы, удивляясь их вечерней заполненности.
– Это только центр, – объяснила ему жена. – Остальной город спит.
Он попросил остановить машину возле одного из кафешек на бульваре Рамбла. Они вышли из машины, сели за столик. За витринным стеклом перед ними жужжал ночной бульвар.
– Хорошо, – сказал Ефим.
– Хорошо, – подтвердила жена.
Потом она пила кофе, а Ефим ужинал: туна-салат (тунец, овощи, оливки), тушеное мясо с картофелем и чай с огромным куском торта. Официант попытался подать ему чай в крошечной стильной чашке, но Береславский запротестовал. Сотрудник испанского общепита в растерянности остановился, не зная, что делать. Ефим благодушно разрешил ситуацию и уже через пять минут прихлебывал чай с лимоном из толстостенной пивной кружки.
В итоге все остались довольны: официант – невиданными «русскими» чаевыми, Наталья – первой посиделкой с любимым, а Ефим – ужином и искренним стишком, накропанном им прямо на сервировочной салфетке:
- Я в юности мечтал о Барселоне.
- Запала крепко в голову она.
- Не знаю почему, но имя оно
- Вливало в географию вина.
- Конечно, пели больше про Гренаду,
- А знали исключительно «Кармен».
- И все же Барселона была рядом,
- А их Колумб был дедом перемен.
- Да что – Колумб! Построил каравеллу
- И честно отработал свою роль.
- А что ж не отработать? Он, наверно,
- И слов не знал про паспортный контроль.
- Но мы-то – знали! Раз-два! Левой-правой!
- Какой-то бред про победивший класс.
- Но лопнул вдруг стальной хребет державы,
- Спрутом державшей прочий мир и нас!
- И вот – я в натуральной Барселоне.
- По улицам извилистым рулю.
- Ношусь в метро в ее разрытом лоне
- И рыб в порту доверчивых кормлю.
- О, Барселона! Солнце. Сон. Забвенье.
- За все года я пью тебя до дна.
- И Гауди безумное творенье
- Я вижу из кафешного окна.
- И все – взаправду. Все – не понарошку.
- Бульвар Рамбла. И парк Де Монт Жуик.
- …Вот только юность фыркнула, как кошка,
- Ушла и не оставила улик.
Еще через час они были в пансионе. Наталья не хотела будить уже спящего ребенка, но Ефим настоял и был прав: если есть радость, не надо терять времени, надо сразу ею делиться. Мало ли что может случиться после…
Лариска была в экстазе: и мама вернулась, и Ефим приехал! Она сразу поняла, что все беды позади.
– Завтра поедем в Гвадалест, – объявил Береславский.
– А это что? – осторожно поинтересовалась Наталья.
– Как, ты не знаешь? – искренне ужаснулся Ефим. – Это же знаменитая крепость! Второй такой нет во всей Испании! – И, понизив голос, добавил: – Мавры хранили там свое золото! – после чего выпустил на свободу еще некоторую порцию сугубо специальных знаний.
Это окончательно сразило бедную Наталью. Конечно, она имела понятие, что Ефим – умный и образованный человек. Но что его познания настолько глубоки и простираются так широко – это было откровением. И надо сказать, приятным откровением.
Им нашли еще одну комнату прямо здесь же, в пансионе. Вся семейка долго не могла заснуть. Береславский с Натальей – по причине долгой разлуки (Ефим старался как мог, дабы у Натальи даже и мысли не возникало о его возможных неправильных увлечениях). А поселенная этажом выше Лариска потому, что была полностью счастлива и считала минуты, после которых можно будет навсегда покинуть этот пусть и шикарный, но – приют. Она слишком долго за свою малую жизнь пробыла в подобных заведениях. И не хотела туда возвращаться.
На следующее утро встали рано. Портье уже пригнал к входу в пансион замену маленькому «Ка» – перед подъездом стоял новенький «Фольксваген-Пассат» ярко-зеленого, с перламутром, цвета.
Наталья ахнула, увидев авто:
– Она же стоит бешеных денег!
– Ничего, – барственным жестом отмахнулся Береславский. – Мы заслужили хороший отдых. – Да и не так уж это было и дорого: «Пассат» с его отличным почти двухлитровым дизельком кушал меньше шести литров на сто километров. А путь им предстоял дальний.
…Они ехали уже три часа. Ни усталости, ни удовольствия. Идущая вдоль Средиземноморского побережья трасса А-7, виляя плавными поворотами с тщательно выполненными виражами, позволяла лететь на любой скорости: от семидесяти до двухсот километров в час. «Пассат» бежал ходко, не слишком резво на разгоне, но добирая свое в дистанции. Стрелка спидометра редко опускалась ниже ста шестидесяти. Ефим поинтересовался еще в самолете: а сколько можно? Выяснил, что теоретически на автостраде можно сто двадцать, однако если никому не мешаешь, то – сколько хочешь. Машина слушалась идеально. Дизель играючи брал подъемы, почти не заставляя включать пониженные передачи.
Но кайфа не было. Ефим не сразу сообразил, что именно хорошая дорога и убила кайф от езды. Довольно однообразные пейзажи – автострада прокладывается, как правило, вдали от населенных пунктов – и постоянно высокая скорость делали движение скучноватым. «Слишком хорошо – тоже нехорошо», – философски подумал Ефим. Это как сожрать сразу десять любимых тортов. Или получить на ночь сразу пять красивых девчонок. На этом месте течения своих мыслей Ефим смущенно покосился на жену. Но, слава богу, мысли она пока читать не умела.
Вот уже и показатель появился: Benidorm. Значит, почти полтыщи километров отмахали.
– Съезжаем, – сказал Ефим.
Любопытная Лариска прилипла к стеклу, да и жена проявила максимум интереса. Про этот город они уже слышали: новый курорт, жемчужина Средиземноморья, весь застроенный небоскребами. Дома тянулись так высоко и стояли так густо, что Береславский сразу пожалел миллион туристов, толпящихся здесь летом. Лично он предпочитал совсем иное: чтобы домики были крошечные (комфорт – не помеха), а людей – мало. Небоскребы же вообще не любил, так как родился человеком, а не муравьем.
– А может, ну его, этот Бенидорм? – спросил Ефим.
– Нет уж, – не согласилась Наталья, – раз при-ехали, значит, осмотрим.
Логика была железная, и супруг подчинился.
Они покатались по улицам и по действительно красивой набережной, раскинувшейся по обоим берегам – в середине набережная прерывалась – гигантской овальной бухты. Вдали в море чернел оторвавшийся от материка огромный камень-остров. Его здесь так и называли – Бенидорм-скала.
Вид на окрестности был довольно печальный. Подавляющее большинство ресторанов, баров, кафе и кафешек закрылись до следующего сезона. А на улицах, в магазинах и у касс огромного Benidorm-Palace стояли или медленно прогуливались исключительно пожилые люди. В основном – очень пожилые.
Из остановившегося впереди громадного неоплана разом вывалилась большая толпа разноцветных старушек. Примерно половина – с дедушками. Они быстро построились парами и, как будто и не покидали на семьдесят лет детский сад, дружно зашагали за вожатым, несущим в поднятой правой руке плакатик с номером группы.
Ефим с огромным уважением относился к старости, да и сам уже был далеко не пацаном, но когда вдруг очутился в таком геронтобурге, ему стало не по себе.
– Может, рванем сразу в Гвадалест? – спросил он.
– Я хочу кушать, – заныла Лариска, решившая с помощью долгожданного Ефима восполнить все предыдущие печали.
– У нас с собой бутерброды, – строго напомнила мать. Она уже отвыкла сильно экономить дома, но еще не привыкла шиковать за границей.
– Давай накормим ребеночка в кабаке, – непедагогично перебил ее Ефим.
– Если «Беор» начал печатать деньги, то – пожалуйста, – выразила свое отношение Наталья.
Сошлись на компромиссе. Проскочив вальяжные и респектабельные рестораны в центре города, нашли симпатичную забегаловку на окраине.
Сели за столик. К ним тут же подскочил веселый пацан-официант.
– Si, senior, – сказал он.
– Значит, так, – удовлетворенно потирая руки («Хорошо хоть не облизываясь», – не сильно осудила жена), начал Ефим. – Это, – тыкал он в меню, – это, это и это. Мясо с картошкой. Мне ваши морские гады ни к чему. – Выбирать было просто: текст сопровождался выцветшими картинками. – Учти, мясо, – сурово предупредил официанта Береславский, – и обязательно с картошкой. С потэйтой, понял?
– Si, senior, – подтвердил пацан, улыбаясь.
– Точно понял? – доводил до конца российский гость.
– Si, si, – успокоил тот.
– Да! – чуть не забыл Ефим. – Чай обязательно с молоком. Обязательно. Ти виз милк, понял?
– Si, senior, – уже привычно ответил официант и исчез в двери, ведущей, очевидно, на кухню.
Через пять минут он принес огромное блюдо с паэльей: национальным кушаньем наподобие плова, в которое сбрасывали все подряд – от курятины до крабов. Любители – к ним принадлежала и Наталья – утверждают, что это одно из вкуснейших блюд испанской кухни. Ефим же, попав – в Москве, в ресторане «Иберия» – на такое в первый раз, аккуратно выел курятину и брезгливо отодвинул морских гадов, предоставив их довольной супруге. Здесь же ситуацию довели до логического конца: этот тип паэльи – а их в Испании столько видов, сколько есть уважающих себя поваров – вообще не включал в себя мяса. Исключительно рис с креветками, рыбками, крабами, осьминогами и прочими морскими жителями.
– О господи, – с отвращением скривился Береславский. Наталья же с Лариской, пожалев в первый миг своего бедного родственника, в следующий – впились в добычу.
– Si, senior? – с вопросительной интонацией спросил улыбающийся официант.
– Неси чай, – вздохнул Ефим. – Только с молоком. Виз милк, понял?
– Si, si, – уже привычно ответил парень. И улыбнулся.
Разумеется, чай он принес без молока. И – зеленый, что обычно для Таджикистана, но непривычно в Испании.
– Ты дурак, да? – печально спросил его Береславский.
– Si, senior, – приветливо ответил официант. Наталья, забоявшись международного скандала, жестом попросила счет. Ефим, допив среднеазиатский напиток, расплатился.
– Что ж ты ему столько чаевых оставил? Ты ж был недоволен? – поинтересовалась жена.
– Да неудобно как-то, – признался Ефим, левой рукой придерживая машину в створе дороги, а правой ухватив один из огромных бутербродов, приготовленных благоверной. Настроение его стремительно улучшалось.
Оставив за спиной море, они выехали из Бенидорма, пересекли прибрежную узкую триста тридцать вторую дорогу, потом трассу А-7, по которой приехали, и двинулись в направлении Гвадалеста.
Дорога, оставаясь прекрасной по качеству полотна, начала петлять: «Пассат» въехал в предгорья. Еще около часа езды по серпантину – про сто шестьдесят здесь можно было забыть: дай бог, в среднем сорок – и поднялись на очередной перевал, аж уши заложило.
– Смотрите! – громко заорала Лариска. И осеклась: вопли в машине Ефим не поощрял. Но опасения ее были напрасны, потому что вид открылся действительно ошеломляющий. Мавры сделали свое дело: внизу, в центре горной долины, значительно ниже перевала, на котором сейчас находился их «Пассат», стояла одинокая скала. Не холм, не гора, а именно скала. Даже отсюда, с перевала, было видно, что скала была очень высокой. А на самой ее верхушечке стоял старинный замок.
– Обалдеть, – только и сказал Ефим. Похоже, не зря он терпел в аэроплане словоохотливую и слюнообильную тетку.
– Папа, останови, пожалуйста, – тихо попросила потрясенная Лариска.
Она произнесла столь долгожданное «папа» легко и естественно. Ефим, конечно, отметил сказанное. И конечно, ему стало очень приятно. Но никакого шока, катарсиса, на котором строят целые романы мастера отечественной мелодрамы, с ним не случилось. Произошло то, что должно произойти. Ну, например, как они с Натальей двадцать лет общались – иногда более чем близко – и наконец поженились.
Ефим остановил «Пассат», и они втроем подошли к краю пропасти. Внизу, в долине, чернела скала. На ней стоял Гвадалест. А золото наверняка сперли очередные завоеватели. Береславский обнял обеих своих женщин, и счастливая троица на мгновение замерла.
Конечно, Гвадалестом дело не кончилось. Далее была Хихона, где они круто затоварились замечательным испанским лакомством – турроном. Объяснить, что это такое, невозможно. Во-первых, потому, что разновидностей турронов в Испании столько же, сколько видов паэльи. И все разного вкуса. Во-вторых, сколько ни произноси слово «халва», во рту не становится сладко. А туррон – по крайней мере некоторые его виды – напрочь потряс сладкоежку Береславского.
Далее был горный парк-сафари: животные ходили там свободно, а люди ездили в своих машинах. Смотритель сразу предупредил, чтобы никто из машин не вылезал: если, к примеру, будет поломка, чтобы звонили по сотовому в их офис. И тут же рассказал, что в прошлом году один англичанин пытался самостоятельно заменить колесо рядом с логовом льва. Льву это не понравилось, а англичанина потом собирали по кусочкам.
В результате Лариска вжалась в сиденье и всю дорогу тряслась от страха. А львов они так и не увидели.
Зато обезьян было сколько хочешь. Наглых и раскормленных. Они лезли в длиннофокусный объектив, мешая Ефиму снимать. Он все время пятился от них и все же сделал отличные снимки. Лариска была восхищена его мужеством, когда Ефим, отступая в полуприседе (и не сводя объектива с самого наглого примата), оказался прямо между передними лапами-столбами огромного серого слона. Но снимки сделал!
Береславский не стал объяснять дочке, что слона-то он, когда пятился, и не приметил. А уж приметив, так перетрусил, что и словами не описать. Но кого интересуют эти подробности, если искомый славный снимок все-таки сделан? А что снимок вышел славным, Ефим нутром чуял.
И наконец, далее был ресторан в самой горной глуши, с многообещающим названием «Буэна виста» – что-то типа «Приятный вид». Ефим даже сначала подумал, что указатель на узенькой горной дороге повесили шутники: сворачивать-то было некуда. С одной стороны – стена, с другой – пропасть. Потом он понял, что голодным психопатам предлагалось въехать по этой самой чуть ли не отвесной стене. Прямо в ее толще была пробита узенькая дорожка, под невероятным углом змейкой поднимавшаяся вверх.
Именно на этой змейке Ефим и оценил свой дизелек. Конечно, речь о пятой передаче уже не шла: поднимались то на второй, то на первой. Береславский уповал только на то, что других идиотов не нашлось и никто не будет спускаться ему навстречу. Дизель, тихонько тарахтя, уверенно вытащил машину вверх.
Ресторанчик оказался маленьким. Разумеется, абсолютно пустынным. С чудесной испанской кухней и вполне толковым негром(!) – официантом. Он же был здесь музыкантом. После того как гости из далекой и загадочной России сытно и вкусно поели, темнокожий испанец предложил им спеть хором. Просто так. Не за деньги. Для удовольствия. Более того, он знал несколько русских народных песен и цыганских романсов, которые тоже искренне считал русскими народными.
Так, вчетвером, они классно попели, сидя на терраске, смело нависающей над более чем километровой пропастью. Всем было хорошо. А окончательно добила Ефима песня «Ой, мороз, мороз…», исполненная новоприобретенным чернокожим другом в теплой зимней Испании, где даже здесь, на горе, не было и намека на снег.
Потом с большим сожалением расстались с поющим негром и покатили вниз, к морю. А еще через четыре часа уже были в своем барселонском пансионе. Все так устали, что сразу завалились спать.
Неделя пролетела столь стремительно, что, когда Береславский входил на борт «Ил-96», его охватило ощущение, будто испанских каникул и вовсе не было. Даже слюнявая тетка, чей тур тоже кончился, была здесь. Она обрадовалась Ефиму чрезвычайно. Ефим быстренько свел ее с Натальей и напоследок классно выспался.
Открыл глаза только перед посадкой, даже еду пропустив – очень уж вкусно поели в аэропорту перед вылетом. Рядом сидела Наталья, вернувшаяся от Ефимовой знакомой. Она дремала. Береславский пристально посмотрел на свою подругу: в ее волосах белела пробившаяся обычно тщательно закрашиваемая седина. «Да и лето кончается. Вместе с деньгами», – некстати подумал Ефим: от выданных Орловым баксов не осталось даже зеленой пыли. Некстати, но все равно печально. Он взял ручку и на проспекте, объяснявшем, как в случае аварии покидать воздушный лайнер, набросал очередные бессмертные строки.
- Опять посерела земля,
- Тоскуя про летнюю волю.
- И иней, как пьяный маляр,
- Неряшливо выбелил поле.
- А утром – парок изо рта.
- Из птиц – лишь дурные вороны.
- И лета взрывные цвета
- Сменились на цвет бело-черный.
- А скоро придут холода.
- Мы знаем о них не заочно.
- И пусть холода – не беда,
- Но то, что не радость, – уж точно.
- …Смеется родная моя,
- В серьезность сезона не веря.
- А время, как пьяный маляр,
- Ей волосы прядями белит.
Береславский задумался: жизнь проходит, а он так ничего вечного и не создал. Порхает по ее волнам, полностью забыв грандиозные планы юности. А вместо созидания чего-то великого и сильно желаемого человечеством рекламирует чили, памперсы и стиральные порошки.
Но, с другой стороны, если все время думать о вечности, то уж точно скоро спятишь. Или конкретно дашь дуба. Вон бабочки вообще один день живут – и ничего. Порхают.
«А это мысль», – подумал Ефим, зарифмовывая утешительную сентенцию:
- Быть бабочкой – большое мужество,
- Хоть невысок ее полет.
- Из тьмы всего на день разбужена —
- И ближе к вечеру уйдет.
- Какое мужество – быть бабочкой!
- Эфира осязая дрожь,
- Витать весь день в потоках радужных
- И знать, что к вечеру уйдешь…
Перечитал текст, и опять стало грустно. В юности все мы гении и госдеятели. А проходит всего каких-то двадцать лет – и понимаешь, что ты такой же, как все.
Нет, конечно, не такой. Особый. Совершенно отличный от других. Просто ведешь себя так же…
На «спасательном» проспекте оставалось местечко, и Ефим поставил логическую «точку»:
- Я мыслю инако,
- Не веря ничуть
- Всем тем, кто постиг
- Окаянную суть.
- Я мыслю инако.
- Однако, как все,
- Ко лжи припадаю,
- Как птица к росе.
- Я мыслю инако.
- Но вслед за толпой
- Бегу, собираясь
- Остаться собой.
- Я мыслю инако.
- Да сложно уйти
- От тех, с кем прошел
- Половину пути.
- Я мыслю инако…
- Однако…
- Однако…
«Прямо болдинская осень какая-то», – любуясь собой, удовлетворенно подумал поэт.
После акта самореализации стало легче: проблема как бы была выведена в разряд литературного осмысления и по жизни уже не так трогала. К тому же Наташка напоследок выдала супругу отложенную с обеда безумно вкусную то ли булочку, то ли пирожное.
Чего-чего, а грустить Ефим Аркадьевич Береславский не любил. Уж слишком это простое и очевидное занятие. Вот ты попробуй прожить весело! Гораздо более сложная задачка…
29. Велегуров, Аля, Глинский
Подмосковье
Может, я не такой уж и грешник? И господь простил мне во множестве загубленные людские души? Или просто учел, какие это были души.
Ничем другим не могу объяснить, что мы с Алькой и Аркадьичем живы, а Анатолий Алексеевич Прохоров – нет. Другими словами, реализовалась та редкостная ситуация, за которую обычно поднимают тосты: чтобы у нас все было, а нам за это ничего не было.
Обошлась тихо даже ликвидация Дато. После нее случилась малая бандитская война, в результате чего на московской земле стало несколькими злодеями меньше. И все. Они настолько заняты своими разборками, что, по-моему, серьезных усилий по моему розыску никто и не предпринимал.
Сложнее было с Щелчковым. Понятно, что ему не хотелось упускать столь подготовленного специалиста. Он даже оказался смелее, чем я думал. Пришлось применить к нему прием, опробованный нашими врагами на Ефиме Аркадьевиче. Мои друзья, в том числе вернувшийся из очередной командировки Вовчик, подвезли из школы домой его сынишку и передали через его маму пакетик с завернутой в черную бумагу пустой пачкой от сигарет, на боку которой было написано: «Шутка».
Щелчков шутку оценил и давить на меня больше не пытался. Только приватно поинтересовался, могу ли я в принципе убить ребенка. Меня в очередной раз закорежило, но я довольно быстро отогнал красноту от глаз и честно ответил, что – могу. Да он и так наверняка знаком с моей ориентировкой.
К Марку Лазаревичу Ходецкому я пока больше не ходил, хотя его обращения приходят на мой пейджер регулярно. Но, когда все стабилизируется окончательно, сделаю еще одну попытку успокоить свой внутренний мир.
Дело в том, что мне не очень хорошо в моей мирной жизни. Да, я счастлив, что я живой и живая Алька рядом. Да, я уже неплохо продаю эти чертовы мобильные стенды: во всяком случае, за последний месяц у меня вылезает зарплата, существенно превыша-ющая среднебеоровскую и, откровенно говоря, вполне достаточная для спокойной жизни вдвоем. Нет – втроем, потому что скоро из Америки прилетит Федор, младший брат Аленьки.
Да, я безумно рад, что безнадежная дуэль с Жабой закончилась. Но… Не знаю, как это выразить словами. Наверное, если в лоб – мне становится скучновато. Мой мозг привык к другому уровню эмоций. И к другому уровню напряжений. И их не воссоздать какими-нибудь горными лыжами или затяжными прыжками с парашютом. Их не воссоздать даже охотой на тигра. Потому что только охота на человека – вооруженного и очень злого человека! – производит такой выброс адреналина в моей крови.
Короче, я снова хочу в командировку.
И не у Щелчкова на службе, а выполняя задание своего командования. Я даже готов простить им то, что они вышвырнули меня, как стреляную гильзу. В конце концов, я воевал за державу, а не за отдельных ее представителей.
Я внезапно понимаю, что сейчас мы едем совсем рядом с тем местом, где в конце осени определилась моя судьба. Только тогда мы ехали в Москву, а теперь – в сторону Ногинска.
Я бросаю взгляд на Альку. Она сидит справа, на переднем пассажирском месте, и это единственное, что отличает сегодняшнюю ситуацию от тогдашней, когда мы с ней познакомились. Не считая, конечно, того, что тогда она была почти раздета, а теперь на ней роскошная шуба, на которую ушли остатки денег, полученных от не к ночи упомянутого господина Щелчкова.
А едем мы в «Зеленую змею», где я так конкретно пообщался с Блондином. Он, скорее всего, уже мертвец, а при его имени у меня все равно закипает кровь. Едем по приглашению Вепрева. Этот хитроумный ублюдок, внезапно унаследовавший кусочек жабьей империи, очень хотел поддерживать с нами хорошие отношения. И правильно – он же лично видел эффективность наших методов. Да и «наследником» он стал не без нашей помощи. А потому сам предложил выдать не полученную Алькой почти за полгода зарплату. Это – больше тысячи долларов, что для нас никак не лишнее.
Вторая моя цель – наступив на собственное горло, снять с Альки прошлые комплексы. Она в этой поганой «Змее» была рабыней. А теперь придет если не госпожой, то уж по крайней мере почетным гостем. Пусть почувствует разницу. Жизнь нам предстоит длинная, и она должна идти по ней с поднятой головой.
Ничего не изменилось в этом местечке, предназначенном для культурного отдыха непростых людей. Так же зеленела, отбрасывая на снег всполохи, газосветная вывеска, так же висела на тяжелой стеклянной входной двери аккуратная вывеска «Мест нет». Но теперь мне не придется зеленым полтинником пробивать себе дорогу: сам господин Вепрев, лично, вышел меня встретить. Да и незабвенную «девятку» Ефима Аркадьича уже не надо ставить подальше от глаз охранника. Наоборот, теперь он за ней будет присматривать.
– Пошли, дорогая, – весело предложил я Альке.
– Может, поедем отсюда? – почти прошептала она.
– Нет, милая, – мягко отвечаю я. – Мы пойдем туда обязательно. Ты теперь другая, и ты должна это прочувствовать. Мы как-никак победили.
– Не хочу я туда, – вздохнула она, но дверцу со своей стороны открыла и легко, несмотря на пышную шубку, выскользнула из салона.
– Пойдем, пойдем, – засмеялся я. – Видишь, нас встречают?
Вепрев подбежал ко мне чуть не с распростертыми объятиями.
– Как доехали, Сергей Григорьевич? – любезно поинтересовался хозяин.
– Отлично, Константин Павлович, – соответственно ответил я. Ни дать ни взять – почтенные буржуа начала XXI века.
– Хорошо бегает? – кивнул в сторону моей «девятки» Вепрев.
– Не жалуюсь, – ответил я. – Главное – ничем не выделяется.
Хозяин понимающе кивнул. Он знает, что при моей профессии это важно. Он вообще многое обо мне знает, чем и объясняется его подчеркнутая вежливость.
– Пойдемте в ресторан? – улыбнулся Вепрев. – Начнем с ужина?
– Давайте лучше начнем с деловой части. – Я уже понял, что Алька, подчинившись моей воле, на ужин тем не менее не настроена.
– Хорошо, – отнюдь не огорчился Вепрев. У меня вообще сложилось впечатление, что он торопится – может, еще кого-то ждет, кроме меня. Тем лучше. – Это наши добрые друзья, – объяснил он охраннику, пропуская нас внутрь. – Последи, чтобы с машиной ничего не случилось.
– С «девяткой»? – улыбнулся охранник. Не мой. Тот был с прогнутой переносицей. Может, тому не простили моего визита? А может, просто в отпуске.
– Считай, что это «Ягуар», – разозлился Вепрев. Охранник мгновенно вытянулся во фрунт.
– Машина будет в полной сохранности! – отрапортовал боец. Похоже, нашего недавнего противника тут уважают.
– Ну и отлично, – сбавил накал начальник.
Мы прошли в знакомый всем зал. Здесь ничего не изменилось. Так же полыхали сине-фиолетовые всполохи, отраженные от зеркального шара и – с меньшей интенсивностью – от обширной лысины бармена. Виталий Архипович Иванников, если память меня не подводит. Он сильно не любил Блондина, но еще сильнее его боялся. И моим союзником так и не стал. Все равно я хорошо к нему отношусь, потому что он хорошо относился к Альке.
– Алька!!! – раздался отчаянный женский вопль. Прямо через уставленную столиками площадку к нам рванула Светлана. Моя Аленька застыла в напряжении.
«Ну, давай же! – мысленно подбодрил я жену. – Это твоя подруга!» Если Аля захочет – и ее отсюда вытащим. Или создадим ей особые условия. Вепрев вряд ли откажет. Прямо в контракт и впишем: не лапать, не склонять к сожительству, только танцы. Константин Павлович зубами поскрипит, но отказать не посмеет. Давай, Аленька! Ты сегодня – госпожа, а не рабыня!
Бармен тоже выбрался из-за стойки и, с опаской косясь на Вепрева, обнял Альку. Валяй, Виталий Архипович! Дай волю добрым чувствам! Никто тебя сегодня за это не обидит.
А Алька, по-моему, оттаяла. Она обнимала Светлану, бармена и ревела, уже не скрываясь. И уже – не от страха.
– Мой муж, – сквозь слезы представила она меня Свете и бармену.
– Мне бы такого, – засмеялась Светка. И я бы еще недавно от такой не отказался: эффектная блондинка с сильной гибкой фигуркой, обтянутой весьма сексуальной одежонкой. Но сегодня мне не до нее: у меня есть Аля. Так что прости меня, Светка.
– Да мы вроде друг друга уже знаем, – осторожно усмехнулся бармен. Я тоже улыбнулся: у людей этой профессии зрительная память как у спецагентов. Впрочем, многие так и трудятся по совместительству.
– Ну что, Алька, ты поболтаешь с подружкой, а я поднимусь к начальству. Годится?
– Да, – улыбнулась жена.
– У меня скоро выход, – забеспокоилась Светлана.
– Ничего страшного. Задержишь минут на десять, – милостиво разрешил Константин.
– Спасибо, – поблагодарила Светлана, и они с Алей пошли к стойке бара. А мой провожатый явно торопился. И я уже понял почему: через стеклянную дверь и большие окна был виден шикарный паркующийся «мерс». Вот кого ждал Вепрев. Но теперь меня его гости не волнуют: Анатолий Алексеевич Прохоров из этого «Мерседеса» уж наверняка не вылезет.
– Ничего, если я вас покину? – смутился хозяин заведения. – Василий предупрежден…
– А дорогу я знаю, – закончил его мысль я.
– Точно, – засмеялся Вепрев. – Я освобожусь минут через двадцать. И снова к вашим услугам, Сергей Григорьевич.
– Большое спасибо, Константин Павлович, – церемонно поблагодарил я. Может, он мне сегодня еще понадобится, если жена вздумает облегчить жизнь своей бывшей подружке.
Вепрев прытко рванул к важным, наверное, гостям, а я начал подниматься по лестнице, и для организации данного нехитрого процесса мне не пришлось теперь обезвреживать двоих «быков».
Василий встретил меня почти искренней улыбкой. Совсем искренней ей мешал стать сползавший из-под волос на лоб шрам со следами от хирургических нитей по бокам. Здорово я его тогда огрел!
– Чем могу? – улыбчиво спросил меня управляющий.
Я коротко объяснил цель визита, он передал мне заранее приготовленный пакет с Алиными деньгами. Заодно я решил поднять вопрос и о Светке.
– Не думаю, что она захочет уйти, – улыбнулся Василий. – Зарплату ей подняли.
Он объяснил мне, что сейчас «Змея» – достаточно рентабельное предприятие. А что касается побочных обязанностей, то это личное дело девушки. Хочет – пожалуйста. Нет – ее выбор. Наверху работают профессионалки, а она только танцует. Если и подрабатывает – то исключительно по собственному желанию. Лично его, Василия, эта женщина не интересует.
Мог бы и не говорить. Его не только Светка не интересует. Впрочем, я никогда не ненавидел гомиков, считая, что им и без моей ненависти несладко жить в нашем гетеросексуальном мире.
Разговор неожиданно зашел об искусстве: о музыке, балете. У Василия оказалось «громадье планов» на будущее его заведения. Он не собирался останавливаться на имидже безопасного публичного дома для серьезных людей, а, наоборот, мечтал сделать «Змею» цитаделью современного искусства. Не прекращая, впрочем, бордельной тематики, приносящей существенную часть доходов и, главное, множественные связи ее настоящему хозяину.
Я с удовольствием потрепался с бывшим потерпевшим от моих рук и, прощаясь, с удивлением обнаружил, что мы проболтали более получаса. Значит, Вепрев уже освободился. Это хорошо: попрощаемся с ним лично – мало ли что еще в будущем понадобится? – и поедем на шефову дачу. Сегодня последний денек нашего природного «разгуляя». Завтра Береславский вернется и вытурит нас оттуда.
Я быстро спустился по лестнице и прошел в зал. Альки у стойки не было. Светлана танцевала на сцене.
Я присел за стойку, бармен налил мне вина. Я выпил чуть-чуть – еще ехать мимо трех постов – и закурил сигарету. Потом – вторую. Я курю быстро, но пора бы ей уже вернуться.
Впрочем, волнения не было: система охраны значительно улучшилась с того момента, как я пришел сюда впервые. Не исключаю, что здесь имелась причинно-следственная связь: именно мой визит вынудил хозяев пересмотреть принципы охраны объекта. И набора кадров тоже: лица у охранников стали явно если не интеллигентнее, то уж точно – умнее.
Я начал беспокоиться, когда после танца подлетела Светка и тоже удивилась Алиному отсутствию. Не прояснил дела и бармен. На мой вопрос он сказал, что Аля отошла после разговора с невысоким, смуглым и седоватым мужчиной лет сорока. О чем они говорили, Виталий Архипович не слышал: был на дальнем конце стойки, обслуживал клиента. Но мужчина был спокоен, и Аля тоже не нервничала. Он точно видел, что шла она сама: никто ее не тащил и не заставлял.
У меня снова немного отлегло от сердца. Но еще через десять минут Алькиного отсутствия я пошел искать Вепрева. И выяснилось, что Константин Павлович неожиданно отъехал.
У меня вдруг проскочила мысль о том, что Алька была права: не надо было возвращаться в «Зеленую змею». Надо было просто забыть и про нее, и про эти чертовы деньги.
Да нет же! Не может быть! Не может быть, чтобы Вепрев учинил такое! Он же понимает, что я его не просто убью!
Я снова подошел к бармену. Надо было что-то делать, а я не знал что.
Я вдруг впервые за свою жизнь познал, что такое смертельный страх. Он засасывал меня целиком, лишая способности хоть что-нибудь осознавать и делать. Я просто терял голову. Круги в глазах дезориентировали и мешали воспринимать даже простые слова.
– Тебе плохо? – приблизилось ко мне взволнованное Светкино лицо. – Врача вызвать? Может, «Скорую»?
Да, мне плохо. Мне так плохо, как никогда еще не было и вряд ли будет. И не поможет ни врач, ни «Скорая». Я был уже уверен, что случилась беда.
И, когда зазвонил сотовый телефон, был готов услышать худшее. Точнее, не я, а та часть моего организма, которая еще могла соображать.
– Алло, – сказал спокойный Алькин голос. – Не волнуйся за меня, милый. У меня все в порядке. Просто произошло недоразумение. К счастью, обошлось без проблем.
– Ты где? – хрипло выдохнул я.
– Через тридцать минут буду с тобой. Жди, милый. Все обошлось.
– Где ты сейчас? – закричал я в трубку. – Где ты, скажи!
В ответ звенели короткие гудки отбоя. «Соединение прервано», – мрачно высветилось на дисплее.
Я взял бутылку водки, стакан и сел ждать Альку. Плевать на ГАИ. Плевать на недоразумение, которое обошлось. А даже если бы и не обошлось. Если бы она только это имела в виду. Плевать на все, лишь бы она через полчаса приехала. Время пошло…
Высокие ели были густо усыпаны снегом. От этого пушистого облачения, а может, от продуманного мягкого освещения – фонари, закрытые матовыми шарами, неярко горели чуть ли не среди разлапистых ветвей – еловый лес не казался, как обычно, мрачным. Скорее наоборот – грамотно подсвеченное Берендеево царство окунало в старую, давно забытую взрослыми сказку.
Во всяком случае, Глинский с удовольствием бродил по дорожкам размеченного врачами терренкура. И он, пожалуй, был готов согласиться с рекламой, утверждавшей, что в этом подмосковном санатории «…вы полностью избавитесь от волнений и стрессов повседневной жизни».
Чего-чего, а стрессов в его жизни – с избытком. Одно слияние с комбинатом сколько нервных клеток безвозвратно прикончило! Ведь чудом обошлось без крови. До сих пор Глинского везде сопровождает джип с охраной. «Кстати, надо бы отменить», – вдруг переключившись, подумал Николай Мефодьевич. Нужды уже нет, а заводские деньги расходуются во множестве. И еще одну вещь не дозволил себе додумать Глинский: может, скоро его совсем не надо будет охранять. Ведь одна из главных целей предновогоднего визита в столицу – посетить отца Всеволода, занявшего высокий пост в Московской патриархии.
Глинский очень нуждался в беседе с бывшим настоятелем Мерефы. Он так часто думал об их последней встрече, что даже, еще не приняв никакого решения, составил план переустройства реестра акций и схемы управления новым объединением после своего ухода. И преемников подобрал достойных. Все свои, с хорошим образованием и со здоровым душевным нутром.
Кузьма, конечно, расстроится, но от судьбы не уйти. Он останется на комбинате глазами и ушами Глинского. Хотя что тот будет делать с полученной информацией? Молчаливо «подпишет» приказ на устранение выявленного вора? Нет, это исключено. Бизнесмен Глинский скоро «умрет». А у Глинского-священника будет совсем другая земная миссия.
Кузьмин возьмет на себя и еще одну задачу. Рукоположение священника и даже монашеский постриг не предполагают обязательной передачи всего личного имущества церкви. Свою долю Глинский вложит в восстановление монастыря и помощь сирым. А вот долю мальчика отец хотел бы сохранить. Вадим сам должен будет принять решение. В свое время, когда вырастет. И за эту долю будет отвечать Кузьмин. Лучшего стража Вадькиных интересов и представить трудно.
Глинский оторвался от своих многосложных дум и поднял лицо к звездному небу. Звезды действительно были видны четко, несмотря на подсветку и расположенный всего в трех десятках километров гигантский мегаполис. Молодец все-таки Кузьма, что вывез его сюда. Вадька переживать не станет, тем более что его на неделю определили в творческий лагерь отдыха. Сам же Глинский этот лагерь и создавал: два известных в их городке художника вместе с тремя приглашенными знаменитостями из Екатеринбурга и Москвы целую неделю проведут с ребятишками, чьей главной страстью является искусство живописи. Двадцать пацанов и девчонок оккупировали заводскую гордость: двухэтажный домик охотника, куда вечно затаскивали всяких важных гостей для их полного задабривания. Кроме преподавателей, к услугам детей, а многие из них приехали из малообеспеченных семей, безумно красивая природа, безумно роскошные интерьеры и, наконец, безумно дорогой инструментарий. Глинский даже поморщился, вспомнив, сколько стоили все эти мольберты, подрамники, грунты, холсты, краски, кисти. И еще много чего, не вызывавшего у Николая Мефодьевича даже отдаленных ассоциаций, но заставлявшего загораться глаза художественно подкованного Вадьки. Он так хотел в этот лагерь, что даже легко отпустил отца в Москву.
В итоге они на трех машинах – Глинский не любил ни поезда, ни самолеты – за неполные сутки добрались до своего временного пристанища. Санаторий тоже подобрал Кузьма, после своих тюремных университетов знавший и ценивший настоящий комфорт и уют.
В столице они, конечно, нанесли пару-тройку необходимых визитов. Но все же главной целью Глинского была беседа с настоятелем, а того в Москве пока не было: отъехал в краткосрочную командировку. Решив его дождаться, Глинский целыми днями читал богословские книги, восстанавливая и расширяя необходимые познания, а вечерами гулял по санаторскому то ли парку, то ли лесу, иногда – один, иногда – с Кузьмой.
Кузьмин был счастлив, что его другу нравится выбранное им место. Но его тревожило не ускользнувшее от внимательного взгляда увлечение религией. Конечно, оно нисколько не удивило Виктора: Глинский был религиозен всю жизнь. Но здесь процесс пошел, по мнению Кузьмина, уже неуправляемо. «Надо было грохнуть этого попа из Мерефы», – не раз мелькала в мозгу кощунственная мысль. Но сейчас – и это было очевидно – поезд уже ушел. А потому контрпропаганда велась Кузьминым тоньше.
– Ты посмотри на себя, – все чаще говорил он другу. – Ты же молодой мужик! В полном соку! А Вадька – еще совсем пацан! Тебе нужна баба. Ему – мать! Посмотри вокруг! Сколько красивых девок! И кто тебе откажет?
Глинский отшучивался, но слова Кузьмы на него действовали. Во-первых, он действительно был крепким здоровым мужиком с отнюдь не усмиренной плотью. И связи после смерти жены у него были. Хотя потом каждый раз он чувствовал себя плохо, как будто изменял своей Лене. Во-вторых, мальчик без матери действительно воспитывался однобоко. И наконец, он опасался, что, приняв сан или тем более постриг, не выдержит обета целомудрия. Или выдержит, но воздержание отберет у него слишком много душевных сил, необходимых совсем для другого. И в то же время Глинскому хотелось радикального изменения жизни.
Вот эти противоречия и отравляли его спокойствие. И ему жизненно важно было поговорить со своим духовником.
– Вон ты где шатаешься! – Навстречу одиноко бродившему Глинскому быстрой раскачивающейся – блатной! – походочкой выскочил Кузьмин. «Одиноко бродившему» – это, конечно, преувеличение: и спереди, и сзади, стараясь лишний раз не попадаться на глаза, топали как минимум два вооруженных охранника.