Ради тебя одной Гольман Иосиф
– Им по сто лет. Их всех летом переселили в новый дом. А здесь будет коттеджная зона.
– Откуда ты знаешь, что здесь будет? – спросил Сергей.
– Сосед сказал, – прикусил язык Кузьмин. И на старуху бывает проруха. – А ему – сам Глинский. Да вон уже и строить начали, – показал рукой блатной.
В конце улицы, прямо у леса, строили два дома. Еще один, на холме, практически в лесу, уже был построен и, похоже, даже обжит. По крайней мере электричество к нему провели.
– Это Глинского и есть. Видишь – никого. И так круглые сутки.
– А где ж он сам? – спросил Велегуров.
– У него еще городская квартира. Там и живет.
В этот момент ворота единственного законченного коттеджа открылись, и оттуда выехал «Сузуки-Витара».
– А говоришь – никого, – усмехнулся Велегуров. Пассажир же его повел себя странно: сполз на сиденье как можно ниже и прикрыл лицо руками. «Сузуки» быстро пронесся мимо.
– Ты чего это? – заинтересовался Сергей.
– А ты хочешь, чтобы нас срисовали? – огрызнулся тот. – Мы же бомбить его собираемся.
– Тоже верно, – согласился Велегуров. Он развернул «четверку», доехал до крайнего заброшенного дома и свернул налево, в проулок. Машиной все это время управлял одной правой рукой, левой сжимая в кармане мощный, девятимиллиметровый и полностью готовый к действию «П-38». – Пошли в дом, – сказал он блатному. – Чтобы в машине не светиться.
– Пошли, – согласился тот.
Кузьмин шел впереди. Сергей – сзади.
Домишко, хоть и полуразваленный, оказался на замке. А беседовать на ветру не хотелось.
– Сейчас я его сковырну, – сказал блатной, доставая из разбитого временем сапога фомку. Он долго ковырялся с замком, но добротный металл никак не поддавался.
– Говорю же – болею, – оправдывался блатной. – Раньше я его в минуту бы сковырнул!
– Давай открою, – с досадой произнес Велегуров и шагнул вперед.
– Ты еще в пеленки ссал, когда я склады бомбил, – обиделся блатной. Но Велегурову было наплевать на его оскорбленные чувства. Его больше задевала неосознанная тревога, причину которой он не связывал с этим отбросом зоны, но никак не мог точно определить. Он осмотрел действительно прочный замок и протянул руку за фомкой:
– Давай!
И тут неожиданно Сергей понял, что его беспокоило: от зачуханного блатного исходил очень слабый – но уловимый в безветренном закутке – запах дорогого одеколона! Он попытался выхватить пистолет, но не успел.
Потому что Кузьмин – дал. Со всего маху. Если бы не шапка, сильно смягчившая удар, то второго, скорее всего, не понадобилось бы.
Велегуров потерял сознание и свалился под ноги победителю.
Кузьмин проверил его подмышки – там оказалось пусто. Обхлопал рукава, карманы. И не зря: из правого рукава извлек острейшую маленькую – метательную – финку. А из левого кармана – большой «вальтер».
Парень оказался действительно с амбициями. Но против Кузьмина ему еще рановато.
Виктор перевернул раненого на спину. Решил сначала тут же и прикончить, но подумал, что, во-первых, нужно допросить. А во-вторых, тело потом надо будет спрятать – ему не хотелось, чтобы Колян хоть что-нибудь заподозрил.
Поэтому, не выпуская из руки пистолета, Кузьмин позвонил своему самому доверенному лицу и сказал, куда тому через четверть часа прибыть.
– Там должно быть все убрано, – сказал он в трубку. Ни одна прокуратура не докажет, что речь не шла о чистоте улицы. А смышленый подчиненный, увидев, все сразу поймет.
Велегуров пришел в себя. Снизу вверх он спокойно смотрел на Кузьмина. Виктор чувствовал, что парень не боится ни его, ни смерти. Это расстраивало мысли, так как для получения информации обязывало искать нестандартные ходы.
– А мы с тобой похожи, – вдруг сказал Кузьма.
– Чем же? – преодолевая боль в затылке, спросил Велегуров.
– Ты не боишься за себя. И я не боюсь за себя.
– А за кого ты боишься? – спросил Сергей.
– За моего друга, – честно ответил тот. – У меня больше никого нет.
– Глинского, – с опозданием понял Велегуров.
– Коляна, – согласился Кузьма. – Он не должен ничего знать.
– Ты о чем? – спросил Сергей.
– Он не знает про девчонку. Колян считает, что она доехала нормально. Зря ты сюда прикатил. Это был несчастный случай.
– Несчастный случай, – усмехнулся Велегуров. – Разве ты можешь вернуть мне жену?
– Нет, – сказал Кузьмин. – Не могу.
– Значит, кто-то должен ответить, – сказал Велегуров и прикрыл глаза. Он уставал даже от разговора.
– Ты один сюда прикатил? – спросил Кузьмин.
– Да, – не открывая глаз, ответил Велегуров.
– Зря, – без всякого удовлетворения сказал Виктор. – Я не собирался тебя убивать. Это был просто несчастный случай.
– Кончай мороку, – попросил Сергей.
Кузьмин застыл в раздумьях. Ему можно было развернуться и уйти. Девяносто против десяти, что Велегуров никуда не денется и его добьет подчиненный Кузьмина. Но оставшиеся десять – недопустимы, потому что подставляют под риск его отношения с Николаем.
Кузьмин тяжело вздохнул. В этой жизни не раз приходилось делать то, чего не хотелось. Судьба не спрашивает желаний.
Он засунул в карман «П-38» и достал из сапога нож. В два раза больше финки Велегурова и уж, конечно, намного привычнее. Никогда не надо откладывать грязную работу, если она неизбежна.
Кузьмин наклонился к Велегурову и, еще не прекратив движения, получил в живот, шею и лицо всю обойму из маленького «ПСМ», который исхитрился достать раненый Сергей.
«Все повторяется», – безвольно думал Велегуров, не в силах высвободиться из-под упавшего на него тела Кузьмина. Тот был еще жив, но Сергей представлял себе воздействие маленьких злых ос, вылетевших из почти игрушечного пистолета. Впрочем, когда стреляешь из него в упор, он перестает быть игрушечным.
«Все повторяется», – медленно думал Сергей, прикрыв глаза. На такую же нехитрую уловку попал профессионал, волчара, скрутивший его на 16-й Парковой в Москве. Впрочем, Кузьмин послабее того будет. Просто Велегуров подставился.
Все повторяется? Нет, не все. Аленька не повторится. И неведомый Велегурову Глинский должен за это ответить.
Он собрался с силами и выбрался из-под стонущего в беспамятстве Кузьмина. Он помнил, что сейчас сюда приедут его шакалы.
Велегурова стошнило. «Сотрясение мозга средней тяжести», – спокойно поставил себе диагноз. Потом приложил снег к ушибленному затылку, забрал у раненого свой «вальтер» и финку и, преодолевая головокружение, поплелся к машине. Уехал вовремя – на улице встретил несшийся на большой скорости в сторону заброшенного дома джип. Его водитель, не притормаживая, успел бросить взгляд на велегуровскую «четверку». «Машину придется бросить», – с сожалением подумал Сергей.
Превозмогая слабость, он отъехал в лес и выкинул «ПСМ» в сугроб. Потом перевязал себе голову. Рана была небольшой – шапка спасла, – а контузия оказалась серьезной. Голова раскалывалась, и перед глазами все плыло.
Сергей остановился у аптеки, купил бинты и лекарства от головной боли. Несмотря ни на что, он не собирался отказываться от своего плана.
Подчиненный, Семен Кулик, застал своего начальника в весьма плачевном состоянии. Около тела крови было немного, но, посчитав входные отверстия, Семен ужаснулся. По всему выходило, что пугавший всех Кузьмин уже не жилец.
Кулик замер в недоумении. Команда о полной уборке не могла относиться к самому Кузьмину. Так что же теперь делать?
Раненый задышал сильнее, и Семен понял, что он что-то хочет сказать.
Нагнувшись к самому рту, Кулик разобрал только слабое «Зови Коляна». Но и этого было достаточно. Он набрал на сотовом известный, но обычно запретный номер Глинского. Папы, как его за глаза называли.
Глинский ответил сразу.
– Николай Мефодьевич, у нас беда, – не тратя время на предисловия, начал Кулик. – Кузьмин тяжело ранен.
– «Скорую» вызвал? – спросил Глинский.
– Нет. Думаю, не нужна ему «Скорая», – сказал Семен. – Он вас кличет.
– Мудак! – вызверился Глинский, обычно не прибегавший к сильным выражениям. – Адрес давай!
– Рядом с вашим коттеджем, от города первый дом по Лесной, направо. С красной трубой.
– Сейчас буду. Перевяжи его.
Выбежав в чем был, он запрыгнул в джип, сунул сотовый в хэндс фри и, не останавливаясь, вызвал медиков. Через семь минут он был около Витька.
– Кузьма, ты что тут учудил? – пробовал шутить Глинский. Но не шутилось: Николай видел, что Кулик был прав, оценивая состояние Кузьмина.
Тот силился что-то сказать. Сначала не получалось. Может быть, мешал Кулик, пытавшийся бинтом из автомобильной аптечки перевязать Виктора.
Нечеловеческим усилием воли Кузьмин оттолкнул Кулика и заговорил:
– Пусть все выйдут.
Глинский хотел возразить, тем более что подъехала «Скорая», но, увидев выражение лица друга, согласился.
Они остались вдвоем.
– Я умираю, – сказал Кузьма.
– Брось. В первый раз, что ли? – неубедительно возразил Глинский. Он только теперь почувствовал, что он теряет.
– Не мешай, – с усилием произнес друг. Чуть не при каждом слове и даже дыхании он явно терял силы.
– Кто тебя? – спросил Глинский. Сейчас, глядя на его лицо, трудно было предположить в нем будущего священника.
– Не о том, – перебил друга экономивший силы Кузьма. – Прости меня.
– За что? – не понял Глинский.
– Прости меня, – повторил Виктор.
– Ты бредишь, – ласково сказал Глинский и взял его за руку.
– Прости, пожалуйста. Прости, Колян.
– Хорошо, хорошо, – сказал Николай. – Успокойся. Мы же вдвоем до конца.
– Прости меня. – По запавшей щеке Кузьмы покатились слезы. – Это я убил Лену.
– Что? – не понял сначала Глинский.
– Я убил Лену, – повторил Кузьма. – У вас дверь в ванную не запиралась. Я включил фен и бросил в воду.
– Ты что? – охнул Глинский. – У тебя бред!
– Она бы сдала тебя ментам, – еле слышно шептал Кузьма. – Ты сам бы себя сдал. Ты же говорил про повинную. Она бы не отстала.
Глинский, не веря ушам, смотрел на умирающего друга.
– Тебе нельзя было в тюрьму, – после долгой паузы с трудом начал Кузьма. Облизал губы и договорил: – А взять на себя я бы не смог. Она бы тебе не позволила.
«Лена бы не позволила, – согласился Глинский. – И сам бы я себе не позволил. Господи, да что же это такое?»
– Прости меня, – снова зашептал Кузьма. – И девчонка та погибла.
– Какая? – не понял оглушенный Николай.
– Из «Змеи». Из пансионата. Я не трогал ее. Клянусь! Она убежала в лес. Ее сбила машина. Я не трогал ее, веришь? Она попала под машину на шоссе. Это ее парень меня… Берегись его… Он за тобой…
Николай молчал. Человеческий мозг не способен воспринимать такие перегрузки.
Минутную тишину прервал шепот Кузьмы.
– Я ухожу, – прошептал он. – Прости меня, если сможешь.
Глинский выдохнул воздух из легких. Все решается там. Наверху. А мы должны лишь правильно отвечать на сложившиеся обстоятельства.
– Я прощаю тебя, – сказал Николай, бережно сжимая безвольную кисть Кузьмы. – Я прощаю тебя. Ты уходишь с миром. И мы с тобой вдвоем до конца.
– Спасибо, – выдохнул Кузьма и замолчал. Он не умер, просто силы кончились.
Умер он только в больнице. Через семь часов. В присутствии не отходившего от него Глинского и врачей. В сознание так больше и не приходил. Ничего больше не сказал.
Чего еще говорить, если главное – сказано.
32. Велегуров, Береславский, Глинский
Урал
За этот день я побывал в коттедже Глинского дважды. Первый раз – виртуально и надолго.
Мне с удовольствием и подробностями рассказывали о местной знаменитости самые разные люди: пенсионерка, рабочий-электрик, депутат горсовета и неизвестный мужчина средних лет. Говорили разное, но, что меня поразило, не было ненависти бедных к богатому. Все подчеркивали, что и сам живет, и другим дает. Не мироед.
Пенсионерка рассказала про его погибшую жену и маленького сына. И про восстанавливаемый с его помощью окрестный монастырь.
Мне стало даже как-то не по себе. Если бы эти люди знали о моих планах, не исключаю, что меня немедленно бы сдали. Но эти люди ничего не знали про Алю. И даже коли знали бы, для них это была бы просто незнакомая девушка Аля. Я – другое дело. И мои отношения с Глинским – тоже другие.
Депутат горсовета, с которым я беседовал как журналист из несуществующего московского журнала, назвал Глинского «буржуем новой формации», озабоченным не только тем, как и где украсть. Это мне было неинтересно, и я сменил источник.
Неизвестный мужчина, по внешнему виду – бывший интеллигент, единственный, кто не лил елей на мою будущую мишень. Он прямо назвал Глинского и его окружение бандитами. Но потом тоже сбился на общую тему, сообщив, что это не худшие из бандитов.
Удивительно полезной оказалась беседа с электриком Палычем, которому я представился коллегой, благо необходимые навыки были мной получены еще в школе КГБ. Он монтировал электрику в коттедже Глинского – это была не случайная удача: я пошел в СМУ, представившись желающим строить большой коттедж на Лесной улице, – и рассказал мне много интересного. Я ненавязчиво переводил разговор на самого Глинского и его системы охраны, но неожиданно максимально полезными оказались прямые профессиональные сведения. Так, он рассказал, как устроена электробезопасность бассейна. Это был «пунктик» Глинского: ведь жена его погибла в ванне от удара током. Например, прозрачные, с голубоватыми стеклами лючки с лампами, установленные по бокам ванны бассейна, были выписаны вместе с гермоуплотнениями из Швеции. За огромные деньги.
Еще я с интересом узнал, что господин Глинский каждое утро, ровно в 7.15, ныряет в бассейн. А пацан его воды конкретно боится, особенно после того, как этой осенью чуть не утонул в лесном озере. И хоть в коттедже живут уже больше месяца, к воде не подошел ни разу, несмотря на все уговоры отца.
Это было уже кое-что. По крайней мере планы определенные появились.
Ближе к вечеру я совершил и непосредственный визит в так притягивающий меня коттедж. Несмотря на мои ожидания, это оказалось крайне простым делом. «Легенда» у меня была качественная: я собирался на часок стать помощником Палыча и кое-что подделать в бассейне. Даже сумку с инструментами купил и рабочий комбинезон. Думал, буду обманывать «быков» Глинского. Но его покойный друг оказался прав: охрану в коттедже сняли. Раньше – была, сам же Палыч и рассказывал про джипы во дворе. Еще он говорил про всесильного Кузьмина. Подозреваю, что именно так звали моего сегодняшнего покойника.
Теперь же охраны не было. Неужели Глинский еще не в курсе, что произошло с его сатрапом? И что в городе появился смертельно опасный враг?
Не знаю, в чем причина их безмятежности, но с 19.30 до 20.15 я уже все провернул: проверил электропроводку в бассейне, заодно подключив третью сверху ступеньку трапа к 380 В. Хотя эту облицованную голубым изразцом, уходящую в воду лесенку и трапом-то зазорно называть.
Впрочем, для меня важным было лишь наличие металлической хромированной обрешетки между плитками изразцов. Для чего ее положили – неясно. Может, чтобы ноги не скользили. Главное, что теперь каждую отдельно взятую ступеньку можно было сделать орудием возмездия. Кстати, перила оказались изолированными от ступенек. Тоже хорошо: никого случайно не зацепит.
Закончив работу, вытер вспотевший лоб: в помещении было тепло и очень влажно.
Все. Пусть господин Глинский уйдет вслед за женой. Мощности вполне достаточно.
Странно, что за мной никто не присматривал. Тем лучше для меня и тем хуже для господина Глинского. Я собрал инструменты и, никем не провожаемый, вышел за ворота: надо было хорошо выспаться перед завтрашним утром. Я не собирался все пускать на самотек, точнее, на закон Ома и был намерен проконтролировать процесс метров с трехсот – четырехсот с помощью винтовки «В-94» и оптического прицела в тринадцать крат. Благо огромные панорамные окна помещения бассейна были абсолютно прозрачны и отнюдь не были пуленепробиваемы.
Уже на выходе едва не столкнулся нос к носу с… Береславским! Если бы вовремя не заметил подлетевшую «Ауди» со свежеподбитым правым крылом, то и в самом деле бы столкнулся. И так еле успел отскочить и переждать, пока он войдет в ворота.
Выйдя на волю, я успокоился. Нет ничего странного, что он нашел Глинского. Нашел же его я. Это ничего не меняет. Я был уверен, что в отличие от войны с Жабой Ефим Аркадьевич не встанет на мою сторону. Начнет мне нудно объяснять, что все произошедшее – несчастный случай. Но я это уже столько раз слышал! И мне это совсем неинтересно.
У этого случая есть отец – господин Глинский. И – «Карфаген должен быть разрушен».
Ефим приехал злой и уставший. Дорога была тяжелой, с гололедом и снегопадами. А возле Екатеринбурга какой-то наглец так подсек его «аудюху», что пришлось чуть ли не уйти в кювет. Паразит даже не остановился!
Обычно Береславский не оставлял безнаказанными такие фокусы, используя либо официальные пути, либо бешеную мощь своего двигателя и темперамента. Здесь же отсутствие ГАИ даже порадовало. Хоть он и был стопроцентно прав, но время стоило дороже мятого крыла.
«Приеду – Володька выправит», – решил Ефим и продолжил путь.
Незнакомого прежде Береславского челядь встретила с уральским радушием. Накормили, обогрели, оставили ожидать хозяина. Попутно объяснили, что у Глинского сегодня печальный день: от рук неизвестного злодея погиб его друг детства и компаньон.
«Я, пожалуй, знаю имя злодея», – пронеслось в мозгу совсем расстроенного Ефима. В отличие от событий предыдущего месяца боевой успех прежнего соратника вовсе не радовал.
Николай Мефодьевич пришел лишь через два часа. Очень усталый и весь ушедший в себя.
Он приветливо поздоровался с гостем, предложил пожить в его коттедже столько, сколько Береславскому захочется, но на высказанные им предостережения ответил очень скупо: «Знаю», отказавшись от дальнейших обсуждений. Все беседы отложил до утра, сославшись на крайнюю усталость.
Ефиму ничего не оставалось, как до утра и попрощаться.
Впрочем, ближе к ночи Береславский отправился погулять. Он внимательно обозрел окрестности, стараясь понять, с какого направления будут произведены выстрелы. В том, что они будут произведены – если ему не удастся остановить Велегурова, – Ефим не сомневался: винтовка была в руках Сереги, а патроны он наверняка достал через того же Вовчика.
Береславский полазил по сугробам, посмотрел на кроны елей – Велегуров не раз рассказывал про засады-«гнезда», – даже покричал Сереге, чтобы тот отозвался. Но, кроме эха, не отозвался никто.
Все это ужасно не нравилось Ефиму. С таким безразличием Глинского к собственной безопасности тот уже мог заказывать себе похороны.
– Серега! – еще раз заорал в темноту Береславский. – Не дури, Серега! – И напоследок, уже не криком, пригрозил: – Я буду все время с ним! Подстрелишь обоих, учти.
Это и был его единственный расчет. Быть все время рядом с мишенью. Каким бы ни был Велегуров снайпером, ручонки должны задрожать. Не станет же он стрелять в друга! Береславский был уверен в этом. Хотя прожить даже час – даже минуту! – под прицелом чудовищной винтовки ему чертовски не хотелось…
33. Велегуров, Глинский, Береславский
Урал
Я понял дьявольский замысел своего бывшего шефа сразу. Утро для господина Глинского началось в шесть часов.
Я же занял присмотренную ранее позицию на полтора часа раньше, но не обо мне речь.
Глинский выбежал во двор обтираться снегом, однако, даже если бы я захотел, снять его было бы трудно. И дело не в темноте: двор заливали светом мощные прожектора. А в моем любимом шефе, который, видимо, первый раз в жизни решил так рано встать. И мало того, опять же впервые, сделать зарядку. Я совсем обезумел, когда он, чтобы продлить «удовольствие», начал обтирать свой полноценный волосатый живот настоящим снегом! И все ради того, чтобы закрыть от меня мишень.
Это было абсолютно ясно. Полуголый гость, ухая от «счастья», крутился между Глинским и лесом – то есть между мишенью и снайпером, – наверняка вызывая искреннее изумление хозяина. Большая голова Ефима опять все верно продумала: я не стал бы стрелять в таких условиях – слишком велик риск попасть в своего, при его постоянных и бессистемных перемещениях.
Если бы не «заряженный» бассейн, я бы, может, и попытался улучить момент, но рисковать шефом совершенно не хотелось. К тому же это и ни к чему: чуть раньше, чуть позже – какая разница?
Так они кувыркались минут пятнадцать, после чего ушли в дом. Наверное, завтракать. Потом зажегся свет в кабинете Глинского – правда, из-за темных штор совершенно безопасно для последнего: фигура не просвечивала. А Береславский опять меня удивил.
Он выбежал из ворот и, довольно верно выбрав направление, начал… звать меня! Сначала тихо, потом все громче!
Мое сердце накрылось теплой волной. Ведь вполне мог меня сдать, избавившись от лишних неприятностей. Нет, прикрывает своим толстым животом мою мишень. На мгновение захотелось спуститься к нему, бросив в «гнезде» винтовку, и уехать вместе. В его теплой «Ауди». Домой.
Но – только на мгновение. Потому что дома у меня нет и, стало быть, ехать мне некуда.
Я уже понял, что стрелять во дворе Ефим Аркадьевич не даст. Но вряд ли он догадается «разрядить» бассейн. А секунды тикали неостановимо.
На моих «командирских» – не тех, что на всех лотках, а настоящих, с гарантированной точностью хода, – было семь часов ровно по местному времени – я перевел стрелки сразу, как приехал, чтобы исключить любую вероятность случайной ошибки.
До часа «Х» оставалось ровно пятнадцать минут. Самого тяжелого ожидания.
Неожиданно в бассейне, стоявшем сбоку основного здания, включился свет. Что бы это значило? О пунктуальности господина Глинского аборигены слагали легенды.
Потом сообразил, что, возможно, сегодня будут хоронить его товарища, убиенного мною. Вот и выгадывает четверть часа.
Действительность превзошла все мои ожидания. Я чуть не застонал. В зал с ванной бассейна вошел… мальчишка! Не нужно быть особо мудрым, чтобы понять: пацан – сын Глинского.
Я не опасался убить ребенка: все в один голос говорили, что он панически боится воды. Но на его глазах электрические судороги скрутят его папашу!
Надо было что-то придумывать. А в голове метались лишь обрывки мыслей. И – слабая надежда, что щенок все-таки уйдет.
Но щенок вовсе и не думал уходить. Более того, он подошел к бортику и долго смотрел на воду.
Потом – о господи! – начал медленно раздеваться!
– Что же ты делаешь, сволочь! – вслух закричал я. Мы ведь так не договаривались! Это ведь не он, а его отец отнял у меня Алю. Я не охочусь на мальчишек!
Я, как загипнотизированный педофил, беззвучно и бездвижно, наблюдал за его раздеванием. Мальчишка медленно снимал вещь за вещью – благо надето на нем оказалось достаточно – и очень аккуратно складывал снятое на спинку притащенного им из-за выгородки высокого стула. Я отдавал себе отчет, что еще полминуты – ну минута, – и он прыгнет в воду. Или сойдет по ступенькам.
Наверное, он что-то хотел доказать отцу или самому себе. Но докажет только мне. И только то, что я и так знаю: время от времени я убиваю детей.
Он снял последний носок. Осталась только майка, вряд ли он станет купаться без плавок. А значит, у меня пять, от силы десять секунд.
Мышечное бессилие прошло. Голова, хоть и поздно, заработала. Палыч говорил про электроввод на крыше бассейна. Вот он, щиток, хорошо освещенный прожектором. Чуть ниже моего «гнезда».
Не так уж и далеко. Но нет никакой гарантии, что в щитке я попаду в жизненно важную деталь. По крайней мере с первого или со второго выстрела. Да больше просто и не успею.
Значит, надо стрелять в изолятор. Это не просто изолятор. Это какой-то хитрый, со встроенной силовой электроникой и сделанный из особого стекла вакуумный герморазъем, обеспечивающий полную электробезопасность монтажников и обслуживающего персонала: раз обжегшись на молоке, хозяин коттеджа дул и на воду.
Диаметр цели – максимум сантиметров двенадцать. И самое поганое – герморазъем не очень хорошо освещен: на него бросает узкие тени большая антенна на крыше коттеджа.
Я весь слился с винтовкой. Несмотря на мороз, лицо вспотело. Пацан у бассейна был уже без майки. Через свои тринадцать крат я отчетливо видел его щуплые ключицы. Мальчик медленно направился к трапу. Подошел. Взялся за перила. Значит, второго выстрела не будет.
Я никогда не был так напряжен! Я напрягся так, что мозг стал просто расходным материалом. Я – не возражал. Пусть – только один выстрел. Но – в цель. Потом – хоть потоп.
Мальчишка, как в замедленной съемке, шагнул вперед, а мой мозг, в последнем порыве, соединил зримым лучом расстояние от среза ствола до проклятого отблескивающего герморазъема.
Я затаил дыхание и плавно нажал на спуск.
Мне не нужен был контрольный осмотр мишени. Я знал, что попал. Знал, хотя не видел. Да и что я мог видеть, теряя сознание и скатываясь по ветвям вниз? Но в эти краткие мгновения мне было спокойно.
Этот мальчик списка не пополнил.
Когда погас свет и громко закричал Вадька, Береславский рванулся на крик, с ужасом поняв, что Велегуров снова убил ребенка.
Он так бежал, что, несмотря на свои килограммы, опередил даже Глинского.
Вадька был абсолютно цел и невредим. Только сильно напуган.
– Я хотел искупаться, – всхлипывал он в руках Ефима. – Вдруг – выстрел, и свет погас. Он стрелял в меня, да?
– Нет, малыш, – ответил едва успевший перевести дух гость. – Если бы он стрелял в тебя, он бы в тебя и попал.
Глинский, услышав слова Ефима, мгновенно выключил прихваченный с собой мощный фонарик.
– Вы думаете, это он? – спросил гостя хозяин.
– Не сомневаюсь.
– Что он хотел этим сказать? Что за странное покушение?
– Пока не знаю. Но похоже, у него изменились планы. В бассейне был только Вадька?
– Да. В доме вообще только мы трое. С сегодняшнего дня я снял всю охрану. Ефим Аркадьевич, мне надо срочно эвакуировать сына. Вы сможете его вывезти? Он ведь не станет стрелять в вас.
– Думаю, он уже ни в кого не станет стрелять, – задумчиво ответил Береславский. – На всякий случай побудьте с Вадькой здесь. В темноте.
– Мне бы не хотелось прятаться, – с достоинством сказал Глинский. – Речь идет только о сыне.
– Я прошу у вас полчаса. Тридцать минут. Всего-навсего. Вы дадите мне их?
– Ладно, – сдался Николай Мефодьевич.
Ефим, на ходу одевшись, выбежал на улицу. Входного отверстия от пули в стеклах не было, и он, вооруженный фонарем хозяина, искал стрелка по наитию.
– Сере-о-га! – не боясь сорвать голос, вопил Береславский. – Се-е-рый!
Никто не отзывался.
Тем не менее ему понадобилось не больше оговоренного срока, чтобы найти лежащего в беспамятстве, обездвиженного Велегурова.
– Серега, очнись! – орал Ефим Аркадьевич, хлопая друга по щекам и смачивая лоб снегом. Никакого эффекта.
Потеряв терпение и опасаясь, что промедление погубит Сергея, он неловко подхватил тело. Пятясь задом и задыхаясь от тяжести, Ефим, непривычный к физическим упражнениям, медленно и упорно тащил Велегурова к дому.
Это было непросто. Ноги Сергея оставляли в глубоком снегу два неровных следа. На дороге стало чуть легче. Особенно когда к ним подбежал не сдержавший своего слова Глинский.
Что было после выстрела – не помню. Помню только, что – попал. Иначе бы умер сразу.
Похоже, повторяется приступ, сваливший меня в «Зеленой змее». Все болезни от нервов.
Помню, как меня втащили в коттедж. Ефим и, похоже, сам Глинский. Помню шефа, подносившего к моим губам то минеральную воду, когда рядом стояла приехавшая вскоре строгая дама в белом халате, то фляжку с коньяком, когда официальная медицина оставила позиции.
– Что дальше? – спросил я Ефима, когда мы остались одни.
– Будем жить, – как всегда философски, буркнул мой бывший шеф.
– А надо?
Читать бесплатно другие книги:
