Про психов. Терапевтический роман Леонтьева Елена
На секунду в ординаторской воцаряется полная тишина. Паяц побледнел и замер, он выглядит ошеломленным. В следующую же секунду он как спущенная пружина взметнулся из своего кресла. Косулину кажется, что его рыжая макушка мелькнула где-то под самым потолком, и в то же мгновение Паяц со всего размаха опускает на голову Косулина увесистую папку с историей болезни, которую так и не успел дописать. Косулин вскрикивает от неожиданности, запоздало пытается прикрыться рукой, но не успевает и получает чувствительный удар по уху. В голове зазвенело. Из папки веером рассыпались по столу и полу справки и бумажки, чашка с остывшим чаем, задетая полой белого халата Паяца, летит на пол, по дороге заливая своим содержимым штаны Косулина и протоколы психологического исследования Кости Новикова. Косулин вскакивает, держась за ухо. Паяц стоит напротив, все еще крепко сжимая в руках историю болезни.
Косулин не дрался с холостяцких времен. Ухо оглохло, по штанине расплывалось холодное пятно от пролитого чая. Косулин вспомнил, как Паяц рассказывал ему, что иногда впадает в состояние неконтролируемой ярости. Однажды он якобы чуть не утопил в сортире своего оппонента, некорректно высказавшегося об умственных способностях пса Паяца. Косулин не очень верил в эти рассказы, считал их хвастовством и байками, частью комическими. Представить себе щуплого, суетливого, ироничного Паяца, макающего кого-то в сортир, было сложно. До этого момента.
Лицо Паяца совершенно преобразилось. Его привычная маска, от которой лицо казалось всегда чуть-чуть ухмыляющимся, исчезла. На мгновение он кажется Косулину старым и очень злым. Глаза – щелки, острые ноздри раздуваются, плечи трясутся.
– С-сука, – прошипел Паяц и вновь занес свое картонное оружие, чтобы снова ударить.
Косулин уворачивается, отпихивает Паяца и начинает выбираться из своего закутка у батареи. Паяц отлетел и плюхнулся обратно в свое кресло, но тут же снова вскочил и снова бросился на Косулина. Косулин стоит теперь в центре их крошечной каморки и пытается схватить Паяца за руки, чтобы остановить град ударов, которые с удивительной силой и ловкостью обрушивает на него взбесившийся доктор.
– Любишь поковыряться в дерьме, скотина! Я тебе поковыряюсь, сука! Развели тут сволоту, психологи х…вы! – орет Паяц, молотя Косулина папкой.
Косулин плотнее Паяца и выше на голову. Он все никак не может поверить в реальность происходящего и только защищается.
– Стойте, да хватит же, черт вас побери! – пытается увещевать Паяца.
Но тут Паяц попадает углом папки прямо в глаз Косулину. Становится по-настоящему больно. Он хватается за глаз, шумно выдыхает и выпрямляется. Затем берет доктора за воротник белого халата и встряхивает как пустой мешок, отчего Паяц смешно пискнул и выронил, наконец, папку. Но тут же с силой ткнул Косулина в солнечное сплетение.
Психиатр и психолог, окончательно потеряв контроль, вцепились друг в друга, и началась настоящая драка, оставшаяся в анналах и устных больничных преданиях на многие годы. Конечно, мы ее слышали и сами пересказывали не раз. Со временем она обросла новыми невероятными подробностями про разгромленное отделение, бригады санитаров и сломанные конечности. Но в реальности ничего столь драматичного не произошло.
Косулин и Паяц, сцепившись и мутузя друг друга, обрушивая на пол стопки с историями болезни и разломав служебный телефон (Паяц швырнул его в Косулина, но промахнулся) вывалились из ординаторской в небольшой холл с четырьмя дверьми (в ординаторскую, в отделение, на этаж и в комнату отдыха). И продолжили драться уже там. На шум из соседнего кабинета прибежала Кукла. Она некоторое время ошалело наблюдала за тем, как Косулин одной рукой пытается отодрать вцепившегося в него мертвой хваткой Паяца, а другой выкручивает тому ухо, в то время как Паяц изо всех сил пытается удержать руки Косулина и одновременно пинаться. Все это сопровождалось пыхтением и матерными воплями.
– Немедленно прекратите! – завизжала Кукла, придя, наконец, в себя. – Александр Львович, хватит! Да стойте же! Вы что, с ума сошли? Олег Яковлевич, отпустите Александра Львовича! Слышите! Я сейчас санитаров позову!
На ее крики в холл сбегаются медсестры. В маленькой комнате становится многолюдно и шумно. Начинается полная неразбериха. Мужчины продолжают драться, мотаясь из одного угла холла в другой. Их сопровождает толпа орущих теток, в которой солирует Кукла, громко выкрикивающая угрозы и мольбы.
Неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, но тут за дверью отделения зазвенели бидоны – принесли ужин. Дверь открылась, и на пороге показалась могучая фигура Катьки Макаровой, одной из любимых пациенток Косулина. В каждой руке Катька держит по бидону. Закутанная в больничную безразмерную куртку, она кажется еще больше, чем всегда. Она быстро сориентировалась в ситуации, и в ту же секунду весь царящий в холле крик перекрыл ее мощный, как корабельная сирена, голос:
– Куда-а нашего психолога обижать? Львович!! Твою мать!!! – Она ринулась в гущу свары, ловко влезла между двумя дерущимися мужиками, прижав обширным задом Паяца к стенке, а Косулина схватила в свои медвежьи объятья.
Подключился медперсонал: трое схватили Паяца, продолжавшего подпрыгивать и рваться в бой. Двое держали Косулина, который быстро прекратил сопротивляться, только стоял и сопел. Все продолжали галдеть.
– Всем замолчать! – твердо приказывает Кукла. – Любовь Владимировна, – обращается она к одной из медсестер, – отведите больных в отделение и проследите за порядком.
Катьку и еще двоих пациенток, изрядно напуганных происшедшим, уводят. Катька не хочет уходить, злобно зыркает на Паяца и обещает показать лично ему кузькину мать.
Паяц и Косулин, которых все еще держат, стоят друг против друга. Косулин, насупившись, смотрит на носки собственных ботинок. Костюм его в полном беспорядке, тот самый синий галстук, купленный женой, порван, рубашка вылезла из брюк, несколько пуговиц оторвано с мясом. Лицо горит, под глазом начинает расплываться фингал, в боку колет. Паяц выглядит не лучше. Из разбитого носа течет кровь, белый халат измят и перепачкан, кажется, на голове, не хватает волос. Он все еще немного подпрыгивает.
– Объясните мне, что происходит? – Кукла требовательно смотрит на Косулина. – Вы же психолог, Александр Львович, я от вас такого не ожидала.
– А что вы от меня ожидали?! Чертовы импотенты, врачи без границ! Ну давайте, сделайте мне укол, чтоб я вел себя спокойнее, вы же без своих лекарств даже посрать не садитесь. – Косулин злобно шипит.
– Так идите и вылечите всех своим чудесным словом, Зигмунд Фрейд долбаный, – тут же откликается Паяц.
В холле опять поднимается переполох, все говорят разом. Кукла возвращает себе контроль:
– Я не хочу этого слышать! Либо вы оба сейчас успокаиваетесь, убираете в кабинете и после этого идете домой, либо я вызываю милицию, и разбирайтесь как хотите. Я жду ответа немедленно!
Косулин, помедлив, кивает, Паяц не отвечает, но перестает подпрыгивать.
– Чтобы завтра оба были за полчаса до начала рабочего дня. Я хочу с вами поговорить.
Косулин смотрит на Куклу. Обычно аккуратная челка, лежащая, как парик, волосок к волоску, растрепалась, очки съехали на кончик носа. Учительница первая моя, думает Косулин. Чувствует себя как нашкодивший школьник.
Кукла развернулась на каблуках, вышла из холла, напоследок хлопнув дверью. Медсестры и санитарки ретировались вслед за ней, перешептываясь и закатывая глаза, уже начиная смаковать подробности.
Косулин и Паяц остаются вдвоем. Постояли, помолчали. Наконец Паяц передергивает плечами, хмыкает и заходит в ординаторскую. Огляделся, смахнул со стула помятые бумаги, поднял с пола чашку, вытер ее полой халата, подул в нее и поставил на тумбочку. Открыл один из ящиков стола, достал оттуда еще одну чашку. Проделал с ней те же гигиенические процедуры. Затем выудил из кармана халата ключи от маленького сейфа, в котором хранились истории экспертных больных, погромыхал дверцей, извлек из сейфа початую бутылку хереса. Налил в чашки, обернулся и жестом пригласил Косулина сесть напротив.
Косулин заходит в ординаторскую, аккуратно прикрывает дверь, переступает через лужу разлитого чая и опускается в кресло Паяца. Берет протянутую Паяцем чашку, заглядывает внутрь, нюхает. Пахнет сладким и крепким вином.
Паяц шмыгнул разбитым носом и опрокинул кружку, одним глотком проглотив содержимое. Косулин следует его примеру.
Еще посидели, помолчали. Тут в ординаторскую заглядывает медсестра, отдает Косулину завернутый в полотенце лед, а Паяцу кювету с несколькими ватными тампонами, замоченными в перекиси водорода. Оба вежливо ее благодарят.
Когда она уходит, Косулин прикладывает к глазу компресс, Паяц отжимает тампон и аккуратно вкручивает его в распухшую ноздрю.
– Однажды мы подрались со Светкой. – Из-за разбитого носа голос Паяца звучит гнусаво. – Вечером. Сначала мы просто играли, пихались, щипались, щекотались… А потом увлеклись. – Паяц вновь наполняет кружки и продолжает: – Она меня укусила, даже след остался – вот здесь. – Паяц перекошенно улыбается и показывает плечо.
Косулин чувствует, как тепло и тяжесть разливаются по телу.
– Скучаете по ней?
– Очень.
Паяц опустил лоб на руки и беззвучно, судорожно вздрагивая, заплакал.
Косулин сидит неподвижно. Какой долгий день. Хоть кто-нибудь сегодня может вести себя как обычно? Потом он подъезжает в кресле к Паяцу и кладет руку ему на плечо. Паяц дернулся и сбросил его ладонь. Помотал головой. Косулин убрал руку, но остался сидеть рядом.
– А я вчера узнал, что мне жена изменяет. Давно уже, – говорит он и тянется к бутылке.
Апокалипсис Лоры
Иду, солнце светит. Мне хорошо. Легко, давно так не было. Внутри бьется: жизнь имеет смысл, годы медленного умирания закончились. Свободна! Радость, свет, любовь.
Вдруг опять! Черт!!!! Черт!! ЧЕРТ! Опять этот ужас, на Большой Никитской, на моей Большой Никитской, на улице Герцена, в конце концов, творится ужас. Консерватория почернела. Она такая, как будто сгорела и умерла. А ведь стоит целехонькая и не пахнет ничем. И никого там нет.
Когда человек умирает, непонятно, что имеется в виду. Как будто одна оболочка осталась. А души нет. Непонятно, была ли она вообще когда-то или это только казалось. Тело без души бессмысленно и отвратительно.
А вот дом по-другому. Он и мертв и жив одновременно, и это очень страшно. Оглядываюсь… В переулке вижу еще один черный дом. Один за другим чернеют дома. Они умирают.
ВСЕ-ТАКИ ЗЛО ЕСТЬ, И ОНО БОРЕТСЯ С ДОБРОМ. Бабло побеждает зло – хорошая шутка. До того момента, как такие вещи не начинают происходить с тобой на самом деле. Шутки кончились. Работала тихонько, пописывала свои программки, постмодернизмом баловалась. Типа хз, кто я, моя хата с краю, и идите вы все – вот и расплата. Не надо было так шутить, за все сказанное отвечать придется, когда время придет. Вот оно и пришло. Это все про меня. Я важный игрок в игре.
Думать, думать, думать! За мыслями не успеваю, их слишком много. СТИВ не умер, дома чернеют. Я знала, солнце тоже знало, оно мне подсказывало. Но что? Меня запугивают. Черные дома – страшилка для детей: в черном-черном доме… И я должна испугаться и домой пойти под одеялом кофе пить. Ага, сейчас! Пора выяснить, что почем. Что, деточка, кишка тонка? Со всеми пойдешь под нож, как овца, или побарахтаешься еще? На моей стороне – Цифры. 15. Это ведь я сама посчитала, никто мне не подсказывал, значит, это логично можно объяснить. Солнце на моей стороне. Вон оно как светит! Солнце против черного.
Надо двигаться. Игра идет на время, кто быстрее, счет 3: 1. Вот и Манежная. Прямо на глазах чернеет Институт Азии и Африки, мне смешно – Африка почернела. Какой-то юмор в этом есть. Черный.
Надо в Кремль идти. Там Сила. Там и спасение. При чем тут 15? Не время еще, непонятно. Слева стало стремительно чернеть, почернел и осыпался новый – отель «Риц», как будто его и не было никогда. От огромного отеля осталась маленькая кучка черного, все остальное бесшумно исчезло.
Ненавижу подземные переходы. В них воздух спертый и воняет терактами, лучше поверху перебежать, так безопаснее. Но тут стою, и страшно бежать через Охотный Ряд, машины едут слишком быстро. Гонят в переход. Голова кружится. Главное – войти в Кремль, там уже не тронут, там Сила. В переходе стараюсь ни на кого не смотреть, людей огибаю, а все, как назло, пялятся. Продавщица из ларька кивает на меня бабе какой-то и ржет. Быстрее надо ноги отсюда уносить. От бомжа воняет. Шампусик сейчас исторгнется. Не дышу, вообще дышать не буду, воздух отравлен, быстрее выбраться бы. Народу тьма, все бегают, а я ползу как черепаха.
Слава богу, я на Красной площади. Вон Ленин ряженый. А может, настоящий? Дубль Ленина. На чьей стороне Ленин? Надо в Мавзолей зайти проверить. Это важно. Очереди нет, иди к дедушке свободно, милости просим. Внутри темно, и Ленин сверкает в хрустальном гробу. Теперь понятно, что ряженый Ленин – просто живой. А этот мертвый. У красивого мента, который Мавзолей сторожит, вдруг звонит телефон. Достает айфон. Слава богу, значит, Ленин на моей стороне, на стороне Стива.
Внутрь, в сердце Кремля, в главную Церковь! Там все ответы. Проникаю вместе с экскурсией. Лицо делаю туристическое. Вот увижу Грановитую палату и все про русских пойму. Молодец, Лора! Мама была бы довольна. Мама! Ты же у меня профессор, и не гуманитарных лженаук, а математики. Вот и объясни мне про число 15. Посижу немного, воздухом подышу, подожду тебя здесь у Церкви. Хорошо. Ни суеты, ни бизнес-ланча. Благодать, как перед боем затишье. На Колокольню смотреть больно, такой от нее свет идет, накрывает весь Кремль. Мама, мам, помоги, видишь – я в кофточке. Что есть 15?
«Лора, пятнадцать – это вихрь двойственной природы, число выбора. На чьей ты стороне? Неужели ты не видишь ошибку? Думай, Лора, будь хорошей девочкой».
И тут же мысли полезли, тысячи мыслей, уже громко очень: «Ошибка! ты ошиблась! ты плохая! Ты дура, ты не поняла ничего!..»
Полный хаос, вообще ничего не понятно. И Голос говорит незнакомый, но такой, которому сразу доверяешь:
«Стив Джобс – черный Мессия, он выбрал другую сторону пятнадцати».
Замираю, и вдруг все складывается: в основе его веры надкушенное яблоко познания. Яблоко змия, искушающее человеков. Еще мальчиком он говорил: «Я свергну мертвых богов». А еще истинно дьявольское: «Смерть – это лучшее изобретение жизни». Все сходится: происхождение его туманно, приемный ребенок, черные свитера, магические представления, яблочная Библия, МАС-церковь. И верующие, которые с Яблока уже никогда не слезают. Он возбуждает желание иметь. Вот он, Апокалипсис! Вот черный Мессия! Страшно, стыдно. Жутко. Я ведь в вере этой давно уже обретаюсь. Я ж из самых верных. Господи, что же я наделала?! Как искупить, как отмолить?!
Ответ приходит:
В КРЕМЛЕ ЖИРУЕТ ЧЕРНЫЙ ПУТИН
И КРОВЬ НАРОДНУЮ СОСЕТ
А БЕЛЫЙ ПУТИН НАСТОЯЩИЙ
В ЗАСТЕНКЕ ТАЙНОМ НА ЦЕПИ
Раньше смешно было, аж до колик. А теперь смысл ясен. Все имеет свою вторую сторону, «двойственный вихрь». И Стив, и Путин, и Я.
Но так не должно быть! Добро и зло не должны быть равны. От меня все теперь зависит. Я выбираю, и времени нет. Москва почернела и местами исчезла. Я могу еще все изменить. Очиститься! Отвергнуть скверну! Раскаяться и преобразиться! Чтобы свет воссиял! Это и есть спасение. Надо предупредить всех.
Спастись еще можно, только раскаяться надо. Преобразиться полностью, через себя надо, тогда все спасутся. Кофточка блядская уже тело жжет, снять все до чистоты! Предстать как есть перед Судом Преображения. В Церковь! Там звуки райские и свет золотой. Я вся свечусь. Молюсь о Преображении. Все отдаю, сдаюсь на волю Божью. Очищена, светла, чиста, свята, слава, слава, слава!! Душа моя на травинке тонкой трепещет и золотом переливается. Сила Господня со мной. Победил во мне Свет и слуги его. Испуганные дети Божьи вокруг. Знайте! Прозрейте, кто Спаситель. Кто Истинная Богиня. Славно как, музыка райская, голосов не слышно, только аллилуйя на все лады. Пойдемте из Церкви! Москве возвестим Победу! Выходим, свет залил все, все – переливается и трепещет. Москва целая и живая. Вижу и «Риц», и «Консерву» – целые и невредимые переливаются радугой. Два ангела в белых одеждах встречают меня, зовут с собой, за руки ведут как Королеву Миров, как Богиню! Иду с ними, радуюсь, больше нет одиночества, страха и зла.
МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА. АЛЛИЛУЙЯ!!
Обход
На следующий день после исторической драки с Паяцем Косулин, страдая от жестокого похмелья, пришел на работу к обеду. Паяц взял больничный. Все отделение перешептывалось. Катька бесконечно пересказывала, как она спасла «любимого Александра Львовича» от «этого жуткого Паяца». Косулин выпил два литра воды и сидел один в ординаторской. Пасьянс упрямо не сходился.
Тем временем подходило время обхода. Мы с сестрой много раз сопровождали заведующую в составе ее свиты (медсестры и другие врачи).
Обход – главное событие дня в больнице. Его нетерпеливо ждут все пациенты, возлагают несбыточные надежды, прокручивают про себя правильные слова короткого диалога с доктором, готовят решительные вопросы и доводы. Все убирают в палатах, стараются получше выглядеть, наводят в тумбочке порядок. Некоторые врачи обращают особое внимание на устройство тумбочки пациента и по нему судят о его психическом состоянии.
От обхода зависит очень многое. Если ты понравишься заведующей отделением, то тебя переведут в лучшую, более статусную палату, могут разрешить свободный выход, может решиться вопрос о домашнем отпуске. Для пациентов обход – большой стресс. Говорить надо в присутствии свиты заведующей, при других пациентах, вопросы при этом задаются самые сложные. Некоторые просто теряют дар речи и потом расстраиваются, что все их надежды на понимание рухнули. Позже в разговорах с психологом строятся планы на следующий обход, обсуждается важнейшая проблема нахождения общего языка с врачом.
Пациенты проводят многие часы в разгадывании ребуса, как сделать так, чтобы доктор их понял, выполнил просьбы, в конце концов поверил в их выздоровление и отпустил домой. Демонстрация врачу своей «здоровой головы» – главное искусство, которое осваивают пациенты психиатрических клиник. Это действительно сложно, особенно если голова не очень здорова.
Косулин всегда поражался прозорливости пациентов, их старанию «обмануть» врача, показать себя с нормальной стороны, скрыть симптоматику, все что угодно, только бы выйти из больницы. С опытом приходило многое, в том числе и умение подавать правильные сигналы врачу, успокаивать его тревогу.
Во время обходов можно спокойно работать в комнате отдыха, не выгоняя оттуда пациентов, поэтому Косулин не всегда в них участвовал. Но сегодня – особый предновогодний обход, для многих последний шанс на встречу Нового года дома, в кругу семьи. К тому же поступили новые пациенты, с которыми на обходе можно познакомиться и договориться о будущей диагностике. Для Косулина обход – диагностическая работа: сразу видно, как пациент ведет себя в стрессовой ситуации. Это помогает восстанавливать пациентов. И кроме всего прочего, работа для Косулина всегда лучшее лекарство.
Обход начинается с самых дальних палат в глубине отделения, где лежат пациенты в остром состоянии. Палат всего шесть. Перемещение из одной в другую организовано по принципу: чем здоровее, тем ближе к выходу. То есть, если вы совсем невменяемы – пожалуйте в самые глубины отделения; если понимаете, кто вы, где и почему здесь оказались, – ваше место посередке, ну а ближе к выписке – уже почти у двери, у выхода. Эту нехитрую науку своеобразной карьерной лестницы пациенты передают из уст в уста, распознают по ней свое положение на карте реальности. Если двигаешься по палатам – все хорошо, дело идет, если завис – плохо. И нет ничего хуже, чем обратно переместиться от дверей в глубины. Такое иногда случается – это крах и позор, все обсуждают и сочувствуют. А некоторые имеют постоянную прописку в какой-нибудь палате, и не видать им высот палаты пятой и шестой, прописаны они навечно в третьей, например, там и живут. В каждой палате особый климат, свои законы и публика.
В первой и второй палатах лежат вновь поступившие пациенты в остром состоянии. Эти палаты называются надзорными, то есть все время надо следить за тем, что там происходит. Атмосфера в них тяжелая и напряженная. В психозе больному может быть очень страшно, и события вокруг воспринимаются как ужасные и угрожающие. Например, вы можете думать, что находитесь в специальном заведении, где проводят эксперименты на людях, и вас скоро уничтожат. А может быть и совсем наоборот! Вы пребываете в божественном состоянии человека или существа, спасающего мир, жаждете обнять и слиться с каждым, ведь в любом вы видите прекрасное неземное существо, слышите все мысли и видите мир насквозь. Вы тогда начинаете приставать к людям с этой идеей, а они думают, что вы хотите их убить.
Вот примерно такая жуткая каша из состояний и варится там с утра до вечера. Иногда и привязывать приходится, если состояние совсем невыносимо, и риски разные возникают, суицида например. Смирительные рубашки – остроумное психиатрическое изобретение – уже давно не используют. Если есть необходимость – просто привязывают к кровати. Это называется «фиксировать». К счастью, фиксируют редко.
Обход двинулся в надзорные палаты. Из новеньких во второй палате на кровати у окна лежит та самая молодая девушка, невеста Путина, просившая у Косулина расческу. На вопрос, как она себя чувствует, девушка отвечает, что сидит и ожидает своей участи, окончательной участи. Кукла пометила в своем блокнотике что-то и спросила у девушки:
– Голоса слышите?
Девушка задумалась и слабо кивнула.
– Что они говорят?
– Ругаются, а иногда хвалят, говорят, что делать.
Позже она рассказала Косулину, что голосов никогда не слышала, но решила сказать так, потому что вокруг так многие говорили, а ей было страшно и казалось, что она на экзамене, где главное – правильно отвечать на вопросы. Вот она и ответила.
Из новеньких во второй была еще пациентка Люда, больших размеров женщина в остром психозе, внешне похожем на глубокий духовный кризис. Прямо во время обхода она вдруг упала на колени, заломила руки и стала очень громко молить о прощении ее грешной души. Ее размеры, громкость и неподдельное страдание в голосе пугало. Остальные пациентки затаились в своих кроватях. Прибежали санитарки, сделали Люде укол, она потихоньку затихла.
Можно продолжать обход. С облегчением процессия двинулась в третью палату. Из второй за Куклой увязалась практически постоянно проживающая в отделении пациентка по прозвищу Кошелка. Она пыталась догнать Куклу и покрыть ее тысячей поцелуев. Сестры отгоняли Кошелку, но та периодически прорывалась опять, вцеплялась в ручку и чмокала, считая поцелуи.
В третьей палате держали безнадежных бабушек, пациентов с пороками развития, слабоумных и пациентов безнадежно депрессивных. В общем и целом палата предназначалась для органиков или «для дураков», как говорят сами пациенты. Здесь уныло, темно, скучно. Бабушки подолгу и обстоятельно рассказывают про свои жизненные обстоятельства, просят назначить еще обследования всех имеющихся в наличии органов, жалуются на детей, соседок по палате, на весь мир. В третьей обход грозил зависнуть до вечера.
Косулин вышел в коридор, опять подташнивало. В коридоре встретил только что поступившую Аллочку Сонькову, из числа постоянных клиентов. Она схватила Косулина за рукав и потащила в столовую к иконам.
– Вот!!!! – торжествующе указывала она на дешевенькую бумажную Деву Марию. – Познакомьтесь: моя мать!!!
Сонькова дрожит от возбуждения. Косулину кажется, что она даже немного трясется.
– А вот!!! – теперь она указывает длинным желтым, прокуренным до дыр пальцем: – Мой отец!!!
Палец устремлен в окно. Оказалось, что отцом Сонькова считает главного врача больницы и пальцем указывает на крест, торчащий из административного корпуса. Косулин заметил, что с такими родителями вряд ли у Соньковой могут быть какие-то проблемы. Эту пациентку он искренне любил. Много лет назад, когда Косулин обучался психотерапии, Сонькова за минуту наглядно показала ему, как выглядит в упрощенном виде сложное психоаналитическое понятие «перенос», означающее перенесение чувств пациента к своим родителям (или кому-то еще) на своего психотерапевта.
Рано с утра сонный Косулин вошел в отделение и не успел опомниться, как Аллочка налетела на него с громким воплем: «Папа пришел!!!» Так они и познакомились. В процессе лечения Сонькова становилась менее возбужденной, но все равно сохранялось впечатление натянутой до предела струны. Ходили слухи, что когда-то она была то ли судьей, то ли прокурором.
Теперь же, познакомив со своими родителями Косулина, Аллочка успокоилась и деловито попросила психологическую консультацию. Когда приступили к делу, Аллочка, смущаясь, спросила, может ли она иногда, не чаще, чем раз в три месяца, делать минет собственному мужу в условиях отсутствия у них других сексуальных отношений. Она трогательно объясняла, что очень любит своего мужа, что они в браке более тридцати лет и такую малость, как редкий минет, он заслужил.
Тоскливо и неуместно Косулин представил себе, что Лида сейчас делает минет незнакомому украинскому торговцу батарейками, и горько подумал, что ему сто лет уже никто не делал минет, и он даже немного завидует Аллочкиному мужу.
Очнувшись, поинтересовался, в чем же тогда проблема?
Аллочка удивленно ответила:
– Ну грех же!!!
Косулин всегда поражался особой наивности, детскости и чистоте некоторых своих пациентов. Для Аллочки этический конфликт между любовью к мужу и строгостью сексуального поведения представлял серьезную проблему. Еще немного поговорив, они пришли к выводу, что, поскольку он хороший муж и она его любит, иногда – не грех.
Обход тем временем выкатился из третьей палаты и уже с меньшей энергией двинулся в четвертую. Здесь лежали пациентки уже подлечившиеся, или с хорошей репутацией, или те, за которых похлопотали родственники. В палате светло, на столах книги и журналы, кое-где живые цветы. Половина жителей четвертой – молодые девчонки, изнывающие от скуки большую часть времени. Некоторые лежат в больнице второй или третий месяц. Здесь Косулин всех знал, они уже все прошли диагностику, кто-то ходил к нему на индивидуальные занятия, кто-то на психологические группы.
В четвертой лежали Катька Макарова и Лора, наскоро ставшие подружками. С Катей, вчерашней спасительницей, Косулин знаком много лет.
Каждый раз, когда Катя попадала в больницу, Косулин вспоминает первые моменты их знакомства.
Дело было так: он зашел с утра, как обычно, в отделение. С другого конца коридора на него с видом боевого носорога неслась Катя, ростом с Косулина и весом 120 кг. Времени на раздумья у Косулина не было: железная дверь за спиной отрезала пути к отступлению. Он просто стоял и ждал. В двадцати сантиметрах от Косулина Катя затормозила и насупленно поинтересовалась, кто он, собственно, такой. Он представился. Катя сразу заявила, что ей необходима психологическая помощь, и утащила Косулина в зал отдыха. Медсестры испуганно предупреждали Косулина, что запираться с Катей не следует. Но ему не было страшно. Сговорились: если что – будет звать на помощь. Катя была по-настоящему буйной и при этом совершенно безопасной. Это сочетание внешней буйности и абсолютной внутренней миролюбивости подкупило Косулина навсегда. Без сомнения, она была одной из самых любимых и потому сложных пациенток. И многому его научила. Вместе они постигали сложные выверты и парадоксы человеческой психики, именуемые в психиатрии психозами. Что-то становилось понятней, что-то так и осталось загадкой. В этот раз все было особенно грустно.
Через три дня после рождения сына Катька Макарова жестоко чокнулась. Послеродовые психозы – вещь особенно печальная. Безумные мамочки, у которых из груди течет молоко, постепенно приходя в себя, невыносимо мучаются. Они скучают по ребенку, при этом боятся его и себя, ревнуют к тем, кто заботится о новорожденном, стыдятся всего света. Они же не справились с великой ролью матери! Это действительно очень больно. И тем больнее, что свидания с ребенком часто только ухудшают ситуацию. Беспомощность, страх «не справиться», жуткие картины: ребенок истошно орет, а ты НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ и сам сидишь в углу и орешь.
Катя, к слову сказать, весьма неплохо справлялась: всю беременность и роды была молодцом. Но когда на второй день после рождения ее ребенок попал в реанимацию с туманным диагнозом и внутренним кровотечением и она, с трудом после кесарева поднявшись к нему в детскую реанимацию, увидела его всего в трубочках и на аппарате искусственного дыхания – психика не выдержала. Она перестала спать, стала метаться, пыталась уехать на дачу, заблудилась в лесу, потратила кучу денег и через неделю оказалась в больнице.
Теперь она пела, ругалась, а то вдруг начинала убиваться. Настроение ее менялось постоянно и непредсказуемо. Кроме всего прочего, ополчилась на весь свет и собралась разводиться с мужем.
Увидев Косулина, с воплем ринулась к нему и, повиснув, зарыдала.
– А-а-александр Львович, ну что же это тако-о-ое, у-у-у, опять я здесь, у-у-у! Обманом заложили, су-у-ки!! Вы же говорили, что медицина для меня, а не я для медицины, за что же меня по-о-о-ложили-то?!! У-у-у!!!
У Косулина разрывалось сердце. Катя была одной из пациенток, кто ходил к Косулину на поддерживающую терапию после госпитализации. Все было так хорошо: отличная ремиссия, удачно-негаданное замужество, и даже ребенок случился. А ведь и не мечтала она уже о таком развитии своей жизни. Чудо! И вот как грустно все обернулось. Психозы, они ведь не спрашивают. Ходят, как поезда, по своему расписанию.
Как пережить психоз теперь, вернуть веру в себя, в то, что все случившееся в последние «подарочные» четыре года ремиссии были не просто так, не обман, а жизнь. Веру в то, что потом жизнь опять наладится. Жизнь-то долгая. Такой психоз после длительной ремиссии – большое испытание. Человек поверил было, что здоров, что жизнь его похожа на жизнь нормального человека, что есть надежда вырваться из кругов безумия и госпитализаций. И тут со всего разгона лицом в стекло, которого не видно было. Хотя оно тут всегда стояло.
А ведь потом будет еще депрессия – постпсихотическая. Когда сил нет, потому что в психозе все потратились на несколько лет вперед, от таблеток тяжко, да еще и мысль-яд: да нет, все-таки я псих, больной человек, инвалид, интернат по мне плачет.
Работать с пациентами в таком состоянии сложнее всего. Но выбора нет, в этот момент психологи больше всего и нужны, потому что – край.
Но все это еще впереди: постепенное, долгое, с откатами назад, выкарабкивание из глубокой темной пропасти. Когда каждый день тяжелый, как могильные плиты, и нет надежды у пациента, только у тебя, да и то – крохи.
Но ты знаешь, что рано или поздно станет лучше, надо потерпеть, дожить до этого «лучше», не уничтожив себя от стыда и бессилия.
Но это потом, потом! А сейчас Катя жгла: психоз на время отменяет все социальное. Можно говорить что думаешь, не стесняясь, и делать что хочется, не заботясь о последствиях. Редкая привилегия. В наши дни доступная только сумасшедшим.
– Зачем вы вообще все нужны?! Как же вы мне надоели! И все обманом, обманом! Представляете, я им говорю: везите меня к моему психологу! Они спокойно так: да-да, конечно, отвезем. И я зде-е-е-сь!!!!! У-у-у!
На Катины вопли собирались пациентки, кто головой качал, кто поддакивал. Нет ни одного, кого бы опыт общения с психиатрической перевозкой оставил равнодушным.
– Грамотные санитары попались. Не обижали тебя, руки не выкручивали. Повезло. – Косулин в любом событии умел находить хорошее.
– Они меня обманули! И все меня обманули! И ты меня сейчас обманываешь? Да, обманываешь, Александр Львович?
– Да вроде не обманываю.
– Тогда скажи: за что меня в больницу увезли? Я отлично себя чувствую. Муж только – гад страшный, бил меня, представляешь?
Надо делать грязную работу – втолковывать Кате, что она сошла с ума. И в чем именно. Понимания эти доводы, естественно, не находили.
– Но как можно так, обманом?! – продолжала очень громко вопрошать Катя. – Я домой прихожу, они уже там сидят, меня поджидают. Я ведь понимаю, куда они меня сейчас повезут. А сделать ничего не могу! Я их боюсь! Так не честно! Я же человек! Нормальный человек! Это ведь так страшно, так жестоко! Зачем так? Медицина ведь для меня, а-а? А? Львович? Или я для нее?
Вопрошала Катя со всей строгостью Божьего суда. Надо отвечать, а что? Головная боль все не отпускала. Наверное, и на Страшном суде так, увела Косулина мысль. Нечего ответить, по большому счету.
– Ну а что делать-то прикажешь с тобой, Катя? Если тебе по почте письмо заказное придет, что ты с ума сошла, ты сразу в больницу побежишь сдаваться, так?
– Не знаю! Может, и побегу?! – И уже совсем без запала: – Да вряд ли. Не побегу. – Неприятное осознание охладило Катин пыл.
Момент, когда ты осознаешь, что реально сошел с ума, сложно сравнить с каким-нибудь другим важным моментом в жизни. Он абсолютно не похож на остальные. Мир навсегда утрачивает предсказуемость и однозначность. То, что казалось – было, на самом деле никогда не было. Все чувства утрачивают определенность. Становится непонятно, как ты на самом деле относишься к людям и как они относятся к тебе. Страшный момент. Это невозможно забыть. И невозможно вылечить. Что хорошо знал Косулин и старался обходиться с этим по возможности бережно. Подобный самообман давался ему нелегко. Очень непросто сообщить человеку о том, что ты видел его совершенно безумным, непонимающим то, что понимают все остальные. А твоя реальность при этом не подвергалась никакому нападению. Сделать это деликатно не получается.
И, главное, если долго работать в такой обстановке, реальность становится настолько множественной, что однозначное утверждение единственного и истинного ее варианта теряет смысл. Наверное, именно поэтому психологи не совсем норма, они похожи на посредников между тем миром и этим. В одном мире ты можешь за что-то поручиться, в другом твои представления ничего не стоят, потому что ты – псих.
Впрочем, каждый сходит с ума по-своему. Думать, что в пути от рядового менеджера до руководителя отдела или, к примеру, от умника в престижной школе до академика жизнь наконец-то обретет смысл, – так же нелепо, как и привилегия говорить что думаешь и никогда не обманывать, как многие пациенты.
Похожие мысли крутились в голове Косулина наравне с фантазиями о женином минете. Обход закончился, пора писать заключения.
Косулин вернулся в свою каморку. Никого не было, врачи ушли к Кукле пить чай. Неожиданно болезненное чувство горечи и бессилия опять закололо в сердце, он вспомнил встречу с Новиковым. Косулин спросил себя, почему именно Новиков так его растормошил. Семейная жизнь лежит в руинах, шестьдесят пациенток, в разной степени несчастных, ждут его прямо сейчас за стеной. В голову просилась глупая мысль, что женщины легче переносят безумие, что они к нему более приспособлены, как более животные и адаптивные существа. Возмутившись своим сексизмом, Косулин стал думать о Новикове, перебирая протоколы психологического исследования.
В истории учителя действительно не было ничего необычного, кроме обвинения в педофилии. Еще один спятивший молодой мужчина. Не готовый к встрече с машиной правосудия и машиной медицины. Еще один человек из другого времени… Античные сюжеты для школьных спектаклей… Старомодно дать по морде начальнику в ответ на оскорбления. Честь, достоинство, справедливость, почти девичья чувствительность. Косулин осознавал, что учитель так молод по сравнению с ним, «не обстрелян», так глупо и трогательно верит в наличие справедливости и правды в окружающей его действительности. Лет двести назад он, пожалуй, вызвал бы директора на дуэль. Или застрелился бы от позора. Да, надо отметить в протоколе суицидальные риски, подумал Косулин и приступил к написанию заключения.
Костя знакомится с Лорой
До Нового года остается несколько дней, и в отделениях, безмерно увешанных мишурой, шариками и стенгазетами, наконец-то кипит жизнь. Пациентки Косулина собираются принимать гостей. Предстоит новогодняя вечеринка в том отделении, где лечится Лора. Женщины ярко накрасились, подальше засунули больничные халаты, приоделись в свое, многих теперь сложно узнать. Социальный работник согласовывает списки с заведующей, последние надежды попасть в этот список рушатся или, наоборот, сбываются.
Костя сидел и размышлял о встрече с психологом. Он думал, может ли ему чем-то помочь этот симпатичный человек. Вокруг опять начиналось движение. Мориц нарядился в лучшее, Мент растревожился и беспрерывно курил. С женщинами у него после развода не складывалось. Наконец гости пришли. Больше всех радовался Ванечка-дурачок. Он помогал таскать подносы с чаем, любовно раскладывал шоколадные конфеты. Завидев Костю, подковылял к нему и начал тянуть:
– Ко-о-о-стя, съешь ко-о-нфетку, я тебя люблю-у!
Развернул конфету и стал кормить, как маленького. Костя не сопротивлялся. Душный ходил с видом мачо, хвастался солдатикам о том, как он когда-то сразу шестерых отымел, и все довольны остались. Солдатики смеялись, верили и не верили одновременно. Они немного опасались предстоящей вечеринки: в отделение обещали привести штук двадцать сумасшедших женщин. Чего от них ожидать, солдатики понятия не имели. Возбуждение нарастало.
Вечеринка началась. Кроме чая подавали фанту с кока-колой. Пациенты шутили: настоящая дискотека – все на таблетках. Молодые танцевали, те, кто постарше, стеснялись, некоторые беседовали, бесконечно курили в туалете. Кто-то постоянно заходил и возвращался обратно. Кто-то неожиданно начинал плакать. Вообще не испытывала стеснения Графиня, безошибочно выбрав самого брутального партнера, мужчину с тяжелым взглядом и голосом Высоцкого. Глухонемая Марина спряталась за шторой с симпатичным солдатиком. Она умела совокупляться в любых условиях с потрясающей скоростью, за ней надо было следить. Предполагалась еще торжественная часть. Талантливая пианистка Зуля играла импровизации на расстроенном пианино. Толстая, с одухотворенным лицом Полина читала Маяковского. Спели «В лесу родилась елочка». Неожиданно для всех не выдержала Настя, тридцать лет по паспорту и лет пять в душе. С возгласом: «Я тоже могу!» – она сделала колесо. У мужиков отвисли челюсти: Настя не носила трусов. Ее быстро увели, хотя уходить она не хотела. Раскраснелась и была довольна собой. Чтобы замять ситуацию, всем предложили отгадывать загадки.
Костя сидел в сторонке: на вечеринку ему было не положено как только что поступившему, но вел он себя тихо, и его никто не замечал. Он смотрел на читающих стихи людей, на шоколадные конфеты – их эти люди съели со скоростью, на которую способны только дети, когда им запрещают сладкое. Подпевал «елочке». Думал, что на школу похоже или на детский садик, мои-то как там, на воле? Спектакля, конечно, не было. И не объяснить ничего ни детям, ни Вовке.
Он смотрел на людей, которые явно приспособились к тому, что Новый год празднуют под замком, и не мучаются от того, что их, как в зоопарке, сводят, мужчин и женщин. Многие явно получали удовольствие, общались. На секунду ему показалось, что он лежит в психиатрической больнице уже давно и, возможно, больше никогда из нее не выйдет. Будет ставить спектакли, прославится в больнице как режиссер. А ведь несколько дней назад я не мог представить себе ничего подобного. Как непредсказуемо все… Как же мы нелепы в своих попытках контролировать историю. А она смеется над нами.
Из философских размышлений Костю вырвала неожиданно возникшая рядом женщина. Растрепанная и «неполиткорректно» накрашенная немолодая женщина. Совсем некрасивая, но что-то такое в ней было. Она уставилась совершенно неприлично на Костю и, делая огромные глаза, косясь на танцующих, спросила:
– Ты видишь, что они мертвые?
– В каком смысле? – Костя поежился.
– В прямом. Они думают, что живы, – танцуют, но видно же, что мертвые.
Ни тени юмора в ее словах. Костя внимательно посмотрел на танцующих людей. Они были странные только потому, что праздновали Новый год в дурдоме. А так – люди как люди. Начинается… сумасшедшая женщина… – подумал Костя.
– Это страшно? – спросил он из вежливого ужаса.
– Очень.
– А я? Ты? Мы тоже мертвые? – продолжал выспрашивать Костя.
– Вот ты живой, я тебя сразу заметила. Живые редко бывают, – грустно вздохнула женщина.
Косте стало жутко от тона, которым она говорила. Обычная на вид женщина. Тетка. А говорит так, как будто я ее всю жизнь знаю, а она меня. «Живые редко бывают». Это же надо такое сказать.
– А когда умирают, что же происходит, если они уже мертвые?
– Да ничего особенного. Нам только кажется, что есть граница между живым и мертвым, мы просто не видим перехода. Не видим, и все. Некоторые видят. Такие, как я. Может, и ты видишь? – с надеждой поинтересовалась женщина.
– Да я уже ничего не понимаю… Я об этом и не думал никогда.
– Я тоже не думала, пока не заболела и сюда не попала.
– Так это болезнь? Шизофрения? – Костя задал вопрос с некоторым трепетом.
– Кто же знает? Врачи говорят, что болезнь, но сам подумай, как им доверять: они же не видят, да и живых среди них немного…
– Погоди… но ты таблетки пьешь, и это проходит?
– Да, таблетки голоса глушат, и притупляется все.
– Так если проходит, значит, болезнь? – Костя начинал запутываться.
– Молодой ты еще, не понимаешь. Смотри: вот любишь ты, к примеру, женщину – видишь ее где-нибудь, на работе например. Ты кем работаешь?
– Учителем.
– Тем более. Вот ты с ней встречаешься, разговариваешь, все так у тебя хорошо, ты мечтаешь о ней, она о тебе, а потом она куда-то девается, пропадает. Например, в дурдом ложится, полечиться от такой сильной любви. Ха-ха, пример неудачный, но жизненный! Вот, значит, она пропала, ты ее не видишь. Ты же не перестаешь ее любить? Не видишь, ну и что? Ты же помнишь. Приходят к тебе всякие умники и говорят: брось, ты ее не любил никогда, с глаз долой – из сердца вон. Ну и что ты скажешь?
– Не знаю. Пошлю их, наверное, к черту…
– Ха-ха, молодец! Вот и я посылаю, к черту. – Она захихикала так, что Косте сразу стало понятно: она про черта больше него понимает.
Спрашивать неловко, но он спрашивает:
– А черта ты тоже видишь?
– Да брось ты, больной, что ль, какой черт, кто в него верит сейчас? Козел с копытами? Пожилой булгаковский супермен? Смешно. На этих уровнях его нет. Забудь! Ничего этого здесь нет! А есть только ма-а-ленькие-маленькие частицы: кванты, бозоны, кварки, у них много всяких названий, но все они ничего не значат, потому что мы не можем их увидеть. Мы только можем их представить, как представляем Бога. Увидеть не получится, представлять – сколько угодно. И в мире частиц ничего, кроме них, нет. Нам кажется, что мы открыли наномир, но на самом деле он всегда был, мы только недавно начали его представлять. Бесконечно малое – это так прекрасно! Бесконечно великое мы уже познали, теперь дело за малым.
Она нагнулась к нему и быстро зашептала в ухо:
– Слышал, конечно, про адронный коллайдер? Все скинулись на него, частицы разгоняют и поймать хотят самую маленькую? Так вот, если поймают – всем п…ц.
– Почему п…ц? – Костя давно запутался в ее монологе, но интереса не утратил.
– Так ведь это все равно, что Бога поймать, только маленького.
Это было неожиданно. У Кости даже рот приоткрылся.
– Ты, кстати, ничего. – Тетка внезапно отшвырнула всякое мудрствование и, изогнувшись, почти легла на Костю скромной грудью в леопардовой кофточке. – Знаешь, а ты – красивый мужчина, у меня от тебя голова кружится. Я знаю, кто ты, я вижу тебя всего насквозь. Ты красивый, ты сильный, живой. – Ее рука молниеносно оказалось под пижамой и ласково его гладила.
Она смотрела на Костю черными зрачками в целый глаз, и ему показалось, что он тоже видит ее насквозь, видит то, что не видел раньше. Душу этой женщины. Она была красивой, тоненькой, похожей на половинки зефира. И в душе было много любви, и у любви не было выхода.
Он подумал было упасть в этот зефир, но вдруг вспомнил про частицы, среди которых ничего крупного нет, наверное, и любви нет, и ему стало нехорошо, буквально затошнило. Он отодвинулся от нее.
– Что с тобой? Господи! Ну что ты, малыш? Прости, ладно? Ты – хороший, живой! Не бери в голову весь этот бред. Шучу я так. У меня сегодня настроение такое… безумное, манечка накрыла, может, и полюблю кого, может, и тебя, а может, и не тебя, а вот того красавчика! – Она сощурила глаз на Душного, стоявшего в окружении молоденьких пациенток. – Пойду к нему, может, он моя судьба, может, он мне на роду написан, может, я рожу от него божественного ребенка. Да!! – Она красиво встала, раздвинула молоденьких и пустилась в цыганско-эротическое соблазнение Душного.
– Во дает Актриса, – шептались рядом.
– А кто это? – спросил Костя у соседей.
– Что, не узнаете? А ведь она не очень постарела. Известная актриса была, учительницу играла, не помню, как кино называется. Хорошее кино. Она часто лежит, мучается, бедная. Галлюцинации, голоса, депрессии потом тяжелые. Месяцами лежит, молчит.
– Жалко ее. Она добрая, хоть и странные вещи говорит, – подытожили соседи.
Костя сидел и смотрел, как Актриса разделывает Душного. Вид у того был ошалелый и счастливый, привычное высокомерие с него Актриса сняла легко, как пенку с молока. Стало видно, что он застенчивый и романтичный.
Костя от этих превращений устал, голова шла кругом.
Праздник был в разгаре. Музыка стала совсем жесткой. Руководил дискотекой социальный работник, сам из бывших пациентов. Дискотеку он делал без скидок на душевное самочувствие, со светомузыкой и громко. Народ расслаблялся. Иногда заходил Мент, окидывал собрание недовольным взглядом, качал головой и уходил.
Мориц танцевал в центре зала. Его движения существовали отдельно от музыки и были не похожи на обычные танцевальные па. Это были не простые человеческие, бессмысленные по большому счету, движения. Они что-то значили для Морица. Так казалось Новикову, когда он смотрел на него.
В дверях Костя увидел девушку, внимательно рассматривающую вечеринку. Новогодняя дискотека в дурдоме не похожа на обычный ночной клуб. Это уникальное социальное сборище людей, оказавшихся вместе не за тем, чтобы как-то развлечься после праведных трудов или проводящих так свою молодость. Это не запертые в тюрьме люди. В тюрьме вечеринок не случается. А в больнице есть. Должны же люди общаться друг с другом. В больнице скучно.
Обычные клубы стратифицированы: для хипстеров, для гламуров, для съема, рейвы. Больничная дискотека могла бы претендовать на звание самого демократичного клуба в городе. Богемная девица танцует с солдатиком на экспертизе, пожилая учительница ведет разговоры с колоритным алкоголиком, поющим под Высоцкого. Наркоманка и продавщица фруктов, бомж и бухгалтер, менеджер по рекламе и несчастная девушка с ДЦП.
Существует популярное мнение, что психические расстройства – удел социально низкой прослойки общества. Всяких неустроенных и живущих в стиле горьковского дна низов. Однако это далеко не так. Психическое расстройство может случиться у всякого, не нужно иметь в анамнезе голодное бедное детство, побои отца-алкоголика или равнодушие матери-наркоманки, многократные изнасилования и всякие другие прелести социального дна. Можно быть ребенком из вполне благополучной семьи со среднестатистическим счастливым детством, собственным домом, высшим образованием, собакой, кошкой и рыбками.
Так что, если вы вдруг очутитесь в больнице, не удивляйтесь обилию там интересных и не похожих на вас людей, не сводимых к простым человеческим множествам.
Лора уже давно поняла, где она. Этот факт перестал вызывать у нее сильные отрицательные эмоции. Мир больницы настолько отличался от ее привычного мира компьютеров, программ, мамы и двухкомнатной квартиры на Арбате, что ей даже понравилось. Появилась возможность узнать, что на свете существуют очень разные люди, разные миры, с которыми вполне можно взаимодействовать и даже приближаться к ним на безопасное расстояние. Эти люди не принадлежат к миру высокой математики и физики, они не засыпали с фейнмановским лекциями в десятом классе, они говорят на других, пусть и не всегда понятных языках.
Лоре страшно любопытно. Она чувствует, что вырвалась из тюрьмы своего малонаселенного одиночества. Вокруг люди, и ей с ними хорошо. После пережитого падения мира и уничтожения столицы, обретения святости и власти, после ужаса и счастья – эмоций недосягаемой высоты и редкости – мир больницы представляется ей простым и понятным, даже домашним. С утра завтрак, таблетки, потом ничегонеделание, сон, разговоры, обед, прогулка, если повезет с погодой. Возможно, придется вывезти тяжеленные тележки с бельем, но это тоже интересно. Так же как и посещение врачей, к которым Лора никогда не ходила. Она узнала, что у нее повышенное давление и холестерин, получила рекомендацию посетить эндокринолога.
Лора сроду не занималась домашним хозяйством. Мама варила борщ на неделю, и ели они его на завтрак, обед и ужин. Готовка и уборка для мамы были презренными занятиями, отвлекающими от главного. Лора никогда прежде до больницы не мыла полов, не таскала тяжестей, кажется, даже не знала слова «режим». Справлялась со всем бабушка, пока была жива. А после ее смерти они с мамой замкнулись, перестали заниматься домом. Им это было не нужно. У бабушки всегда были планы: что из техники они купят в следующем году, какое белье хорошее, а какое пора пустить на тряпки, куда что повесить и куда поставить, – все это она знала точно, без сомнений. Маму с Лорой это устраивало. Им хозяйство было ни к чему. Мама жила математикой. Новые шторы не входили в список ценностей.
Лора унаследовала от матери увлеченность цифрами. Она бесконечно думала о связях между числами и буквами, об эквиваленте различных символов, о том, что такое язык программирования, и могут ли люди говорить на этом языке. Вслед за мамой она считала, что для женщины важно быть такой же реализованной, как для мужчины, и поэтому тратить время на семью бессмысленно. Традиционные женские занятия скучны и никогда не бывают по-настоящему вознаграждены, секс не стоит того, чтобы гробить на него всю жизнь, а наслаждение творчеством для нормального человека несоизмеримо выше, чем любое другое. Плоды любви всегда можно пересмотреть и подвергнуть сомнению. Любили ли мы друг друга так сильно, как нам тогда казалось, или нам это только казалось? А плоды творчества остаются навсегда в неизменном виде.
Программирование принадлежало к стихии, доставлявшей Лоре чистое, острое наслаждение. Придумывание алгоритмов, сочетание их с другими алгоритмами, создание новых объединяющих факторов для старых схем увлекало ее более всего на свете. Когда удавалось создать нечто, что упрощало путь к старой задаче, рассеивало ненужные элементы, освобождало горизонт от некрасивых механизмов, ей казалось, что дышать стало легче, плечи расправлялись, она была счастлива. Мечтала о сложном программировании человеческих отношений, о том, что в мире, где проживает несметное множество миллиардов, надо свести ненужные контакты к минимуму. Она буквально страдала, узнавая, что люди тратят жизнь на походы в магазин, оплату счетов в сберкассе и езду по городу с толстыми папками документов. Все это для нее – пустая трата времени, бездарно сжигающая жизнь. Зачем, зачем, если есть Интернет?
Они с мамой выпивали литры кофе с сахарными сухарями с изюмом (единственная позволительная сладкая слабость) и мечтали о новом мире, в котором все будет по-другому.
В своих чудесных беседах они даже додумались до того, что Интернет – это новый Бог. У него есть имя, и он связывает всех людей на земле, и вера в него не требует дурацких сказочных допущений, а ограничена лишь активностью пользователя.
В момент, когда ее увидел Костя Новиков, Лора лежала в больнице второй месяц и свыклась с тем, что ее жизнь изменилась навсегда. Отныне ее жизнь разделилась на «до» и «после». Теперь другие люди считают, что то, что с ней приключилось, было обманом, сном, психозом! Никогда Стив Джобс не был с ней на энергетической связи, Москва не превращалась в высокобюджетный фильм-катастрофу, она не стала Королевой Миров и Богиней, а если и стала, то не для людей, которые ее окружали, а лишь для самой себя. Да и мир она не спасала, потому как, со слов людей в белых халатах, он в спасении не нуждался.
Конечно, она ни с чем не свыклась. Нам, как сестрам, много раз рассказывали люди, которые якобы признавали наличие своего психического расстройства, что одна, возможно главная, часть их личности оставалась навсегда уверена в том, что видела своими глазами, чувствовала своими чувствами, думала своими мыслями. Большая часть души Лоры оставляла за реальностью право быть необыкновенной, волнующей, неожиданно разной, невообразимо Другой.
Как программисту ей было легко усвоить идею, подсказанную психологом: мол, людям уже почти сто лет достоверно известно о том, что реальность множественна, одно и то же действие может быть совершено различными способами и к тому же в разных местах. Квантовая физика все расставила по местам. Частица и волна – суть одно. Чем это утверждение отличается от того, что она, Лора, – одновременно программист двадцати восьми лет, живущая на Старом Арбате и переживающая смерть своей мамочки, лучшего друга и родителя, и той версии реальности, где она – все та же Лора – выиграла мир в великой битве с темными сторонами своей души, нареклась Богиней и Королевой Миров и пела с ангелами. Конструкция позволила на время отвлечься и с удовольствием погрузиться в мир больницы, который, по ее впечатлению, мог соперничать с несколькими безумиями одновременно.
Немного смущало то обстоятельство, что квантовых физиков никто не сажает под замок и не лечит лекарствами, а наоборот, называют великими современными мыслителями, истинными жрецами наших дней. Вокруг было полно женщин, которых она с легкостью сочла бы безумными, и спроси ее в свое время, надо ли их принудительно лечить, скорее всего, согласилась бы с такой необходимостью. Мысль, что ее считают – сумасшедшей, портила все очарование нового мира. Она признавала, что отличается от всех других людей и теперь принадлежит к тем, чья реальность так же множественна, и, похоже, все они не справились с задачей быть нормальными людьми. Они не стали поддерживать какие-то очень важные базовые программы и теперь сидят под замком.
В любом случае, после психоза ей стало легче. Мир был спасен, ей понравилось быть Богиней. Откуда-то взялась убежденность, что вскоре такое не повторится и она может пожить жизнью обыкновенных людей, отвлечься, так сказать, от дел серьезных и расслабиться, отдохнуть.
Одной из опций в больнице значилась новогодняя дискотека. Лора проспала начало: утренние таблетки валили с ног. Проснулась от того, что Катька Макарова трясет за плечо.
Читать бесплатно другие книги:
