Горячие точки на сердце Михановский Владимир

— Синоптики, конечно.

— Да вроде обещали…

— Обещанного три года ждут, — назидательно произнес Волошин, и рядом стоящие угодливо заулыбались.

— Подождем, товарищ Волошин.

— Нам не на пожар…

— А вот я взмок весь, — Волошин вытер платком лысину. — Температура, небось, градусов сорок.

Кто-то рискнул пошутить:

— Сорок градусов — это водка.

— Вижу, народ у вас грамотный, — приняв шутку, благосклонно улыбнулся начальник.

— Водка, селедка, молодка.

— О, это уже высшее образование, — еще шире улыбнулся Волошин. — А есть тут у вас, где выкупаться?

— Есть, Александр Стальевич, — взял инициативу в свои руки Станислав Дерев.

— Точно?

— Это я вам как мэр говорю. Заповедное местечко, как говорится. Такого и в Подмосковье нет.

— Вы уверены?

— Ручаюсь.

— Что ж, надо проверить.

— Сейчас?

— А чего тянуть кота за хвост.

— Моя машина к вашим услугам. Я жду вас у подъезда, договорились? — сказал Станислав Дерев и поспешно вышел, чтобы успеть отдать необходимые распоряжения.

Некоторые с плохо скрытой завистью посмотрели вслед расторопному и решительному мэру.

Волошин взял под руку Степашина:

— А вы, Сергей Вадимович?

Тот покачал головой.

— Что так?

— В Москву полечу.

— Москва не убежит.

— Работы много.

— И работа не уйдет.

Степашин вздохнул:

— Не получится.

— А то присоединяйтесь, Сергей Вадимович, — ласково попросил помощник мэра, осанистый мужичина двухметрового роста. — Акватория у нас просторная, места всем хватит. Получите незабываемое удовольствие.

«Как зазывала из публичного дома», — подумал Иван Матейченков, наблюдавший эту сценку.

— В следующий раз, ребятки, — произнес Волошин. Он решил было покровительственно похлопать помощника мэра по плечу, но побоялся, что не дотянется.

Владимир Семенов угрюмо молчал, не участвуя в общей толчее. Поначалу он хотел встать и объявить во всеуслышание, что своими действиями Москва — совершенно очевидно — хочет украсть, замотать его победу на выборах. Но потом сдержал себя. Нет, боевой генерал ничего не боялся. Просто рассудил — не время. Ну, учинится местный скандал, который — в лучшем для него случае — не будет иметь никаких последствий.

Не время.

И не место.

Что толку выпускать пар в свисток? Нужно ждать, решил Семенов. Время работает на него.

— Дымом все тут пропитано, — закашлялся Степашин.

Завитушный откликнулся:

— Нет дыма без огня.

— И нет джигита без папиросы, добавил черкесский коммерсант. — Помните папиросы «Казбек?» Джигит с папиросой скачет на фоне горы Казбек.

— Хорошие были папиросы, — поддакнул кто-то.

— У вас Эльбрус, — сказал Волошин.

— А кто сказал, что Эльбрус хуже Казбека? — заметил Степашин, и все заулыбались.

Народ начал расходиться.

Совещание закончилось, но его решения, как это бывает в подобных случаях, увы, остались нереализованными.

В какой-то момент, сидя рядом с Верховным шейхом в его кабинете, куда он был приглашен самим Верховным на зависть всех остальных имамов, присутствовавших в зале, Заячья губа задумался: не сон ли все это?! Он здесь, в священном месте, вроде как в Медине, и запросто беседует с наместником Аллаха на земле. И шейх нисходит до того, что разъясняет ему назначение мудреной аппаратуры, расположенной в его кабинете, а теперь вот сидит с ним рядышком с чашкой кофе в руках готовится рассказать о своей снайперше Елене Рукайтис.

Заячья губа чувствовал себя так, словно идет по тонкому льду и может вот-вот провалиться. Он тоже взял чашечку кофе, но держал ее в руке, стесняясь сделать глоток, хотя у него пересохло в горле.

— Пей! — дружески улыбнулся ему Верховный, — уверяю тебя, что это если не напиток богов, то уж по крайней мере, полубогов, как сказал бы какой-нибудь закоренелый варвар…

— Благодарю… — пробормотал Губа, хотя совсем не понял юмор Верховного шейха, а переспросить постеснялся.

Он сделал глоток, и по жилам его пробежал огонь, словно это был не кофе, а разве что волшебный напиток, которым сам Аллах угощал своего пророка Мухаммеда, когда сказочный конь Эль Борак поднял его на седьмое небо.

Трудно было передать ощущение от этого напитка.

— Нравится? — спросил Верховный шейх. Он держал свою чашку двумя руками, словно драгоценность, и смотрел на гостя.

— Не то слово! — воскликнул Заячья губа и сделал еще один глоток, не выпуская чашку из рук.

— Мой секрет приготовления! — с гордостью произнес шейх. — Собственно говоря, никакого секрета нет, — продолжал он. — Во-первых, для этого напитка годится только единственный сорт зерен, которые произрастают в Аравии. Далее, мне их доставляют сырыми, и я их обжариваю сам. Это во-вторых. В-третьих, мелю зерна сам, и только на ручной кофемолке, творя все время молитву Аллаху Всемогуществе, — набожно возвел он глаза к небу. Ну, и последнее — завариваю кофе только по своему ритуалу, от которого нельзя ни на йоту отклониться.

Заячья губа набрался храбрости и спросил:

— Но ведь это кофе принес робот?

— Все правильно, — кивнул Верховный шейх. — Во всем доме только я умею заваривать кофе, и еще научил вот этого робота, он самый смышленый. Больше никому из прислуги готовить напиток я не разрешаю.

— А как же… молитва?

— Да, это была проблема, — Верховный сделал еще один глоток. — Робот не обладает бессмертной душой, как правоверный мусульманин, и потому не может возносить молитву Высшему существу. Тут я нашел выход: получая из Аравии новую партию зерен, я самолично освящал всю ее, читая над ней молитву Аллаху. После молол зерна на ручной мельнице, и робот спокойно мог готовить кофе.

Губа поставил пустую чашку на стол.

— Еще? — спросил хозяин кабинета.

— Благодарю! — гость помотал головой. Он почувствовал себя гораздо уверенней, мысли прояснились. То ли напиток подействовал, то ли он просто немного освоился на новом месте.

Шейх произнес какое-то непонятное слово, и перед ними вновь появился робот-тележка, словно возник ниоткуда, как показалось Заячьей губе — просто материализовался из воздуха, хотя это было, разумеется, совсем не так.

Робот замер перед хозяином, ожидая приказания.

— Спасибо, дружок. Забери посуду, — велел Верховный, робот издал сигнал понимания, забрал пустые чашки и величественно удалился, слегка покачивая своей платформой.

Собственно говоря, роботы в подземной дворце ничуть не удивили Заячью губу — он насмотрелся на них на всемирной кибернетической выставке в Милане.

Гораздо большее впечатление на него произвели нежные, какие-то интимные, что ли, отношения хозяина и тележки, которая понимала своего повелителя с полуслова.

— О снайперском оружии я тебе рассказал, — произнес Верховный шейх после продолжительной паузы. — Винтовка, которую я показал тебе, бьет исключительно точно. Однако, сам понимаешь, она сама не стреляет6 ее должен наводить человек. И я берусь утверждать, что в подлунном мире лучше Элен это не сделает никто.

Он встал и прошелся.

— Я был с ней много раз на полигоне. Мы с ней состязались в меткости. Между прочим, я не из последних стрелков, но она всегда опережала меня в меткости. Это задело меня за живое, и я выписал самых метких мусульманских стрелков из разных стран.

— Интересно.

— Еще бы! — воскликнул Верховный. — И, представь себе, не нашлось ни одного, кто бы хоть немного приблизился к ней в меткости.

— Откуда же у нее такая точность в стрельбе? — заинтересовался гость. Рассказ о таинственной Элен все больше занимал его.

— Для этого я должен тебе рассказать, как она вообще появилась у меня в резиденции…

Заячья губа положил оба локтя на столик, приготовившись слушать. Теперь Верховный шейх казался ему не неприступной вершиной Гиндукушского хребта, а простым и милым собеседником, с которым он знаком, как говорится, тысячу лет.

— Был как-то у меня с отчетом имам — руководитель Прибалтийского региона, — начал свой рассказ Верховный, продолжая неспешно прогуливаться перед Заячьей губой. — Рассказал, как там у него обстоят дела, чего добились мусульмане, живущие там. Я наметил ему несколько направлений, по которым ему следовало работать. А потом он и говорит, что мог бы мне представить некий феномен. Выяснилось, что речь идет о девчонке, которая по меткости стрельбы может заткнуть за пояс кого угодно, даже самого меткого стрелка.

Слово за слово, и он мне рассказал историю этой девицы.

— Она мусульманка?

— Погоди, не забегай вперед, — одернул его Верховный, и Заячья губа почувствовал, будто его обдал порыв ледяного ветра.

— Прошу прощения, — пробормотал он.

— Ничего, вопрос законный. Так вот, о мусульманстве она тогда не имела никакого понятия. Но где-то, когда-то, случайно услышала, зайдя на лекцию, которую читал лектор из общества «Знание», о различных вероисповеданиях. Здесь необходимо сказать, что у девчушки не было родителей, она воспитывалась в детдоме…

— А откуда она родом?

— Есть такая маленькая страна — Эстония. Она жила там в городе Таллин. Там-то она и услышала лекцию, которая перевернула всю ее жизнь. Она, понимаешь, увлеклась мусульманской религией. Всем своим маленьким трепетным сердцем почувствовала ее мощь и огромную притягательную силу. Она выискивала какие-то брошюрки о мусульманстве и по ночам проглатывала их. Поскольку читать в комнате после отбоя было нельзя, она пряталась и запиралась в туалете. Потом поделилась своим увлечением с несколькими воспитанниками, которым больше других доверяла, — тоже эстонцами, как и она.

— Такой кружок.

— Ну да, вроде того. Но заметь, в этом кружке и не пахло политикой. Они устраивали коллективные читки, спорили о прочитанном. До Корана они, конечно, не доросли, но статьи и книжки, где речь шла о пророчествах Мухаммеда и величии Аллаха, проглатывали на раз. Шло время, и детдомовские воспитатели начали коситься на группу, куда входили лица местной национальности, или чучмеки, как их называли. Директор детдома несколько раз делал ей предупреждение, но это не возымело никакого действия. Потом случилось то, что должно было случиться. Нашелся провокатор или доносчик, который заложил всю эту группу молодых людей в местное отделение КГБ. Знаешь, что такое КГБ?

— Еще бы! Они мне на Кавказе много крови попортили.

— Ну, вот. Доносчик сообщил, что ребята создали тайный кружок, который ставит себе целью свержение русского ига и создание из Эстонии независимой республики. Шли как раз последние годы советской власти. Так ближайшей ночью искоренители крамолы так и заарканили всех птенчиков в подвале, где они собирались. Суда не было — они были несовершеннолетними.

— Их отпустили?

— Держи карман шире! Их направили в Сибирь, в концентрационный лагерь для подростков, или там поселение, — я в этих тонкостях не разбираюсь.

Здесь Верховный шейх выдержал томительную паузу и продолжал каким-то изменившимся голосом:

— Все, что я тебе до сих пор рассказывал об Элен Рукайтис, было присказкой. А теперь начинается сказка!.. Репрессированные дети жили, само собой, в скотских условиях. Ты, наверно читал сочинения русского диссидента господина Александра Солженицына? — спросил Верховный.

— Конечно. У меня даже дома она есть, в переводе на фарси.

— Значит, представляешь, о чем идет речь. Но начальник лагеря оказался сущим извергом, который превратил жизнь Элен и остальных эстонцев в сущий ад. Он был начальником какого-то снайперского соединения, потом чем-то проштрафился и был брошен в Сибирь, командовать поселением для несовершеннолетних. Не буду говорить об сексуальном насилии. Это уж, как водится…

Начальник поселения любил пострелять в цель. Как он говорил — чтобы не потерять квалификацию.

— О Верховный, откуда ты узнал такие подробности?

— Мне сама Рукайтис об этом рассказала… Однажды начальник прихватил на стрельбище, расположенное в долине между двух гор, Элен. Использовал ее как собачонку, которая подносила патроны, чистила ветошкой ствол и приклад винтовки, и прочее в том же духе. Затем ему стукнула в голову блажь — испытать, как девчонка стреляет. Бросил ее в снег, дал винтовку и научил наводить оружие на цель.

Елена оказалась необычайно способной ученицей. На первом же уроке она превзошла своего учителя, что привело его в ярость, и он избил ее. Избил, но в следующий раз снова взял на стрельбище. Элен, кладящая пули точно в десятку, стала обладать для него какой-то необычайной притягательной силой. Он усложнял задачу, отодвигал подальше мишень, уменьшал ее масштаб. Меткость Элен не уменьшалась. Впрочем, с некоторых пор кучность ее выстрелов увеличилась: бедная девчонка полагала, что если она будет больше мазать, то комендант престанет избивать ее после каждого стрельбища. Увы, она просчиталась. Разгадав ее наивную хитрость, комендат пришел в ярость и избил девочку до полусмерти.

И тогда же объявил ей, что за каждый промах будет посылать одного из ее приятелей-эстонцев на лесоразработки в тайгу, каторжное дело, где долго не выдерживал никто. Так он понемногу убрал всех ее приятелей, и Елена осталась одна…

На этом, однако, мытарства эстонки не окончились. Наоборот, издевательства коменданта становились все более утонченными. Нет мерзости, которую бы он не испытал на ней. Психика ее совершенно расшаталась. Она стала мужененавистницей, Любые ухаживания лиц противоположного пола приводили ее в ярость. Плюс ко всему комендант сделал ее алкоголичкой, спаивая ей спирт и паленую водку, которую производили местные жители.

Потом лагерь после известных тебе событий распустили, и она вернулась в Таллин: а куда еще было ей деваться? Здесь она попала в поле зрения нашего шейха, в ведении которого находилась Прибалтика. Он рассказал мне о Елене, я заинтересовался ею и разрешил привезти сюда. Рукайтис узнала, что шейх вербует добровольцев-снайперов, и одной из первых записалась у него.

— Проверили, как она стреляет?

— Конечно, в первый же день. Действительно, стреляла она бесподобно. Всех стрелков-снайперов превосходила в меткости. Я так думаю, это было у нее от Аллаха всемилостивейшего, никак не иначе. Но психика у нее была страшно смещена. И алкоголизм давал о себе знать: сорвавшись по любому меткому поводу, а то и без всякого повода, она забивалась в какой-нибудь закоулок и напивалась так, что совершенно теряла человеческий облик.

— Где же она водку доставала?

— Знаешь, голь на выдумки хитра. Или, как я переиначил эту поговорку, Де Голль на выдумки хитра.

— Но при чем здесь французский…

— Не перебивай! — прикрикнул Верховный шейх, и Заячья губа стушевался. — Так на чем я остановился?

— Де Голль…

— Ах, да. Итак, Рукайтис напивалась до того, что ее состояние становилось похоже на смерть. Она превращалась в кусок дрожащего мяса. И вывести епе из этого состояния каждый раз становилось все труднее. И знаешь, брат мой по вере, мне становилось так жаль ее, как… Как родную сестренку!..

Заячья губа, в который раз за время сегодняшней аудиенции, потрясся, услышав, что голос Верховного, тот голос, который всегда был полон м еталла, вдруг предательски задрожал.

— А Елена все время рвалась в бой— продолжал Верховный шейх. И не куда-нибудь, а именно туда, где правоверные сражаются с русскими, чтобы отомстить этим последним за все, что с ней приключилось.

Слушая рассказ Верховного, Заячья губа проникся сочувствием к этой молодой женщине, на долю которой выпало столько тяжких испытаний. Он чувствовал, что шейх чего-то явно не договариваетИ ему еще больше хотелось с ней познакомиться, услышать ее голос.

— Она во дворце? — спросил он.

— Да.

— Познакомишь меня с ней?

— Нет, нельзя. Она не в том сейчас состоянии, чтобы знакомиться с кем бы то ни было. Елена прошла курс лечения алкоголизма. Форма была очень запущенная, и врач применял к ней варварские методы. Например, инсулиновый шок… Представляешь, что это такое?

Заячья губа кивнул наугад, хотя об инсулиновом шоке имел весьма приблизительное представление.

— Теперь она большую часть суток спит. Набирается силенок перед главной своей командировкой… Так что познакомишься с ней уже там, на Северном Кавказе. Но я об одном прошу тебя, брат мой по вере. Перед лицом Аллаха дай клятву, что будешь оборонять ее.

— Клянусь всевышним! — воскликнул губа. — Она будет защищена лучшими нашими силами…

— Речь не только об этом, — с досадой перебил его Верховный шейх. — Я уверен, она выполнит свой долг, и потом она не робкого десятка. Но ты смотри там, чтобы она в рот не брала ни капли вина. Иначе она допьется до положения риз, и это будет полный конец всему. Доктор сказал, что ее из этой трясины больше не вытащить… Смотри, не подведи. Ну ладно. Готовься к полету. Когда будет вылетать Элен, я тебе сообщу.

Они одновременно поднялись, и вдруг Верховный шейх крепко, по-братски обнял его, и это было последнее по счету удивление, которое Заячья губа испытал за сегодняшний день.

Когда москвичи остались в помещении втроем, и. о. премьер-министра обратился к генералу Матейченкову:

— Больше всего я боялся, что ты станешь возражать против назначения Иванова председателем временного совета.

— Разве может Иван Иванович выступить против Иванова? — скупо улыбнулся полпред президента.

— А если серьезно?

— Если серьезно — тут не знаешь, где найдешь, где потеряешь, — развел руками генерал. — я рассудил, что, может быть, вариант с Игорем Ивановым — это лучший выход из создавшейся ситуации, пока в республике то самое междуцарствие. Умы успокоятся, положение стабилизируется.

Степашин налил из графина воды в стакан, сделал глоток и, поставив стакан на стол, поморщился:

— Теплая.

— Небось, со дня первого тура выборов не меняли, — сказал Волошин, расширяя ворот расстегнутой рубашки.

— Вас ждет на улице мэр, — напомнил Матейченков.

— Не дождется.

— Но вы же договорились, — сказал Степашин.

— Боюсь я этого восточного гостеприимства.

— Северокавказского, — уточнил генерал.

— Тем более. Еще утопят, а потом скажут, что так и было. В Москве выкупаюсь. Полетим вместе, Сергей Вадимович.

«Не Александр Волошин, а семь пятниц на неделе», — подумал мельком генерал Матейченков.

Московское начальство улетело и, странная вещь, Матейченков почувствовал облегчение. Он успел настолько вжиться в обстановку и сблизиться с людьми, что ощущал себя частью целого, частью этого огромного, день и ночь кипящего котла, частью этого непрерывного митинга, всегда недовольного и готового подхватить и поддержать любой неожиданный призыв.

Каждый день, как бы он ни был занят и замотан повседневной текучкой, генерал урывал время, чтобы хоть немного побыть на митинге. Он понимал, что это, быть может, самая болевая точка республики, обнаженный нерв, лихорадочно бьющийся пульс, прикоснувшись к которому, можно определить сиюминутное состояние маленькой неспокойной республики.

Матейченков не просто здесь присутствовал — иногда он брал слово, и с трибуны убеждал, разоблачал, разъяснял, уговаривал, наконец. Только никогда не угрожал, какой бы тяжелой не казалась ему возникшая ситуация.

И частенько бывало, что темная, стихийная, бунтующая сила, непредсказуемая в своих действиях, стихала и отступала перед железной логикой его слов.

Жаркое карачаево-черкесское лето было в полном разгаре. Повышался и градус общего недовольства царящей неопределенностью.

Наконец-то пришло столь долго ожидаемое решение Верховного суда Российской Федерации. Насколько помнил Матейченков, в новейшей истории страны такое решение было принято Верховным судом впервые: результаты выборов в субъекте Федерации он признал незаконными и отменил их.

Шаг, как понимал генерал Матейченков, спорный, но во всяком случае решительный. И, главное, не способствующий урегулированию обстановки в КЧР.

Решение Верховного суда вызвало в республике бурю возмущения, еще круче забурлил митинг на центральной площади Черкесска.

Решение Верховного суда имело далеко идущие последствия. Дело в том, что оно, это решение, невольно поддержало требования черкесской и абазинской общин, тем самым еще глубже расколов общество и, более того, создав опасный прецеднт для всех прочих субъектов Федерации, где могла сложиться аналогичная ситуация.

— Что скажешь? — спросил Матейченков помощника.

— А что сказать? — откликнулся Завитушный. — Недальновидное решение.

— А как же нарушения в ходе выборов?

— Я еще не слышал, чтобы где-нибудь выборы прошли без нарушений. Такого не бывало. Даже если серьезных нарушений нет, их всегда можно сочинить.

Матейченков покачал головой:

— Заварили кашу.

— Как ее теперь расхлебывать?

— Главное, Сергеич, вот какая штука получается: победил-то на выборах Владимир Семенов, а победа как бы присуждена его противнику, Станиславу Дереву.

— Моральная.

— От этого не легче.

— Почему некоторые люди не видят дальше собственного носа? — высказал безадресную сентенцию Сергей Сергеевич.

— Теперь смотри, Серега, что дальше получается, — сказал генерал. — Допустим, пройдут выборы в любом другом регионе России. проигравшая сторона, недовольная результатом, подает в Верховный суд. Последний отменяет результаты выборов. Представляешь, какая цепочка потянется?

— Как аукнется, так и откликнется.

— Такой цепочкой, Серега, и удавиться недолго, — мрачно заключил генерал Матейченков.

Сторонники Владимира Семенова почувствовали себя обманутыми. Москва отбирала у них победу, которая, казалось, уже была в их руках, победу ясную и очевидную.

— Москва узаконила несправедливость! — кричали на всех углах семеновцы.

— Наплевала на выбор народа!

— Втоптала в грязь наши права.

Теперь генерал Матейченков жил в постоянном напряжении: он каждую минуту ожидал взрыва, стычек и кровопролития.

Зато другая сторона — сторонники Станислава Дерева — удовлетворенно улыбались: ветер победы снова задул в их паруса.

Трещина раскола в обществе усугублялась, и это было самое неприятное и тревожное.

Генерал на всякий случай проехался по воинским частям, дислоцированным в данном регионе, повстречался и переговорил с командирами.

Результатом остался доволен.

В эту ночь перед вылетом обратно, в Минеральные Воды, Заячья губа долго не мог уснуть, хотя тишина в комнате, расположенной в подземном царстве, на глубине многих десятков метров, была идеальной.

Он тяжело ворочался на постели, вставал, пил воду из графина, попытался сделать несколько звонков по мобильному телефону, хотя и знал, что такие звонки из резиденции Верховного шейха запрещены, в чем гость и убедился.

Ему казалось, что на него давит многотонный слой земли, хотя это и было полной иллюзией: в углу нашептывал мощный кондиционер, и прохладный воздух в комнате был напоен запахом лаванды, в соответствии с кнопкой, которую имам выбрал, вернувшись с аудиенции.

Самым большим потрясением дня, конечно, для него явилась эта самая сегодняшняя аудиенция. Верховный шейх предстал перед ним не суровым рыцарем духа, закованным в несокрушимую броню, не человеком с железными нервами, а обычным человеком, наделенным привлекательными и неожиданными свойствами.

Он вспоминал новейшую оргтехнику, в которой шейх так хорошо разбирался, коллекцией огнестрельного оружия, двумя новейшими снайперскими винтовками, одну из которых тут же выбрал для своей посланницы. Трогательной для обычно угрюмого Верховного показалась забота о ней и какая-то братская привязанность.

Когда они уже прощались, Верховный стоя в дверях своего кабинета, сказал негромко, наклонившись к посетителю:

— Я бы ни за что не отпустил Елену ни с тобой, ни с кем-либо из других имамов. Но она бредит о мести русским. Поверишь, она мне голову прогрызла… Но ты береги ее. Помни, она должна вернуться с Северного Кавказа в целости и сохранности. Что касается боевой задачи, то я ни секунды не сомневаюсь, что она ее блестяще выполнит. Но если с ее головы упадет хоть волос… Он помолчал с минуту и прошипел как змея:

— По стенке размажу!..

Сон никак не шел.

Зачья губа вспомнил, как днем, во время перерыва, имам из Центральной Африки, огромный негр с ожерельем из акульих плавников, собрав вокруг себя несколько человек, рассказывал, как быть, когда сон никак не идет.

— Когда мне не спится, господа, — говорил он, сияя белозубой улыбкой, — я мысленно считаю овец, прыгающих через перегородку.

— И сколько их надо считать? — спросил кто-то.

— До трех.

— Всего-то?

— Всего-навсего.

— А если не подействует?

Африканец выждал эффектную паузу, вполне в духе Станиславского, и сокрушенно произнес:

— Что ж, тогда придется считать до половины четвертого! — и сам первый захототал громовым басом, донельзя довольный своей немудрящей шуткой.

В какой-то момент сознание имама затуманилось, и он провалился в сон, словно в глубокую шахту.

Ему приснилась Элен, Елена Рукайтис, какой она рисовалась его воображению из рассказа Верховного шейха. Она пригрезилась ему тоненькая, белокурая, с копной пышных волос. Он переживал всю ее невеселую Одиссею.

Кто знает, что может произойти, когда их дороги пересекутся?.. Известно: пути Аллаха неисповедимы.

Проснувшись, он долго вспоминал тяжелый сон, пытался сложить фрагменты в единое целое, но женский образ не давался, расплывался, ускользал сквозь пальцы.

…И он не знал и не мог знать, что феноменальная снайперша, кстати, в чем-то похожая на образ, который нарисовало воображение шейха Северного Кавказа, спала сном младенца рядом с ним, в соседней комнате. Но это был не простой сон, а лечебный, и вызван он был большой дозой аминазина, который прописал ей личный лекарь Верховного шейха.

А что же приснопамятный «план Степашина — Волошина»?» Ему, увы, так и не суждено было воплотиться в жизнь. Москва долго раздумывала над созданием временного совета республики, но так и не решилась создать его в КЧР, тем более — поставить во главе его «местного человека» Игоря Иванова.

Временно исполняющим обязанности президента КЧР был назначен присланный из Москвы Валентин Власов, опытный администратор, к тому же хорошо знавший Северный Кавказ. Ему даже довелось некоторое время побывать заложником в мятежной Чечне, откуда его вызволили с немалыми усилиями. Впрочем, о Чечне у нас еще будет впереди особый разговор…

Был назначен и новый министр внутренних дел республики КЧР — Александр Волкодав, которого в КЧР хорошо знали, притом не с худшей стороны. Он сразу принялся наводить порядок, исправляя упущения предшественника.

Сторонники Станислава Дерева спокойно восприняли перемены, полагая, что все это — вода на их мельницу. Зато совершенно другой, как нетрудно догадаться, была реакция семеновцев. Теперь уже они составляли большинство на продолжающем клокотать митинге. Снова митинг, захлестнув центральную площадь, выплеснулся на прилегающие улицы.

Хрупкое, призрачное равновесие вновь — в который раз! — оказалось нарушенным.

Хотя генерал Матейченков все время находился в гуще событий, ежеминутно подвергаясь опасности, он так и не взял себе личную охрану. Все силовые объекты предпочитал проверять самолично, проверяя их боевую готовность и полагаясь только на собственные глаза и уши. В своем деле он терпеть не мог порученцев и посредников.

На здешнем кавказском солнце, находясь все время на свежем воздухе, он успел дочерна загореть, а густые казацкие усы придавали ему сходство с местным жителем — то ли с карачаевцем, то ли с черкесом, то ли с абазином. А вернее всего — с кряжистым казаком-станичником…

Об этом и сообщил Матейченкову Завитушный, когда они в очередной раз вдвоем, безо всякого прикрытия, отправились на митинг.