Первый после бога Ахманов Михаил
Елизавета и Мохан наслаждались салатом с креветками, фирменным блюдом, которое на станции умел готовить лишь повар-автомат «Трески». Абигайль увлеклась дыней – резала ломтик на мелкие кусочки, подхватывала их лопаточкой и аккуратно отправляла в рот. Роксана пила апельсиновый сок – к нему тереянцы тоже были неравнодушны. Их меню состояло из плодов, произраставших на Терее в невиданном изобилии, но не всегда подходящих человеку. Они охотно ели земные фрукты, однако микроэлементный состав такого рациона все же отличался от привычного, и кое-что завозили с Тереи специально для инопланетных гостей.
Абигайль отложила лопаточку, достала платочек и вытерла рот. На ее комбинезоне был вышит кролик, а у Роксаны – цветок шиповника. Елизавета и Мохан, закончив с креветками, принялись за мороженое. Они походили сейчас на счастливую семью: отец, мать и две очаровательные большеглазые дочки. Только немые.
– Знаешь, – произнес Мохан, – сестру Питера тоже звали Лиззи. Но ты на нее не похожа, она в мать пошла, в англичанку. А вот Исабель Сольяно…
Вызвав в памяти ее портрет, он подумал, что хитроумная Жаклин Монтэ могла скопировать это изображение с Пилар. Или – далеко ходить не надо! – с Елизаветы.
– Кто такая Исабель Сольяно? – спросила Лиззи.
– Бабка Питера. – Окинув взглядом маленький зал таверны, тихий и пустой, Мохан добавил: – Испанка из знатной семьи, которую его дед-пират похитил в Картахене. Увез на Ямайку и там с ней обвенчался.
Елизавета хихикнула.
– Должно быть, она не слишком возражала?
– Может, и возражала. Но куда ей было деваться!
– Ты не понимаешь. – Елизавета энергично воткнула ложку в шарик шоколадного мороженого. – Всякая женщина мечтает о том, чтобы ее похитили. Это так романтично!
– Надо же! А я и не знал! Но если ты желаешь…
– Поздно, – со вздохом сказала Лиззи. – Мы уже супруги.
Маленькие ручки Абигайль стремительно задвигались. Тереянцы не могли различать отдельные звуки, речь людей сливалась для них в мелодию, но мимику, выражение лица, язык тела они улавливали с поразительной остротой. Они были очень общительны, что отвечало их способу межличностной связи – ведь телепатам гораздо проще беседовать друг с другом. Сейчас Абигайль хотела, чтобы с ней поговорили. Мохан не уловил всех ее жестов, но понял: она о чем-то спрашивает.
Елизавета ответила. Ее руки словно ткали паутину почти с той же быстротой, что у Абигайль, а лицо вдруг стало пластичным, и, не теряя своей прелести, менялось и менялось в непрерывном странном танце. Эти метаморфозы всегда чаровали Мохана. Пилар и его бабка Амрита, улетевшие к звездам детьми, освоили язык знаков на Терее, но Лиззи тоже владела им в совершенстве. Лиззи и ее сестра Инесса были лучшими переводчиками на станции.
Носовые клапаны Абигайль и Роксаны дернулись и мелко задрожали, что было признаком веселья. Мохан полагал, что три девицы сейчас перемывают ему косточки. В детстве Амрита учила его читать знаки, но при такой скорости обмена он едва ли мог что-то понять.
– О чем вы сплетничаете? Или это девичья тайна?
– Я рассказала им про Исабель Сольяно. На Терее нет понятий о воровстве, но существует традиция похищения девушек, созревших для брака. Как бы похищения, – уточнила Лиззи. – Абигайль говорит, что первую женщину в семейной группе обычно не похищают, она главная, а вот вторую и третью можно украсть. Советует тебе не теряться.
– Я это обдумаю, если главная жена не возражает, – сказал Мохан. – Кстати, по бабке я индиец. В нашем национальном обычае…
Дверь в «Треску» распахнулась, и ресторанчик вдруг наполнился народом. В нем было четыре столика: три – у овальной стены, расписанной морскими звездами, рыбами и каракатицами, и четвертый, где сидел Мохан, под иллюминатором-экраном, в глубине которого покачивался на волнах старинный сейнер. Вошедшие, семь или восемь человек, направились к свободным столам, сдвинули их и стали рассаживаться. Все – незнакомые и явно не из персонала станции: лица загорелые, вместо комбинезонов – светлые просторные одежды у мужчин, а темнокожая, с пухлыми губами девушка – в ярком летнем платье.
– Загорали они не под нашим марсианским солнышком, – пробормотал Мохан.
Но Елизавета его не слушала, она смотрела во все глаза на вновь прибывших – не на всех, а на старшего. Он был уже немолод, невысок и полноват; кожа еще темнее, чем у девушки, на запястье – широкий браслет, губы под длинными усами грустно поджаты. Широкое лицо, безволосый череп и эти усы делали его похожим на моржа, чем-то сильно опечаленного. Может быть, по той причине, что покинул он берег моря и пустился странствовать в небеса, где нет ни воздуха, ни света, ни привычного рокота волн.
Девушка улыбнулась, помахала рукой Елизавете и Мохану.
– Простите нас за вторжение, но доктор хочет рыбы. Что здесь можно заказать?
– Русскую уху, стейк из лососины, форель, треску в кляре или под маринадом, – перечислил Мохан. – Но я бы советовал судака по-польски. Судак тут выше всяких похвал.
– Пусть будет судак, – с отрешенным видом произнес усатый доктор. – Значит, по-польски… Вполне виртуальное событие, раз есть Польша и есть судаки.
Темнокожая девица и молодой белобрысый парень направились к повару-автомату. Остальные о чем-то беседовали, но Мохан понимал их не больше, чем тереянцев – каждое второе слово было математическим термином, неведомым ему. Доктор молчал и с унылым видом слушал своих спутников.
– Я пойду, милый, – тихо шепнула Елизавета. – Надо отвести девочек к их семейству и связаться с дедом. Ему уже наверняка сообщили, но все же…
– О чем сообщили? – спросил Мохан.
– Об этих… – Лиззи покосилась на доктора и его свиту. – О том, что они прилетели и, вероятно, завтра будут в Авалоне.
Она сделала быстрый жест рукой – приглашение, отметил Мохан – и поднялась. Обе тереянки послушно встали.
– Я с вами. Я уже освободился и могу…
– Нет, нет! – Елизавета наклонилась к нему и зашептала: – Если ты сейчас уйдешь, это будет знаком неуважения, словно бы они пришли, а мы сбежали… Посиди пять минут, съешь мороженое и тогда уходи. Если что-то спросят, отвечай. Будь с ними приветлив, дорогой. Это важные гости.
Она одарила усатого ослепительной улыбкой, обняла тереянок за хрупкие плечи и исчезла. Мохан, как было велено, стал доедать мороженое. На столах гостей уже исходил паром судак и позвякивали вилки.
– Ваши коллеги ушли, – промолвила девушка. – Может быть, переберетесь к нам?
– С удовольствием, – сказал Мохан. Его мучило любопытство.
– Я – Мадлен Жубер, секретарь доктора, а остальные – его ассистенты, – пояснила темнокожая девица. – Каспер, Иван, Панчо, Ник, Лю Чэн и Михаил.
– Замечательно, я тоже Михаил, – отозвался Мохан. – Вообще-то, Мохан Мадхури, но можно Михаил. Сотрудник Института экспериментальной истории.
Белобрысый, которого назвали Иваном, придвинул ему стул, и Мохан уселся. Каспер, явный европеец, но загоревший дочерна, спросил:
– А кто ваша очаровательная спутница?
– Переводчик. Моя жена! – с гордостью произнес Мохан.
– Прелестная женщина, – заметил Панчо. – Высший звездный класс в любой галактике. Абсолютно без всякой небулярности.[17]
Мохан счел это комплиментом и благодарно улыбнулся.
– Жаль, что она ушла, – сказал Иван.
– Дела службы, – пояснил Мохан. – Накормила тереянцев, теперь надо их прогулять.
– Они тоже едят рыбу? – полюбопытствовала Мадлен, энергично расправляясь с судаком.
– Нет, фрукты.
– С Земли?
– В основном с Марса. В Долинах Маринера растут яблоки, слива, виноград и много чего еще. – Мохан чувствовал себя настоящим марсианином, просвещающим неофитов. – Под Авалоном есть плантации прекрасных дынь.
– В самом деле? Нужно попробовать! – Мадлен порхнула к автомату. – Мальчики, вам принести?
«Мальчики» с энтузиазмом закивали. Аппетит у них был явно на высоте – у всех, кроме доктора. Тот печально ковырялся в тарелке и уже перемазал усы сметанным соусом.
– Кажется, вашему шефу не понравился судак, – тихо промолвил Мохан Ивану. – Почему бы вам не заглянуть в «Арагви»? Там подают шашлыки.
– Доктор не ест мясо, только рыбу, и желательно ту, которую сам выловил, – шепнул Каспер.
– Почему?
– Он островитянин. Мы все тут островитяне. Что водится в море, то и едим.
– Не удивляйся на шефа, он всегда такой, – зашептал с другой стороны Иван. – Человек не от мира сего. Сплошная сингулярность!
Мохан уже понял, с кем сидит за столом – с Жаком Колиньяром, гигантом мысли, творцом теории пробоя, продолжившим труды Саранцева и Римека. Он было удивился, что сразу его не узнал, но тут ему вспомнилось, что Колиньяр не жалует прессу, и ни один журнал не может похвастать его фотографией. Колиньяр был из тех служителей знания, что не терпели шумихи, суеты и дальних странствий. «Какая причина могла подвигнуть его на межпланетный перелет?.. Кажется, Лиззи уже догадалась», – подумал Мохан и решил, что расспросит жену.
Посидев за столом еще немного, он встал и откланялся. Больше встретиться с Колиньяром ему не довелось.
Не довелось, хотя пересечение их путей, как многое в жизни, лишь казалось случайным. Такие пересечения или контакты судеб вовсе не требуют личных встреч и происходят обычно в иной плоскости, не связанной с конкретным местом на Земле, городом на Марсе или космической станцией. Это ноосфера, ментальное пространство, обитель образов, слов и идей, где ничто не умирает, не забывается и никогда не пропадет, пока существует человечество. Там можно встретить давно почивших гениев и прикоснуться к их мыслям, услышать их голоса, взглянуть в их лица; можно перенестись в другую вселенную, в прошлое, будущее, куда угодно, ибо нет предела человеческой фантазии; можно пообщаться с существами, совсем не похожими на землян, даже с богами и адскими тварями, с любым, кто рожден воображением людей. Каждый из нас вносит в ноосферу вклад, большой или маленький, и чем он значительнее, тем сильнее и чаще влияет на миллионы жизней – прямым ли убеждением, подсказкой или неясным намеком. Вклад Колиньяра был велик – так стоит ли удивляться, что Мохан Мадхури, писатель и эксперт-стажер, соприкоснулся с его идеями и даже, не будучи математиком, сумел их в каком-то смысле овеществить.
Но об этом – потом. А сейчас Мохан перешагивает порог контактной камеры, садится в кресло, натягивает шлем и ощущает, как присоски датчиков холодят лоб и шею. Под пальцами его правой руки – контактная панель. Отмерив время очередного эпизода – пятнадцать дней, что пролетят для него в немногие минуты, – он нажимает пусковую клавишу. Под кожухом считывающего агрегата перемигиваются огоньки, нить с ментальной записью входит в воронку уловителя, и лицо Мохана застывает. Он больше не эксперт ИНЭИ, живущий в двадцать четвертом веке, он капитан Питер Шелтон, первый после Бога на борту «Амелии». И вокруг него – не стены космической станции, а пространство, полное соленых вод, яркого света и холодного воздуха. Под ногами – палуба корабля, за бортом – волны, а над головой – широкое полотнище грота-триселя.
Волны качают «Амелию» и несут, несут ее на север…
Часть II
Прошлое
Южное море. Март 1685 года.
Примерно пятьдесят два градуса южной широты
Запись № 006322.
Код «Южная Америка. Питер Шелтон».
Даты просмотра записи: 17—28 августа 2302 г.
Эксперт: Мохан Дхамендра Санджай Мадхури.
Море штормило. То был явный предвестник осенних бурь и еще более свирепых зимних, ибо здесь, по другую сторону экватора, сезоны менялись местами: время весны превращалось в осень, а лета – в зиму. Стоило поспешить, чтобы добраться до благодатных краев, где всегда тепло, где вечно зеленеют деревья, а с полей и садов снимают в год по два урожая. Добраться до Лимы, Гуаякиля, Гранады, Панамы, до испанских амбаров, полных зерна, до пастбищ с тучными стадами, до сундуков с сокровищами и чернооких женщин. Ради этого стоило поторопиться!
Однако не получалось. С попутным ветром флотилия могла идти со скоростью четырнадцать узлов, одолевая в сутки больше трехсот миль. Но ветер был переменчивый, задувал то с севера, то с юга, а временами налетали ураганы с гор, отбрасывая фрегаты и бриги в открытое море. Оставив позади пролив, корабли продвигались к экватору трудно и медленно. Лежавший на востоке берег был неприветлив и безлюден – скалы, каменистые пустоши, покрытые льдами горные вершины на горизонте, и никаких признаков людского поселения. Никакой жизни, кроме птиц да плескавшихся в прибрежных водах тюленей.
Стоя на квартердеке «Амелии», Питер Шелтон мысленно листал прадедовскую лоцию. Но, описав страшную бурю, в которой едва не погибла «Золотая лань», старый Чарли сообщал об этих берегах немногое. Возможно, потому, что ничего знаменательного не случилось; стоит ли рассказывать о камнях, утесах и тоскливых неделях плавания в пустынных водах?.. Питер его понимал, но не ленился делать записи в своем судовом журнале. Были они однообразными и довольно скучными, но все же, подсчитав дни и пройденное расстояние, он мог прикинуть, что судно удалилось от пролива всего на четыре сотни миль. Не очень много, если вспомнить о времени, которое занял этот переход! Навигационные наблюдения тоже подтверждали, что флотилия двигается медленно и в лучшем случае пересекла пятидесятую параллель.
«Амелия» плыла в походной колонне вслед за фрегатами Дэвиса и Свана, за нею шел «Мэйфлауэр» Джона Бамфилда и остальные корабли. Караван растянулся на целую милю; временами суда сближались на четверть кабельтова, и Шелтон мог без трубы разглядеть разбойные рожи на борту «Мэйфлауэра» или «Утенка». Впрочем, на палубе «Амелии» тоже не наблюдалось благородных дам и кавалеров.
– Приготовиться к повороту, – распорядился он, наблюдая за маневрами флагмана. Сегодня ветер был не противный, дул в левый борт, и корабли двигались галсами, поворачивая то к земле, то в открытое море.
Том Белл повторил команду. Голос у него был зычный, слух – отменный; хоть шепотом говори, а ни единое слово капитана не пропадет. Белл давно плавал с Питером и считался в компании «Шелтон и Кромби» одним из самых надежных людей, а к тому же отличным канониром. Как многие на «Амелии», в былые годы он принадлежал к Береговому братству, прощание с которым обычно кончалось пулей в лоб или петлей на шее. Были, однако, парни поумнее прочих – эти, сколотив капиталец в тысячу-другую песо, оседали на берегах Барбадоса и Ямайки, покупали землю и рабов, разводили сахарный тростник и гнали на продажу ром. Белл выбрал другое: завязав с пиратским промыслом, открыл в Порт-Ройяле таверну, а заодно женился. Но оказалось, что к сухопутной жизни он не приспособлен, так что пришлось оставить заведение на оборотистую супругу и опять пуститься по волнам, уже в качестве честного морехода. Но как резать глотки, Томас Белл не позабыл и доказал это многократно, когда «Амелии» случалось не поделить море с испанцами.
– Живее, каторжные вши! – ревел он сейчас, гоняя палубную команду. – Все на бакборт! Брасы тяни, поворачивай на ветер! Ты, чертов ирландец! Тяни, говорю, или расстанешься с зубами!
Ирландцев на борту было двое, Ник Макдональд и Ник Макконехи, оба нанятые Батлером вместе с другими молодцами, пополнившими экипаж «Амелии». Парни неуживчивые и хвастливые, но Шелтон питал надежду, что в драке они себя покажут. Для управления кораблем и пальбы из пушек ему хватало пяти десятков человек, но в дальнем походе могло случиться всякое, от абордажа до боя на суше и штурма укреплений. Так что Батлеру, имевшему опыт в подобных делах, поручили набрать дюжину-другую искателей удачи из того лихого люда, что ошивался в гавани Порт-Ройяла. Теперь на борту «Амелии» было восемнадцать висельников, и капитан присматривал за ними в три глаза. Он не собирался допускать их к сокровищам инков, если такие найдутся, и твердо решил положить эту банду под испанскими пулями. Но желательно с толком.
Пим, сын Пима, крутанул штурвал, захлопали, принимая ветер, паруса, и «Амелия» повернула к далекому берегу. Колокол пробил два пополудни, утренняя вахта кончилась, и на квартердек поднялся Мартин Кинг – как всегда, подтянутый и аккуратный. «Хорошая пара для Лиз, – подумал Шелтон, – такой же светловолосый и голубоглазый. Милые будут у них детишки – если, конечно, Мартин не сложит голову в этом походе».
За вторым помощником шел Дик Сазерленд, рулевой на смену Пиму. Приложив к виску два пальца, он буркнул: «Сэр…» – и направился к штурвалу. Сазерленд был человеком основательным, приятелем боцмана; поговаривали даже, что таверну «Дон Дублон» в Порт-Ройяле они открыли на паях.
– Посматривай на «Пилигрима», – сказал капитан Мартину, – там Рокуэлл, опытный моряк. Начинай маневр одновременно с ним, не жди, пока Сван вильнет задницей. Его «Утенок» слишком неповоротливая лоханка.
– Слушаюсь, сэр, – произнес Мартин и, на правах будущего родича, тихо добавил: – Не беспокойся, Пит, иди отдыхай. Я справлюсь.
– Разумеется. – Шелтон похлопал его по спине и спустился на палубу.
Его вахта, в которой многие были из недавно нанятых, сменялась. В вахту Кинга он поставил надежных парней, плававших с ним не первый год, – Найджела Мерфи, Керти Донелла, Билла Хендлера по прозвищу Фартинг, Брукса – просто Брукса, который вроде бы имени не имел или не счел необходимым сообщить такую мелочь. Сменившиеся люди собрались на баке, и кок Райдер Мур раздавал уставшим морякам сухари, солонину и по трети кружки рома на нос. Огонь на «Амелии» не разводили и горячего на борту не варили даже для офицеров, так что своим поварским искусством Мур мог похвастать только на берегу, во время стоянки. Он неплохо готовил, но лишь три блюда: маисовые лепешки, кашу с солониной и рыбную похлебку. Еще умел жарить дичь на вертеле, но это дело было нехитрым, доступным любому в команде.
– Капитан, сэр, – раздалось за спиной Шелтона. Он обернулся.
Никос Костакис протягивал ему завернутую в чистую тряпицу книгу. Этот Никос был крепким мужчиной лет сорока и довольно странным, попавшим на Ямайку неведомо как – во всяком случае, его не сослали в колонии за какую-то провинность, и с корсарами он тоже не плавал. Помнилось Шелтону, что, когда нанимали Никоса, тот назвался греком с какого-то островка у турецких берегов. На английском он говорил хорошо, с почти незаметным акцентом, и знал толк в морском ремесле. Но Батлер, не очень сведующий в средиземноморской географии, о греках имел смутные понятия как о язычниках или даже сарацинах, чтущих лжепророка Магомета; таким, конечно, не было места на борту «Амелии». Никос, однако, оказался христианином, вытащил крестик из-под рубахи и принялся цитировать Святую Библию прямо с первых строк: «В начале сотворил Господь небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою…» Шелтон был изумлен и удивился еще больше, когда Никос, подглядев, что в капитанской каюте есть книги, почтительно спросил что-нибудь почитать. Невероятно! Большая часть команды ставила крест вместо подписи и книгу в руках не держала. Шелтон дал греку сочинение сэра Томаса Мэлори, а после устроил экзамен и убедился – да, прочитано!.. Никос был допущен к сундучку с книгами и, пока шли вдоль берегов Патагонии, познакомился с Мильтоном и «Кентерберийскими рассказами» Чосера.[18]
– Что теперь? – спросил Питер, принимая сверток.
– Что угодно вашей милости, – отозвался Никос. – Кажется, сэр, в вашем сундуке есть Сервантес? Я бы перечитал с удовольствием.
– Эта книга на испанском, – произнес Шелтон.
– Я читаю на испанском, – скромно заметил Никос Костакис. – Еще на французском, итальянском и латыни. Мы, греки, очень способны к языкам.
– Но, похоже, тебе это приносит мало пользы. – Капитан сунул книгу за обшлаг рукава. – Такой грамотей мог бы сидеть в канцелярии губернатора, а ты пошел матросом в опасный рейс.
– Сидеть в канцелярии – это так скучно! – пояснил грек. – Со всем уважением, сэр… Могу я рассчитывать на Сервантеса?
– Загляни ко мне вечером, – сказал Шелтон и направился в свою в каюту.
Она была невелика, но уютна, ибо Питер, проводивший тут восемь-девять месяцев в году, удобствами не пренебрегал. Узкая койка, под нею – два сундучка, с книгами и с корабельной казной; напротив, у переборки, сундук побольше, где хранились одежда, оружие и навигационные инструменты. Прочный стол с прикрепленными к полу ножками, небольшое кресло и бюро из ореха доброй английской работы – там лежали Библия, карты, судовой журнал и разные мелочи. Нижняя половина бюро отводилась, по задумке мастера, для винного погребка, но Питер держал в ней только три бутылки, одну с ромом и две с дорогой португальской мадерой. Еще здесь нашлось место для фонаря, хорошо заточенного тесака в ножнах, пары пистолетов и кожаной сумки с порохом и пулями. Шелтон-старший многому научил внука, и всю свою сознательную жизнь Питер старался следовать его советам. Первый из них звучал так: оружие всегда должно быть под рукой.
Сняв сапоги и расстегнув пояс, он устроился в кресле, вытащил книгу и бережно провел пальцем по корешку. Затем положил ее рядом с Библией. Пока, на время! Не очень подходящее соседство для Священного Писания – книга, сочиненная неким Эксквемелином[19], повествовала о корсарах Вест-Индии и жестокостях, творимых ими на суше и в море. Этот Эксквемелин – вероятно, голландец, раз книга вышла в Амстердаме, – будто бы плавал хирургом на пиратском корабле, в чем Шелтон сильно сомневался. Плавал несомненно, но вот хирургом ли?.. И что это за имя – Эксквемелин?.. Было у Питера подозрение, что этот тип – тайный недоброжелатель из моргановской шайки, ибо сэра Генри он так расписал, что хоть сейчас на плаху. Основания к неприязни имелись у многих – четырнадцать лет назад Морган взял в Панаме огромную добычу, прикарманил миллионы песо, а людям досталось по две сотни. Этот Эксквемелин мог быть одним из обиженных…
Он потянулся к книге, раскрыл ее и, усмехаясь, прочитал несколько страниц. Трудно поверить, что Морган, этот жирный пьяница, этот боров, таскавшийся по кабакам Порт-Ройяла, был когда-то лихим капитаном! И не стар он еще, младше отца… Нет, не к пользе моряку богатство и сытая жизнь, решил Питер, закрывая книгу. Это было не голландское издание, а выпущенное в Лондоне и привезенное братцем Рупертом на Ямайку год назад. Привезенное тайно, ибо сэр Генри при имени Эксквемелина исходил слюной, ревел, тряс брюхом и ярился так, что едва не лопались жилы. И хоть не сидел он уже в губернаторском кресле, но власть имел большую, и на Ямайке, и даже в Лондоне.
Внезапно Шелтон замер. Палуба под его ногами плавно покачивалась, по-прежнему мельтешили в иллюминаторе волны, и никаких признаков, что «Амелия» ляжет сейчас на другой галс, он не ощущал. А пора бы! Пора! Его природный дар, способность точно рассчитывать время, подсказывал, что наступает срок маневра. Корабль шел к береговым утесам, а это, учитывая скорость и паруса, поднятые все до единого, было небезопасным.
– Какого черта! – пробормотал Шелтон, поднимаясь с кресла. – Куда Дэвиса несет? На рога к дьяволу?
В дверь грохнули кулаком. Это был Джефф Миллер, молодой парень из вахты Мартина.
– Сэр, мистер Кинг просит вас на квартердек.
– Иди, Джефф. Я сейчас буду.
Натянув сапоги и сунув за пояс пистолеты, он вышел в салон на юте, затем – на палубу. Когда он поднимался по трапу на кормовую надстройку, грохнула пушка – раз, другой, третий. Стреляли с корабля Дэвиса, и это был сигнал лечь в дрейф. Флотилия двигалась к суше, к мысу, похожему на согнутый палец; за ним открывалась бухта, где под защитой скал могли разместиться все десять кораблей. Берег по-прежнему выглядел неприветливым – скалы, полоска усыпанного галькой пляжа, а за нею – невысокие, поросшие кустарником холмы.
– Паруса долой! Все, кроме кливера! – скомандовал Шелтон и бросил взгляд на помощника. – Как оценишь скорость, Мартин? И расстояние до суши?
– Скорость пять-шесть узлов, расстояние… – Кинг прищурился, – девять кабельтовых, я полагаю.
– Семь с половиной, – уточнил капитан. – Мы идем слишком быстро. Что будешь делать?
– Положу лево руля, сэр, чтобы пройти с полмили вдоль берега. Еще промер глубин… Может, найдется место для якорной стоянки.
– Командуй, Мартин.
С этими словами Шелтон отошел к фальшборту. Марсовые полезли на мачты, принялись увязывать паруса, остальной экипаж высыпал на шкафут – стоянка у берега была редким развлечением, обещавшим к тому же горячую пищу. Появились офицеры – Дерек Батлер, отсыпавшийся после ночной вахты, Хадсон и кузен Руперт. Братец был, как всегда, щеголеват: синий камзол, рубаха с кружевами, синие бархатные штаны, трость и вместо сапог – туфли с латунными пряжками. Питер мог поставить пенс против кроны, что наряд кузена не из Лондона, а из Гавра или даже из Парижа.
– Ложимся в дрейф? – спросил хирург.
– Необязательно. – Батлер всматривался в воду, слушал рокот волн, глядел, как прибой мотает длинные плети водорослей на камнях. Наконец он произнес: – Можем бросить якорь – вон у той скалы, что похожа на козью морду. Клянусь своим ночным горшком, там будет футов двадцать.
За Батлером был опыт плаваний в бурных водах и многих высадок на дикие берега. Шелтон вполне ему доверял, однако не распорядился отставить промеры глубин. На «Радости холостяка», «Пилигриме» и «Утенке», идущих впереди, тоже бросали в воду канаты с грузом. Шелтон молчаливо согласился, что место для стоянки выбрано удобное – мыс, похожий на согнутый палец, круто заворачивал к югу, и в бухте почти не ощущалось волнения.
– Я вижу, в холмах чертова прорва птиц, – промолвил кузен Руперт, разглядывая берег. – Не послать ли людей за яйцами?
Хирург захохотал.
– За яйцами! Кромби, вы в своем уме? Здесь осень, а не весна! Птенцы давно вывелись!
– Раз вывелись, их можно поджарить, – заметил Руперт. – Помнится, ел я перепелов в одном французском ресторанчике на Пэлл-Мэлл…
– Это не перепела, а провонявшие рыбой чайки, – возразил Хадсон.
– Если вымочить к красном вине и как следует приготовить, толк будет, – отозвался Руперт. – Можно и с солониной потушить. Кстати, ее подают в лучших домах Лондона, где я…
Они было заспорили, но капитан прикрикнул:
– Заткнитесь, джентльмены! Я не слышу вахтенного!
Слышал он отлично, но братец и его воспоминания о Лондоне, Гавре, Париже и прочих местах, где Руперт кутил и развлекался, Шелтона раздражали. Тем более что Руперт был там торговым агентом компании, платившей за него по счетам кабаков и модных лавок.
– Тридцать восемь футов… тридцать шесть футов… тридцать пять… – отсчитывал матрос, осторожно вытягивая веревку с грузом.
Большой фрегат Дэвиса, «Пилигрим» и «Утенок» миновали скалу, похожую на козью морду, – очевидно, глубины позволяли за нею встать на якорь. Вслед за «Амелией» двигались «Старина Ник» Френсиса Таунли и «Фортуна» Джонаса Рикса, потом остальные суда. Шлюп Лейта, имевший малую осадку, плыл у самого берега, и его команда – всего-то полтора десятка человек! – веселилась, выплясывая на палубе и стреляя из мушкетов в птиц. В воздух взмыла туча чаек, носившихся над сушей и водой с негодующими криками.
– Двадцать два фута под килем!
Кливер спустили, и теперь «Амелия» двигалась не быстрее лодки с парой гребцов. «Холостяк» отдал якоря, потом загрохотали цепи на двух других фрегатах. Боцман, дождавшись команды Кинга, тоже взялся за якорь вместе с Бруксом и дюжим Мэтом Уэллером, но облюбованную Батлером скалу бриг проскочил. Стоянка под «козьей мордой» досталась Таунли.
Причина задержки в пути была известна – еще по другую сторону пролива решили посовещаться в подходящем месте. Разумеется, на корабле Дэвиса, который назначил себя предводителем похода. Не все были с этим согласны, но Шелтон, в отличие от задиристого Таунли, спорить с Дэвисом не собирался. Так что он велел спустить ялик, добавил, что команда, кроме вахтенных, может отдыхать, и спустился с квартердека. Он уже занес ногу над штормтрапом, когда его догнал братец Руперт.
– Кажется, Пит, ты хочешь ехать один? Полагаю, это неправильно. Это ущемляет мои… э-э… прерогативы. Я должен знать о всех ваших решениях!
– Ты будешь знать ровно столько, сколько я сочту нужным, – вымолвил Шелтон.
Щека Руперта дернулась.
– Не забывай о коммерческой стороне этой экспедиции и наших семейных интересах! Я здесь, чтобы…
– Я не забуду. – Питер окинул кузена холодным взглядом. – И ты не забудь, Мисси: я – капитан. В дела капитана лезть не стоит.
Руперт Кромби побагровел.
Шелтон спустился в ялик и велел грести к фрегату Дэвиса.
Однажды, когда ему было восемь, а Руперту – девять, братца привезли в Картахену, поместье деда. Для чего, Питер уже позабыл; то ли отдохнуть от зноя в тенистых садах усадьбы, то ли познакомиться с Шелтоном-старшим и услышать его поучения, столь полезные для юного джентльмена. Месяц Руперт прожил в одной комнате с Питером, но это не стало залогом дружбы и братской любви. Кузен боялся змей и крыс и не хотел охотиться на них, не умел точить ножи, не знал, сколько пороха надо засыпать в мушкет и как забить пулю, в море купался только у берега и с камней не прыгал, не желал играть в пиратов, жечь в лесу костер и жарить мясо, украденное Питером на кухне. Словом, компаньон из него был никудышный, а к тому же он обладал нежным румяным личиком в светлых кудряшках. Простодушные негры в дедовом поместье принимали его за девчонку и обращались, как положено: «мисси».
Обидное детское прозвище… Возможно, не стоило дразнить кузена, размышлял Питер. Они давно повзрослели, и Руперт уже не тот ангелок с золотыми локонами, а зрелый мужчина. Кстати, опытный торговец и неплохой фехтовальщик – тому и другому учился во Франции… У него, конечно, преувеличенное мнение о собственной персоне, но до сих пор он не совался под руку. Впрочем, и повода не было – плыли и плыли вдоль берегов Патагонии, справа – суша, слева – океан, а сверху – небеса Господни…
Лодка причалила к борту фрегата, и мысли Шелтона прервались.
Капитанский салон на фрегате Дэвиса был просторен, с широкими окнами, врезанными в обшивку кормы, – сквозь них струился солнечный свет и синело небо с метавшимися в вышине птицами. Обшитые фернамбуком стены салона, стол, кресла, шкафы и посеребренные светильники еще помнили не столь далекое прошлое, когда корабль носил другое имя и плавал под флагом Кастилии в составе Золотого флота[20]. Нынче мебель на бывшем испанском галионе потеряла свой нарядный вид, стол покрывали винные пятна, кое-где виднелись следы ножа, ковер на полу, некогда яркий и пышный, поблек и прохудился. Но два бронзовых орудия, глядевших в сторону кормы, сияли, точно облитые золотом, а развешанные по стенам тесаки и шпаги были начищены до блеска.
Эдвард Дэвис сидел во главе стола, в резном кресле, нежившим когда-то испанского адмирала. По обе стороны от него – Сван и Таунли; эти трое были признанными главарями, и пять сотен из восьмисот корсаров находились под их командой. Остальные капитаны, и Шелтон в их числе, устроились кто у стола, кто у стены; Пат Брэнди оседлал орудие, а Лейт, которому тоже не хватило кресла, уселся на бочонок с порохом. Шелтон выбрал место рядом с Грегором Рокуэллом, давним своим знакомцем; когда-то, еще плавая на старой «Амелии», он помог Грегору отбиться от трех испанских кораблей. Нынче своего судна у Рокуэлла не было, он пошел в подручные к Дэвису и командовал «Пилигримом», вторым его кораблем.
– Выпьем, джентльмены! – Эдвард Дэвис широким жестом указал на стол. – Выпьем за успешное начало предприятия! Мы в Южном океане!
Рома не было, только испанское вино в двух не очень объемистых кувшинах. Зато вместо кружек – серебряные кубки. Правда, разнокалиберные, награбленные неведомо где.
Вино оказалось слабым и кисловатым. Питер заметил, как Таунли сморщился и отставил недопитый кубок. А затем буркнул:
– Проклятье! Что ты считаешь успешным началом, Эд? То, что мы прошли четыреста миль за половину месяца?
На длинной сухощавой физиономии Дэвиса не отразилось ничего, лишь дрогнули ноздри костистого носа.
– Мы в Южном океане, – спокойно повторил он. – Мы добрались от Ямайки до пролива и миновали его. Наши корабли целы, а наши люди живы.
– В этом дьявольском краю скоро зима. Никакой добычи окрест! – Таунли махнул в сторону окна. – Надо скорей выбираться отсюда! И брать первый же испанский город!
– Насчет выбираться – согласен, – с прежним ледяным спокойствием произнес Дэвис. – А брать город обождем. Сначала – в Панаму, где ждут Гронье с Пикардийцем.
Таунли воинственно уставился на Дэвиса:
– Это еще зачем? К чему нам французы?
– Напоминаю, так мы с ними договорились. Договор есть договор! Кроме того, у нас будет больше людей, и мы сможем…
Капитан «Старины Ника» грохнул кулаком по столу.
– Ха, людей! Лягушатников, ты хочешь сказать!
Таунли был вспыльчив, сварлив и жаден и считал, что всякие договора писаны не для него. Дэвис относился с большим уважением к обычаям Берегового братства, показывая это при любом удобном случае. Его можно было бы считать неплохим предводителем, но слова Дэвиса часто скрывали его намерения и мысли – точно крышка ларца, в котором спрятан острый нож или заряженный пистолет. Властолюбивый, но осторожный, Дэвис никогда не забывал обид и не любил возражений, однако не торопился с ликвидацией несогласных. Соединившись с Пикардийцем и Гронье и увеличив свои силы, он мог отделаться от Таунли многими способами – переманить к себе его людей, или отпустить весь отряд, или всадить несговорчивому капитану пулю в лоб. Но здесь и сейчас он проявлял терпение.
Пожилой Чарли Сван, экипаж которого был больше, чем у Таунли, а на фрегате имелось шестнадцать пушек, примирительно молвил:
– У французов пятьсот человек, и драться они умеют. С таким пополнением мы можем взять даже Лиму! Лиму, где любой бедняк-испанец ест на серебре! – Сван поднял серебряный кубок, и его глаза под нависшими бровями жадно сверкнули. – А их вице-король, их гранды и попы жрут с золотых тарелок! Нам не хватит кораблей, чтобы увезти добычу!
– Добыча велика тогда, когда в дележке нет лишних, – заметил Джонас Рикс, капитан «Фортуны». – Но я согласен с адмиралом, договор есть договор. Нужно идти в Панаму, как мы обещали.
Согласен с адмиралом! Щекастая физиономия Таунли перекосилась, он яростно вцепился в отвороты своей потрепанной куртки. С адмиралом! Дэвиса впервые так назвали, о чем, вероятно, условились заранее – Сван ухом не повел, а Кук и Бамфилд одобрительно кивнули. Мнение Пата Брэнди и Лейта было неинтересно – по причине незначительности их отрядов и отсутствия пушек на кораблях. На барке Таунли орудий тоже не имелось, и потому он скрипнул зубами, но смолчал.
Шелтон наклонился к Рокуэллу, сидевшему рядом, и произнес чуть слышно:
– Итак, у нас уже есть адмирал? И когда мы его выбрали?
Грегор усмехнулся:
– Господь сказал: когда есть пушки и мушкеты, выборы не нужны.
Таунли, заметив, что они шепчутся, мрачно уставился на обоих – должно быть, решил, что ему перемывают кости. Не обращая на него внимания, Питер потянулся к кувшину, плеснул себе в кубок и выпил. Захмелеть от этого вина было нельзя, разве что от целой бочки. Хитроумный Дэвис не зря его выставил.
Поглядев на капитана «Амелии», Эдмунд Кук тоже хлебнул, утерся рукавом рубахи и прочистил горло. Потом воскликнул:
– Разрази меня гром, я тоже за Панаму! С городами долгое дело, а вот если Золотой караван подстережем… По ту сторону перешейка его не взять, охрана большая, а здесь, думаю, поменьше.
– Опять же, нас не ждут, – добавил Рикс. – Загоним их в Панамскую бухту, чтобы перетащили груз на берег, а с суши навалится Гронье… Можно взять больше, чем в Лиме!
– Здравая мысль. Взять больше всегда хорошо. – Дэвис ухмыльнулся.
Его рот походил на трещину под бушпритом носа, и, несмотря на усмешку, никакого веселья в глазах не замечалось. Наоборот, они смотрели холодно и настороженно.
– Итак, – произнес адмирал, задержавшись взглядом на Таунли, – идем в Панаму, джентльмены! Есть возражения?
Возражений не нашлось, но Френсис Таунли смотрел волком. Пожалуй, он мог считаться самым опасным, самым жестоким из собравшихся здесь, но до Монбара ему все же было далеко. Как, впрочем, и остальным; эти пиратские главари не обладали такой известностью, как Рок Бразилец, Олоне и де Грамон[21], и, конечно, ни один из них не мог тягаться с великим Генри Морганом. О подвигах этих героев рассказывал дед, а Моргана Питер видел сам и в пору расцвета, и в нынешнем жалком состоянии. И все же, не будь сэр Генри вечно пьян, не страдай он от старческих недугов, он и в свои годы обскакал бы всех, и Дэвиса, и Таунли, и Свана. Эти трое не отличались особой удачей, тогда как главари французов, добравшихся до Южного моря пешком, снискали больше славы в Береговом братстве. Питер знал, что Франсуа Гронье уважают за рассудительность и справедливость, а что до Пьера Ле Пикара по кличке Пикардиец, тот ходил с Олоне на Маракайбо и Гибралтар, а позже – снова на Маракайбо, но уже с Морганом.
Потягивая кислое винцо, чтобы не сохло в глотке, капитаны обсуждали план дальнейших действий. Говорили о том, что продовольствие на исходе и нужно быстрее добраться до мест обетованных, пошарить в Панаме по деревням и пастбищам, по винокурням и амбарам; говорили, что не хватает пушек, и взять их надо вместе с галионами испанцев; говорили, что нужно лечь костьми, но пересечь экватор до зимних штормов; говорили, что лезть к укрепленным городам пока не стоит, дабы не терять времени и не спугнуть Золотой караван; еще говорили, что хоть не будет высадок на сушу, но ежели пошлет Господь испанца в море, добыть его не грех. Шелтон слушал вполуха, так как его служба под командой Дэвиса закончилась. Он свой контракт выполнил и в Панаму не пойдет.
За пару часов завершили дела, и Дэвис велел нести тушенную с жиром солонину, сухари и ром, а на закуску – сухие фрукты. Капитаны, соскучившись по крепкому, пили с большой охотой. Вскоре в салоне повисли едкие ароматы пота и перегара; ветер, задувавший в раскрытое окно, не мог разогнать эту вонь и лишь добавлял к ней запах соленой воды. Булькало горячительное, стучали кубки, шаркали сапоги, голоса людей сливались в нестройный хор; трое-четверо говорили разом, вспоминали удачные дни и веселые ночи, хвастались, сквернословили, горланили. Ром горячил мозги и тела; кое-кто, сбросив куртку из бычьей кожи, уже добирался до рубахи или стаскивал заляпанный жиром и вином жилет. Эти люди пили, ели и держались так, как было им привычно в кабаках Тортуги или Порт-Ройяла, где капитан разбойничьей посудины всегда желанный гость. Шелтон, представив в их компании братца Руперта с его кружевами, тростью и щегольскими туфлями, невольно усмехнулся. Пожалуй, здесь он остался бы без трости, без кружевной рубашки и – очень вероятно! – без камзола и штанов.
– Ты! – Таунли, вскочив и брызгая в ярости слюной, вытянул к Питеру руку. – Ты, краб вонючий, что пасть раззявил? Ты над чем смеешься?
Шелтон, не моргая, смотрел на него, молчал, кривил губы. Это взбесило Таунли еще больше.
– Клянусь святыми угодниками! – Он приподнялся с кресла. – Проглотишь свою ухмылку вместе с зубами!
Капитан «Амелии» тоже встал. Голос его был негромок, однако за столом сразу воцарилась тишина.
– Никто не запретит мне смеяться, когда я того пожелаю. Хотите сказать что-то еще, сэр?
– Да! – Взревев, Таунли выхватил нож и с размаха всадил его в столешницу. – Да, порази меня Господь! Кто смеется над Френсисом Таунли, того отсюда понесут вперед ногами!
Пальцы Шелтона сомкнулись на рукояти ножа. По обычаям Братства, первым обнаживший клинок бросал противнику вызов.
– Я могу выйти сам. На шканцах достаточно места, чтобы решить наш маленький спор.
Грегор Рокуэлл коснулся его локтя и тихо произнес:
– Он злится на Дэвиса и ищет, на ком бы сорвать гнев. Берегись, Питер!
Шелтон только повел плечами. Он был моложе и сильнее Таунли; кроме того, капитан «Старого Ника» изрядно нагрузился ромом. Впрочем, поговаривали, что Таунли пьяный еще опаснее Таунли трезвого – под хмельком он старался непременно зарезать или изувечить противника. А ножом он владел очень неплохо.
Флибустьеры зашумели, предчувствуя развлечение, но длинное лицо Дэвиса стало мрачным. Хлопнув по столу ладонью, он произнес:
– Остыньте, дьявол вас побери! Остыньте и спрячьте ножи! Я не позволю, чтобы мои капитаны перерезали друг другу глотки!
– Я не твой капитан! – рявкнул в ответ Таунли. – Чья глотка мне нравится, ту и режу! Его! – Он выдрал из столешницы нож и ткнул им в сторону Питера.
– Френки в своем праве, Эд, – вымолвил Чарли Сван, поглаживая седоватую бороду. – Юноша был непочтителен. Кто он такой, чтобы спорить с любым из нас?
– Он тот, кто вел корабли через пролив и сделал это отлично, – напомнил Дэвис. Его глаза сузились, пальцы сжались в кулаки. – Хотел бы я, чтобы среди вас, мошенники и воры, было побольше таких мореходов!
– Он взялся за н-нож и, значит, п-принял вызов! – выкрикнул Джон Бамфилд, возбужденно потрясая кубком и разбрызгивая ром. – Н-негоже мешать дж… дж… джентилменам, коль з-захотелось им пустить друг дружке кровь! Т-ты наш адмиррал в б-бою, но сейчас-то м-мы отдыхаем! И желаем… это… рразвлечений!
За столом одобрительно загалдели. Таунли, сопя и чертыхаясь, уже протискивался к выходу, а Питер Шелтон, посматривая на крепкую шею и побагровевшее лицо противника, все еще пребывал в раздумьях. Зарезать эту скотину?.. Пожалуй, неверное решение. Нет, неверное! Повод мелкий, а Таунли все же капитан, и не из последних в Береговом братстве… Кончишь его, скажут – пьян был, а то порвал бы этого Шелтона в клочья! Но и спускать нельзя. Как говаривал дед, сел обедать с дьяволом, запасись длинной ложкой.
Он размышлял об этом, а ноги сами несли на шканцы, где гудела толпа в сотню человек. Команда тоже желала развлечься, и те, кому не досталось места на палубе, лезли на реи, седлали фальшборт, цеплялись за снасти, стояли на трапах кормовой надстройки. Дэвис, гоняя по щекам желваки, распорядился, чтобы «проклятые бездельники» убрались на шкафут, и толпа отхлынула к грот-мачте, освободив место для поединка. Таунли сбросил засаленную куртку из бычьей кожи, завернул рукава рубахи и дважды рассек воздух ножом. Шелтон тоже разоблачился, сунув кому-то свой камзол и пояс с пистолетами. Оказалось, Пату Брэнди, капитану барка «Три песо». Пат, пьяный в стельку, все-таки держался на ногах и шевелил языком, даже стал давать советы, что и где у Таунли лишнее, и как это лишнее отхватить половчее.
Под свист и улюлюканье корсаров поединщики начали сходиться. Питер заметил, что нож в руке противника не дрожит и двигается он вполне уверенно, будто не нагрузился ромом до бровей. Глаза Френсиса Таунли смотрели остро и зорко, и мерцал в них нетерпеливый жадный блеск, словно у пса при виде кости. «Не в усмешках дело, что-то он ко мне имеет, – мелькнуло у Шелтона в голове. – Но что?..» По пути от Ямайки до пролива он не ссорился ни с Таунли, ни с кем другим; флотилия большей частью находилась в море, высадки на берег были недолгими, ром отпускали скупо, и если случилась пара драк, то без поножовщины. Дрались больше свои со своими, вспоминая старые обиды; никто из экипажа Таунли не цеплялся к людям с «Амелии» и наоборот. Однако…
Сверкнул клинок. Шелтон перехватил запястье врага. Его правую руку с ножом точно так же стискивали пальцы Таунли. Ломая друг друга, они закружились на досках палубы под выкрики и гогот зрителей.
– Я тебе печень вырву, моча козлиная, – пробормотал Таунли, обдавая капитана «Амелии» густым перегаром. Но похоже, выпил он меньше, чем казалось – во всяком случае, ром не убавил ему ни силы, ни резвости.
– Чего тебе надо? – спросил Питер, глядя противнику в глаза. – Что ты ко мне привязался?
– А ты как думаешь?
Взгляд у Таунли был совершенно трезвый, и даже особой злости в нем не замечалось. Холодный изучающий взгляд. Так смотрит опытный боец, а не подвыпивший забияка.
– Не догадался, чистоплюй? Так я тебе объясню, но не сейчас. Позже, когда кишки на нож намотаю.
«Мой корабль, – подумал Шелтон. – Мой корабль, экипаж и пушки, вот что ему нужно! Просто необходимо, чтобы встать вровень с Дэвисом! Ну, если не вровень, так вторым главарем вместо Свана…»
Он резко оттолкнул врага, освободив запястье. Теперь они двигались в пяти футах один от другого, пригнувшись, вытянув руку с клинком в сторону, выбирая момент для атаки.
«Чтобы стать сильнее, нужны люди, корабли и пушки, – размышлял Шелтон, не спуская глаз с противника. – Не убив капитана, это не возьмешь. А кого выбрать?.. Того, кто не совсем из своих, кто пристал на время к Береговому братству и не сегодня-завтра уйдет, исчезнет вместе с судном и командой. Таунли наверняка знал о контракте Дэвиса с компанией «Шелтон и Кромби», знал и не торопился. А вот теперь, когда пролив позади, а впереди – сокровища испанцев, самое время подсуетиться!»
Они снова сошлись. Замелькали, зазвенели клинки, и через минуту Питер понял, что он не только сильнее, но и быстрее Таунли. Тот был старше лет на десять, пониже ростом и легче на добрых пятнадцать фунтов. Таунли знал про контракт, а кто такой Питер Шелтон, внук Однорукого Пита, ему известно не было. Шелтоны являлись для него купцами, пусть английскими, но все же купцами. Купец же корсару не соперник, не те у купца умения и дух не тот. Купец, даже рослый и сильный, баран под корсарским ножом!
Он ошибался. Правда, драться Таунли умел, и если бы не уроки деда и многолетний опыт, Питер уже бы лег на палубные доски с распоротым животом. Его учили владеть шпагой, но к этому благородному искусству дед относился с презрением, утверждая, что в бою куда полезнее топор, тесак и нож. Само собой, речь шла о схватке на палубе, в тесноте и толчее, когда ноги скользят в лужах крови, трупы валятся со всех сторон, и проще столкнуть противника за борт, чем нанести удар длинным клинком. Шелтон-старший был несомненно прав, в чем Питер убедился в первом же плавании. А в море он вышел в шестнадцать лет.
Внезапно Таунли перебросил нож в левую руку и попытался воткнуть его Питеру под ребра. Не удалось – молодой и ловкий противник отпрянул, лезвие скользнуло мимо, и капитан «Старины Ника», не удержав равновесия, упал на колено. Ямка между шеей и плечом так и просилась под клинок, но Питер знал, что этот удар станет смертельным – лезвие рассечет сонную артерию, и тут ни один хирург не поможет. Убивать Таунли он не хотел, но проучить его стоило.
Нож опустился, и шею Френсиса Таунли украсила длинная царапина. Как раз за ухом, под волосами; несколько срезанных прядок закружились в воздухе, тонкая струйка крови обагрила плечо.
Читать бесплатно другие книги:
