Первый после бога Ахманов Михаил
– А я клянусь, что пока мы вместе, ты будешь возвращаться к Лиз целым и невредимым. – Помолчав, он добавил: – Постарайся, чтобы так было всегда – и в те дни, когда ты станешь капитаном.
В хижине воцарилась тишина. Они редко говорили о своих чувствах – в семье Кингов и у мужской половины в роду Шелтонов это было не принято. В отличие от их женщин, словоохотливой и открытой испанки Исабель и нежной тихой Амелии, скончавшейся от горячки после рождения Лиз. Питер никогда не говорил сестре, как дорога она ему и как он ее жалеет – ведь она росла без заботы матери, без ее поцелуев и ласковых прикосновений ее рук… Но Лиз, возможно, в этом не нуждалась – нравом она пошла в бабку-испанку, была своевольной, острой на язык, и если кого и слушалась, так только донью Исабель. Бабка умерла, когда Лиз было десять, и вот тогда она по-настоящему осиротела.
Мартин нарушил тишину.
– Я хочу спросить, почему ты выбрал Берта Айрленда, Пима, Брукса и Палмера Джонса, – промолвил он. – Почему именно их, Питер?
– Потому что они не будут пялиться на индейских девиц, даже если те бегают голышом, – ответил Шелтон. – Берт стар, не слишком интересуется женщинами и хорошо знает индейские обычаи. Брукс тоже не молод, ему почти пятьдесят, он молчалив и сдержан. У Палмера Джонса семья на Ямайке, и он никогда не бегает к девкам – боится подхватить французскую болезнь. Ни один из них не станет заигрывать с индеанками, не оскорбит их мужей, отцов и братьев.
– А Пим? Пим ведь молод и хорош собой!
– Пим мне предан, как и ты. Я плавал с его отцом еще на старой «Амелии»… Достойный был человек! Пим такой же. Если я велю ему глядеть только на носки сапог, он так и сделает.
– Я понял, – сказал Мартин после недолгой паузы. – Капитан должен знать своих людей, знать, на что они способны и к чему пригодны. Знать, на кого можно положиться… Ибо мы странствуем в дальних краях, а это – дело опасное.
– Тогда запомни еще одно. – Питер прислушался к шелесту дождя, встал и набросил на плечи камзол. – У капитана, Мартин, должны быть близкие люди в команде. Лучше пять-шесть, а если стольких нет, то хотя бы один. Тот, кто стоит за его спиной и держит руки на пистолетах.
Будто подтверждая его слова, где-то в лесу протяжно вскрикнула птица.
За валунами, торчащими у лесной опушки, нашлась тропинка. Капитан шагал первым, за ним – Мартин Кинг и четверо матросов, тащивших корзины и мешки с подарками. Утро выдалось погожее, но в лесу было сыро и зябко после ночного дождя. Где-то наверху, в кронах деревьев, щебетали птицы, на камнях грелись ящерицы, но других проявлений жизни Шелтон не заметил. Здесь явно не водились крупные животные, кроме принадлежащего индейцам домашнего скота. Остров был невелик – слишком малая территория для хищников и травоядных, но вполне подходящая людям. Скорее всего, их кормило море.
– Мы обогнули остров с востока, а тропа ведет на запад, – сказал Кинг. – Странно!
– Я думаю, здесь не одно поселение, – бросил, не оборачиваясь, Шелтон. – Хотя в записках прадеда об этом не сказано, там говорится только о деревне на восточном берегу.
– Прошел уже целый век… – пробормотал Мартин. – Индейцы могли переселиться или их стало больше…
– Или к ним прибилось много беглецов, – добавил капитан. – Если в Перу те же порядки, что в Панаме и Новой Испании, индейцам живется несладко.
– Я слышал, сэр, что у этих индейцев была такая же великая держава, как в Новой Испании, – подал голос Пим. – Что у них был король, и каменные дворцы, и неприступные крепости, и тысячи воинов… Это правда?
– Да, – подтвердил Шелтон. – Так и было – полтора столетия назад.
– Чем же их взяли испанцы?
– Пушками, порохом и стальными клинками, – ответил капитан. – А более того – обманом, хитростью и наглостью. И теперь нет великих инков, а в Лиме сидит испанский вице-король.
Они миновали два ручья с чистой водой и прошли еще около мили, преодолев вброд неширокую речку. Сразу за ней деревья и заросли кустарника расступились, открывая вид на западное побережье острова. Тут и там на вытоптанной земле были разбросаны хижины, загоны для скота, сложенные из валунов грубые очаги, навесы, под которыми сушились сети и вялилась рыба, сараи на столбах, укрывавшие большие пироги и рыболовное снаряжение. За деревней лежала луговина, где паслись животные, похожие на крупных овец с длинными шеями, в загонах на дальней окраине хрюкали свиньи, а рядом виднелись огороды – во всяком случае, там что-то росло и зеленело, и в земле копались женщины[30]. Со стороны океана деревню прикрывала такая же каменная гряда, как в бухте, где бросила якорь «Амелия»; должно быть, эти нагромождения камней были типичной деталью берегового пейзажа.
– Не двигайтесь, – сказал Шелтон. – К нам идут араваки.
Должно быть, их заметили еще в лесу – из-за деревьев выступили шесть лучников, а со стороны поселка приближалось несколько дозорных с копьями и дубинками. Их вел воин в наголовной повязке с перьями грифа. Когда он приблизился, Питер разглядел татуировку на его груди – морду ягуара с оскаленными клыками.
– Мы пришли к вашему вождю, к Кондору, Парящему над Облаком. Я хочу закрепить нашу дружбу, вымолвить слова почтения и поднести подарки, – произнес капитан на безукоризненном испанском. – Эти храбрые воины отведут нас к вождю?
– Если вождь пожелает вас видеть, – также по-испански ответил старший из араваков. – Ждите здесь.
Он ушел со своими воинами, но лучники остались. Шелтон разглядывал обитателей деревни – тащивших легкое каноэ рыбаков, женщин, разжигавших костры, пожилого аравака, который плел сеть из волокон лианы, ребятишек, с криками бегавших среди загонов и хижин, кормившую свиней старуху, юношу-пастуха и удивительных животных на лугу – кажется, старый советник вождя назвал их ламами?.. Поселение выглядело многолюдным, в нем жили пять-шесть сотен человек, и не все принадлежали к племени араваков. Те выделялись ростом, татуировкой и крепкой мускулатурой, но были и другие люди, коренастые и невысокие или более стройные, тонкие в кости и с кожей посветлее, чем у араваков. «Беглецы и потомки беглецов, – подумал Шелтон. – Они бегут сюда, на край света, бегут от жестокости испанцев, как некогда убежал Пиуарак, благородный инка. Есть ли среди них его потомок?.. Знает ли он дорогу к сокровищам?.. Захочет ли поделиться этой тайной с правнуком старого Чарли?..»
– Они разные, – произнес Мартин, прервав размышления капитана. – То есть я хочу сказать, что есть араваки и есть те, кто выглядит иначе.
– Что удивительного, сэр? – буркнул Айрленд. – Уж я-то повидал индейцев на своем веку! В Вирджинии, Новой Испании и Юкатане всяких племен, что блох на собаке, и различны они видом, речью и обычаем. Есть такие уроды, что не приведи господь! А есть пригожие, и девки у них…
Капитан прочистил горло. Парусный мастер стушевался и замолк.
– Насчет девиц все помнят? Ни у кого не чешется в штанах?
– Что нам их девки, сэр, – степенно молвил Палмер Джонс. – А вот с хрюшками ихними я бы пообщался! Страсть как хочется свежатинки!
– Надеюсь, наши дары не останутся без ответа, – усмехнулся капитан. – Если будет свинья, ты, Палмер, ее понесешь.
– Только не слопай по дороге, – добавил Пим. – Я тоже не откажусь от свининки.
Они болтали и пересмеивались в некотором напряжении, помня о лучниках и нацеленных в спину стрелах. Если не считать ножей, оружия не было ни у кого. Так приказал капитан, пообещав, что все вернутся целыми и невредимыми. Они верили своему капитану.
Возвратился воин с ягуаром на груди и знаком приказал следовать за ним. Моряки зашагали по запутанным тропкам между жилищами и загонами; взрослые обитатели деревни с изумлением смотрели им вслед, дети с визгом разбегались. Должно быть, у белых бородатых людей, закутанных в странные одежды, была в этих краях дурная слава.
– Мы, как хорьки в курятнике… – пробормотал Мартин.
– Не переживайте, сэр, – откликнулся Айрленд. – Клянусь Господом, бусы и сережки поправят дело!
В центре селения была овальная утоптанная площадка со следами кострищ. По ее краю полукругом стояли несколько хижин и большой навес на резных столбах с изображениями каких-то фантастических животных. Пол из грубых досок – или, точнее, помост, приподнятый на половину ярда – был устлан циновками и яркими шерстяными коврами; красные, оранжевые и коричневые полосы и узоры чередовались на них в строгом, освященном традицией порядке. Навес, открытый с трех сторон, с четвертой имел плетенную из лозы стену, на которой были развешаны копья, гарпуны, луки, набитые стрелами колчаны, ножи и дубинки со вставленными в утолщение каменными или костяными остриями. В этом первобытном арсенале Шелтон с удивлением разглядел обломок шпаги и два старинных испанских мушкета – правда, ржавых и без запальных кремней.
Вождь, обнаженный до пояса, расположился, скрестив ноги, на невысоком табурете, и такой же был приготовлен для Шелтона. Устроившись на нем, капитан склонил голову и, глядя в суровое непроницаемое лицо Кондора, произнес:
– С твоего позволения, вождь, мы устроили лагерь у соленой воды, где стоит мой корабль. Теперь, когда у нас есть жилища и защита от ветра и дождя, я пришел в твой дом с дарами. Прими их в знак моего уважения.
Что-то промелькнуло в глазах индейца – усмешка?.. намек на веселье?.. Как бы стирая его, Кондор провел по щекам широкими ладонями и молвил:
– Вижу, Шел-та, Пришедший с Моря, ты уже гораздо лучше знаешь речь испанцев. Сейчас я слышу голос мужчины, а прежде ты говорил, как дитя, не ведающее многих слов. Или то была хитрость?
– Хитрость, – подтвердил Шелтон. – Думаю, твой шаман сказал тебе о ее причинах.
– Шаман?.. – Вождь на секунду задумался. – А, Уильяк Уму! Его ты назвал шаманом! Нет, он не из тех, кто бьет в бубен и прыгает у костра! Он просто мудрый человек – разум его быстр, как прыжок ягуара, а потому к его советам стоит прислушаться. И он утверждает, что у тебя, Шел-та, Пришедший с Моря, один язык, не знающий лжи. – Кондор вдруг усмехнулся. – Конечно, когда ты не хитришь!
Две юные девушки принесли большой глиняный кувшин и деревянные чаши. Напиток – вероятно, местное пиво – был кисловатым, с резким запахом, и содержал немного алкоголя. Одна из девиц, не удержавшись, потрогала светлые волосы Мартина и прыснула в кулачок.
– Акату и Асана, мои глупые дочери, еще не подарившие мне внуков, – сказал вождь. – Только и умеют смеяться и разливать кашири. А это, – Кондор повернулся к человеку с мордой ягуара на груди, молча сидевшему за его спиной, – это Оропана, один из тех, кто ведет в бой моих воинов. У него твердое сердце и сильная рука.
– Я рад, что встретил его, – произнес Шелтон и назвал имена своих спутников. Впрочем, Мартин Кинг тут же сделался Кину, Чьи Волосы из Облака, а Берт Айрленд – Ара-сибо Нож в Крови. По своим прошлым контактам с индейцами Шелтон знал этот обычай давать прозвища, иногда удивительно точные и меткие. Каким-то образом Кондор распознал в Айрленде воина, лишившего жизни многих врагов, а потому наградил почетным именем.
Пришло время для подарков. Самым ценным считались изделия из металла, и Шелтон не поскупился: большой котел, три котелка поменьше, полдюжины топоров и двадцать ножей. К этому были добавлены пара рулонов пестрой ткани, латунные браслеты, ожерелья и серьги из цветного стекла, а также особый дар для вождя – тяжелый тесак в ножнах и перевязь, расшитая серебряной нитью. При виде этого оружия глаза Кондора сверкнули, он обнажил лезвие, проверил его остроту и довольно кивнул. Потом вместе с Оропаной принялся разглядывать топоры и ножи, постукивая их друг о друга и прислушиваясь к звону стали.
– Ножи лучше испанских и длиннее на два пальца, – одобрительно произнес он. – Хорошие клинки! Их делают там, где ты живешь?
– Нет, вождь. Мой предок переселился с большого острова за океаном на остров поменьше, что лежит в теплом море за этим материком. – Шелтон показал на восток. – Теперь мы живем там, а ножи и топоры делают на нашей старой родине. И они в самом деле лучше испанских.
– Ты щедр, – молвил Кондор, оглядывая разложенные перед ним богатства. – Чего ты хочешь за эти дары?
– Ничего. Мы отдаем их тебе в знак уважения и дружбы и еще за то, что ты позволил мне и моим людям жить на твоей земле, пока море не станет спокойнее. Но нам нужна пища, плоды, маис, мясо, рыба и напиток, который ты назвал кашири. Я готов платить за это. У нас есть украшения, ткани, одеяла, железные инструменты и много других полезных вещей. Хочешь ли ты их получить?
Некоторое время вождь размышлял и обменивался с Оротаной короткими фразами. Затем повернулся к стене с висевшим на ней оружием, вытянул руку к неисправным мушкетам и, прищурившись, сказал:
– Гром-палки ты тоже готов обменять на плоды и мясо?
– Твои воины умеют стрелять из этого оружия?
– Да. Некоторые.
Шелтон удивленно приподнял бровь. Кинг за его спиной с сомнением хмыкнул.
– Тогда ты знаешь, что мушкет бесполезен без пуль и пороха.
– Знаю, – подтвердил вождь. – Знаю и дам много мяса, рыбы и маниоки за боевой припас. Три свиньи за бочонок пороха величиной с этот кувшин. – Он поглядел на сосуд с кашири и заметил: – А почему мы не пьем? Это виноваты мои ленивые дочери! Загляделись на тебя, Шел-та, Пришедший с Моря, и на Кину, Чьи Волосы из Облака! Совсем забыли, что гостей нужно угощать!
Девушки с темными глазами лани тут же наполнили чаши. Им было, видимо, лет шестнадцать-семнадцать, и Шелтон с трудом отвел взгляд от нагих упругих грудей и стройных бедер. Куда смотрели его спутники, лучше было не проверять. «Слаб человек! – подумалось ему. – Особенно после нескольких месяцев в море».
– Ты получишь десять мушкетов, – произнес он, глотнув из чаши. – По две свиньи за мушкет, три – за порох, и две – за мешок с пулями. Но свиньи должны быть большими.
Кондор совсем развеселился.
– Очень большими? Величиной с яботу? Или с итаубу?
Что такое итауба и ябота, Питер не знал, а потому, хлопнув себя по груди, внес уточнение:
– Моего веса. Этого хватит.
Девушки принесли небольшие низкие столики, два блюда с запеченными поросятами, вареную маниоку и тазы с водой для омовения рук. Судя по всему, араваки отнюдь не являлись примитивным племенем; возможно, кое-какие обычаи они восприняли от более цивилизованных беглецов с севера. На вопрос Шелтона вождь пояснил, что его племя живет оседло с давних времен и занимается земледелием, отличаясь от кочевых охотников джунглей. Другими важными промыслами были рыболовство и разведение скота; кроме того, араваки часто посещали материк – ради мяса и шкур животных, меда диких пчел и ярких птичьих перьев.
Мореходы набросились на жаркое, запивая свинину кашири. Маниока была им знакома, и Берт Айрленд, попробовав ее, кивнул и буркнул, что можно есть, сок отжат и приготовлено отлично. Что до капитана, то он на еду не налегал, ибо была еще тема для беседы: за трапезой они с вождем обсудили, сколько рыбы, маниоки, маиса и сушеного мяса отдадут араваки за нож, котелок, топор и другие изделия. Кондор не спешил; похоже, ему нравилось торговаться. Временами он что-то подсчитывал с помощью камешков, советовался с Оротаной или посылал Акату, старшую из дочерей, к каким-то людям, и она, вернувшись, шептала ему в ухо.
Солнце давно уже перевалило за полдень, а девушки всё несли и несли новые яства: жареную рыбу и моллюсков, мед с кукурузными лепешками, творог из молока лам. Айрленд, Джонс и Брукс не пропускали ничего, но Мартин уже постанывал от сытости, а веки Пима смежились. Внезапно он повалился на бок и тихо засопел – под едкие замечания Берта Айрленда, что молодежь пошла не та, дрыхнет с кувшина индейского пива, от коего он даже в младенчестве не захмелел бы. Молчальник Брукс кивнул, а Палмер Джонс поддержал мысль Берта довольным урчанием и навалился на кукурузные лепешки.
Лепешки и правда были хороши. Сжевав одну и закусив медом, Питер осведомился, где же мудрый Уильяк Уму – ведь старик приходил в их лагерь и хотел с ним повидаться. Это в будущем, произнес Кондор и неопределенно повел рукой. Оротана рассмеялся и заметил, что мудрый человек знает то, что еще не случилось: Уильяк Уму понимал, что вождь иноземцев вначале придет к вождю араваков, и они будут торговаться из-за ножей, ожерелий и свиных хвостов, а это мудрецу неинтересно. Ибо глаз орла не видит корма собаки, добавил Кондор, но собаке тоже надо есть и пить. С этими словами он подмигнул Акату, и та наполнила чашу отца.
Ближе у вечеру воины принесли ответные подарки: двух только что заколотых свиней, корзины с маниокой и копченой рыбой, пять больших горшков кашири, кувшинчик с медом. Еще – длинный яркий ковер из шерсти ламы и плетеные циновки для пола.
– Твоя щедрость не рассчитана на наши руки и спины, – сказал Шелтон. – Нам не донести все это.
– Нести не надо, – откликнулся вождь и велел пригнать лам. Когда их нагрузили корзинами, горшками и мешками и индейцы-погонщики взялись за ремни поводьев, Кондор бросил взгляд на солнце, низко висевшее над горизонтом, и прошептал в ухо Шелтону: – Не хочешь ли заночевать в хижине моих дочерей? Ты им очень понравился.
– Как? Обеим сразу? – пробормотал ошеломленный капитан.
– Если ты не уверен в своих силах, можно оставить Кину Чьи Волосы из Облака. – Вождь усмехнулся. – В таком деле два молодых воина надежнее, чем один.
– Не думаю, что мне нужна помощь, когда девушки так юны и прекрасны, – сказал Питер. – Однако я должен смирить свои желания и отказаться от них.
– Почему? – Кондор был явно огорчен.
– Потому что мои люди скажут: наш вождь получил девушек, и мы тоже хотим. Они долго были в море и изголодались по женскому телу… Хорошо ли будет, если они примутся тащить в кусты жен, сестер и дочерей араваков?
– Будет плохо. К нам придет Канаима, дух вражды и мести. – Вождь сделал странный жест – должно быть, отвращающий беду. Потом сказал: – Ты молод, Шел-та Пришедший с Моря, но ты мудр. Пусть сегодня Акату и Асана поскучают в своей хижине. Но что ты станешь делать, если они наткнутся на тебя в лесу? Или в укромном месте в скалах?
– На помощь точно звать не буду, – ответил Шелтон и покинул селение.
Погонщики вели лам по узкой тропе, животные терпеливо тащили груз, перебирались через ручьи, расплескивая копытами воду. Мартин Кинг и четверо мореходов, отдуваясь и еле шевеля ногами после сытной трапезы, шагали налегке, только Пим нес драгоценный кувшинчик с медом. Капитан замыкал процессию. Он был бодр и доволен собой – во-первых, потому, что дружба с индейцами укрепилась, а во-вторых, он смог не поддаться искушению, хотя было оно сильным. И теперь, куда бы Питер Шелтон ни бросил взгляд, мерещились ему в лесной чаще нагие груди и темные страстные глаза юных дочерей вождя араваков.
Остров Мохас. Июнь – август 1685 года
Текли дни, проходили ночи, улетали недели, месяц сменялся месяцем. Временами на остров налетал шторм, ветер с океана гнул деревья, проливались дожди, волны с грохотом накатывали на берег. Жизнь замирала. Мореходы грелись у очагов, играли в кости, вспоминали походы в Панаму, плавания у берегов Эспаньолы, гостеприимные кабаки Тортуги и Порт-Ройяла. Только вахтенная команда на мокрой палубе брига была начеку – следили, чтобы в шторм «Амелию» не сорвало с якорей.
В другие дни погода была прохладной, но ясной, море мирно рокотало у скал, по небу плыли сизые облака, но дождем не проливались, уходили на северо-запад, чтобы напитать влагой далекие земли Китая или, может быть, Индии. В лесу щебетали птицы, скользили меж бугристых корней ящерицы, какие-то мелкие животные – возможно, мыши – возились в опавшей листве, а иногда высоко в небесах парил пернатый хищник, гриф или орел. В такие дни араваки спускали в воду большие лодки-итаубы, гребли в океан, на закат, били острогами крупную рыбу. С малых лодок, что назывались ябота, тоже рыбачили, но в прибрежных водах и проливе, отделявшем Мохас от большой земли. Пролив был шириною семнадцать миль и изобиловал рыбой, в том числе мелкими акулами. Крупные водились в океане, и эта опасная добыча считалась у араваков самой почетной. Несомненно, они были народом вод, а не гор и лесов, и обращались с веслом с ловкостью прирожденных мореплавателей.
Море кормило их с неизменной щедростью, и араваки не знали голода, хотя жителей в трех деревушках на маленьком острове насчитывалось больше тысячи. Кроме поселений на восточном и западном берегах, около питающего речку подземного ключа стояли два десятка строений, совсем не похожих на аравакские хижины. Приподнятые на сваях, с полами и стенами из вытесанных вручную досок, с каменными очагами и просторными верандами, которые зимой закрывали циновки, эти дома словно перенеслись на далекий остров из более цивилизованных и благодатных мест. В них была мебель – старая, но сделанная с большим искусством и явно не на Мохасе; были глиняная посуда с причудливой росписью и ковры из птичьих перьев; были изображения бога Солнца – небольшие золотые диски, украшенные изумрудами и рубинами. Обитатели этих домов носили белые туники, сандалии и наголовные повязки и в отличие от араваков обходились без татуировок. То был поселок изгоев – не просто сбежавших от жестокости испанцев, но тех, кто не желал примириться с их властью, помня о своем былом могуществе. Здесь жил старый Уильяк Уму, один из потомков Пиуарака.
Через пару недель Питер Шелтон знал каждый поворот тропы, ведущей к его дому. Сначала – до мелководной речушки, затем – вверх по течению до переправы из плоских камней; там – на другой берег, и дальше, через пальмовую рощицу, которую речка огибала широкой дугой, к темному глубокому водоему среди скал – со дна его били родники, единственный надежный источник пресной воды на острове. Зимой, в сезон дождей, были еще ручьи, и река поднималась на фут сравнительно с жарким периодом, но водоем был всегда одинаков: полная прохладной влаги базальтовая чаша шестнадцати ярдов в диаметре. За нею лежала вымощенная камнем квадратная площадка, и с трех ее сторон поднимались дома. Двадцать два строения, но только в девяти обитали люди.
Память Уильяка Уму была превосходной, и временами, сидя с Шелтоном на веранде, он перечислял родословные тех, кто некогда жил в селении, чей род угас или положил начало новому роду, но уже аравакскому. Первые беглецы с севера были в основном сыновьями Атауальпы от его многочисленных жен; они явились на Мохас со своими женщинами и слугами, прихватив кое-какое добро. Их потомки роднились между собой, но девушек брачного возраста не хватало; одни искали подруг инкской крови на континенте, другие, забыв о былом величии, шли к аравакам. Три из девяти семей, оставшихся в селении, происходили от Пиуарака, другие – от его сводных братьев Виракочи, Уамана и Отаномы, но все они, включая старого Уильяка Уму, уже не были чистокровными инками – аравакская кровь, хоть капля, текла в их жилах, делая скулы шире, кожу – темнее, сложение более крепким и мускулистым. Что, однако, не мешало этим людям чтить своих богов и хранить свои обычаи и свой язык. Многие из них отправлялись в Лиму, Гуаякиль и другие города испанцев, втайне жили среди них, и причин к тому было множество: лучше узнать врага, поклониться могилам предков, вознести молитвы в святых местах, отыскать родичей или найти супругу. Но с каждым годом в колонию на Мохасе приплывало все меньше и меньше людей с материка – за полтора столетия инки растворились среди племен, некогда покоренных ими, а девушки самых знатных семейств стали женами и наложницами испанцев.
Об этом рассказывал Уильяк Уму долгими зимними вечерами. Еще он говорил об араваках, о том, что этот народ включает много разных племен, обитающих большей частью на северо-востоке, у большой реки, о которой в стране инков только слышали, но не видел ни единый человек – Шелтон решил, что это Ориноко. Араваки жили там еще до появления испанцев, строили лодки, ловили рыбу, возделывали поля в джунглях и сражались с дикарями карибами. Но была у этого народа и южная ветвь, чьи земли входили в империю инков, а воины считались одними из лучших в инкских армиях. Кондор и его соплеменники принадлежали к этим южным аравакам, к тем, кто покинул большую землю ради островов в океане. Берег материка, стиснутый горами и солеными водами, не слишком гостеприимный – дожди редки, плодородных земель немного, только в долинах рек, разделенных каменистыми пустошами. Выше, в горах, жизнь тоже тяжела – лишь привычный человек способен дышать там полной грудью и трудиться на полях и в рудниках. Климат островов более мягкий и влажный, но не все они годятся людям, так как не всюду есть пресная вода; Мохас – это дар богов для араваков и тех изгнанников, которых они приютили. Но надолго ли?.. Пока испанцы их не трогают, зная воинственность араваков, но что случится в будущие годы?.. Боги инков умерли, и не приходится ждать от них защиты…
Так говорил Уильяк Уму, потомок великого инки, но чаще он расспрашивал Шелтона о вере и обычаях белых людей, об их городах и строительном искусстве, о землях, которые им подвластны, и о различиях между народами, живущими за океаном. Мир обширен, и разве вашим племенам не хватает земель и богатств на востоке? – спрашивал Уильяк Уму. Зачем вы приплыли сюда на своих огромных лодках с высокими мачтами? Почему отняли власть у инков, захватили их сокровища и земли, перебили ради золота тысячи индейцев, не отличая мужчин от женщины, воина от мирного землепашца? Испанцы, и англичане, и все другие белые поклоняются Богу, погибшему страшной смертью на кресте и потом восставшему из мертвых… Это добрый справедливый Бог, как утверждают испанские священники, и еще говорят, что принял он муки за всех людей, дабы очистить их от алчности, гордыни и жестокости и от других грехов, таких, как убийство, зависть, предательство и тяга к плотским наслаждениям. Но правда ли это?.. Ведь испанцы предают и убивают ради золота, и не только великий инка был ими убит, но и собственный их предводитель[31], тот, кто захватил Атауальпу. Почему же Бог терпит их бесчинства? Может, не бог это вовсе, а злобный демон, коего тешат убийства и страдания?.. Демон, которому приносят золото, окропленное кровью индейцев…
Питер не отличался религиозностью, но бывало, что после таких бесед он молил Господа укрепить его душу и просветлить разум. Ибо сказанное стариком было правдой – Бог не вмешивался в земные дела, не карал жестоких и не наказывал алчных – к примеру, лондонских банкиров, желавших разорить компанию «Шелтон и Кромби». Возможно, на том свете они будут гореть в аду, но на этом деньги, власть и сила были в их руках. Идея о посмертном воздаянии не слишком утешала капитана; он, конечно, являлся добрым христианином, но к тому же прагматиком. Символ его веры был прост: если не станешь трудиться и не поможешь себе сам, Господь не явит тебе милости.
Трудиться приходилось ежедневно, так как люди нуждались в его постоянных заботах. Жизнь текла по корабельным порядкам: дюжина часовых всегда находилась при оружии, еще пятеро несли вахту на корабле, и за охрану лагеря отвечали Батлер, Кинг и Белл, каждый в свой черед. Остальные занимались сбором хвороста, подносили воду из ближнего ручья, помогали коку, чистили котлы, укрепляли хижины или копали канавки для стока вод на случай ливней. У ручья стояли стражи из самых надежных людей, ибо заходить дальше в лес и беспокоить индейцев строго возбранялось; к ним наведывались раз в неделю, меняя товары из трюма «Амелии» на свиней, маниоку и рыбу. В эти походы Шелтон отправлялся сам, не забывая прихватить подарки для вождя, его семейства и старейшин племени. Очень пригодились испанские мушкеты, захваченные на корабле покойного Сабато; Шелтон обменял десяток, потом еще столько же на свиней, но пороха дал немного, пообещав, что, отплывая с острова, выделит Кондору три бочонка и мешки с пулями. Кроме полученного от индейцев, мореходы пополняли рацион охотой на птиц, а в ясные дни рыбачили в бухте. Питер старался занимать людей работой, памятуя, что праздность ведет к скуке, а скука – к недовольству и мятежу. Пока все было спокойно; даже задира Ник Макдональд и его дружки не давали повода к тревоге. Возможно, боялись расстаться с печенью у пыточного столба араваков.
Только хирургу Хадсону разрешалось ходить в любое время в индейские деревни на западном и восточном берегах. Стив Хадсон был человеком особенным, жадным до всего нового: новых пейзажей, новых животных, растений и птиц и, разумеется, до новых, еще невиданных людей, их быта и жилищ, ремесел, обычаев, еды и питья и способов, какими они добывали то и другое. Глядя на его зарисовки, индейцы решили, что он колдун, и укрепились в этом мнении, узнав, что он целитель. Кому-то он вправил вывихнутую лодыжку, кому-то залечил рану, кого-то избавил от лихорадки, в какой-то семье принял тяжелые роды, и теперь его слава была не меньшей, чем у вождя Шел-та, Пришедшего с Моря. Возможно, и большей – индейцы не раз просили Хадсона призвать добрых духов перед рыбной ловлей и сплясать магический танец. Правда, были трудности в общении – Хадсон плохо знал испанский. Но вскоре он выпросил себе в помощники Костакиса, а тот, не прошло и двух недель, заговорил на аравакском.
Теперь, с разрешения капитана, они бродили по острову и трем индейским деревушкам, и всюду были желанными гостями: хирург рисовал и лечил, грек расспрашивал стариков о былом величии их племени. Однажды он сказал Шелтону, что под рукой Кондора лишь малая часть араваков; тысячи пали в битвах с испанцами и двух восстаниях, которое поднял некогда великий вождь по имени Манко. После разгрома этих мятежей многие бежали в лес, что лежит на востоке за снежными пиками, и лес этот так велик, что тянется до атлантического побережья, и есть в нем большие реки, несущие воды в самую огромную из них, а та уже впадает в океан. Ориноко?.. – спросил Шелтон. Нет, поколебавшись, ответил Костакис. По словам араваков, эта река – мать всех рек, и так велика, что с одного ее берега не видно другого. Она течет в джунглях, полных ягуаров, ядовитых змей, водяных чудовищ, и на ее берегах живут люди тысячи племен. К этой реке ушли араваки, но, возможно, все они погибли, ибо там, кроме диких людей и чудовищ, обитают страшные лесные духи.
Шелтон решил, что это сказки. Правда, когда плыли на юг вдоль берегов материка, вблизи экватора в океан словно вливался мощный поток, отбросивший флотилию к востоку; воды там были желтыми, мутными и не очень солеными, так что какая-то река, пусть не столь огромная, в тех краях имела место. Так ли, иначе, но капитан, выслушав рассказ Костакиса, вскоре о нем позабыл; из всех рек, что текли в горах и лесах, его интересовала лишь одна, чье название было точно рев трубы и удар колокола. Урру-бамб! Урубамба, таинственная Урубамба… Должно быть, сотню раз он собирался спросить Уильяка Уму об этой реке, о подвесных мостах, перевале с грозным стражем и водопаде, скрывающем сокровище, но что-то останавливало Питера. Предчувствие неудачи?.. Страх, что старец, хоть был он потомком Пиуарака, не знает ничего о тайне инков?.. Или знает, но не захочет сказать?.. Лишь посмотрит на него с презрением и гневом, снова убедившись, что у белых людей, испанцев ли, англичан, бог и правда один, и имя ему – золотой телец!
Прежде всё казалось просто: доплыть до Мохаса, найти потомка Пиуарака и спросить… Скажет – ладно, а нет, поищем сокровища без него… Вот и нашел он этого потомка, видится с ним едва ли не каждый день, слушает его истории, рассказывает свои… Может встать прямо сейчас и отправиться к нему, ибо путь недолог: до речки, потом вверх по течению к переправе из плоских камней, и дальше, через пальмовую рощу, до водоема у скал и селения изгнанников… Миля, не больше! Подойти к Уильяку Уму и спросить… Но как?..
И мнилось Питеру, что как ни спроси, будет это предательством. Будет так, словно он втирался в доверие к старику, чтобы выведать секрет, слушал его истории, рассказывал свои, но делал это с тайным умыслом, ради золота. Точно как те испанцы, что полтора столетия назад обещали Атауальпе жизнь, а потом обманули его, ограбили и убили.
Он думал об этом, чувствуя себя Иудой, который вскоре продаст Христа за тридцать сребреников.
А время не стояло на месте, дни бежали, на смену июню пришел июль, затем последний зимний месяц в южном полушарии – август. Бури стихли, с неба уже не лило, словно из перевернутой бочки, и Шелтон велел приступить к кренгованию. Корабль разгрузили, подогнали в прилив к берегу, а когда морские воды отступили, бриг наклонился и лег бортом на вкопанные заранее бревна. Команда, вооружившись скребками, принялась удалять водоросли и ракушки, облепившие дно «Амелии», а Батлер, Белл и Палмерс Джонс осматривали корпус – не загнили ли доски, не разошлись ли где-то швы и нет ли других повреждений. Затем плотник развел костер, расплавил в котле смолу и, призвав на помощь пару расторопных мореходов, начал конопатить днище.
Корабль на суше – необычное зрелище, и Уильяк Уму пропустить его не мог. Он нечасто бывал в лагере и всегда с почетной стражей из трех-четырех воинов. Видимо, араваки считали, что потомок столь знатного рода должен выглядеть достойно перед белыми людьми, и ему, как и вождю, необходима свита. Может быть, этим воинам полагалось переносить старика через речку или поддерживать на лесной тропе, но Питер в этом сомневался – невзирая на годы, Уильяк Уму был бодр, энергичен и во всех домашних делах обходился без посторонней помощи. Так ли, иначе, но сейчас он пришел один, встал в дюжине ярдов от трудившейся в поте лица команды и долго смотрел, как чистят и конопатят корабль. Потом произнес:
– Искусная работа! Мои предки так не умели.
– Инки не плавали в океане? – спросил Шелтон.
– Плавали, но не на таких огромных лодках, как твоя, а на плотах из бальсы. Возили вдоль побережья скот, зерно и другие товары, чтобы в любой части страны было все нужное и никто не голодал. А однажды…
Уильяк Уму замолк, с интересом глядя, как корабельный плотник осторожно черпает из котла расплавленную смолу.
– Однажды?.. – переспросил Питер.
– Много, много лет назад, в правление великого инки Пачакути, его сын Тупак Юпанки отправился в море на заход солнца. Он плыл с большим флотом – десятки плотов, двадцать тысяч мужчин, опытные мореходы, отважные воины… Их не было целый год, и не все из вышедших в плавание вернулись. Тупак Юпанки рассказал, что они побывали на множестве островов, больших и малых, и одни были пусты, а на других жили темнокожие дикие люди, не всегда мирные, и потому приходилось с ними сражаться. Великий подвиг совершил Тупак Юпанки! За это инка Пачакути назвал его своим преемником.
Шелтон недоверчиво покачал головой:
– Ты хочешь сказать, что многие тысячи людей взошли на плоты и отправились в бурный океан, к таким далеким островам, что мой корабль плыл бы к ним два или три месяца? Но это невозможно! Плот не парусное судно, и первая же буря…
Старик усмехнулся:
– Не суди с поспешностью, Шел-та, Пришедший с Моря. Те плоты были огромны, длиннее и шире твоего корабля, и двигались силой ветра, с помощью мачт и парусов, хотя мачты не походили на эти. – Он вытянул руку к «Амелии». – Корабли белых людей твердые и пустые, словно ореховая скорлупа, и в бурю волны переворачивают их или разбивают. Плот из бальсы гибок, он поднимается и опускается вместе с волнами, а когда перетрутся веревки, соединяющие бревна, их можно заменить. Правда, есть другая опасность… Бальса – очень легкое дерево, но в долгом плавании бревна впитывают воду и тяжелеют. Плот становится неповоротливым.
Питер слушал, не веря своим ушам. В той стране, которую уничтожили испанцы, в сказочной державе, полной сокровищ и тайн, свершались океанские плавания! На долю секунды в его воображении возникла бесконечная череда плотов из гигантских бревен; один за другим они плавно всходили на крутую волну, вздымали к небесам мачты с парусами, ткань которых в ярких солнечных лучах казалась то алой, то розовой… Огромные плоты, связанные прочными канатами, и на каждом – целый поселок, сотни и сотни людей, больше, чем на самом крупном галионе…
Мираж промелькнул и растаял. Все же, подумалось Шелтону, мореплавание не такое простое занятие, и с помощью одних мачт и парусов океан не одолеешь. Кивнув в сторону брига, уже начавшего приподниматься на волнах прилива, он сказал:
– Конечно, и мой корабль двигается силой ветра, но плывет туда, куда я захочу. Я могу повернуть его в нужную сторону – для этого есть руль и особые снасти. Я могу увеличить или уменьшить скорость, подняв или спустив паруса. И с помощью карт, компаса и астролябия я знаю, где нахожусь, где земли, окружающие море, и каково расстояние до них. Люди Тупака Юпанки тоже умели это делать?
– Наверное. – Старик пожал плечами. – Но я не мореход и не могу объяснить, как поворачивали они плоты и управлялись с парусами. Думаю, Шел-та, теперь никто не ответит на твой вопрос. Больше нет огромных плотов, и искусство плавания на них – тайна. Потерянное знание.
– Одна из многих тайн инков? – спросил Шелтон. Сердце его дрогнуло.
– Одна из многих тайн, – повторил Уильяк Уму.
– Очевидно, есть и другие? Те, что известны тебе?
– Есть, Шел-та, но не будем о них говорить. – Бросив взгляд на корабль, старик произнес: – Слышал я, что у испанских галионов есть названия. У твоего судна тоже?
– Да, «Амелия».
– Это имя святой, которой вы поклоняетесь?
Шелтон покачал головой.
– Амелия была моей матерью.
– Была?
– Скоро уже двадцать лет, как ее нет с нами. Она не святая, но я знаю – она в раю и сидит у престола Божьего. – Питер перекрестился. – Она умерла, дав жизнь моей сестре, и в ее память назвали один из наших кораблей. Я был на нем капитаном… А этот бриг – новый, и тоже «Амелия».
– Достойно дать такому прекрасному судну имя матери, – промолвил Уильяк Уму после недолгих раздумий. – Но ты сказал – один из наших кораблей… Значит, у тебя их много?
– Не у меня, у моего отца. Он владеет торговыми судами, которые перевозят за океан ром, табак, сахар, ценное дерево и другие грузы. Он занимается этим много лет – покупает и старается продать с выгодой.
– Должно быть, твой отец – человек богатый и уважаемый. Да будет бог Солнце благосклонен к нему! – Старик поднял руки к заходящему светилу. – Но скажи, Шел-та, Пришедший с Моря, что делает сын такого почтенного торговца в наших краях? Ты объявил себя врагом испанцев… Хочешь воевать с ними? Хочешь топить их корабли? Хочешь отнять у них золото и серебро?
– Если придется, не откажусь, – ответил Шелтон. Душу его терзали сомнения – спросить?.. не спросить?.. Он открыл было рот, но Уильяк Уму опередил его и, кивнув на корабль, произнес:
– Это судно – не торговое, это боевой корабль. Прощай, Шел-та, Пришедший с Моря. Я должен поразмыслить над тем, что ты рассказал.
Старик повернулся и зашагал к лесу.
Следующий день, выпавший на конец августа, был воскресным, и капитан решил отслужить благодарственный молебен и дать команде отдых. Зимовка завершилась без конфликтов с индейцами, люди были здоровы, корабль – в порядке; скоро, скоро «Амелия» распустит паруса, покинет Мохас и отправится на север, к берегам Перу. А там – в горы, к реке Урубамбе и перевалу с каменным воином-стражем… «Будет ли у него проводник?.. – думал Шелтон. – Или придется идти, полагаясь лишь на записки прадеда?..»
Службу провел Дерек Батлер, который лучше других разбирался, как и за что благодарить Господа. Закололи двух свиней, Мур приготовил праздничный обед, команде выдали испанского вина и рома; хмельное, как обычно, развязало языки, начались похвальба и пьяные песни. Кто плясал, едва переставляя неверные ноги, кто мерялся силой, бросая камни и перетягивая канат, кто не мог оторваться от вертела с жарким или от кружки горячительного. Вахтенные, которым рома досталось лишь губы омочить, смотрели с завистью на подгулявших приятелей, освежались кислым вином, но службу несли исправно: четверо – у частокола, двое – на пляже у шлюпок. Том Белл, хоть прикладывался со всеми наравне, каждый час обходил лагерь, проверяя посты; впрочем, он принадлежал к тем счастливцам, кого даже ром, поднесенный дьяволом, с ног не свалит.
К ночи веселье утихло, сменившись раскатистым храпом, треском поленьев в догоравших кострах и мерным негромким рокотом волн. Капитан, сбросив камзол, сидел в своей хижине, вслушивался в перекличку часовых, смотрел, как тает воск в свечах. Он выпил совсем немного; эта привычка проистекала из заповеди Питера Шелтона-старшего, гласившей, что капитан всегда должен быть трезв – особенно когда другие пьяны. Он вспоминал вчерашний разговор со старым инкой, размышляя о причинах нерешительности, столь не свойственной ему. Чем-то старик походил на деда, под твердой рукой которого вырос Питер, и эта мысль не давала ему покоя. Уильяк Уму и Шелтон-старший были такими разными! Жизнь инки проходила в изгнании на краю света, хотя он, возможно, посещал Лиму и другие города – ведь испанский он знал превосходно! Но в любом случае он провел на Мохасе долгие годы, и его существование было таким же тихим, таким же лишенным ярких событий, как бытие затворника-монаха.
Офицер королевского флота Питер Шелтон жил будто в ином измерении, столь не похожем на Мохас, что казалось: общее между этими мирами лишь твердь земная да окружающий ее морской простор. Возможно, еще солнце, луна и звезды – впрочем, звездное небо на Мохасе очень отличалось от того, что украшает ночи Англии, Франции, Испании и прочих стран Европы. Шелтон-старший служил королеве Елизавете, а затем королю Якову[32], вышел в отставку лет в сорок, лишившись руки в сражении с французами, и переселился в колонии, в Порт-Ройял на Ямайке. Он прибыл туда с небольшим капиталом и патентом капера, то есть королевского пирата, купил подходящее судно, набрал команду головорезов и грабил испанцев на суше и на море с большим успехом. Со временем он разбогател и сделался уважаемым членом Берегового братства, получив прозвище Однорукий Пит. В 1625 году, во время налета на Картахену, Шелтон похитил девушку-испанку Исабель Сольяно, женился на ней, не спрашивая согласия невесты, и вскоре стал счастливым отцом. Хоть Исабель пошла за него не по собственной воле, брак оказался удачным; жили они в любви и достатке, в поместье, которое Шелтон назвал Картахеной, и случившиеся в Англии бурные события их не коснулись[33]. Должно быть, Шелтон-старший родился под счастливой звездой, ибо судьба одарила его богатством, женой-красавицей, сыном, а со временем и внуками. Во всем была ему удача, кроме одного: хотел он добраться до Перу и сокровищ инков, но эта мечта не исполнилась.
«Уильяк Уму и дед такие разные… – думал Питер. – В чем же их сходство?.. В том, что оба стары?.. Но и в этом они отличались: дед умер в восемьдесят два, а Уильяк Уму было меньше семидесяти. И он совсем не походил на дряхлого старца».
На миг лицо Шелтона-старшего явилось Питеру: короткие седые волосы, опаленная солнцем и ветрами кожа, набрякшие веки, борода… Он словно всматривался в свое отражение, в то, каким он будет через сорок или пятьдесят лет. Конечно, если не упокоится до срока на дне морском или не рухнет на палубу брига с пробитой свинцом головой… Но глаза старика были спокойны, будто дед намекал Питеру: с тобой, малыш, этого не случится.
Черты старика дрогнули и расплылись, превратившись в лицо Уильяка Уму, и Питер тихо рассмеялся. Он понял, понял!.. Не было в них иного сходства, кроме таившегося в глубине его души, в собственных его чувствах и памяти! Старый Шелтон ценил удачливость и храбрость, и мальчишкой Питер старался доказать, что он удачлив и отважен. Высшей наградой за детские подвиги была усмешка старика или одобрительный кивок, и больше всего юный Шелтон страшился не кары, не розги, не темного чулана, а презрения деда. Так и с Уильяком Уму… Он не хотел предстать в его глазах стяжателем и обманщиком, бесчестным, жадным до золота ловкачом. Таким же, как испанцы, сгубившие Атауальпу.
Сходство было только в этом. Как в детстве, он боялся потерять лицо.
Чья-то рука откинула циновку, прикрывавшую вход.
– Не помешаем, сэр капитан? – раздался знакомый голос.
Поморщившись, Питер промолвил:
– Входи, Руперт. Кто там с тобой?
– Еще один член семейства, будущий наш братец.
Кузен шагнул в хижину, за ним – Мартин Кинг. Кромби был только чуть навеселе – ром, по его мнению, не являлся напитком, подобающим джентльмену. Мартин выглядел совершенно трезвым, он вообще не любил спиртного. Шелтону показалось, что второй помощник как будто смущен или чувствует себя неуверенно.
Оба сели к столу. Пламя свечей озаряло их лица неверными отблесками.
– Бриг на плаву, – произнес Руперт. – Я бы сказал, что кроме погоды и одного маленького дельца, ничто не держит нас на этом забытом богом острове.
– С погодой мне ясно. – Шелтон кивнул. – А о каком дельце ты говоришь?
Кромби неторопливо расправил кружева на вороте рубашки.
– О семейном, разумеется, о том, ради чего затеян наш поход. Старый пень, которому ты так благоволишь… Он в самом деле потомок этого Пи… Пию…
– Пиуарака, – мрачно поправил Питер, уже догадавшись, о чем пойдет речь. – Уильяк Уму его внук по прямой линии.
– Выходит, должен знать дорогу к этой реке с варварским названием, которое я не в силах запомнить. Ты спрашивал его?
– Не твое проклятое дело! – буркнул капитан с непривычной резкостью. – Что бы я ни спросил и что бы он ни сказал, это останется здесь!
Он хлопнул себя по лбу. Временами кузен раздражал его больше, чем Ник Макдональд и все задиристые ирландцы, сколько их есть на белом свете.
– Я же не выспрашиваю у тебя подробности, – заметил Руперт. – Я всего лишь хочу убедиться, что нужные сведения получены. Или не получены, но индеец согласен плыть с нами в качестве проводника. Ты говорил с ним об этом?
Питер молчал, сознавая, что на сей раз кузен прав. У них были общие интересы; крах компании означал, что они, и их отцы, и Мартин с Лиз – все останутся нищими. Такая перспектива не радовала.
– Значит, не говорил, – со вздохом произнес Кромби. – Могу я узнать причину, сэр капитан?
– Я и впрямь капитан. – Питер скрестил руки на груди и уставился на братца Руперта холодным взглядом. – Это означает, что здесь я задаю вопросы и выслушиваю ответы. Только я. Капитан никому не дает отчета.
– Но я не оспариваю твою власть. Речь идет совсем о другом, о семейном деле. Как принято среди джентльменов в Лондоне, семейные дела превыше всего. – Кузен ухмыльнулся. – Разумеется, кроме верности королю, но его величество очень далеко от нас.
Мартин, понурив голову, глядел в пол. Было заметно, что этот разговор ему неприятен. Шелтон догадался, что братец Руперт притащил Кинга едва ли ни силой, рассчитывая на его поддержку. Как-никак, у второго помощника тоже был интерес в семейном бизнесе.
– Не хочешь мне отвечать, так и не нужно, – не без ехидства промолвил Кромби. – Но позволено ли мне сделать предложение? Сэр капитан не возражает?
– Слушаю, – проронил Шелтон, стараясь не выказать гнева.
– Я заметил, что этот индейский старичок весьма любопытен. Отчего бы тебе не показать ему «Амелию»? Держу пари, он никогда не бывал на корабле и будет рад осмотреть судно и выпить с тобою вина в капитанской каюте. Предположим, это совпадет с нашим отплытием… – Изящным движением Кромби взбил локоны у висков. – Как тебе мой план?
Питер помолчал с минуту, сдерживая ярость.
– Ты предлагаешь, чтобы я заманил Уильяка Уму на корабль, напоил его и увез насильно? А что потом? Подвесим его над жаровней или будем рвать ногти, чтобы разговорился?
– Ну, это совсем не обязательно! – Руперт скривил рот. – Хотя, если старец проявит упорство, кто-нибудь из наших молодцов, Кейн или Престон к примеру, может показать, чему обучился на каторге.
– А сам заняться не хочешь? Кости ломать, ножом резать, жечь огнем? Не хочешь попробовать? – прорычал Шелтон и грохнул кулаком по столу. – Я этого не сделаю! Никогда! Разговор закончен, братец!
– Закончен? О нет! Мы еще не знаем, что думает наш почти родственник! – произнес Руперт с явной насмешкой и повернулся к Мартину. – Если наши семьи разорятся, готов ли ты взять бесприданницу? Твой отец небогат, и все ваше имущество – старый дом в Порт-Ройяле и дряхлая прислуга-негритянка… На что ты будешь жить?
Мартин пошевелился.
– Я женюсь на Лиз с приданым или без него, – произнес он, и его голос звучал глухо. – Пусть у нас не будет денег, зато я имею голову на плечах и знаю морское ремесло. Как-нибудь проживем! Проживем, не роняя чести, не свершая подлости!
Наступила тишина. Одна из свечей в подсвечнике догорела и погасла, оставив лужицу растопленного воска. В наступившем полумраке Шелтон видел лишь блеск глаз Мартина. Лицо Кромби скрывала тьма.
– Что ж, – молвил кузен, нарушив молчание, – я понял вас – тебя, капитан, и тебя, помощник. Но все же позволь, Питер, задать тебе вопрос: с чего ты так носишься с этим индейцем?
– Он мой друг, – сказал Шелтон. – Друзей не предают, не неволят.
– Друг! – фыркнул Кромби. – Старый грязный индеец – друг! И ради него ты ставишь на карту благополучие наших семей! Ты с ума сошел, мой милый!
Он поднялся и вышел вон. Вторая свеча угасла, и хижину окутал мрак.
– Прости, что я пришел с ним, – раздался голос Мартина. – Он был очень настойчив.
– Принимаю твои извинения. Но запомни, Мартин, капитан не подчиняется чужой воле. Капитан ведет, но его не ведут.
– Благодарю. Я запомню.
Кинг покинул хижину.
Питер Шелтон сидел в темноте, вспоминая – нет, не разговор с кузеном, а свои слова. Он мой друг… Впервые он думал о старом инке как о друге и впервые назвал его так. Безусловно, это что-то значило. Он будто бы взял на себя обязательства перед Уильяком Уму – быть верным тем узам, что соединили их, ибо верность – первый и непременный знак дружбы. И, думая об этом, он решил, что лучше расстаться со стариком, не бросив тень на свое имя. Пусть вспоминает о Шел-та, Пришедшем с Моря, которому не нужно было ровным счетом ничего, кроме свиней, маиса и сушеной рыбы. Может быть, еще пары занимательных историй…
Он сидел в темноте и улыбался.
Остров Мохас. Сентябрь 1685 года.
Дон Сармиенто
Утром первого дня весны, едва взошло солнце, дежуривший на вершине прибрежного утеса Дэн Баррет заорал:
– Корабль, сэр! Парус с норд-оста! Ходко идет!
Шелтон с первым помощником поднялись на скалу.
– Шлюп под прямым парусом, – сказал Дерек Батлер, разглядывая суденышко в подзорную трубу. – Кого это дьявол к нам принес? Испанца?
– Людей еще не разглядеть, – откликнулся Питер. – Подождем, когда он приблизится.
– Посудина невелика, так что на ней всего-то дюжина бездельников. Если это испанский торговец… – Глаза старого пирата хищно сверкнули.
– Могут быть наши, – заметил капитан. – Не «Москит» ли это Самуэля Лейта? Скажем, Дэвис послал его в разведку на юг, и он слегка отклонился от курса.
– Этот Лейт – хитрый хорек! Не думаю, Питер, что он поплывет туда, где нет добычи. Да и лоханка поменьше, чем у него.
Они снова принялись разглядывать кораблик.
– Определенно идет к острову, – сказал Шелтон. Затем подкрутил трубу и добавил: – Ты прав, это не Лейт. Я вижу людей на палубе, их десятка полтора. И выглядят они странно!
– Я тоже вижу. Какие-то полуголые оборванцы, – прокомментировал Батлер. – Похожи на индейцев, однако…
Он замолк, в сомнении покачивая головой. Шлюп огибал остров в трех-четырех кабельтовых от берега, явно держа курс к селению на западном берегу.
– Мне кажется, что это не индейцы, а метисы, – молвил Шелтон. – И они одеты…
– Одеты в штаны, – подхватил Батлер. – В лохмотья от штанов! Но, клянусь господом, штаны испанские!
– А что скажешь насчет сеньора, который разглядывает «Амелию» в подзорную трубу? Того, что стоит на юте рядом с рулевым?
– Это точно проклятый папист! В камзоле, сапогах и даже в шляпе! И у него борода… так, жидкая бородка… Смотрит теперь прямо на нас!
– Очевидно, купец, торгующий с араваками, – решил Питер. – Вождь и Уильяк Уму мне об этом не говорили, но индейцы, несомненно, поддерживают связь с кем-то из испанцев. Я полагаю, тайную и взаимовыгодную.
– Выходит, нам его не пощупать, – произнес Дерек Батлер с сожалением. – Или все же соберем людей и отправимся в деревушку?
Капитан не успел ответить, как Джефф Миллер, стоявший на страже у частокола, замахал тесаком с нацепленной на острие тряпицей.
– Кто-то еще к нам пожаловал, – сказал Батлер и вздохнул, провожая взглядом шлюп, почти скрывшийся за северным мысом. – Пойдем поглядим? Может, индейцам помощь нужна, и нам что-нибудь обломится?
Они торопливо спустились со скалы и прошли через лагерь к воротам в частоколе. Здесь уже стоял Мартин, обмениваясь приветствиями и вежливыми замечаниями о здоровье с Фуюди, одним из младших вождей араваков. Татуировка на груди индейца изображала черепаху, на предплечьях извивались зубастые мурены, за наголовной повязкой торчали три пера грифа. Собираясь к вождю белых людей, Фуюди принарядился – его талия была обернута желтой тканью с розовыми цветочками, вытканной в Манчестере, а на поясе висел английский нож.
Читать бесплатно другие книги:
