Объект «Зеро» Волков Сергей

19 декабря 2207 года

Вчерашний вечерне-ночной Сокол расставил все точки над ё. Был создан Комитет обороны, заново перераспределены полномочия и составлен новый план ведения боевых действий. Иеремия Борчик и его штаб признаны дезертирами, Корпус общественной безопасности объявлен преступной организацией. Главой Комитета обороны единогласно избран Прохор Лапин. По окончанию Сокола в Горную республику отправлен гонец с донесением.

Мне, как человеку опытному и вдобавок «пострадавшему от действий преступной организации КОБ», благодушный Панкратов предложил принять под свое командование вновь создающиеся войска специального назначения, но я благоразумно отказался. Во-первых, не потяну, а во-вторых, я могу принести куда больше пользы колонии на другом участке, – примерно в таком ключе я и высказался.

Участок мне тут же и нашли – теперь я ответственный за обеспечение войск вооружениями и боеприпасами. В ранге министра. Как говорится, не было печали… Радует только одно – у меня теперь будет больше возможностей для встреч с Медеей, да и с Шерхелем я смогу видеться чаще. Решительный немец с самого начала не сомневался в том, что я не шпион свободников. В сущности он и Гришка Панкратов – единственные мои друзья здесь. Есть еще Чернышов, но он далеко, и неизвестно, увидимся ли мы когда-нибудь. О Лускусе стараюсь не думать. Предатель, даже если он и спас когда-то тебе жизнь, не может быть другом…

Моему назначению очень обрадовался Цендорж, который, конечно же, остался при мне в качестве ординарца. То, что мы теперь будем регулярно посещать заводской комплекс, для хитрого монгола означало главное – свободный доступ к пышному телу шерхелевской секретарши Греты.

Утром Лапин, перенесший штаб Комитета обороны в Южную башню, провел короткий военный совет. Мы с Зигфридом ночью обсудили кое-какие проблемы и выступили с общим докладом на тему: «Научно-технический прогресс как способ переломить ход войны».

Дело в том, что Шерхель уже несколько месяцев возился с проектом создания такого вида оружия, которое бы могло бить свободников, что называется, в поле. Бронепаровики были лишь прототипом, пробой пера. По странной иронии боевое крещение они получили во время короткого боя с безопасниками, защищавшими паровой ворот у Обрыва. Собственно, именно эти относительно быстроходные экипажи, вооруженные станковыми арбалетами и защищенные лишь тонкими листами латуни, и сыграли решающую роль в разгроме дезертиров. С ходу врубившись в каре безопасников, бронепаровики пробили в их строю широкие бреши, в которые ударили бойцы Лапина.

Однако бронепаровики не годились для серьезных дел – ракеты свободников легко вывели бы их из строя, да и вооружение оставляло желать лучшего.

– Разместить же на шасси этой машины паровую пушку мы не можем ввиду чрезмерного увеличения веса, – объяснял Шерхель. – Поэтому, господа, после длительных раздумий и консультаций с ведущими нашими инженерами и конструкторами, а также с присутствующим здесь господином Елисеевым нами принято решение возродить на Медее вид вооружения, уже два столетия как отправленный на Земле в музеи. Речь, господа, идет о танках…

Подождав, пока стихнет шум, Зигфрид продолжил:

– Мы сразу отказались от гусеничного хода – изготовить траки нужной прочности сложно и затратно, а местные почвы вполне проходимы и для колесной машины. Кроме того, наш танк будет защищен толстой броней из особого сплава – там медь, олово, цинк, фосфаты… не буду утомлять вас техническими подробностями, скажу лишь, что такая броня обладает вязкостью в сочетании с упругостью и хорошо выдерживает ударное воздействие. Кумулятивных же боеприпасов, как нам известно, у свободников нет, и в ближайшее время они вряд ли появятся.

– А вооружение? – спросил Гриша Панкратов. – Паровые пушки, которые есть у нас, бьют всего на три, в лучшем случае на пять сотен шагов. Это мало, очень мало.

Шерхель улыбнулся.

– Герр Григорий, мы, конечно же, работаем над улучшением дальнобойности производимых нами орудий. А танк планируется оснастить совершенно новой моделью паровой пушки, точнее, тремя пушками. Снаряды для них имеют форму усеченного конуса, что вкупе с изменением конфигурации ствола и установкой в паровом цилиндре дополнительных манжет позволит довести дальность стрельбы до семисот метров. Испытания опытных образцов новой пушки уже ведутся.

– Ну, добро, добро, – прогудел в бороду Прохор Лапин. – Вопрос в другом: когда вы сможете дать нам танки? И второе: сколько времени тратится на изготовление одной машины?

Зиг кашлянул, пригладил волосы:

– Герр командующий! Наш первенец, наш «Малыш Вилли», уже стоит на сборочном стапеле, готовность – сорок пять процентов. Через три, максимум четыре дня мы планируем провести ходовые испытания. В дальнейшем, если у меня не будут постоянно забирать людей, мы сможем изготавливать по два танка в неделю.

– Стало быть, нам предстоит кровь из носу держать башни и Перевал как минимум месяц, – без особого энтузиазма в голосе проговорил Панкратов.

– Мы продержимся больше, главное – танки. Это же чудо-оружие, перелом в войне! Надаем свободникам по сусалам! – зашумели все. И тут в зал, где проходил военный совет, вбежал светосигнальщик:

– Господин командующий! Противник большими силами атакует Южный редут!

Лапин вскочил, уронив стул, и бросился к выходу. За ним поспешили остальные. Поднявшись на боевую площадку, висящую над бездной, мы столпились у паровой пушки. Под нами, в двухстах метрах впереди, лежал Южный редут. Его орудия уже вели огонь по свободникам, которые тремя колоннами атаковали наши укрепления. Пехота шла плотными рядами, под барабанный бой, развернув зловещие черно-белые имперские знамена. Небольшой отряд кавалерии свободников гарцевал в стороне, прикрывая неприятельские порядки от флангового удара.

– Григорий! – Лапин повернулся к Панкратову. – Всех своих людей – к воротам, немедленно. В башне оставь только боевое охранение и сигнальщиков. Шерхель! Всех свободных рабочих вооружить – и тоже к воротам. И броневики свои гони туда же. Командирам батальонов – выводите людей. Сроку всем – полчаса. Я сам поведу войска.

Грохоча доспехами, участники совета бросились исполнять приказания командующего. Со всех сторон слышалось:

– Вылазка, вылазка! Разобьем пехоту, а конницу потом подавим танками!

Я подошел к Лапину, заправляющему окладистую бороду в вырез панциря.

– Прохор, дай мне батальон! Любой, вон работяг Зигфрида, например.

Он посмотрел на меня из-под кустистых бровей, молча покачал головой – нет, мол.

– Ну, тогда роту! Взвод!

– Клим, друг любезный, – Лапин нахмурился. – Случай, сам видишь, из ряда вон. Если мы прижмем свободников к валам, то разотрем в пыль. А если нет? Если у них какая гадость за пазухой? Поэтому ты и Шерхель – останетесь. Кто-то должен, если мы вдруг… Понял?

И поискав глазами своего порученца, крикнул:

– Подготовь приказ: на время моего отсутствия исполняющим обязанности командующего назначаю Елисеева!

Мне оставалось лишь сказать уставное «Есть!». Прохор и его штабисты ушли. Я поплелся следом. На душе скребли кошки.

Внизу, у подножия башни, строились войска. От заводских ворот бегом неслись арбайтеры, на ходу натягивая кирасы и шлемы. Впереди них пыхтели бронепаровики. Вдалеке, у Северной башни, виднелись люди Панкратова, выступающие к воротам.

Разыскав по лиловому знамени батальон «Горгона», я вклинился в строй, крича:

– Медея! Медея!

– Я здесь.

Она стояла передо мной, в своем нелепом шлеме, великоватом панцире, на поясе звенч, в руках алебарда. Мы коротко поговорили, и тут заревели трубы, и все двинулись к воротам, возле которых суетились оборонцы, разбирающие медные блоки, чтобы открыть проходы для войск.

21 декабря 2207 года

Прохор рассчитал все правильно. Он не учел только две вещи: скорости бега прыгунов и хитрости вражеских военачальников…

Я стою у бойницы на шестом ярусе Южной башни. Все нижние ярусы по моему приказу замурованы так, как мы замуровали несколько дней назад галереи Северной башни. Час назад я объявил тотальную мобилизацию и приказал спешно эвакуировать всех, не способных держать оружие, за горы. Это, во-первых, означало, что все население колонии за исключением маленьких детей, немощных стариков, беременных женщин, больных и раненых, теперь считается военнослужащими. А во-вторых, то, что с самого утра на дороге, ведущей к Двум Братьям, стоит плач и стон. Я понимаю, что отрывать людей от их домов, от уже ставшей привычной жизни в колонии жестоко, но война перешла в ту стадию, когда жестокость становится необходимой.

Мне запомнилось, как Шерхель, попрощавшись с Франческой, усадил ее на двуколку, запряженную парой прыгунов. Там уже сидели заплаканные женщины и испуганные дети.

– Все как всегда, – спокойно сказал Зигфрид, глядя на череду повозок, медленно ползущих по дороге к горам. – Ты знаешь, я как будто это уже где-то видел. Нет, даже не видел, а переживал – там, на Земле, давно-давно. Мужчины берут оружие и идут на последний рубеж, а женщины, старики и дети уходят, чтобы, возможно, никогда уже не вернуться к родным очагам. Представляешь – мой второй сын родится без меня, в антисанитарных условиях… Ужас.

Я, чтобы хоть что-то сказать, буркнул:

– Почему ты думаешь, что сын?

– Потому что война, – ответил Зигфрид и, сгорбившись, пошел к распахнутым воротам завода.

Шерхелю я оставил только тех, кто был занят на танковом производстве. Он не протестовал. После вчерашних событий у нас на счету каждый человек – в буквальном смысле каждый.

Можно было бы надеяться на помощь Горной республики, но сегодня утром прибыл наш гонец, отправленный к Акке несколько дней назад, сразу после бегства Борчика и безопасников. Гонец принес послание, в котором говорилось, что все вооруженные подразделения колонии под командованием членов Сокола покинули республику. Акка планировала выйти на равнины западнее тех мест, где упал Второй малый модуль, чтобы ударить по свободникам с тыла. «В настоящее время в Горной республике осталось лишь мирное население колонии, и мы надеемся, что в случае прорыва обороны вы выполните свой долг и взорвете проход, перекрыв врагу дорогу сюда». Внизу стояла подпись: «Премьер-министр правительства Горной республики Мерлина Мак-Даун (Омикрон)».

Я вспомнил хрупкую девушку с холодными, как сталь, глазами, командира боевого крыла фрименов там, на далекой Земле. Старику Мак-Дауну она приходилась внучкой и имела репутацию настоящей волчицы.

Помощи нам теперь ждать неоткуда. Грот у Двух Братьев можно будет рвать, как только последний обоз с ранеными и детьми уйдет в подгорный проход.

Вчера, когда наши войска выступили за Перевал и ударили во фланг вражеской пехоте, вцепившейся в Южный редут, мне показалось, что наконец-то удача улыбнулась нам. Бронепаровики протаранили ряды вражеской пехоты и встали, щедро сея арбалетные болты из своих стационаров. Бойцы Гриши Панкратова, выстроившись в некое подобие греческой фаланги, накоротке смяли свободников, а Прохор Лапин со своими латниками и арбайтерами Шерхеля зашли с тыла, прижав неприятеля к валам редута.

– Сейчас раздавим! – жутко скалясь, бормотал Зигфрид, стоя вместе со мной на вершине Южной башни. Я согласно кивал – свободников было больше, но из-за маневра Лапина они оказались в полукольце, где сражаться могли только первые ряды воинов. Паровые орудия Южного редута били в самую гущу врага, и желтоватый дым от взрывов временами полностью покрывал поле битвы.

Наверное, поэтому мы и проглядели, как и когда за спинами сражающихся возникли всадники, гнавшие своих прыгунов сумасшедшим галопом. Их было много, очень много – видимо, к свободникам подошло подкрепление. Цендорж вскрикнул и выругался по-монгольски. Я заорал:

– Сигнальщик! Передавай: внимание, с запада опасность! С запада – опасность!!!

Поздно. Кавалерия свободников с лязгом врезалась в ряды наших воинов, заметивших противника в самый последний момент. Лапинцам пришлось несладко – они оказались словно между молотом и наковальней. Фаланга Панкратова, сбив ряды и превратившись в подобие норманнского хирда, ощетинилась копьями и алебардами. Со стороны это было похоже на огромного бронзового ежа или дикобраза, который ворочался в гуще сражения, стараясь пробиться на выручку лапинцам. Бронепаровики попытались вырваться из людского месива, но вскоре встали, забуксовав в кучах трупов. Экипажи покинули свои машины, взорвав котлы – султаны огня на секунду взвились над равниной, и из искореженных корпусов повалил густой дым.

Вскоре битва превратилась в какую-то масштабную свалку, куча-мала, и я не мог понять, где свои, где чужие, кто побеждает и побеждает ли кто-либо.

Вдруг боевые барабаны свободников зарокотали с такой яростной мощью, что стало ясно – они одолели. И точно: из общей массы сражающихся на юго-запад, вдоль гор, рванулись люди, много людей. Часть из них держала строй и отбивалась от наскоков кавалерии, многие же бежали просто нестройными толпами. Свободники догоняли их, завязывались короткие стычки. Если кавалеристов оказывалось больше, они рассеивали беглецов, если же свободники сталкивались с сопротивлением, они быстро отходили, чтобы спустя какое-то время вновь напасть.

И тем не менее наши войска уходили из ловушки. Правда, свободники добились своего, отрезав их от Перевала, но все равно мне очень хотелось надеяться, что люди Лапина и Панкратова сумеют оторваться и уйти туда, где они воссоединятся с основными силами колонии.

Битва между тем катилась все дальше и дальше на юго-восток. Люди, толпы людей… Отсюда, с Южной башни, они выглядели не крупнее муравьев, ползущих по дорожке в парке.

У меня сжалось сердце – там была Медея. Я силился рассмотреть лиловое знамя батальона «Горгона», но с такого расстояния ничего увидеть было нельзя. В какой-то момент я едва не расплакался от злости и бессилия. Но Шерхель дернул меня за рукав и крикнул:

– Надо послать побольше людей на лимес! Свободники могут предпринять штурм ворот!

И я вдруг понял: всё. Последний приказ Лапина вступил в силу. Теперь посылать людей на смерть – это не просто мое право, но и мой долг…

22 декабря 2207 года

Провел смотр оставшихся у нас войск и ревизию боеприпасов. Положение аховое. В моем распоряжении чуть больше пяти тысяч человек – это вместе с мобилизованными подростками и женщинами. Настроение у бойцов подавленное. Утром на Северной башне и возле ворот лимеса обнаружены нацарапанные на меди символы свободников – перечеркнутые круги – и надписи «Смерть Земле!» и «Нас снова предали». Еще пятой колонны мне не хватало…

У нас одиннадцать исправных паровых пушек, по две на боевых площадках башен, три в Южном редуте и четыре в резерве. В сборочном цеху арбайтеры Шерхеля спешно, в три смены, доделывают танк.

Свободники после боя у Южного редута потеряли едва ли не половину своей пехоты и отошли в лагерь. Если бы они знали, сколько нас, защитников Перевала, то, наверное, ринулись бы на штурм.

Судя по всему, войскам под командованием Прохора Лапина удалось уйти – вся кавалерия неприятеля вернулась сюда, на равнину. О потерях боюсь и думать. Несколько группок свободников второй день собирают тела погибших, и своих, и наших. С убитых сдирают доспехи и кидают трупы на телеги. Бойцы на стене матерятся, но поделать мы ничего не можем – нас слишком мало, чтобы рисковать.

Враг явно выжидает – но чего? Зигфрид думает, что подхода обозов с ракетами и осадными машинами. Если он прав, то скоро все закончится – нам не выстоять.

Все никак не выберу время, чтобы побеседовать с захваченным Кирпичниковым. Его и еще около сотни пленных держат в бывшей казарме безопасников, расположенной возле Дома Совета. Странно. Еще несколько дней назад, когда я был простым командиром взвода, мне казалось, что «объект зеро» и таинственный Меченый – это очень важно, а сегодня, когда на меня легла ответственность за судьбы тысяч людей, все отошло на второй план и даже стало забываться…

Очень ветрено. Это вселяет некоторую надежду. Так и не понятый никем механизм смены погоды на этой планете может оказать нам услугу – если повезет.

Черви. Нам остается надеяться только на то, что зарядят дожди, и хрустальные черви выйдут на равнину из своих долинных убежищ. Конечно, они не погубят войско свободников, но я уверен, что огромные массы этих студенистых созданий серьезно расстроят все планы врага.

23 декабря 2207 года

Ветер не стихает. Он дует с севера, со стороны океана, и многие считают, что дня через два-три начнутся дожди. Пока же на небе ни облачка.

Свободники нас не беспокоят, но три их довольно крупных отряда расположились в километре от Перевала, перекрыв все подходы к неприятельскому лагерю. Посланные разведчики во главе с Цендоржем так и не смогли узнать, что готовит нам враг.

В полдень на площадке возле ворот я собрал военный совет, пригласив всех, в том числе и командиров вновь созданных подразделений. Вопросов на повестке дня стояло два, стратегический и тактический, или, говоря человеческим языком, «Имеет ли смысл сражаться?» и «Как мы будем обороняться?».

Понятно, что, не ответив на первый, не имело смысла обсуждать и второй. Я предложил проголосовать. Шерхель распорядился раздать всем полоски бумаги и сам же подсчитал результаты. Из почти двух сотен командиров всех уровней сто двадцать один человек высказался за вооруженную борьбу, семьдесят шесть предлагали сдаться на милость свободников, незначительное количество воздержалось.

Когда Зигфрид огласил итоги голосования, поднялся шум, все начали кричать, доказывая свою правоту. И тогда поднялась высокая, дородная монголка, мать пятерых детей, которую звали Кермен. Цендорж, улыбаясь, сообщил мне, что это имя переводится как «белка», хотя командовавшая третьим батальоном Кермен больше походила на степную каменную бабу.

– Что вы орете, как на базаре! – напустилась она на остальных. – Клим-сечен, наш начальник, хотел перед битвой узнать, кто трус, а кто смелый. Он правильно сделал. Теперь мы знаем, что большинство из нас готовы сражаться. Когда в степи пожар, от огня бегут все вместе. Мы тоже будем драться все вместе, и сильные помогут слабым преодолеть страх.

– Ее муж, Дагин, дома слово поперек жене сказать боится, – шепнул мне со смехом Цендорж. Я взял великаншу Кермен на заметку – пригодится.

Старший над оборонцами лимеса, носатый и рукастый земляк Лапина Иван Родионов прогудел в бороду:

– Хорош лясы точить. Дело ясное – биться будем, а там, глядишь, и наши подойдут. Давай второй вопрос.

Новый план обороны мы с Шерхелем разработали еще ночью. Чеканную рельефную карту нашего плоскогорья и его окрестностей к воротам притащили загодя, но я ею практически не пользовался – все находилось рядом, все можно было объяснить простыми жестами рук.

– Во-первых – башни. Совершенно очевидно, что после разгрома нашей обороны перед Перевалом неприятель постарается пробиться через лимес. Башни свободников больше не интересуют – мы заложили все нижние ярусы, лишив их возможности пробиться внутрь, а поднять своих воинов до верхних площадок башен они просто не смогут.

Лимес пока не подвергался атакам, но, боюсь, он не выдержит первого же мощного удара. Стена слишком низка, и свободники сумеют взобраться на нее.

Родионов нахмурился, хотел было возразить – ему стало обидно за своих бойцов, но я поймал его взгляд и отрицательно покачал головой, – молчи, мол.

Откашлявшись, я продолжил:

– Как бы мне ни было тяжело об этом говорить, лимес мы не удержим. Но! Мы можем подготовить врагу неприятный сюрприз здесь, за воротами, и тогда победа свободников обернется их поражением – по крайней мере на время, и приведет, говоря шахматным языком, к патовой ситуации. Я понятно говорю?

– Понятно! Давай короче! Конкретнее! – послышались возгласы из задних рядов.

– Хорошо. Тогда так: на стене мы разместим небольшой отряд арбалетчиков, подготовив для него пути отхода прямо по скале к Северной башне. Главная задача этого отряда – не дать раньше времени свободникам оседлать лимес. Защиту ворот мы ослабим, с тем чтобы неприятель смог пробиться через нее и оказаться по эту сторону Перевала. Вот здесь, здесь и здесь… – я показал на карте, используя арбалетный болт вместо указки, – будут находиться минные поля. Вот тут, тут, вот тут и еще здесь мы разместим паровые пушки, предварительно пристреляв их по целям у стены и ворот. Кстати, с Южного редута пушки уже снимаются – им там нечего оборонять, и они просто могут достаться врагу. Три передвижные паровые машины, которые будут обеспечивать стрельбу наших орудий, уже готовы к сборке.

Во-вторых – на вот этом косогоре, от минных полей до укреплений школы и больницы, мы выроем траншеи и разместим в них отряды пехотинцев, вооруженных, помимо арбалетов, ручными гранатами. В капонирах вот здесь и вон там разместятся катапульты, а еще две паровые пушки мы планируем поставить вот на этом холме, они прикроют дорогу, ведущую к заводу. Кроме того, два крупных тяжеловооруженных отряда засядут за стенами школы, чтобы в случае прорыва свободников контратаковать и отбросить врага к воротам.

Ну, и наконец, танк – если, конечно, мы успеем закончить его до того, как противник начнет штурм. Предполагается, что он будет совершать рейды на пространстве между траншеями и минными полями, а в случае экстренной необходимости попросту «заткнет» собой ворота, ведя огонь прямой наводкой.

Наш главный козырь в том, что ворота достаточно узки, и сразу много свободников через них пройти не сможет. Самое узкое место в защите крепостей и прочих укреплений – это скученность защитников в момент прорыва врага. Я испытал это на своей шкуре в Северной башне. Да, мы остановили свободников в проходе, но и только. В нашем же случае мы располагаем компоненты обороны вокруг единственно возможного и хорошо известного нам места прорыва и таким образом сможем контролировать ситуацию достаточно долго. Вопросы есть?

– Нет, Клим-сечен, – рявкнула за всех Кермен и тут же спросила: – Работать придется много, да?

Скрыв улыбку, я кивнул.

– Очень много, хатун. Поэтому командиры батальонов и отдельных отрядов – ко мне на инструктаж, остальные – шагом марш к своим подразделениям.

24 декабря 2207 года

Работы по созданию нового укрепрайона идут полным ходом. Колонисты роют окопы, таскают камни и медные блоки, трубы завода дымят днем и ночью.

На рассвете прибыл гонец от Сулеймена Нахаби. Он каким-то чудом пробрался через сторожевые посты свободников. Со стены ему сбросили веревку.

Командир батальона «Наср», что в переводе с арабского означает «Победа», сообщал, что ему удалось напасть на большой обоз с боеприпасами, движущийся к Перевалу, и уничтожить свыше сотни ракет, пусковых станков и много разнообразного военного снаряжения. Затем батальон выдвинулся к побережью, но свободники силами до двух тысяч кавалерии атаковали позиции «Насра» и выбили батальон из рыбацкой деревушки Три Хвоста. Батальон понес ощутимые потери и ушел в горы.

«Насколько мне известно, – писал Нахаби, – противник в течение ближайших нескольких суток может получить достаточно сил и средств для прорыва линий нашей обороны».

В зале Дома Совета было жарко. Гонец, худой, как щепка, и черный, как ночь, эфиоп, вытянув мосластые ноги, отдыхал на складном стуле, прикрыв глаза. Его звенч, весь в зазубринах, валялся на полу.

– Как тебя зовут? – спросил я. Он с трудом разлепил веки и выпрямился.

– Тэкола, сэр.

– Ты бежал через равнину?

– Да, сэр.

– А скажи мне, Тэкола, видел ли ты хрустальных червей?

– Возле Кривого озера очень много. Все подвижны. Там стоит туман, сэр. Даже днем.

– Как думаешь – в ближайшую неделю погода изменится?

Африканцы лучше всех умеют угадывать медейскую погоду – это всем известно. И обычно они сразу говорят, что будет, а чего не случится. Но этот Тэкола неожиданно замешкался. Он закатил глаза так, что мне стало видно коричневые белки, пошлепал пыльными губами и наконец изрек:

– В долине у озера туман будет стоять до сезона дождей, сэр. Да, точно – до самых дождей.

– Хорошо. Иди отдыхай. Завтра утром пойдешь через горы на юг, к Мак-Дауну. Знаешь, где это?

– Да, сэр.

Я обернулся и крикнул в открытую дверь:

– Цэндорж! Переодеть, накормить, дать поспать. Завтра в шесть тридцать – ко мне.

Мой ординарец широко улыбнулся – не человек, а желтая монгольская луна, протянул гонцу руку:

– Пойдем, друг. Тэкола? Я слышал. Пойдем, кушать будешь, спать будешь. Девка хочешь? Девка будет. У нас девок много. Мужиков мало. Пойдем.

Они ушли. Я оперся локтями о медный стол и пробормотал в усы:

– Никакого порядка. Разнежились тут, как на курорте. Девок у нас, видишь ли, много… Вот придет Сыч – и покажет нам всем курорт…

Несмотря на то что наш с Шерхелем план обороны казался безупречным, я понимал, что мои бойцы, большинство из которых правильнее было бы назвать бойцухами, не остановят свободников. Но еще яснее я понимал, что пустить врага на плоскогорье – смерти подобно. Шерхель был абсолютно прав, когда говорил, что если враг возьмет кузни и плавильни, нам, всем нам, и тем, кто сейчас в Горной республике, и войскам, оказавшимся в тылу имперцев, конец.

Я не зря расспрашивал гонца о равнине и погоде на ближайшее время. Хрустальные черви могли неожиданно стать нашими союзниками, моим авангардом, первой линией обороны. Прыгуны свободников, едва только они завидят подвижных червей на равнине, тут же взбесятся. Противнику придется задержаться, чтобы уничтожить препятствие. И дело тут вовсе не в том, сколько человек потеряют свободники, вырубая червей. Мне важно время. День, два, три… лучше пять!

Я очень надеялся на Акку. Помощь должна прийти. Обязательно должна.

Главное, чтобы не наступила сушь. Впрочем, черви – это только затравка. Паровые пушки, минные поля и узкие ворота – вот мои козыри в этой игре. А к набору козырей есть и джокер. Большой медный джокер, над которым трудится Шерхель со своими арбайтерами.

– Герр Клим! Герр Клим! – раздалось под окном. Я высунулся и увидел приплясывающего на месте паренька. Кажется, его звали Рихардом, и он ходил у Шерхеля в подмастерьях.

– Чего тебе?

– Герр мастер зовет вас. Испытание. «Малыш Вилли» готов, герр Клим.

«На ловца и зверь!» – подумал я, убрал бумаги в сумку, набросил плащ и двинулся к приземистому зданию сборочного цеха, по пути привычно прочитав зеркальные вспышки гелиографа на дозорных башнях.

«Все спокойно», – сигналили наблюдатели.

– Все спокойно, – вслух произнес я. Спокойно. Надолго ли?

По дороге я машинально посмотрел на север, за Обрыв. Зоряная звезда слепила глаза, но у самого горизонта я разглядел темную полоску облаков – дыхание далекого океана. Эх, если бы сейчас оттуда пришел циклон! Тогда тысячи, десятки, а может, и сотни тысяч хрустальных червей вышли бы из влажных пойменных лесов в юго-западной части равнины и направились к Перевалу. Нашу стену черви не одолели бы и всей своей переливчатой и смертельно опасной массой сгрудились бы там, за лимесом. И свободникам ничего не оставалось бы делать, как бросить все свои силы на борьбу с червями.

«Слишком много «бы», – одернул я себя. – Дождей может не быть еще месяц. Лучше молись, чтобы западные ветры не принесли сухой воздух с равнин».

Ворота сборочного цеха оказались распахнутыми. В лицо мне пахнуло жаром, резкий запах купороса ударил в нос, глаза заслезились.

– О, герр командующий! – Зиг Шерхель, вытирая руки о передник из шкуры прыгуна, оскалил белые зубы и шагнул ко мне. – Сейчас будет историческое событие! Первый танк на планете. Мой маленький Вилли. Мы уже развели пары…

«Маленький» Вилли высился посреди цеха воплощением ночных кошмаров сумасшедшего милитариста. Восемь широких зубчатых колес в рост человека, выпуклый медный таран, зеленоватые листы бронзы, шляпки заклепок, смотровые щели и три восьмигранные приплюснутые башни, грозно глядящие на меня жерлами своих паровых пушек. Сразу вспомнился Великий век, парады на Красной площади, многобашенные сухопутные дредноуты большевиков «Т-28» и «Т-35». Наш Вилли выглядел не менее, а пожалуй, и более устрашающе, чем они.

– Сейчас давление достигнет рабочей величины, и мы двинемся, – объяснял Шерхель, размахивая руками. Арбайтеры, столпившиеся позади танка, возбужденно переговаривались.

Из трубы на корме «Малыша Вилли» валил густой черный дым. Во чреве машины клокотало пламя и скрежетали шестерни.

– Ходовые цилиндры мы из соображений безопасности убрали внутрь корпуса. Врагу будет трудно до них добраться, – сказал Шерхель. – Правда, внутри танка от этого очень жарко, но алягер ком алягер…

И тут же, оборвав самого себя, отрывисто пролаял:

– Айн! Цвай!

Из люков в башнях «Малыша Вилли» высунулись две совершенно одинаковые, густо измазанные копотью рожи в кожаных шлемах.

– Сейчас пойдет! – крикнул Айн.

– Клапан уже звенит! – крикнул Цвай.

И рожи канули в недра танка.

– Близнецы? – спросил я.

– Нет. Один русский, второй китаец, – перекрикивая сиплый гудок, ответил Шерхель. – Мои лучшие специалисты.

– А зачем такие прозвища?

Зигфрид Шерхель достал из кармана грязный обрывок бумаги, пробежал глазами написанное и, усмехнувшись, сказал:

– Потому что мне очень сложно выговорить «Ин-но-кен-тий Ев-гень-е-вич Жем-чуж-ни-ков» и «Жен-та-о Цю Шинг Тун».

Я рассмеялся. Струя молочно-белого пара ударила из-под днища танка. Вздохнув, «Малыш Вилли» медленно, словно нехотя, тронулся с места и с лязгом выкатился из ворот.

Рабочие и собравшаяся у цеха приличная толпа принялись вопить и швырять в небо шапки. Белобрысый мальчуган, вцепившись в подол материнской юбки, вытаращив глаза и открыв рот, глядел на ползущее по щебенке медное чудовище. Я хотел было поинтересоваться, почему малыша не эвакуировали, но его мать заметила мой взгляд и поспешно скрылась в толпе.

«Бардак, однако», – пронеслось у меня в голове.

Шерхель, довольно улыбаясь, не спеша шагал рядом со мной вслед за своим детищем, помахивая зажатыми в кулаке рукавицами.

– Скорость хода – около семи километров в час, – сообщил он, тыча пальцем вслед удаляющемуся «Малышу Вилли». – Скорострельность паровых пушек – три выстрела в минуту, а если отключить ходовые цилиндры и перенаправить весь пар для стрельбы, до двенадцати выстрелов.

Зигфрид Шерхель гордился собой. И гордость эта была вполне заслуженной. Без точных приборов, без современных станков, без компьютеров, да чего там – практически без чертежей, на глазок, он сумел создать пусть и примитивную, но вполне реальную боевую машину.

«Надо бы его как-то наградить. Ему будет приятно, а для остальных это станет стимулом», – подумал я.

– Единственное, чего я опасаюсь, – Шерхель наклонился ко мне, потому что восторженный рев толпы заглушал его слова, – так это просадки осей. Медь, герр командующий, черт ее дери. Медь, оловянная бронза, латунь. Мне бы бериллий, да побольше – я бы сделал бериллиевую бронзу. Вот это металл так металл…

Он опять перебил сам себя, указав вперед:

– Вот! Сейчас мой малыш попробует взобраться на холмик. Маршрут мы проложили заранее, там впереди будет еще канавка, уклон и кустарник.

Танк, отчаянно пыхтя паром и чадя дымом, принялся вползать на небольшой бугор.

– Думаю, в конце испытаний нужно будет провести еще и пробные стрельбы! – крикнул Шерхель.

И тут танк встал. Лязг колес и скрежет щебня под ними сменились глухими ударами. Тут же заполошно завизжал гудок, и «Малыш Вилли» скрылся в густом облаке пара. Толпа ахнула и подалась назад.

– Проклятье! – Шерхель отшвырнул рукавицы и нырнул в пар. Загремела крышка люка, и наш главный оборонщик исчез в чреве своего медно-бронзового Франкенштейна.

Прошло минут пять. Люди напряженно ждали. Танк шипел, точно тысяча рассерженных кошек, стонал и гремел внутренностями, но не двигался с места.

Наконец Шерхель выбрался наружу и уселся на передней башне. Следом вылезли Айн и Цвай. Выглядели они подавленными.

Немец сдвинув на затылок каску.

– Оси! – крикнул он. – Втулки расплющило весом. Все. Парад закончен. Он не двинется с места. Фердаммтэ шайсе!

Я молча кивнул и посмотрел в сторону Перевала. До него отсюда было метров пятьсот.

– Шайс драуф! – Злой Шерхель подошел ко мне, сплюнул под ноги. – Ну ничего. Когда свободники одолеют наш лимес и прорвутся сюда, превратившийся в медный дот «Малыш Вилли» со своими тремя паровыми пушками станет нашим медейским Сталинградом.

Невесело усмехнувшись, я покопался в памяти, вспомнил все, что знал о Сталинграде, и спросил:

– Тебе не кажется, что немцу было бы несколько странно говорить про Сталинград «наш»?

– А что? – удивился Зигфрид. – Нам в школе говорили, что немцы и русские остановили под Сталинградом большевистские орды, а потом погнали их обратно, до Берлина. Разве не так?

Тут до меня дошло, что Шерхель, конечно же, заканчивал евросоюзовскую школу, где преподавали историю, подкорректированную идеологами Коалиции. Я только махнул рукой, мол, все нормально, и пошел к воротам, туда, где возились с огнепроводными трубками саперы.

По пути мне пришло в голову, что сегодня же нужно будет начать на этом холме рытье траншей и сооружение засек против конницы. На всякий случай я завязал узелок на нагрудном шнурке и махнул угрюмо молчавшим людям, столпившимся у подножия холма:

– Расходитесь. Нужно работать.

25 декабря 2207 года

Сегодня – католическое Рождество, а там не за горами и Новый год. Ко мне приходили сирийцы-ватиканцы, просили устроить выходной в честь праздника. Скрепя сердце, отказал. Когда все работают, никто не имеет права отдыхать, пусть даже в этот день и родился их бог.

Гонца Тэколу я еще утром отправил в Горную республику с очередным донесением. Оно было коротким: «Будем держаться до подхода основных сил. В случае неудачи уничтожим завод и другие важные объекты. Елисеев».

Неожиданно мы столкнулись с серьезной проблемой – у нас не хватало взрывчатки. Фугасные мины у лимеса были уже почти все заложены, когда примчавшийся от Шерхеля вестовой, все тот же конопатый Рихард, сообщил мне, что на складе больше нет «ни кусочка», как он выразился, взрывчатки.

Чтобы возобновить ее производство, нам бы пришлось запускать химический цех, в котором уже давно демонтировали все оборудование. Посовещавшись с Зигфридом, мы решили снять часть зарядов, заложенных под заводские здания.

– Ну не обрушится до конца этот чертов ангар, и что с того! – Шерхель из-за поломки «Малыша Вилли» по-прежнему был не в духе. Под ангаром он имел в виду сборочный цех.

– Может, и вообще не придется ничего взрывать, – пробормотал я.

– Надежды юношей питают, герр командующий! – язвительно ответил Зигфрид и, широко шагая, двинулся к громадине танка, вокруг которого копошились арбайтеры.