Планета битв Волков Сергей
–Мне домой… — пробурчал Клим.
–Ну и как? Впечатлен нашествием женихов?
Елисеев удивленно уставился на Лускуса:
–Так ты в курсе?
–Конечно. А ты думал, мы не опекаем семьи наших ответственных сотрудников? Мы ж тебя через неделю ждали. Как раз к этому времени и планировали… гм… разгрести этот греческий завал. Кстати, помощь-то нужна?
–Нет. Я сам, как ты выражаешься, разгреб. — Клим нахмурился.
–Ага, ну и славно. А теперь расскажи поподробнее про операцию с медикаментами — кто, что, как прошло, какие были узкие места?
В кабинет неслышно вплыла секретарша с подносом, улыбнулась, ловко и осторожно сдвинула кипу бумаг на край стола и расставила чашки, заварник, сахарницу с сиропом из корня медовика.
–Спасибо, Хелен, — кивнул Лускус. Девушка стрельнула подведенными глазками, выразительно качнула крутым бедром и исчезла за дверью.
–Симпатичная, — подмигнул Лускусу Клим.
–Ничто человеческое мне не чуждо, — серьезнее, чем нужно, ответил Одноглазый, помешал ложечкой в чашке. — Но мы отвлеклись.
Клим тоже взял чашку, отхлебнул ароматной горячей жидкости и начал говорить. Он постарался не упустить ничего, поскольку знал — для такого человека, как Лускус, детали иной раз значат гораздо больше, нежели сами события. Начав с нападения снейкеров на поезд, Елисеев подробно пересказал всю их с Цендоржем одиссею. Лускус по ходу рассказа делал пометки в толстом блокноте, хмурился, иногда вставлял короткие фразы: «А ведь он прав», «Толково, ничего не скажешь», «Оригинальное решение», «Эх, туда бы пару батальонов с бронепаровиками». Наконец Клим дошел до прибытия эшелона с медикаментами в Фербис и замолчал.
–Ясно. — Лускус встал, запнулся за груду папок, выругался и продолжил: — Значит, снейкеры…. Змея, кусающая свой хвост… Любопытно. Я думаю, нужно объявить частичную мобилизацию военнообязанных, сколотить два корпуса и приступить как можно скорее. Один корпус пойдет вдоль гор, второй по побережью. Зажмем их в клещи, прижмем к Лимесу. Шерхель с Лапиным никуда не денутся, поддержат. Там и вырвем этим змеюшникам жало. Как план?
–Годится, — рассеяно ответил Клим, глядя в окно.
–Угадай с трех раз, кто будет командовать охотой?
–Неужели я?
Лускус покачал головой:
–Ты мне нужен… В общем, для другого. А операцию по уничтожению бандформирований снейкеров возглавит Лиссаж. Он уже в теме, да и боевого опыта у него достаточно.
–Ну, Лиссаж так Лиссаж. — Елисеев провел пальцем по торцам скоросшивателей, высящихся на столе. — А меня, я так понимаю, опять в горы?
–Именно. Объект «Зеро». Это важнее всего. И знаешь что… — Лускус понизил голос, воровато оглянулся и закончил: — Я пойду с тобой.
–А как же все это? — Клим широким жестом обвел кабинет.
–Вот именно поэтому… — Государственный канцлер помрачнел. — Отпуск мне нужен. Иначе свихнусь.
–То есть бремя власти придавило не хуже могильной плиты? — хохотнул Елисеев.
–Да какое, на хрен, бремя! — зарычал Лускус. — Ты погляди, чем заниматься приходится! Вот, не глядя…
Он протянул руку и вытянул из кпы бумаг на подоконнике несколько листов.
–На, читай! Нет, погоди, я сам, это того стоит…
Одноглазый встал, принял величественную позу, небрежно откинул со лба несуществующую челку и с завыванием прочел:
–«Злу не противился Толстой — ушел из дому он босой!»
–Чего это? Откуда?.. — вытаращился Клим.
–Постой, это еще не все, — перебил его Лускус. — Слушай дальше: «Писатель Горький был усатым. Писал про жизнь он, но без мата». Каково, а? А это: «На сатирический аршин всех мерил Салтыков-Щедрин». Или вот: «Державин, в гроб когда сходил, то всех вокруг благословил». Ну, и мое любимое: «Жизнь слонов и муравьев изучал поэт Крылов».
–Что это за бред? — фыркнул Клим.
–Это не бред, любезный друг. Это из хрестоматии по литературе для старших, я подчеркиваю, старших классов наших школ. Разработано в минобре. Есть там такая могучая дама, Кэрол Чани. Подвижница и просвещенка, мать ее. Мы, говорит, не можем вручить детям первоисточники в силу отсутствия на планете. Но мы, говорит, обязаны привить им любовь к литературе и дать им хоть какую-то информацию о великих писателях и поэтах. Там, кстати, еще много. «Сделать всех умней и чище вознамерился Радищев». Или вот: «Шолохов, донской казак, был и выпить не дурак». Или: «Стрелял жирафов, негров, львов в Судане гордый Гумилев».
Клим не выдержал, расхохотался. Лускус грустно улыбнулся, отшвырнул листки, салфеткой вытер пальцы и сел.
–Так что, Клим, готовься. Через неделю выезжаем.
Продолжая смеяться, Елисеев замахал рукой:
–Нет, Лускус. Пока Медея не родит, я из дому не ногой.
–Ах так?! Тогда… Тогда я тебя назначу главой правительственной комиссии по учебным пособиям. — Одноглазый вскочил, подхватил с пола лист и прочел: «Цветаевой ничто не мило. Ее ждал клуб верёвкофилов».
Хрюкнув, Клим ухватился за край стола, судорожно втягивая в себя воздух. От хохота у него выступили слезы. Дверь распахнулась. На пороге возникла Хелен, встревоженно посмотрела на своего начальника.
–Все нормально, — отмахнулся Лускус. — Господин Елисеев тут знакомится с государственными делами…
Из дневника Клима Елисеева:
Из Каменного форта пришло печальное сообщение: во время налета снейкеров на один из поездов погиб глава Комитета по продовольствию Временного правительства Рахматулло. Я сразу вспомнил первые дни после крушения Большого модуля, проблемы с едой, вставшие перед колонистами, и белозубую улыбку афганца, первым на свой страх и риск отведавшего мяса прыгуна. Как тогда сказал Рахматулло: «Мяса много, ходит медленно. Не бежит, не ревет. Рогов нет. Чудо, а не зверь. Подарок Аллаха». И вот теперь арбалетный болт пробил ему легкое, и он умер. Восемь ребятишек остались сиротами…
Снейкеры… У меня никак не идет из головы эта проклятая змея. Я не великий знаток символов, но совершенно точно знаю, что она что-то значит. Если бы снейкеры использовали ее в качестве эмблемы, отличительного знака, своеобразного вечного клейма, они могли бы выбрать что-то более воинственное и харизматичное, орла какого-нибудь или оскалившегося тигра.
Ну а раз так, то можно предположить, что тут какая-то идеология, и меченные змеей — не просто бандиты, а борцы за некую идею. И чтобы понять, что это за идея такая, нужно попытаться разгадать значение свернувшейся кольцом змеи.
У нас полным ходом идет подготовка к экспедиции. Плюс хитроумный Лускус все же умудрился увлечь меня работой над учебными пособиями для наших школ. Я сутки напролет сижу над представленными в Комиссию по образованию проектами учебников, выбирая из этой эклектичной мешанины более-менее достойные образцы. Одновременно пришлось взяться за организацию Большого архива — собрания знаний по всем наукам. Приходится опрашивать прорву народа, иногда чуть ли не силой заставлять людей записать то, что они хранят в своей памяти, от правил грамматики до геометрических теорем, от стихов и песен до химических формул и таблиц логарифмов. В группе, созданной мною, работают почти двести человек, но все равно работа движется очень медленно и конца-края ей не видно. Буквально сегодня потратил два часа на степенного мастера-стеклодува. Когда-то он наизусть помнил всего «Фауста» Гете. Теперь же стеклодув злился и упрекал меня.
–Где вы раньше-то были? На олд-мамми до войны я все помнил. А теперь вот…
–Ну, постарайтесь! — буквально умолял я мастера, годившегося мне в отцы. — Это очень важно для нас, для детей, для взрослых, для будущих поколений…
Стеклодув краснел, бледнел, потел, буквально выжимая свою память, как мокрую тряпку. В итоге мы записали несколько отрывков. Мне особенно запомнились слова Мефистофеля:
- Мы кинулись сюда бегом.
- Дела не кончились добром.
- Мы в дверь стучались к ним раз сто,
- Но нам не отворил никто.
- Мы налегли, не тратя слов,
- И дверь слетела с косяков.
- Мы сообщили твой приказ,
- Они не стали слушать нас.
- Мы не жалели просьб, угроз,
- Но не был разрешен вопрос.
- Конец желая положить,
- Мы стали вещи выносить.
- Тогда их охватил испуг,
- И оба испустили дух.
- А гость, который был там скрыт,
- Сопротивлялся и убит.
- Меж тем как все пошло вверх дном,
- От искры загорелся дом.
- И эти, трупы к той поре,
- Втроем сгорели на костре…
Я не суеверный человек, но, признаюсь, несколько разволновался, потому что в стихах великого немца мне почудилось что-то такое… мистически-оккультное, что ли? Как будто некто специально сделал так, чтобы я услышал эти строки. У меня такое чувство, что это намек. Но вот что он означает? Не знаю…
За всей этой суетой я как-то пропустил момент, когда закончилась вакцинация горожан. Теперь мобильные отряды санитаров, усиленные нарядами народной милиции Панкратова, разъехались по окрестностям, забираясь все дальше и дальше от города. На отдаленных фермах, в стойбищах пастухов люди слыхом не слыхивали о «пятнухе», и нашим вакцинаторам иной раз приходится прикладывать немало усилий, чтобы добиться согласия на прививку.
Несколько санитарных групп ушли за Клыки, на запад. Там, среди густых пригорных лесов, имеется несколько небольших поселений. За лесами начинаются практически не освоенные земли, о которых известно совсем мало. Побывавшие там рассказывают о полноводных реках, каменистых жарких саваннах, где почва под ногами раскрашена во все оттенки красного цвета и где обитают невиданные звери. Как писал известный на олд-мамми в 90-е годы прошлого века поэт Весакуалькакас:
- Дитё кентавра и ундины
- Икрокладущая химера…
Впрочем, так говорят не все. Некоторые странники рассказывают об огромном озере, лежащем среди пустынь. Вода в этом озере соленая, а берега устланы выбеленными Эос костями, среди которых якобы есть и человеческие. Еще я слышал рассказы о высокогорных заснеженных плато, населенных удивительными существами с длинной белой шерстью и огромными зубастыми пастями. Рассказчик называл этих тварей снежными демонами и клялся, что спасся только чудом.
Самые достоверные сведения, которые есть у нас, получены от группы бедуинов. Они кочевали за Клыками со стадом прыгунов. По словам бедуинов, саванны тянутся на несколько тысяч километров, а потом снова начинаются горы, перевалив через которые, можно выйти к Ядовитой пустоши, что лежит к востоку от Лимеса.
Таким образом единственный материк Медеи напоминает широкую ленту, обвивающую планету по экватору. Ленту — или все же змею? Быть может, знак, которым снейкеры украшают свои тела, символизирует власть над Медеей? С другой стороны, несколько странно использовать для этого змею — среди животного мира планеты нам ни разу не попалось ни одного змееподобного существа.
Очень нужен человек, хотя бы поверхностно разбирающийся в геральдике, символизме, татуировках и мистике. Будь жив Петр Янович Желтовский, он наверняка смог бы подобрать ключик к загадке «змеиного колеса». Конечно, в Фербисе естьнемало «специалистов», утверждающих, что они — «потомственные» целители, маги, предсказатели и знатоки всевозможных эзотерических кунштюков. Но я уверен, что все они — обычные шарлатаны, вытягивающие деньги из доверчивых дураков. То есть в принципе я готов проконсультироваться с каким-нибудь «ведуном в двенадцатом колене», но только если буду знать, что он помогает людям бескорыстно и эффективно. С волшебниками, работающими по принципу «Деньги вперед!», никаких дел иметь не хочется.
Медея хандрит. После неожиданного явления «жениха с того света», после всей этой свистопляски со сватовством, которая закончилась большим скандалом и ссорой с родней, моя женушка совсем пала духом. Стараюсь поддерживать ее, как могу, отвлекаю всякими нелепыми и смешными случаями, связанными с работой. Вчера поделился своими сомнениями относительно знака снейкеров. Неожиданно Медея предложила свою помощь.
Был жаркий погожий денек, едва ли не первый после череды дождей, длившихся две с лишним недели. Мы обедали, сидя на балконе. Внизу шумели улицы Фербиса, с вокзала доносились гудки паровозов.
Отложив ложку, моя жена вдруг сказала:
–В Дымном городе есть одна гадалка, госпожа Стефани. Живет одна, платы с тех, кто обращается к ней за советом, не берет никакой. Люди сами жертвуют ей кто продукты, кто дрова для очага, кто кусок материи на платье. А вот талеры она не берет никогда. Говорит, что деньги — зло.
–И что же, ее гадания оказываются верными? Небось такая же шарлатанка, как и другие, — пожал я плечами.
–Ты знаешь, Кли-им, да. В это можно не верить, но госпожа Стефани всегда говорит правду. Либо отказывается помочь. Понимаешь, она вот посмотрит на человека — и уже знает, зачем он пришел.
–Ну, это уже сказки какие-то. — Я недоверчиво покачал головой.
Медея понизила голос, придерживая живот, наклонилась ко мне:
–Чишами Канаси, повариха из столовой Дома правительства, ты ее знаешь, она иногда заносит нам готовые обеды, так вот, она рассказывала мне, как ходила к этой гадалке. У Чишами дочь недавно вышла замуж за скорняка, и они живут теперь в поселке Зеленая крыша, это на востоке. Ну и вот, с чего-то она решила, что с дочерью случилась неприятность, понимаешь? Ночью, говорит, просыпаюсь, сердце колотится, и как будто голос Намаши слышу. Намаша — это дочку так зовут. В общем, пошла Чишами к госпоже Стефани. Добрые люди подсказали, где она живет. Приходит Чишами туда, вошла, а гадалка сразу пальцем на живот указала: «Твоя дочь вот тут — не одна!» И все, машет, уходи, мол.
–И что это значит? — Я, признаюсь, пытался быть серьезным, чтобы не обидеть Медею, но все равно губы расползались, как тесто, в гнуснейшую улыбку.
–Как — что?! — с жаром воскликнула моя женушка. — Намаши беременна! Ну, и чувствует себя не очень хорошо, сам понимаешь. Чишами сразу от гадалки на Центральный пункт связи кинулась. Отбила срочную гелиограмму, не поскупилась, двенадцать талеров отвалила. Через два дня ответ пришел — все в точности! Дочь беременна, были боли и токсикоз, а теперь все нормально. Вот тебе и шарлатанка…
В итоге все эти разговоры закончились тем, что я с утра пораньше отправился в раскинувшийся между Большим Клыком и заводскими складами Дымный город — скопище многоэтажных муниципальных домов и маленьких домиков, построенных безо всякого плана. Дымным этот район Фербиса прозвали за огромное количество дымовых труб, торчащих едва ли не из каждого окошка, потому что центрального отопления здесь не было. Старики, нищие, пьяницы, тихие сумасшедшие были основными жителями Дымного города. Среди других горожан район пользовался недоброй славой.
Мне пришлось довольно долго блуждать кривыми улочками меж покосившихся лачуг, ныряя под веревки со стираным тряпьем. Над чешуей низких крыш утесами высились закопченные громады многоэтажников, в которых комнатки «двадцать пять шагов», прозванные так за то, что в них можно было пять раз шагнуть в длину и в ширину, сдавались мэрией за десять талеров в месяц.
Госпожа Стефани жила в убогой полуподвальной каморке. Рядом с ее дверью скрипела на ветру грязноватая вывеска трактира «Медный грош». Судя по лицам людей, входивших и выходивших из трактира, это было то еще заведение.
Отшагав семь стертых ступенек, я толкнул грубо сколоченную дверь и оказался в жилище гадалки. Здесь, в полумраке, освещенная рассеянным тусклым светом из крохотного оконца под низким потолком, царила настоящая «честная бедность», та самая, воспетая еще Робертом Бернсом. Мне подумалось, что, когда у человека нет ничего, кроме самого необходимого — ложа, чтобы спать, стола, чтобы есть, и стула, чтобы сидеть, он совершенно иначе воспринимает действительность.
–Мой господин похож на микробиолога, изучающего простейших, — с нескрываемым сарказмом проскрипела в тишине гадалка, выступая из темного угла. Я с трудом рассмотрел, что госпожа Стефани очень стара, но одета с подчеркнутым достоинством. Определить, какой она крови, не представлялось возможным — это была совершенно седая старуха с большим крючковатым носом и желтым торчащим подбородком. Из-за глубоких морщин я совершенно не видел ее глаз, они попросту пропали на этом изувеченном возрастной эрозией лице.
Несколько растерявшись, я извинился. Старуха прошла по комнате и села на край топчана, устланного облезлой шкурой альбы.
–Госпожа Стефани… Мне вас рекомендовали как…
–Мой господин скоро совершит путешествие, которое закончится убийством, — перебила меня гадалка. — Потом к нам придут незваные гости. И снова все завершится мертвецами. Будет много, очень много мертвецов.
Я по-прежнему стоял в дверях. Было слышно, как поскрипывает трактирная вывеска на улице. Слова старухи показались мне темными, как вода в колодце. Что они означали? Путешествие — это понятно. Но почему убийство? Кто кого убьет? Что за гости? Что за мертвецы? Я наладился уже задать эти вопросы, но госпожа Стефани опередила меня:
–Будущее всегда неясно, особенно если речь идет о судьбах множества людей. Один шаг, одно движение — и все меняется. Не спрашивайте меня, почему я так сказала, мой господин. Лучше покажите бумагу. У вас ведь есть бумага? Рисунок. Дайте его!
Совершенно сбитый с толку, я сунул руку в карман и протянул старухе сложенный вчетверо лист с изображением, перерисованным мною еще на озере Скорби.
Развернув лист, гадалка несколько секунд смотрела на него, потом заговорила уже совсем другим тоном.
–Это один из самых древних символов, известных людям. Ороборо. В Древнем Египте этот знак символизировал смену циклов. Закат — и восход, зима — лето. Смерть — возрождение. Потом была Греция и Рим. Там ороборо связывали с вечностью, всесильным временем, не имеющим ни начала, ни конца. В Средние века алхимики называли такой символ уроборосом. Он выражал идею единства всего сущего. У гностиков ороборо символизировал соединение противоположностей…
Каюсь — я не сдержался и прервал плавную речь госпожи Стефани:
–Но почему этот змей появился здесь, на Медее?
–Молодость нетерпелива, — усмехнулась старуха и отложила рисунок. — Мы еще не добрались до колеса сансары, которое так же изображалось в подобном виде, а мой господин уже торопит меня. Пусть думает сам. Чтобы получилась лепешка, нужно смешать муку от колосьев, воду от неба, яйца от птицы, соль от земли и еще много чего. Смешать, вымесить, дать выстоятся, поставить в печь… Я устала. Ищите, мой господин — и найдете. Прощайте.
И старуха легла навзничь на шкуру, сложив костлявые руки, похожие на лапы большой птицы, на животе. Постояв некоторое время в тишине, я выложил из сумки на стол связку вяленых трубников, мешочек с зернами метельника, фляжку с настоем «черной вишни», забрал рисунок и на цыпочках удалился.
На улице подвыпившая троица длинноволосых пастухов, выставленная из «Медного гроша», ругалась с вышибалой. Вокруг бегали и гомонили дети. Я тоже вдруг почувствовал себя ребенком, маленьким обманутым ребенком, которого пригласили на праздник, поманили изысканным лакомством, дали попробовать, лизнуть самый краешек, а потом отправили домой. Понятное дело — я тут же азозлился на гадалку.
–Старая стерва! — само собой вырвалось у меня.
–Да чтоб тебя приподняло да расплющило! — немедленно отреагировала какая-то пожилая женщина с корзиной в руках.
Чертыхнувшись, я быстрым шагом отправился прочь из Дымного города.
Вначале я решил выкинуть из головы все бредни явно выжившей из ума гадалки. Но потом пришло понимание — госпожа Стефани вовсе не так проста, как мне показалось на первый взгляд. Скорее всего, она неплохо образованна и действительно имеет некие парапсихо-способности. Впрочем, еще в древности было сказано: «информация — мать интуиции», и вполне возможно, что у гадалки разветвленная агентурная сеть в лице тех же кумушек, захаживающих к ней по своим матримониальным надобностям.
Итак, мне было сказано: путешествие закончится убийством, потом будут гости и много трупов. Тут все более-менее ясно — наша с Лускусом и Цендоржем экспедиция состоится, и кто-то кого-то убьет. Перспектива не радостная, что и говорить. Затем на Медею прилетят гости. Гости враждебные. Кто? Федерация предпримет вторую попытку загнать нас в лагеря? Грейты попытаются поставить Медею под свой контроль? Будет война с неизвестным финалом. Много мертвых. Спасибо тебе, госпожа Стефани, за ясное и светлое будущее…
Ладно, отложим предсказания гадалки до лучших времен. Рисунок. Теперь я знаю, как зовут этого змея — ороборо. Древнейший символ. Гадалка недвусмысленно намекнула, что для понимания того, зачем снейкеры украшают себя таким символом, нужно произвести стандартную исследовательскую процедуру — синтез и анализ. Загвоздка только в одном: у меня очень мало информации. Египтяне, алхимики, гностики… Вечность, цикличность, единство сущего… Нет, я так не сумею. Нужно попробовать по-другому. Для потных бородатых мужиков на прыгунах, терроризирующих жителей Великой равнины, все исторические значения ороборо — это слишком сложно. В их змее должен быть заложен простой и понятный смысл. Главное — найти ключ. Отправную точку. Печку, от которой можно танцевать.
Когда появились снейкеры? Вскоре после окончания войны. Значит, можно предположить, что это люди, не согласные с тем, что она закончилась. Кто в первую очередь должен быть не согласен с прекращением бессмысленной бойни? Тот, кому война выгодна. Нет, это тупик. Таких на Медее попросту нет. Даже у Сыча в мирных условиях коммерция идет намного лучше, чем тогда. Конечно, экс-император может жаждать реванша, но только чисто теоретически. Он человек очень прагматичный, и нынешнее положение дел его более чем устраивает.
Попробуем зайти с другой стороны: власть. Лускус произвел передел власти на планете, отняв ее у всех, кроме, пожалуй, Совета старейшин Горной республики. Шерхель и Прохор Лапин, так или иначе, ныне управляют довольно обширной территорией. Но со снейкерами они не связаны, это абсолютно точно. Стало быть, остаются два человека, мужчина и женщина… Два хорошо известных мне человека. Женщину я когда-то любил, а мужчину много позже ненавидел, причем вполне справедливо. Нет, и тут тупик. Во-первых, думаю, если бы во главе снейкеров стояла Акка, резидентура Лускуса уже знала бы об этом. Во-вторых, Акка в роли атаманши мародеров — это попросту невозможно. Я готов под страхом немедленного умертвления присягнуть, что майор Военно-Космических сил Федерации Анна Морозова никогда не станет преступником. Голову на отсечение — не станет.
Остается Борчик. А ведь еще есть и Каракурт — никто не видел его мертвым!
Н-да… Похоже, разгадка все же кроется в ороборо. Змея, кусающая свой хвост. Живое колесо. Сансара — так, кажется, сказала госпожа Стефани? Сансара, сансара… Что-то индийское, буддийское, тибетское. О, вспомнил! Сансара — это череда перерождений, цепь реинкарнаций, в ходе которой человек становится все совершеннее и совершеннее, а в конечном итоге достигает нирваны. Или попадает в нирвану? Тьфу ты, опять не то. Какое уж тут совершенство, если снейкеры убивают женщин, стариков, детей и жгут дома. Нет, сансара явно отпадает. Ноль я в этих делах, полный ноль…
Погруженный в размышления, я не заметил, как забрел к меднодорожным путям, убегающим на восток. Был теплый полуденный час, и над нагретыми Эос плитами дороги дрожало призрачное марево. В стороне, за высокими заборами, виднелись крыши «Поющего поселка», где жили инженеры и конструкторы Металлургической корпорации. Малый Клык отбрасывал густую тень, в которой Фербис казался подводным городом, утонувшим в густой синеве.
И тут меня осенило. Кусочки мозаики, хаотично летавшие в голове, вдруг сложились в рисунок, не совсем четкий, но вполне понятный.
–Власть! Ноль! Цикл! Вечность! — выкрикивал я, широко шагая по насыпи вдоль дороги. Давно забытые ощущения от хорошо выученного урока, за который ты получил заслуженную пятерку, переполняли меня. Сегодня же я доложу обо все Лускусу, и… И, думается мне, господ снейкеров ждут невеселые деньки.
–Ороборо, говоришь? — Лускус щелкнул пальцами. — Вечность и пустота. Забавно, очень забавно. Интересно, кто их надоумил. Впрочем, это неважно…
–Как это — неважно? — вскинулся Клим.
–Да ты не обижайся. — Лускус перегнулся через стол, похлопал Елисеева по плечу. — В человеческой истории было немало говорунов, качественно пудрящих мозги целым нациям. Все попытки сыграть с ними на их поле заканчивались зиккуратами трупов. Тут надо проще. Понимаешь, для меня снейкеры эти — они как грызуны, которые в старину поедали посевы и мешали нормально жить крестьянам. Мы их уничтожим, дай срок. Изведем под этот самый их змеиный ноль. А вникать в символику, пытаться понять — зачем? И кстати, ведь недаром в старину говорили: «Понять — значит простить». Под ноль — и все.
–Угу. — Клим кивнул. — Вместо того чтобы попытаться договориться, перетянуть на свою сторону, будем стрелять и рубить. Положим кучу своих, но зато изведем врага под корень. Дичь какая.
–А с мышами, пожирающими урожай, ты бы тоже стал договариваться? — недобро прищурил глаз Лускус.
–У мышей нет арбалетов и пулевых винтовок, — отрезал Клим.
–Вот, кстати, о винтовках, — сменил тему канцлер. — Я тут поразмышлял на досуге над пулей, что ты привез, людям кое-каким показал. В общем, сто процентов, что она сделана не на Медее. Это старые оружейные технологии олд-мамми.
–Получается — или на планете есть подготовленные и вооруженные сообразно местным условиям люди, о которых мы не знаем, или у снейкеров существует внешний канал поставок оружия?
–Получается, что так. И это лишний повод поскорее разделаться с этими змееносцами. Думаю, Лиссаж справится, а Панкратов поможет. Ну, у тебя все? А то мне на заседание правительства пора.
Клим поднялся, протянул руку.
–Бывай, браток. — Лускус крепко стиснул ладонь Елисеева и, глядя в спину уходящему, пробормотал: — Ох, скорее бы в отпуск!
Часть вторая
Лето. 2208 год
Океан дышал. Его необъятная зеленая грудь вздымалась и опадала, качая лодку, и Ясс качался вместе с ней. До Туманной банки оставалось совсем немного. Ветер наконец-то окреп и засвистел в снастях, точно дудочник. Парус кожаный, украшенный множеством заплат, надулся пузырем. Вода у бортов лодки забурлила, защебетала на разные голоса.
Ясс перехватил кормило, сел поудобнее. Босые ступни уперлись в ребро каркаса лодки. Через час он будет на месте и начнется рутина — парус долой, сеть за борт и на весла. Шуршание сети, исчезающей за кормой, звон медных поплавков, брызги, мокрое лицо и океан вокруг. Время от времени из темной глубины к лодке будут подплывать белесые сирены и, высовывая округлые безглазые морды, тонко пищать, вытягивая щупальца. Сирены любопытны и не опасны. Они никогда не нападают на рыбаков и не трогают сети. Гораздо хуже, если лодкой заинтересуется черный, зубастый ластоног. Этот может и лодку пробить, и сеть изорвать. У Ясса есть старый бронзовый гарпун, и он надеется, что все обойдется. Рыбаку без надежды нельзя. И о плохом думать нельзя. Разум рыбака должен быть пустым и звонким, как поплавок — тогда океан не станет брать к себ до срока.
Вдали, средь слепящих бликов, показался качающийся шестик с черной тряпкой на конце — сработанный рыбаками буй. Ясс закрепил кормило и, сделав по ребрам лодки два шага, взялся за ремень крепления паруса. Туманная банка. Часть работы сделана. Осталось поставить сеть и вернуться домой, в деревню. Вечером он будет есть похлебку, пить горячий отвар из водорослей и слушать шум прибоя. Потом он ляжет спать, и к нему придет Оул, дочь старого Жамкая. У Оул мягкая грудь и жесткие курчавые волосы на лобке. Когда ей становится хорошо, она смеется, а потом, перед тем как уйти, плачет, потому что думает, что однажды океан возьмет Ясса. Глупая. Ясс знает — его смерть не в океане. Так сказал прорицатель на большой ярмарке в Каменном форте. Ясс даже не предложил ему плату, просто спросил, и прорицатель, лысый, весь покрытый татуировками, сразу замахал скрюченной рукой: «Иди, рыбак! Ты можешь плавать без боязни — вода не враг тебе».
Свернув парус, Ясс задумался. Интересно, неужели он умрет в хижине? В пропахшей рыбой и солью хижине, под низким закопченным потолком? В душной тишине, задыхаясь и хрипя, как умирал прошлой весной Лысый Касор? И его жена, если только Оул станет его женой, будет плакать и гладить его по грязным волосам?
Нет, уж лучше остаться в океане! Пусть он возьмет тело, а душа рыбака улетит в необъятное небо и превратится в морскую птицу. Так будет лучше. Ясс нахмурился. Он подумал, что прорицатель мог ошибиться. Не бывает людей, которые не ошибаются, а прорицатель был человеком — это Ясс знал точно.
Сеть встала легко. Вопреки обыкновению, никто из морских обитателей не потревожил рыбака за работой, даже сирены. Ясс аккуратно опустил в воду якорный камень сети, полюбовался играющими на волнах поплавками и принялся ставить парус — пора было возвращаться.
Когда из сверкающей мглы вынырнул низкий темный силуэт, вокруг которого кипела, словно в исполинском котле, вода, Ясс не особо испугался. В здешних водах водится множество существ, способных устраивать и не такое. Один головач чего стоит! Чуть повернув кормило, Ясс направил лодку в сторону, намереваясь обойти странное место по широкой дуге, чтобы не потерять ветер.
Неожиданно прямо из пенной кипени появился огромный блестящий борт и сразу вздыбился на невероятную, локтей в сорок, высоту. Ясс вскрикнул. Такого он не видел никогда.
Горб встал над водой, незыблемый, словно скала. От него шли волны, и лодку стало качать так, что вода хлестала через низкие борта. Ясс схватился за черпак и поэтому пропустил момент, когда в борту открылась узкая дверца и из нее на небольшую площадку вышли люди. Три человека в черных куртках, с оружием в руках. Еще на Земле Ясс видел такое — в фильмах про старинные войны. От удивления он открыл рот. Ясс знал, что далеко на юго-западе есть большой город, дороги из металла, по которым ездят дышащие огнем и дымом повозки. Но чтобы кто-то на Медее построил металлическое судно — о таком Ясс не слышал.
Между тем люди замахали рыбаку, приглашая подплыть поближе. Они приветливо улыбались и переговаривались друг с другом. Яссу стало страшно. Не глядя на странных людей, он начал разворачивать лодку, намереваясь уплыть. И тут один из черных выстрелил. Пуля пробила оба борта лодки, сработанные из толстой шкуры плывуна. Через дырки пошла вода. Ясс понял, что ему не уйти.
Спустя час он сидел в недрах удивительного корабля, голый, связанный, и с ужасом смотрел на нависшего над ним человека. Человек скалил зубы, корчил зверские рожи и хохотал так, что у Ясса закладывало уши. Человек хотел, чтобы Ясс указал безопасный путь в бухту.
Впрочем, вначале все было иначе. Ясса накормили вкусной едой, дали выпить удивительный напиток, от которого в теле поселилась слабость, а голова стала валиться на плечо. Обитатели металлического судна рассказали Яссу, что они прилетели с другой планеты, чтобы помочь колонистам. Что они высадились на одном из островов где-то очень далеко отсюда и теперь плавают на привезенном корабле, называемом «самоходная десантная баржа», пытаясь отыскать безопасный путь к материку, но всякий раз у них на пути встают мели и подводные скалы.
–Укажи нам путь к земле, и мы наградим тебя! — говорил Яссу синеглазый человек, которого все остальные называли командором. Глаза у человека были пустыми и холодными, будто там навечно застыл лед. Ясс в ответ улыбался — ему было хорошо и спокойно. Но когда командор расстелил на столе карту и ткнул в нее длинным пальцем, указав место, где сейчас находился корабль, Ясс понял, что до бухты, на берегах которой стояла его деревня, оставалось всего ничего. И он отрицательно замотал головой, пытаясь объяснить заплетающимся языком, что вначале должен один приплыть в деревню, поговорить с остальными жителями и рассказать обо всем полицейским, что живут за холмами, — так велел шериф.
Командор рассвирепел.
–Плевать на шерифа! Или ты укажешь нам путь, или умрешь! — рявкнул он и позвал бородача. Тот не стал церемониться. Он сорвал с Ясса одежду, прикрутил рыбака к вертящемуся стулу и начал бить по голове и спине гибкой палкой. Ясс кричал, бородач смеялся. Он называл Ясса вонючей обезьяной, уродом и обещал накормить его собственными кишками.
Так продолжалось долго, очень долго. Иногда Ясс падал вместе со стулом на холодный пол. Тогда несколько человек из команды судна подбегали к нему, сажали, и все начиналось заново. Ясс оглох на одно ухо, глаза заплыли, все его тело терзала боль.
–Где? Твоя? Деревня? Как? Туда? Плыть? — кричал бородач. Он больше не смеялся. Волосы на его голове слиплись от пота, на белой рубашке проступили темные разводы.
В какой-то момент Ясс понял — он умрет. Его забьют до смерти, как забили два месяца назад в соседней деревне Рыжего Секна, повадившегося тайком смотреть за купающимися женщинами. Прорицатель был прав — Ясс примет смерть не в морской пучине. Его смертным одром станет гладкий холодный пол металлического корабля — «самоходной десантной баржи». И когда к Яссу пришло осознание неизбежности смерти, рыбак понял, что он должен делать…
Повинуясь рулям, баржа развернулась и, раздвигая волны тупым округлым носом, двинулась к берегу. По словам полумертвого рыбака, до него было всего несколько часов хода. Командор, положив руки на штурвал, застыл в ходовой рубке, изредка отдавая в переговорную трубу отрывистые команды. За кормой судна оставался едва заметный сизый след отработанного этанола. Командор спешил. Чем скорее он сумеет высадить десант и инженерно-строительную команду, тем быстрее начнется переброска войск и техники. Разведывательную фазу операции «Материк» можно считать завершенной. Пришло время говорить пушкам.
–Господин командор! — В люке появилась всклокоченная голова капитан-лейтенанта Ингвассона. — Что делать с пленным? Может быть, за борт?
Командор наклонился к окулярам дальномера. В туманной дымке впереди явственно проступили очертания двух высоких гор. По словам рыбака, между ними находится вход в бухту. Глубина там от десяти до тридцати локтей, стало быть, от трех до десяти метров. Вполне достаточно, чтобы баржа могла подойти к берегу.
–Пожалуй, он нам больше не нужен, — кивнул командор. Ингвассон осклабился и ссыпался по трапу. Вскоре подвахтенные матросы выволокли наверх пленного. Рыбак пускал кровавые пузыри и мычал. Командор отвернулся и не поворачивал головы до тех пор, пока не раздался шумный всплеск.
Ясс пришел в себя, когда волны сомкнулись над его головой. Вода… Зеленоватая, прошитая солнечными лучами, она была повсюду. Во мгле беззвучно скользили тени рыб, проносились стремительные кальмары, порхали стайки креветок. Вдали двигалось огромное темное пятно — это уходил навстречу своей гибели злой корабль со злыми людьми на борту. Ясс улыбнулся разбитыми губами. У входа в бухту под водой таится каменный клык. Баржа распорет себе железное брюхо, и океан войдет в нее. Командора с холодными глазами, жестокого бородача и всех остальных уже ничто не спасет. Ластоноги быстро съедят их, а осенние шторма разобьют пустой корпус.
Ясс закрыл глаза и вдохнул океан, становясь его частью. Белесые сирены окружилирыбака, самая проворная схватила его и унесла в темные глубины…
Отпуск Лускуса, он же вторая экспедиция по поиску объекта «Зеро», начался все же намного позже, чем предполагал одноглазый канцлер. И ему самому, и Климу, и всему Временному правительству пришлось потратить немало времени на массу дел, возникающих на, казалось, пустом месте.
Сильно досаждали снейкеры. Лиссаж, получив полномочия и корпус нармильцев под свое начало, сперва здорово прижал их, в открытом бою разгромив сотни Бигбрассы. Однако ситуация после этой победы очень быстро стала патовой. Лиссаж контролировал поселки и деревни, и днем его власть на Великой равнине казалось незыблемой. Но наступала ночь, снейкеры вылезали из своих укрывищ — и власть менялась. Надо отдать должное премьер-майору — он понял, что силой тут ничего не решить, и занялся кропотливой и сложной работой по созданию и внедрению агентуры, совмещая все это с настоящей агитационной кампанией по дискредитации Бигбрассы и его людей. Такие действия, несомненно, должны были принести плоды, но лишь в неком отдаленном будущем. Пока же по ночной степи мчались прыгуны, над крышами домов свистели арбалетные болты, полыхали фермы, звенела бронза, а утром нармильцы находили на пороге дома, в котором останавливались пару дней назад, записку: «Так будет с каждым!» И тело хозяина, висящее в петле на дверном косяке. Фермеры и жители небольших деревень открыто выражали недовольство тем, что Лиссаж пытается уничтожить снейкеров. «Они много не берут. Пусть будут», — говорили на сходах колонисты. Лускус знал обо всем этом из донесений своих агентов. Знал и принимал меры сообразно тому, как он представлял себе контрпартизанскую борьбу.
Но ни облавы, ни всеобщий учет прыгунов, ни агитационные бригады, разосланные по степи, не принесли желаемого результата. Самой действенной оказалась амнистия, объявленная Временным правительством для всех желающих вернуться к мирной жизни. Несколько сотен мужчин действительно покинули отряды Бигбрассы. Прекратились налеты на поезда, спокойно вздохнули фермеры. На Великих равнинах наступил призрачный, непрочный, но все же мир.
Назначенные на конец осени всеобщие выборы тоже подкидывали сюрприз за сюрпризом. Поскольку законов, регулирующих предвыборный процесс, не существовало, малейший конфликт превращался в непреодолимое препятствие. Чего стоила одна только история с неизвестными, завалившими весь город бесплатными масляными лампами с высеченным на них девизом сычевской партии «Общий дом»: «Наша сила в единстве!» Сами сычевцы утверждали, что это провокация, их политические оппоненты обвиняли экс-императора в хитроумном пиаре, и все вместе они обрушились на Временное правительство с упреками в неспособности организовать нормальные выборы.
Именно в этот момент Лускус и решил, что пришло время для экспедиции.
–Выборы как-нибудь да пройдут. Вопли наших политиканов — всего лишь сотрясание воздуха. Снейкеры — это вообще накипь. Ее смоет волна перемен, которые произойдут, если мы найдем объект «Зеро», — говорил одноглазый Климу. Елисеев был согласен с канцлером, он сам рвался в горы. Помимо прочего, у него имелся еще один весьма весомый повод поскорее покончить с этим делом — в конце лета Медея должна была родить, и Клим во что бы то ни стало хотел быть рядом, когда его наследник появится на свет.
После «избиения женихов» и окончательного разрыва со всей греческой родней жена Клима неожиданно успокоилась. Ее перестал мучить токсикоз, ребенок рос и начал толкаться. Елисеев каждый день носил Медее сладости, до которых она была большой охотницей, и каждый день ставил на столик в спальне свежие цветы.
Они прощались во дворе. Медея, с уже очень заметным животиком, обтянутым темно-синим платьем, вздохнула:
–Опять уезжаешь.
–Я вернусь, родная. Обещаю. Когда ты будешь… готова… Я буду рядом.
–Нет. — Она печально вздохнула. — Но ты не беспокойся. Я знаю, что у тебя важное дело, оно — для всех. Не думай обо мне. Нас ждет много такого, чего мы не хотим, но наш ребенок родится, и все случится хорошо. Расскажи лучше стихи.
Клим отвел глаза. В горле встал комок. Медея всегда говорила не «почитай», а «расскажи стихи». Он перебрал в уме всех любимых поэтов и уже хотел «рассказать» что-нибудь из Пастернака, но неожиданно для самого себя произнес:
- Я тебя, моя забава,
- Полюбил — не прекословь.
- У меня — дурная слава,
- У тебя — дурная кровь.
- Медь в моих кудрях и пепел,
- Ты черна, черна, черна.
- Я еще ни разу не пил
- Глаз таких, глухих до дна…
–Что это? — тихо спросила Медея.
–Жил такой поэт Павел Васильев в Великом веке на моей Родине. Очень молодой, очень талантливый. Однажды он с друзьями сидел в ресторане и из удальства, а может, и по дурости, выкинул в окно пустую бутылку. Она упала на крышу автомобиля, в котором ехал какой-то важный чин. Поэта арестовали и расстреляли. Такое тогда было время…
–Время всегда одинаковое, — пошептала Медея, обняла Клима, и он почувствовал на своих губах ее мягкие теплые губы.
–Еще чуть-чуть его стихов, — попросила она через какое-то время. Елисеев провел рукой по глазам, словно бы стряхивая невидимые слезы, и продекламировал:
- Край мой ветреней и светел.
- Может быть, желаешь ты
- Над собой услышать ветер
- Ярости и простоты?
–Все. — Медея толкнула мужа в грудь. — Иди. Ты будешь жив. Ты вернешься. Потом опять уйдешь — и снова вернешься. Так было и будет всегда. Иди же!
И Клим пошел. В воротах он обернулся, но Медея уже ушла в дом…
Поначалу Лускус хотел взять с собой десятка полтора бойцов из числа личной охраны, но потом рассудил, что в таком «тонком», как он выразился, деле лишние глаза и уши ни к чему.
–Справимся сами. С нами Цендорж и три пулевые винтовки — это вам не ишак чихнул! — И Государственный канцлер Временного правительства, передав полномочия триумвирату, состоящему из секунд-министра, отозванного в Фербис Панкратова и Эльвиры Набиуллиной, вместе с Климом и Цендоржем покинул город.
Заминка вышла, как ни странно, с монголом. Накануне отъезда вдруг выяснилось, что исчез дед Цендоржа, старый Шебше-Эдей. Он кочевал вместе с семьей внучки Жаргал в районе побережья, а затем пропал. Цендорж был уверен, что с его родными что-то случилось, и ни в какую не хотел участвовать в экспедиции.
–Пойми, Цендорж, без тебя мы как без рук, — убеждал монгола канцлер. — Я не имею морального права тебе приказать, поэтому прошу — будь с нами.
Цендорж сопел, хмурил брови, утверждал, что чувствует — все равно они ничего не найдут, был очень сумрачен и раздражен. Клим его понимал — старый Шебше-Эдей являлся для Цендоржа не просто дедом, но и воплощением незыблемости обычаев и уклада всего монгольского народа. И вот эта загадочная история с исчезновением… Цендорж злился, он очень хотел отправиться на поиски пропавших родственников, а вместо этого ему предстояло блуждать по горам, пытаясь, по его словам, «вернуться во вчерашний день». Только вмешательство Лускуса, который распорядился выделить розыскную группу, переломило ситуацию.
…Их путь лежал на восток. На это раз не пришлось трястись в обычном пассажирском вагоне — Лускус решил, что имеет полное право воспользоваться «персоналкой», роскошным салон-вагоном, положенным Государственному канцлеру по статусу.
Весь путь от Фербиса до Каменного форта Клим провел, шаманя над картой. Он в сотый раз пытался вычертить на ней маршрут, который они с Цендоржем проделали, возвращаясь после катастрофы дирижабля и смерти Игоря Макарова. В конец концов удалось достаточно точно определить ту зеленую долинку, в которую они спустились с ледника. Лускус, не мешавший Елисееву, глянул на карту единственным глазом и удовлетворенно кивнул.
–Я так и думал. Когда мы дойдем до этих мест, — палец канцлера ткнул в зеленый овал, изображавший долину, — задержимся на денек.
–Это зачем еще? — удивился Клм.
–Нас там ждут, — загадочно ответил Лускус.
Елисеев больше ничего спрашивать не стал, только пожал плечами — одноглазый был набит тайнами и сюрпризами, как мешок Деда Мороза.
В Каменном форте они покинули гостеприимный вагон, и состав пошел дальше, к Лимесу. Лиссажа в городке не оказалось — премьер-майор накануне увел свою бригаду на север, к побережью, где, по слухам, объявилась крупная банда снейкеров. Лускус удовлетворенно потер руки.
–Ты знаешь, а я даже рад, что есть вот они, снейкеры, — сказал он Климу. — Их наличие — признак того, что мы, наше государство — на правильном пути. Через это, через вооруженную оппозицию, проходили практически все страны в свое время там, на олд-мамми.
–Да и через диктатуру тоже, — усмехнулся Клим.
–Диктатуру? — поднял бровь Лускус. — Я, по-твоему, диктатор?
–Конечно. Умный и справедливый, это не лесть, а констатация факта, но диктатор.
–Умный… А почему не мудрый?
–Ого! — Клим засмеялся. — А ты уже хочешь, чтобы тебя называли… нет, величали «мудрым»? Может быть, сразу «наимудрейшим»?
–Не в этом дело. Знаешь, чем умный отличается от мудрого? На востоке в древности говорили: умный знает, как выпутаться из сложной ситуации, а мудрый в такие ситуации просто не попадает. И, пожалуй, ты прав. Я действительно умный. Я знаю, как выпутаться. Я — оперативник. И поэтому не могу быть хорошим правителем. Не могу — и не буду.
Без особой шумихи купив шестерых прыгунов, маленький отряд в тот же день покинул Каменный форт и ушел в степь. Для ориентирования в условиях Медеи не требовался компас — Эос всегда стояла на севере, и «потерять» стороны света тут было практически невозможно. Сверяясь с картой, они погнали своих скакунов на юго-восток и через два дня пути вышли к реке, той самой, вдоль которой Клим и Цендорж шли полгода назад, питаясь мясом «тарелочников». Повернув на восток, через несколько дней они добрались до заросшей высоким разнотравьем долины.
Здесь все было по-прежнему: заснеженные громады гор заслоняли небо, звенели и стрекотали насекомые, в неподвижном воздухе толклась мошкара, одуряюще пахли цветы и травы.
–То место, самое то! — несколько раз возбужденно приговаривал Лускус, приподнимаясь в седле и оглядывая долину и окрестные горы.
–Ты-то откуда знаешь… — пробурчал Клим, думавший о Медее, и, указав на каменистый склон, добавил: — Мы вроде бы во-он оттуда спускались. А может, и не оттуда… Черт, я тогда еле живой был, а Цендорж вообще ничего не видел — снежная слепота. Кстати…
–Уже, — рассмеялся Лускус и выудил из заплечного мешка кожаные наглазники с крохотными дырочками. — Цендорж и постарался. Так что нам никакая слепота не страшна. А теперь… Видите три дерева у скалы? Правьте туда.
Клим с монголом переглянулись, но промолчали…
У растущих из одного корня трех стволов векового корявника они спешились. Лускус огляделся, поднял из травы увесистый камень и принялся ритмично бить им по скале. Клим готов был поклясться, что одноглазый выбрал не случайный камень и старается попадать в одно и то же место. Кроме того, ему показалось, что Лускус делает это уже не первый раз.
Под ударами огромный глыбистый утес загудел, как колокол. Из ветвей корявника с криком взметнулась птичья стайка, а через бурьян с треском проломился какой-то небольшой, но весьма увесистый зверек.
Отбив ведомое лишь ему количество ударов, Лускус замер, приложив палец у губам. Несколько секунд стояла тишина, а потом со стороны гор пришел ответ — такие же ритмичные удары и пронзительный свист.
–Ага! — осклабился одноглазый, аккуратно кладя камень на прежнее место. — Нас ждут. Поехали!
Они взобрались на прыгунов, обогнули скалу и поднялись по пологой осыпи к гребню, усеянному огромными глыбами. Клим ожидал увидеть кого угодно, вплоть до перевербованных Лускусом снейкеров, но канцлер снова сумел удивить его. В проходе между двумя угловатыми камнями их поджидал молодой парень в черной куртке. Выстриженная полосами голова, шрамовые татуировки на лице, пулевая винтовка в руках — без сомнений, это был стэлмен.
–Я думал, они уже все улетели, — пробормотал Елисеев. Цендорж, покосившись, наклонил лобастую голову в знак согласия — монгол тоже не ожидал встретить здесь звездных бродяг.
Но еще больше Клим удивился, когда увидел, что парень склонился перед Лускусом в низком поклоне и произнес:
–Знающему путь — все блага Вселенной!
–Прозябающим во тьме — открытых глаз, — важно кивнул в ответ Лускус.
Стэлмен повел маленький отряд в глубь каменных джунглей. Пришлось спешиться и взять прыгунов под уздцы. Клим, постоянно оступаясь на остром камешнике, догнал Лускуса и негромко спросил:
–«Знающий путь» — это ведь Поводырь, верно? Он приветствовал тебя, как Поводыря…
Одноглазый хмыкнул, но ничего не ответил, прибавив шаг. Елисеев не отставал. Это странное молчаливое состязание закончилось тем, что Лускус неожиданно остановился и сказал:
–Да, я — Поводырь, Второе кольцо системы Хардблад. Не спрашивай меня, как и почему. Во многом оно случилось помимо моей воли. Но вот уже десять лет как это мои стэлмены. Их очень мало, Хардблад — слабая система. Они ждут здесь моего слова, чтобы понести его по Звездной Тропе. Резервный канал связи, понимаешь? Почти все они юнники, «рожденные вне». Им нельзя долго быть «на шарике». Гравитация. И это еще один довод в пользу того, чтобы мы нашли объект «Зеро» как можно быстрее…
Стэлмены обосновались в крохотном ущелье, раскинув цирк на берегу бурливого потока. Вокруг хаотично дыбились скалы, ветер посвистывал в сколах камней, завивая дым от костерка в сизые спирали. Их и в самом деле оказалось немного — восемь юнников и старик, тот самый, знакомый Климу еще по январским событиям.
Сообразно своим уложениям стэлмены приняли гостей сдержанно, но хлебосольно. Никто не задавал вопросов, никто не лез с разговорами. Лускуса с почтением усадили на круглый камень, Клима и Цендоржа разместили поодаль. Немудреная еда, каменная фляга с конденсатом, поклоны — и пятеро стэлменов расселись вкруг костра, замерев, точно статуи. Остальные в стороне расседлывали прыгунов и ставили палатку. Видимо, в цирке для всех попросту не хватало места.
Пока гости утоляли голод, небо затянуло тучами. Ветер налился холодом, озлобился и завыл в скалах диким зверем. Когда плоские тарелки опустели, а из фляги была вытряхнута последняя капля, наступило время разговора. Старый стэлмен, видимо возглавляющий систему в отсутствие Поводыря, задал несколько вежливых вопросов — как здоровье, легка ли была дорога, не подвела ли погода. Лускус так же вежливо ответил — мол, все нормально, спасибо, живы, здоровы, погода благоприятствует. Подкинув сучьев в костер, старик поинтересовался, глядя на Клима, что делается на равнинах?
–Война там, — ответил Елисеев. — Ползучая партизанская война.
Стэлмен неожиданно засмеялся, захекал, сморщив коричневое лицо.
–Э, паря, разве здесь у вас война? Не понимаешь ты разницы. Вот в космосе… Ты приходи после звезд, я тебе расскажу, что такое настоящая война. А сейчас вам пора отдохнуть с дороги, у Знающего путь есть разговор к стэлменам…
Последняя фраза была сказана таким тоном, что Клим с Цендоржем безропотно поднялись, поблагодарили хозяев и пошли к палатке. Обернувшись, Елисеев увидел, что старик подсел поближе к Лускусу и что-то спросил у него…
Вечером, выспавшись, Клим пошел к стэлменам. Не то чтобы его сильно интересовали истории про «войну в космосе», нет. Просто он не хотел упускать возможность лишний раз поговорить с этими чудными и странноватыми людьми — да и людьми ли? Когда-то давно, еще в подростковом возрасте, когда гремело по всей Галактике имя контрабандиста и стэлмена Никки Катера, Елисееву попадалась на глаза статья о том, что стэлменов уже нельзя считать хомо сапиенсами и к ним нужно применять новое название — хомо стэллус, например, то бишь «человек звездный».
У цирка опять горел костер. Таинственно мерцала молекулярная пленка. Клим заметил, что стэлмены вообще очень любят жвой огонь и при первой же возможности стараются развести костерок, над которым тут же оказывается какая-либо побулькивающая кипятком посудинка. Кипяток стэлмены пьют мелкими глотками, а между ними закидывают под язык крупинки «пыли». «Пыль» эта, запрещенная и в мирах Федерации, и на планетах Коалиции, на самом деле является спорами гигантских грибов-призраков, произрастающих в джунглях Афродиты. Откуда и как ее добывают стэлмены — неизвестно никому. Ходят слухи о заветных астероидах, затерянных где-то в системах Внутреннего кольца Галактики, о вырубленных в скалах галереях, где воссоздан микроклимат афродитских лесов и где стэлмены выращивают грибы-призраки.
«Пыль» содержит наркотические вещества, в малых дозах вызывающие галлюцинации, а при передозировке — транс. Вывести человека из «пылевой» комы невозможно. Опять же по слухам, в стэлменских системах якобы есть специальные саркофаги, в которых покоятся те, кто «ушел по пыльной дороге». Стэлмены таскают этих живых покойников за собой по всей Вселенной, утверждая, что могут «подключаться» к их одурманенному разуму, вошедшему во взаимодействие с Великим Космосом.
Неяркое пламя костра разбрасывало по серым камням оранжевые блики. Россыпи звезд мерцали над головой. Аконит еще не взошел, с востока, с невидимых в темноте гор, тянуло холодом. Старый стэлмен, что полгода назад рассказывал Климу о скваттерах в долине, где происходило «великое замирение», услышав шаги, покосился на Елисеева, жестом пригласил присесть рядом.
Читать бесплатно другие книги:
