Планета битв Волков Сергей

И когда из столицы пришла весть о добровольном отречении императора, Том огладил седую бородку и спокойно сказал:

–Ну и ладно. Империи всегда воюют. А нам, простым людям, лучше, когда мир.

С приходом к власти Временного правительства над мэрией сменился флаг. Поменяла текст и вывеска над полицейским участком. Теперь каждый проходящий или проезжающий мимо мог прочесть, что здесь располагается «опорный пункт народной милиции Свободной Медеи». И опять же никто в городке не стал оспаривать тот факт, что главным нармильцем в Купервиле стал все тот же Заяц Хэнкс.

Ранним сырым утром по западной дороге в город вошел босой человек в лохмотьях. Голова его была замотана грязной рубашкой. Подол закрывал лицо, и, чтобы смотреть, человек проделал в нем две дыры.

На улицах Купервиля царило безлюдье. Арендаторы уже уехали на поля — наступило время сева белолиста. Их домочадцы старались не выходить без нужды из домов, под секущий холодный дождь. Мокрые стены домов, мокрые крыши, лужи посреди главной улицы Элизабет-стрит, названной в честь матери Тома Снарки.

Начальник опорного пункта народной милиции Бартоломью Хэнкс поежился, поплотнее запахивая длиннополую форменную куртку. Он сидел в плетеном кресле на крыльце пункта, вытянув длинные мосластые ноги, и лениво обозревал промокший городок, пожевывая стебель утешника. Взгляд Хэнкса неизменно возвращался в одну точку, находящуюся в конце улицы. Там, призывно белея длинной вывеской, располагался салун «Прыгуний хвост». Кружка браги, рюмка крепкого, как удар кулака в челюсть, виски, который получается у тестя раз от разу все лучше, фирменный жареный прыгуний хвост — что еще нужно мужчине в такой промозглый денек?

Вся беда заключалась в том, что Том строго-настрого запретил Барту появляться в салуне до полуденного колокола. Главный нармилец вздохнул. Когда он женился на дочери Снарки, в глубине его души жила уверенность, что вскоре все, что создал, построил и нажил Том, достанется ему. Но прошло уже два года, а старик только крепче сжимал в красных пудовых кулачищах вожжи, которыми он управлял Купервилем.

Мимо Хэнкса странной, деревянной походкой прошел не менее странный человек с намотанным на голову тряпьем. Человек был чужим. Нармилец опустил ноги с перил, на всякий случай проверил, заряжен ли табельный арбалет, и окликнул незнакомца. Тот никак не отреагировал, продолжая шлепать по лужам с прямолинейностью автомата.

Несколько секунд Хэнкс раздумывал, стоит ли выходить под дождь, чтобы догнать чужака, но лень в итоге победила служебный долг, и Барт снова уселся в кресло, сдавив зубами уже порядком измочаленный стебель.

Том Снарки, усевшись за стойкой, собственноручно протирал гордость заведения «Прыгуний хвост» — стеклянные бокалы, изготовленные по специальному заказу в Фербисе, мрачно напевая себе под нос старую песню звездной пехоты:

Нынешний год выдался дождливым, и первый урожай клубней белолиста был хуже обычного. Если так пойдет дальше, придется поднимать арендную плату. Том сплюнул в медную бадью с помоями и исподлобья огляделся. В большом зале салуна гуляли сквозняки. Длинные столы пустовали, лишь у окна сидел, откинувшись на спинку стула, почтальон Гаррет, смакующий свежую брагу. Он уже успел с утра пораньше съездить на трицикле за сорок три мили, в Дебер-хом, где проходила меднодорожная магистраль. Том гонял почтаря не по пустой прихоти. Он хотел, чтобы у Купервиля была собственная ветка пути, и бомбардировал министерство путей сообщения заявками. Ответа пока не было.

Скрипнули низкие дверцы бэт-вингс, и на пороге появился оборванец с замотанным лицом. «Чужак, — бросив быстрый взгляд на раннего гостя, сразу понял Том. — Из паломников, что ли? Нет, не похож. Человек из степи? Может быть… Хотя нет, не может. Мы договаривались с Парисом, что связь через почтаря. Парис хоть и снейкер, но парень с головой. Стало быть, это просто брояга. Как бы заразу какую не занес…»

Чужак тем временем постоял на пороге и шагнул к стойке.

–Заказывать будешь? — холодно осведомился Том, отставляя в сторону очередной протертый бокал. — Если нет, то лучше уходи. У нас тут бизнес. Непогоду можешь переждать на прыгушнях, там, в конце улицы.

–Воды, — без голоса выдохнул оборванец.

Том хмыкнул, ковшом плеснул из бака в латунную кружку и со стуком поставил посудину на стойку.

–Пей и убирайся. Мне некогда.

Незнакомец медленно, с достоинством поднял кружку. Том обратил внимание, что кисти его рук тоже обмотаны грязным тряпьем. Опустив два пальца в кружку, бродяга смочил их и сделал быстрое движение, разбрызгивая воду над собой. Гаррет, отложив нож, с интересом посмотрел на него.

«Точно больной. И с головой не в порядке», — решил Том и звякнул колокольчиком. В поварне два его помощника, Сэм Кривые Зубы и Мерфи Три Косточки, разделывали тушу молодой альбы для жаркого. Оба — молодцы хоть куда, и выставить из заведения нищеброда для них было сущим пустяком. Конечно, это мог сделать и сам Том, но он брезговал прикоснуться к грязной одежде оборванца.

Приподняв тряпку с дырами для глаз, бродяга осушил кружку и поставил ее на стойку. Громко топая, из двери позади стойки появились Сэм и Мерфи, оба в белых фартуках, испачканных кровью.

–Хозяин? — беловолосый Сэм, детина с огромными волосатыми ручищами, вопросительно посмотрел на Тома. Мерфи, лысый негр почти двухметрового роста, молча сопел у него за спиной. Снарки недовольно дернул плечом, глазами указал на застывшего оборванца, мол, разберитесь.

–Э, слышь, придурок… А ну-ка вали отсюда! — пробасил Кривые Зубы, угрожающе нависнув над бродягой. Три Косточки вразвалочку обошел стойку, на ходу вытирая клешнястые черные руки о фартук.

–Мне надо. Говорить. Один вопрос, — еле слышно произнес оборванец, не двигаясь с места. — Потом уйду.

–Мне с тобой говорить не о чем, — спокойно сказал ему Том. — Мы тебя знать не знаем и знать не хотим. Убирайся! Это было последнее предупреждение…

Бродяга вздохнул. Сэм протянул руку, намереваясь взять его за шиворот. В следующую секунду замотанный в тряпье человек вдруг взорвался серией еле уловимых движений. Подхватив высокий барный табурет, он ударил Сэма с такой силой, что тот без звука рухнул на дощатый пол. От удара табурет разлетелся на части. В руке бродяги осталась длинная толстая ножка, которой он, быстро развернувшись, несколько раз приложил Мерфи. Гигант не ожидал такого поворота событий и отправился в нокаут.

Потрясенный Том сунул руку под стойку, нашаривая рукоять бронзовой палицы. Барные табуреты он заказывал у плотника в соседнем поселке и мог дать руку на отсечение, что они были сработаны на совесть. Если этот доходяга сумел вот так за здорового живешь разбить один о голову человека, значит, дело плохо…

С угрожающим рычанием, от которого прыгуны припадали на брюхо, а люди бледнели и теряли дар речи, Том перемахнул стойку, краем глаза заметив, что почтальон Гаррет так и сидит за столиком с раззявленным ртом и выпученными глазами.

«Дурень, мог бы и за полицией побежать», — с неудовольствием подумал Том, обрушивая увесистую шипастую палицу на голову бродяги. Тот даже не попытался уклониться. Он шагнул навстречу собственной верной гибели, но в самый последний момент присел, вытянув перемотанные тряпками руки. Палица со свистом пролетела мимо, и в ту же секунду Том почувствовал, как его шею сжало, точно тисками.

Хозяин Купервиля захрипел, пытаясь освободиться, начал заваливаться на спину, попробовал стряхнуть с себя бродягу, но тот повис на Снарки, как питбуль на быке, все сильнее стискивая его горло.

–А-а… Гр… Г-а-р-р-р… — Том закричал, обращаясь к дураку Гаррету, но вместо крика из изломанной глотки вылетели лишь хрипы и какое-то бульканье. С грохотом разметав толстые ноги в подкованных бериллиевой бронзой башмаках, Том рухнул рядом с телом Сэма, под которым уже расползлось кровавое пятно. Бродяга зашипел, как кот, вжал седую голову Снарки в пол, и угасающее сознание Тома успело зафиксировать бешено горящие сквозь дыры в тряпье глаза. Потом пришла темнота и тишина…

Гаррет, у которого от всего произошедшего случился самый настоящий столбняк, наконец-то сообразил, что теперь страшный бродяга примется за него. Других живых людей в «Прыгуньем хвосте» попросту не осталось. Почтарь вскочил, со страхом обнаружив, что обмочился, и рванулся к двери, но бродяга, только что сидевший верхом на несчастном Томе Снарки, в мгновение ока оказался на пути Гаррета.

–Сиди, — просвистел он таким голосом, как будто это его сейчас душили. — Говорить!

Подняв трясущиеся руки, Гаррет вернулся за стол, плюхнувшись на мокрый стул. Только что убивший троих оборванец уселся напротив, с жадностью выхлебал брагу из кружки почтальона прямо через грязную ткань, отчего на полотне появилось красно-бурое пятно, похожее на чудовищный окровавленный рот.

–Мне нужны люди. У них на теле змея, — мокро сипел он из-под этого рта. — Ты знаешь. Вы все знаете.

–Клянусь господом… — тонким голосом выкрикнул Гаррет. — Я всего лишь почтальон. Почтарь. Письма ношу, гелиограммы доставляю. Понимаете?

Оборванец точным движением подхватил лежащий на тарелке с солеными крендельками нож и мгновенно пригвоздил руку Гаррета к столу. Почтарь секунду смотрел на свои белые, шевелящиеся, как лапки паука, пальцы, на нож, пробивший тыльную сторону кисти, на кровь, обильно выступившую из-под лезвия, а потом заверещал, как подстреленный прыгун.

–Тихо! Ты сказал ложь. Еще одна ложь — и будет твоя смерть, — не повышая голоса, произнес незнакомец. — Где люди со змеей?

–Я… О господи! Я покажу. Покажу! О! — Гаррет задергался, ухватился свободной рукой за рукоять ножа, пытаясь вытащить его, но не смог.

Спустя несколько минут бледный почтарь и незнакомец уже сидели в седлах трицикла. Затарахтел двигатель, длинная труба выпустила струю черного дыма, и экипаж, сорвавшись с места, понесся по улице, разбрызгивая лужи.

Бартоломью Хэнкс, которому уже осточертело сидеть на крыльце участка, как раз набрался решимости сходить в «Прыгуний хвост» и поговорить с тестем касательно выпить и закусить. Подтянув высокие кожаные сапоги, он спустился по ступеням и вышел под дождь, щуря круглые светлые глаза. Тут-то ему и попался навстречу трицикл почтаря. Нармилец подивился той скорости, с которой несся трехколесный паровик, но потом разглядел за спиной Гаррета давешнего оборванца в тряпье и сказал себе: «Не твоего ума это дело, Барт. Раз Том Снарки отправил этого человека с почтальоном, значит, так надо».

И перешагивая лужи, Хэнкс двинулся к «Прыгуньему хвосту», проговаривая про себя те слова, которые он скажет тестю и которые, как надеялся страж порядка, принесут ему долгожданную выпивку…

Ночью пошел дождь, к рассвету он усилился и превратился в настоящий ливень. Дорога набухла, а множество ног, колес и прыгуньих лап мгновенно расквасили ее до состояния селевого потока. Ополчение двигалось на северо-запад, молчаливое и настороженное. Звякало оружие, сочно чавкала под ногами грязь. Люди почти не разговаривали — они устали, промокли и мечтали об отдыхе. Наконец Лускус, ехавший в штабной повозке, скомандовал остановку.

–От разведки — никаких данных. За ночь мы прошли меньше тридцати километров. Но дальше лезть вслепую нельзя, — сказал он, разминая затекшие ноги.

–Неплохо было бы покормить народ. — Клим, честно отшагавший всю ночь вместе со своими саперами, уселся на передок и принялся снимать грязные сапоги.

–Покормим, — кивнул Лускус и тут же заорал кому-то: — Ты охранение выставил? Нет?! Так какого хрена ты там топчешься?!

Мокрые прыгуны тоскливо ревели, вытягивая толстые шеи. По крыше штабной палатки стучал дождь. Из Фербиса примчался на трицикле нарочный с пакетом от Теодора Бойца. Канцлер как раз собрал батальонных командиров на военный совет. Секонд-министр писал, что выслал обоз с топливом и два батальона добровольцев, сформированных уже после выхода ополчения.

–Ну хорошо.— Лускус кинул послание и конверт в костер. — Будем считать, что хоть какой-то резерв у нас имеется. Теперь по настоящему моменту. Хреново все, господа командиры! Я бы даже сказал — очень хреново.

–Дождь же, — подал голос начальник артиллерии корпуса Кислицын. — Льет и льет, сука. Ракетчики жалуются — запальные трубки отсырели. Где я их буду сушить, на огне, что ли?

–Тьфу ты! — Лускус выругался. — Чего ты лезешь со своими трубками? Думаешь, один такой? В первую голову меня тревожит потеря темпа. Да, господа, именно потеря темпа. Мы планировали покрыть отделяющие нас от побережья две сотни километров за три дня и две ночи. Одна ночь уже прошла. Если так будет продолжаться дальше, мы не доберемся до океана и за пять дней. Что успеет предпринять противник за это время, страшно представить. Предложения есть?

Клим все то время, пока Лускус говорил, прокручивал в голове различные варианты. В итоге их осталось только два, о чем он и сообщил остальным.

–Дождь, судя по всему, зарядил минимум на неделю. Стало быть, дальше будет еще хуже. Вариант первый: мы оставляем все тяжелое вооружение и создаем укрепленный район где-то в этих местах. Всех прыгунов ставим под седло. Летучие кавалерийские отряды идут вперед, проводя разведку боем, вступают в контакт с противником и отходят, заманивая его за собой — прямо на наши позиции. Плюсы очевидны, и о них нет нужды говорить, но есть и минус — мы слишком далеко и ничего не знаем о противнике.

Одноглазый покивал, Кислицын склонился над картой, что-то измеряя курвиметром. Остальные командиры переглядывались, но молчали.

–Второй вариант… — Клим замялся. — Ну, собственно, это даже и не вариант, а лишь попытка выжать хоть что-то из нынешнего нашего положения. Чтобы войска могли перемещаться быстрее, нужно опять же разделить их на три части. Пусть пехота возьмет «на горб» запас продовольствия и воды и двигается по степи параллельно дороге. Там почва связана корнями трав и не так расползается под ногами. Обозы с топливом и всевозможным имуществом мы отодвинем в арьергард, оставив на каждую телегу по одному прыгуну. Всех высвобожденных прыгунов запряжем в ракетные станки и повозки с парометами. Выигрыш в скорости, как мне кажется, очевиден.

–А если в темноте вдруг наткнемся? Побьют всех… — подал голос широколицый бровастый Ташим Кади, в миру старшина гильдии осветителей, человек в Фербисе уважаемый и авторитетный.

–Он прав! — быстро проговорил Толя Кислицын и, размахивая руками, продолжил: — Пехота в стороне, топливо для парометов в обозе. Понадобится как минимум полчаса, чтобы подтянуть одно и скоординировать действия других. За это время от нашей артиллерии и ракет останется мокрое место.

–Мокрое место уже сейчас имеет место, — невесело скаламбурил Лускус, намекая на дождь. — Думаю, нам нужно объединить оба предложения Елисеева в одно. Сделаем так: вышлем вперед еще несколько разведгрупп. Усилим боевое охранение на марше. Разделимся и двинем вперед. Через пятьдесят километров, на Поющих увалах, и встанем. Все, отцы-командиры, два часа людям на отдых — и марш-марш!

Весь следующий день ополчение упрямо двигалось на север. Когда обозначилась конкретная цель похода, люди повеселели. Поющие увалы — это вам не дикий океанский берег невесть в какой глуши. Кто-то на увалах бывал, кто-то слышал о них от друзей или знакомых.

–Место смешное, — горячо растолковывал товарищам скуластый ополченец, то и дело поправляя на плече тяжелую алебарду. — Песок там. Вокруг степь, трава, а там — песок. Бо-ольшие такие горки, подковами выгнутые. И когда тихо, слышно, как ветер песчинки перебирает — как будто поет женщина. Шепотом, еле слышно. Сперва аж оторопь берет — страшно! А потом ничего, даже успокаивает. Мы на этих увалах три дня стояли в прошлом году, прыгунов ловили в Ручейной балке. В общем, ничего местечко, не хуже прочих. Но жить там я бы не стал.

Клим слышал рассказ скуластого и сразу вспомнил «голос Медеи», который он давным-давно услышал в шуме дождя, перед тем как хрустальные черви напали на колонистов. Это было давно. Это было далеко отсюда. Но в душе уже зародилось нехорошее предчувствие, и Клим впервые взглянул на их поход глазами стороннего наблюдателя: двенадцать тысяч средневековых латников, пусть и при поддержке парометных стим-спитов, бронепаровиков и неуправляемых ракет, пытаются на равных потягаться с технологиями как минимум XXI века, а как максимум — самыми современными. Да если бы у грейтов имелся всего один танк образца 2010 года, какой-нибудь «Абрамс» или «Т-2000», шансов у ополчения не было. Танков же этих, судя по всему, у них никак не менее трех, да несколько сотен подготовленных бойцов с пулевым оружием, против которых ополченцы могут выставить всего три винтовки. В общем, у ацтеков, противостоящих Кортесу, шансов было в разы больше…

К вечеру дождь несколько ослабел, зато стало ощутимо холоднее. Люди кутались в кожаные плащи, неплохо защищавшие от влаги, но не спасавшие от холода. Уставшая пехота сбавила шаг. До Поющих увалов между тем ополчению осталось никак не меньше десяти километров.

Лускус пошел вдоль колонны, подбадривая своих бойцов:

–Шире шаг! Плететесь, как беременные прыгунихи! Эй, кто голосистый — запевай!

Некоторое время бойцы продолжали идти молча, но вот где-то в голове неровного строя послышался надтреснутый, высокий голос:

Клим знал эту песню. Ее автор Владимир Высоцкий жил в Великом веке и написал немало вот таких — простых и в то же время поднимающих из глубины души что-то горячее и злое строк.

Песню подхватили, и над серой угрюмой массой, над частоколом копий и алебард поплыли хриплые голоса.

–Штрафные батальоны… Вот оно как. — Лускус, поравнявшись с Елисеевым, оттер с лица дождевые капли, зашагал рядом. — Сдается мне, дружище Клим, что наше ополчение вот так, прямо с марша, скоро присоединится к самой большой в истории армии.

–Это к какой же? — удивился Клим.

–К армии мертвецов, — глухо ответил Лускус и, не оглядываясь, быстро пошел к повозкам…

–Эй, Скиф! Погляди-ка — мне кажется, или по дороге кто-то едет?

–Где?

–На повороте, возле белой скалы, похожей на отрубленную голову.

–Да, точно. Трехколесник. Летит, словно его черти гонят. Погоди, Шон, а это не почтарь из Купервиля? Слюнявый Гаррет? Э?

–Точно, он. Глаза у меня уже не видят так остро, как прежде, но больше некому. И за каким же бесом его несет? Брасса Парис ясно сказал этому жирному борову Снарки — без нужды не светить наше логово.

Тот, кого напарник по дозору назвал Шоном, крепкий мужчина лет пятидесяти, корявый в движениях, словно погрузочный биобот, кряхтя, поднялся с влажного камня и начал спускаться вниз. Молодой смуглый Скиф, хищно прищурив глаза, заряжал арбалеты, время от времени поглядывая на приближающийся трицикл.

Здесь, на самой окраине Кустолесья, люди Силы и Воли держали постоянный пост — для связи с сочувствующими им жителями равнины. Кроме того, с вершины высокой Дозорной скалы хорошо просматривалась дорога, ведущая с запада на восток, и если проклятый одноглазый вздумал бы двинуть войска в Кустолесье с этой стороны, ему не удалось бы застать людей Силы и Воли врасплох.

Дождь, нескольо дней отравлявший жизнь дозорным, наконец-то перестал. Тучи все еще ползли по небу, их низкие серые туши плыли на юг. На смену им с севера надвигалась полоса чистого неба, и дальние холмы в лучах Зоряной звезды уже заблестели мокрыми головами.

Шон вывел из-за скалы оседланного прыгуна, привычным движением забросил кряжистое тело в седло и ускакал в сторону зарослей, начинающихся в полумиле от Дозорной скалы. Скиф остался «в догляде», в любую секунду готовый подпалить укрытый от дождя под кожаным пологом фитиль сигнальной ракеты. Впрочем, в этот раз опасаться было нечего — снейкеры хорошо знали почтаря Гаррета, прозванного Слюнявым за вечно мокрые губы.

Скиф, положив перед собой три заряженных арбалета, сел на камень и, покусывая травинку, стал ждать. Вскоре до его ушей донеслось тарахтение трицикла, а потом он без труда разглядел, что в этот раз почтарь приехал к Дозорной скале не один. Это поначалу несколько смутило Скифа, и он переложил один из арбалетов себе на колени. Но, присмотревшись, дозорный расслабился — вряд ли замотанный в мокрое тряпье человек, сидевший позади Гаррета, мог угрожать людям Силы и Воли. Тут же Скиф почувствовал злость — тупой почтарь привез чужака, а раз так, то должен поплатиться за свое безрассудство. Брасса Парис, дад снейкеров Кустолесья, конечно же, не спустит это дело на тормозах.

–Быть Слюнявому поротым! — пробормотал Скиф и засмеялся, оскалив мелкие желтые зубы.

Тем временем трицикл достиг подножия скалы и остановился. Наступила тишина, нарушаемая только посвистами птиц. Гаррет, привстав и крепко ухватившись за руль, прокричал тонким голосом:

–Сила и Воля!

Его спутник сидел неподвижно, как куль, безучастный ко всему. Скиф выругался и поднялся во весь рост.

–Сила и Воля! Кого это ты притащил, почтарь? Ты что, забыл — чужие не могут быть в наших землях без разрешения дада?

Гаррет что-то забормотал, неуклюже слезая с трицикла. Скифу бросилась в глаза бурая повязка на его правой руке. Второй седок экипажа тоже спрыгнул с подножки на землю. Дозорный вздрогнул — на него взглянула пугающая тряпичная маска с дырами вместо глаз и размазанным красным ртом.

–Что ты там мямлишь, Гаррет? — крикнул Скиф, поднимая арбалет. — Скажи своему приятелю, чтобы не двигался, иначе я пристрелю его. Стойте оба, где стоите, пока не приедет дад!

–Скиф, стреляй! Стреляй же! — вдруг завопил почтарь и бросился в сторону, зачем-то прикрывая голову руками. Снейкер нахмурился, уперся плечом в вырез приклада, ловя выемкой прицела уродливую маску. И тут случилось необъяснимое: незнакомец, вместо того чтобы попытаться убежать, стремительно рванулся прямо на скалу, быстро-быстро перебирая босыми ногами.

Скиф выстрелил — болт прошел в двух пядях от головы человека в маске. Выкрикнув ругательство, дозорный отшвырнул разряженный арбалет, схватился за другой. Выстрел! Тугая тетива хлопнула, но ловкий уродец опять избежал заслуженной — Скиф уже в это не сомневался — смерти, чуть отклонившись в сторону.

Третий арбалет, тяжелый, пружинной конструкции, Скиф поднял медленно, и так же не торопясь прицелился. В самом деле, спешить было некуда. Незнакомец, видимо, сумасшедший, добежал до скалы и принялся карабкаться на нее, совершенно не заботясь о том, что теперь он — идеальная мишень для засевшего наверху стрелка.

–Слышь, тряпочник! — перед тем как выстрелить, Скиф решил на всякий случай кое-что уточнить. — Ты сейчас умрешь. Скажи перед смертью — кто ты и что тебе надо?

–Мне нужно убить вас всех, — глухо ответил незнакомец, одолевший уже половину подъема.

–Хорошее желание, — засмеялся Скиф, стоя прямо над обреченным на смерть человеком. — Самое главное — выполнимое. Ну, прощай, не знаю уж, как тебя там звали…

И снейкер нажал на скобу. Пружина зазвенела. Черный болт длиной в локоть мелькнул в воздухе… И выбил каменное крошево над плечом незнакомца!

–Проклятие! — Скиф от неожиданности растерялся. Он был хорошим стрелком, едва ли не самым лучшим в отряде, и промахнуться с пяти метров, стреляя сверху вниз, при хорошем обзоре и полном отсутствии ветра, не мог никак. Но — промахнулся!

–Все, тварь, теперь я тебя не просто убью! Я порежу тебя на куски, сволочь тряпичная! — скрежетал зубами дозорный, заряжая арбалет. Тугая пружина никак не хотела заходить в паз ореха, Скиф злился и раз за разом промахивался. Наконец оружие было готово к стрельбе. Сплюнув, снейкер поднял арбалет, сделал шаг к краю скалы…

Последнее, что он увидел в своей жизни, были черные от ненависти глаза в вырезах тряпичной маски. Умудрившийся подняться едва ли не по отвесному склону человек схватил Скифа за руку, сжимавшую арбалет, и дернул на себя. Дозорный вскрикнул и сломанной куклой полетел вниз, ударяясь о камни.

Дад Парис трясся в седле, угрюмо озирая окрестности. Впереди маячила, то и дело скрываемая зарослями, широкая спина Шона. Мокрые ветки задевали Париса, и он сквозь зубы ругался. Вожак кустолесских людей Силы и Воли был зол. Злоба поселилась в нем с самого утра, когда нарочный привез послание из Берлоги, от самого Хэда. Бигбрасса, как любил называть себя Хэд, в своей обычной витиеватой манере приказывал даду Кустолесья готовиться к «событиям, по происошествию которых мы будем иметь возможность покрыть себя великой славой». Парис должен был собрать всех своих людей в единый кулак, подготовить оружие, продовольствие, достаточное количество прыгунов и быть готовым по первому сигналу выступить на…

А вот на кого собирался обрушить свои конные сотни Бигбрасса, Парис не знал. Не знал — и злился, потому что чувствовал тут подвох, какую-то неясную тревогу, которая могла в будущем обернуться крупными неприятностями, такими крупными, по сравнению с которыми недавний неудачный налет на поезд покажется детской шалостью. В том налете отряд Париса потерял двадцать четыре бойца. В грядущей же заварухе он мог полечь весь, до последнего человека. Дад Кустолесья ощущал угрозу, исходящую от письма Хэда.

–Ну не Фербис же ты собрался штурмовать?.. — бормотал Парис, коленями сжимая бока прыгуна, чтобы повернуть скакуна в нужный просвет между зарослями. Снейкер понимал, что Бигбрасса вряд ли отважится на открытое противостояние с властями — это с одной стороны. С другой, поговаривали, что у него появились хорошие друзья где-то за большой водой, которые помогают людям Силы и Воли оружием и снаряжением. Кто эти самые «друзья», Парис не знал, но в его отряде имелись две пулевые винтовки, переданные из Берлоги. Значит, в их борьбе есть еще одна заинтересованная сторона.

Когда началась война между новоявленной империей и теми колонистами, которые подчинялись власти коменданта колонии, Парис был простым солдатом в имперской армии. После первых же боев он понял, что запросто может погибнуть от клинка или стрелы вчерашних товарищей по несчастью — и дезертировал. Густые заросли Кустолесья представлялись ему идеальным убежищем. Отсюда можно было делать набеги на соседние деревни, брать еду, одежду, женщин — и снова уходить в непролазные дебри. Слух о грозном и безжалостном Парисе вскоре разлетелся далеко окрест, и к нему потянулись люди, такие же, как он сам, дезертиры, бродяги и недовольные властями колонисты. Так Парис стал дадом, главарем небольшого поначалу отряда лихих молодцов, признающих только одну власть — власть силы.

Война громыхала где-то на востоке, а в Кустолесье царил Парис, ставший кем-то наподобие местного правителя. Теперь поселяне добровольно жертвовали ему прыгунов, шкуры, пригоняли в заранее обговоренные места повозки с продовольствием. Дошло до того, что к нему стали обращаться с просьбами рассудить тот или иной спор, как к судье.

Потом в Фербисе спохватились, и оттуда прибыл хорошо вооруженный карательный отряд — навести порядок и вернуть эти земли под длань императора. Людям Париса пришлось несладко. В ходе бесконечных стычек его отряд уменьшился наполовину. Уйдя в самое сердце Кустолесья, дад затаился, выжидая. И дождался — война закончилась, император отрекся, каратели ушли, а на Великих равнинах появилась новая грозная сила — снейкры, люди Силы и Воли во главе с загадочным Бигбрассой, или, как его именовали бывшие желторобники, Хэдом. В один прекрасный день прибывший от него эмиссар разыскал Париса в чащобах Кустолесья и предложил вступить в ряды снейкеров.

–Мы за Силу и Волю для каждого, — говорил он обросшим отрядникам Париса. — Этот мир достался нам по воле судьбы таким, какой он есть. Не будем же гневить ее, станем под стать этой планете — самими собой.

Слова эти пришлись по вкусу даду и его бойцам. Черную татуировку в виде змеи, кусающей свой хвост, на груди каждого новоявленного снейкера подкрепила клятва бороться против «узурпаторов, присвоивших себе власть над нашей новой Родиной». Отряд Париса влился в степное воинство Бигбрассы. Отныне он действовал строго в соответствии с приказами из Берлоги, как снейкеры прозвали ставку своего вожака, расположенную где-то в отрогах Экваториального хребта. Сам Парис никогда не видел Бигбрассу, знал только, что он был важным чином в администрации колонии, потом покинул ее и ныне вел свою войну, войну за право каждого быть самим собой.

Война эта шла ни шатко ни валко. Группы снейкеров, заранее изучив местность и подготовившись, налетали на городки и поселки, убивали нармильцев, представителей власти, жгли мэрии и префектуры, громили склады и станции меднодорожной магистрали, совершали набеги на поезда. В ответ Временное правительство усилило гарнизоны и выдвинуло в степь две бригады нармильцев под командованием самого министра внутренних дел и по совместительству начальника народной милиции Панкратова. Поначалу ему удалось нанести серьезный урон силам Бигбрассы. В сражении у Волосатой гряды люди Силы и Воли потеряли три с лишним сотни всадников и вынуждены были отступить, рассыпавшись по Великой равнине.

Отряд Париса не участвовал в том гибельном сражении. Хэд поручил даду Кустолесья создать «узел напряженности на коммуникациях противника», и парни Париса совершали налет за налетом на гелиографические станции, поезда, торговые караваны, поселения в окрестностях «своих» земель.

Парис понимал — долго так продолжаться не может. Однажды в Кустолесье войдет крупное подразделение нармильцев и выкурит его парней из зарослей. Сражаться в чистом поле они не смогут, останется одно — уходить на юго-восток, искать в бескрайней степи Бигбрассу. Еще, конечно, можно сдаться на милость победителя, но Парис не питал никаких иллюзий относительно судьбы тех, кто сложит оружие. Уж очень недобрую память он и его люди оставили по себе в каждой деревне, в каждом поселке, на каждой станции Кустолесья.

И вот теперь новый приказ от Хэда. «Тяжеловато становится быть человеком Силы и Воли», — подумал Парис и усмехнулся этой своей мысли. Снейкеры сами говорят — мол, мы должны быть такими, какие есть. Он, дад Парис, не нарушит эту заповедь. Когда прижмет, он соберет верных людей — и уйдет. В этом его сила, такова его воля.

–Эй, Шон! — Приняв нелегкое решение, Парис несколько приободрился и окликнул дозорного. — Далеко еще?

–С милю, не больше, дад, — флегматично пожал квадратными плечами Шон. — Ума не приложу, чего это Слюнявому понадобилось…

–Вот и не прикладывай, — жестко сказал Парис, недовольно морщась. С Томом Снарки у него были давние и вполне дружеские связи. Мэр Купервиля не только снабжал дада продовольствием и прыгунами, он еще и сбывал по своим каналам добычу, захваченную снейкерами в других местах. Бизнес этот оба держали в тайне, связь осуществлялась через почтаря. То, что Том прислал Гаррета в не договорное время, насторожило Париса. Именно поэтому он самолично поехал к Дозорной скале выяснить, в чем дело.

Вскоре над покрытыми мокрой листвой верхушками кустов показалась грязновато-белая туша Дозорной скалы.

–Прибыли, — закряхтел Шон. — И куда это бездельник Скиф запропастился? Должен же на вершине быть…

Дад усмехнулся. Понятно, что Скиф, вместо того чтобы нести караульную службу, сидит сейчас у подножия скалы и треплется с почтарем. Тот небось выпивку привез, стеблей утешника…

Звонкий удар пружины арбалета на мгновение заставил Париса растеряться. Шон уже валился на спину. Черный болт пробил его лобастую голову насквозь, точно в ней не было костей.

«Стреляли почти в упор», — сообразил дад Кустолесья, скатился с прыгуна и по-паучьи уполз в заросли.

Из дневника Клима Елисеева:

Ополчение встало на Поющих увалах. Мы роем траншеи, капониры, отсыпаем валы и брустверы. Проклятый дождь достал, как говорится, хуже горькой редьки. Все раздражены и очень устали. В сапогах хлюпает, одежда сырая. Обсушиться, поспать в тепле — негде. Среди ополченцев царит уныние.

Кавалерийские эскадроны сформированы, но без данных от разведки Лускус не решился отправлять их в степь. Заканчивается третий день нашего похода. Грейты себя никак не проявляют. Тревожит полное отсутствие сведений от разведгрупп. Не могли же все они пропасть бесследно? Впрочем, противник может оказаться намного хитрее нас, а учитывая его превосходство в вооружении, мы рискуем вообще не дождаться наших разведчиков.

Среди ополченцев много простуженных. Мы с Кислицыным убедили Лускуса выдать людям по сто граммов спирта на человека. Есть проверенный способ избавиться от простуды: в кружку с алкоголем кладешь толченые стебли краснолиста, настаиваешь минут пять и пьешь залпом. Продирает до кишок. Краснолиста вокруг полно. Проблема в другом: для многих подождать пять минут — из разряда невозможного.

Ближе к полуночи Лускус снова собрал военный совет. Оказалось — вернулись разведчики, причем сразу две группы. Сведения они принесли неутешительные. Грейты оборудуют побережье в Косицыной бухте под военную базу. В спешном порядке строятся пирсы, из доставленных на баржах конструкций собираются ангары. Три танка греют моторы на подходе к базе, а по степи разъезжают юркие колесные бронемашины с крупнокалиберными пулеметами. Разведчики несколько раз слышали звуки выстрелов. По их прикидкам, грейты контролируют участок территории примерно пять на десять километров. От их передовых постов до Поющих увалов по прямой километров тридцать пять.

Что и говорить, наш, а точнее, мой план после получения разведданных затрещал по всем швам. Неучтенный фактор в виде быстроходных колесных бронемашин смешал нам все карты. Прыгунам и трициклам не уйти от такого врага, зато грейтовские броневики легко выйдут из-под нашего обстрела, и стало быть, подбить их практически невозможно. Нужно срочно что-то менять…

Ночной военный совет не продлился и получаса, когда дозорные сообщили, что в пяти километрах к северу замечена бронемашина грейтов.

–Спят они, — тяжело дыша, доложил боец, роняя дождевые капли на разосланную карту. — Один снаружи сторожит, остальные внутри. Рассвета ждут.

–Будем брать! — радостно потер ладони Лускус. План созрел мгновенно и, собственно, не сильно отличался от того, что накануне предложил Елисеев — заманить броневик в долинку между лесом и оврагом, перекрыть пути отступления стеной разрывов и заманить грейтов в ловушку. Ловушку эту должны были выкопать саперы Клима, и они работали всю ночь, отрыв длинную канаву двухметровой глубины. Теперь все гадали — клюнет противник на приманку, возьмется преследовать отряд всадников или уберется восвояси?

Два десятка прыгунов готовились уйти в степь. Всадники, угрюмые и сосредоточенные, проверяли сбрую и седла, успокаивали своих скакунов, почесывая их между длинных ушей. Прыгуны, словно догадываясь, что их ждет, доверчиво клали мохнатые морды на плечи людей, заглядывали в глаза и фыркали, разбрызгивая дождевые капли.

–Ну все, парни. С Богом! — Лускус дал отмашку, и отряд двинулся в серую мглу, перфорированную дождевыми росчерками. Клим, весь перемазанный желтой глиной, выскочил из хода сообщения, посмотрел вслед удаляющимся силуэтам всадников.

–Думаешь, получится?

–У нас нет другого выхода, — ответил Лускус. — Мы обязаны победить.

–Обязаны. Слово какое-то мерзкое. Похоже на «обвязаны». — Клим невесело усмехнулся. — Обвязаны, связаны, перевязаны, увязны. Как груз. Как мешки на складе.

Одноглазый серьезно посмотрел на Елисеева:

–Ты эти шуточки брось. Не надо, понял?

–Да понял я, понял! — озлился Клим. — Надоело просто. Ковыряемся тут, как куры в навозе. Перегорают люди. Вначале порыв был, потом ждали, терпели. А терпелка, она не бесконечная.

–Ладно, все, все. — Лускус поднял руки. — Идите, готовьтесь. Парометчики пусть держат давление, топливо не экономить — завтра должен обоз подойти.

Клим кивнул и спрыгнул в траншею. Она шла через вершину самого западного из увалов, спускалась в низинку, поднималась по пологому склону и заканчивалась в широком и глубоком капонире, где техники уже заканчивали монтаж пусковых станков для ракет. Толя Кислицын, взобравшись на кучу свежевырытой земли, обозревал окрестности, вертя в руках угломер. Клим, передав приказ Лускуса относительно стим-спитов, тоже взобрался наверх.

Перед ним лежала травянистая плосковина, ограниченная с севера едва заметными возвышенностями, поросшими лесом, а с юго-запада глубоким оврагом. С востока равнину запирали увалы, на которых обустроили свои позиции ополченцы. На западе, там, куда ушел отряд всадников, имелось узкое горло, полоса ровной земли между лесом и оврагом, метров в семьдесят шириной. От капонира ракетчиков до нее было не меньше полутора километров.

Кислицын покосился на Клима, вытянул руку с угломером, большим пальцем передвинул бегунок, прокричал полученную цифру наводчикам.

–Ну, как думаешь, получится? — не выдержал Елисеев, не заметив, что повторяется.

Весело глянув на него, Кислицын сунул угломер под мышку.

–Не бздэ, Клим Олегович, все путем! Когда коробочка войдет в зону обстрела, первый и пятый станки закроют проход. Бить будем бегло, с постоянного угла. Ну не дураки же они — соваться под огонь? По-любому вперед двинутся. Я думаю, будут пытаться обойти увалы по краю, возле леса. Саперы твои не подкачают?

–Да саперы-то как раз все как положено сделали. — Клим откинул капюшон, смахнул воду со лба. — Черт, дождь… Разверзлись хляби небесные… Меня другое волнует — а ну как они попрут с другой стороны?

–Ну, а чего волноваться? — резонно спросил Кислицын. И сам же себе ответил: — Будем бить на поражение. Или размолотим в труху, или свалим в овраг.

–Вот тот и оно, что в овраг… — Елисеев не договорил, сбежал с земляной горки и поспешил на край увалов, туда, где его саперный батальон заканчивал маскировку отрытого накануне «поимочного рва».

Томительно тянулись минуты ожидания. Все так же моросил дождь, все то же низкое серое небо висело над головой. Клим расхаживал по краю траншеи, бросая тревожные взгляды на долину. Пахло травяной прелью, землей и дымом. Ополченцы, попрятавшись под навесы и в наскоро сооруженные блиндажи, вяло переговаривались, и над увалами висел еле слышный гул множества голосов.

Неожиданно вдали приглушенно ударил пулемет.

–Идут, идут! — закричали сразу несколько человек. Клим прищурился, впившись глазами в сизую дождевую дымку. Там уже мелькали вытянутые фигурки всадников. Их было мало, куда как меньше двадцати. Прыгуны шли наметом, на задних лапах, высоко держа ушастые головы. Вот они прошли горловину, вот вынеслись в долину и помчались вдоль леса — прямо на замаскированный ров. А следом за ними показался подпрыгивающий на ухабах покатый силуэт бронетранспортера. Клим спрыгнул в траншею и, вытягивая шею, старался не потерять грейтов из виду. Он все еще боялся поверить в удачу.

Снова застучал пулемет, на башенке бронемашины заплясало злое пламя. Один из прыгунов, точно споткнувшись, полетел на землю. Грузная туша несколько раз перевернулась и замерла. Всадник, вылетевший из седла, так и остался лежать на земле без движений.

–Попали, твари! Эх, нам бы сейчас пару импульсаторов! — загомонили в траншее.

–Ага, «макаби» или «блэкхорст» было бы неплохо! — отчетливо проговорил кто-то из следивших за броневиком бойцов. Клим еле заметно улыбнулся — говоривший явно воевал на стороне грейтов, «макаби» и «блэкхорст» были самыми распространенными типами тяжелых пехотных импульсаторов в войсках Великой Коалиции. Теперь эти люди были искренне готовы биться со своими за право жить на Медее.

Между тем в долине разворачивалась настоящая трагедия, одна из тысяч тех военных трагедий, когда люди жертвовали собой ради победы. Пулемет бронетранспортера бил теперь беспрерывно. Стрелок умудрялся давать очередь за очередью из несущейся на полном ходу машины и раз за разом попадал. На мокрой траве лежали уже семь трупов прыгунов, а рядом — их мертвые всадники.

–Пора! — крикнул невидимый из траншеи Кислицын, и тот час же пронзительно засвистело пламя в запальных трубках. Клим знал — ракетчики сушили их на себе, прятали под одеждой, берегли как зеницу ока. И вот пришло время пустить запалы в дело.

С низким воем из капонира взмыла первая ракета, сразу же следом за ней поднялась вторая, потом еще и еще. Этот тип ракет, называемых среди бойцов «тромбонами», был разработан сравнительно недавно и свободники не успели использовать их при штурме Лимеса. «Тромбоны» отличались удлиненным корпусом, повышенной точностью стрельбы и завидным поражающим эффектом.

В горловине долины взметнулись взрывы, от грохота заложило уши. Едкий запах сгорающего ракетного топлива поплыл над увалами. Клим почувствовал во рту кислый привкус и сплюнул под ноги, в жидкую грязь.

Всего пятеро всадников уходили теперь от броневика. Они почти достигли возвышения, и им оставалось только взлететь по пологому склону и перевалить ложбинку между увалами, чтобы спастись.

Но грейты тоже не отставали. После первых разрывов их пулемет прекратил стрельбу, но бронетранспортер ни на йоту не сбросил скорость, продолжая мчаться прямо на «поимочный ров».

Кислицын выпустил еще несколько ракет, постепенно перенося огонь ближе и ближе к бронемашине. До замаскированного ветками и охапками срезанной травы рва оставалось не более двух десятков метров. Клим сжал кулаки — ну!

Неожиданно бронетранспортер на полном ходу резко свернул, едва не перевернувшись. Пулеметчик выпустил вслед уходящим за увалы всадникам последнюю очередь, и машина, не снижая скорости, понеслась вдоль линии обороны — прямо к оврагу.

–Подсказали им, что ли?! — с досадой вскрикнул кто-то. Клим выматерился и побежал, пригибаясь, по траншее, расталкивая бойцов. Еще две ракеты взлетели в воздух, ударив в землю прямо перед броневиком. Но грейты не обратили на это никакого внимания, продолжая мчаться навстречу неминуемой гибели.

–Да они же не знают про овраг! — азартно хлопая себя по бедрам, выпалил Лускус, едва Елисеев ворвался на командный пункт. — Смотри, смотри, сейчас сковырнутся!

И точно — бронированная машина, пестрая от камуфляжных пятен, на полном ходу проломилась через чахлый кустарник и с маху ухнула вниз. Взвыл и захлебнулся двигатель. Из оврага несколько мгновений слышался лязг металла, грохот и скрежет, а потом все затихло, и черный жирный дым поплыл в низкое небо…

Когда стемнело, Лускус с Елисеевым обошли позиции. Бойцы готовились к завтрашнему бою. В том, что он будет, никто не сомневался. Людьми овладела мрачная готовность к неизбежному. Никто не спал. Ополченцы вповалку лежали под растянутыми полотняными навесами, жались в ниши, вырытые в стенках траншей, и переговаривались вполголоса. Напрасно Лускус втолковывал им, что нужно отдохнуть и восстановить силы.

–Не спится, командир, — неизменно отвечали из темноты усталые голоса. — Вот завтра поломаем грейтам хребтину — тогда и выспимся.

За позициями ракетчиков, там, где были установлены стим-спиты, Клим услыхал дребезжание медянки. Инструмент этот, придуманный тут, на Медее, напоминал стэлменовское «звездное банджо» — выгнутый из меди барабан резонатора, короткий гриф и струны, сплетенные из жестких волос с гривы аллимота. Под немудреный мотив несколько человек пели:

–Вот уж не думал, что кто-то еще помнит Ходасевича, — пробормотал под нос Лускус.

Клим удивился. Он сам неплохо разбирался в поэзии, знал, что большим любителем стихов был покойный Игорь Макаров. Но звучащие в темноте строки оказались для Елисеева внове. И больше всего он поразился, что их опознал всегда суровый и жесткий одноглазый канцлер.

Ополченцы между тем продолжали повествование о нелегкой судьбе Джона Боттома:

–Да уж, вряд ли такие песни укрепляют боевой дух. — Лускус решительно полез из траншеи, намереваясь остановить поющих, но Клим ухватил его за рукав.

–Погоди! Пусть поют…

А голоса стали сильнее, зазвенели в тишине:

–Тьфу ты! — Лускус выругался. — Ты, если хочешь, наслаждайся этой панихидой, а я пошел спать.

И он действительно ушел, громко чавкая сапогами по раскисшей глине. Клим остался и, привалившись к холодной бочине ракетного станка, дослушал финал:

Ночью загорелся лес. Сперва часовые заметили небольшие язычки пламени на северной опушке, но спустя пару часов над деревьями уже гудело оранжевое сильное пламя настоящего верхового пожара. Проснувшиеся ополченцы тревожно переглядывались, Лускус сидел на своем КП мрачнее тучи. С рассветом Клим взял с собой пять человек и сходил на разведку. К этому моменту пламя добралось уже до южной части леса. Здесь росли в основном трескуны — высокие ветвистые деревья с ломкими тонкими ветвями, густо усаженными узкими листьями. Колонисты использовали листву трескунов для приготовления смазочного масла — другой смазки на Медее не было.

Из-за этого масла, содержащегося в листьях, трескуны горели, как спички, даже вновь начавшийся дождь не смог остановить пожар. Над лесом бушевали огненные вихри, пламя закручивалось в исполинские спирали и гудело так, словно там стартовала эскадрилья тяжелых орбитальных штурмовиков. Даже в траншеях ощущался сильный жар, бойцы кашляли от едкого дыма.

К обеду на месте еще вчера густых зарослей лежала обширная сырая гарь, над которой торчали редкие обугленные стволы. Теперь позиция ополчения была открыта для атаки с побережья. Дым, смешавшись с туманом, затянул долину сизой пеленой. Лускус ходил вдоль траншеи злой и ругался на трех языках, время от времени поглядывая в бинокль на выгоревший лес.

Высланные на юг дозорные группы вскоре вернулись и принесли неутешительные известия — не менее десятка бронемашин при поддержке пехоты двигаются к Поющим увалам. И самое главное — позади их атакующих порядков ползут два танка. Судя по всему, грейты решили покончить с противником одним ударом.

–Есть время жить, есть время умирать, — глухо выговорил одноглазый, выслушав командира дозорных. — Готовьтесь, дело будет жарким…

–Если ракетами подбить броневики, а пехоту пострелять из парометов, то с танками уж как-нибудь справимся, — решительно заявил Кислицын.

–Вот именно: «если», «как-нибудь», — скривился Лускус. — И отступить уже не успеем, догонят в степи и подавят гусеницами.

–Надо минировать долину. — Клим вытянул руку. — Возле тех кустов, у края леса… бывшего леса, на пепелище и ближе сюда, перед рвом. Тогда останется три прохода, которые можно пристрелять заранее. У нас, по моим подсчетам, на все про все есть два часа…

–Херовый ты счетовод, — буркнул Лускус, отрываясь от бинокля. — Нету у нас уже ничего. На, смотри…

Клим взял мокрый бинокль, приложил к глазам. Дальний край долины, затканный сеткой дождя, словно прыгнул вперед, и он ясно разглядел за переплетением кустов темный качающийся бронетранспортер.

Кислицын охнул и побежал к своим ракетчикам, получив в спину четкий приказ — подпустить поближе, стрелять наверняка, ракеты беречь. Клим пошел по траншеям, разъясняя бойцам, как им себя вести в предстоящем бою.

–Головы зря не высовывайте. Пулевая винтовка прицельно бьет на тысячу шагов. У них композитная защита на теле и керамлитовые шлемы, поэтому стрелой тут мало что сделаешь, если только под мышку попасть. Больше используйте гранаты. Против пехоты это — самое оно. Подпускаете ближе, и сразу несколько человек бросают. Если бронетранспортер или танк дойдет до траншеи — кидайтесь на дно и ждите. Корма у этих машин уязвимее, чем лобовуха. В корме двигатель. Сейчас принесут бутылки с горючей смесью. Предупреждаю — она ядовитая. Увижу, что кто-то отхлебнул, посчитаю за членовредительство и дезертирство с поля боя. Все ясно?

Елисеев понимал, что все эти его наставления через какое-то время, когда засвистят первые пули, мгновенно обесценятся, и в силу вступят иные правила, правила боя. Но пока четкие, спокойно растолкованные инструкции успокаивали ополченцев, внушали им уверенность. Большего было и не надо, ибо нет ничего хуже для солдата, чем обессиливающий страх перед врагом. От такого страха до паники, до оставленных позиций и неприкрытой спины товарища один только шаг. Клим знал: если этот шаг будет сделан, через день бронемашины грейтов будут в Фербисе…

–Навались! Ну, еще немного! Давай, мать вашу!! — надсаживаясь, орал Кислицын, вместе с остальными ракетчиками выволакивая тяжелый пусковой станок на прямую наводку. Мокрая глина скользила под сапогами, воздух стонал и выл на разные голоса. Время от времени кто-нибудь из бойцов молча падал, получив в спину или под ребра пулю, но остальны только крепче стискивали зубы и продолжали тащить неповоротливую конструкцию из капонира.

Саперы Елисеева пришли на помощь ракетчикам как раз вовремя — у Кислицына осталось совсем мало людей. Совместными усилиями станок под дружный рев ополченцев выволокли на взлобок увала. Зарядная команда уже несла ракету, несла бегом, потому что в этот момент каждый понимал — промедление смерти подобно.

Бой, длившийся не менее часа, начался, как и положено, с пристрелки. Шесть бронемашин, выкатившись на пожарище, дали несколько коротких очередей — на брустверах траншеи взметнулись фонтанчики грязи. В ответ Кислицын выпустил ракету, которая с воем ушла вверх и упала в стороне, не причинив противнику никакого урона. Затем ракетчики открыли беглый огонь, и пожарище исчезло за сплошной стеной разрывов. Когда дым и поднятый взрывами пепел немного рассеялись, в траншеях послышались радостные крики:

–Подбили! Один готов!

Действительно, одна бронемашина грейтов, накренившись и отвернув в сторону пулемет, замерла меж обугленных стволов. Остальные продолжали двигаться вперед, изредка постреливая. На стим-спитах, расставленных позади траншей, свистели сапуны — орудия были готовы к бою, но противник еще не вошел в зону поражения.

В сизой мгле, окутывавшей долину, замелькали силуэты пехотинцев. Их было не так уж и много, две с небольшим сотни, но Клим знал — каждый грейт вооружен пулевой винтовкой и способен в открытом бою уничтожить едва ли не сотню ополченцев.

Бронетранспортеры постепенно приближались. Ракетчики Кислицына снова дали залп. На этот раз они не стали бить по площадям, а сосредоточили огонь на крайней правой машине. Ракеты легли кучно, но ни одна из них не причинила бронетранспортеру видимого урона.

Прибежавший Кислицын чуть не плача бил себя кулаком в грудь:

–Они маневрируют! Мы упреждение берем, а попасть не можем. Эх, если бы ракеты были управляемые…

–Вытаскивай станок на прямую, — процедил сквозь зубы Лускус, не отрываясь от бинокля.

–Э? — не понял вначале Кислицын. Потом его мокрое лицо озарила улыбка. — Ага! Мы сейчас! Сделаем!

Но едва ракетчики появились на вершине увала, волоча громоздкий ракетный станок, как все бронетранспортеры противника разом открыли ураганную стрельбу, прибавив скорость. Людей вокруг станка выкосило в считаные секунды, но им на смену из капонира и траншеи бежали новые добровольцы.

Одна из двигавшихся на левом фланге машин, громко рыча двигателем и разбрасывая рубчатыми колесами грязь, продвинулась вперед и вошла в зону досягаемости парометных стим-спитов. Лускус даже не успел дать команду «Огонь!». Все шестнадцать орудий слитно рявкнули, и на бронетранспортер обрушился шквал огня. Люди в траншеях пригнулись — в воздухе засвистели осколки. Машина грейтов уже стояла, объятая пламенем. Отвалился люк в боковине, и на шипящую мокрую траву вывалился полыхающий человек. Он сумел еще подняться на ноги, сделал несколько шагов, но упал и замер. Следом за этим в башне бронетранспортера с громкими хлопками начали рваться патроны.

Командиры оставшихся восьми машин сбросили скорость, решив благоразумно не соваться под снаряды стим-спитов. И тут с выставленного на увале станка сорвалась первая ракета. Она пронзительно взвыла, в сыром воздухе повис плотный дымный след, и тут же еще один бронетранспортер исчез в огненном облаке.

–Попадание! — радостно вскрикнул Клим, следивший за ракетчиками.

–Теперь дело пойдет! — повернул к нему оскаленное лицо Кислицын.

Вторая ракета ушла вдаль, взорвавшись где-то в вязкой туманной мути, там, где еле угадывалась редкая цепь пехотинцев. Зато третья угодила прямо под днище второго слева бронетранспортера, разворотив ему весь передок.