На пороге чудес Пэтчетт Энн

Но Марина помнила, каким было лицо Истера, когда Андерс отдал его хуммокка. И не была уверена, что доктор Свенсон права.

— Доброй ночи, — повторила она и прикрыла дверь хижины.

Когда она вернулась в лабораторию, Ален Сатурн сообщил ей, что Андерс ушел, чтобы принять душ. Томас искал в кладовой коробку, куда сложили его вещи, в надежде, что не вся его одежда была разобрана.

Нэнси и Буди сидели там же, уставившись в пол.

— Он сказал, что у него до сих пор случаются приступы лихорадки, — сказал Ален. — Постарайтесь, чтобы он нормально выглядел, когда будет садиться в самолет. Его не пустят в Штаты, если заподозрят у него малярию.

— У него может быть малярия? — спросила Марина.

Доктор Буди посмотрела на нее, но промолчала.

— Мы в тропиках, — ответила Нэнси. — Малярия может быть у кого угодно.

— Только не у нас, — заявила доктор Буди.

Марина вернулась к себе на веранду.

Вымылась в тазу и надела ночную рубашку миссис Бовендер. Рубашка была уже не очень свежая, но надеть ее после грубого платья было истинным блаженством.

Без Истера было тоскливо.

Марина открыла его ящик, который вместе с койкой принесли сюда от доктора Свенсон. Там, под перьями и камнем, похожим на глаз, лежало письмо от Андерса, в котором он обещал вознаграждение всем, кто поможет Истеру приехать в Миннесоту к Карен Экман. Еще она обнаружила на дне ящика не только паспорт Андерса, но и свой собственный. Вероятно, Истер хранил паспорта ради фотографий их обоих. На дне ящика она нашла и свой кошелек, билет на самолет и телефон. Она долго сидела с телефоном в руке, не решаясь его включить, а когда все-таки собралась с духом и нажала на кнопку, он не ожил.

Сел аккумулятор.

Она сунула телефон обратно в ящик.

— Это была моя комната, — сказал Андерс.

Марина подняла глаза и увидела прежнего Андерса, без бороды.

— Бороду мне сбрила какая-то местная женщина, — сказал он, проведя рукой по щеке. — Кажется, я необычайно осчастливил ее таким доверием. Я никогда прежде не носил бороды и ненавидел ее.

— Теперь ты похож на себя, — улыбнулась Марина.

— Я спал тут, — он показал на койку, — а Истер в гамаке.

— Знаю, я это поняла, — она бросила взгляд на ящик. — После твоего исчезновения его мучили кошмары, и он спал со мной.

— Меня тоже мучают кошмары, — сказал Андерс.

Он выключил фонари и поставил ящик на пол:

— Подвинься.

Марина вытянулась на одном краю койки, Андерс лег рядом. Они лежали нос к носу, и он обнял ее рукой.

— Извини, иначе я упаду, — сказал он.

— Ничего, — ответила она. — Так даже лучше.

— Завтра мы поедем домой.

Она прижалась к нему, уткнулась в его шею.

Если бы они могли уснуть, им надо было уснуть одновременно и лежать очень тихо, чтобы не будить друг друга.

До этого они обнимались раз в год, на Рождество, когда она приходила в гости к нему в дом. Он, одетый в красный свитер, открывал дверь, а она стояла на пороге, держа в руке бутылку вина, вся в снегу. Он торопливо обнимал ее и приглашал войти.

— Как ты сюда попала? — спросил он.

— Сама не знаю. Карен попросила меня поехать, а потом и мистер Фокс. Я должна была посмотреть, как продвигается работа у доктора Свенсон, а еще узнать обстоятельства твоей смерти. Я так огорчилась, когда мы получили письмо, где доктор Свенсон сообщала, что ты умер.

— Никто не думал, что я просто пропал? — удивился он. — Им не показалось странным, что они не нашли мое тело?

— Доктор Свенсон написала, что тебя похоронили. Она не сомневалась в твоей смерти.

— Но ведь ты так не думала? — Он положил руку на ее плечо.

— Думала, — честно призналась Марина. — Карен не верила в твою смерть и была уверена, что это страшное недоразумение. А я удивлялась и думала, что она просто не в силах смириться со страшным известием.

— Тогда почему ты отправилась меня искать?

— Из-за Барбары Бовендер, — ответила она и вдруг поцеловала его — потому что их губы почти касались, потому что он вправду был жив, потому что она больше ничего не могла объяснить.

Тогда, в гостиной у Бовендеров, Барбара спросила, любит ли она его.

Сейчас она его любила — но только сейчас.

Только в эту ночь, после такого ужасного и трудного дня, какого, может, у нее больше не будет до конца жизни.

Она поцеловала его, чтобы убедиться, что все это случилось на самом деле.

Он поцеловал ее, потому что это был не мираж, не сон, и он действительно вернулся в лагерь.

Потом они еще теснее прижались друг к другу, так было нужно, чтобы уместиться на такой узкой койке. Она заплакала, потому что снова увидела ту узкую речку, мимо которой так легко проплыть, не заметив.

Что, если бы она не заметила ту речку?! Что, если бы ее не заметила Барбара Бовендер? Тогда они никогда бы не нашли Андерса и никогда бы не потеряли Истера?

Андерс понимал это, он так и сказал, осушая поцелуями ее слезы.

Потом они любили друг друга — но только для того, чтобы прогнать пережитый ими страх и успокоиться. Это был физический акт утешения, нежности, высшей нежности двух друзей.

Она любила бы мистера Фокса, будь он здесь, а Андерс свою жену, но в эту ночь они были вдвоем, без своих близких.

Да и вообще, после всего, что они пережили вместе, как могли они не прижаться друг к другу, не слиться своими телами?

Ведь им нужно было доказать, как сильно переплелись их жизни, хотя бы до того момента, когда самолет приземлится в Миннеаполисе.

Если бы сейчас ее не прижимало к матрасу его похудевшее тело, она, возможно, стояла бы сейчас по колено в воде и всматривалась в темную реку, надеясь, что доктор Свенсон окажется права и Истер приплывет домой на украденном каноэ, может, на том самом, на котором уплыл в бреду Андерс.

А без тепла ее тела он, возможно, не поверил бы, что к нему вернулась удача.

Но об одной части этой истории они никогда не заговорят потом — о том, как Андерс положил ее на себя своими тонкими, как молодые деревца, руками, и она прижималась щекой к его груди, целовала его и рыдала…

Как ни странно, они проспали на узкой койке до утра и не упали с нее, две тонкие фигурки.

Марина лежала на боку, Андерс Экман прикрывал ее спину, словно одеялом. Перед отъездом она собиралась пойти в последний раз к мартинам, но передумала.

Сейчас ей хотелось только одного — чтобы все поскорее осталось позади.

С деревьями было покончено.

Сама мысль о том, что она хотела увезти с собой в сумке ворох веток, теперь казалась ей нелепой и ужасной.

Единственный, кого она должна привезти домой, — это Андерс.

Она лежала, голая, в постели со своим коллегой и разбудила его, пытаясь выбраться из его объятий.

— Ох, Марина, — проговорил он, но она лишь покачала головой, наклонилась и поцеловала его в последний раз в жизни.

— Поедем домой, — сказала она.

И они отправились домой.

На Марине была ночная рубашка Барбары Бовендер, брюки мистера Фокса, а сверху его рубашка. На голове красовалась шляпа Милтона, а в руке она несла металлический ящик Истера, словно маленький чемодан.

Сатурны повезли их на понтонной лодке в Манаус.

Когда они плыли по реке, над ними пролетел огромный орел, так низко, что они разглядели ужас на мордочке обезьянки, болтавшейся в его загнутых когтях.

— Это гарпия-обезьяноед! — воскликнул Андерс и высунулся за борт, чтобы лучше разглядеть хищника. — Вы видели?

— Его трудно не увидеть, — мрачно отозвалась Нэнси Сатурн.

В джунглях внезапно затихли все звуки, словно все живое затаило дыхание.

— Когда я приехал сюда, больше всего мне хотелось посмотреть именно на эту птицу. Они очень редкие. — Андерс не мог оторвать глаз от удалявшегося хищника. — Просто не верится, что я увидел гарпию.

Приплыв в Манаус, они позвонили из таксофона в порту Милтону. У оборотистого Милтона нашелся знакомый в авиакассе; он с сочувствием отнесся к их ситуации. Пока он улаживал детали и заказывал два места на последний рейс до Майами, стыкующийся с первым рейсом на Миннеаполис, они зашли к Барбаре Бовендер. Они хотели повидаться с ней и рассказать, что по джунглям бежал не ее отец, а Андерс, и что она, по ошибке свернув не в ту речку, спасла Андерсу жизнь.

Рассказывая историю Барбаре, они рассказывали ее и друг другу — как Андерс ушел в бреду к реке и забрался в каноэ, как его там нашли хуммокка, еле живого, но где, в каком месте — он так и не узнал. Как они лечили его припарками, пахнувшими смолой и хреном; кожа на его груди покрылась от этого волдырями.

Марина рассказала Милтону, как ей почудилось, что Томаса Нкомо пронзила стрела, а Андерс рассказал Барбаре, как хуммокка забрали из его рук Истера.

Барбара и Марина плакали, слушая его рассказ.

К тому моменту, когда Марина и Андерс сели в самолет, они переговорили обо всем на свете, кроме одной вещи, о которой больше никогда не скажут ни слова.

Они пили «Кровавую Мэри» и смотрели, как на висевшем перед ними экране с картой полета стремительно удалялась Амазония.

Потом откинули спинки кресел и погрузились в сон — самый глубокий и спокойный, чем все их сны за последние месяцы.

Карен можно было позвонить из аэропорта в Майами, а можно было подождать и приехать прямо домой. На взгляд Марины, в размышлениях Андерса — как поступить лучше — смешались любовь и жестокость, и, хотя сама она считала, что надо ехать домой, окончательное решение, бесспорно, оставалось за ним. Андерс нерешительно посматривал на часы в зале прилета, говорившие о том, что еще очень рано, на таксофоны, у которых образовалась небольшая очередь, но тут была объявлена посадка. Андерс и Марина признались друг другу, что совершенно разучились звонить из таксофонов.

И вот они уже летели в Миннеаполис и с каждой милей, приближавшей их к дому, все больше превращались в прежних себя — в двух докторов, работавших вместе в фармацевтической компании на окраине Миннеаполиса.

Миннесота! Она пахла земляникой, солнцем и нежной травой.

Стояло лето, и все вокруг казалось Марине еще красивее, чем в воспоминаниях. Пока они с Андерсом ехали в такси, они еще помнили, что с ними случилось нечто невероятное. Но их внимание уже переключилось на другое — сначала на высокие дома, потом на деревья с густой листвой, на широкий размах прерии, где взгляд так легко устремляется к далекому горизонту, в какую сторону ни глянь.

Они вдыхали удивительно приятный воздух.

Андерс наклонялся вперед и давал указания таксисту-нигерийцу, а Марина опустила стекло, и ветер ласково струился вокруг ее пальцев и шевелил ее волосы, заплетенные в косу.

Ей почему-то вспомнилась поездка с Милтоном и Бовендерами на пляж под Манаусом и коза, которую Милтон ухитрился не сбить.

И не было для нее прекраснее места, чем Миннесота…

Когда они подъезжали к концу тупика, мимо них проехал мальчишка на велосипеде, но Андерс смотрел в другую сторону.

Он уже увидел возле своего дома двух мальчишек, которые двигались и играли, как Истер. Он схватил нигерийца за плечо и крикнул, чтобы он остановил машину, остановил немедленно!

Дверь такси распахнулась, словно дверца клетки; Андерс выпорхнул наружу, зовя сыновей по имени.

Несколько минут такси стояло, и Марина смотрела на этот мир, не имевший к ней никакого отношения, хотя она сама и возродила его.

Мальчишка на велосипеде круто повернул назад и с радостными воплями мчался по дороге к отцу.

Соседи уже открывали двери, слыша громкие крики.

Марина не заметила, как Карен выскочила из дома.

И вот она уже летела, едва касаясь ногами травы, в объятья мужа — маленькая, легкая и сияющая, как ребенок. Казалось, они ждали Андерса каждый день, держали над головой горящие палки и дикими криками ла-ла-ла-ла изливали свою душу небесам.

И вот он вернулся.

Марина привезла его назад.

И она сказала таксисту, чтобы он ехал дальше.

Она была тут лишней.