На пороге чудес Пэтчетт Энн

Одиннадцать

Через несколько часов после операции, уже в темноте, Томас с Истером сняли матрас с Марининой койки и отнесли его в хижину доктора Свенсон.

Из крошечной комнаты пришлось вынести стол и придвинуть оба стула к стене, но матрас все-таки поместился; Истер и Марина могли на нем спать.

Правда, Марина не спала, она наблюдала за доктором Свенсон и созерцала парад всех ночных обитателей Амазонии, неустанно пересекавших комнату. Их тянуло к свету, и Марине вспомнилась та первая ночь в Манаусе и универмаг Родриго.

На следующий день она послала Беноита за самой койкой и за москитной сеткой.

Истер перенес на новое место и свой металлический ящик.

В какой-то момент доктор Свенсон открыла глаза и увидела их хлопоты.

— Я не помню, чтобы я просила вас обоих перебираться сюда, — проворчала она, но не успела Марина пуститься в объяснения, как профессор снова заснула.

Не считая торопливых утренних прогулок к мартинам, Марина постоянно находилась возле своей пациентки и наблюдала, как та балансировала между явью и бредом.

В моменты ясного сознания доктор Свенсон проявляла свою обычную требовательность, говорила с Алленом Сатурном о москитах, требовала показать ей данные, собранные уже после операции, просила Марину померить ей давление.

Потом так же быстро возвращался бред, и она кричала и обливалась слезами. Она просила принести лед, и Марина шла в лабораторию, доставала маленький кусок льда, который держала в морозильной камере, где хранились пробирки с кровью, колола его на кусочки ножом.

В ту же камеру она положила ребенка с загнутым хвостом.

Сиреномелия.

Лишь спустя пару дней Марина вспомнила это название. Единственный раз она слышала его на лекции о врожденных аномалиях, которую доктор Свенсон читала в Университете Джона Хопкинса. В памяти всплыла фраза: «Сиреномелия, синдром русалки; ноги плода срощены вместе и образуют хвост, гениталии не видны. Очень редкое явление».

И так далее…

Клик — и они уже смотрят на следующий слайд.

Единственный человечек, который мог узнать, каково иметь матерью доктора Свенсон, не дожил до этого.

В итоге его жизнь уместилась почти что в рамки научного эксперимента.

Когда операция закончилась, Марина прикоснулась ладонью к крошечной головке. Потом Буди накрыла тельце, чтобы уберечь от насекомых, и унесла в лабораторию.

В своих горячечных снах доктор Свенсон часто произносила отрывки лекций; некоторые Марина даже помнила, например: «Внематочная беременность и повреждение фаллопиевых труб». Она погружалась в очередной беспокойный сон; в ее теле медленно циркулировала кровь Томаса Нкомо. Марина давала ей жидкости и накачивала антибиотиками. Что-что, а ассортимент антибиотиков был у них на уровне хорошей больницы.

Она осматривала шов, следила, чтобы не было нагноения.

Она сидела возле открытой двери и читала подробные записи о малярии.

Шли дни, горячка проходила, потом начиналась снова.

Марина то увеличивала, то уменьшала дозировки.

Прошло много времени, прежде чем доктор Свенсон смогла приподнимать голову с подушки, а потом — сесть в постели.

Марина беспокоилась из-за тромбов в крови пациентки.

Наконец доктор Свенсон встала и сделала несколько шагов, опираясь на Марину и мальчика. Когда она снова легла, слишком уставшая даже для сна, Марина стала читать ей «Большие надежды». Вскоре это вошло у них в обычай, и если глава была особенно хорошая или день особенно скучным, профессор просила Марину почитать ей еще. Истер сидел на полу с бумагой и ручкой, старательно царапая буквы. Марина написала на листке «доктор Свенсон» и положила на грудь больной. Написала «Марина» и положила себе на колени.

— Вы полагаете, что у меня амнезия и я не помню свою фамилию? — поинтересовалась доктор Свенсон, когда проснулась и увидела листок бумаги.

— Я пытаюсь научить его новым словам, — объяснила Марина.

Тогда профессор снова положила бумагу на грудь и похлопала по ней:

— Хорошо. Пускай запоминает. Доктор Экман учил его писать «Миннесота». Только это ему не помогло.

— Кто знает, — возразила Марина.

— Я знаю. Сейчас я много думаю о докторе Экмане, потому что сама пережила аналогичное состояние. Высокая температура в условиях тропиков — это нечто специфическое и совсем не походит на температуру в домашних условиях. Тут ты чувствуешь, как в тебя вливается раскаленный воздух, либо раскаляешься сама. Через какое-то время ты теряешь все ориентиры, все параметры, даже параметр кожи. Возможно, доктор Экман даже не понимал, что с ним происходит.

— Да, возможно, что не понимал, — согласилась Марина.

Истер не оставлял писем Андерса почти неделю.

Должно быть, они кончились.

— Как вы считаете, какое у меня сейчас состояние?

— Худшее уже позади, но я не скажу, что у вас все хорошо. До этого еще далеко. Вы знаете о таких вещах лучше, чем я.

Доктор Свенсон кивнула.

— Вот я и думаю, что теперь за мной могут присматривать доктор Буди, доктор Нкомо и даже ботаники.

Действительно, доктора приходили каждый день.

Как раз в то утро доктор Буди принесла в кувшине букет розовых цветов с мартинов. Неизвестно, как она ухитрилась их достать.

Теперь они стояли на столике, загораживая лицо доктора Раппа.

Приходили и лакаши.

Женщины молчаливо толпились за окном, расплетая и заплетая друг другу косы. Любая из них могла бы заботиться о профессоре, если бы им позволили.

И Марина сказала об этом своей пациентке.

— Никто из них не сделает дело так, как вы. Я сама вас учила, в конце концов. Вы все доводите до конца, на вас можно положиться. Мне бы хотелось оставить вас здесь, доктор Сингх. Вы сумеете поддерживать связи с «Фогель», заговаривать им зубы, пока остальные будут делать свою работу. Все доктора хорошо к вам относятся. Лакаши привязались к вам, как когда-то к доктору Раппу. Кто-то должен заботиться о них, когда я уйду. Не думаю, что другие это сумеют.

— Лакаши сами о себе позаботятся.

— Нет, не смогут, — возразила доктор Свенсон, — если все хлынут сюда за мартинами и раппами. Я не знаю, поправлюсь я после операции или нет. Обо мне могут позаботиться другие люди, но кто позаботится о них? Честно говоря, я постоянно придумываю причины, чтобы оставить вас здесь. Для этого я достаточно хорошо вас понимаю.

— До сих пор у вас это неплохо получалось. — Марина выжимала салфетку, собираясь обтереть лицо и шею доктора Свенсон.

— Посидите спокойно хоть минуту, — проворчала профессор, отталкивая ее руку. — Сядьте. Я пытаюсь сказать вам что-то важное. У меня сейчас внутренний конфликт. Я хочу, чтобы вы остались, и в то же время привожу доводы, почему вы можете уехать.

— Вы не приводите никаких доводов.

— Потому что вы не хотите посидеть. Все время мельтешите.

Марина села, держа в руках мокрую салфетку. Она была прохладная, потому что в миске было много льда.

Доктор Свенсон глядела в потолок.

Она казалась совсем маленькой.

Над ее головой кружили мухи.

Марине очень хотелось прогнать их, но она с трудом сдерживалась.

— Барбара Бовендер пришла ко мне утром перед отъездом. Она боялась, что я ее уволю, и рассказала, как они попали к хуммокка. Милтон уже рассказал мне об этом, но она решила рассказать еще раз, чтобы продемонстрировать, как она пострадала из-за нас. Она села на стул и заплакала. Сказала, что была на пороге гибели и видела, как ее отец бежал через джунгли, размахивая руками; отец, который умер, когда она была маленькая…

Они говорят о Барбаре Бовендер?

Не о ребенке с хвостом русалки?

Не о компании «Фогель»?

Не о том, что произошло тринадцать лет назад в госпитале Джона Хопкинса?

— Мне она тоже рассказала об этом.

— Да? Тогда, вероятно, вы пришли к тем же выводам.

Доктор Свенсон посмотрела на Истера. Мальчик сидел возле двери голый по пояс, и солнце освещало левую половину его фигурки — руку, ногу, бок и левую сторону лица. От времени синяки стали зеленоватыми.

— К каким выводам? — озадаченно спросила Марина.

Она совершенно не понимала, к чему клонит профессор.

Доктор Свенсон смерила ее своим обычным взглядом — мол, тупица, все так очевидно.

— Миссис Бовендер очень высокая, светловолосая блондинка. Ее отец наверняка был таким же, не так ли? И я невольно подумала, что она увидела у хуммокка белого человека. Издалека, да еще от страха, она могла принять его за своего отца. Он бежал к реке через джунгли, она была на дне лодки и видела его считаные секунды. Я спросила у нее, кричал ли он что-нибудь и на каком языке. Она сказала, что ее отец кричал ей: «Постой!»

Марина похолодела, впервые после отъезда из Манауса, и похолодела так, что ее сердце и кости превратились в лед.

Она положила салфетку в миску.

— Значит, он не умер.

— Я была готова поклясться чем угодно, что он умер, но сама я его не видела мертвым. Иногда, во время обострений болезни, доктор Экман куда-нибудь пропадал. Правда, ненадолго. Как-то раз мы обнаружили его в кладовой. В другой раз он упал через перила веранды и ушиб плечо. Я велела Истеру следить за ним, чтобы он не вставал с постели в часы бреда. Истер был очень хорошей сиделкой, он привязался к доктору Экману, как теперь к вам. Но как-то после полуночи он прибежал ко мне в хижину, на нем лица не было. Вытащил меня из постели. Едва я сунула ноги в сандалии, как он потащил меня к кладовой. В ту ночь дождь лил как из ведра, а Истер безумно рыдал. Я предположила, что доктор Экман умер. Помню, меня это очень удивило, ведь я не сомневалась, что он выкарабкается из болезни. Мы пришли на веранду, у Истера был фонарик. Он посветил на кровать, обвел лучом всю комнату. Доктор Экман пропал, он куда-то ушел, пока Истер спал в гамаке. Я разбудила Беноита, он отправил на поиски группу лакаши, но найти доктора не удалось ни в ту ночь, ни на следующий день, ни позже. Вы знаете, что такое джунгли! Трудно представить себе, что очень больной человек, не сознающий своих действий, продержится в тропической чаще больше двадцати минут. Он наступит на ядовитого паука. Он залезет в дупло огромного дерева и не проснется. Его кто-нибудь сожрет, а косточки растащат по лесу мелкие хищники. Словом, я не знаю, что там случилось, но он исчез, доктор Сингх, бесследно исчез. Другим докторам я сказала, что его, мертвого, унесли среди ночи лакаши. В письме я написала, что мы его похоронили, и была уверена, что уладила печальное происшествие с максимальной человечностью. Так было до тех пор, пока Барбара Бовендер не увидела своего отца у хуммокка.

До этого дня Марине казалось, что она уже все здесь знала и понимала.

Ведь она вовремя заметила копьеголовую змею, разрезала на куски огромную анаконду.

Она успешно выполняла на грязном полу хирургические операции, не имея ни лицензии, ни квалификации.

Она ела кору с деревьев и плавала в реке в испачканном кровью платье.

Но тут она поняла, что все это не имело значения.

Это был поистине адский круг, и он требовал совершенно других навыков, которыми она не обладала.

Но она все равно поплывет туда.

Глупая, она считала, что все безнадежно, а теперь видит, что это не так. Возможно, Андерс Экман жив. Андерс — ее друг, отец троих детей — находится неподалеку, в плену у каннибалов, и напрасно ждет, когда мимо проплывет какая-нибудь лодка…

— Я могу туда отправиться? — спросила она. — Это безопасно?

Доктор Свенсон прикрыла глаза ладонью.

— Нет, я думаю, что они вас убьют.

…Андерс снял халат и надел куртку, висевшую возле двери. Развязал галстук, достал из стола портфель.

— Если я пойду хотя бы еще на одно родительское собрание, это меня убьет, — сказал он Марине…

— Я должна туда поехать.

— Но лишь после того, как мы все обдумаем, — возразила доктор Свенсон. — Сначала надо выработать план действий.

Марина нахмурилась.

Она вспомнила Карен Экман и ее слова, что Андерс плохо себя чувствует среди деревьев.

Надо было искать его не на тропе, а в джунглях.

— Я не думаю, что завтра будет лучше, — ответила она и ушла.

Истер поплелся за ней.

Доктор Свенсон что-то кричала ей вслед, но Марина не вернулась.

Так можно проговорить целый год.

Марине хотелось лишь одного — сесть в лодку и плыть навстречу Андерсу и собственной судьбе. Мысленно она уже плыла по реке, течение тащило ее все дальше от лагеря, а на душе было спокойно. Она была готова положиться на волю реки, если та принесет ее к Андерсу.

Впрочем, нужно было взять с собой что-то для обмена, чтобы предложить индейцам из племени хуммокка за Андерса.

Но что?

Она окинула взглядом кладовую, открывала коробки и ящики. На дне одного ящика она нашла десять апельсинов и взяла их и арахисовое масло. На шею повесила белую ночнушку Барбары, в надежде, что ей хоть чем-то поможет такой универсальный символ перемирия. Пожалела, что у нее под рукой нет бус, пуговиц, ножей и краски — только шприцы, лакмусовая бумага, стеклянные пробирки с резиновыми пробками и бутылки с ацетоном.

Она села на ящик с фруктовым коктейлем, закрыла глаза и увидела, как Андерс сидит за своим столом и листает определители птиц.

Она пыталась сообразить, что в этих краях могло цениться так же, как жизнь Андерса.

И тут она вспомнила про раппы.

Истер пошел с ней, хотя они еще никогда не ходили вместе к мартинам.

Солнце пекло вовсю, а ведь еще не было и девяти часов!

Марина тащила с собой большую корзину, которую нашла в кладовой, — лакаши плетут их из толстых стеблей травы.

Так поздно она еще не приходила в рощу мартинов.

У тропы пели и кричали уже другие птицы, которые охотились на совсем других насекомых, не боявшихся жары.

Марина осторожно ставила ноги, помня о змеях, обвивавшихся вокруг лиан. Теперь она не имела права на ошибку.

На краю рощи она на минуту остановилась, обвела ее взглядом, стараясь запомнить навсегда, потом наклонилась и подолом платья вытерла пот с лица. Мартины были ярко освещены солнцем, и кора казалась нежно-желтой. Марина сорвала рапп, показала его Истеру и положила в корзину. Стала рвать другие раппы. Мальчик пошел к другим деревьям, брал по несколько грибов из каждой группы, прореживая. В корзине уже лежала кучка бледно-голубых сокровищ.

Сколько бы они ни рвали грибов, меньше их не становилось. Может, в этом был их секрет.

Прежде Марина не обращала внимания, сколько их здесь. Никто не знал, откуда они появились. Защищать раппы означало защищать и лакаши, и мартины, и препарат от бесплодия, и вакцину от малярии.

Но кто защитит Андерса?

Если для этого ей понадобятся раппы, она их использует без раздумий.

Корзина наполнилась грибами, но потяжелела ненамного. Марина прикрыла их ночной рубашкой и пошла назад.

Она понимала, что грибы — ее главный козырь, но велела Истеру захватить на всякий случай арахисовое масло и апельсины. Все это она сложила на палубе понтонной лодки.

На пристань пришли Томас и Беноит.

— Я не могу поверить тому, что мне сообщила доктор Свенсон, — сказал Томас испуганным голосом. — Что думает о нас Андерс? Ведь мы даже не пытались его отыскать.

— Мы просто не догадывались, что он жив, — возразила Марина.

Томас взял ее за руку.

— Я поплыву с вами.

Лакаши уже прибежали на берег и приготовились прыгать в лодку.

Все было ясно.

Как только Марина ушла, доктор Свенсон позвала Томаса и все ему рассказала. Она попросила его сопровождать Марину, и Томас дал согласие.

Но зачем ему рисковать жизнью?

— Андерс — мой друг, — заявила Марина и с благодарностью сжала тонкие пальцы доктора Нкомо. — Я приехала сюда ради Андерса. Поэтому я поплыву одна.

— Я все понимаю, — согласился Томас. — Но ведь он был и моим другом, поэтому я тоже должен его искать. К тому же вы не знаете языка и не сможете вести переговоры с хуммокка.

— Вы тоже не знаете языка хуммокка, — возразила Марина.

— Я разговариваю с Беноитом, а язык лакаши ближе к хуммокка, чем ваш английский. Я не хочу ждать тут, на пристани, и гадать, что случилось с вами и жив ли Андерс, — его лицо необычайно посерьезнело. — Я уже обещал доктору Свенсон, что мы поплывем с вами.

Беноит кивнул, не совсем понимая, в чем дело, но кивнул нерешительно.

— Пока вы станете раздумывать, о поездке узнает Ален Сатурн, — сказал Томас. — Он настоит на своем участии. Хуммокка всегда его интересовали. Нэнси не отпустит его одного, как вам известно. Тогда и доктор Буди не согласится сидеть тут и ухаживать за доктором Свенсон, хотя я могу и ошибаться. Если и она попросится с вами, тогда нам придется брать и доктора Свенсон. Устроим ей на палубе ложе из одеял.

Если Андерс жив и находится в плену у индейцев хуммокка, он живет там уже несколько месяцев.

Марина не хотела, чтобы он провел там еще одну ночь.

— Ладно, — согласилась она наконец.

Главное — немедленно отплыть.

А уж кто с ней поплывет, не так важно.

— Ладно.

Обрадованный Томас сказал, что нужно найти подходящие дары для обмена. Марина сообщила про арахисовое масло и апельсины, но умолчала о грибах.

— Надо бы чего-нибудь еще, — заметил он, уныло взглянув на жалкие апельсины. — Впрочем, мы обставим церемонию как можно торжественнее. Скажем: «Мы привезли вам подарки» и «Отдайте нам белого человека».

Томас сказал Беноиту эти две фразы по-португальски, и Беноит произнес их близкий перевод на языке лакаши. Стоя на пристани, они повторили эти фразы много раз.

Марина молилась всем сердцем, чтобы тот давний лингвист оказался прав и что неинтересный для него язык лакаши относится к той же группе, что и языки соседних племен. Правда, она сомневалась, что тот лингвист сталкивался когда-нибудь с племенем хуммокка…

Заучивать фразы Томасу, Марине и Беноиту мешали лакаши. Беноит пытался объяснить своим соплеменникам, что дары и белый человек их не касались.

Трудолюбивый мозг Марины запечатлел каждый слог непонятного языка — «Мы привезли вам подарки» и «Отдайте нам белого человека».

— Пора отплывать, пока не прибежали остальные, — сказал Томас. — Потренируемся в дороге.

— Мне надо взять немного воды, — сказала Марина, оглядывая лодку. — И шляпу.

Томас спрыгнул на пристань.

— Сейчас я все принесу, — сказал он и кивнул на лакаши. — Только не пускайте их на палубу. — Он повернулся и помахал ей рукой, и в этот момент Марина поняла, как легко можно избавиться от присутствия на лодке Томаса.

Внезапно она представила его мертвым, со стрелой в груди, и содрогнулась.

Как она может рисковать жизнью супруга миссис Нкомо, отправляясь на поиски супруга миссис Экман?!

Она ударила Истера по плечу и велела ему заводить мотор, а сама спешно отвязала веревку.

Когда они отплыли от берега, Беноит что-то прокричал ей, показывая на место, где только что стоял Томас Нкомо, и тогда она спихнула его в воду.

Вероятно, Истер подумал, что у Марины истерика, раз она столкнула с палубы его друга, и прибавил скорость.

Целых четыре часа они не видели никого — ни мужчин в долбленых лодках, ни детей в каноэ. Иногда мимо них проплывало дерево с испуганно кричащими обезьянами, или мимо лодки пролетала серебристая стая воробьев, но в остальное время они плыли в одиночестве.

Марина очистила апельсин и дала половину Истеру.

У них было арахисовое масло и корзина галлюциногенных грибов.

Марина стояла у правого борта и неотрывно глядела на берег, пытаясь вспомнить, где находится тот самый приток, куда они должны свернуть.

— Видите ту реку? — сказал ей недавно Ален Сатурн. — По ней вы попадете к племени хуммокка.