На пороге чудес Пэтчетт Энн
— Я не уверена, что мы поступаем правильно, — нерешительно проговорила она. Возможно, ей только сейчас пришло в голову, что она поступила опрометчиво, притащив ящик с почтой. — Вы ведь написали только три письма. Ей не понравится, что…
Вот оно, вот!
Марине не пришлось глубоко залезать в письма.
Ведь все было не так давно.
«Андерс Экман».
Она бросила голубой конверт авиапочты на свои письма.
Джеки тут же убрал ноги, словно Марина могла обжечь его.
Барбара наклонилась и взглянула на конверт:
— Боже, как вы думаете, от кого оно?
«Андерсу Экману, через доктора Энник Свенсон», — весьма неуклюжая фраза.
— От его жены, — сказала Марина.
Теперь она быстро находила письма по почерку Карен, который только что увидела.
Все ее письма, которые Марина теперь вытаскивала из ящика, вероятно, были написаны после отъезда Андерса в джунгли. Других адресов у Энник не было, вот она и писала на адрес доктора Свенсон в Манаусе. До этого она, вероятно, звонила ему или общалась по электронной почте, а в сентиментальном настроении посылала ему письмо на адрес отеля. Вероятно, рассказывала ему о мальчиках и о снеге, звала домой, почувствовав в его голосе нотки уныния, и вообще, потому, что они с самого начала необдуманно согласились на эту поездку.
Марина знала содержимое каждого письма; она роняла их одно за другим на кожаную скамейку, где недавно лежали пятки Джеки.
Она видела, как Карен сидела на высоком табурете за своим кухонным островком и писала страницу за страницей — по утрам, когда отвезла сыновей в школу, и вечерами, уложив их спать. Писала, наклонив голову, заправив за уши светлые волосы.
Марина читала надписи на конвертах, словно заглядывала через плечо Карен.
Письма приходили по одному и парами, даже по три. Карен писала их каждый день, может, дважды в день, так как больше ничем не могла ему помочь. Но она не помогала ему.
Марина не сомневалась: Андерс знал, что Карен пишет ему, что она любит писать письма, и знал, что эти письма оседают в Манаусе. Но, не получая их, он не знал, доходят ли его письма. Возможно, что Андерс думал, умирая: выбралось ли из джунглей хоть одно его послание? Ведь мальчишка в лодке, выдолбленной из ствола дерева, мог просто брать у него деньги, а конверты пускать по воде, как только заплывет за поворот, и тогда бы его письма читали лишь рыбы и речные дельфины.
Карен Экман превращала свою любовь в работу и усердно писала мужу. Плоды ее усердия теперь лежали на кожаной скамейке в апартаментах доктора Свенсон.
Барбара села рядом с мужем.
С бокалом в руке они смотрела на растущую гору конвертов.
— Что вы хотите с ними делать? — осторожно спросила Барбара, когда Марина просмотрела всю почту в ящике.
Марина наклонилась и подобрала несколько упавших на пол писем.
— Не знаю, — ответила она. — Я возьму их. Но пока не знаю.
— Вот это письмо другое, — сказал Джеки и достал из ящика конверт поменьше.
Марина взяла письмо и мельком взглянула на адрес:
— Оно от меня.
— Вы тоже ему писали? — спросила Барбара.
Марина кивнула.
Тут должны быть и письма написанные мальчишками. Карен подписывала за них конверты.
— Вы любили его?
Карен подняла голову и увидела на лице Барбары Бовендер неподдельный интерес.
— Нет, — ответила Марина и хотела добавить что-нибудь резкое, как вдруг в ее сознании возникла другая мысль: да.
Тут же к ее щекам прихлынула кровь.
Да. Она не любила его, когда он был жив, когда она писала это письмо. Но теперь? Теперь она думала об Андерсе, когда ложилась спать и пробуждалась по утрам. Когда шла по улицам Манауса и думала, что он тоже здесь ходил. Представляла себе, что находится рядом с ним, когда он умирает, — его голова лежит на ее коленях. Просто ей было больно думать, что он умирал в одиночестве. Вот она и влюбилась в своего умершего друга — хотя бы ненадолго, сейчас…
— Мы вместе работали, — пояснила она. — Над одной темой исследований. Вместе ели ленч.
Марина взяла свое собственное письмо. Конечно, там много статистики — она думала порадовать его снижением заболеваемости. Как хорошо, что он не получил это письмо.
— Мы семь лет проработали вместе. За это время привязываешься к человеку. Но о любви не было и речи.
Она положила письма на колени.
Для нее вечер закончился.
Она устала, ей взгрустнулось, и она даже не представляла, что еще могли сказать друг другу она и хозяева квартиры.
Но Бовендеры хотели, чтобы она осталась. Барбара сказала, что может приготовить легкий ужин, а Джеки предложил посмотреть фильм.
— У нас есть «Фицкарральдо», — сообщил он. — Круто?
— Вы можете даже переночевать у нас, если хотите, — предложила Барбара, и ее светлые глаза повеселели. — Это было бы так славно. Только договоримся, что завтра встанем не очень рано, а сейчас еще выпьем.
Двадцать лет разницы между Мариной и Бовендерами стали непреодолимым барьером. Каким бы жалким ни казался ей номер в отеле, она знала, что такая вечеринка ее просто убьет.
— Честное слово, я бы с удовольствием, но сегодняшнее солнце лишило меня сил.
— Ладно, тогда пусть Джеки хотя бы проводит вас до отеля, — сказала Барбара, а Джеки, в неожиданном порыве галантности, тут же вскочил и стал искать свои сандалии.
— Не беспокойтесь, все в порядке, — сказала Марина и сунула в сумку пачку писем.
Ей хотелось скорее уйти.
Барбара приуныла, как только поняла, что компания разваливается. Ее удручала собственная неспособность придумать что-нибудь более интересное.
— Всякий раз, встречаясь с вами, мы ухитряемся испортить наше общение, — со вздохом заявила она.
Марина заверила ее, что это не так.
Барбара встала у двери, прислонившись плечом к стене. Нет, она не блокировала выход, у нее не хватило бы решимости, но явно беспокоилась.
— Мне очень не хочется, чтобы вы говорили Энник про эти письма, — наконец сказала она, крутя на руке браслет. — Едва ли ей понравится, что я позволила кому-то рыться в ее почте, хотя вы имели полное право забрать письма супруги доктора Экмана.
Марине припомнилось, как давным-давно кто-то из ординаторов просил ее не говорить доктору Свенсон про результаты анализов, не подтверждавшие диагноз, так как это грозило ему провалом на экзамене. Не помогло — доктор Свенсон все равно обо всем догадалась.
— Сейчас у меня едва ли есть возможность сообщить ей что-либо.
Барбара сжала прохладными пальцами Маринину руку:
— Она у вас появится, когда вы встретитесь с ней.
— Эти письма принадлежат Андерсу и Карен. Больше никому.
Барбара слегка растянула в улыбке губы:
— Спасибо.
Вернувшись в свой номер, Марина положила письма на ночной столик и с сомнением посмотрела на аккуратную стопку. Ей не нравилось, что они лежат у нее. Несомненно, они были слишком личными, чтобы оставаться в почтовом ящике доктора Свенсон. Но и здесь им тоже не место.
Она убрала их в ящик столика, где они заняли место рядом с Библией на португальском языке, а потом позвонила Карен. Ей было необходимо услышать ее голос; может, он сотрет ощущение вины от неожиданного прилива любви, которую она почувствовала к Андерсу?..
— Я разбудила тебя? Уже слишком поздно? — спохватилась Марина. Она подумала об этом, лишь когда набрала номер.
— Я все равно не сплю, — ответила Карен. — После восьми мне никто не звонит, и это плохо. Все боятся разбудить мальчишек.
— У меня просто сбились представления о времени.
— Хорошо, что ты позвонила. Тем более что мальчишек теперь и пушкой не разбудишь. Сегодня утром я тебе тоже звонила. Мистер Фокс дал мне номер твоего сотового.
— Вы общаетесь с ним?
— Он регулярно нам звонит, — Карен зевнула. — Вообще-то, он лучше, чем я думала. Или очень одинок. Не знаю. Он сказал, что ты еще не нашла ее.
— Я нашла Бовендеров.
— Бовендеров! Господи, как они тебе?
— Андерс писал тебе о них?
— Очень мало. Они доводили его до бешенства, эти Бовендеры.
— Я его понимаю.
— Он подозревал, что они водят его за нос и нарочно не сообщают о нем доктору Свенсон. Хотя он никогда не был уверен, что они знают, где она проводит свои исследования. Ему пришлось долго терпеть их общество и изображать любезность.
— Что ж, мне предстоит то же самое. Сколько времени Андерс торчал в Манаусе, прежде чем попал к доктору Свенсон?
Карен задумалась.
— Месяц? Точно не скажу, но не меньше месяца.
Марина прикрыла глаза.
— Едва ли я выдержу месяц с Бовендерами.
— Что они говорят об Андерсе?
— Они даже не знали, что он умер.
Долгое молчание.
Там, в Иден-Прери, Карен положила трубку на стол, и Марине ничего не оставалось, как ждать. Она легла на спину и уставилась на бледное пятно на потолке, которое созерцала каждый вечер, после того как перебралась в этот номер. Она жалела, что не может положить руку на лоб Карен, погладить ее по волосам, сказать: «Держись, ты ведь сильная; так уж получилось».
Когда Карен вернулась, она учащенно дышала.
— Извини, — сказала Марина.
— Это накатывает так быстро, — сказала Карен, пытаясь справиться с дыханием. — Значит, они даже не знали о его смерти, потому что она им не сообщила.
Действительно, зачем ей это?
— Нет, тут другая причина — между ними нет регулярной связи. Она приезжает в город раз в несколько месяцев. И даже не получает все это время почту. — Марина еще не знала, что ей делать с письмами, но не хотела сейчас говорить о них Карен. За тысячу миль она слышала ее плач. Мальчики спали в своих кроватях. Пиклес тоже спал…
— Может, я позвоню мистеру Фоксу? — предложила она.
Мысль не очень удачная, но ничего другого ей не пришло в голову.
Карен снова положила трубку и высморкалась. Она пыталась взять себя в руки, сбросить с плеч огромный груз горя.
— Нет, не звони, — ответила она. — У меня так иногда бывает. Ничего не поделаешь.
— Я хотела сказать тебе другое.
— Догадываюсь.
— Тут все ужасно, Карен. Просто ужасно.
— Знаю, — ответила она.
В ту ночь, которая стала первой ночью болезни, ей снилось, что они с отцом плывут в маленькой лодке по реке и что лодка опрокинулась.
Отец утонул, она осталась одна в реке.
Лодка уплыла прочь.
Марина забыла, что отец не умел плавать.
— Ну, у меня есть для вас приятная новость. Она вам понравится, — сообщила ей по телефону Барбара.
Марина не общалась с Бовендерами несколько дней, с того самого визита к ним домой. Все это время она не только не выходила из отеля, но и очень редко вставала с постели. Она не знала точную причину своего недомогания — то ли это результат действия профилактических средств от болезней, вызванных насекомыми, то ли она все-таки подхватила одну из этих болезней, несмотря на профилактику. Еще она не исключала, что все ее симптомы — ломота в теле и характерная сыпь на коже — носили психосоматический характер.
Она с готовностью погрузилась в болезнь, чтобы скорее ее одолеть.
Но потом задумалась: не действовал ли точно так же и Андерс?
«У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли, и я боюсь, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга».
Марина прочла то письмо лишь один раз и все же запомнила его наизусть.
— Что же мне понравится? — удивилась она: в голову никак не приходило ничего, что могло ей понравиться в Манаусе.
— Мы идем в оперу! Энник резервирует ложу, а завтра открывается сезон. У нас есть ее билеты!
— Она резервирует ложу в опере?
У Марины даже не было сил для негодования, но поистине: есть ли этому предел?!
— Кажется, несколько лет назад был такой дождливый сезон, что ей пришлось надолго вернуться в город. По ее словам, опера тогда ее спасла.
— Ну, не думаю, что она спасет меня. Я болею и не выхожу в город.
— Вы едите что-нибудь? — спросила Барбара.
Вопрос был логичным. Здешний рынок кишел продуктами, способными убить всякого, у кого не окажется в кишечнике нескольких поколений нужных бактерий.
— У меня просто температура, — сказала Марина.
— Высокая или низкая?
— У меня нет термометра, — ей надоело разговаривать и хотелось положить трубку.
— Ладно, — объявила Барбара. — Я буду у вас через час и покажу вам несколько платьев.
— Я не хочу сейчас ни с кем общаться, и мне не нужны платья. Я признательна вам, но поверьте, я сама врач. Я знаю, что делаю.
— Нет, не знаете, — весело возразила Барбара.
Томо, консьерж отеля, с его чувством долга, которое превосходило все, на что была способна сама Марина, продолжал звонить в аэропорт по поводу ее багажа. Чемодан обнаружили в Испании, но потом опять потеряли. Еще Томо посылали в ее номер, когда кто-то из постояльцев звонил и жаловался на крики. Теперь же он заботился о Марине, потому что она заболела. Он приносил ей бутылки с сиропом сахарного тростника, газировку и жесткие сухие крекеры.
Надо признать, Марина, оказавшаяся на мели, без багажа, вызывала симпатию всего отеля, но все признавали за Томо право заботиться о ней.
И когда в ее дверь постучали — в какое время, она не могла сказать (сон был для нее наркозом, она периодически выныривала из него, а потом погружалась снова), — Марина подумала, что это Томо.
Она закуталась в лишнюю простыню, заменявшую ей халат, и открыла дверь.
Барбара строго оглядела ее с ног до головы.
— Ох, вы плохо выглядите, — проговорила она, растягивая гласные. — Почему вы мне не позвонили?
Марина, разочарованная тем, что теперь ей придется долго разговаривать, а не спать, отступила в свой темный и затхлый номер.
Барбара прошла за ней.
— Я принесла вам полезные вещи, — она показала небольшой грязноватый бумажный пакет и сумку из гобеленовой ткани. Уборщицы не заходили к Марине несколько дней, потому что она все время спала. На полу под ногами хрустели кусочки крекеров.
— Нельзя так жить, — с этими словами Барбара раздвинула шторы.
— Мои стандарты жизни сильно изменились, — Марина рухнула на постель.
Если кто-то думает, что заснуть при постороннем человеке трудно, он ошибается. На самом деле нет ничего проще.
Барбара достала из пакета бумажный стакан и сняла крышку.
— Вот, — она протянула стакан Марине. — Сядьте. Вы должны это выпить, пока горячее.
Марина наклонилась и понюхала содержимое стакана. Там была река, уваренная до тухлой жижи. Даже цвет тот же. Пар, поднимавшийся с ее поверхности, напоминал тяжелый утренний туман.
— Где вы это взяли?
— На рынке у шамана. Не говорите ничего о шамане, пока не попробуете. В этой стране меня кусали все насекомые. У меня были такие жуткие болячки, такая температура, что вспоминать страшно. Джеки однажды сильно отравился. Он съел жареную черепаху, и это был идиотизм с его стороны. Он умирал у меня на глазах. Нас каждый раз спасал шаман. Я ему абсолютно доверяю и готова открыть для него счет.
Конечно же, шаман тоже будет получать прямую оплату от «Фогель».
— Но ведь шаман меня даже не видел, — возразила Марина, пытаясь воззвать к логике там, где ее и в помине не было. — На чем основан его диагноз? Да и вы меня тоже не видели.
— Я объяснила ситуацию. Вернее, Милтон вместо меня объяснил ситуацию, после того как я объяснила ее Милтону. Шаман говорит не на том же португальском, что я, а мне было важно объяснить все точно. Кстати, Милтон желает вам скорого выздоровления.
Она прижала стакан к ключице Марины и держала его так, пока Марина не взяла его в руки.
— Какой-то идиотизм, — заявила Марина, глядя на мутную жидкость.
Стакан был теплый. Запах поднимался к ней слоями: вода, рыба, грязь, смерть.
— Пейте! — резко прикрикнула Барбара. — Я уже устала вас уговаривать. Пейте все залпом, быстро! Пейте, черт побери!
Марина, удивленная силой напора и бешенством на лице Барбары Бовендер, подчинилась и одним большим глотком выпила вонючую жидкость. На дне она была еще более густой и вязкой; крошечные кусочки чего-то твердого застряли у нее в горле. …Лодка, в которой они плыли, была выдолблена из ствола дерева. Их с отцом выбросило в реку. Вода попала ей в глаза, нос и рот. Марина пошла на дно еще до того, как сумела поплыть, и у нее остался только один вкус — реки. Она уже успела забыть этот вкус…
— Запрокиньте голову назад! Дышите! — кричала Барбара. — Не вздумайте все вытошнить!
Встав на колени перед Мариной, она положила руки на ее колени.
Мистер Фокс недавно определил разницу между Мариной и Андерсом: мол, Андерсу не хватило здравого смысла вернуться домой сразу, как только он заболел. Ох, ее желание вернуться тоже мало что значило. Сейчас она просто не смогла бы. Ее трясла лихорадка, она волнами прокатывалась по ее влажной от пота коже, вызывала конвульсии в позвоночнике…
— О'кей, — Барбара похлопала Марину по коленям. — Теперь другое дело. Сейчас вам будет плохо, по-настоящему плохо, но совсем ненадолго, на час или чуть больше. Все зависит от того, что нужно сломать у вас внутри. После этого станет абсолютно хорошо. Более чем хорошо. Я с радостью посижу с вами. Я свободна весь день.
Марина взглянула на гостью, но увидела лишь свет ее волос, словно удалявшийся в туннель.
И сказала, что не хочет, чтобы Барбара осталась.
Барбара разочарованно пожала плечами и взяла в руки ледяные пальцы Марины:
— О'кей, я вернусь в пять часов. Мы решим, какое платье вы наденете завтра в оперу. Я привезла несколько таких, которые будут красиво на вас смотреться. Как удачно, что у нас оказалась такая же высокая знакомая, — она пристально вгляделась в Марину: — Вам хочется стошнить? Постарайтесь удержаться как можно дольше. Чем дольше — тем лучше подействует лекарство. Дышите глубже — это помогает.
Пот градом тек по лбу Марины, по ее щекам и шее. Прозрачная жидкая слизь текла из носа, текла даже сильнее, чем пот и слезы из глаз. Марина даже не пыталась что-то сделать, ясно понимая, что никак не сможет это остановить. Дрожь сотрясала ее так, что стучали зубы, и она старалась держать рот открытым.
Даже если существует противоядие, она все равно не получит его вовремя. Это конец всего.
Сейчас она поняла, что такое — конец всего.
Если она все же выживет и столкнется с этим еще раз, она сможет назвать это по имени. Последнее, о чем отчетливо подумала Марина: интересно, она жертва убийства или самоубийца, раз сама выпила яд?..
Вдалеке, за городом, орали древесные лягушки, и от глубокого, ритмичного пульсирования их голосов бешено стучало ее сердце.
Марина проснулась на прохладных кафельных плитках в ванной, ее голова покоилась на стопке полотенец. Открыв глаза, она увидела крупного ярко-красного паука, ползущего по краю раковины.
Сколько прошло времени, она не знала и была этому рада.
Она пошевелила пальцами, сделала вдох, выдох, раскрыла и закрыла рот. Недомогание, вызванное снадобьем шамана, покинуло ее тело и в ярости своего отступления унесло с собой и изначальную болезнь.
Марина была жива и вроде бы здорова.
Из-за неудобной позы болело бедро, но это уже мелочь…
Медленно, осторожно она встала, перелезла через край ванны, села в нее. Включила горячий душ, постепенно перешла на прохладную воду. Почистила зубы и выпила бутылку воды. Глаза, носоглотка еще были воспалены, но ясность в голове говорила о конце болезни. Она наклонила голову вправо, потом влево. Обернула ее полотенцем, прошла в спальню и обнаружила, что там все чисто убрано, а Барбара Бовендер сидит в кресле у окна и читает «Медицинский журнал Новой Англии».
— Вы поглядите, кто пришел! — воскликнула Барбара.
— Вы ведь должны были уйти, — проговорила Марина, но ее голос был еле слышен. Она прокашлялась, пытаясь оживить ободранные рвотой голосовые связки. — Вы ведь собирались уйти.
Она нашла банное полотенце, аккуратно сложенное на кровати, и завернулась в него.
— Я чуть было не ушла, но вам очень быстро стало плохо. Начало действовать лекарство. Тогда я решила остаться и проследить, чтобы вы не упали и не разбили голову об унитаз. Но сейчас вам лучше, правда? Вы выглядите гораздо лучше.
— Да, — скупо ответила Марина.
У нее не поворачивался язык благодарить особу, которая ее отравила, но она не могла и отрицать, что яд улучшил ее состояние.
— Эту статью я прежде не читала, — сказала Барбара, приподняв журнал. — Она увлекательная, даже научная ее часть, которую я не очень понимаю. Я вот думаю, как удачно получилось, что мне пришлось провести пару часов в вашем номере. Должна признаться, что до этого я не очень понимала суть работы Энник. Подумать только, что женщины смогут не торопиться и рожать детей, когда им удобно — в сорок, пятьдесят, даже в шестьдесят лет. Как здорово, — Барбара помолчала и взглянула на Марину. — Знаете, я как-то еще не спросила, есть ли у вас дети.
— Нет, — ответила Марина.
Кондиционер был установлен на режим сильного охлаждения, и она уже дрожала от холода.
— Мне нужно одеться.
Впервые за много дней ей захотелось есть.
— Ах, конечно, — Барбара встала с кресла. — Можно, я возьму журнал? Джеки тоже будет интересно.
— Хорошо, — согласилась Марина.
— Посмотрите платья, какое-нибудь да подойдет, — Барбара остановилась у двери. — Я очень рада, что лекарство помогло и вам стало лучше. Я расскажу шаману, он тоже обрадуется. Мы заедем за вами завтра в семь, договорились?
Последний вопрос был формальным и не требовал ответа.
Не успела Марина раскрыть рот, как Барбара Бовендер удалилась, захватив с собой медицинский журнал.
Пять
Амазонский оперный театр, Театр Амазонас, многие посещали не столько ради постановок, сколько ради знаменитого здания.
Оно само по себе было незабываемым зрелищем, «перформансом» — величественный фасад со стройными колоннами из итальянского мрамора, эльзасская черепица, светильники из муранского стекла, мебель в стиле Людовика XV. Огромный купол был словно сорван чудовищной бурей с русского дворца и перенесен в Южную Америку. По крайней мере, так однажды сказал Марине какой-то турист, когда она остановилась перед оперой и фотографировала ее своим телефоном. Она так и не услышала ни от кого внятного объяснения, как тут могло появиться такое здание. Оно казалось форпостом цивилизации, сдерживающим джунгли. Не будь Театра Амазонас, джунгли давно бы поглотили город, опутав его лианами.
— Местные жители клянутся, что оперу никто не строил, что она появилась сама собой, — сказала Барбара, доставая из крошечной лакированной сумочки билеты на «Орфея и Эвридику» Глюка.
Джеки кивнул. Такая версия ему нравилась.
— Они говорят, что оперу принес космический корабль для какого-то принца, потому что он мог заниматься сексом только в этом месте.
На Барбаре Бовендер было короткое платье цвета слоновой кости; оно на всю длину открывало ее ноги — бесстыдную протяженность загорелых бедер и икр, подчеркнутую открытыми вечерними туфлями на очень высоких каблуках.
Это платье она предлагала Марине, но та отказалась. У каждого платья, которые Барбара привезла в гобеленовой сумке, не хватало какого-либо ответственного куска ткани спереди или сзади либо была очень короткая юбка. Марине пришлось задуматься, какую часть своего тела она может выставить напоказ. У платья цвета слоновой кости был скромный вырез на груди и длинные рукава, но оно было такое короткое, что могло смутить даже третьеклассника. В итоге она остановила свой выбор на длинном узком платье из темно-серого шелка, в котором оставались открытыми руки и спина, потому что Барбара обещала привезти ей шаль, хоть и проворчала, что это нарушит линии. После того как Марину перестало лихорадить и тошнить, она была искренне признательна ей не только за лекарство (хоть и жалела, что не вакцинировалась еще перед поездкой против гепатита А), но и за платье, и за возможность пойти в оперу. Она порадовалась поводу привести в порядок свои ногти, уйти вечером из отеля и послушать музыку.
К тому же миссис Бовендер приехала в отель, сделала Марине прическу и накрасила ей глаза. В жизни Марины было много подруг, способных наизусть перечислить периодическую таблицу, но ни одной, умеющей красиво уложить волосы.
После тщательной работы Барбара позвала Марину к зеркалу, чтобы она оценила результат, и Марина призналась, что не выглядела так красиво даже в день свадьбы.
— Вы должны взять за правило выглядеть хорошо каждый день, — сказала Барбара, застегивая на запястье Марины массивный золотой браслет. — Поверьте мне, если этого не делать, все быстро сойдет на нет.
Когда они втроем шли по фойе театра Амазонас, все оборачивались и провожали их взглядами.
Джеки, под кайфом, в чуть тонированных очках и с блестящими волосами, выглядел как мужчина, который способен пойти в театр с двумя женщинами. На нем была белая льняная рубашка с белым узором — сёрферская версия одежды для торжественного случая. Марина с сожалением и завистью думала, что такая красота, такое редкое физическое совершенство истрачены на Бовендеров.
Еще она думала, что мистер Фокс ведь очень любит оперу и, возможно, навестит ее здесь. И как будет хорошо, если они пройдут с ним вместе по этому фойе, а его теплая рука будет лежать на ее локте…
Служащий театра открыл массивным бронзовым ключом дверь в их ложу (он висел на его шее на бархатной ленте) и с легким поклоном вручил всем по программке. В ложе оказалось восемь кресел, обтянутых красным бархатом. Марина облокотилась на бронзовые перила и наблюдала, как состоятельные граждане Манауса занимают свои места. Зрительный зал оперы напомнил ей многоярусный свадебный торт; каждый из причудливо украшенных ярусов балансировал на плечах предыдущего, а все они поднимались к потолку, где изображенные на фреске ангелы раздвигали руками белое облако.
Когда стал меркнуть свет в люстрах, Джеки положил ладонь на ляжку жены, и Барбара прижала его руку, закинув ногу на ногу.
Марина направила все свое внимание на оркестр.
Барбара, как ни в чем не бывало, наклонилась к ней с безмятежным лицом и шепнула: «Я люблю эту часть». Марина не поняла, что она имела в виду, но уточнять не стала. Когда же в зале стало совсем темно и увертюра поднялась до их третьего яруса, ей стало все ясно и самой.
Внезапно она забыла про всех насекомых Манауса. Забыла про кучки куриных голов на прилавках рынка, о тощих собаках, терпеливо ждущих, когда на землю упадет что-нибудь съедобное. Забыла про детей, отгоняющих веером мух от корзин с рыбой, хотя и знала, что про детей забывать нехорошо. Но ей ужасно хотелось забыть. Она забыла про запахи, толчею людей и машин, липкие лужи крови.