На пороге чудес Пэтчетт Энн

— Жене доктора Экмана лучше ее не рассказывать. — Доктор Свенсон вытерла салфеткой уголки губ. — Не входя в подробности сейчас, за ужином, скажу вам, что доктор Экман страдал. Думаю, что вы мне поверите.

— Я понимаю, — Марина кивнула, пытаясь собраться с силами.

Ей очень хотелось закрыть лицо руками.

— Едва ли это волнует кого-то в фармацевтической компании, но смерть доктора Экмана стала испытанием и для меня. Теперь я вдвойне осторожна и не хочу еще раз брать на себя ответственность. Если вы хотите знать, как идет моя работа, сообщаю: я немного отстаю от запланированной программы. Проект сложный и деликатный, я работаю с утра до ночи, но мне нужно еще время. Я отдаю себе отчет, что у меня нет десяти лет, как с точки зрения компании «Фогель», так и с моей собственной.

Доктор Свенсон жестом велела официанту принести чек и допила оставшуюся воду.

— Когда-нибудь и я с облегчением уеду из Амазонии, доктор Сингх. Я привыкла к этим местам, хоть и не люблю их. У меня есть все причины стремиться к скорейшему завершению проекта. Кажется, мистер Фокс считает, что я тут бездельничаю и ко мне нужно присылать одного за другим эмиссаров, подгонять меня. Передайте ему, что я уверенно иду к цели.

Марина кивнула.

Она поняла, что ей советуют возвращаться домой.

Доктор Свенсон легонько ударила по столу ладонями, показывая, что разговор окончен.

— Мы с Истером проводим вас до отеля. Нам как раз по пути. Там мы с вами и попрощаемся. Я приехала в город ненадолго. Как вы понимаете, мне надо работать.

Марина осторожно пошевелила пальцами ног.

Пока она сидела, ноги отекли, ремешки врезались глубоко в кожу. Она протянула руку и с трудом, превозмогая острую боль, стащила с ног туфли. Истер, уже справившийся с тортом, заглянул под стол и посмотрел, что она делает.

— Боюсь, что я не в состоянии идти, — сообщила Марина.

Что плохого, если она скажет правду? Она действительно не может идти.

Доктор Свенсон позвала официанта, и Марина отчетливо расслышала среди португальской речи слово «Милтон».

— Он приедет и заберет вас, — она велела Истеру показать ей одну туфлю, осмотрела ее, как редкую археологическую находку и проворчала:

— Не понимаю, зачем женщины добровольно решаются на такие муки.

— Для меня это тоже загадка, — вздохнула Марина.

Сейчас она была готова ходить босая до конца жизни.

— Барбара сказала, что вы у меня учились, — сказала доктор Свенсон.

Вероятно, инцидент с туфлями напомнил ей об этом, и она удивлялась, почему ее студентка так плохо знает анатомию.

— Да, училась, — подтвердила Марина.

Все ее страхи улетучились. Да плевать ей на все!

— Вероятно, в Школе медицины Джона Хопкинса?

Марина кивнула:

— Мне сорок два года.

Доктор Свенсон подписала счет и оставила его на столе. Он, несомненно, будет предъявлен компании «Фогель».

— Что ж, вероятно, я преподавала недостаточно убедительно, раз вы перешли в фармакологию. Но теперь я работаю над лекарственным препаратом. Значит, мы оказались, в конце концов, на одном поле.

Она подняла с пола туфли и вручила их Истеру. Тот был очень доволен таким поручением.

— Никто не знает, как повернется жизнь, доктор Сингх.

Марина собиралась что-то ответить, но тут в дверях появился Милтон.

В ту ночь Марина долго возилась в ванной со своими бесчисленными ранами — клочками содранной кожи на пятках и пальцах ног, водяными мозолями, всевозможными укусами, которые зудели или кровоточили. Она терла их намыленной губкой, пока кожа вокруг красных ранок не покраснела, потом промокнула насухо и нанесла на них мазь.

Все это она проделала прежде, чем позвонить мистеру Фоксу.

Ее не волновало, что уже поздно; она собиралась его разбудить, надеясь таким образом получить преимущество в их разговоре. Она живо представляла себе, как телефон зазвонит на ночном столике возле кровати, где она иногда засыпала, но никогда не спала всю ночь, той самой кровати, где она надеялась вскоре оказаться. Мистер Фокс ответил после четвертого звонка, его голос звучал бодро и собранно; вероятно, он не торопился с ответом, чтобы полностью проснуться.

— У тебя все в порядке? — спросил он.

— Я натерла мозоли на ногах, — сообщила она, осторожно потрогав пальцем ноги одну из мозолей, — но в остальном все очень хорошо. Я нашла доктора Свенсон.

Она выпалила это сразу, не дожидаясь его вопроса. Он спрашивал ее каждый раз, словно она могла по рассеянности забыть сказать ему об этом. Она рассказала ему про оперу, Истера и ужин. Стала рассказывать про Андерса, пытаясь вспомнить все подробности, и поняла, что знает очень мало.

Что она могла сообщить шефу? Что проект движется вперед, но отстает от графика? Правда, несмотря ни на что, она была уверена в главном: доктор Свенсон стремится закончить работу, это точно, и она доведет ее до завершения, хоть пока и не сообщает, когда препарат можно будет направить в FDA.[7]

— У нее нет никакого графика работ? — спросил мистер Фокс.

— Абсолютно ничего, — подтвердила Марина, хотя на самом деле даже не спрашивала об этом.

Почему?

Потому что слушала доктора Свенсон, как студентка слушает профессора, как грек — оракула. Она не задавала вопросов, а лишь запоминала ответы.

— Ничего, — успокоил ее мистер Фокс. — Это только первая встреча. Правильно, что ты пока не нажимала на нее. Значит, завтра ты уедешь?

— Завтра или послезавтра. Как получится с билетами. Я полечу на первом же самолете, где будут места.

— На самолете? — удивился мистер Фокс.

— Да. Домой.

Трубка молчала, и это молчание обескураживало. Марина уже все поняла, но не хотела расставаться со своим заблуждением. Ей хотелось домой. У нее не было багажа, его так и не нашли. Все купленное в Манаусе она тут и оставит, кроме маленькой белой цапли и красного браслета, завязанного на запястье. Мысленно она уже видела за огромными окнами аэропорта Миннеаполис — Сент-Пол белые ветки цветущей сирени и мечтала о том, как она выйдет на улицу и вдохнет полной грудью медовый воздух…

— Тебе рано уезжать, — сказал мистер Фокс, — ведь ты так долго ее искала.

Он скажет это и через полгода, и через год.

«Рано уезжать».

Может, он хочет, чтобы она жила здесь до тех пор, пока не сообщит, что готова привезти в кармане законченный препарат от бесплодия?

— Я передала доктору Свенсон все, что должна была передать, — возразила Марина.

Конечно, она не была уверена в этом полностью, но зато не сомневалась, что любые ее слова все равно прозвучали бы впустую.

Доктор Свенсон никогда не станет слушать ни Марину, ни Андерса, ни мистера Фокса. Это не в ее привычках. Марина не собиралась менять течение мощной реки.

— И вообще, по ее словам, ей все передал Андерс. Она четко понимает, чего от нее хотят, и, думаю, передаст вам готовый препарат, как только сможет.

— Дело слишком серьезное, чтобы верить кому-то на слово. Возможно, препарат уже почти готов, а может, она еще и не бралась за его разработку. Это проект огромной важности и стоимости. Ты должна выяснить, насколько продвинулись исследования, — сказал мистер Фокс и, помолчав, добавил: — Должна точно выяснить.

Она поглядела на свои истерзанные ноги, скользкие от неоспорина.

— Тогда найдите кого-нибудь еще.

— Марина, — проговорил он. — Марина, Марина.

В его голосе звучали нежность и любовь.

Она издалека, за милю почувствовала свою капитуляцию. Такая уж у нее натура плюс чувство долга. Пожелав ему спокойной ночи, нажала на «отбой». На него она не сердилась. Он лежит в уютной постели и, конечно, не понимает, чего от нее требует. Там, дома, она тоже не могла представить себе эти условия…

Это был день лариама.

Она собиралась принять его с самого утра, но все откладывала и откладывала. Впрочем, какая разница? В конце концов, она все равно его глотала. Лекарство, которое она так лихо выбросила в аэропорте, все равно ее настигло.

Томо никогда не жаловался, что ему приходится бежать наверх и барабанить в ее дверь, чтобы она не орала. А дурноту, паранойю и прочие прелести едва ли можно списать только на лариам. Даже если она полетит завтра домой, ей придется принимать его еще четыре недели. Вот так лекарство напоминает путешественнику, что поездка еще не закончена, что она остается в кровотоке, тканях тела. Все потенциальные опасности места, где он побывал, притаились внутри него…

Марина положила таблетку на язык, проглотила ее, выпив для верности полбутылки воды, стоявшей на комоде, и выключила свет. Она уже привыкала к яме в центре матраса, к поролоновой подушке, которая пахла как картонные коробки, к журчанию воды, подававшейся по трубе в льдогенератор, стоящий в холле, а потом, через несколько часов, к стуку порционных кубиков льда о поднос.

Интересно, долго ли будут эти вещи преследовать ее после возвращения?

И долго ли еще она будет непрерывно думать об Андерсе?

Как она вернется в их опустевшую лабораторию и кто заменит его со временем? Что она почувствует, когда осознает, что время прошло и она уже почти не вспоминает о нем?

Она подумала о пачке писем Карен, лежащей в ящике ночного столика. Подумала об Андерсе, похороненном в джунглях в трех тысячах миль от Иден-Прери. Несмотря на усталость, ей не давала покоя эта мысль — Андерс мертв, и далее следовали детали: где его фотоаппарат? где бинокль?..

Когда Марина проснулась, она обнаружила, что стоит перед окном своего номера, но совершенно не помнила, как встала с постели.

В номере было холодно.

Только что они шли с отцом через кампус Университета Миннесоты, где отец защищал докторскую. Валил густой снег. Из всех зданий выходили индийцы; женщины в красных и лиловых сари, мужчины в розовых рубашках яркими пятнами выделялись среди снежной белизны. Все они дрожали на ледяном ветру; потом краски начали вибрировать и превратились в море дрожащих маков, припорошенных снегом…

Марина заснула с включенным на полную мощность кондиционером и теперь, увидев мокрый подоконник, спросонья подумала, что на улице опять идет дождь.

По запотевшему стеклу ползли капли.

Мир за окном превратился в багровую тьму, испещренную шариками сверкающих огней. Холодный ветер дул с ураганной силой на дешевую ночную рубашку, купленную у Родриго.

Она присела на корточки перед агрегатом и стала вслепую жать на все кнопки, а ее волосы развевались от холодного ветра.

Наконец кондиционер в последний раз дохнул морозом и затих.

Она вся дрожала, то ли от холода, то ли из-за увиденного сна. Она точно помнила, что пыталась попасть домой и не могла — из-за снега.

Нет, домой она попадет еще не скоро.

Может, мистер Фокс и нашептывал ей всю ночь что-то на ухо, но, пока она спала, мир сдвинулся от аэропорта к речному порту. Решимость улететь домой, которую она чувствовала в ресторане, прошла, как проходит за ночь болезнь. Миннесота скрылась в голубом тумане вместе с другими мечтами.

Ложиться в постель ей не хотелось.

Хватит, належалась.

Подобно сомнамбуле, не проснувшись до конца, она собрала все, что надлежало вернуть Барбаре Бовендер — серое шелковое платье, испачканное по подолу, злосчастные туфли, шаль, заколки, — и положила в пластиковую сумку.

Потом выдвинула все ящики, выложила из них свои скудные пожитки и разложила кучками на комоде.

При этом она твердила себе, что главное — движение, что ей не столько нужно вернуться домой, сколько уехать из Манауса. Что она больше ни на день не останется в отеле «Индира»…

Пачку с письмами Карен она положила на три сложенные рубашки. У нее не было сумки для собственных вещей, но это волновало ее меньше всего.

К шести часам она оделась и вышла из отеля.

В утреннем городе бурлила жизнь — дети сидели на одеялах, перед ними лежали раскрашенные плошки, дудочки и браслеты из шариков. Женщины шли на рынок быстрее, чем в любое другое время дня. Собаки брели по обочинам дорог, осторожно, пригнув голову; ребра торчали на худых боках.

Казалось, во всем Манаусе спал только Никсон.

Он сидел за конторкой в вестибюле дома Свенсон — Бовендеров, положив голову на стол и вытянув перед собой руки.

Марина задержалась на минуту, глядя на его крепкий сон. Она испытывала к нему нежность и объясняла ее тем, что знала по имени лишь нескольких человек в городе. Он был хороший, хотя судить она могла лишь по его верности этому посту.

Она решила написать записку Бовендерам, нашла бумагу и ручку, но обнаружила, что не знает, что им написать. Поблагодарить она их не могла; в конце концов, они были чем-то вроде жюри присяжных, держали ее две недели в ужасном отеле «Индира», пока решали: можно ли ее допустить к доктору Свенсон. Или ей надо поблагодарить их за то, что они сумели решить это за две недели? Андерса они мариновали больше месяца, а его мальчишки ездили без него на велосипедах по весенней слякоти.

Марину отвлек от ее раздумий звук затрудненного дыхания Никсона.

Внезапно он перестал дышать.

Двадцать секунд, тридцать, она уже хотела встать и разбудить его, когда на сорок пятой секунде он всхрапнул, выгнул спину и задышал снова. Не просыпаясь, повернулся лицом в другую сторону.

Апноэ. Тут она ничем не могла помочь.

Она села в одно из кресел с подголовником, стоявших группой в вестибюле.

Если благодарить Бовендеров ей было не за что, то и сердиться на них она тоже не могла. В двадцать три года она тоже с радостью занималась бы тем же. Возможно, даже до сорока трех лет, если бы не определенные события. Без Бовендеров, напомнивших ей об этом, она бы, возможно, забыла, что такое увлекаться, любить принципы и яркую личность. Они были красивыми детьми, легкомысленными, способными на бесконечную ложь, и все-таки в их натуре было что-то стабильное, прочное. Она дорого дала бы, чтобы взять их с собой в джунгли.

В итоге она написала правду, какой она виделась ей в данную минуту:

«Мне будет не хватать вас».

Она написала на сумке их фамилию, положила двадцать долларов — стоимость чистки платья, потуже свернула сумку и оставила ее на столе, возле рук спящего Никсона.

Доктор Свенсон поднимается рано.

Если обход в госпитале начинался в семь, то она была у своей первой пациентки уже в шесть тридцать. Марине не хотелось встречаться с ней здесь — из опасения, что это будет выглядеть как навязчивость.

Она быстро отправилась к Родриго.

Там было многолюдно, как и везде. Она налила себе кофе из кофейника, стоявшего на прилавке, и выбрала нейлоновую спортивную сумку, солнцезащитный крем и спрей от насекомых.

Главное, не думать слишком рьяно о том, что ей понадобится, иначе она наберет себе полмагазина. Ведь все шло на счет «Фогель», вплоть до кофе.

Она взяла еще одну коробку пластырей, вторую пару шлепанцев. Когда вошли доктор Свенсон с Милтоном, она смотрела длину сетки, которую повесит над кроватью.

Первым их увидел Родриго.

Места для доктора Свенсон было недостаточно из-за женщин, пришедших за мукой и прочими вещами, которые можно было купить и потом. Он стал орать на покупательниц, торопя их, и никто из них не возмутился. Одни отложили отобранные товары и ушли, другие поскорее взяли с полок все, что нужно, и поспешили заплатить.

Может, они знали доктора Свенсон. Может, просто торопились куда-то.

Родриго, всегда все тщательно записывавший, на этот раз быстро окидывал взглядом кучку товаров и рявкал цену, и каждая женщина оплачивала ее без разговоров.

Доктор Свенсон ничего этого не замечала, ее подбородок был поднят кверху. В основном она интересовалась товарами с верхних полок — такие товары не пользовались каждодневным спросом у бразильцев. Она бормотала свои пожелания, а Милтон их записывал.

Марину она бы не заметила, даже если бы та покрасила себя желтой краской. Милтон, не отрывавший глаз от блокнота, тоже ее не видел.

Покупательницы одна за другой покидали магазин.

Марина подошла к прилавку последняя, чтобы добавить к своему счету отобранные вещи. Казалось, Родриго прочел ее мысли и положил рядом с сумкой еще одну шляпу, три хлопковых носовых платка, несколько упаковок леденцов «LifeSavers».

— Вы рано поднимаетесь, доктор Сингх, — сказала в потолок доктор Свенсон.

Милтон удивленно поднял глаза.

— Вы здесь! — воскликнул он. — Значит, я вычеркну из списка то, что я должен вас утром отыскать.

— Ведь вы сказали, что будете здесь рано, — ответила Марина. — А мне тоже нужно кое-что из вещей.

— В Амазонии нужно бесконечно много всего, — сказала доктор Свенсон. — То, что не сжирают насекомые, быстро гниет. Вот почему у нашего друга Родриго так процветает бизнес. Здешняя природа обеспечивает постоянный круговорот. Но все же, если вы улетаете сегодня, вам лучше делать покупки уже дома, а тут купить разве что сувениры.

Ей ничего не осталось, как сказать доктору Свенсон, что она поедет с ней.

Казалось, это ее не удивило.

Она приняла это известие, как нечто неприятное и ожидаемое:

— Вы говорили с мистером Фоксом.

Марина посмотрела на высокие стеллажи, удивляясь, что профессор могла там разглядеть.

— В любом случае мне нужно забрать вещи Андерса.

— Изюм, — сказала доктор Свенсон Милтону, и тот сделал очередную запись. — Тапиока.

Она снова повернулась к Марине:

— Вас не волнует то, что вас туда никто не приглашал?

Конечно, все было бы проще, если бы ее пригласили.

Но Марина прекрасно знала, что доктор Свенсон никогда не приглашала студентов на свои лекции, интернов — в свою программу, а пациенток — в госпиталь. Поэтому не видела сейчас особой проблемы.

— Нет, не очень.

— Доктор Рапп всегда говорил, что люди сами должны присоединяться к экспедиции, — профессор медленно прошла по залу и положила руку сначала на коробку крекеров, потом на пакет кофе.

Милтон продолжал записывать. Делал записи и Родриго.

Дверь магазина открыла немолодая женщина; на ее груди в ярко-красном куске ткани лежал младенец. Увидев в магазине людей, она молча повернулась и вышла.

— Так и было, я видела сама. Перед ним проходила бесконечная череда неудачников, неумех и лентяев, воображавших себя первопроходцами. Доктор Рапп сразу заявлял, что не отвечает за их питание, безопасность, жилье и здоровье. Он не тратил времени, не отговаривал их, так как это было бесполезно. Всю свою энергию, которую они могли бы потратить на развитие интеллекта, они вкладывали в назойливость и цепкость, с какой добивались права участвовать в экспедиции. Но я быстро поняла, что их упорство — еще не стойкость, не выносливость. После выхода на маршрут они разлетались как мухи. Одни выдерживали пару дней, другим хватало лишь пары часов, и доктор Рапп никогда их не останавливал. Он был потрясающе последователен: он пришел работать и будет работать. Он не обязан везти назад слабых и хромых. Они сами навязались ему, пускай сами и выпутываются. Все охотно принимали эти условия, когда были здоровыми. Но если с ними что-либо случалось, поднимали вой, обвиняя доктора Раппа в бездушии. Они не могли навредить ему как ученому, но говорили разные гадости о нем как о человеке. Мол, он их не спасал! Не проявлял к ним отцовскую заботу! Уверяю вас, его это не трогало. Если бы он их опекал, отговаривал от амбициозных планов и нелепых причуд, тогда величайший ботаник нашей эпохи превратился бы в няньку. Науке был бы нанесен немыслимый урон, и все это ради спасения кучки дураков.

Атмосфера, и без того тяжелая, была на грани паралича. Милтон машинально сунул в карман блокнот, Родриго тоже отложил свой карандаш. Пока доктор Свенсон продолжала обдумывать, сколько взять припасов, остальные трое стояли, остолбенев. Все ждали, затаив дыхание. Марине казалось, что она пытается вспомнить ответ на незаданный вопрос.

— Не думаю, что стану для вас такой же обузой, — проговорила она наконец.

Доктор Свенсон разглядывала упаковку с носками.

— Такой же обузой, как кто?

— Как те неудачники, — ответила Марина, — и лентяи.

— Не относите мои слова на свой счет. Я просто рассказывала вам о позиции доктора Раппа.

После ее слов Милтон выдохнул воздух так же резко, как спящий Никсон.

— Продолжаем? — напомнил он, удовлетворенный объяснением. — Сколько банок абрикосов?

Доктор Свенсон задумалась, делая новые прикидки.

— На ящик больше обычного, — ответила она, взглянув на Марину.

Интересно, сколько абрикосов способен съесть один человек, оказавшись вдали от цивилизации?

Потом они договорились, что Милтон заберет Марину возле отеля «Индира» в одиннадцать. Несмотря на оглушительную жару, она стояла ровно в этот час под тентом в условленном месте, держа свою полупустую сумку. Она попрощалась с Томо, и тот с радостью согласился хранить до ее возвращения свитер и пальто.

С мистером Фоксом она не попрощалась.

Город, такой многолюдный ранним утром, теперь казался пустым.

Собаки жались к стенам, отыскивая клочки тени. Возле отеля автомобили замедляли скорость, и каждый водитель считал, что именно он должен отвезти Марину в порт. Они смотрели на нее и даже сигналили.

Когда приехал Милтон, на пассажирском кресле сидел Истер. Увидев Марину, он протянул к ней руки в открытое окно. Ей было так приятно, что ее узнали! Его лицо светилось искренней радостью. Марина подошла и пожала его маленькие руки. Он с энтузиазмом ответил. Милтон тронул мальчика за плечо и ткнул пальцем в заднее сиденье. Истер тут же ловко перескочил назад.

— Извините, — усталым голосом проговорил Милтон, когда она села в машину.

Он сидел на свернутом полотенце, его рубашка, брюки, волосы были совершенно мокрые. Даже небольшая соломенная шляпа на его затылке съежилась и отсырела. Казалось, он либо свалился в реку, либо угодил под сильный ливень.

— За что?

Милтон покачал головой:

— Мы грузились дольше обычного, — он достал маленькое полотенце и обтер лицо.

Истер высовывался из окна и глазел во все стороны, словно черепаха из панциря-автомобиля. Ветер шевелил на его шее темные влажные завитки волос. Глядя на него, Марина поняла, что Милтон взял с собой Истера неспроста. Лодка была нагружена, доктор Свенсон уже на борту. Если бы не отсутствие мальчика, у нее не было бы причин медлить с отплытием.

— Ему нравится машина, — с улыбкой проговорил Милтон.

— Еще бы, не сомневаюсь.

Пристань находилась дальше, чем Марина выбиралась во время своих прогулок. Деревянные доски сходен покоробились от бесконечной чреды солнца и ливней. Коллекция ржавых буксиров и жилых барж, выглядевшая так, словно ее собирали в течение многих поколений, колыхалась на воде между низкими водными такси. С берега Марина видела вдалеке круизные и грузовые суда, выстроившиеся у длинных бетонных пирсов. Внизу маленькая фигурка расхаживала под тенью черного зонта.

— Мы опаздываем, Милтон! — крикнула доктор Свенсон.

Мотор уже работал; по воде стелился бледный лавандовый дымок.

— У вас еще остается время, чтобы изменить свое решение, — тихо сказал Милтон. — Если вы сомневаетесь.

Истер уже несся впереди них в своих шлепанцах; опасному трапу он предпочел еще более рискованный земляной склон, поросший травой и усыпанный камнями.

Им предстояло плыть на понтонной лодке; когда Марина была маленькая, а родители еще жили вместе, отец брал такие понтоны на выходные каждое лето. Он не очень хорошо управлял лодками, но понтоны считал такими же безопасными, как пони, ведь они остойчивые, с низкой посадкой и не делают неожиданных поворотов.

— Все в порядке, — ответила ему Марина.

Душой она была уже в дороге.

— Я не помню, что разрешила вам взять с собой Истера, — проворчала доктор Свенсон, когда они подошли к старой понтонной лодке с плоской металлической крышей.

Мальчишка уже стоял за ее спиной, взявшись за штурвал, и делал вид, что его крутит. Вдоль бортов были аккуратно сложены ящики и коробки. Лодка сидела на воде низко и ровно.

— Вы и не разрешали, — ответил Милтон.

Он подал Марине руку, помогая шагнуть на борт. В этот момент она подумала о нем, как и о Бовендерах — вот если бы он тоже отправился вместе с ней, как было бы хорошо!

Доктор Свенсон похлопала Истера по плечу и показала на лини; мальчуган тут же спрыгнул с лодки и отвязал их. Потом уперся ногами в лодку и оттолкнул ее. Она медленно отплывала, и в какой-то момент Марина с ужасом подумала, что он уже не сумеет преодолеть такое расстояние и останется на берегу, но тут он ловко и упруго прыгнул на палубу.

— Счастливого плавания, — сказал Милтон и поднял руку.

Он остался один на пристани и стоял там, словно они отплывали на «Луизитании».

Истер уже уверенно стоял у штурвала.

Он вывел лодку на течение и серьезно сканировал взглядом широкий горизонт.

Доктор Свенсон ушла под крышу и закрыла зонтик. Марина бросила сумку к ногам и держалась за релинг.

Милтон все еще стоял, подняв руку, его фигура постепенно уменьшалась.

Милый Милтон.

Она так и не сказала ему о своей огромной признательности за его помощь и внимание!

Она помахала ему.

И вообще, они так быстро отплыли! Куда она плывет и когда вернется назад? Впрочем, сейчас это не имело для нее особого значения.

Марину поразила огромность реки, она не сознавала этого, пока не оказалась на ней. Небо над ними было покрыто белыми облаками, они клубились или редели. Некоторые ненадолго загораживали солнце, и тогда становилось чуть прохладнее, а ветерок отгонял насекомых. Птицы срывались с берегов и скользили над водой. Вероятно, Андерс подносил к глазам бинокль и смотрел на них. И тоже был счастлив, что уехал из города. Вода приносила ей огромное облегчение. Марина никогда бы не поверила этому, пока сама не оказалась на лодке.

— Красиво, — сказала она единственному члену экспедиции, который мог ее слышать.

— Мы всегда с облегчением возвращаемся домой, — ответила доктор Свенсон.

Шесть

По Рио-Негро плыли баржи и буксиры, водные такси с бурыми от старости тростниковыми крышами, где гнездились «речные ласточки» — каноэ, выдолбленные из толстого бревна. В таких каноэ умещались целые семьи — родители, бабушки, сестры с грудными младенцами, братья, тетки с раскрытыми зонтиками — их было столько, что края лодки оказывались чуть ли не вровень с мутной речной водой; управлял каноэ один человек, сидевший с веслом на корме. Лодки поменьше жались к берегам. Иногда мимо всей этой толчеи гордо проплывали белые, как парадный морской мундир, круизные суда.

Ветерок шевелил влажные волосы Истера.

Мальчик стоял у штурвала, не сводя глаз с широкой реки. Он сбрасывал скорость, чтобы не задеть маленькую лодку, и махал рукой большим лодкам, загораживавшим ему дорогу. На реке действовали свои правила этикета.

Иногда Истер оглядывался назад; при этом он непременно кивал Марине и доктору Свенсон, и они тоже отвечали ему кивком.

— Он так и будет всю дорогу управлять лодкой? — спросила Марина, не представлявшая, далеко ли им плыть.

Доктор Свенсон кивнула.

— Ему нравится, — она сидела на ящике с мясным рагу, а Марина стояла. — Какой мальчишка не хочет управлять лодкой? Это повышает его престиж в племени. Обычно понтоном управляю я или Истер, больше никто. У нескольких мужчин есть навесные моторы, давным-давно купленные, но с понтонной лодкой никто из них не управится. Когда они видят, как я доверяю Истеру, они тоже демонстрируют к нему уважение. Он и в моторах разбирается, умеет их чинить.

Марина не слишком хорошо разбиралась в воспитании детей, но, на ее взгляд, Истер был еще слишком мал, чтобы управлять такой большой лодкой, ремонтировать мотор или гулять в одиночку по ночному городу. Правда, где-то полчаса назад она видела ребенка лет пяти, плывшего в маленьком, как бы детском, долбленом каноэ; он размеренно работал веслом, а на носу лодки лежало копье.

— Сколько лет Истеру?

Доктор Свенсон взглянула на Марину и сощурилась:

— Я должна его спросить?

Раз доктора Свенсон не изменили ни время, ни жизненные невзгоды, ни география, ни климат, тогда, может, и Марина тоже не очень изменилась? И осталась такой же, какой была в Школе медицины и интернатуре?

— Простите, — сказала Марина и продолжила: — Я знаю о лакаши лишь из вашей статьи, а вы там ничего не пишете о том, какие у них представления о ходе времени, о прожитых годах, о возрасте. Знают ли родители возраст своего ребенка?

Страницы: «« « ... 56789101112 » ... »»