Слишком много щупалец Казаков Дмитрий

Но Антон мне не поверил, и правильно сделал – есть у меня такой грех, люблю я глумиться над людьми.

Плыли мы всего с час, а потом начали искать место для стоянки.

Темнота наступит, как обычно, в шесть часов, а двигаться через джунгли во мраке рискнет только самоубийца или родившийся под кустом индеец. Так что мы причалили, заметив более-менее ровный участок. Сулема осмотрел его на предмет всяких опасных тварей, дал добро, и работа закипела.

Вновь пришлось браться за мачете – слегка проредить заросли и добыть дров. Костер разожгли так, чтобы огня не было видно со стороны реки, поставили палатку и принялись готовить ужин.

– Не нравятся мне эти места, – признался Лопес, когда с едой было покончено. – Вроде бы тоже Эквадор, родина, но я не могу любить их так же, как Кито, Куэнку или побережье…

– Это потому, что ты живешь в городе, привык к нему и не знаешь другой жизни, – рассудительно заметил Сулема. – Проведи ты в сельве хотя бы год, не захотел бы ничего другого.

– Не сомневайся! – фыркнул коллега. – За этот год я бы порос мхом и отдал бы душу богу!

Перепалка между ними тянулась какое-то время, вялая, точно дежурная ссора в семье с тридцатилетним стажем. Темные джунгли вокруг нас молчали, и тишина действовала на нервы сильнее, чем рев, визг и писк. За кругом света от костра сгущался мрак, из которого выступали лишь силуэты ближайших деревьев, и казалось, что из этого мрака за нами следят.

Я понимал, что все это от расшалившихся нервов, но справиться с собой не мог.

– Ладно, утро вечера веселее, – сказал Лопес наконец. – Надо выбрать, кто дежурит, и спать ложиться.

Бодрствовать первую половину ночи вызвался проводник, а на вторую посредством жребия определили меня. Спорить я не стал, помахал всем рукой, забрался в палатку и мигом задрых.

Снилась всякая ерунда – щупальцеголовый уродец по имени Кхтул-лу, Ангелика в завлекательной шелковой комбинации, родной Городец, где я не был лет пять, и мрачный шеф с сигарой.

А потом меня подергали за ногу, и я понял, что труба зовет и пора вставать.

– Время, – прошептал Сулема от входа в палатку.

– Иду, – ответил я.

Бартоломью и Лопес дрыхли без задних ног, а второй еще и храпел, раскатисто и мощно, как обычно храпят толстяки. Сельва шумела во тьме, плескала река, и тлели багрянцем остатки костра.

Проводник вручил мне винчестер и спросил с сомнением:

– Пользоваться умеешь?

– А то, – ответил я. – И стреляю неплохо.

– Вот и хорошо. В семь нас буди, – он зевнул, перекрестился и полез в палатку на мое место.

А я уселся спиной к костру, положил оружие на колени и принялся дежурить.

Всякий, кто служил в армии, знает, что нет ничего скучнее, чем стоять на посту. Дремота накатывает с мощью океанского лайнера, придавливает твой мозг и превращает его в блин, способный реагировать лишь на сильные раздражители. Но сейчас, как ни странно, мне спать не хотелось то ли из-за необычной обстановки, то ли потому, что я знал: реальная опасность может скрываться за ближайшим кустом.

Ну или это был финт акклиматизации – в Европе сейчас самый разгар дня.

В любом случае, до рассвета я ни разу не сомкнул глаз, и не сказать, что для этого сильно напрягся. Никто нас, правда, сожрать не попытался, никакой захудалый хищник не позарился на мясистого Антона или жилистого Лопеса. И даже летучие мыши полетели удовлетворять вампирские наклонности в другое место.

Вместе с солнцем над рекой поднялся туман.

Серые пряди поплыли над водой, смешиваясь и переплетаясь, а потом в них обозначилось целенаправленное движение. Нечто призрачное, громадное, похожее на многоногого слона без башки, но с огромным ртом, побежало по поверхности Пастасы, и я даже услышал равномерный плеск!

– Твою мать! – сказал я, вскидывая винчестер.

Тварь рассыпалась на клочья тумана, а те собрались в лицо – огромное, с гневно сдвинутыми бровями, и я облился холодным потом – физиономия принадлежала старому грибу из Кито! Черные провалы глаз налились злобой, рот изогнулся в усмешке, но тут налетел ветер и сдул эту хрень, перемешал туман, словно хозяйка – преющую на тихом огне кашу.

Я опустил оружие и решил, что мне показалось.

«Нет, надо все же что-то с этим делать», – подумал я и отправился будить спутников.

Семь часов или шесть сорок пять – какая разница?

Вскоре стало ясно, что так думаю только я, а остальные придерживаются иной точки зрения. А еще я узнал нечто новое о собственной скромной персоне – например, что у меня не голова, а свихнувшийся будильник и что я гожусь только чистить сортиры в дизентерийном бараке. Но своего добился – троица ленивцев выбралась из палатки, и мы занялись завтраком.

Глава 10
Храм престарелых

Чем дальше в лес, тем толще партизаны.
Огр-людоед

Пастаса неспешно несла нашу лодку меж заросших берегов, больше похожих на два ряда деревьев. Сулема и Лопес подрабатывали веслами, Бартоломью не уставал щелкать «лейкой», а я изображал из себя военизированную охрану, поскольку держал в лапках винчестер и был готов пустить его в ход.

Стрелять, правда, было не в кого, в прибрежных зарослях шепеляво трещали гаррапатеро – птицы, которых в этих местах называют «косинеро», то есть «повар», а наверху, в кронах, пронзительно вопили макаки. Анаконды, пираньи, крокодилы, ягуары и прочие смертоносные обитатели сельвы то ли бродили в других местах, то ли просто не собирались связываться с нашей компанией.

Или храп Лопеса заставил в испуге разбежаться всех хищных тварей.

Через час пути мы обнаружили признаки того, что на Пастасе бывают люди.

– Старая лодка, – сказал Сулема. – Вон там, у правого берега… Прямо под бромелией!

Красное пятно цветка ярко выделялось на фоне зелени, а под ним виднелись полусгнившие останки пироги. Ясно было, что «на приколе» она стоит много лет и ей пользовался если не полковник Фоссет, то кто-то из его эпигонов.

– Вижу, – подтвердил я. – Интересно, а как те типы, что здесь живут, до цивилизации добираются?

Проводник хмыкнул:

– Сделать пирогу нетрудно, а спрятать в зарослях рядом с мостом куда легче, чем машину. Ну, а от переправы до Макаса или Пуйо на самом деле не так далеко, особенно по дороге. Да и водитель лесовоза всегда подвезет пешехода, ведь грех бросить человека в сельве без помощи.

– Так то человека, – проворчал Лопес, второй день удивительно молчаливый, – а не гада лесного.

А еще через полчаса мы увидели на левом берегу нечто вроде пристани: два столба уходят в воду, на них опирается помост, к краю которого прибиты толстые короткие шесты.

– Вот и приплыли, – сказал я, поудобнее перехватывая винчестер и шаря взглядом по сторонам. – Где хозяева с хлебом-солью? Или хотя бы со злобными воплями и жертвенными ножами?

– Я никого не слышу, – сообщил насторожившийся Сулема. – Давай причалим и осмотримся.

Мы подплыли ближе, и стало ясно, что от пристани в заросли уходит довольно широкая тропа. Наша лодка ткнулась носом о край помоста. Первым на него выскочил сжимавший оружие Лопес. Точно заправский спецназовец, он шлепнулся на пузо и выставил ствол в сторону чащи.

– Браво, майор! – похвалил я коллегу.

Мы быстренько привязали лодку и выбрались на берег.

– Я – впереди, – сказал проводник и, вскинув антикварное ружьище, двинулся по тропе.

Мы успели пройти по ней с пяток метров, когда сверху зашуршало, и на нас ринулись мохнатые верещащие твари. Меня укусили за ухо, хлестнувший по лицу хвост едва не выбил глаз. Негодующе завопил Бартоломью, Лопес помянул кровь Христову, а ружье Сулемы выстрелило с диким грохотом.

Не знаю, что это были за обезьяны: макаки, «монос пайасос» – «паяцы», отожравшиеся игрунки, гамадрилы или эмигрировавшие из Африки павианы с бабуинами, – но их явно только сегодня выпустили из сумасшедшего дома. Выстрел не напугал их, так что пришлось пару раз пальнуть на поражение, чтобы крикливая и агрессивная свора обратилась в бегство.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – сказал я. – Антон, ты жив?

– Да-а, – отозвался наш худред так уныло, словно пребывал в реанимации.

– И я жив, и все живы, – я посмотрел на потную физиономию Лопеса, на его выпученные глаза. – Что, дружище, им не понравилась твоя последняя статья на экологическую тему?

Коллега заухмылялся, выплюнул сигарету, потрогал себя за оцарапанную щеку и полез за аптечкой.

Обезьяний набег принес больше испуга, чем реального вреда. Укусы и царапины мы обработали, а более серьезных повреждений не обнаружилось. Восстановив стройность рядов, наш маленький отряд двинулся дальше.

Тропка закончилась через полсотни метров, выведя на поляну, в центре которой стоял храм.

Выглядел он невообразимо древним, будто его возвели еще в те времена, когда в этих местах не имелось никаких джунглей, а они наросли вокруг позже. Строение казалось приземистым, создавалось впечатление, что большая часть его прячется под землей. И еще оно почему-то смотрелось чужеродно, словно не человеческие руки вытесывали барельефы на глыбах серого и глянцевито-розового камня.

И в конечном итоге это сооружение было просто жутким.

– Специалисты по древним культурам есть? – первым нашел голос Лопес. – Кто это строил?

– Не русские – точно говорю, – отмазал я родной народ. – Инки? Или кто-то до них?

Коллега покачал головой:

– Я не раз ездил в Перу, лазил по инкским постройкам. Бывал в Мексике и Гватемале, там много чего осталось от ацтеков и майя. Но нигде не встречал подобного. Не сомневайтесь.

Мы и не сомневались.

Храм представлял собой пирамиду из трех ступеней, каждая высотой метра два. Боковые стенки были покрыты барельефами, изображавшими людей, зверей и чудовищ. Темнели беспорядочно разбросанные глубокие ниши. Кое-где виднелись трещины, а на горизонтальных поверхностях росла трава и даже кусты, но разрушаться святилище явно не собиралось.

Не имелось никакой лестницы, чтобы подняться на вершину, зато из земли у подножия выступали каменные круги, похожие на жернова, исчерканные канавками и царапинами.

– Это место… – голос у Сулемы дрожал. – Тут и вправду могли поклоняться дьяволам… Вы видите? Эти камни… Это жертвенники… На них наверняка убивали людей… Надо уходить!

– Так вот, сразу, даже не выпив по стопке текилы с теми, кто поддерживает все это в порядке? – возразил я. – Нет, ребята, так не пойдет. Надо подождать хозяев и побеседовать с ними.

Имелись признаки того, что недавно храм и «жернова» у его подножия сидели в земле гораздо глубже, что их выкапывали и очищали от почвы, а заросли на поляне вырубали. А еще на всех до единого жертвенниках были заметны многочисленные бурые пятна, очень сильно напоминавшие засохшую кровь, и такие же пятна украшали некоторые барельефы.

– Место дурное и вправду, – проворчал Лопес. – Но осмотреться стоит. Что, мы зря сюда тащились?

– Ух ты! – Бартоломью вскинул фотоаппарат. – Я же говорил, что мы обязательно что-нибудь найдем! Наши имена войдут в список людей, сделавших важные археологические открытия!

Не слушая его болтовни, я пошел к храму.

Серые и розовые блоки чередовались, и если первые напоминали участки больной шелушащейся кожи, то вторые походили на куски бесстыдно обнаженной, источающей слизь плоти. Барельефы не повторялись, на каждом блоке был свой, особенный рисунок – либо множество маленьких фигурок, образующих некую сцену, либо одна в рост повыше человеческого.

И вот среди этих больших фигур я увидел знакомую – сидящего на корточках крылатого монстра с длинными когтями на лапах и бахромой щупалец на подбородке. Сомнений в том, кому именно посвящен непонятно когда возведенный в джунглях храм, не осталось.

Древнейшим, что были, есть и будут, даже когда сгинет человеческая раса…

– Вот и встретились, рожа, – сказал я Кхтул-лу. – Тут ты не один, а с корешками, и все как на подбор.

Сородичи Пожирателя Душ обладали такой внешностью, что в фильме ужасов их могли снимать без грима. Один напоминал облако с выросшими из брюха многочисленными ножищами и пастью на боку, второй – уродливую жабу с рогами в самых неожиданных местах, третий – козла-мутанта, чья матушка согрешила с дикобразом, четвертый – двухголовую птицу с разрезанным чревом и змеями вместо лап. К тому, что заменяло ей перья, и что именно торчало из клюва, приглядываться не хотелось.

И чем дольше я на это смотрел, тем сильнее становилось убеждение, что эту мерзость надо разрушить. Во что бы то ни стало разбить барельефы, расколошматить блоки, взорвать все к чертовой бабушке.

– Дурное место, – повторил Лопес и щелкнул зажигалкой.

Звуки человеческого голоса заставили меня вздрогнуть.

– Мы должны уничтожить это, – сказал я, поднял винчестер и выстрелил.

Попал, куда целил – прямо в котелок Кхтул-лу, пуля вжикнула, улетела в сторону, и кусок барельефа упал наземь.

– Эй, ты чего? – возмутился Бартоломью. – Я еще не успел его сфотографировать!

– Если кто-то в окрестностях не знал о нашем появлении, то теперь знает, – философски заключил коллега. – Ты, дружище, слегка сошел с ума. Зачем палить в камни? Они…

Он осекся на полуслове, когда пирамида дернулась, точно живое существо. Дрожь прокатилась по земле, колыхнулись деревья у краев поляны. Раздался зловещий скрип, за который семейство Адамсов заложило бы фамильные гробы, и нижний ярус храма рассекла вертикальная трещина.

Да, такого эффекта я никак не ожидал – один выстрел, и она сама разваливается…

Трещина расширилась настолько, что в нее вполне мог протиснуться человек, и все затихло.

– Это что? – спросил Антон.

– Насколько я понимаю, проход, – сказал я и перешел на испанский. – А ты, дружище Лопес, не переживай. Те, кто приносит тут жертвы, давно знают о непрошеных гостях. С того момента, как на нас напали те безумные мартышки, а может, даже и раньше.

Вспомнилось сотканное из тумана лицо над водой, залитые чернотой глаза.

– Тогда тем более надо убираться! – горячо воскликнул Сулима. – Господи Иисусе, помоги нам! Пресвятая Дева Мария, защити нас! Это же настоящий вход в ад! Оттуда могут вылезти демоны!

– Это вряд ли, – я поглядел вверх, туда, где болталось жаркое эквадорское солнце. – Насколько я помню привычки чертей, они любят темноту, сейчас для них светловато. А вот я к ним в гости не против заглянуть – уж больно интересно знать, что там…

И я ткнул ружьем в сторону черной пасти прохода.

У проводника мое предложение вызвало настоящий шок, он забормотал нечто невразумительное и вытаращился на меня, как инквизитор на еретика. Лопес многозначительно хмыкнул, поглядел на меня недоверчиво, а затем покрутил пальцем у виска.

Все ясно – эти двое внутрь не пойдут.

– Что, Антон? – осведомился я. – Выступишь в роли моего верного Санчо Пансы?

– Да! – откликнулся наш худред. – А где великаны? Или ветряные мельницы? Или Дульсинея?

– Вон там.

Бартоломью предложение залезть в недра древнего храма не испугало, а воодушевило. Мы сходили к лодке, отыскали в поклаже пару фонариков, прихватили мачете и моток веревки.

– Если не вернемся, считайте нас коммунистами! – проникновенно сообщил я Лопесу, когда мы вновь оказались у храма. – Передавайте наш пламенный революционный привет Фиделю Кастро, а мы уж, так и быть, кинем весточку Че Геваре и дедушке Ленину.

– А если вернетесь? – спросил коллега.

– Тогда привет не передавайте. А вообще – поглядывайте тут по сторонам, а то мало ли что…

И мы храбро двинулись внутрь святилища, впереди я, с фонариком в одной руке и с винчестером в другой, а за мной Антон – без оружия, но зато с фотоаппаратом. Против всяких мистических монстров «лейка» – первое дело. Могучее заклинание «смайл, плиз!» обездвижит любое чудовище, а вспышка на какое-то время ослепит самые злобные буркала.

Коридор шел прямо с небольшим уклоном, стены его были гладкими, а пол – ровным.

– Скучно тут как-то, – сказал Бартоломью, когда мы выбрались в совершенно пустую, лишенную даже пыли комнатку с куполообразным потолком и двумя проемами в стенах.

– Тихо ты. Накаркаешь еще, – буркнул я.

Оба проема вели на одинаковые, уползающие вниз по спирали лестницы.

Мы для начала решили обследовать правую. Одолели с полсотни ступеней, спуск закончился, и мы очутились в просторном зале. Лучи фонарей заметались туда-сюда, пытаясь нащупать хоть что-то в бархатной тьме.

– Настоящая пещера, – прошептал Антон, и мне показалось, что при звуке его голоса во мраке что-то шелохнулось.

– Идем вдоль стены, чтобы не потеряться, – сказал я, и мы двинулись налево.

Через десяток шагов мы уперлись в угол, так что пришлось повернуть направо. Еще через десяток в свете фонаря на полу мелькнуло нечто белесое, продолговатое. Приглядевшись, я понял, что это берцовая кость человека или человекообразной обезьяны.

Следом за первой костью попалась вторая, потом сразу два набора ребер в компании черепа и отдельно лежащие кости таза. А затем тьма впереди расцвела множеством тусклых бликов, и мы уперлись в настоящую стену, сложенную из десятков или скорее сотен скелетов.

Некоторые были человеческими, другие принадлежали непонятно кому, со штучками, каких в организме живого существа вроде бы и быть не должно.

– Ай-яй-яй… – дрожащим голосом пролепетал Бартоломью. – Это что такое?

– Останки жертв. Их тут приносили долго, многие годы, а может быть, и века.

– Но это… надо же в милицию? В полицию?

– Зачем? Всех этих… – я замялся, – …существ убили очень давно, костяки старые, чистые.

– А, ну да, ну да… – Антон поднял «лейку», но тут же опустил ее.

Нет, фотографировать тут было сродни кощунству – огромная масса останков давила, производила жуткое, мрачное впечатление даже на мою толстошкурую натуру, испорченную врожденным цинизмом, который только усилился за годы журналистской работы.

Мы прошли вдоль завала из костей до противоположной стены и поняли, что прохода тут нет. Осознав сей факт, я почувствовал облегчение – оставлять за спиной груду скелетов не хотелось.

Пришлось возвращаться.

Левая лестница привела нас в точно такой же просторный зал.

– Неужели и тут кости? – спросил Бартоломью.

– Вполне возможно, – ответил я, и мы использовали опробованную методику – двинулись вдоль стены.

Никаких черепушек и ребер в этот раз нам не встретилось, зато мы наткнулись на статую – закутанное в темный балахон с капюшоном существо сидело на корточках, и из-под одежды торчали только руки, изящные, с длинными острыми когтями, да еще и трехпалые.

– Экий красавец, – сказал я. – Интересно, долго он тут медитирует?

Возникло желание дотронуться до изваяния, до его маслянисто-зеленоватой поверхности, и я не удержался. Поднял руку, огладил край балахона и с удивлением ощутил, что тот теплый. Накатившая из темноты волна ударила меня, подняла, завертела и понесла…

Я видел тот же храм, но не таким, как он выглядел сейчас, а таким, каким он был в седой древности: те же три яруса, но каждый уставлен статуями, жертвенники окружают святилище двумя рядами, и широкие, прорубленные в чаще дороги подходят к нему с четырех сторон. Лес напоминал сельву, но все же смотрелся иначе, он казался суше, реже, росли в нем огромные деревья, похожие на секвойи, и порхали меж ветвей непонятные существа вроде ярко окрашенных летучих мышей.

А еще тут были люди – приземистые, с выпирающими надбровными дугами и длинными руками. Они напоминали обезьян, но носили набедренные повязки, а в руках сжимали копья с каменными наконечниками.

Людьми командовали другие существа – в длинных, до земли, балахонах с капюшонами. Голоса их звучали глухо и неприятно, а торчавшие из широких рукавов кисти имели всего по три пальца.

Именно одного из них изображала статуя в подземелье.

Трехпалые приказывали, а люди исполняли – тащили к жертвенникам собственных сородичей, связанных, дрожащих, с выпученными от страха глазами, и резали их на части. Крики истязаемых неслись в джунгли, кровь текла на землю потоками, и с запада смотрели на это непотребство пики Анд.

Жертвы умирали, а трехпалые собирались на вершине пирамиды и творили сложный обряд: плескали водой из золотых чаш, возжигали огни, рисовали некие символы. Недра рокотали зло и тревожно, словно там ревел связанный зверь, храм содрогался, и вершину его окутывал темный дым, принимавший очертания уродливой головы с тремя глазами…

Взгляд ее обратился на меня, в грудь шандарахнуло, и я вылетел из видения, точно пробка из бутылки шампанского.

– …мер? – ударил по ушам голос Бартоломью.

– А? – произнес я, тупо моргая.

– Ты чего замер? – переспросил Антон.

– Да так, задумался, – выдавил я. Моему спутнику незачем знать, что у меня снова начались видения. – Замечтался о родине, где самые красивые девки и самая теплая водка… Ну что, идем?

Следующая статуя попалась нам метров через двадцать – такая же, как и первая, разве что чуток побольше. Вновь накатило желание дотронуться до ее бока, но в этот раз я удержался.

Помогло это примерно так же, как парашютисту – лыжи.

Невидимый смерч из тьмы засосал меня, немного пожевал и выплюнул. Я очутился на берегу неширокой реки, под сенью высоченных сосен, через кроны которых пробивались солнечные лучи.

Места казались знакомыми – так выглядят верховья Керженца или Ветлуги, рек севера Нижегородской области: мягкая излучина, кувшинки в заводи, песчаный пляжик, не хватает разве что парочки байдарок или палатки, забитой веселыми и слегка пьяными туристами.

Зато тут имелся храм.

Такой же, как на берегу Пастасы, только возведенный не из камня, а из дерева: три яруса, изваяния всяких уродов, вместо барельефов – вырезанные на досках изображения, каменные жернова сменились исполинскими пнями, с неимоверным трудом выкорчеванными где-то в чаще.

Здесь тоже приносили жертвы, и алый сок жизни капал наземь, собирался ручейками. Только тут не было видно трехпалых в капюшонах, люди преспокойно обходились без них.

Эти гомо сапиенсы напоминали современных, разве что были небриты, да и одевались совершенно иначе. Украшенная бусинами одежда из шкур выглядела удивительно добротной, а ножи из кости, с помощью которых творили мучения, могли служить образцами изящества.

Мужики помоложе, расположившиеся у подножия пирамиды, работали, точно мясники, равнодушно и деловито расчленяя женщин и детей. Несколько старцев, забравшихся на вершину храма, размахивали резными деревянными посохами и что-то бурчали.

Я увидел лицо одного из них, и дыханье у меня сперло не только в зобу, но и в заднице – этот кровожадный дедуган напоминал меня так, словно мы были родными братьями.

Я заморгал… и вновь обнаружил себя в подземелье.

– Со мной все в порядке, – на всякий случай сказал я.

– Не может быть! – Бартоломью нервно хихикнул. – А я-то думал, что ты уже свихнулся.

«Свихнешься тут, – мрачно подумал я. – Что это такое я видел? Выходит, что Древним когда-то поклонялись не только во всяких заброшенных углах вроде Эквадора или Готланда, а еще и на Руси, которая, как известно всякому патриоту, еще во времена фараонов являлась центром мировой цивилизации? Храмы Йог-Согота и прочих стояли на Волге и Оке?»

А мой предок был в одном из них жрецом и, радостно распевая священные гимны, резал людей.

– Пойдем-ка отсюда, – сказал я.

Прогулок по мрачным подземельям мне на сегодня хватит. Надо слегка проветрить мозги, все еще разок хорошо обдумать.

– Да? – Антон, похоже, был откровенно разочарован, что на нас никто не напал, что мы не нашли сокровищ, кувшина с джинном или хотя бы пыльных свитков с древними тайнами.

– Да, – твердо сказал я.

Мы развернулись и направились обратно.

Никто не преградил нам путь на лестнице, никакие призраки не вылезли из стен в зальчике с куполообразным потолком. Мы вступили в идущий к выходу коридор, впереди забрезжил свет, и я погасил фонарик.

– Интересно, у Лопеса выпить есть? – спросил я. – А то что-то сильно хочется…

– Сейчас узнаем, – отозвался Бартоломью, и мы вышли на солнечный свет.

На поляне перед храмом оказалось пусто – никаких следов коллеги и проводника-индейца. Не успел я прокомментировать этот факт, как на спину мне свалилось нечто тяжелое. Меня швырнуло вперед, я едва успел выставить руки, боль пронзила запястья.

Я вывернулся из-под упавшего на меня сверху тела, увидел черное лицо, вытаращенные глаза. Ударил прикладом винчестера, чернокожего отшвырнуло в сторону, но на его месте объявилось сразу двое.

Один смуглолицый и носатый, и второй, больше похожий на рыбу, чем на человека.

Я успел ощутить дикий смрад, услышал сердитый крик Антона, а затем меня очень сильно ударили в висок. Башка затрещала, как осиное гнездо, перед глазами потемнело, и еще кто-то сказал «ой».

Наверное, это был мой отключившийся мозг.

Из темноты я выплывал медленно, рывками, точно двигающаяся к поверхности пруда лягушка.

Сначала появилось ощущение собственного тела – избитого, связанного и лежащего. Затем волной накатили звуки – голоса, шорохи, вечная какофония джунглей. Последним включилось зрение, и набор разноцветных пятен перед глазами превратился в картинку.

Темнокожий старикан в лохмотьях был тут, и со шляпы его все так же свисали змеиные шкурки. Компанию престарелому герпетологу составляли громадный негр, совершенно лысый, очень древний чувак, выглядевший как Дон Кихот, который потерял где-то шлем, а также несколько индейцев разной степени дряхлости.

И еще тут находился тип, принятый мной за рыбу.

Нет, ноги и руки у него имелись, но двигался он, нелепо переваливаясь, как пьяный пингвин. Тело его формой напоминало грушу, а голова была узкой, и на ней сидели большие немигающие глаза. Плоский нос едва выделялся на лице, а кожа выглядела серой, как каменные блоки из стен храма.

При первом же взгляде на это существо я испытал сильнейший прилив нерационального, неконтролируемого отвращения. Вспомнился запах, который я ощутил перед тем, как лишился сознания – дикая вонь селедочных кишок, перемешанная с душком сероводорода.

Понятно теперь, от кого исходило этакое амбре.

Спутники мои находились тут же, лежали рядом, связанные по рукам и ногам: Лопес, без привычной сигареты в углу рта выглядевший голым, дрожавший Сулема и наивно моргавший Бартоломью. Все мы покоились на травке неподалеку от входа в святилище, а престарелые уроды толклись на полянке, размахивая нашими ружьями и что-то горячо обсуждая.

Я только успел оглядеться, как на меня обратили внимание.

– Он очнулся, – сказал негр по-испански хриплым голосом.

– Да? – Старик в шляпе обернулся, я увидел морщинистое лицо и сверкающие злобные глаза. – Самое время поговорить…

Так этот червивый гриб балакает на языке Сервантеса? А в Кито валял хуаньку, разыгрывая из себя невежественного индейца? Или не разыгрывал, а занимался чем-то еще?

Вся эта древняя шатия-братия направилась ко мне, и я очутился в перекрестье многих взглядов.

– Привет, – сказал я. – Выпить не найдется?

Наглость не способна превратить поражение в победу, но порой с ее помощью можно отравить триумф победителю.

– Трепещи перед мощью владык, святилище коих ты потревожил! – рявкнул негр.

– Трепещу со страшной силой, – согласился я. – Но чтобы трепетать дальше, мне нужен стакан водки, свободные руки и пистолет.

Лопес и Сулема глядели на меня со страхом и жалостью, как на сумасшедшего, затеявшего игру в «классики» посреди автобана, зато Антон – с гордостью. Готов поклясться, наш худред верил, что я сейчас проверну трюк в стиле Индианы Джонса, сброшу путы и выручу всех из беды.

Старик в шляпе не обратил на мой выпад внимания.

– Мы служим, – сказал он, упершись в меня свирепым взглядом. – И служба наша длится века. Мы храним, оберегаем то, что пришло к первым людям от тех, кто населял мир до них. Мы подчиняемся и подчиняем, чтобы обрести мощь и знания, мы работаем, не покладая рук.

– Это жертвенным ножом, что ли? – спросил я, улыбаясь очень-очень невинно.

– Подобные же вам существа, – старик вскинул руку, и я обнаружил, что в ней зажат кругляш, найденный Бартоломью на берегу Клязьминского водохранилища, – являются паразитами! Мелкими блохами на теле Земли, пожирающими чужое, скачущими везде и всюду!

Скажу честно, дедушка выглядел грозно – змеиные шкурки трясутся, глаза горят, лицо искажено. Свита подыгрывала, как могла: хмурила брови, у кого они были, скалила редкие зубы и мрачно сопела.

По всей видимости, я должен был устрашиться и обмочиться прямо на месте.

– Вы достойны наказания! – сделал вывод старый гриб. – Но не простого, а особенного! Мы источим ваши мозги ужасом, у которого нет имени! Прожжем ваши глаза знанием, что невыносимо для смертных! Превратим ваши сердца в содрогающиеся ошметки слизи!

Я зевнул.

Старик поперхнулся от ярости, стоявший за его плечом «Дон Кихот» поднял винтовку.

– Нет, не так, – обладатель щегольской шляпы поднял руку. – Они должны увидеть!

– Кончай ломать трагедию, дедушка, – сказал я. – Мы и так уже навидались достаточно. Давай так – вы нас развязываете, и ты даешь мне интервью про Пабло Эмилио Диаса. Я плачу тебе две штуки американских баксов и после этого забываю о твоем существовании.

Деньги порой действуют даже на самых непрошибаемых сектантов.

Но сейчас оказался не тот случай.