Да будет праздник Амманити Никколо

32

Следуя за официантом в направлении Королевской виллы, Фабрицио Чиба ругал сам себя. Ему нельзя было терять время, надо было спешить на самолет, и от необходимости идти на разговор с Саса Кьятти он разнервничался. Какой абсурд, он общался с Сарваром Соуни, нобелевским лауреатом, не испытывая особых эмоций, а теперь по пути к какому-то жалкому Кьятти у него колотится сердце? Что делать, богатые и наделенные властью люди вселяли в него неуверенность.

Фабрицио вошел в здание и опешил. Он ожидал всего, что угодно, но только не минималистского дизайна. В большой гостиной – голые бетонные полы. В сложенном из необработанного камня камине потрескивает толстое бревно. Рядом четыре кресла семидесятых годов и стальной стол длиной с десяток метров, над которым висит старинный светильник. Две тоненькие фигурки Джакометти. В углу, словно позабытые там, тоскуют четыре яйца от Фонтаны, а на побеленных известкой стенах ползут трещинами квадраты Бурри[19].

– Сюда… – Официант указал на длинный коридор. Из коридора они вошли в кухню, облицованную майоликой в марокканском стиле. Из колонок Bang & Olufsen звучали романтические пассажи “Пианино” Майкла Наймана.

Внушительных размеров матрона с каре оттенка махагон орудовала у огня. В центре комнаты, вокруг стола из грубой древесины сидели, Сальваторе Кьятти, белокожая сильфида, дряхлый старик в изъеденной молью колониальной форме, монах и певица Ларита.

То, что было у них в тарелках, весьма походило на ригатони по-аматричански, щедро посыпанные тертым пекорино.

Фабрицио, поборов смущение, произнес:

– Мое почтение.

На Кьятти была куртка из бежевого велюра с заплатами на локтях и рубашка в шотландскую клетку. Вокруг шеи или того, что от нее оставалось, был повязан красный платок. Кьятти вытер губы и распростер навстречу Фабрицио объятия, словно они знакомы тысячу лет.

– Вот и великий писатель! Как приятно видеть вас здесь. Присядьте с нами. Мы тут закусываем по-простецки. Надеюсь, вы не ели на фуршете. Это пускай кушают наши вип-гости, правда, мама? – Он обернулся к толстухе у плиты. Женщина, смутившись, обтерла руки о передник и кивком приветствовала вновь пришедшего. – Мы люди простые. На обед у нас макароны. Возьмите стул. Чего вы ждете?

При первом знакомстве Кьятти показался Фабрицио человеком приветливым, с широкой жизнерадостной улыбкой, но вместе с тем чувствовалось, что он не говорит, а приказывает и не любит, когда ему не подчиняются.

Писатель взял один из стоящих вдоль стены стульев и сел в уголок между стариком и монахом, которые подвинулись, чтобы ему хватило места.

– Мама, положи-ка еды синьору Чибе, да от души, а то у него какой-то обессиленный вид.

Мгновение спустя перед Фабрицио стояла гигантская порция дымящихся ригатони.

Кьятти ухватил бутыль вина и наполнил ему бокал.

– Давайте разделаемся с представлениями. Это… – он указал на высохшего старичка, – великий белый охотник Корман Салливан. Вы знаете, что этот человек был знаком с писателем… Как его звали?

– Хемингуэй… – сказал Салливан и тяжело закашлялся. Кашель сотрясал его, и от одежды поднимались клубы пыли. Придя в себя, он легонько пожал Фабрицио руку. Пальцы у него были длинные, покрытые старческими пятнами.

Чибе белый охотник кого-то напоминал. Ну конечно! Он как две капли воды походил на Эци, симилаунского человека – охотника бронзового века, замороженную мумию которого нашли в альпийском леднике.

Кьятти указал на сильфиду:

– Это моя невеста Екатерина. – Девушка склонила голову в знак приветствия. Она напоминала Снежную королеву из северных саг. Настолько белая, что казалось, она умерла три дня назад. Сквозь кожу просвечивали темные вены. Вокруг плоского лица горела огнем копна ярко-рыжих волос. Бровей у нее вовсе не было, а шея была тонкой, как у гончей. Весила она, должно быть, не больше двадцати килограммов.

Услыхав имя, Фабрицио вспомнил ее. Знаменитая модель-альбинос Екатерина Даниэлссон. Каждый второй месяц ее фотографии заполоняют страницы модных журналов всего мира. Это создание по внешнему облику было полной противоположностью Кьятти.

– А его… – показывая на монаха, – вы, наверное, знаете. Это Золтан Патрович!

Конечно, Фабрицио его знал. Кто ж не знает непредсказуемого болгарского шеф-повара, владельца ресторана “Регионы”? Но вблизи он его никогда не видел.

А он кого напоминает? А, Мефисто, заклятого врага Текса Виллера[20].

Фабрицио пришлось опустить глаза. Взгляд повара, казалось, проникал ему в голову и читал мысли.

– Ну и наша Ларита, которая сегодня вечером удостоит нас своим пением.

Наконец-то перед Фабрицио стояло нормальное человеческое существо.

“Славная”, – подумал он, пожимая ей руку.

Кьятти теперь показывал на Чибу:

– А кто он, вы знаете?

Фабрицио собирался было сказать, что он никто, но Ларита улыбнулась, обнажив резцы с узенькой щелочкой между ними, и сказала:

– Он самый великий писатель. Автор “Львиного рва”. Чудесная книга. Но моя любимая – “Сон Нестора”. Я перечла ее три раза. И все три раза плакала как дитя.

Тут словно дротик угодил Фабрицио Чибе прямо в грудь. На мгновение ноги перестали держать его, и он чуть не повалился симилаунскому человеку на плечо.

Наконец хоть кто-то его понимает. Это его лучшая книга, чтобы написать ее, он выжал себя как лимон. Каждое слово, каждая запятая дались с немалым трудом. Думая о “Сне Нестора”, он всегда представлял себе такой образ: самолет взорвался в полете, и остатки летательного аппарата разлетелись на тысячи километров по плоской безжизненной пустыне. А он должен собрать все фрагменты и воссоздать фюзеляж. Полная противоположность “Львиному рву”, который родился у него без мук, словно написался сам собой. И все же Фабрицио был уверен, что “Сон Нестора” – его самое зрелое и полное произведение. Однако публика приняла роман, мягко говоря, прохладно, а критики и вовсе разгромили его. Так что, услышав из уст певицы эти слова, писатель не мог не испытать чувства глубокой благодарности.

– Ты так добра. Я рад. Спасибо, – несколько потерявшись, сказал он ей.

Встретив Лариту на улице, вы вряд ли обратили бы на нее внимание, но, приглядевшись, нельзя было не признать, что она очень мила. Все части ее тела были пропорциональны. Шея, плеч – не слишком широкие и не слишком узкие, тонкие запястья, худые изящные кисти рук. Лоб закрывает каре черных волос. Нежный овал лица. Маленький носик и несколько крупноватые губы выражают робкую и искреннюю симпатию к собеседнику. В особенности же хороши большие, орехового цвета, с золотыми искрами глаза, которые в этот момент блуждают где-то далеко.

Странно, на бесконечных приемах, презентациях, концертах, салонах Чиба перезнакомился практически со всеми, однако певица не встречалась ему ни разу. Впрочем, он где-то прочел, что она особа замкнутая и не лезет в чужие дела. Работать на публику – не для нее.

“Примерно как я”.

И потом, Фабрицио понравилась эта история с обращением в религию. Он тоже в последнее время ощущал настоятельный зов веры. Ларита была тысячу раз выше всей жалкой итальянской эстрады. Живет себе в горах где-то между Тосканой и Эмилией и творит…

“Как раз то, что и мне нужно”.

В голове материализовалось привычное видение: они вдвоем в горной хижине. Она музицирует, он пишет. Вдали от всех. Может быть, сынишка. Несомненно, собака.

Ларита тряхнула челкой.

– Не за что меня благодарить. Если вещь стоящая, она стоящая, и точка.

“Я с ума сошел. Собирался уйти, упустив женщину своей жизни”.

Кьятти весело захлопал в ладоши.

– Хорошо. Видали, Чиба, какую красивую поклонницу я вам отыскал? Теперь в качестве благодарности вы должны оказать мне услугу. Есть у вас стихи?

Фабрицио сдвинул брови.

– В каком смысле?

– Стихи, прочесть перед моей речью. Мне бы хотелось, чтобы ее предваряло какое-нибудь ваше стихотворение.

Ларита пришла ему на помощь:

– Он не пишет стихов, насколько я знаю.

Фабрицио улыбнулся ей, затем серьезно обратился к Кьятти:

– Совершенно верно. Я в жизни не написал ни одного стихотворения.

– А не могли бы сейчас написать, пусть самое коротенькое? – Предприниматель взглянул на свой “ролекс”. – Минут за двадцать набросаете? Пары строчек хватит.

– Была бы как нельзя к месту небольшая поэма об охотниках. Помню, как Карен Бликсен[21]… – вмешался Корман Салливан, но не закончил фразу, настигнутый приступом кашля.

– Нет. Извините. Я не пишу стихов.

Кьятти раздул ноздри и сжал кулаки, но голос продолжал быть любезным.

– Тогда у меня идея. Вы могли бы прочесть стихи какого-нибудь другого автора. Думаю, у меня дома есть томик Пабло Неруды. Это вас устроит?

– С чего я должен читать стихотворение другого автора? Здесь на вилле сотни актеров, которые перережут друг другу горло за право сделать это. Позовите кого-нибудь из них. – Фабрицио начинал заводиться.

Внезапно Золтан Патрович звякнул ножом по стакану.

Фабрицио обернулся и был тотчас пленен его магнетическим взглядом. Удивительный эффект – казалось, глаза у кулинара выросли и заняли все лицо. Под черным капюшоном как будто только и было что два огромных глазных яблока, пристально смотревшие на него. Фабрицио попробовал отвести взгляд, но не смог. Тогда он попытался закрыть глаза, чтобы рассеять чары, но тоже безуспешно.

Золтан положил ладонь на лоб писателю.

Внезапно, словно кто-то потянул за веревочку, всплыл давно забытый эпизод из детства. Родители летом плавали на яхте, а его с кузиной Анной оставляли в хижине в Бад-Санкт-Леонард в Каринтии на попечение семьи австрийских крестьян. Сказочные места, с поросшими сосной горами и зелеными лугами, на которых блаженно паслись пятнистые коровы. Он носил традиционные для этой области кожаные штанишки на бретелях и ботинки с красными шнурками. Однажды они с Анной ушли в лес по грибы и заблудились. Никак не могли найти обратную дорогу. Они все кружили и кружили по лесу, взявшись за руки, деревья были все одинаковые, и по мере того, как ночь протягивала сквозь ветви свои щупальца, им становилось все страшнее. К счастью, в какой-то момент они оказались перед небольшим шале, спрятавшимся среди сосен. Окна светились, и из трубы поднимался дымок. Они постучали, и женщина с собранными в пучок соломенными волосами усадила их за стол рядом со своими тремя детьми и накормила кнедлями, большими шариками из хлеба и мяса в ароматном бульоне. Мамочки, какие они были мягкие и вкусные!

Фабрицио почувствовал, что ничего на свете не желает так сильно, как пару кнедлей в бульоне. В конечном счете что ему стоит сказать Кьятти “да”, а потом отправиться в хороший австрийский ресторанчик.

– Хорошо, прочитаю. Не вопрос. Извините, не знаете, где тут поблизости ресторан австрийской кухни?

33

На каждой ступеньке голова Антонио подпрыгивала, и каждый стук отдавался гулким звуком о сводчатый потолок спуска, теряющегося где-то в недрах земли. Мердер и Зомби тащили бригадира за лодыжки.

Предводитель Зверей, во главе колонны, освещал путь фонариком, бросая свет на свод прорытого в туфе туннеля. Повсюду виднелась зеленоватая плесень и паутина. Воздух был влажный и отдавал мокрой землей.

Мантос не имел ни малейшего представления о том, куда ведет эта лестница. Он отворил первую попавшуюся старую дверь и юркнул туда, чтобы их не заметили.

Сильвиетта озабоченно посмотрела на Антонио.

– Народ, а ему не повредит, что он так бьется башкой?

Саверио обернулся.

– Голова у него дубовая. Мы почти пришли. Кажется, там конец.

Мердер устало вздохнул:

– Слава богу. Мы уже целый час спускаемся. Шахта тут, что ли?

Наконец они спустились в какую-то пещеру. Зомби зажег два фонаря на стенах. Стало возможно что-то различить.

Это была не пещера, а длинное помещение с низкими потолками, рядами гнилых бочек и кучками пыльных бутылок. С каждой из четырех сторон помещения имелся неведомо куда идущий узкий ход, перекрытый ржавой решеткой.

– Идеальное место для сатанистского ритуала. – Мердер поднял бутылку и смахнул пыль с этикетки, на которой значилось: “Амароне 1943 год”.

– Наверное, это королевский винный погреб, – предположила Сильвиетта.

– Сатанистские ритуалы не совершаются в погребах. Предпочтительнее в заброшенных церквях или под открытым небом. И непременно при свете луны. – Мантос показал на угол под фонарями. – Оставляем здесь моего кузена и идем, нам нельзя терять время.

Зомби отошел к решетке и рассматривал ее. К нему подошла Сильвиетта.

– Как странно! Четыре одинаковых хода. – Она просунула руку через решетку. – Оттуда идет теплый воздух. Откуда, интересно?

Зомби пожал плечами:

– Какая разница?

– Думаешь, не рискованно оставлять его здесь? А вдруг он придет в себя?

– Не знаю… Не очень-то это меня колышет. – Зомби отвернулся, явно не желая разговаривать.

Сильвиетта оторопело посмотрела на него:

– Да что с тобой? Мандраж взял?

Не ответив, Зомби стал подниматься по лестнице.

Мантос последовал его примеру.

– Пора двигаться.

Звери прошли сотню ступенек, когда снизу донеслись приглушенные звуки.

Мердер остановился.

– Что это было?

– Наверное, Антонио очнулся, – сказала Сильвиетта.

Мантос покачал головой:

– Не думаю. Еще пару часов он точно проспит. Седарон – мощная штука.

И они продолжили подъем.

Но вернись они обратно, то обнаружили бы, что тело Антонио Дзаули исчезло.

34

Выступление Сальваторе Кьятти

Фабрицио Чиба с томиком стихов Неруды в кармане ходил кругами позади платформы, которая по случаю была оборудована под сцену. Ему вручили микрофон и предупредили, что через пару минут ему надо будет подняться и прочесть стихи. Он не мог поверить в то, что согласился. Он, который всем говорит “нет”. Самым нахрапистым пресс-службам. Лидерам политических партий. Рекламщикам, сулившим ему вагоны денег.

Что на него нашло? Словно кто-то заставил его сказать “да”. К тому же Пабло Неруду он не переваривает.

– Готов?

Фабрицио обернулся.

Ларита подошла к нему с чашечкой кофе в руке. У нее была такая улыбка, что хотелось расцеловать ее.

– Нет. Совсем не готов, – сумрачно улыбнулся он.

Принявшись ковырять ложечкой остатки сахара на дне чашки, она, опустив глаза, призналась:

– Знаешь, что один раз я приезжала в Рим, когда ты читал отрывки из “Львиного рва” в базилике Максенция?

Такого Фабрицио не ожидал.

– Да ну! Что же ты не подошла?

– Мы не были знакомы. Я застенчивая, и потом, там была длиннющая очередь за автографами.

– И очень плохо сделала. Так нельзя.

Ларита рассмеялась, доверительно приблизившись к нему.

– Хочешь знать одну вещь? Такие праздники не по мне. Я бы не согласилась, если бы Кьятти не предложил мне такой высокий гонорар. Знаешь, – продолжила певица, – на эти деньги мне бы хотелось основать заповедник китообразных в Маккарезе.

Ошарашенный ее словами, Фабрицио сделал слабый выпад:

– Ты бы плохо сделала, если бы не пришла, мы бы тогда не встретились.

Она вертела в пальцах кофейную чашку.

– Это правда.

– Слушай, ты когда-нибудь бывала на Майорке?

Ларита опешила.

– Я? Ты еще спрашиваешь! Знаешь Эскорку, на севере острова?

– Это рядом с моим домом.

– Я туда еду на полгода записывать новый диск.

Фабрицио изумленно ахнул, прикрыв рот рукой.

– У меня деревенский домик в Капдепере!..

Как нарочно, именно в этот момент подошел тип, давший ему микрофон.

– Доктор Чиба, вам пора на сцену. Ваша очередь.

– Секунду, – сказа л ему Фабрицио, жестом остановив его, затем положил руку Ларите на плечо. – Пообещай мне одну вещь.

– Какую?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– На этих вечеринках все наигранное, люди общаются очень поверхностно. У нас с тобой не так. Сначала ты сказала, что тебе понравился “Сон Нестора”. Теперь говоришь, что едешь на Майорку именно туда, куда и я поеду писать и отдыхать от суеты. Ты должна пообещать, что мы еще увидимся.

– Простите, доктор Чиба, но вы должны идти.

Фабрицио метнул на типа гневный взгляд и вновь обратился к Ларите:

– Обещаешь?

Ларита кивнула:

– Хорошо. Обещаю.

– Подожди меня здесь… Выйду, минута позора – и я здесь. – Фабрицио в приподнятом настроении стал подниматься, не оборачиваясь, по ступенькам, ведущим на платформу. Поднявшись, он оказался на небольшой сцене, на центральной площадке итальянского садика перед ним гудела толпа приглашенных.

Чиба махнул рукой в публику, взъерошил волосы, скривил губы в легкой улыбке, достал томик стихов и уже собирался начать читать, когда заметил Лариту, она пробиралась через толпу ближе к сцене. Во рту пересохло. Он будто вернулся во времена школьных спектаклей. Сунув книжку обратно в карман, он в замешательстве произнес:

– Я приготовил для вас стихи великого Пабло Неруды, но теперь решил, что прочту свое собственное стихотворение. – Пауза. – Посвящаю его принцессе, которая верна своим обещаниям. – И начал декламировать:

Последовала минутная тишина, затем грянули оглушительные аплодисменты. Слышались крики:

– Браво, Чиба!

– Ты настоящий поэт.

– Ты лучше Унгаретти!

Ларита хлопала в ладоши и улыбалась ему.

Фабрицио опустил голову с видом робкого и скромного человека и знаками просил остановиться, между тем как за его спиной на платформу поднимался хозяин и, подняв руки, призывал к аплодисментам. Партер послушно принялся отбивать себе руки. Еще немного, и они бы заорали, как болельщики на трибунах.

– Спасибо, Фабри. Великолепное вступление. – Кьятти обнял его, словно они старые друзья, и подтолкнул к лестнице.

Писатель слез с машины с громко бьющимся сердцем, в уверенности, что свалял полного дурака.

“С поэзией я хватил лишку. Ларите наверняка было тошно слушать. “Я буду тебя любить, как рыба-клоун любит актинию”. Слепые… Глухие… Жуть какая!”

И потом, если говорить начистоту, эти стихи не были полностью его творением. Он на свой манер, “огрубив”, переиначил стихотворение ливанского поэта Халиля Джибрана, которое выучил наизусть в шестнадцать лет, на зимних каникулах, чтобы завоевать официантку из паба на горнолыжном курорте.

“Я все испортил”.

Он видел, как она аплодировала, но что из того, похлопать можно всякому.

“А завтра этот ублюдок Тремальи в “Мессаджеро” обвинит меня в плагиате. Они сопоставят стихотворение Джебрана с моим”.

Прежде чем возвращаться к Ларите, необходимо было что-то выпить и успокоиться. Фабрицио подошел к тележке с крепкими напитками и попросил себе двойной “Джим Бим”.

На сцене Саса Кьятти разливался соловьем, рассказывая о капиталах, которые потратил на то, чтобы привести в порядок виллу Ада. Толпа каждые две минуты отвечала ему аплодисментами.

– Фабрицио… Фабрицио…

Он обернулся, уверенный, что это Ларита, но вместо того обнаружил у себя перед носом Кристину Лотто.

Тридцатишестилетняя Кристина Лотто была замужем за Этторе Джелати, владельцем концерна по производству минеральной воды и нескольких фармацевтических компаний, разбросанных по разным уголкам земного шара. У них было двое детей-подростков, Самуэль и Ифиджения, обучавшиеся в колледже в Швейцарии.

Кристина вела передачу по рукоделию на одном из спутниковых каналов. Она учила делать из собранных на пляже палочек оригинальные подставки под горячее и вязать крючком разноцветные чехлы на сиденье унитаза.

Она была ширококостная блондинка с длинными стройными ногами и упругими мячиками веснушчатых грудей. Лицо девушки из хорошей семьи, воспитанной в монастырском пансионе. Высокие, усыпанные веснушками скулы, голубые глаза и прямые как пакля золотистые волосы. Тонкие, почти отсутствующие губы и острый подбородок.

Хорошо сложенная, Кристина, несомненно, была привлекательной женщиной. Одетая в неизменную юбку и свитерок из ангоры, с ниткой жемчуга на шее, она говорила жалобным голоском, совершенно лишенным чувственности. Она была аппетитна, как лист латука без приправы. Это не мешало Чибе спать с нею пару раз в месяц. Эта история тянулась уже два года. Причины? Они были неясны и ему самому. Несомненно, играл роль тот факт, что она жена человека, который считает себя властелином мира. Инфантильную мысль о том, что, пока предприниматель разбивается в лепешку, чтобы стать самым богатым человеком в Италии, он трахает его жену, Фабрицио находил одновременно пикантной и забавной. Ему нравилось, когда Кристина после совокупления клала голову ему на грудь и рассказывала о том, какой надутый гусь синьор Джелати с его увлечением планерным спортом и претензиями на аристократизм. Или когда Кристина не без иронии принималась рассказывать о полном обид и разочарований существовании в тени бесчувственного себялюбца. Он узнавал от нее самые отвратительные подробности, которые превращали этого властелина мира в жалкое ничтожество.

Был еще один аспект, который не следовало недооценивать. Свою квартиру на виа Меченате Фабрицио содержал в полнейшем беспорядке, питаясь исключительно в ресторанах. Семья Джелати же владела аттиком над пьяцца Навона площадью пятьсот квадратных метров с беломраморной уборной, больше походившей на Алтарь Мира, и гигантским холодильным шкафом, битком набитым свежайшими устрицами, иберийским хамоном и прочими деликатесами со всех концов света. Кристина вечно скучала в одиночестве, и Фабрицио отправлялся к ней, когда хотел немного расслабиться. Он погружался в бассейн с подогревом, смотрел футбол на экране домашнего кинотеатра и наслаждался кулинарными изысками любовницы.

– Кристина? – удивленно поднял брови Чиба. До сих пор она ни разу не заговаривала с ним на людях.

Она старательно избегала этого, страшась одной мысли о том, что кто-то их заметит вместе. Гнев властелина мира, узнай он об их связи, мог быть неистов и разрушителен, как гнев вавилонского бога.

По случаю приема Кристина была в черном платье-футляре с глубоким, до ягодиц, вырезом на спине и в шляпке с вуалью. У нее был смятенный вид.

– Фабрицио! Нам надо поговорить…

Тошнота подкатила к горлу писателя.

– Что такое?

– Это очень серьезно…