Русские чернила де Ронэ Татьяна
Бризабуа медленно кивнул, снял очки, протер их полой рубашки и снова надел.
– Было письмо. Летом девяносто третьего. В его последнее лето.
– Да? Это точно?
– Когда я в последний раз говорил с твоим отцом по телефону и в последний раз слышал его голос, он говорил о каком-то письме.
Николя посмотрел на толстые пальцы Бризабуа, потом заглянул ему в лицо:
– Вы можете точно вспомнить, что говорил отец?
Бризабуа посопел.
– Николя, но с тех пор прошло столько лет…
– Тринадцать. Пожалуйста, вспомните.
Бризабуа заказал еще кофе и принялся ждать, пока его принесут. У Николя от нетерпения по ногам побежали мурашки.
Наконец Бризабуа тихо заговорил:
– Вот что я помню. Теодор собирался ехать в Биарриц. Скорее всего, было начало августа. Как раз перед тем… Он мне позвонил, чтобы обсудить некоторые профессиональные вопросы. И голос у него звучал как-то странно, непривычно. Я спросил, в чем дело. «Да я тут прочел одно письмо. Чертовщина какая-то…» И все. Больше он ничего не сказал. Я спросил, связано ли это с нашими делами, но он ответил, что к работе это никакого отношения не имеет. У твоего отца были связи… Ты об этом знал? Я решил, что письмо прислала влюбленная женщина. У него всегда имелась какая-нибудь в кильватере… Я тогда не придал этому значения, выбросил из головы.
– Письмо написал какой-то Алексей. Оно пришло в июле. Из России. Я думаю, что оно было адресовано Нине, моей бабушке, матери отца.
– А ты откуда знаешь?
– Дед проболтался. Он в клинике, у него болезнь Альцгеймера.
– И как по-твоему, что было в этом письме?
– Понятия не имею. Я даже не знаю, кто такой Алексей. Но я его найду. Я должен узнать во что бы то ни стало.
Глаза у Бризабуа заблестели.
– Теперь я вижу, как ты на него похож. Когда ты вошел в кафе, меня чуть удар не хватил. Словно появился Тео. Волосы у тебя темнее, и глаза не такие синие, однако… Пока ты был мальчишкой, сходство было не так заметно, но теперь… Ох, на тебя смотреть и чудесно, и грустно.
– Вам его не хватает, Альбер?
– Больше, чем ты можешь себе представить. Его отваги, его смелости. Твой отец был настоящим героем романа. Таких в жизни редко встретишь. Я все еще слышу его голос, а иногда он мне снится.
– Как вы думаете, а он мог остаться в живых?
– Когда чье-то тело не найдено, разное лезет в голову. А что, если Теодор задумал что-нибудь новенькое и для этого инсценировал собственную смерть? Вдруг он ведет совсем другую жизнь на другом конце планеты? И у него новая семья, новая жена, новый сын и новое имя?
Они молча посмотрели друг на друга.
– Самое худшее в истории с твоим отцом – это неопределенность, – вздохнул Бризабуа. – Ничего не понятно, все тонет в темноте.
Николя снова подумал о том, что все эти годы он рос в тени бесследно пропавшего отца. И опять накатила старая, привычная боль.
– Все тонет в темноте, – повторил он. – В этом вся история моей жизни.
– И тебе его тоже не хватает?
Николя вспомнил, как мальчишкой он каждый вечер, возвращаясь из школы, наперекор всему надеялся, что папа ждет его дома.
– Всю жизнь, каждый день, с самого седьмого августа девяносто третьего.
У него на глаза навернулись слезы, но Бризабуа он не стыдился.
– А с тех пор как я узнал его настоящее имя, мне его еще больше не хватает.
Бризабуа ободряюще похлопал его по плечу и потер руки.
– Ну и с чего ты собираешься начать? Чем я могу тебе помочь?
Впервые за весь разговор Николя улыбнулся:
– Я собираюсь начать с Санкт-Петербурга.
После того как он оформил визу, заказал билеты на самолет и забронировал номер в отеле, он получил электронное письмо от Бризабуа. Приехав в Санкт-Петербург, он должен сесть на тринадцатый автобус от аэропорта до станции метро «Московская». По Второй линии он прямиком доедет до Невского проспекта. Там в шесть часов его будет ждать Елизавета Андреевна Сапунова и проводит до отеля.
– Сначала ты Лизу не заметишь, – уточнил Бризабуа.
Сначала… Интересно, что это значит. С Елизаветой, «старинной подругой», как написал Бризабуа, он познакомился в восьмидесятые годы, когда Санкт-Петербург назывался еще Ленинградом. Она была на четверть француженкой и работала переводчицей. Город она знала как свои пять пальцев и свободно говорила по-французски. Но легким характером не отличалась. «Я ее называл русской княгиней. О, между нами ничего не было… мы были только друзьями… к сожалению». На эту реплику Николя улыбнулся.
– В Санкт-Петербург? – удивилась Эмма, когда он объявил ей, что собирается ехать. – С Дельфиной?
– Нет, один. Я еду всего на несколько дней.
А Дельфина не стала задавать лишних вопросов. Она прекрасно видела, что он чем-то озабочен, стал молчаливым и задумчивым. Однажды утром она застала его на кухне за столом, со старой отцовской авторучкой в руке.
– Что ты пишешь?
– Да так, ничего важного, просто заметки.
Перед ним на столе лежало свидетельство о рождении, он ей его показал сразу, как получил.
– Смотри, на самом деле моего отца звали Федор Колчин.
– Ну и что? – мягко спросила она.
– Не знаю. Мне это интересно. Я хочу узнать, кто он был на самом деле.
– Я бы поступила точно так же, – поддержала она его и поцеловала в лоб.
Дельфина одолжила ему денег на самолет: к матери с этим обращаться не хотелось. Он выбрал самый дешевый отель: молодежный хостел в центре города. В Санкт-Петербург он отправился в ноябре две тысячи шестого, в День Всех Святых. Были каникулы, и он пропускал всего несколько занятий с учениками.
Прилетев в аэропорт Пулково, Николя растерялся: он впервые оказался в стране, языка которой совсем не понимал, даже читать не мог. Об этом он как-то не подумал, решившись на экспедицию в Россию. В автобусе, который вез его до метро, большинство пассажиров были иностранцы, но когда он вышел возле входа на станцию «Московская», то понял, что оказался один в мире, законов которого не разумеет. Ступив на бесконечный эскалатор, ведущий в чрево города, он молился, чтобы не ошибиться линией и поехать в нужном направлении. Спасибо Бризабуа, который нашел ему помощницу. Он очень надеялся на помощь Елизаветы, ведь он даже не знал, с чего начать поиски.
Ноябрь – не лучшее время для поездки в Санкт-Петербург. Эту информацию он вычитал в Интернете. Толпы туристов устремлялись в город летом, когда наступали знаменитые белые ночи и темнело только на два часа. В ноябре же было холодно и дождливо. Впрочем, Николя заметил, что в последние недели Париж мало чем отличался от Санкт-Петербурга. У выхода из метро его окатило тем же моросящим дождем. Подняв воротник, он стоял на широком тротуаре Невского проспекта и оглядывался в поисках Елизаветы Сапуновой. Вроде бы Бризабуа описал, как она выглядит: молодая, высокая, темноволосая, похожа на француженку. Вокруг звучала русская речь, и звуки теплого, богатого интонациями языка действовали на него как волшебное заклинание. Сам наполовину русский, он сразу ощутил близость к этому языку. Он поймал себя на том, что ищет в чертах окружавших его лиц отцовские миндалевидные синие глаза, вздернутый нос и большой рот. В каком-то смысле он оказался дома, хотя что он знал о России, кроме общих слов и понятий, усвоенных в школе? Но этой информации хватало, чтобы понять, насколько современный Санкт-Петербург, с беспорядочно снующей толпой людей в одежде приличных брендов, с кейсами в руках, далек от Ленинграда шестидесятых годов, где в разгар холодной войны пятнадцатилетняя девочка родила его отца. И ему на ум пришла русская поэтесса Анна Ахматова, которая, вернувшись в Ленинград в мае сорок четвертого, писала об «ужасном призраке, который когда-то назывался моим городом». За годы, проведенные в школе, он с жадностью прочел Блока, Белого, Гоголя, Бродского, авторов, связанных с Петербургом, сам не зная, что и он тоже связан с этим городом.
– Николай Дюамель? – раздался женский голос.
Его имя произнесли на русский лад, и это ему очень понравилось.
Перед ним стояла маленькая, тоненькая женщина в платке. Лет сорока пяти, может, чуть меньше. Лицо ее хранило строгое выражение. Она протянула Николя холодную руку:
– Я Елизавета Андреевна Сапунова.
Она вздернула подбородок, словно гордилась своим именем, да и собой тоже. На ее лице он заметил две родинки: одну возле правого глаза, другую на левой щеке. Русская княгиня, как сказал Бризабуа.
Он пошел за ней следом, низко наклонившись, чтобы уберечься от порывов ветра. Она привела его на широкую, ярко освещенную улицу. Дождь усилился, мимо них то и дело пролетали мокрые машины. Они миновали еще несколько улиц и вошли в холл большого дома на углу такой же оживленной городской артерии.
– Ну, вот и хостел для молодежи, – сказал она. – Надеюсь, вам здесь понравится.
Он робко кивнул. Женщина выглядела довольно милой. Она протянула ему сложенный листок бумаги:
– Мой адрес. Я тут вам нарисовала что-то вроде карты. Это недалеко отсюда. Вы легко найдете. Послезавтра у меня будет время показать вам город. Музеи, церкви, каналы.
Он внимательно прочел. Почерк женский, элегантный… Четкий рисунок наверняка приведет его туда, куда нужно.
– Бризабуа вам все объяснил?
Она удивилась:
– Объяснил? Он попросил меня побыть гидом.
Николя откашлялся:
– Я здесь не как турист. Но с вашей стороны это очень любезно.
Она нахмурилась:
– В таком случае с какой целью вы приехали?
Он улыбнулся:
– Чтобы нанести визит призракам.
Он видел, что она не поняла, и поспешил пояснить:
– Я приехал, чтобы что-нибудь узнать о моем отце и его семье. Он здесь родился, а умер во Франции, когда я был маленьким.
В холл, толкаясь, ввалилась группа промокшей и веселой молодежи, и им пришлось посторониться.
Елизавета Андреевна сняла платок, освободив густые, шелковистые черные волосы. Глаза у нее тоже были черные, кожа гладкая и белая.
– Что именно узнать?
– Кем был мой отец, откуда он родом.
Она внимательно на него посмотрела и улыбнулась, впервые за все это время. И сразу помолодела.
– Да, – сказала она по-русски и сразу перешла на французский: – Я постараюсь вам помочь. Приходите послезавтра к завтраку.
– Карашё, – неуверенно произнес он.
Это было одно из немногих русских слов, которые он успел выучить.
Она снова улыбнулась и повторила слово, поправив произношение, потом спросила:
– Вы любите чай или кофе?
– Спасибо, чай.
– В девять часов. Послезавтра. До свидания.
И она ушла. Николя поднялся на четвертый этаж, где располагался хостел. Комнаты были удобные, хорошо прибранные. С ним в номере поселились два симпатичных шведа, Андерс и Эрик. Для них, как и для Николя, это была первая ночь в Санкт-Петербурге. «А что, пошли выпьем по стаканчику и что-нибудь съедим», – предложили они. Шведы познакомились с девушками, и те сказали, что совсем рядом есть неплохой бар, где играет местная группа. Может, завалиться туда? Сидеть вечером одному не хотелось, и Николя под проливным дождем отправился со шведами в бар. Заведение располагалось в подвальчике и было битком набито народом. Словоохотливые, экспансивные девушки прекрасно говорили по-английски. Они заказали борщ, малосольные огурчики, блины и водку. Одна из девушек, Светлана, быстро захмелела и ринулась в атаку. Она все время порывалась усесться к Николя на колени, и ему стоило немалых усилий от нее увертываться. Тут оглушительно заиграла рок-группа, народ все прибывал, и Николя постепенно начал терять интерес к этому месту. Ему не хватало Дельфины, хотелось, чтобы она была рядом и разделила с ним первый вечер в России. Навалилась усталость, и он потихоньку ушел из кафе. На обратном пути он заблудился. Санкт-Петербург – огромный город, а у Николя не было никаких ориентиров. Порой откуда-то налетала волна дурного запаха, словно рядом была сточная канава. Перед ним сияла яркими огнями какая-то церковь – большое здание, выстроенное в стиле классицизма, – и он на минуту остановился, чтобы ее разглядеть. Покрутившись по городу, он оказался на набережной канала и увидел такие живописные купола, что позабыл о дожде. Какой-то сердобольный прохожий сжалился над ним и жестами объяснил, как пройти к молодежному хостелу. Когда вернулись подвыпившие Андерс и Эрик, он уже спал. Они ввалились в номер, пошатываясь и хохоча, и разбудили его, но он не обиделся. Он зажег свет и со смехом наблюдал, как они, спотыкаясь, бродят по комнате. Обитатели соседнего номера, недовольные шумом и возней, постучали им в дверь. Было уже очень поздно. Шведы улеглись спать. Один из них громко захрапел. Николя понял, что заснуть больше не удастся. Но храп был тут ни при чем. Он впервые в жизни оказался в городе, где сорок шесть лет назад родился его отец. С этой мыслью он пролежал несколько часов без сна.
Рано утром, пока шведы еще спали, он принял душ. Сегодня он собирался посетить дома, где жили его любимые русские писатели, которые родились или умерли в Санкт-Петербурге. Дождь прекратился. Заря осветила город перламутровым светом, воздух был сух и свеж. Первым из писателей, кому он хотел отдать дань уважения, был Пушкин. Дом на Мойке он нашел без труда. Чтобы войти в низкие деревянные ворота, ему пришлось нагнуться. Не успел он переступить порог, как на него строго прикрикнула пожилая седовласая дама. Заметив его ошарашенный вид, она указала ему на пластиковые бахилы, которые следовало надеть поверх ботинок. Не было и речи о том, чтобы запятнать почтенные половицы. Николя на цыпочках миновал тихие комнаты с голубыми стенами и задержался в рабочем кабинете, сплошь уставленном книгами, благоговейно замерев перед тростью, трубкой и любимым креслом поэта. Александр Пушкин умер в этом кабинете в январе тысяча восемьсот тридцать седьмого года, в возрасте тридцати семи лет, от раны, полученной на дуэли с французом, который волочился за его женой.
Дальше Николя отправился на квартиру Достоевского, в Кузнечный переулок, где царила та же приглушенно-благоговейная атмосфера. Как и Пушкин, Достоевский умер в своем кабинете девятого февраля тысяча восемьсот восемьдесят первого года. Причиной смерти стало легочное кровотечение. И точно такая же бабушка так же строго прикрикнула на Николя, когда он слишком низко наклонился над письменным столом великого писателя со стоящей на нем свечой. Здесь Достоевский написал «Братьев Карамазовых», здесь он работал над своей знаменитой статьей памяти Пушкина, здесь редактировал последнюю часть «Дневника писателя», который вышел уже посмертно.
Следующим в списке Николя значился Владимир Набоков, родившийся на Большой Морской. Теперь в квартире Набоковых располагалась редакция какой-то газеты, и здесь вряд ли что осталось от былого помещения тысяча восемьсот девяносто девятого года. Зато, проходя сквозь длинную анфиладу комнат первого этажа, Николя обнаружил знаменитую коллекцию бабочек, пойманных самим Набоковым. Еще в экспозицию входили пенсне, дорожный набор игры скрэббл с нарисованными от руки фишками, пишущая машинка и детские фотографии писателя. Под конец посещения угрюмый молодой человек предложил ему посмотреть на старом, еще доперестроечном телевизоре черно-белый документальный фильм, датированный тысяча девятьсот шестьдесят третьим годом. Фильм сохранился плохо, но давал представление о Набокове, с его круглым лицом и острым, «птичьим» взглядом. Особенно взволновал Николя голос писателя, его английский с грубоватым русским акцентом, который не смогло испортить скверное качество записи.
В литературном паломничестве по Санкт-Петербургу Николя почему-то больше всего тянуло в места, связанные с Анной Ахматовой. Эта поэтесса его особенно интересовала. Тридцать лет своей жизни она прожила на набережной Фонтанки. Сырая кухонька с облупившейся раковиной несла на себе отпечаток тяжелых времен с их испытаниями и страданиями. В этом жилище Ахматова пережила революцию, Гражданскую войну, политический террор, здесь она обитала, когда началась Вторая мировая. Он задержался в комнате и расчувствовался при виде простой низкой кровати, которая резко контрастировала с массивным секретером красного дерева. Фонтанный дом он покидал уже под вечер. Дорогу ему, мяукая, перешел огромный рыжий кот.
На следующее утро, выспавшись уже в более спокойной обстановке, он вышел пораньше, с адресом Елизаветы Сапуновой в кармане. Следуя указаниям ее «карты», от дома он свернул на вторую улицу налево. И оказался на набережной, где уже побывал накануне, когда заблудился ночью. «Фонтанка» – гласила надпись, сделанная четким почерком. Несколько мгновений он любовался сине-серой рекой, в которой отражались фасады зданий, окрашенных в пастельные тона. Находясь в сердце города, построенного царем, который ненавидел Москву, он вдруг понял, что, куда бы он ни посмотрел, любой вид поднимал ему настроение. Его отец совсем не знал родного города. Сколько ему было, когда его отсюда увезли? Месяцев шесть? Год? Вряд ли Теодор Дюамель сохранил какие-нибудь воспоминания. Сюда он больше не возвращался. И его мать тоже.
Елизавета Сапунова жила в огромном старом доме, фасад которого украшали колонны в греческом стиле. Николя поднялся по величественной лестнице с выщербленными ступенями. Краска на стенах облупилась и почти полностью исчезла под слоем граффити. Квартира номер три. Он постучал. Никакого ответа. Тогда он разглядел на двери крошечную кнопку и нажал на нее. Где-то в глубине квартиры разнеслось эхо звонка, потом раздались шаги. Загремели старые засовы, и дверь со скрипом отворилась. Елизавета Сапунова провела его в просторную комнату с невероятно высоким потолком. Отсюда открывался потрясающий вид на Фонтанку. Николя подошел к эркеру и не смог сдержать восторженный возглас. Хозяйка улыбалась. Он наконец оторвался от окна и взглянул на нее. На Сапуновой было сшитое по моде сороковых годов коричневое платье, которое подчеркивало тонкую талию, волосы зачесаны назад. Она держалась очень прямо, опираясь руками на спинку стула, перед ней на столе сиял самовар и красовался фарфоровый чайный сервиз.
Все стены в комнате были сплошь заставлены книгами на русском, французском, немецком и английском языках. В углу – старинная кровать под голубым с золотом балдахином, выцветшим от времени и от неяркого северного солнца. Возле окна – письменный стол, на котором рядом с компьютером в беспорядке валялись записные книжки, карандаши, бумага, несколько иконок и маленькая малахитовая пирамидка. Потертые уютные пуфики окружали диван, обитый пурпурным плюшем. А стоял этот диван возле камина, поражавшего своими размерами: у него внутри вполне могла бы разместиться современная кухня.
– Когда-то здесь был бальный зал, – пояснила Лиза, – потому и камин такой большой. Вот уже много лет, как зал разделили на комнаты. Советская эпоха оставила свои шрамы. – Она указала пальцем на длинные отметины на стенах и потолке. – Здесь надстраивали еще один этаж, чтобы можно было вселить больше жильцов. По счастью, его снесли в восьмидесятых. Я занимаю всего одну комнату, зато просторную.
С кем же она живет? Одна? В жилище не наблюдалось никаких следов мужчины или ребенка. За ширмой, скорее всего, была ванная комната.
– Называйте меня Лиза и расскажите немного о себе, – предложила она, когда они уселись за стол.
Он наблюдал, как ее тонкие руки ловко управлялись с самоваром. Обручального кольца на пальце не было.
– Вы студент?
Он рассказал о частных уроках, потом сразу перешел к тому, как открыл настоящее происхождение своего отца. Судя по всему, семья сознательно замалчивала эту историю. Он протянул Лизе свидетельства о рождении отца и бабушки. Она внимательно их изучила и сказала:
– Ваша бабушка родилась в старинной клинике возле Таврического сада. Сейчас там располагается медицинский университет.
– А отец?
– Он родился не в больнице. Дома, на улице Писарева. Я могу вас туда проводить. Это совсем недалеко отсюда, можно дойти пешком.
Она предложила ему тосты, масло и конфитюр.
– Чем я еще могу вам помочь?
– Сам не знаю. Я как-то растерялся, – смущенно сознался он. – Не знаю, с чего начать.
– Ладно, попробуем зайти в загс Адмиралтейского района, ведь ваша семья жила в Адмиралтейском, и попытаемся разыскать следы ваших предков.
– Очень вам признателен.
– По-русски спасибо, Николай.
Она опять произнесла его имя по-русски и наградила одной из своих редких улыбок.
– А вы знаете, что русское Федор и французское Теодор – одно и то же имя?
– Нет.
– Вы слышали, чтобы ваша бабушка и отец когда-нибудь говорили по-русски?
– Никогда.
Они молча допили чай и вышли из дому.
– История нашего города написана болью и славой, и мы несем на себе отпечатки и того и другого, – заметила она.
Лиза повела его по улицам с шумным движением, то и дело останавливаясь, чтобы показать то памятник, то статую, то мост или церковь.
В загсе Николя долго ждал в мрачноватой комнате, которая, казалось, хранила отголоски былого номенклатурного гнета. Ни один из чиновников не улыбался. Лиза объяснила, что это характерная черта именно русских чиновников. Однако это вовсе не означает, что они настроены враждебно.
Спустя несколько минут она вышла к нему с какой-то бумагой в руках.
– Вот видите, Николай, – торжествующе заявила она, – это было вовсе не так уж и трудно.
Он взглянул на бумагу, но не смог ничего понять.
– Ах да, я совсем забыла, вы же не читаете по-русски. Я переведу. Здесь сообщается, что ваши прадедушка и прабабушка, Наталья Ивановна Левкина и Владимир Николаевич Колчин, умерли соответственно в тысяча девятьсот восемьдесят втором и тысяча девятьсот семьдесят девятом. Еще здесь обозначены имена их детей.
– Моей бабушки.
– Да, Зинаиды, и еще одно имя.
– Еще одно? – удивленно переспросил Николя.
Он снова посмотрел на документ.
– Да. Здесь названа ваша бабушка, Зинаида Владимировна, рожденная в сорок пятом, уже после снятия блокады, как и многие дети того времени. Но тут есть и еще один ребенок, ее брат, старше ее, видите?
В унылой комнате повисла гнетущая тишина. В конце коридора Николя услышал шаги и голоса, потом все стихло.
– Как его звали? – осторожно спросил Николя, весь обратившись в слух.
– Алексей Владимирович, рожден в сороковом.
По дороге к улице Писарева, к дому, где родился его отец, Николя молчал. Лиза, видимо, интуитивно понимала, что сейчас с ним лучше не заговаривать. Он шел, пристально глядя себе под ноги, и поднял глаза от асфальта, только чтобы полюбоваться золотыми куполами и барочными сводами собора Святого Николая. В его голове теснилось множество вопросов, которые ему трудно было сформулировать. Жив ли еще Алексей? В актах рождения и смерти его прабабушки и прадедушки ничего об этом не сказано. А в свидетельстве о смерти в двухтысячном году их дочери Нины – тем более. Надо ли пытаться найти Алексея? И стоит ли?
– Это здесь, – сказала, остановившись, Лиза Сапунова.
Перед ними возвышался большой светло-зеленый пятиэтажный дом, с аркой и облупившимся фасадом. На каждом этаже располагалось множество квартир. Лиза пояснила, что район Коломны сейчас подвергается серьезной реконструкции. Домами много лет никто не занимался, целые улицы стали непригодны для жилья, и только в немногих домах кто-то живет. Цветы в горшках и разноцветные занавески кое-как оживляли разномастные окна. За одним из таких окон появился на свет его отец. И через эту арку вышла Зинаида с маленьким Федором на руках, чтобы уехать навсегда. Николя спросил, заметила ли Лиза, в каком возрасте его бабушка родила Федора. Да, она обратила внимание. В пятнадцать лет. Возможно, что Зинаида до последнего момента скрывала беременность, потому ребенок и родился здесь, на квартире, где жила семья. Несомненно, это было тяжким испытанием для родителей и для самой девушки. Трудно себе представить, как выглядела эта улица сорок пять лет назад. Теперь очень многое переменилось. Она родилась и выросла в этих местах и была свидетелем распада Советского Союза в девяносто первом, но даже она не смогла бы описать все потрясения и неразбериху тех лет. Николя спросил Лизу, есть ли у нее какие-нибудь мысли о том, как его бабушка познакомилась с бизнесменом Лионелем Дюамелем, который через год после знакомства женился на ней и усыновил ее ребенка. Нет, она об этом не думала, да и добыть такую информацию непросто. Но если включить воображение, то несколько гипотез просматриваются, задумчиво сказала она. Если его бабушка была хорошенькой, все может оказаться очень просто. Хорошенькие девушки привлекали к себе внимание даже во времена холодной войны. Думал ли Николя о таком факторе, как любовь? Она спросила об этом без тени улыбки. Любовь намного все упрощает, разве не так? Возможно, Лионель Дюамель приехал на какую-нибудь конференцию в один из университетов, а Зинаида оказалась на той же конференции, сопровождая, допустим, подругу. Вот они и встретились. Единственное, что могло подвигнуть Лионеля Дюамеля вывезти Зинаиду вместе с ребенком из Советского Союза, – это любовь. Скорее всего, Лионель был успешным человеком, у него водились деньги… Как раз тот самый случай, согласился Николя. Но тогда ответ напрашивается сам собой: любовь плюс поводок в виде денег. Далеко ходить не надо. Николя вгляделся в ее тонкую фигурку в непромокаемом плаще. Может, она и права. Но по его мнению, здесь было еще много неясного. Бабушка захотела бежать из страны, сменить имя, навсегда отказаться от всего, что было в ней русского. Но почему?
Потом, ночью, под храп Андерса, Эрика и голландца, который к ним подселился, он долго не мог заснуть и думал об Алексее. Это действительно он послал письмо Нине в девяносто третьем? Почему Нина никогда не говорила о своей семье, оставшейся в Санкт-Петербурге, о родителях, о брате? Почему она вычеркнула их из своей жизни?
На следующий день Лиза пришла к Николя в гостиницу и сообщила, что ей, с помощью связей в городском архиве, удалось найти место захоронения его прабабушки и прадедушки. Волковское кладбище расположено на юге Санкт-Петербурга, и добираться туда надо по Пятой линии метро. Там похоронены писатель Тургенев и мать Ленина. Войдя вместе с Лизой в кладбищенские ворота, Николя очень удивился: никогда раньше он не видел, чтобы на кладбище росло так много деревьев. Стоял ноябрь, и листва уже почти облетела, но легко было представить себе, как эти места выглядят весной и летом, когда все зелено. Вокруг было пусто и тихо. Надгробия венчали православные кресты, на многих виднелись медальоны с портретами усопших. Самые старые памятники покосились, и надписи почти заросли мхом. Длинные кладбищенские аллеи покрывала осенняя грязь. Маленькие ноги Лизы в элегантных ботиночках на шнуровке с легкостью миновали все лужи. В воздухе пахло прелой листвой. Владимир и Наталья Колчины… Николя ничего о них не знал, и теперь его охватило странное чувство. Он был их правнуком, и они тоже о нем ничего не знали. Чтобы найти могилу, Лиза поминутно сверялась с планом и наконец остановилась. Наклонившись, она положила руку на ограду, окружавшую захоронение, и сказала:
– Это здесь. Вот они, Колчины.
Каменный православный крест, надгробие из черного мрамора.
– Ой, подождите-ка! – вдруг воскликнула она. – Смотрите!
Николя подошел к надгробию. Прочесть имена он не мог, но увидел фотографии на медальонах. С черно-белого снимка на него смотрела пара лет пятидесяти: мужчина с узким, вытянутым лицом и доброй улыбкой и круглолицая женщина в платке. Был еще один медальон с фотографией более молодого человека. Черты его лица так поразительно напоминали черты Теодора Дюамеля, что Николя вскрикнул.
– Ой… Кто это? – выдохнул он, склонившись над оградой.
– Пара – это ваши прабабушка и прадедушка, а тот, что помоложе, – Алексей, их сын, дядя вашего отца. Он удивительно похож на вас, Николай.
Потрясенный Николя прочел даты. Наталья: 1925–1982. Владимир: 1921–1979. Алексей: 1940–1993.
Повернувшись наконец к Лизе, он сказал:
– Мне осталось выяснить еще одну вещь: точную дату смерти Алексея Колчина в тысяча девятьсот девяносто третьем году.
Ответ на этот вопрос они получили позже, снова вернувшись в унылое помещение загса, где уже побывали накануне.
Лиза Сапунова перевела ему справку:
– Алексей Владимирович Колчин никогда не был женат. У него не было детей. Он скончался в Санкт-Петербурге пятнадцатого июля тысяча девятьсот девяносто третьего года.
После отъезда Мальвины Николя еще какое-то время просидел неподвижно в номере, потом встал, встряхнулся, как зверь после зимней спячки, и почувствовал, как оживает в нем энергия. Он позвонил на рецепцию, и ему ответил женский голос: сегодня дежурила девушка по имени Кьяра. Мадемуазель Восс уехала раньше и просила заказать билет на другой самолет, совершенно верно, grazie. Он попросил Кьяру, если это возможно, продлить ему пребывание еще на одну ночь и заказать билет на самолет на завтра после полудня. В ожидании подтверждения, он послал сообщение Алисе Дор: у нее нет никаких оснований для беспокойства, она может ему полностью доверять, настаивал он. Ему очень жаль, что произошло такое дурацкое недоразумение, но у него нет никакого контракта с Дагмар Хунольд. Аб-со-лют-но. Когда Алиса торопила его с заключением договора на следующую книгу, он не решился сознаться, что еще и не начинал работать. В этом действительно его вина. Он это понимает и постарается оправдаться в ее глазах. Он вернется завтра и все ей объяснит. Им надо поговорить. Сможет ли он с ней встретиться?
Раздался звонок портье. Не соблаговолит ли он переехать в другой номер? Вечером прибудут новые гости доктора Геза: он организует закрытую вечеринку по случаю бракосочетания своего близкого друга. Разумеется, Николя Кольт тоже приглашен, сегодня вечером, в девятнадцать часов. Его новый номер будет не таким просторным, но с тем же прекрасным видом. Его это устроит? Конечно устроит, что за вопрос. Кто-нибудь придет за его чемоданом? Кьяра попросит горничную, которая будет готовить номер, переправить его багаж в другой номер, этажом выше. Он может вселяться, как только будет готов. Что же касается трансфера на самолет, то все уже улажено, отель дожидается только подтверждения. В тот момент, когда Кьяра уже собиралась отсоединиться, Николя спросил:
– Скажите, пожалуйста, мадам Дагмар Хунольд еще здесь? Будет ли она на вечеринке?
Она попросила повторить имя.
– Мне очень жаль, я, конечно, проверю, но у нас нет клиентки с таким именем, синьор Кольт.
Может, Дагмар Хунольд заказала номер на имя одного из своих мужей? Он попытался описать Кьяре ее внешность. Дама лет шестидесяти, седые волосы зачесаны назад, в панаме, вылитая актриса Гленн Клоуз.
– Нет, – ответила Кьяра, – извините, это мне ни о чем не говорит. Я пойду спрошу у моего коллеги Лодовико, подождите, пожалуйста… Un momento… Может быть, вы имеете в виду синьору Йорденс? Она была здесь с мужем, но они уехали сегодня вечером.
Он попросил Кьяру продиктовать фамилию по буквам, поблагодарил ее и разъединился. Взяв «Блэкберри», он поискал в Гугле мадам Йорденс. Фотографии, которые появились на экране, не имели ничего общего с Дагмар Хунольд. Николя уже не знал, что и думать. Это была она или ее двойник? Она жила в отеле или на яхте, стоявшей на якоре неподалеку? Может, она сходила с яхты, только чтобы поплавать и позавтракать? У него возникло такое чувство, словно его надули. А вдруг его специально выставили посмешищем, подсунув ему «прекрасную незнакомку»? На экране высветилось «Мама».
– О! Привет! – крикнул он в трубку, не скрывая радости и облегчения.
Эмма рассмеялась:
– Говорят, ты по мне соскучился.
– Ты даже представить себе не можешь, до какой степени.
Интересно, она все еще с другом на яхте в Сен-Тропе?
– Как поживает Эд? – осторожно осведомился Николя.
– Прекрасно. Я думаю, тебе хочется поближе с ним познакомиться, особенно теперь, когда вы с ним поговорили по телефону?
– Очень хочется. Но прежде всего я рад за тебя.
– Ну как, Италия пошла тебе на пользу, Николя? Продвинулась твоя книга, как ты хотел?
Он оглядел роскошный номер, где Мальвина бросила «Ролекс» посреди кровати, как ненужную игрушку, взял часы и сердито швырнул в чемодан.
– Нет! – проворчал он. – Это просто ужас какой-то.
– А в чем загвоздка? – встревожилась мать.
В дверь постучали. Он попросил Эмму чуть-чуть подождать. Это пришла горничная, чтобы помочь ему собрать чемодан: вдвоем они справятся гораздо быстрее. Пока она складывала его вещи, он вышел в ванную, чтобы все забрать оттуда, и продолжил разговор с Эммой.
– Так в чем дело, Николя?
– Мальвина беременна. Этого мы не планировали. По крайней мере, я. И она хочет сохранить ребенка.
– Меня это не удивляет.
В голосе матери появился холодок.
– Как это – не удивляет?
– Она мне никогда не нравилась. Я ей не доверяла. С самого начала.
Николя вздохнул:
– Почему ты мне этого не говорила?
– А что я могла тебе сказать? Она молоденькая, хорошенькая, тебе она казалась доброй и нежной… Но мне – никогда. У меня эта мягкость не вызывала доверия. Ты остался один, она тебе приглянулась, но забыть Дельфину ты так и не смог. Все очень просто, так в жизни и бывает.
– Да, – признал он, – все так и есть. Я попался в ловушку. Она несколько часов назад уехала, не стану сейчас рассказывать подробности. Но она как-то сразу изменилась. Это была совсем другая женщина. Отвратительная и чужая. Она требовала компенсации, требовала, чтобы я на ней женился. Ты понимаешь – чтобы я женился!
Последние слова гулко прозвучали в ванной. Голос Эммы стал твердым и решительным. Над этим «учительским» голосом Николя часто подсмеивался, но сейчас он успокаивал и придавал уверенности.
– Николя, никто не может заставить тебя сделать то, чего ты не хочешь. Никто. Ты можешь нанять адвоката. Этого ребенка ты не хотел. Это не твой выбор. И потом, не забывай: ты не любишь Мальвину.
– Мама, но ребенок-то уже есть!
– Может быть. Но тебе надо сохранять спокойствие, не паниковать. Она просто устроила тебе западню.
– А ты, когда забеременела, тоже чувствовала, что папа устроил тебе западню?
– Нет! Конечно нет. Он хотел ребенка, он так радовался, когда узнал…
– Но вы оба были совсем юные.
– Ну, уже достаточно взрослые, чтобы хотеть детей. Ты плод нашего совместного решения. У тебя сейчас совсем другая ситуация. Она сделала тебя заложником ребенка. И тебе придется бороться.
Он на ходу обдумывал все, что услышал. Адвокаты. Бесконечная тяжба через посредников. Обмен сообщениями, которые строго регистрируются и разносятся курьерами. И ребенок. У него пока нет лица. Никуда не денешься, он признает этого ребенка, если будет доказано его отцовство. Как бы там ни было, а с Мальвиной придется считаться до конца дней, даже если разрыв неотвратим. Он не женится на ней, но между ними останется связь, поскольку она мать его ребенка. Вдруг его пронзила ужасная мысль, которую он не сумел подавить. А вдруг у нее случится выкидыш? Ведь это же бывает на первых месяцах беременности. Господи, на что он надеется, какие гадости лезут в голову!
– Мама, мне тебя очень не хватает.
– Мне тебя тоже.
– Еще есть время все исправить, правда?
– Конечно.
Он попрощался с матерью и вернулся в комнату. Чемодан был собран, и за ним уже явился коридорный. Николя дал горничной на чай и пошел вслед за коридорным в новый номер. Он был поменьше предыдущего, но тоже очень удобный, а вид из окна открывался даже лучше, чем в старом. Еще банкнота, и дверь за коридорным закрылась.
На Николя вдруг снизошел странный покой – покой одиночества. Он улегся и проверил почту. От Алисы Дор вестей пока не было. Потом пробежался по социальным сетям, но не нашел ничего интересного и отложил «Блэкберри». Может, все-таки спуститься на вечеринку по случаю бракосочетания друзей доктора Геза? Но он предпочел остаться в номере. Закинув руки за голову, он представил себе Мальвину в самолете, летящем в Париж. В ней появилась совсем новая для него уверенность и решимость. И этот «Ролекс», брошенный на постель среди подушек… Он вдруг снова подумал о Дельфине. Хватит ли у него мужества сказать ей, что он все еще ее любит? И что она ответит? Рассмеется в лицо? Даст ему еще один шанс? А Дагмар Хунольд?.. Если только это на самом деле была знаменитая издательница. Он этого никогда не узнает, разве что с ней встретится. Ретроградный Меркурий… Эпикур… А он как дурак ловил каждое ее слово! И отповеди, полученные от Роксаны и Франсуа… Чувственные губы Саванны, которые он чуть не поцеловал… Ноги Кассии Карпер в удивительных туфельках, ее отважный язычок… Нельсон Новезан, с его отвислой нижней губой, желтыми от никотина пальцами и неистребимым эгоизмом… Не говоря уже о неожиданном повороте в истории с Сабиной и ее сообщениями, о разговоре с ее мужем… Все это было вовсе не смешно, но он улыбнулся. Однако при мысли о Лоранс Тайефер улыбка исчезла с его лица.
Алиса Дор в слезах, ее прерывающийся голос в трубке… Надо вернуть ее уважение и начать наконец писать. Он вспомнил тот незабываемый момент, когда четыре года назад она спросила его: «Вы будете печататься под псевдонимом или предпочтете остаться Николя Дюамелем?» И он ответил: «Нет, я хочу подписаться именем Николя Кольт». Она пожала ему руку, улыбнулась и сказала: «Договорились. Я надеюсь опубликовать еще много книг Николя Кольта».
И вдруг… Это была всего лишь глубинная, подспудная дрожь, но он ее ощутил. Он почувствовал пьянящую, влекущую энергию. Вот оно: синий луч уже начал свой танец.
На другой день после возвращения из Санкт-Петербурга в две тысячи шестом Николя отправил мейл Елизавете Сапуновой.
Дорогая Лиза,
спасибо за Вашу бесценную помощь. У меня есть к Вам еще один вопрос. Только Вы можете мне помочь, хотя, возможно, это и покажется Вам странным.
Мне очень нужно знать, от чего умер Алексей Колчин. Ведь ему было всего 53 года. Для меня крайне важны обстоятельства его смерти. Сможете ли Вы мне помочь? Мне очень стыдно, что я Вас снова обременяю.
Я часто вспоминаю Вас и Вашу комнату над самой Фонтанкой.
Может быть, я когда-нибудь еще приеду в Россию. Мне там понравилось. Очень.