Волчье правило Белобров Олекса
Качаясь, Хантер подошел и, отвернув грубый армейский саван цвета хаки, простился с каждым. Когда прощался с Ромкой Кривобоцким, Баскаковым и Земелей, слезы густо потекли из глаз, но, на его счастье пыль от вертолетных винтов запорошила все вокруг, и присутствующие не увидели слез Хантера-турана.
Ветер сдул береты, бойцы роты бросились их ловить. Не обращая внимания ни на кого, замполит побрел к раненым, проститься – с Болгарином, Ломом (тот пребывал в бессознательном состоянии), Мурьетой, Ошейковым и Игорчуком, со спецназовцами и своими подчиненными, получившими ранения этой безумно долгой ночью – отныне они были ему почти родня…
Аврамов, ротный и командиры взводов настаивали, чтобы и он летел на обследование в Джелалабадский госпиталь, однако Сашка наотрез отказался.
– Я остаюсь здесь! – упорствовал старший лейтенант, и наконец от него отстали.
С вертушками прилетело много начальства – майор Чабаненко, хадовцы, Монстр, начразведки майор Дардин и еще какой-то «дух» в пуштунской одежде, с которой все разговаривали подчеркнуто вежливо, даже с заискиванием. Лицо «духа» сдалось Сашке знакомым, хотя он никак не мог вспомнить – где и когда встречался с этим человеком.
Тем временем в винтокрылые машины загрузили «двухсотых» и «трехсотых», хотя, по большому счету, только Клыч остался одним-единственным из всей объединенной команды, не получившим ни малейшей царапины. Тяжело поднялся в воздух один вертолет, второй, третий, возле четвертого стояли капитан Аврамов и «сверчок» Кихтенко.
Амбалу только что сделали еще один укол промедола, его лицо приобрело серый оттенок, глаза блестели, капитана качало во все стороны, и, когда б не Клыч, Бугай непременно упал. Хантер побрел к ним, поток ветра сорвал с него панаму, унося прочь.
Он до сих пор держал пистолет в посиневшей руке, и, спохватившись, правой рукой едва расцепил пальцы левой, вынул оружие, затолкав в кобуру. Левая ладонь так и осталась висеть крабом. Аврамов уже не мог передвигаться без посторонней помощи, поэтому, когда Хантер подошел к спецназовцу, прощаться пришлось всем трем сразу – они молча обнялись.
– Держись, Хантер-туран! – прокричал капитан. – Я тебя обязательно найду! Я тебя к себе заберу! Я… – Что именно еще хотел пообещать геройский командир, Хантер не расслышал – борттехник сверху, а Клыч снизу с колоссальным усилием затянули массивную капитанскую фигуру в брюхо вибрирующей машины, и вертолет начал набирать высоту.
Равнодушно глядя под ноги, Петренко пошел к своей осиротевшей БМП – там уже не было видавшего виды Лома, сообразительного Татарина и хитроватого Болгарина…
Как только вертолеты растворились вдали, началась бешеная пальба – по остаткам кишлака валило великое множество самой разнообразной техники. Батарея самоходок «Гиацинт» прямой наводкой била по дувалам. Тяжелые снаряды, снаряженные взрывчатым веществом повышенного могущества, творили нечто ужасное: снаряд влетал на двор, сквозь глинобитные стены, закапываясь в грунт, после чего происходил взрыв страшной силы.
В один миг подворье подлетало вверх на высоту нескольких метров, опускаясь мельчайшими элементами, с которых начиналось мироздание. Танки с «Шилками» тоже кромсали кишлак огнем, столбом поднимая кверху дым с копотью.
Замполит роты спокойно наблюдал за разрушением населенного пункта. Чувствуя себя специалистом по «кяризовому делу», он прекрасно понимал, что ни душманам, ни жителям кишлака Темаче ничегошеньки не угрожает – подземные галереи могут выдержать что угодно.
Подбежал сержант по прозвищу Колун.
– Товарищ старший лейтенант! – испуганно доложил он. – Вас начальник политотдела вызывает!
– Началось в колхозе утро! – про себе сказал Хантер, внешне ничем не выдав свое паскудное настроение. – Пошли, Колун!
Возле сожженной БМП топтались Монстр с Лесником. Приблизившись, Петренко не стал ничего докладывать, предыдущий опыт удерживал его от этого. Молча он присмотрелся к Михалкину: тот стоял в запыленной форме, небритый, с автоматом на плече. Ношенные, покрытые слоем пыли кроссовки украшали его ступни, на голове сидела по-ковбойски загнутая панама с солдатской зеленой звездочкой, тельняшка имела две нетипичных полосы – голубую и грязно-серую.
Глаза под темными очками сигнализировали красными прожилками о том, что их хозяин не спал или спал очень мало, к тому же – очень нервничал. Становилось очевидным, что Монстр не проспал весь первый этап армейской операции где-то на технике, как сделал это майор Волк, а занимался совсем иными делами.
– О, блин, явилось чудо наших дней! – вместо приветствия ехидно воскликнул начпо, глядя на пошатывающуюся фигуру замполита четвертой роты.
Тот молчал.
– Что можешь доложить, Хантер? – насмешливо спросил подполковник. – Так, кажется, его позывной, с империалистическим акцентом? – На этот раз вопрос был адресован командиру роты, поскольку заместитель командира роты по политчасти продолжал играть в молчанку.
– Именно так, Хантер! – подтвердил Лесовой. – Что означает Охотник, на английском языке…
– Ты, ротный, не пи…и до х…я! – «деликатно» оборвал начальник политического отдела. – Очень грамотные вы здесь, я посмотрю! Напридумали себе ночью кликух всяческих иностранных – Хантер-Шмантер! Ничего, я вас научу Родину любить, чтобы правое ухо было выше левого! – поднял он боевой дух подчиненных. – А чего это ты, Петренко, полез ночью к «духам»? – Теперь вопрос адресовался Сашке.
– Получил запрос по радио от группы спецназа, – спокойно врал старлей. – Мы с их замполитом – друзья… Были друзья… – исправился он.
– Что ты мне ху…ю какую-то порешь все время?! – взорвался Монстр. – А откуда спецназ догадался, что ты именно здесь?
– Прослушивали эфир и услышали мой голос, – рассудительно, словно разговор касался кого-то другого, брехал замполит роты.
– А что, он у тебя какой-либо особый, а?! – приблизился к Петренко начальник политотдела. – Голос Левитана? Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! – зашкалило у Монстра чувства юмора.
– Да нет, просто я иногда с подчиненными разговариваю исключительно на родном украинском языке, – вспомнил Хантер свой разговор с Петриком. – Чтобы враги ничего не поняли. Спросите у них – они подтвердят.
– Эх, Петренко, ё… твою мать! – выругался партийно-политический руководитель. – Нюхом чую – что-то здесь не так! Ей-богу, пи…шь ты, как Троцкий!
– Не стоит к Троцкому мать мою припутывать! – Петренко ощутил, как гнев закипает в нем.
Левой рукой он автоматически делал хватательные движения пальцами левой руки, но АПС в ней уже не было… Лесник уловил изменения в повадках заместителя и не хотел допустить повторения недавнего спектакля с участием Пол-Пота. Ротный встал между политработниками и настойчиво пытался перевести разговор в другое русло. Монстр же не успокаивался, твердя, что Хантер дезертировал с поля боя…
Неожиданно какая-то смертельная усталость и безысходность свалились на Александра.
«Будь что будет! Нет справедливости в этом миру! Лучше б я утопился! Пусть Монстр брешет как собака, выдумывает, что хочет! – думал он, не слушая бред седой кобылы. – Зачем доказывать очевидные вещи? Как-то все само по себе уладится, а не уладится – застрелюсь!» – Сашкин взгляд упал на пистолет Стечкина, висевший на поясе.
Оградившись мыслями от окружающей среды, Хантер переключился на свои самочувствие. Что-то верещал Монстр, Лесник пытался отвечать, но начпо не слушал, перебивая на каждом слове. Александр с удивлением прислушивался к новым звукам в ушах, которые очень напоминали звучание последнего звонка средней школы номер два, 25 мая 1979 года… Он звенел и звенел, не сбавляя громкости, забивая раздоры между начпо и ротным…
– Вот видите – он серьезно контужен! – Хантер с удивлением услышал громкий возглас Лесника, который показывал на него рукой. – Он же совсем ничего не слышит, мы уже полчаса о нем и при нем разговариваем, а он – ни слова, ни полслова!..
Горбатого к стенке
– Что ты мне горбатого к стенке лепишь?! – не поверил подчиненному подполковник по прозвищу Монстр. – Какая там контузия? Он у тебя хитрый, косу купил и косит от призыва, – снова начал он подначивать. – Был бы контужен всерьез – полетел бы со всеми в госпиталь!
– Предлагали, однако старший лейтенант отказался наотрез, говорит, мол, останусь со своими подчиненными. – Ротный стоял за Петренко горой.
– Значит – точно косит! – У начпо была своя, особенная, логика. – Испугался, что в госпитале специалисты по счету «раз» его вычислят, что он симулянт!
«Что за херня такая? – вознегодовал в душе Петренко. – Один идиот кричит – дезертир, другой дебил меня в симулянты записал! Лучше б тогда это меня душара завалил, а не Татарина!».
– Слушай, Петренко, ё… твою мать! – снова понесло Остапа в подполковничьих погонах. – Ты мне скажи по-честному: какого х… тебя понесло руководить этой СТО, мать бы ее ё…? Дозором зачем вызвался командовать? В ночной поиск старшим зачем полез? Тебе, что – нехер делать? – спросил он растерянного замполита роты. – Ты что, своих обязанностей не знаешь? Чего это ты лезешь всегда и всюду? – брызгал ядовитой слюной Монстр.
– Я должен всегда быть среди подчиненных… – всего и успел сказать Александр.
– Дурак ты, а не Хантер! Для этих забав молодецких существуют вот они – бесцеремонный начпо ткнул пальцем в Лесового. – Ротные, взводные, всякие там старшие техники, сержанты конец-с-концом! А ты должен быть выше всего этого перегноя, ты – проводишь линию партии в жизнь, врубился, старлей?!
– Не совсем! – ответил Хантер. – Что же вы тогда здесь делаете, а не сидите в модуле, как Почтальон Печкин, прошу прощения – капитан Бовсиков?
– До х… болтаешь, старлей! – отрезал подполковник. – Слушай, капитан! – обратился он к командиру подразделения. – Почему вы этого невменяемого Петренко все время защищаете? Майор Пост, ты, взводные твои? Ленкомната у него самая херовая среди всех, партийно-политическая и комсомольская документация, как говорится, «обнять и плакать», политзанятиями гнушается, воинской дисциплиной не блещет, а на этот раз в такой переплет влез, мама – не горюй!
– Я считаю, что вы имеете несколько субъективный взгляд на деятельность моего заместителя… – начал было Лесник.
– Ты не пи…, капитан, молодой еще! – вызверился начпо. – Когда на тебя еще письку дрочили, я уже в армейских сапогах ходил! – Монстр скатился к откровенным оскорблениям.
– Я чего-то не понял, товарищ подполковник! – загремел оскорбленный ротный, чьи желтые глаза вспыхнули молниями. – Я боевой офицер! И не позволю себя оскорблять в присутствии подчиненных, в расположении своего подразделения!
Михалкин наконец-то понял, что перегнул палку.
– Довольно, капитан, рот раскрывать на старших по званию, должности, возрасту и служебному опыту, – потихоньку он начал «дешеветь». – Вы не институтка и обязаны заниматься своим делом!
– Я именно этим и занимаюсь! – громко, уже успокаиваясь, промолвил ротный.
Это далось ему тяжело: желваки перекатывались под скулами, пот выступил под панамой, кулак правой руки нервно сжимал автоматный ремень.
– Тогда слушайте вдвоем! – начпо отошел от конфронтации, поведя головой по кругу в поисках поддержки в недружественной для себя среде. Не найдя никого, продолжил: – Сейчас передадите пленного спецпропагандистам.
– Есть! – ответил ротный.
– Остатки роты остаются здесь, – продолжил подполковник. – На СТО, до особого распоряжения.
– Есть, – снова прозвучало в ответ.
– По распоряжению замкомбрига, полковника Ашугова, будет проведено служебное расследование в связи с инцидентами, имевшими место в деятельности старшего лейтенанта Петренко, необоснованными потерями среди личного состава, загадочным исчезновением штатного оружия и возникновением на его месте оружия трофейного. – Михалкин лукаво похлопал Петренко по кобуре трофейного АПС.
– А где полковник Ермолов? – безразлично спросил старший лейтенант, доведенный до крайности изменениями в обстановке.
– Вы что, не знаете? – хитро прищурился начальник политотдела.
– О чем?! – одновременно спросили оба офицера, чувствуя, как в их душу прокралась тревога.
– Полковник Ермолов три часа назад подорвался на радиоуправляемом фугасе на своей «Чайке». – Монстр ухмыльнулся, словно сообщал добрую весть.
В бригаде ни для кого не было тайной, что комбриг не ладит с начпо, но чтобы настолько откровенно радоваться чужой беде – это было уже слишком!
– Жив?! – прозвучало дуплетом.
– Да, – совсем неискренне ответил начальник политического отдела. – Сильно травмирован, тяжело контужен. Эвакуирован вертолетом в госпиталь.
– Слава Богу! – вылетело из Хантера, он едва не перекрестился.
– Если мне сегодня доложат, что старший лейтенант Петренко стал верующим, или сутану натянул, или же обрезание сам себе сделал штыком трофейным, – Монстр ткнул пальцем в китайский штык, болтающийся на ремне у старлея, – я точно поверю! – засмеялся он своей грубой шутке.
Ротный с заместителем молчали, ошеломленные нехорошей вестью.
– Слушайте дальше, жалостливые вы мои, – вернул их в реальность мерзкий голос. – Майор Дардин проведет служебное, а подполковник Ветла, по моему распоряжению – партийное расследование. И не дай Аллах, Петренко, подтвердится хотя бы один факт из того, что нагородил на ЦБУ майор Волк, – тебе пи…ц! – мастерски вселил в подчиненного надежду старший политработник.
– У меня есть просьба, а скорее – предложение! – громко заявил Хантер, с трудом извлекая мысль из деформированного черепа.
– Чего ты еще хочешь, Петренко? – предвидя какие-то подводные камни, спросил начпо.
– Я больше не хочу быть политработником! – объявил старлей громко и звонко.
Начпо стоял, раскрыв рот.
Молчал и Лесовой, хотя в глазах ротного прочитывалось молчаливое одобрение.
– У нас в роте сейчас некомплект взводных, – Александр продолжал, подойдя к Михалкину вплотную. – Вот я и приму третий взвод. А вы тем временем проводите расследование, снимайте меня с должности, исключайте из партии. А я взводным повоюю, мне так спокойнее будет – никаких партийно-политических начальников над головой! – дерзко глядя в оторопелые глаза Монстра, закончил он.
Честно говоря, заместитель командира роты по политической части ожидал от Михалкина чего-то наподобие шоу с участием Пол-Пота: крики-вопли, оскорбления, угрозы физической расправы, и т. п. При таком раскладе можно было провернуть утренний вариант – въехать наглому начпо по морде, а там – будь что будет…
Но подполковник оказался стреляным воробьем: он уловил разницу в поведенческих реакциях Хантера, расслышал агрессивные нотки в его голосе.
– Хорошо, Хантер-туран, – нехорошим тихим голосом заговорил подполковник, на всякий случай отходя от молодого офицера на пару шагов. Рука Монстра на ремне с автоматом заметно дергалась. – Мы решим, что с вами делать в дальнейшем, товарищ старший лейтенант. А вам, товарищ капитан, – он отступил еще дальше от ротного с его нахальным заместителем, – я объявляю строгий выговор за плохое воспитание подчиненных!
– При подчиненных?! – офонарел Лесовой. – На боевых?! Вы в своем уме, товарищ подполковник?! – Очевидно, даже у тактичного Лесника лопнуло терпение.
– Я найду на вас управу! – заверещал подполковник и, взяв автомат в руку, быстрым шагом пошел прочь. – Боевики херовы! Расслабились тут! Нашли теплое местечко! – неслось с затуханием по мере отдаления.
– Теплое местечко! – Хантер с Лесником нервно захохотали.
– Молоток, не ожидал! – одобрил заместителя командир подразделения. – С командиром взвода ты классно придумал! Только что в голову пришло?
– Именно так! – бодро ответил старший лейтенант. – Меньше мозги долбать будут!
– Ты знаешь, мне такой взводный кстати будет, – задумался командир. – Э, блин, сейчас налетит твоя полит-пи…братия. – Лесовому пришлось-таки матюгнуться. – Они тебе весь мозг через одно место высосут.
– А хай воно ляснэ! – Петренко вспомнил белорусское ругательство. – На сегодня я, кажется, уже отбоялся на всю оставшуюся жизнь!
– Тогда – будем жить! – пожал ему руку ротный. Лесник пошел заниматься своими делами, а Хантер в конце концов вспомнил, что голоден, как пес, и неплохо было бы привести себя в порядок – помыться, побриться, переодеться. Взяв флягу с водой у наводчика Соболева, он тремя глотками выдул ее, возвратив порожний сосуд удивленному хозяину. Хотелось еще пить, однако Хантер преодолел себя.
Во время «воспитательной» беседы с Монстром он видел издали Оселедца, суетившегося между машинами роты. Старлей решил отловить неуловимого старшину. Задача оказалась не из простых: лишь через двадцать минут упорных поисков старший прапорщик был перехвачен именно в тот миг, когда пытался что-то обменять у ремонтёров.
– Хантер! – расплылся в доброй улыбке старшина и, широко раскинув мощные руки, пошел навстречу.
Они обнялись; Сашке было приятно, что хоть кто-то рад его возвращению. «Не все горбатых к стене лепят! – промелькнула в голове резонная мысль. – Не для всех я симулянт и дезертир!»
– Именно об этом ты меня хотел предупредить, там, в Джелалабаде, возле костра? – осторожно спросил он Оселедца.
– Да, Саня, да! – старшина вытер глаза тылом ладони. – Чуяло сердце, что над тобой опасность нависла, чуял я, всеми своими внутренностями!
– Ничего, видишь – я жив и здоров! – Старший лейтенант попытался успокоить старшину роты.
– Вижу, что жив, а вот что здоров – едва ли. – Опытный старшина в упор посмотрел на офицера. – В госпиталь тебе нужно! – как-то по-отцовски посоветовал прапорщик.
– Разговорчики в строю! – Александр не хотел возвращаться к госпитальной теме. – Сделай, Оселедец, что-то со мной, – он показал на свои лохмотья. – К тому же я уже сутки ничего не ел, не пил, не курил, не спал и до ветру не ходил!
– Это мы быстро устроим! – уверил старшина, потянув старлея в глубь площадки.
Там стояла уже отремонтированная Редькина БМП, на корме которой возвышался громадный бак с водой. Горел костер, на огне грелась металлическая капсула из солдатского термоса. Хантер разделся догола и начал мыться. Получилось не сразу.
Голову, точнее – волосы на ней, хозяйственному мылу отдраить оказалось не под силу, поскольку они склеились в корж из смеси крови, духовских внутренностей, пыли, пороховой копоти, водорослей, паутины, половы, мазута. Довелось волосы обрезать бараньими ножницами, обнаруженными у хозяйственного Оселедца, а уж потом – брить распаренную горячей голову станком с лезвием для мужественных людей под названием «Нева».
В результате белая, незагорелая кожа головы покрылась толстым слоем пены и крови – лезвие оказалось, мягко говоря, несовершенным. Хантер мужественно терпел, не обращая внимания на болезненную процедуру; от теплой воды в частности, и вообще от процесса мытья он получал ощущения, сравнимые разве что с оргазмом…
– Так, подожди, я сейчас! – метнулся старшина куда-то, возвратившись со стаканом специфической жидкости желтоватого цвета.
– Что это, спиртяга? – обрадовался Александр.
– Нет, перекись водорода! – перепугался Оселедец, опасаясь, дабы Петренко не глотнул из стакана. – Чтобы тебя назавтра не разнесло от здешних кожных инфекций, – почтенно говорил старшина. – Давай так: там где достанешь – сам обрабатывай болячки, а куда не дотянешься – я помогу.
Перекись зашипела, опалив тело, стало жарко, но иного способа проведения дезинфекции не было, поэтому Хантер был вынужден принять подобное омовение. По окончании дезинфекции старшина раскопал «эксперименталку», прошедшую Крым и Рим. Менее выгоревшие тени на погончиках свидетельствовали о том, что в той жизни ее носитель «работал» капитаном. Форма была на размер больше, чем надо, но имела вид более презентабельный, нежели Сашкины лохмотья.
Тельняшка, найденная хитрым старшиной, была только что из Военторга и поблескивала новизной из-за искусственного состава сырья, из которого была сотворена. Вместо трусов старшина отыскал в загашнике новые, с нуля, полупрозрачные плавки (в Союзе – последний писк моды) – вероятно, недавно купленные в одном из многочисленных джелалабадских дуканов. На ноги старшина выдал новые черные носки и… довольно приличные серые кроссовки (в таких в Союзе «не в стыд» было и в ресторан сходить!), вид которых что-то напомнил Хантеру.
– Откуда обувка? – поинтересовался он у Оселедца.
– Так и знал, что догадаешься, – улыбнулся тот. – С того басмача, с которого ты почин сделал на этой войне, – объяснил он. – «Крот», когда труп минировал, снял обувь, чтоб самому на боевые было в чем ходить, Лом у него отобрал, а Соболь сохранил, – раскрутил многоходовку прапорщик.
– Да и действительно – что делать? – Старший лейтенант уже ничему не удивлялся. – Душаре в райских кущах ангела Ридвана[43] все равно обувка не нужна! В мечеть в обуви не заходят! – почему-то вспомнилось ему.
На побритую голову старшина нашел новое, «дембельское», заглаженное, с острыми линиями кепи (кого-то из «соляры», десантники шли на ДМБ исключительно в беретах) от «эксперименталки». Отныне вид замполит роты имел ежели не бравый, то на порядок лучше того, когда его выловили из реки. Останки формы и обезображенные берцы (правый каблук оказался напрочь срезан осколком) старшина безжалостно сжег.
Как ни дивно, «лифчик» выдержал все испытания и перипетии, которые за два дня претерпели его сменные хозяева. Разгрузочный спецжилет потерял всего два шпенька да немного ободрался, если не считать толстого слоя грязи и крови. Оселедец пообещал, что бойцы приведут его в порядок и через час Хантер получит «лифчик» в свое распоряжение.
Теперь возник вопрос питания. Пока старшина накрывал на стол, замполит забрался в десантный отсек бээмпэшки и прилег там. Тяжкие мысли постепенно сменились традиционными воспоминаниями…
…Разговор с майором Чабаненко занял больше часа, но пролетел как секунда. Много интересного довелось узнать Сашке за время беседы. Особенно из истории самого Афганистана, обычаев и традиций афганского народа, о самых афганских событиях и участии в нем нашего контингента.
– И самое основное, – по-дружески сказал майор Чабаненко. – У пуштунов существует неписаный свод законов, порядков и правил – Пуштунвалай. Так вот, в нем прописаны три основные заповеди пуштунов, благодаря которым они успешно выживают три тысячелетия подряд. Первая – не спеши, вторая – не спеши, третья – не спеши. Выполняй эти три заповеди, тогда все будет хорошо!
Все вышло именно так, как и предполагал спецпропагандист. Ровно в четыре тридцать прозвучала команда «Тревога!», и бригада закрутилась в калейдоскопе приказов, команд и распоряжений. В четвертой роте каждый знал свой маневр, вдобавок люди уже устали без боевых выходов, каждый душой был уже там – на войне.
В этом и состоял парадокс, хотя и целиком закономерный: сидеть без боевого дела, как в Союзе, в пункте постоянной дислокации, ходить в наряды, заниматься хозяйственными роботами, построениями, совещаниями, занятиями и учениями для большинства офицеров, прапорщиков, солдат и сержантов было намного хуже, чем собственно война.
Лишь динамика боевых рейдов, тактических десантов, засад и поисков, боестолкновений с «духами» давала выход той колоссальной энергии и естественной агрессивности, заключенных в каждом молодом мужчине в частности и в мощном военном организме, перенасыщенном оружием и другими средствами уничтожения (каковым являлась, по сути, боевая десантно-штурмовая бригада) – в целом.
Правда, на этой войне часто случались потери: после каждого боевого выхода на Родину отправляли кого-то в цинковом гробу. Других – покалеченных, раненных, контуженных и больных всяческими экзотическими болячками, на которые была удивительно щедра афганская земля, санитарные борта отвозили в Кабул или Ташкент и даже далее – в окружные или центральные госпитали на территории Союза.
Но потери не оказывали значительного влияния на общий настрой и морально-психологический климат войскового соединения. Абсолютное большинство личного состава бригады справедливо считало: идти на боевые и воевать – это престижно, оставаться в ППД было если не позором, то не доставляло удовольствия. Конечно, имели место и другие случаи проявления воинственности (например – Гнус-Иванов, Почтальон Печкин и некоторые другие «выдающиеся» личности из штаба, политотдела, тыла).
Однако они, скорее всего, являлись исключением из правил, и потому пребывали в меньшинстве. В среде солдат и сержантов срочной службы тоже происходили специфические процессы, разыгрывались роли. Кроме обычного распределения по сроку службы срочники делились на несколько категорий. Самой уважаемой когортой были «боевики»: сержанты и солдаты, не вылезающие из боевых. На другом полюсе находилась неуважаемая категория «крыс» (в некоторых подразделениях их называли «чмыри») – из тех, кто почти всегда оставался на базе.
Вот здесь и происходили обычные афганские чудеса – если «дед-чмырь» пытался зашугать кого-то из боевых «шнуров» (молодых солдат), это почти всегда приводило к результатам с точностью до наоборот.
Когорта славных «боевиков», в свою очередь, делилась на две подгруппы: первая, более многочисленная – «цепь» (в некоторых подразделениях – «пехота»), то есть военнослужащие, воевавшие большей частью вне боевой техники, в пешем строю; и «броня» – бойцы, действующие в составе бронегрупп, к которым принадлежали механики-водители и наводчики-операторы.
Как правило, недоразумений между бойцами «цепи» и «брони» практически не возникало, чего нельзя было сказать о перенасыщенных антагонизмом взаимоотношениях «боевиков» с «чмырями»…
Хантер нервничал: с одной стороны, он был доволен оказанным ему доверием, что его, без боевого опыта, назначили старшим передового дозора, хотя оно и понятно – старший лейтенант Денисенко был рядом для помощи и опеки, и в том случае, ежели, не приведи Аллах, замполит обрепежится, «борозду правления» дозором возьмет на себя нештатный командир подразделения, он же Дыня.
Перед глазами Сашки стояло письмо от родителей. Он все-таки отважился и написал родителям, что пошел добровольцем в Афганистан. Ответ не замедлил явиться – отец в письме выписал «дрозда» за то, что не посоветовался ни с родителями, ни с братьями. Строки от мамы все были в следах от слез. Она не упрекала сына за это его по-настоящему мужское решение – добровольно пойти на войну, – в то время как великое множество офицеров откупалось сумасшедшими деньгами, дабы не угодить «за речку».
Мама лишь умоляла, чтобы он был осторожным и внимательным и помнил, что у него есть родители, есть семья и дочурка. В письмах жены, Ядвиги, преобладала боль и тоска солдатки, которая осталась одна с ребенком на руках, в мирной стране, которая официально ни с кем не воевала…
Александр решительно мотнул головой, откидывая дурные мысли. Все будет хорошо! Все когда-то бывает впервые – именно так учил его дед, старый танкист, прошедший три войны подряд. Выживем!
За весь недолгий период пребывания в Афганистане старший лейтенант Петренко не бывал за пределами гарнизона далее как на десять-пятнадцать километров, да и то на ротных и батальонных учениях. Сейчас он смотрел во все глаза – ему открывался Афганистан, во всей своей красе.
Вправо-влево от дороги теснились кишлаки. Они были наполнены жизнью – там горланили дуканщики, шла бодрая торговля всем, чем только можно, навстречу колонне осторожно пробирались разноцветные барбухайки – грузовики, по-восточному разукрашенные так, что тяжело было узнать в этой пестрой «дискотеке» обычный советский ЗиЛ или КамАЗ.
Западные автобусы «Мерседес» или «Ман» тоже были раскрашены орнаментами растений и удивительных абстракций, замаскированы разноцветными лентами и каким-то тряпьем до такого состояния, что лишь известный всему миру мерсовский треугольник на капоте разоблачал настоящее название транспортного средства. Люди, домашняя птица и животные перевозились барбухайками как внутри так и снаружи – на крыше, гуртом.
Иногда из окошка автобуса выглядывала голова усатого афганца в чалме или пуштунской шапочке-паккуль, или женщина в «бурка» (парандже), и, даже, – рогатая морда барана или козла. Правил дорожного движения здесь не существовало по определению, основное и решающее правило было универсальным: у кого машина больше, тот и «король трассы». Караваны вьючных животных уступали дорогу автомобилям, легковушки – грузовикам, те – легкобронированным бронеобъектам, а легкая броня – только танкам. Посему бригадная колонна, впереди которой уверенно катился танк, беспрепятственно двигалась вперед.
Афганцы по-разному реагировали на появление колонны. Продавцы дуканов зазывно махали руками, приглашая шурави совершить покупки. Другие, особенно – бачата, показывали неприличные жесты: грозили кулаками, имитировали фаллос, проводили рукой поперек горла, показывая на недалекие горные верхушки, дескать, там вас ждет секир-башка.
Когда такие бачи-хулиганы становились совсем уж докучливыми, бойцы без злобы стреляли из автоматов в воздух. И, хотя это не очень пугало пацанят, давно привыкших к выстрелам и войне, но оказывало определенное дисциплинирующее воздействие – они теряли интерес к подобным затеям.
Когда кончились мирные или «договорные» кишлаки, началась зона войны – расстрелянные артиллерией, разбомбленные авиацией, изуродованные гусянками танков, подорванные взрывчаткой кишлаки мрачно лежали как по правую сторону, та и по левую сторону дороги. Зелень буйно прорастала сквозь дырки дувалов, оплетала дома – природа отвоевывала свое у человека.
Без воды иссохли заброшенные поля дехкан, и лишь сорняки активно боролись за место под солнцем. Остатки битой техники свидетельствовали, что кишлаки разрушены за дело – почти на каждом километре вдоль дороги виднелись обгоревшие скелеты БМП и БТР, танков или САУ. В одном месте на склоне горы валялся сбитый и разобранный туземцами вертолет. Кажется, при жизни он назывался Ми-8.
Чаще всего вдоль трассы встречались скелеты транспортных машин – наливников, сухогрузов и бомбовозов: именно так здесь назывались различные типы транспортных автомобилей большой грузоподъемности, в зависимости от предназначения. Большей частью это были КамАЗы, хотя попадались, конечно, почти все образцы советской автотехники, порой встречались и афганские барбухайки.
Печальными напоминаниями о ежедневной жатве войны жались к обочинам нехитрые памятники советским воинам, погибшим на этой дороге. Сашка уже знал, что подобную традицию привезли с собой в начале афганской эпопеи военные автомобилисты из Средне-Азиатского военного округа, позаимствовав ее, в свою очередь, с опасных горных трасс Памира.
Автомобильная традиция прижилась в других родах войск. Каждая часть по-своему увековечивала память своих погибших: автомобилисты вмуровывали в бетон рулевые колеса, трубачи – трубы полевых трубопроводов, комендачи – «фирменные» стальные шлемы, а вот десантники и спецназовцы, саперы, танкисты, пехота и артиллеристы большей частью рисовали на камнях и плитах свои эмблемы. Общим для всех памятников оставалось одно – до боли малый разрыв между датами рождения и гибели парня. Срок жизни большинству из них война отмеряла небольшой – двадцать лет или немного больше. Один раз проехали памятник в виде гранитной плиты, на которой виднелась фотография молодой красивой женщины в пилотке, над фото бронзовой краской была нарисована медицинская эмблема, под памятником лежал букетик еще не совсем увядших местных цветов… Некоторые памятники хранили на себе жестокие отметины войны – следы от пуль и осколков: очевидно, «духи» мстили нашим погибшим, даже после смерти.
Суровыми часовыми время от времени вставали вдоль пути форты. Это были так называемые точки – сторожевые заставы советских и правительственных афганских войск. На каждой из советских застав трепетал на ветру красный флажок на самодельном флагштоке. Выглядели точки довольно грозно – земляные валы, мощные каменные и глинобитные стены, оскалившиеся стволами разнообразнейшего оружия.
Чего только тут не было! Танки, САУ, БМП, БТР и БРДМ[44], пушки различных систем, реактивные установки «Град», автоматические минометы «Василек», 120-мм и 82-мм минометы, крупнокалиберные пулеметы, станковые противотанковые и автоматические гранатометы, а также целые арсеналы стрелкового оружия!
На некоторых заставах находились даже позиции ПТУРов и пакеты НУРСов, очевидно, снятых с вертолетов и легких самолетов. Все «точки» на несколько раз опутывались МЗП (так называемыми «малозаметными препятствиями», в народе просто – «путанка») и колючей проволокой, а многочисленные растяжки по периметру были заметны невооруженным глазом, даже с дороги.
– Да, наверное, невеселая жизнь на точках, – заметил Хантер. – От хорошей жизни так себя не охраняют.
Как только боевая колонна подходила к расположению фортов, как все их население вылезало на стены и валы, радостно приветствуя войска, проходящие мимо. Александр с бойцами охотно отвечали тем же.
«Точки», где находились правительственные афганские войска, выглядели иначе – укрепления полуразрушены, далеко не всегда укреплены в фортификационном плане, инженерные препятствия и минно-взрывные заграждения на множестве «точек» вообще отсутствовали. А вот военная техника, находившаяся на вооружении этих застав, приводила в замешательство (особенно тех, кто видел это впервые) многих из шурави, справедливо представлявших, что подобное можно увидеть лишь в кинолентах о Великой Отечественной.
Впервые Хантер вживую увидел «в деле» такие раритеты, как легендарные танки Т-34, ИС-2 и ИС-3, самоходки СУ-76, СУ-100, СУ-122, реактивные установки БМ-13, (именно их в «ту войну» прозвали «Катюшами»), артиллерийские орудия устаревших систем, вероятно, в свое время разрушавших Берлин, допотопные БТР-40 и БТР-152 типа «кабриолет».
Стрелковое оружие «зеленых» вызывало удивление и уважение к старости – автоматы ППШ и ППС, ручные пулеметы Дегтярева, станковые пулеметы Горюнова, ДШК, карабины СКС, пистолеты ТТ и тому прочее. Казалось – советские военачальники без особого сожаления отдали афганским Вооруженным Силам целые арсеналы всяческого металлолома, без очевидной пользы ржавевшего и пылившегося на бесчисленных базах хранения в Союзе. Судя по всему, таким образом в СССР решалась проблема утилизации разнообразного милитаристского барахла…
Христос воскрес!
– …Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант! Вас начальство ждет! – отогнав наваждения, растолкал его боец. Через силу Петренко продрал глаза и вылез из техники. Солнце начинало клониться к Западу, возле бээмпэшки топтался майор Чабаненко. Худой, подтянутый, в выгоревшей форме, панаме, кроссовках и «лифчике», с автоматом на плече, он был похож скорее на молодого взводного, чем на человека с положением, от слова которого зависит многое, вплоть до жизни людей. Поздоровались.
– Да, земляк, здоров «массу топить»! – пошутил майор на специфическом армейском сленге. – Час прождал, другой, смотрю – уже скоро вечер, а ты никак не очнешься!
– Да и не заметил, как вырубился. Устал я, Павел Николаевич, – ответил старлей, зевая. – За двое суток ни на секунду не присел.
Было трудно стоять, ноги не гнулись в коленях, болела каждая клеточка тела, Сашке казалось, что побывал под танком.
– Ничего, на том свете выспимся, – утешил земляк. – Тут твои подчиненные ящиков набросали вместо стульев, присаживаемся, есть серьезный разговор, – предложил он самодельный стул.
– Не могу я, товарищ майор! – отказался Александр. – Жрать хочу, аж поджилки трясутся, сутки натощак сайгачил.
– Давай ешь, – согласился майор, – и я с тобой, сегодня лишь завтракал.
Старшина приятно удивил – на ящиках была накрыта просто сказочная поляна – половина отваренной курицы, беляши с тушенкой, две банки с консервированными крабами и… три отваренных яйца, выкрашенных в изумрудный цвет!
– Ну, старшина, ты и даешь! – изумленно промолвил старший лейтенант, захлебываясь слюной.
Майор тоже выглядел ошеломленным, нервно сглатывая голодную слюну.
– Так сегодня же Пасха! – объяснил Оселедец, широко улыбаясь. – Христос воскрес!
– Воистину воскрес! – хором ответили офицеры-политработники.
Христосоваться не стали.
– Где же ты, старшина, добыл такое богатство? – спросил Александр.
– Когда ехали мы от ПКП армии сюда, – с удовольствием рассказывал Оселедец, – увидел хадовцев, шарахавшихся разбитым кишлаком. Они прочесывали местность, – пояснил он. – Я присмотрелся, а у них в руках – куры, яйца, один – теленка ведет на веревке.
– Колхоз «Червоне дишло», одним словом? – засмеялся Чабаненко.
– Точь-в-точь! – подтвердил прапорщик. – Вот я им и объяснил, мол, у нас сегодня большой праздник и нам нужны: «курка, млеко, яйка»…
– Как же ты им объяснил? – захохотал майор. – На каком-таком языке?
– Ну, предположим, пару слов ихних я знаю! – в шутку обиделся прапорщик. – А так, конечно, на родном, украинском, ну и немного – на русском. Правда, они не совсем меня поняли – кто воскрес, а потом решили, что это Ленин у нас воскрес, перепугались да и отдали курку с яйцами. А теленка не отдали, заразы… – загрустил Оселедец.
– Ха-ха-ха! – от души засмеялись офицеры.
– Они теленка потому не отдали, – держался за живот Павел Николаевич, – побоялись, чтоб ты им о чудесном воскресении Сталина не сообщил!
– А яйца чем покрасил? – сквозь смех поинтересовался Сашка.
– Как это чем? – обиделся Оселедец. – Зеленкой медицинской! И вообще – не человек красит яйца, а яйца – человека!
– Молодец, старшина, ну рассмешил! – не скрывал удовлетворения спецпропагандист. – А беляши и крабы откуда?
– Беляши Шаман приготовил, – сообщил прапорщик, – а крабов – в Джелалабаде, в дуканах на снарядные ящики выменял.
– Так что, и сто граммов есть? – оживились офицеры, потирая руки.
– Вот она, – старшина вытянул непочатую бутылку «Пшеничной», – злодейка с наклейкой! Есть еще и пачка «Мальборо».
– Тогда наливай, старшина! – предложил майор. – Мы сейчас слюной захлебнемся.
– А как же начальство? – осторожно спросил Александр. – Мне еще обвинений в пьянстве не хватало!
– Михалкин твой рванул к бригадной бронегруппе, там что-то стряслось, – сообщил Чабаненко. – А полковник Худайбердыев, вместе из хадовцами, сейчас общается с твоим Навалем.
– Так то Худайбердыев был? – лишь теперь понял Хантер – на кого похож байского вида афганец, с которым осторожно и даже как-то по-подхалимски общался наглый Монстр.
– Чего это был? – переспросил Тайфун. – Он и сейчас здесь, на СТО. Просто занят очень, однако для тебя минутку найдет, позднее.
– Тогда чего это мы сидим? – старшина взял «борозду правления» в свои крепкие руки. – Я начинаю тамадеть!
– Начинай! – дружно поддержали политработники. Выпили по первой – за Пасху. Сразу же у Сашки застреляло в голове, начался приступ дурноты, его заштормило.
– Эге, земляк, тебя ж капитально контузило! – заботливо отметил Чабаненко, заглядывая в Сашкины глаза. – Прислушайся к себе, если почувствуешь, что не можешь пить, не пей!
– Есть – это дело свинячье! – вспомнило казачью присказку Александр. – Пить – это дело казачье! Я понемногу, без фанатизма, – было ему хреново, он силой задавил в себе последствия контузии.
– Хорошо, как знаешь, – согласились товарищи.
Закусили, чем Бог послал. У Хантера проснулся волчий аппетит, набросившись на еду, он едва не заурчал, но опытные воины – Оселедец с Тайфуном, приостановили ужасающее действо.
– Погоди, казак, не ешь много и сразу! Может случиться заворот кишок! – предупредили они.
Выпили по второй, закурили, хмель быстро проник в голодный желудок, ударил в голову. Разговорились.
– Рассказывай, Хантер, что ты натворил? – предложил майор. – Можешь, как на исповеди, сегодня день такой.
Под чарку, налегая на закуску, замполит роты постепенно, спокойно, без эмоций и преувеличений, начал свой рассказ о событиях недавнего прошлого. Посуровел майор, нервной рукой разлив по третьей. Встали, не чокаясь, выпили. Хантер продолжил рассказ. Яркие картинки ночи и утра снова разворачивались перед его глазами. Вот он рассказал о стычке с Пол-Потом, вызвав веселый смех застолья. Рассказав о стычке с начпо, Александр остановился.
– Вот и все, Павел Николаевич, – как-то растерянно сказал он. – Больше вам ничего сообщить не могу.
– Теперь слушайте меня, земляки, – совсем трезво, понизив голос, сказал майор, склонившись над «поляной», предлагая своим собеседникам сделать то же самое. – Слушайте очень внимательно и запоминайте. Все, что ты мне рассказал, Александр, чистая правда, – начал он. – Я успел поговорить с Навалем, он почти во всех нюансах продублировал твой рассказ. – Вдобавок должен тебе сообщить, – он обратился лично к старшему лейтенанту, – сразу же по окончании вашего боя, по заявке Разведцентра, с аэродрома Баграм сюда прилетел самолет-разведчик, осуществивший серию воздушных съемок в районе СТО. Из кишлака Темаче по нему был произведен пуск из «Блоупайпа»[45], опытный пилот направил самолет к солнцу, «раскачал» ракету, выведя машину из-под удара.
– Когда это было? – опешил Петренко.
– Когда вас из реки вытягивали, – сообщил старшина, разливая остатки водки.
– Кроме того, Хантер, – спокойно продолжил Чабаненко, – радиоперехват духовских частот показал, – все, что ты говорил – чистая правда. Предварительный анализ фотоснимков, переданный на ПКП армии, агентурные данные, полученные от ХАДа, анализ радиоперехвата – все вместе дало неожиданный результат.
– Какой именно? – повеселел замполит роты.
– Такой, что по результатам общей боевой работы группы спецназа, твоей, Хантер, группы, артиллерии, СТО и танков, – Тайфун перечислил всех, кто принимал непосредственное участие в недавних боях, – за шесть часов боевых действий высокой интенсивности, потери противника составили около двухсот пятидесяти мятежников. Именно такое количество духовских трупов и фрагментов тел, которых можно считать за одну единицу измерения отдельно взятого погибшего душмана, насчитали аналитики из РЦ армии по аэрофотоснимкам.
– Ни фига себе! – присвистнули, переглянувшись между собой, десантники.
– К тому же, слухачи из осназа сообщили – руководящий состав банды, за исключением муллы Сайфуля, уничтожен, его бандформирование деморализовано. Подразделения малишей обескровлены, многие командиры отрядов уничтожены.
– Вот так! – почти возгордился Петренко.
– Конечно так, – спокойно заметил Тайфун.
Выпили по крайней – четвертой, пили за то, чтобы по возможности дольше за всех присутствующих не пили третий, печальный, тост…
– «Черные аисты», этот мобильный отряд современных янычар, – продолжал майор Чабаненко, – также понес определенные потери, однако они покинули поле боя с рассветом, сохранив командный состав и основной боевой костяк.
– Жаль! – с аппетитом пережевывая пищу, «пожалел» супостата Александр.
– На стол первым должностным лицам операции «Кольцо» уже легла справка-доклад за подписью начальника разведки армии, генерала Кочергина о событиях, имевших место быть вот тут, – окинул рукой вокруг многознающий майор.
Читать бесплатно другие книги:
