Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора Бильжо Андрей

09 Окошко в мир

Каждый раз, каждый раз, когда я улетаю за границу и стою в очереди к окошку паспортного контроля, я начинаю дико волноваться. Какая-то абсолютно беспричинная тревога рождается в недрах моего подсознания. И не надо ёрничать. Я кристально чист перед Родиной. Мне кажется, эта тревога уходит корнями глубоко в почву нашего недалекого советского прошлого. В его легендарное “не положено”. Это была, конечно, гениальная формула. Любой вопрос – почему? кем? когда? – был бессмысленным. На все был один ответ: “Не положено”. Отдавая свою краснокожую книжицу всегда неулыбчивой (не положено) девушке в окошко, я допускаю, что она может мне резко и холодно сказать: “А вы, Бильжо, собственно, куда это собрались? Вам туда не положено. И нечего здесь возмущаться. Не задерживайте граждан, не мешайте работать. Освободите проход”. Будучи человеком, испорченным медицинским образованием, к слову “проход” я автоматически мысленно подставляю слово “задний”. И что же получается? Какую фразу говорит девушка? Это притом что все внутри и так дрожит мелкой дрожью. А она: “Следующий!”

Мой друг – профессор архитектуры Евгений Асс – рассказал мне такую историю. Пограничная девушка в окошке долго смотрела на его фотографию в его же паспорте и на него. В общем-то, все как обычно. Но на этот раз стрельба глазами была затяжной. Пограничница отворачивалась в сторону, чтобы они, то есть ее глаза, отдохнули, а потом вновь и вновь повторяла этот свой визуальный этюд. Наконец, пристально в последний раз взглянув на моего друга, она сказала без тени сомнения, так сказать, подвела итог проделанной работе: “Не похож”. – “То есть как?” – удивился профессор, поправляя очков велосипед. “А так. Не похож, и все”. Архитектор долго вращал головой и, не стесняясь, показывал бдительной пограничнице свой левый и правый профиль. Ему пришлось применить все свое красноречие и все свое обаяние, чтобы убедить ее в обратном, то есть в том, что он похож на свою фотографию в паспорте.

Меня всегда ставит в тупик вопрос, который мне задают из пограничного окошка: “С какой целью летите?” Я никак не могу понять, с какой целью этот вопрос мне задают. Если представить себе искреннего и честного человека, что возможно, но довольно сложно, и представить себе, что он честно отвечает на поставленный вопрос, то могут получиться следующие варианты ответов. Первый: “Вы знаете, девушка, я очень люблю Францию (ну например). Ее культуру, вино, сыры. Еще я хочу встретиться там с мадам К. Между нами уже кое-что было. Ну вы понимаете… В общем, может быть, мы поженимся. Если честно, это цель моей поездки”. Второй: “Мне очень надо встретиться с г-ном К. Мы должны наконец подписать с ним договор о поставке крупной партии унитазов (ну например). Г-н К. почему-то тянет с подписью. Вы понимаете, без унитазов никак нельзя. Это основная цель моей поездки”. Третий: “Понимаете, девушка, я по профессии простой киллер. Мне заказали убрать г-на К, потому что он не отдает долга моему заказчику. И вообще, он, этот К., очень плохой человек. Ну вы понимаете? К. – цель моей поездки…”

Меня так и подмывает иногда использовать один из этих вариантов. Но я молчу. Ответ мне всегда подсказывает сама девушка в окошке. “Туризм?” – спрашивает она. И я утвердительно киваю.

Как-то я прилетел из одной страны, а через восемь ночных часов уже улетал в другую. Так получилось. Встречала и провожала меня одна и та же девушка в паспортном окошке. Увидев меня, она обалдела, а я – обрадовался. Вот она не задавала мне никаких вопросов. Возникло ощущение, что между нами что-то было. А между нами была действительно ночь.

Небольшой и не очень трезвой компанией мы возвращались из Праги. Мой друг Андрей Светиков купил резиновую маску Ленина. “А слабо пройти тебе в ней паспортный контроль?” – подначивал его я. Это, пожалуй, единственный раз, когда я видел улыбки на лицах девушек-пограничниц во всех окошках. Трудно поверить, но маску даже не попросили снять. Хохотали все. Когда я выходил из аэропорта, навстречу мне бежал запыхавшийся человек: “Не знаете, самолет из Женевы уже приземлился? Пассажиры прошли?” И я, находясь в контексте только что описанной ленинианы, не смог удержаться, что, конечно, очень некрасиво с моей стороны: “Я видел Ленина. Только что. Он уже прошел. Значит, самолет из Женевы приземлился, товарищ”. Каждый раз, каждый раз, когда я куда-нибудь улетаю и стою в очереди к окошку паспортного контроля, я начинаю дико волноваться. И, чтобы взять себя в руки, я начинаю представлять себе, как паспортный контроль проходила бы труппа улетающих на гастроли лилипутов. Вот интересно, их что, поднимают на руки, или подставляют табурет, или к ним выходит сама девушка-паспортистка из своего стеклянного терема? Я бы много отдал, чтобы увидеть эту сцену.

“И Родина щедро била меня березовым током, березовым током…” Ну конечно, никакого березового тока в природе не существует. Это чушь. Абсурд. Но надо попробовать включить свое абстрактное мышление, иначе легко угодить в психиатрическую больницу. Эта фраза пришла мне в голову, когда я проходил паспортный контроль в очереди второй час, уже прилетев на Родину. Недалеко от меня на своих золотых ногах стоял улыбчивый Николай Цискаридзе. Звезда отечественного балета, как мне кажется, сдерживал толпу от негодования. Если уж он спокоен и вместе с нами, то что уж роптать нам? Он-то спокоен и улыбчив, а вот Родина… Родина мрачна, напряжена и усердно ловит шпионов, тщательно проверяя паспорта у своих граждан, включая Николая Цискаридзе.

Почему такой строгий паспортный контроль только у нас, я понять не могу. Итальянцы, например, на вас вообще не смотрят, они разговаривают между собой. Как правило, о еде. Впрочем, как-то один итальянский пограничник разозлился, когда не очень новый русский человек, у которого он проверял паспорт, стоял перед его окошком и громко говорил по мобильному телефону. То есть практически повернувшись затылком к итальянцу. Тут итальянец дал итальянского темперамента, и у нашего “бычка” чуть не выпал телефончик и его большое “бычье сердце”, зажатое, как обычно, в левой подмышке. “Бычье сердце”, кто забыл, – это такая сумочка. Ее еще называли “пидораской”. Она была всегда набита деньгами и документами. Справедливости ради надо сказать, что как-то в том же окне в Италии я видел пограничника, который, проверяя документы, с не исчезающей с лица улыбкой говорил по своему cellulare (по-итальянски – мобильник). Я прислушался, речь шла, как я и писал выше, о еде. О том, что он будет есть сегодня в обед. О, это был большой список. К такому разговору нужно отнестись с должным уважением и пониманием.

А в арабских странах я видел, как проходят паспортный контроль женщины в парандже. Они поднимают шторку на доли секунды, причем так, чтобы сбоку увидеть лица было невозможно. Этот показ адресован исключительно пограничнику. И в этом смысле он, пограничник, видит у жен соотечественников то, что должен видеть только их муж. Он как гинеколог, в каком-то смысле.

В общем, паспортный контроль – это серьезное мероприятие. После его прохождения наступает облегчение. И не только у меня. Хотя бы судя по тому, с каким удовольствием большинство граждан вводит в себя различные алкогольные напитки. Причем с утра. Причем часто с раннего. И я в этом смысле совсем не исключение.

10 Город-герой Коньяк

Беременных женщин, детей до восемнадцати лет и лиц, прошедших курс лечения от алкогольной зависимости, просьба на этом рейсе не лететь.

Ну вот, теперь я, как кандидат медицинских наук и в прошлом психиатр, с чистой медицинской совестью, не нарушая клятву Гиппократа, буду рассказывать про местечко под названием Коньяк. Все по порядку. Редакционное задание, которое мне дали, было сложным. Меня попросили не писать про Ла-Рошель, остров Ре, Сен-Мало, Нант, Тур, долину Луары с ее замками, про то, как варят варенье из помидоров и из них же делают ликер, про Мон-Сен-Мишель, про гектары садов, за которыми в замках ухаживают только два садовника. Не надо писать было про вина, про сыры, про устриц, про ржаные бретонские блины и сидр. Только про коньяк. “Пиши, Бильжо, про коньяк, тебе это ближе, в смысле – про выпивку”, – сказали мне в редакции.

Про Коньяк так про Коньяк. Это первый город в путешествии, отработал – и отдыхай.

В аэропорту “Шереметьево” я решил подготовиться к встрече с городом-героем Коньяком и в ожидании членов экспедиции выпил на родине сто граммов коньяка “Бастион” с лимоном и с бутербродом с красной икрой. Кстати, в Советском Союзе бутерброд с икрой в общепите называли “бусик” (бу. с ик.). “Мне сто грамм и бусик”, – так говорили в забегаловках.

Но я не буду отвлекаться от коньячной темы. Во всяком случае постараюсь. Итак, вкус коньяка “Бастион” я увозил с собой во Францию. Мне хотелось сравнить его с местным Hennessy и сказать: “А наш-то не хуже”. Но это только планы, в которые жизнь вносит свои коррективы… Подъехали остальные члены журналистской группы, спешившие в самолет. Ну, и за встречу – несколько раз виски, потом в самолете за полет не один раз (лететь до Бордо почти четыре часа), а потом за удачное приземление на французской земле, потом уже в автобусе за ночной пробег Бордо – Коньяк и за удачное размещение в гостинице. Это уже в номере у художника и моего друга Сергея Цигаля.

Пора спать. Утром нужно было все понять про коньяк и выполнить любой ценой задание редакции.

Утро в Коньяке было солнечным. Голова на плечах – тяжелой. Мысли путались. Собственно, вот они, мои путаные мысли.

Если бы у нас был город Водка, как все шутили бы на эту тему! А уж жителям Водки было бы каково? Даже окажись жители Водки абсолютными трезвенниками, что трудно себе представить, про них все равно говорили бы: “Иван Иваныч родился и умер в Водке. Так всю жизнь в Водке и прожил”. Как-то мрачно… А вот родился и умер в Коньяке – нормально. Звонко.

При въезде в этот город табличка “Коньяк” вот такая – Cognac, а при выезде она, эта табличка, перечеркнута красной полосой. Типа – “коньяк не пью”. Про какого-нибудь француза можно так сказать: “Все его детство прошло в Коньяке, потом он переехал в Шартрез, а умер в Шампани”.

На центральной пустынной улице стоят здания, на которых написано – Remi Martini, Camus, Hennessy. И мы нетвердой походкой пошли как раз в последний дом.

Всем понятно, что значит с похмелья вдыхать коньячные пары. Тем, кому непонятно, тот, я думаю, догадывается. Но вместе с этими парами я должен впитывать в себя еще и необходимую информацию о коньяке.

Кстати, мне запомнились два моих коньячных выпивания. Первое. Год 1973-й. Мы с Соловков приехали в Архангельск и оказались на квартире одного студента-медика, грузина. У него было несколько бутылок грузинского коньяка. Это тогда было очень круто. Он пожарил докторскую колбасу, крупно нарезал помидоры. Пили коньяк по полстакана. Было очень вкусно!

Второе. Уже на медицинской практике, после четвертого курса. С моим другом Мишей Юркиным мы взяли две бутылки коньячного напитка (что это? загадка), маленькие болгарские помидоры и хлеба. Сели на пригорок на солнышко. Хорошо было. Думал ли я тогда, что окажусь в городе Коньяк, в Доме Хеннесси. Да я и Хеннесси никакого не знал! Как жил?!

Так вот, звали его Ричард Хеннесси. Был он ирландец и должен был бы, по идее, дуть виски. Так нет, занесло его во Францию, где он воевал, стал правой рукой Людовика XIV (выходит, предал свой народ), был ранен в бою, эвакуирован на остров Ре, где замечательные виноградники, и начал заниматься двойной перегонкой вина. В результате у него получилась так называемая “вода жизни”. Так они во Франции называют самогон. Хеннесси смешивал разную “воду жизни”, мучился, искал (точно скучал по виски). Короче, получился у него этот коньяк. Теперь его по этому рецепту и делают. Я не буду вдаваться в тонкости технологии изготовления коньяка Hennessy. Вряд ли тот, кто читает эту книгу, станет его делать в домашних условиях.

Короче говоря, после окончания всех технических процедур приходит мастер цеха Ян Фелью. Он главный носитель всех секретов. Семь поколений в его семье передавали их из уст в уста. Он пробует, пробует, пробует, пробует. Часто ежедневно по двадцать пять раз. Но не стоит ему завидовать, так как Ян Фелью тот коньяк не глотает, а он его выплевывает, и так всю свою жизнь. И отец его, и дед, и дед деда. Все попробуют коньяк и выплевывают. Трудно в это поверить, правда? Я лично не поверил. Я взял в рот коньяк, попробовал его выплюнуть, да ничего у меня не получилось – проглотил.

Кстати, известный фотограф Игорь Стомахин рассказал про себя такую историю. Как-то раз в Испании он сильно опоздал на дегустацию вина. Ну, зашел в комнату, извинился, сел за стол, вокруг которого сидели люди, взял и выпил самый большой бокал (типа штрафная, виноват). Выяснилось, что все пробовали вина и в этот самый большой бокал сплевывали. Так что лучше никуда не опаздывать.

Вся черепица на цехах и хранилищах черная от коньячного грибка, который возникает благодаря испарениям. Называется грибок красиво – “Доля ангела”. То есть все ангелы коньяк нюхают. Это, конечно, лучше, чем нюхать клей “Момент”. Пускай нюхают. Мы, надо сказать, тогда тоже сильно нанюхались в погребах, хоть далеко и не ангелы.

В одном из залов хранилища, на старом дубовом столе стояла открытая бутылка с цифрой 1935 – то ли номер, то ли год. И здесь во мне проснулось школьное хулиганство. Я сделал первый глоток из горлышка и предложил Цигалю, который, конечно же, не заставил себя долго уговаривать. А может быть, цифра 1935 – это количество идиотов, которых зафиксировала видеокамера. Так что мы были 1936-м и 1937-м.

А как, собственно, правильно пить коньяк? Не из горлышка – уж точно. Приближалось время дегустации, и я решил все это выяснить.

В качестве аперитива нам предложили коньяк со льдом и яблочным соком, от чего я просто остолбенел, это уж точно хуже, чем из горлышка. Да меня в России засмеют.

И я “наехал” на главного дегустатора и стал требовать от него ответа: как правильно пить коньяк, из чего, когда, с чем, зачем? Он начал путать следы. Мол, как у вас принято, так и пейте. Я ему: “Не понял, что – и под селедку, и стаканами?” Он говорит: “Ну, если у вас такие традиции, то валяйте”. Я: “Да вы, значит, чтобы коньяк продать, на все готовы?” Он говорит: “В Англии смешивают вообще с шампанским, и мы молчим. А некоторые в Ирландии с виски употребляют, и ничего – живы. Кто во что горазд. А китайцы вообще коньяк в еду добавляют. Один известный шеф-повар трюфели в коньяке вымачивал. Это очень вкусно. Когда так вкусно, мы обычно говорим: «Как Христос в вельветовых штанишках». Это такое французское выражение, это когда полное и ни с чем не сравнимое удовольствие”. Но я все-таки добил этого дегустатора. Очень хотел узнать, как же правильно пить коньяк. Он сдался: “Коньяк вообще не пьют. Его дегустируют. Лучше всего это делать между десятью и двенадцатью часами утра. Когда «нёбо открыто». То есть все вкусовые рецепторы девственны”. Вот оно в чем дело, думаю. Значит, правильно винные магазины открывались в СССР в 11:00, когда у всех “нёбо открыто” и душа горит. “Коньяк наливают на донышко бокала, узкого сверху и широкого внизу (впрочем, это все знают) и сначала пьют глазами”. Внимание! Не закапывают в глаза, а только смотрят. “Слегка наполнив бокал, выбирают белый фон и наслаждаются цветом напитка. А в цвете этом и янтарный загар, и оттенок дуба, и карие глаза любимой, и солнце, и шоколад, и чай, и… это только цвет. Я, – продолжает дегустатор, – исключительно по цвету коньяк определяю. Потом коньяк надо пить носом. Это «первый нос» называется”. Опять внимание! Не капаем в нос пипеткой, а только нюхаем. “Немного согрев коньяк в ладонях и чуть покрутив его в бокале, опускаем туда свой нос и вдыхаем. А в этом запахе – цветы, виноград, корица, перец, ваниль, шоколад и многое другое. Каждый может услышать этот запах, если он не Буратино. Потом второй раз нюхаем – это «второй нос». А потом по нёбу его, по нёбу, чтобы через нёбо коньяк всосался и можно было почувствовать солнце, фиалки и что тебе хорошо”. Психотерапевт Хеннесси внушает тебе: “Очень, очень, очень хорошо”. И он прав.

Как же теперь я буду пить коньяк на своей Родине? Я же стал абсолютно испорченным человеком? Теперь сто граммов “Бастиона” не получится махнуть с бусиком.

Кстати, про лимон. Один из монархов наших, кажется Александр III, любил выпить и наливал коньяк в чайник. А чтобы его не заподозрили в алкоголизме, закусывал этот коньяк-чай лимончиком. С тех пор появилась сначала на Руси, а потом и в СССР традиция пить коньяк с лимоном.

Я помню, когда подолгу бывал в командировках в Ленинграде в конце 70-х, там на Невском была рюмочная длинная рядом с Дворцовой площадью. Зайдешь туда зимой, дух цитрусовый с ног сшибает. Дольку лимона за пять копеек в чековой голубой ленте брали все: и работяги, и адмиралы – и к стакану портвейна, и к ста граммам коньяку, и эстеты – к шампанскому. Хорошо было по-своему. Но это уже другая история.

11 Алкогольный туризм, или Туристический алкоголизм

Сидя в самолете, который попал, со слов командира корабля, в зону турбулентности, и, глядя, как наши соотечественники пускают по кругу уже не первую бутылку, и, потихонечку сам прихлебывая коньячок, я придумал следующую теорию. Придумал и записал. Вот она.

Употребляя алкогольный напиток в летательном аппарате, человек нейтрализует свою отрицательную энергию, проявляющуюся в чувстве страха, тревоге, раздражении, так как алкоголь обладает хорошим седативным, то есть успокаивающим, действием. В дальнейшем отрицательная энергия переходит в положительную, выражающуюся в веселости, дружелюбии, доброжелательности. Все это в целом позволяет самолету легче преодолевать всякие нехорошие энергетические преграды. (О, как раз вышли из зоны турбулентности!)

Сознание выпивших пассажиров воспаряет и как бы помогает лететь стальной птице. Полет проходит отлично. Все системы работают нормально. Здесь главное, конечно, не перебрать и не вывести собственных систем из строя, как это происходит ежегодно с одним доцентом из Самары, который целый год работает и не пьет, потому как находится в завязке. Наконец он покупает себе дорогой тур и отправляется отдыхать. Развязывает – то есть начинает пить он сразу в самолете, чтобы не терять драгоценного времени отпуска. Пьет он ежедневно, до встречи с “белочкой” (белая горячка, или алкогольный делирий). К обратному рейсу его доставляют на каталке с капельницей. Так он, за свой счет, знакомится с наркологическими клиниками разных стран мира. Своеобразный специализированный индивидуальный тур пьяного посла доброй воли. Я думаю, что надо выпить за его постоянство, но без самого доцента. Ему сейчас нельзя, он в завязке, у него еще все впереди… Или позади?

А вот еще одна история, правда, она связана не с самолетом, а с другим видом транспорта, но напрямую относится к туристическому алкоголизму, и поэтому я решил ее включить в этот рейс.

Мама с очень взрослым сыном как-то заранее, за полгода, купили дорогой тур по странам Скандинавии. Потом еще они звонили, волновались, не сорвется ли поездка. В турагентстве предположили, что это филологи или переводчики, а может быть, даже этнографы. Фамилия у них была, как показалось турагентам, типичная для людей этой профессии – КЕДА. Ну, а вдвоем – Кеды. В общем, сели эти Кеды в комфортабельный туристический автобус в Санкт-Петербурге и отправились в долгожданное двухнедельное путешествие. Дальше – коротко. Все две недели Кеды пили взятую с собой водку, сидя на заднем сиденье. На экскурсии, ясное дело, не ходили. Что они там забыли? То под одним, то под другим глазом у Кедов возникали фингалы. Так они выясняли, наверное, свои взаимоотношения. Из отелей Кеды несли всё. Как-то отодрали туалетную полочку и стационарный баллон с шампунем, но пришлось, к сожалению Кедов, все это вернуть. Зато на родину Кеды привезли с собой мешок туалетной бумаги. Не зря ездили этнографы! Да здравствуют Кеды! Вот она – гармония, сила, драйв. За это, мне кажется, тоже стоит выпить!

Итак, обратно в самолет, ведь русским и английским языком сказали: “Занять свои места и пристегнуть ремни безопасности”. Это всех касается, между прочим, только не уже достаточно “теплого” миллионера Скорцова, с которым, к несчастью или к счастью, в одном самолете и потом в одном отеле в Париже оказался мой друг Вова Тамторович. Огромного роста и такой же ширины, непросыхающий нефтяной сибиряк всем пассажирам басом объявлял: “Я – миллионер Скворцов!!!”

Начал миллионер Скворцов выпивать, как только сел в самолет. Не исключено, конечно, что еще до собственно посадки в кресло бизнес-класса он влил в себя чего-нибудь алкогольного. Скворцов пил много и смачно. И щедро угощал всех. Глядя на Скворцова, авиапассажиры понимали: “От этого предложения отказаться невозможно”. Еще Скворцов просил всех петь, а так как он любил очень песню “С чего начинается Родина”, как и еще один всем известный гражданин, имя которого, несколько измененное, носит любимая народом водка. Все авиапассажиры хором пели эту песню, ибо и от этого предложения отказаться было нелегко.

Скворцов особенно полюбил своего соседа Вову Тамторовича. “Еврей?” – риторически, с любовью спрашивал Скворцов, обнимая Вову Тамторовича за плечи.

Высадить миллионера Скворцова было невозможно – самолет, как ему и полагается, в это время был в воздухе. А сдать миллионера Скворцова – соотечественника, поющего песню “С чего начинается Родина”, – французам?.. Да от этой мысли вообще мурашки по коже. Это же чистой воды предательство.

В общем, самолет с песней удачно приземлился в Париже, и мой друг Вова с удовольствием потерял миллионера Скворцова из вида.

Как выяснилось позже – ненадолго. Вечером в парижском отеле Вова услышал шум, грохот, бой посуды, крики. “Миллионер Скворцов здесь”, – сразу понял Вова. “Месье, – обратился к Вове метрдотель по телефону поздно вечером, позвонив ему в номер. – Вы свободно говорите по-французски, а здесь один русский господин, он не говорит ни на каком языке… Помогите нам, пожалуйста…”

Вова спустился в бар. Барная стойка была разнесена вдребезги, бутылки разбиты. За столиком полуспал, полуплакал грустный и жалкий миллионер Скворцов.

На следующее утро Вова переводил, а миллионер Скворцов извинялся и застенчиво положил на столик завернутые в газету “Коммерсант” пачки долларов. Думаю, на эту сумму можно было бы сделать ремонт всей французской гостиницы.

Потом Вова переехал в другой отель и опять потерял, к счастью, из вида миллионера Скворцова. И опять, как выяснилось, ненадолго.

Первое, что услышал Вова, поднимаясь в самолет, улетавший в Россию, были слова известной песни “С чего начинается Родина”. Миллионер Скворцов пел и одновременно дирижировал уже находящимися в салоне пассажирами.

А в аэропорту “Шереметьево-2”, достав пачку долларов, миллионер Скворцов собрал вокруг себя всех бомбил и таксистов с горящими зелеными огоньками глазами: “Ну, кто повезет миллионера Скворцова? Давай паспорта!” Листая главные документы наших граждан, он вдруг засиял: “Вот, Скворцов и повезет миллионера Скворцова!” Повезет? Так Скворцову уже повезло!

Скворцовы исчезли в неизвестном направлении. Была осень, может быть, полетели на юг. Хотя нет, скорее всего, один Скворцов остался здесь замерзать, а второй – улетел к себе на нефтяную скважину. Согреваться.

Пройдя паспортный контроль, я всегда выпиваю граммов пятьдесят-сто коньяка. Такая сложилась у меня традиция. В самолете можно еще добавить, но чуть-чуть.

В общем, “см. выше”.

12 Раб. Мир. Ром

Есть манящие страны. Скорее, даже не сами страны, а их названия. Например, Берег Слоновой Кости или Гваделупа. Нет, мысль о том, что там можно оказаться когда-нибудь, никогда не приходила в мою голову. Полететь в космос – это да, это возможно. Но оказаться в Гваделупе? Несерьезно. Да ее вообще нет. Ее придумал кто-то, как Грин придумал Зурбаган и Гель-Гью.

Но прошли годы, и вдруг мне предложили полететь в Гваделупу. Вручили конверт, в котором лежали билеты Air France. До Парижа, потом из Парижа в Гваделупу, потом из Гваделупы на остров Сен-Мартен и потом обратно – в Париж и Москву. Лети, мол, Бильжо на все четыре стороны, посмотри, как там живут люди и есть ли они там вообще.

Я прилетел в аэропорт “Шарль де Голль” через три с половиной часа. А в Гваделупу, оказывается, надо отправляться из аэропорта “Орли”. Выяснилось все это в Париже. Времени было мало. Таким образом, у меня был шанс остаться в Париже, которого я не видел, но для этого надо было опоздать на рейс из “Орли”. А самолет из Парижа в Гваделупу оказался двухэтажным, большим. Там я выяснил, уже в его салоне, что Гваделупа – это бывшая колония Франции, а сейчас 97-й ее департамент, или первый заморский. Гваделупу еще называют “французские дачи”. Нормально? Девять часов лету. Пол земного шара. Это вам не на Рублевку или в Переделкино. Зато круглый год море и солнце.

В общем, на самолете летели дачники. С детьми, внуками, кошками, собачками, канарейками. Типа – на субботу-воскресенье, плюс несколько отгулов. Урожай собрать, хризантемы срезать, розы на зиму накрыть. В самолете как-то было по-домашнему, как в электричке Москва – Петушки. Я сразу по этому поводу, кстати, выпил немного, чтобы девять часов пролетели весело. Надо сказать, что до этого я летал на Камчатку, и тоже девять часов, но в другую сторону. Какая большая Земля и какая маленькая! Эта мысль позабавила меня. С ней я и заснул.

Сели в Гваделупе довольно мягко. Я поаплодировал французским летчикам, как у нас принято, но французские дачники меня не очень поняли. Посмотрели косо: мол, странный этот русский, он же не на концерте…

В первый же вечер в Гваделупе я был ошеломлен каким-то непонятным мне стрекотом, временами переливчатым, как соловьиные трели. “Кто это так заливается?” – поинтересовался я у гваделупского садовника. “Лягушки”, – ответил тот. Не может быть, как лягушки? Действительно, маленькие, хрупкие, как будто работы Фаберже, голосистые, они сидели на стенах домов и ветках деревьев. Чудеса! А маленькие крабики и рачки ползали по горам и горкам и по ступенькам лестниц. “Они все вышли из моря, – подумал я, – как все живое”. Вот она какая – Гваделупа.

Вообще-то основное население этого и других близлежащих островов – выходцы из Африки. Потомки рабов. А белые – это потомки рабовладельцев. Свободу рабам дали, но они никуда не уехали, остались на плантациях своих же хозяев, но уже как сознательные свободные граждане. То есть, выходит, очень важно, кем ты себя ощущаешь и как тебя называют. “Надо по капле выдавливать из себя раба”. Или: “Человек – это звучит гордо!”

И теперь там у них, в Гваделупе, есть даже памятник неизвестному рабу и вечный огонь. Я глазам своим не поверил. Да, точно. Можно цветы положить, тропические, а можно с невестой приехать сфотографироваться. А вот памятника неизвестному рабовладельцу нет, потому что фамилии рабовладельцев известны. Их, кстати, называют “беке”. Типа “бяки”. Потомки рабов их все-таки не очень любят.

Сахарный тростник, из которого делают ром, в Гваделупу завезли арабы из Азии. И, кроме того, что из него делают ром, на Новый год сахарный тростник наряжают, как новогоднюю елку.

Я спросил на ромовом заводике черную женщину: “А чистым местные мужики употребляют этот горящий синим пламенем напиток?” Она в ответ без тени удивления: “Конечно, чистым и пьют”. – “А когда? – спросил я понастырнее. – В каких случаях?” – “Когда в домино во дворе играют, бутылку поставят и выпивают”. – “А закусывают чем?” – “А ничем. Жарко ведь. Наш мужик полбутылки выпивает, и ничего”. А бутылка-то литровая! “Ну надо же, – подумал я, – пролетел пол земного шара, прилетел в страну, где всегда жарко, и что я узнал? Что и черные пьют не хуже, чем в России, и не оттого, что мерзнут”.

Потом я выяснил, что пили ром рабы, чтобы залить свое горе, расслабиться после тяжелого трудового дня. Собственно, как и сейчас. Что ром – это крепкий напиток, который специально создан для употребления на жаре. И ведь вот как получилось. На тростниковых плантациях вкалывали рабы, из тростника они делали ром, ром рабовладельцы продавали, а на вырученные деньги покупали рабов, которые… и т. д. Такой вот круговорот рома и рабов в природе.

И еще я своими глазами видел, как черные мужики в синих майках забивали козла белыми доминошками. Ну, не черными же, черные доминошки не видны на черной ладошке.

А еще я видел потрясающее гваделупское кладбище. Все склепы выложены в шахматном порядке – белым и черным кафелем, как в ванной. Весело. Я было подумал, что здесь есть завод по изготовлению керамической плитки. Причем только двух радикальных цветов. Как в нашей деревне, например. Если все дома зеленые – значит, есть бесплатный источник этой самой зеленой краски. Оказалось, что нет, дело не в этом. Просто здесь считают, что после смерти человек должен жить лучше, чем при жизни. Вот и строят ему такой домик, похожий на ванную комнату. А черные и белые – это цвета радости и горя. Остров Сен-Мартен, как выяснилось, состоит из двух частей – французской и голландской. Границы нет. Говорят на французском и английском. Я поинтересовался, а как случилось так, что часть острова французская, а часть – голландская. А вот как, ответили мне.

Приехали на кораблях французы и голландцы одновременно. Голландец и француз встали друг к другу спинами в пункте А и побежали вдоль линии берега в противоположном направлении. Встретились они на другой стороне острова в пункте В. Соединили мысленно пункт А (старт) и пункт В (финиш) прямой линией – она и стала границей между французской и голландской территориями. А француз с голландцем выпили вина, закусили сыром и расстались друзьями.

Значит, выходит, можно договориться, не обязательно сразу по роже друг друга – шварк-шварк. Есть же вот пример в истории.

Гваделупа и Сен-Мартен – это места, где слушают регги и двигаются в такт музыке. И даже в автобусе все подтанцовывают под музыку, несущуюся из кабины водителя. Да и сам водитель за рулем совершает ритмичные движения. Так и едут – то ли это мультфильм, то ли клип.

Особенно выделяются своей пластикой местные женщины, и на них стоит остановиться отдельно. В смысле – о них рассказать. Я все время исподволь их разглядывал. Так вот, черные местные женщины устроены необычно. Их верхняя часть, от темени до пупка, как бы от одной женщины, а нижняя, от пупка до пяток, как бы от другой. И если верхняя часть вполне хрупкая, вполне грациозная, то нижняя достигает фантастических размеров. В ширину. Это, говорят, и есть креольский тип женщин. Еще, говорят, существуют креольские танцы, которые как раз построены на этой особенности. То есть попа танцует отдельно от всего тела. Но эти танцы смотреть я побоялся. И, наверное, правильно сделал. На родине у меня было дел невпроворот. Я побоялся остаться в Гваделупе.

13 Время московское

Как-то так получилось, что вдруг стал работать закон парных случаев. Вроде бы недавно был в Гваделупе, и тут вдруг предлагают лететь на остров под названием Реюньон. Я сразу достал свой старый потрепанный атлас мира и где-то пониже Индии, повыше Южного полюса, рядом с Мадагаскаром, нашел эту точку в Индийском океане, возле которой было меленько написано слово “Реюньон”. Когда-то давно, лет тридцать назад, в этих местах я бывал. Шел я тогда на сухогрузе “Кандалакшский залив” из-под Японии в город-герой Севастополь. И мог ли я, молодой советский врач, глядя на эти места с палубы корабля, тогда подумать, что здесь когда-нибудь окажусь.

И опять мне вручили конверт с авиабилетами уже знакомой мне компании Air France до Парижа, где я опять должен сделать пересадку и улететь уже на вышеобозначенный остров.

Я расположился в удобном кресле французской авиакомпании, дождался, когда мне нальют шампанского – а его наливали в неограниченном количестве. Закусил отменными французскими сырами. И откинулся. То есть спинку кресла перевел в горизонтальное положение и под музыку тихонечко заснул. И снился мне “не рокот космодрома”, а зеленая у дома трава. А тут – и Париж. Я уже писал, что в Париже я не в первый раз, но всегда проездом. То есть в прямом смысле – пролетал, как фанера над Парижем. В общем, из аэропорта “Орли” (того самого, описанного рейсом выше) на большом двухэтажном самолете я всю ночь летел на остров Реюньон. Кресла были удобные, ночью кормили вкусно, что очень вредно, и посему от еды я практически отказывался, а просыпаясь, пил исключительно шампанское. Причем в этом самолете было так заведено, что сам встаешь, сам наливаешь и сам засыпаешь. И в минуты просоночные я думал о том, что лечу я в другой конец земного шара, и везде люди, и они любят друг друга, и рожают детей, и все эти люди разные и в то же время все одинаковые.

В самолете в том со мной летели эти самые очень разные люди. Коротко здесь скажу, что Реюньон – это территория Франции, как и Гваделупа – бывшая ее колония. Открыли этот остров в 1640 году, а до того он был необитаем. Французы обнаружили здесь кофейные деревья. Стали завозить сюда рабов – не самим же корячиться на грядках. Так там появились люди разных рас, а в 1848 году рабов освободили сами же французы. (Лети и читай предыдущий рейс.)

Там жили и живут европейцы, мальгаши (мадагаскарцы), африканцы, китайцы и индусы, все они смешивались и смешиваются друг с другом, потому что друг друга сильно любили и любят, и у них рождались и рождаются креолы и креолки необыкновенной красоты. Было непонятно, почему в больших странах люди все чего-то делят и никак не могут поделить, а на Реюньоне все религии и расы существуют вместе.

Но это я забежал немножко вперед, а на самом деле я только подлетал к острову Реюньон, напевая себе под нос слова известной песни: “Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море…” – то есть синий, даже ультрамариновый Индийский океан.

На Реюньоне все наоборот: зимою – лето, а осенью – весна. Реюньон – остров вулканического происхождения. Практически это один большой спящий вулкан, который называется Снежным, а второй вулкан называется Форнес, то есть типа печки по-нашему. Этот вулкан активный, но добрый. Лава из него периодически тихо вытекает, и на это единственное в мире зрелище слетаются люди из разных точек земного шара. Они взбираются на горы и ночью смотрят на эту красоту – как медленно по своему руслу течет огненная река. Об этом спектакле известно заранее, недели за две, за три. А вот по следам вулканических извержений гулять можно вдоволь. Красота довольно странная. Черный, серый, красный, коричневый и зеленоватый гравий шуршит под ногами, и такие же каньоны, холмы, горы. И у меня даже возникла мысль заняться таким бизнесом – типа перевозить этот гравий в мешках на родину и там продавать его для того, чтобы жители рублевских дач посыпали им дорожки. Я представил себе, как они хвастались бы друг перед другом: мол, у нас дорожки посыпаны настоящим вулканическим гравием с острова Реюньон, что рядом с Мадагаскаром.

Надо сказать, что площадь эта, где “птицы не поют, деревья не растут”, огромна. Тишина стоит, хоть выколи глаза, то есть оторви уши. Туристы там бродят и наслаждаются покоем. Кстати, дорога к этим вулканическим местам идет через городок под названием Тампон. Городок, в общем, ничем не примечателен, но называется забавно – Тампон. “Ты где живешь?” – “В Тампоне”. Тампонцы – жители этого местечка. Растет на острове Реюньон практически все, что располагается в банках на наших московских кухнях. Ну, например, кардамон, корица, мускатный орех, ваниль. Последнее вообще как человек размножается. Там два таких стручка – мужской и женский. В женском делают дырочку (люди или пчела специальная), и из мужского стручка… дальше уж все всё хорошо знают. Еще на Реюньоне растет лимонное дерево, хлебное и колбасное. Одним словом, приличная закуска сама прет из земли.

Когда-то вся Европа снабжалась кофе именно с этого острова. А дерево кока стояло напротив дерева кола. Один доктор их когда-то давно соединил, сделав микстуру от кашля “кока-колу”, но потом проворные американцы как-то все это приватизировали.

На Реюньоне растет малоизвестный нам фруктик под названием личи. В Новый год личи после праздничного застолья высыпают на стол, килограммов этак тридцать, и длинными зимними, в смысле летними, вечерами реюньонцы едят личи, как семечки.

Есть там такое растение – шушу называется – страшный сорняк. Так в нем всё едят. Листья – как шпинат, плоды – как картошка, стебли и корни – тоже в еду. Даже десерт делают из шушу. Единственное, чего из него не гонят, так это самогон, но это, я думаю, до поры до времени, пока шушу не добрался до России. Или русские плотно не обосновались на Реюньоне. Вот счастье было бы – ничего не делать, только шушу собирать. Я ел шушу в разных видах и даже привык. Шушу – это какая-то народная еда, в шушу есть какой-то философский смысл, шушу – это как-то очень по-русски.

И вот еще что удивительно – на Реюньоне московское время, минута в минуту. Летишь, летишь, а время твое, родное.

14 Увидеть Париж и не умереть

Если бы кто-нибудь знал, как мне хотелось в юности в Париж. А кому, собственно, не хотелось? Сколько было анекдотов и баек на эту тему? Один другому говорит: “Я опять хочу в Париж”. Тот, другой: “А ты давно там был?” – “Нет, я там никогда не был, но уже хотел”. Как гипнотически звучали слова Монмартр, Монпарнас, Елисейские поля, Булонский лес… Кафе, описанные Хемингуэем. Романтическая любовь, дружба, светлая грусть. Казалось, эти чувства могли быть только в Париже. Короче – “праздник, который всегда с тобой”. Если бы кто-нибудь знал, как мне туда хотелось! В моей комнате над столом, за которым я делал уроки, висела маленькая карта Парижа, карта Парижа с ювелирно вырисованными достопримечательностями. Эту карту мне подарила моя школьная любовь Лена Петушкова, появившаяся у нас в старших классах прямо из самого Парижа. Каждый день, глядя на маленькую, но четкую, напечатанную на плотной бумаге карту, я бродил по улицам этого города, прогуливая уроки. Прошли годы. Где я только не был и чего я только не видел. Но Париж… “Ну что, мой друг, молчишь, мешает жить Париж…” – так пели под гитару у костра. Париж не то чтобы мешал жить, но манил.

И вот компанией Air France в замечательной компании близких мне друзей я полетел в Париж. Аэропорт “Шарль де Голль” встретил нас хлебом-солью, в смысле вином-сыром, и через два часа я уже наблюдал ночной Париж из иллюминатора самолета, летящего в город Бордо. Знаток Парижа – мой друг, уже упомянутый Вова Тамторович, – показал мне огни большого города. “Вон, видишь, Андрюха, Эйфелева башня, а это…” Дальше не помню, потому что много выпил за прекрасный город Париж. Потом были Коньяк, Сен-Мишель – город-гора, замки Луары (рейс № 12).

В Москву мы улетали из Парижа и на автобусе мчались в аэропорт по парижской кольцевой автодороге. Мимо мелькали трубы, склады, магазины “Ашан”, “ИКЕА”, “Метро”.

Потом практически тем же замечательным составом с уже ставшей родной компанией Air France мы вновь вылетели в Париж. И вот я вновь оказался в аэропорту “Шарль де Голль”, который уже хорошо знал, и встретил он меня опять хлебом-солью, то есть вином-сыром. (Можно вернуться на несколько абзацев назад.) По парижской кольцевой дороге, но уже по другой части ее окружности, так, чтобы круг в моем сознании замкнулся, мы мчались в аэропорт “Орли”, чтобы улететь на остров Гваделупа (рейс № 13). За окном автобуса мелькали магазины “Ашан”, “ИКЕА”, “Метро”. Потом я еще дважды ровно так же побывал в Париже.

Но Париж?.. Когда я в шестой раз мчался по окружной дороге, мимо уже известных и перечисленных выше магазинов, мне позвонил мой друг Вова Тамторович: “Здорво, Андрюха”. А я ему: “Вова, извини, не могу сейчас с тобой разговаривать, я смотрю достопримечательности Парижа”. В это время я в который раз проезжал над железнодорожными путями станции “Париж-сортировочная”. Вот уж воистину я шесть раз пролетал как фанера над Парижем.

А в Париже я все-таки побывал, благодаря все тому же Вове Тамторовичу.

15 Тайны Булонского леса

Итак, из предыдущих рейсов известно, как сложен и тернист был мой путь в Париж. Если представить себе, что я мог остаться вообще в городе Коньяке с сильно увеличенной печенью, то Парижа я вообще не увидел бы. Представляю себе, как радовались бы журналисты на моей родине, и в “желтой прессе” появились бы небольшие заметочки с названиями “Бильжо в Коньяке лег на дно” или “Коньяк принял Бильжо с радостью” – ну и т. д. Короче, шесть раз тыкался в Париж, а на седьмой – попал. Рассказывать о достопримечательностях и красотах Парижа бессмысленно, при том количестве имеющейся замечательной литературы об этом городе. Поэтому я в своих заметочках расскажу только о тайнах. Тайнах – для меня.

Вот иду я утром по саду Тюильри к Лувру, а навстречу мне, то есть из Лувра, бегут десятки, а то и сотни людей разного возраста, пола и рас. Я как-то напрягся – может быть, что-то в Лувре случилось? Потом понял, что это просто парижане массово занимаются бегом. Но почему они все бежали от Лувра, я так и не могу понять до сих пор. Это для меня тайна.

По Лувру бродят толпы. Вот идет семья с коляской мимо Боттичелли и Рафаэля. Вот молодой человек с рюкзаком и в майке, в коротких шортах и во вьетнамках (в Париже плюс восемь). Ощущение, что он только что встал с постели, пошел пописать и заблудился. А вот вполне поддатый товарищ. Я бы даже сказал, сильно “косой”. Он разглядывал Эль Греко. Впрочем, возможно, Эль Греко так и надо смотреть.

К Джоконде подойти нельзя. Несколько рядов людей, подняв руки вверх, фотографируют шедевр Леонардо. Я тоже сфотографировал… Их. Чтобы потом попробовать понять, зачем они все это делают. Это для меня тайна.

Вот группа слабоумных детей лет двенадцати с двумя воспитателями ходят по залам Лувра. Одна толстая девочка все время плачет, и мальчик с синдромом Дауна трогательно ее утешает. Всей группой они фотографируются на фоне полотна Рубенса и становятся как бы его частью. Почему на фоне Рубенса – для меня тайна.

Спасаясь от дождя, мы с женой зашли в переполненный ресторан. Официант проводил нас за столик. Столы в Париже стоят так плоно друг к другу, что все сидят практически за одним столом. Мы оказались бок о бок с группой слабоумных детей из Лувра. Если встать и уйти, то тогда дальше надо жить с ощущением, что ты полное дерьмо. Поэтому мы пообедали вместе с ними. Душевнобольных всегда тянуло ко мне, а меня – к ним. Еще до того, как я стал психиатром, и после того, как я им перестал быть. Почему так – для меня это тайна.

В Париже я был в ресторане, где Путин обедал с Шираком. Там я ел лягушачьи лапки. А как же в Париже без этого? А вот что ел Путин, я знаю, но не скажу. Я умею хранить государственную тайну.

Через дорогу от Президентского дворца – напротив ворот – стояли человек десять журналистов и пенсионеров. Я видел Саркози, и он помахал мне рукой. У него не было никакой охраны. О чем я подумал тогда? Конечно, о проездах наших вождей с мигалками. И это не тайна.

Толстая крыса средь бела дня перебежала мне дорогу. Я ее узнал. Она снималась в моем любимом мультфильме “Рататуй”. Надо же, в Париже звезд можно встретить на улице без всяких тайн.

В Булонском лесу много использованных презервативов. Они как подснежники. Булонский лес – кладбище незачатых детей. Там много маленьких братских могил сперматозоидов. Это место, где хранится много любовных тайн.

В парижском метро одни выходцы из… Нет, лучше так – там одни лица арабской и африканской национальностей, и никто у них не проверяет документов. Я вспомнил и подумал об этом, когда на следующий день, уже не в Париже, узнал о теракте в московском метро. Мой товарищ, полиглот и умница, ехал в соседнем вагоне в то утро, а два его студента – в том. Они погибли. Почему именно на моей родине такая высокая плотность бед во времени? Это для меня уже не парижская тайна.

А про Булонский лес – это я наврал. Мой сын, а не я там был за несколько месяцев до меня и мне рассказал то, что он видел. Я с его слов это и описал. Просто мне очень там хотелось побывать – в Булонском лесу. Как-то с детства это для меня звучало поэтично – Булонский лес.

А еще в плавании на нашем судне были два Пети – и оба механики. Один Петя ничем не был знаменит, а второй Петя был известен тем, что насрал в Булонском лесу. Так в команде и говорили: “Петя? Это какой? Которой насрал в Булонском лесу?” Как это звучало! Петя, который насрал в Булонском лесу! Поэтично и грубо одновременно. То есть были люди, для которых это так, проза жизни. Подумаешь – Булонский лес. Петя взял и насрал там. А ведь это было больше чем тридцать лет назад, и как тогда звучало это – Булонский лес. Мне на всю жизнь запомнилось это словосочетание. Застряло в голове. Но до Булонского леса я так и не доехал. В следующий раз уж как-нибудь проеду по местам Петиной славы. Пети, который…

И вот еще одна загадка, ну совсем непонятная и неприятная. Вечером почему-то вокруг Лувра большое количество всевозможных рвот. У меня даже возникла мысль сделать такой фотографический альбом “Рвоты Парижа”. Непонятно – может быть, народ тошнило от искусства? Ну, про это, конечно же, лучше знал житель Парижа Жан-Поль Сартр.

16 Увидеть Пермь и умереть

И опять сработал закон парных случаев. Не успел я вернуться из Парижа, как улетел в наш город Пермь. Пожалуй, только количество букв в названии этих двух городов и начальная буква “П” их объединяют. Кстати, в Перми мне рассказали забавную историю. Впрочем, в ее достоверности я не уверен. Вот она. Один известный московский дизайнер (мне называли даже его фамилию) предложил при въезде в город поставить арку в виде этой самой буквы “П”. А что? Это и ворота, и окно, и порт, и мост… Да мало ли ассоциаций может возникнуть. Но у кого-то эта идея вызвала однозначные и совсем не хорошие параллели. Человек этот, воспринимающий мир через призму своих комплексов, напомнил мне героя старого армейского анекдота, который все время думал об одном и том же. После этого рассказа буква “П” стала периодически всплывать в моем сознании. Например, в меню ресторана при гостинице, в которой я жил, было написано: “Яичница с томатами”. А где же, подумал я, родное для нашего уха слово “помидор”? Не из-за первой ли буквы это слово подвергли гонениям?

В Перми я, кстати, получил несколько гастрономических удовольствий. Ел я там исключительно пельмени (“П”). Конечно же, под водочку. Пельмени с редькой и капустой; пельмени с телятиной и говядиной с капустой же; пельмени со щукой и с сальцом и пельмени с судаком. Но вершиной моего пельменного загула были пельмени с тестом из шпината со щукой. Все пельмени были маленькими, и все, что называется, hand made. Песня (“П”), а не пельмени.

Вспомнились мне в Перми пельмени советские, слипшиеся. Блекло-розово-белая пачка разрывалась, и оттуда вываливался замороженный комок. Один пельмень от другого отделить было практически невозможно. Они были “все вместе”! В этом прослеживалась мощь СССР. Все вместе и все в кипяток! Всплыли – вынимай! Это правило я хорошо запомнил. Что-то в нем было от утопленников. Но под водку те, советские, бесформенные пельмени шли тоже совсем неплохо.

Около пермского Театра оперы и балета стоит памятник Пастернаку (“ПП”). Внизу табличка – “От компании «ЛУКОЙЛ» в честь 80-летия пермской нефти. 2009 г.”. Смотрит Борис Леонидович на здание “ЛУКОЙЛа”. Здесь – без комментариев. “Я понял жизни цель и чту / Ту цель, как цель, и эта цель – / Признать, что мне невмоготу / Мириться с тем, что есть апрель…” Да, действительно, был апрель. И цель “ЛУКОЙЛа” была вполне понятна. А четверостишье в этом случае я бы закончил строчкой раньше: “Признать, что мне невмоготу…”

А в Театре оперы и балета я попал на премьеру (“П”) балета “Жизель” Лионской оперы. Героиня в постановке Матса Эка не умирает, а попадает в психиатрическую (“П”) больницу. “Вам это будет интересно, Андрей Георгиевич…” Это был намек на то, что я в прошлом психиатр. Действительно, такого наслаждения я давно не получал. Не шучу.

А в Пермской художественной галерее живут деревянные боги. Это уникальная пермская скульптура поражает (“П”) своей выразительностью и искренностью.

Небольшая очередь из бабушек на улице стояла в магазин с вывеской “Массажные кровати”. “Продвинутые бабушки”, – подумал я. А вот другая вывеска – в мою коллекцию “миров”. “Мир офисной мебели”. Вот уж в каком мире я никогда не хотел бы оказаться. Впрочем, и в “Мире паркета”, и в “Мире плитки”, и в “Мире обоев”, и даже в “Мире фанеры” не хотел бы оказаться.

Еще в Перми есть зоопарк с террариумом на территории кладбища при бывшем кафедральном соборе. Мой мозг, жадный до такого абсурда, звал меня туда, но ноги отказывались его слушаться.

Одна моя знакомая рассказала мне, как она в первую ночь в Перми, куда переехала из Петербурга жить к сыну, открыла окно в весну. И от чудовищного львиного рыка остолбенела, а у ее домашней кошки поднялась шерсть дыбом. Видимо, кошка услышала что-то знакомое из своего далекого кошачьего прошлого.

“Что это, сынок?” – “Не волнуйся, мама, у нас под окнами зоопарк”.

Из Перми я увозил в рюкзачке чугунного трехкилограммового Ленина, сидящего на чугунной же лавочке, купленного на рынке старья. Лоб у чугунного Ленина сильно увеличен и как бы нависает над нижней частью лица. Вождь в расстегнутом нараспашку пальто, в сильно укороченных брюках и в каких-то детских ботиночках развалился на лавочке.

Мой рюкзачок в аэропорту просветили. Спросили: “Что у вас там?” – “Там у меня Ленин, – ответил я. – Он маленький… Еще”. И меня с маленьким чугунным Лениным пропустили.

17 Иерусалимский синдром

Иудеям, христианам и мусульманам, считающим себя крупными знатоками истории и религии, этим рейсом можно не лететь. Чтобы не губить свои нервные клетки, которые, как известно, не восстанавливаются. А оставшихся в меньшинстве с удовольствием приглашаю в полет.

Как-то я расстался с Родиной всего на три дня и улетел в Тель-Авив. Летел я компанией “Эль Аль”. Здесь необходимо сказать, что в самолете кормили котлетами! Нет-нет, это были не разогретые обычные самолетные котлеты. Это были котлеты нежные, приготовленные как будто бы одной общей еврейской бабушкой. Вот какие это были котлеты. Они были маленькие – но какие! Я помню их до сих пор.

Кстати, представителем “Эль Аль” в России на тот момент был русский, ну, то есть еврей, но русский. Да еще полковник ВВС. Причем полковником ВВС он был в СССР. Как-то я с ним выпивал, и он рассказал мне такую историю. Однажды командир приказывает каждому по очереди выходить из строя и называть свое имя, год рождения и национальность. Александр стоял одним из первых. Ну, он выходит и говорит все как есть, как приказал командир. Мол, Александр такой-то, лет столько-то, еврей. Командир ему: “Встал в строй, вышел, нормально сказал имя, фамилию, год рождения, национальность”. Он выполняет приказ и говорит то же самое. Командир недоволен. “Так, шутить будешь на гауптвахте. Вышел третий раз, последний”. Все повторилось. Командир, обращаясь к строю: “Вы что, издеваетесь? Запомнить всем! Евреи маленькие и в очках. А этот лоб разве еврей?” Надо сказать, что Александр был человеком двухметрового роста и в плечах где-то так же, наверное.

В общем, улетел я в Тель-Авив, откуда быстро перебрался в Иерусалим, он же Ирашалем, он же Элия, он же Урушалем и еще семьдесят названий, в переводе на русский означающих “Святой город”, “Совершенный город”, “Город мира”. Правда, за этот “Город мира” крови пролилось немерено. В Иерусалим не въезжают – в Иерусалим поднимаются. В прямом и переносном смысле. Я поднимался в этот город не один раз, и каждый раз я узнавал здесь что-то новое, и ощущение, что это самое странное место на земном шаре, не покидало меня. Я убежден в том, что каждый человек должен хоть раз здесь побывать. Иерусалим ум в порядок приводит, при всем, казалось бы, абсурде окружающего.

Ну например. Оказывается, что наш московский Георгий Победоносец, сын византийского рыцаря, похоронен в городе Лоде, что по дороге из Тель-Авива в Иерусалим.

Оказывается, во время раскопок английского кладбища времен Первой мировой войны в Иерусалиме обнаружили могилу офицера по имени Гарри Поттер, и теперь туда образовалось свое паломничество.

Оказывается, ключи от храма Гроба Господнего, главной христианской святыни, столетиями хранятся в одной арабской семье, владеющей землей, на которой расположен храм. Глава этой семьи, живущий в тот или иной отрезок времени, открывает и закрывает двери храма каждый день. А на ночь в храме остаются четыре священника – армянский, греческий, католический и коптский.

Оказывается, существуют арабы-христиане и русские-иудеи. Под Воронежем была такая деревня Александровка, где жили, как их называли, русские евреи, потом всей деревней они переселились на Святую землю.

Оказывается, фамилии Украинский, Молдавский и даже Русский – еврейские. В XVIII веке, когда в состав Российской империи вошли Украина, Молдавия и Польша, труднопроизносимые еврейские фамилии заменяли на привычные для русского уха.

Оказывается, иерихонская труба – это полый витой рог горного барана.

Оказывается, улица Старого города, идущая от главных, Яффских ворот, называется “улица Старика Хоттабыча”.

Оказывается, в Иерусалиме, в русском квартале, который Никита Сергеевич Хрущев променял на апельсины, есть бар “Путин”. Но когда я там был, бар, к сожалению, оказался закрыт. На бумажке было написано: “Не стучите, иначе мы вам вообще не откроем!”

Оказывается, в Израиле нет конституции, а есть свод законов о правах человека. Конституция будет, но тогда, когда все евреи мира соберутся на Святой земле. Но если хоть один еврей выскажется против нее, конституцию не примут.

Оказывается, есть семь святых плодов, необходимых для нормального развития человеческого организма. Это: гранат, оливки, инжир, финики, рожь, пшеница и виноград.

Оказывается, у любимого многими поколениями мультсериала “Ну, погоди!”, снятого режиссером Котеночкиным, были не два автора – Курляндский и Хайт, а три – еще Феликс Камов, эмигрировавший из СССР и за это вычеркнутый из титров и из истории.

Оказывается, в субботу, то есть в Шаббат, правоверному еврею можно и положено пить вино, но нельзя открывать бутылку – это работа. Как было бы хорошо, если бы он купил бутылку в пятницу, а в субботу православный русский ее открыл и они вместе ее выпили бы за мир, дружбу и всеобщую любовь.

А иерусалимский синдром есть. В психиатрии он описан. Это когда приезжают туристы, одеваются во все белое и им кажется, что они живут в том времени – тысячелетия назад.

18 С одной посадкой. Возвращения в Иерусалим

19 Страна непуганых зверей

Эти марки назывались “Колонии”. Вот они – Уганда, Кения, Танганьика. Нежно-розовые, нежно-голубые, нежно-зеленые. Чудом у меня сохранился этот альбомчик. Я собирал марки в школьные годы.

Сегодня покупаешь себе путевку в любой туристической компании, садишься в самолет Air France или KLM и после двух перелетов с пересадкой в Амстердаме ты в столице Кении – Найроби. Впрочем, не стоит там задерживаться и обращать внимание на невероятно красивых черных женщин, когда ждут звери. Они – главные герои. Поэтому скорее в джип и – вперед. Любимая программа “В мире животных” с любимым Николаем Николаевичем Дроздовым ждет нас, только не она пришла к нам, сидящим в кресле в домашних тапочках, а мы шагнули в нее, но не сразу, не сразу.

Экватор. Я стою в точке нулевой широты. Об этом говорит табличка на столбе. Доказательство? Да вот оно: кенийский парень демонстрирует, как, если отступить от той точки два шага в сторону Южного полушария, вода в воронке закручивается по часовой стрелке, а если сделать те же два шага к Северному полушарию – против. Может быть, и наоборот, не в этом суть. А в точке нулевой широты вода и вовсе не закручивается.

Я усовершенствовал этот опыт. Опрокинул бутылку виски в рот, чтобы собственной слизистой почувствовать эти завихрения. Все без обмана! Проверено на себе! Впрочем, возможно, это местный фокус, а я обычный московский лох, нашедший повод глотнуть виски. Возможно. Но, согласитесь, красиво глотнуть!

Кения – это страна, где охота на зверей запрещена, поэтому они свободны и не боятся людей. Машины для них даже не диковинные животные, а привычный фон жизни, как, собственно, и люди, стоящие в этих машинах и вооруженные фотообъективами.

Вот мы с друзьями добрались до первого заповедника и жаждали увидеть этих зверей, но зверей почему-то не было. Тогда, шутя, я предложил выпить членам экспедиции недопитый на экваторе виски. После первого глотка появился крокодил. Он неподвижно лежал на берегу маленькой речки, точно бревно. Крокодил был огромных размеров, так что это было огромное бревно. Сядешь на такое покурить и… “Минздрав предупреждает: курение опасно для вашего здоровья”. После второго глотка виски появились антилопы и буйволы, а после третьего – семья слонов, которая, увидев нас и подпустив на расстояние вытянутой руки, повернулась к нам, скажем так, местом, диаметрально противоположным хоботу.

Деревянный отель располагался на берегу большой лужи или маленького пруда (как хотите), в центре которого был зеленый островок в форме Африки. Все балконы номеров выходили на нее, то есть на эту лужу. Что это? Водопой. Вы сидите на балконе и наблюдаете, как разные звери в разное время ночи приходят мирно попить водички. За ужином к вам подходит служащий отеля и спрашивает, каких зверей вы хотите увидеть. Слоны пьют с 24:00 до 2:00; зебры – с 2:00 до 3:00; антилопы – с… И только буйволы пьют все время. “Кого вы хотите увидеть, сэр? Я вас разбужу, сэр”. И еще служащий отеля предлагал на ночь грелку с горячей водой к ногам. Спать с грелкой в ногах оказалось очень приятно, и первое, что я сделал, вернувшись в Москву, – купил себе в аптеке грелку, что и всем рекомендую. Особенно в осенние ночи неотопительного сезона.

Вот она, программа “В мире животных”, только без Николая Николаевича Дроздова, но зато с запахами зверей, травы, цветов. Спокойно и гордо проходит прямо перед носом стадо зебр. У каждой узор полосок свой, неповторимый, как отпечатки пальцев. А вот жирафы пасутся, объедая листья деревьев, у них много места, не то что у нашего, бедного, из зоопарка. Я видел, как он мечется в своей клетке зимой. Тем, кто высовывается, непросто. Промчались грациозные и тревожные антилопы. А в луже грязи лежат два огромных буйвола. Рога у них начинаются от глаз и тянутся до затылка, закрывая весь череп, с пробором посередине и с боков загибаясь вверх. И тут же, в огромном озере Накуру, – бесконечное количество фламинго модного розового цвета. Нескончаемая клокочущая розовая полоса.

В этом же заповеднике над озером стоит гора, на которой живут бабуины. На горе я, зайдя за дерево, стал делать то, что не раз в день делает каждый из нас, человеков. Вдруг ко мне подошел любопытный бабуин. Он внимательно посмотрел на естественный физиологический процесс и… рядом со мной, за компанию, проделал то же самое. Физиология-то у нас, людей и зверей, одинаковая. “Мы с бабуином вместе пописали”, – так я потом всем рассказывал.

В самом большом заповеднике Кении – Masai Mara – живут львы. Там их много. Да вот они – вон!!! Мы застали уже середину или даже конец семейной трапезы. Машины полукругом выстроились в трех-пяти метрах от львиного застолья. Папа-лев доедал грудную клетку. Дети-львята играли хвостом несчастной антилопы. Всего их было человек, то есть львов, двенадцать. На машины они не обращали никакого внимания. К счастью фотографов, в один прекрасный момент мама-львица оторвалась от трапезы, зашла за машину и справила свою малую нужду. Членов своей семьи она стеснялась. А людей? Кто они, эти двуногие существа, для нее?

Войдя в бунгало в виде туристической палатки, но со всеми удобствами, я аккуратно снял с подушки красивую розовую лягушку. Я подумал: поцеловать ее, что ли? Не стал. В Москве меня ждала любимая жена. А эта лягушка могла превратиться в прекрасную кенийскую царевну… И тогда, между прочим, мог разразиться международный скандал.

А люди в Кении, кстати сказать, живут с лозунгом “акуна матата”, это их национальная идея. “Никаких проблем” – в переводе с суахили. Кенийцы лежат, то есть отдыхают, где попало: на обочине дороги, на капоте машины, на разделительной полосе – везде. Акуна матата. Работать не очень хочется, хочется отдыхать. Акуна матата. Кенийцы считают, что русские – это их братья, потому что тоже свободолюбивы. Продавщица в сувенирном магазине рассказала мне душераздирающую историю, которую она помнит со своей школьной программы: “Русские отказались работать на американцев, пить их чай и их кофе, а хотели курить свой опиум и быть свободными. За это американцы их отправляли в Сибирь. Русские – сильный народ”. Это я за ней записал практически дословно.

Обратно мы летели через Амстердам. Где в аэропорту в ожидании нашего рейса громко спорили о современном искусстве. Ловя на себе удивленные взгляды не понимающих русский язык и русскую душу.

P.S. А в Москве мне несколько ночей снилась Кения. Животные, неестественно вытянутые по вертикали, точеные фигуры воинов племени масаи, которые с места, оттолкнувшись пальцами ног, могут подпрыгнуть в высоту почти на метр. Их тела и тела их женщин, как статуэтки из черного дерева, украшающие некоторые московские квартиры.

20 Через пелену больного воображения

Я заболел, что называется, по-взрослому. А в конверте, между прочим, лежали авиабилеты в Стамбул, и гостиница на двоих была уже оплачена. А деньги за гостиницу не возвращаются. И компания теплая ждет, и желание наконец увидеть бывшую столицу Византии своими глазами не дает покоя. В общем, плох тот врач, который не ставит на себе экспериментов. Колдрекс – каждые два часа, литры чая с молоком и медом, пачки лекарств… В минуты просветления сознания, когда температура падает с 39 до 35, – доктор Чехов в зеленом переплете и голубой экран телевизора в отеле.

По Первому каналу жестокие красные матросы мочили в Черном море своих белых благородных офицеров с камнями на шее. А по Второму каналу благородные красные опять побеждали, но уже умом и хитростью, коварных и жестоких белых.

Два параллельных эфирных пространства, два параллельных кино пересекались только во времени. Во времени показа и во времени событий. Это я смотрел сериал “Адмиралъ” и кусками сериал “Исаев” через пелену своего больного воображения. Я кашлял, как Колчак.

Я глядел из большого окна отеля на Босфор. Через пелену своего больного воображения. Белые чайки пролетали на фоне серого неба. А по Босфору шли белые корабли. Более чем тридцать лет назад на советском сухогрузе “Кандалакшский залив” по Босфору шел я и, стоя на палубе, щелкал стареньким “ФЭДом” берега Стамбула и этот подвесной мост через него. Снизу, с воды. А сейчас я смотрю на тот же мост сверху, с четырнадцатого этажа. Тогда светило яркое, теплое солнце, хотя и была зима. А сейчас идет мелкий дождь и холодно, хоть и осень. А для Стамбула осень – это ведь должно бы быть как у нас лето.

Как там в песне? “Никогда я не был на Босфоре…” Это точно не про меня.

Между прочим, мои любимые венецианцы хорошо пограбили христианскую столицу в самом начале XIII века. Единая вера им этого сделать не помешала. И заповеди их тоже не остановили. Даже бронзовых коней с ипподрома уперли и на соборе Сан-Марко установили. Да и много чего еще из Святой Софии перетащили в Святого Марка. Какой цинизм! Прямо как сегодня. Уж очень рационально.

Я всегда утверждал, что природа человека по сути не менялась. Только оболочка. Так сказать, мода и стиль. Ведь всегда люди любили, ревновали, предавали, стремились к власти и деньгам, воровали, лгали, не любили правду, творили, делали открытия и воевали. И убивали друг друга в мирное время. Вот этим, последним, все-таки наши предки отличались. Они это делали раньше гораздо легче и гораздо безнаказанней. Причем убивали своих близких, родных. Детей и братьев. В Оттоманской империи султаном становился тот, кто первым убьет всех своих родственников. Очень спортивно.

Это было закреплено законом. Душили друг друга зеленым шелковым платком. Красиво, чисто и без крови. И вот в 1597 году по приказу Мехмеда III должны были быть задушены зеленым шелковым платочком девятнадцать братьев. И самый младший, совсем еще ребенок, попросил: “А можно я буду последний? Я хочу доесть каштаны”. Эта фраза так и осталась в моем больном воображении. И живет в моем уже не больном воображении до сих пор.

Нет, все-таки человек изменился. Хотя?.. Описанное выше было более четырехсот лет назад, а Сталин с Гитлером – чуть больше шестидесяти.

21 Ужасное солнце

Задолго до только что описанного короткого путешествия в Стамбул в Турцию я уже летал. И пелена больного воображения, точнее больной реальности, у меня уже была. Смертельной реальности.

В Анталию мы улетели тогда с женой и сыном. Это был 1995 год, начало открытия Турции отдыхающими россиянами. Сын тогда поступил в МГУ на журфак. Мы переехали в новую квартиру, в которой шел ремонт. И, довольные, улетели отдыхать.

Жили мы в маленьком отеле, и все было прекрасно. Солнце, море. Помню одного нашего соотечественника на пляже, с таким нательным крестом и с такой толщины золотой цепью, каких я потом больше никогда не видел. Как он купался – а он купался с крестом, – я не знаю. Как он не утонул? Он был очень горд собой.

Помню еще за завтраками толстого турка, и с ним – невыспавшуюся блондинку. Турок, по-моему, трахал ее круглосуточно. Бедную, молчаливую, бледную. А кормил, я думаю, только завтраками.

Через несколько дней вполне счастливого отдыха мы получили сообщение, что умер папа моей жены. В Архангельске.

Солнце не сочетается с горем. Оно усиливает его. Высвечивает. Я давно обратил на это внимание, а тогда отчетливо это понял. Трагедия особенно тяжела в полдень, в солнечный полдень, когда нет тени, когда солнце в зените.

Мы поехали в аэропорт. Билетов не было. Даже одного не было. Толпы народа. Очереди. Что-то обещали. Лететь надо было быстро, чтобы попасть на рейс Москва-Архангельск. Ничего не состыковывалось.

В далеком Архангельске Евгения Тимофеевича похоронили в отсутствие его единственной дочери.

А мы продолжали жить под солнцем Анталии. Это была какая-то вата. Как будто всё в вате и ты в вате. Реальность в вате. Горькой вате.

Мы старались вытеснить случившееся в течение нескольких оставшихся дней. Только на этот период, чтобы потом отдаться эмоциям. Конечно, тяжелее всего было моей жене. Эта боль сидит в ней до сих пор.

Анталия так и осталась неразрывно связанной с этим событием.