Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора Бильжо Андрей
Вот, собственно, пока я все это писал, наш самолет приземлился в Москве под бурные и продолжительные аплодисменты русских, вернувшихся с Гоа.
30 Дождливый курортный город
В Ниццу я летал в течение четырех лет каждый февраль. Я был участником карнавала, который проходил в Ницце почти сто тридцать лет ежегодно с перерывом на Вторую мировую войну. Про дожди в это время и про то, как я первым получил первые евро, как я ждал солнца, как Матисс, и как ходил с мокрыми ногами и в один приезд не выдержал и уехал за солнцем в свою любимую Венецию, я написал в “Заметках пассажира”.
А вот то, что я там, в той книге, не написал. Несколько эпизодов.
В один из приездов всем участникам карнавала и гостям Ниццы – а это тысячи людей – выдавали зонтики-трости с эмблемой карнавала. Красиво, когда во время дождя у всех одинаковые, веселые зонтики!
И вот мы улетаем на родину, как и тысячи других граждан планеты улетают на свою родину. Карнавал закончен. Веселые граждане, не подозревая подвоха, идут с веселыми зонтиками, которые взяли с собой на память. Куда вы, граждане? В самолет с зонтиками, пусть и веселыми, нельзя. Оставьте зонтик в Ницце. И граждане покорно сдают выданные им бесплатные сувениры. Тысячи зонтиков остаются на родине.
Неплохо. Подарить, а потом отобрать назад.
Весело.
По-карнавальному.
В другой приезд дождливым днем я пошел по музеям Ниццы, ибо только искусство может заменить нам солнце – ослепить и согреть. (При цитировании ссылка обязательна.)
А когда я вышел из музеев, солнце вышло из-за туч. И Ницца оказалась гигантским солнечным садом. Огромные кусты мимозы с ярко-желтыми шариками размером с вишню. Для меня мимоза – это 8 Марта. Я покупал ее маме и бабушке рано утром, но на советско-сухумской мимозе шарики были с пшено. Был такой анекдот: “А что ты такой маленький?” – “Болею”.
Когда я спустился к морю, на набережную вышли и все остальные (как я и солнце): дети, старики, роликовые конькобежцы и фигуристы, бомжи, ухоженные дамы, велосипедисты, люди разных национальностей и собаки разных пород. Зазвучали перуанские свирели и французский аккордеон. Смелые и сильные пошли купаться. Их было немного. Трусливые и слабые граждане пили кофе в уличных кафе, повернув свои лица в одну сторону – к солнцу, как растения свои листья.
В Ницце, опять же дождливым февральским днем, меня повели во дворец Лобановых-Ростовцевых. Этот Лобанов-Ростовцев был министром иностранных дел, потом (в 1850 году) послом в Константинополе. Там он влюбился в жену французского посла и отбил ее у мужа.
Короче, чтобы его любимая не страдала без родины, он принес себя в жертву ей, покинул Россию и отгрохал потрясающий особняк в Ницце. Потом этот особняк у его потомков купил один бразилец, который тоже был влюблен в свою жену-француженку, которую тоже отбил у мужа-француза (не везет им). Когда его жена умерла, дети захотели продать дом, а деньги потратить. Дети всегда так – продадут что-нибудь родительское, купят “сникерсов” и страдают от диатеза. Но здесь отец сказал твердое “нет!”. Сам уехал в Швейцарию, а в доме сделал гостиницу на восемь номеров, оставив все, как было при его жене. То есть – мебель, утварь, которыми посетители могут пользоваться. Музей – и не музей. Как дома, да не совсем. Любовь все-таки заставляет творить прекрасное.
Улетал я из Ниццы, всегда оставляя там кусочек Москвы. Потому как над центральной площадью царил мой персонаж “Петрович” многометровых размеров.
Летел я как-то из Ниццы спустя семь лет после моих карнавальных и описанных выше визитов туда. То есть совсем недавно. Смотрю, на стойке регистрации объявление по-русски – рейс-то в Москву. Крупными буквами дан перечень того, что нельзя везти в ручной клади. Первым пунктом крупно написано, чт в ручной клади нельзя везти – сыр. Вот оно что. Видимо, русские стали брать сыр, и вонючий, с собой в самолет. И там, в самолете, наверное, русские стали его есть. Привет, Джером К. Джером!
Французы, которые летели с русскими в самолете, видимо, на них настучали. И вот результат. А в Duty Free, пожалуйста, покупайте сыра сколько хотите. Только там вам его запаяют в пакет. И сырный запах, без утечки, вы привезете на родину.
31 Страна соленых рек
Тем, кто любит жариться на солнце часами, принимая вычурные, неэротичные позы, чтобы загорели все участки кожи, включая подмышечные впадины и область промежности, тем, кто любит сидеть в соленой теплой воде, кого мало интересует страна пребывания, а название водоема, куда погружалось тело, становится известным случайно по дороге на родину, – всем этим людям не следует лететь этим рейсом.
Это я вам как психиатр говорю.
Так получилось, что с озера Байкал, с однодневной передышкой в Москве, я полетел на норвежские фьорды. С берегов пресного моря – на берега соленых рек (здорово загнул!). В самолете Иркутск – Москва я уже начал готовиться к поездке в Норвегию, эксплуатируя уже упомянутого своего друга Диму Петрова, знатока тридцати с лишним языков. Мол, расскажи мне, Дима, что это за страна такая – Норвегия, кто там жил раньше, чем промышлял? Коротко, самое захватывающее, чтобы интрига была.
Вот что я записал в самолете со слов Димы.
В VII–XII веках жили в Норвегии викинги, то есть морское казачество. Викинги – это юноши с плохим поведением, практически хулиганы. Семьи были большими, земля – бедная, всех не прокормишь. Молодые люди собирались в компании или бригады, садились на корабли – драккары, украшенные головами драконов для красоты и страха, и шли на дело. Грабили в основном чужих, заодно открывая новые страны. Один, правда, попытался грабить своих, но его прогнали, и он тогда с братанами поехал грабить чужих. Звали этого парня Эрик Рыжий, и он открыл Гренландию, а также, как говорят, и Америку.
Викинги были смелыми и драчливыми. Для храбрости они ели мухоморы. У них возникали галлюцинации, и им казалось, что они медведи. Последних называли берсерки, еще были ульфинги, ходившие в волчьих шкурах, и свинфилькинги, косившие под кабанов. Роста парни были невысокого, где-то метр шестьдесят, но выше, чем все остальные. Это ведь было давно, еще до акселерации. Грабя и открывая новые страны, викинги женились, рожали детей. Так появились Рюрики и Ярославы Мудрые. Так что мир развивался не только благодаря научно-техническому прогрессу, но и благодаря браткам, жившим по понятиям.
Прошло много времени, а мир практически не изменился, как я уже не раз говорил. Природу Норвегии описать невозможно. И я этого делать не буду, ибо нельзя описать норвежский фьорд.
Море, врезающееся в землю на десятки километров и окруженное с двух сторон невероятной красоты берегами с водопадами, в брызгах которых – неизменная и неисчезающая радуга.
Как описать воду во фьордах изумрудного, а также бирюзового цвета?!
Когда смотришь на все на это, на языке только восклицания – нецензурные, но с положительной окраской. Типа “ничего себе!” или “ну ваще!”.
В городе Олесун я узнал, что кашалоты уплывают на север, чтобы как следует отъесться планктоном. Здесь они толстеют и толстыми возвращаются на юг, к самкам. Потому что самки любят полненьких. А старые кашалоты, те, кому уже за тридцать, остаются на севере и только едят, их уже не интересует любовь.
Но главное, что я узнал в этом городе, – это что такое треска “клипфикского раздела” (читайте рейс № 11). Меня этот вопрос мучил тридцать с лишним лет. Ну, во-первых, в Архангельске писали с двумя ошибками. Правильно писать так: “треска клиппфискского раздела”. Таким образом, в Архангельске выбросили одну букву “п” и букву “с”. Дело все в том, что “клипп” – по-норвежски “утес”, “скала”. А “фск” – “рыба”. Треску сушили на камнях, скалах. Собственно говоря, и до сих пор так делают. Это был основной продукт (и остается до сих пор) экспорта в Португалию, Испанию, Латинскую Америку, Италию. В упомянутых странах из этой трески делают блюдо “бакалао”, которое там стало национальным. Известно даже имя человека, первого экспортера клиппфиска, – Ренеберг. Страна Норвегия помнит своих героев.
Когда мы плавали по фьорду, я смотрел на отвесные его берега, на которых жили люди на каких-то маленьких пятачках земли, стриженых лужайках перед обрывом. В таких местах скот и детей привязывают за ногу, чтобы не упали в пропасть. Кстати, в Норвегии из-за такого расположения домов существует проблема сбора налогов. Приезжает, например, налоговый инспектор и просит спуститься с горы налогоплательщика, а тот веревочную лестницу поднял, сидит дома и пиво дует с “Аквавитой” или самогон гонит, что в Норвегии довольно распространено.
В Норвегии огромное количество водопадов. Один из них называется Семь сестер. Это семь водопадов, а напротив один мощный – это жених. Он якобы просил руки каждой из сестер, но ему все отказали, и он запил. Действительно, струя внизу раздваивается, оставляя кусок скалы, похожий на бутылку. Легенда мне показалась слабой. И я придумал свою версию. Пора внедрять собственные варианты. Вот она.
Семь друзей хотели одну девушку, а она никому не дала, потому что была садисткой и получала удовольствие от того, что всем отказывала. Вот и плачут семь друзей. А напротив их слез мощный водопад, как фата, – напоминание о непокоренной девственности и непредсказуемости сексуальных отношений.
В одной маленькой норвежской деревушке в бывших сараях сделали книжные магазины. Это надо видеть представителям некогда самой читающей страны в мире. На берегу фьорда аккуратные крашеные домики с книжными полками, библиотека, книжное кафе, гостиница. Захожу в магазинчик. На аккуратно же сколоченных полках масса старых книг. Нахожу набор открыток с видами Москвы 1959 года, полку с русскими книгами. Могли ли эти книги знать, где окажутся? Вот бы проследить историю их передвижения. Двенадцать лет назад какой-то библиофил придумал это для привлечения туристов – и на тебе, работает.
А вот драматическая рыбная история со счастливым нефтяным концом. Город Ставангер когда-то славился добычей селедки, и ею торговали со всем миром. Делали консервы. Так длилось десятилетиями. И все было стабильно. А потом вдруг селедка ушла. Представьте себе на минуточку. Все было построено на этой селедке. Весь бизнес, фабрики, заводы, консервные банки. Это для нас селедка – закусочка под водочку. А там селедка – это вся жизнь. И вдруг утром она развернулась и ушла. Все. Конец! Конец всему. Двадцать четыре самые богатые семьи разорились. Все население – безработные. Самоубийства из-за селедки. Одним словом – трагедия. Теперь, закусывая селедкой, надо смотреть на нее с уважением: это рыба с характером.
Но жителям Ставангера, судя по всему, везет. В 1969 году в прибрежных водах они нашли нефть, и город стал нефтяной столицей Норвегии, занимающей сегодня третье место в мире после Саудовской Аравии и России по экспорту нефти.
Именно в Ставангере произошла битва между тремя крупными частями страны за ее объединение. А сделал это Гарольд Прекрасноволосый. Прекрасноволосый он потому, что дал одной девушке обет, что не будет стричься и мыться, пока по ее, кстати, настойчивой просьбе не объединит Норвегию. Ну и десять лет не стригся и не мылся. Видимо, запахом своим победил противников. Девушку эту он взял в жены, надеюсь, после того, как помылся и постригся. А остальных девять жен прогнал.
А в городе Бергене круглый год идут дожди.
Здесь родился композитор Эдвард Григ.
В начале XX века, если в дождь дети приходили в норвежскую школу мокрыми, их отправляли обратно домой. Поэтому маленький бергенец Эдвард Григ, чтобы не ходить в школу, стоял специально под дождем без зонта, а то и под водостоком. Из школы его отправляли домой. Расстояние было большим. Дома он занимался музыкой. В результате стал великим композитором. Правда, без одного легкого и с букетом болезней. Ростом он был невелик – всего сто пятьдесят два сантиметра, а музыку писал мощную.
А часто человек бывает и высок, и здоров, а великого ничего сделать не может.
Когда в Бергене побывал Никита Сергеевич Хрущев, единственный главный советский руководитель, посетивший Норвегию, он подарил жителям города огромного осетра.
Для этой рыбины бергенцы сделали отдельный аквариум, и все ходили на свидание с ней как с представителем советского народа.
Осетр жил долго и умер буквально перед моим визитом.
32 Мороз и солнце. Драгоценная Якутия
Помню из школьного учебника, что Оймякон и Верхоянск – самые холодные места на земном шаре, что находятся они в Якутии, ныне Республике Саха, где в конце ноября снег и минус тридцать пять градусов. Я полетел туда, удивив многих своих знакомых. “Что, Бильжо, решил продлить зиму, и без того длинную?” – спрашивали меня.
Вообще неожиданно именно с этой частью нашей родины, где до того ночного перелета я не был ни разу, меня связывали какие-то тайные и странные нити.
В “Сахаинвест” в середине 90-х я вложил часть своих скромных сбережений. Акции до сих пор хранятся в моей коллекции старья, в разделе “Исторические глупости”.
В маленький трехэтажный дом, что стоит рядом с моим маленьким пятиэтажным, переехал банк Республики Саха. Под странным и сказочным названием “Таатта банк”. Помойка моего дома и банка – общая.
В пятиэтажном доме, где я родился и который единственный сохранился от всей стертой с лица Москвы Домниковской улицы, спустя пятьдесят лет после того, как в доме уже не было жильцов, а были какие-то учреждения, находился Якутский университет. Он занимал треть этажа, где как раз располагалась наша большая коммунальная квартира. А в шестиметровой комнате, где мы жили, оказался туалет Якутского университета. Узнал я об этом случайно. Поехав по родным местам вместе со съемочной группой одного центрального канала, решившего сделать про меня сюжет.
В общем, как следует из только что написанного, причин увидеть Якутию у меня было много. Тем более, меня туда пригласили на фестиваль искусств с выставкой.
Полет, как уже было отмечено, был ночным. Сон – прерывистым. Коньяку не очень удалось меня усыпить. А со времен своей медицинской практики, когда были ночные дежурства, я тяжело переношу бессонные ночи. А тут еще бессонная ночь в самолете. С другой стороны, впереди было что-то, совсем для меня необычное. Ради этого необычного можно и поворочаться, и помучиться в неуютном самолетном кресле.
Утром рано я вышел из самолета в холодную темень. Минус тридцать пять градусов. А я в курточке. Когда темно, и когда из тебя выходит алкоголь, и когда ты не выспался, холодно особенно.
Аэропорт маленький. Все очень строго. Все очень серьезные.
Гостиница, в которой я жил, была построена еще в советское время. Маленький номер, в котором батарея шпарила так, что я спал с открытой форточкой в минус сорок градусов. Паркет был покрашен коричневой масляной краской. Смелое дизайнерское решение. А в туалете-ванной было такое хитросплетение труб и их было так много, что казалось, все трубы Якутии проходят через эту интимную комнату. Лампа на прикроватной тумбочке была – но розетки не было. Уже уезжая, я нашел удлинитель в тумбочке и розетку над кроватью, на высоте много больше человеческого роста. Так высоко голову в номере я не задирал.
Снег в Якутии лежал поразительно чистый, белый и пушистый. Народ ходил в расшитых узорами унтах, длинных шубах и больших меховых шапках, которые раньше на бегу срывали с головы беспощадные якутские хулиганы. Народ демонстрировал на себе меховое богатство Республики Саха. В глаза бросались вывески магазинов “Драгоценности Якутии”.
Только в Якутии я видел маленьких лохматых лошадок, которые паслись вдоль дороги, добывая себе корм под толстым слоем снега. Эти дикие лошадки медленно передвигались, сохраняя энергию. Местные называют их “табуретки”.
А у одного загородного дома лежали кубы голубого льда. Это так хранится вода. Захотел чаю попить, отколол кусочек куба и разогрел.
В Театре оперы и балета давали “Ромео и Джульетту”.
Ромео и Джульетта были якутами.
На рынке стояла рыба выше человеческого роста. Как бревна, прислоненная к стене. Чир, таймень, омуль, нельма.
А в Музее мамонта было много забавных экспонатов. Например, “Экскременты мамонта из пещеры Бечан в штате Юта, США. Подарок П. А. Лазареву проф. Л. Агенброда, 1982 г.”.
Мамонты в Якутии сохранились очень хорошо и в больших количествах. Где ни копнешь, попадешь на мамонта. В худшем случае – на алмаз.
Там же, в этом музее, я обнаружил очень интересный рассказ. Если в нем, в этом рассказе, в некоторых словах изменить ударение и поставить по-другому запятые и тире, текст приобретет совсем другой, политический смысл. Вот он: “Березовский мамонт свалился с крутого берега р. Березовка, сломал бедренную кость. Вокруг раненого зверя собралась стая голодных волков в ожидании его смерти”. Дождались.
Возил меня по Якутии водитель Дима. Оказалось, что Дима – актер местного драматического театра. Его родители приехали в Якутию из Волгограда строить БАМ. Мама была балериной. Танцевать на БАМе было негде. Дима был плодом бамовской любви и романтики. И, думаю, драмы его родителей. Дима рассказывал, что, когда в пятидесятиградусный мороз проводишь по воздуху рукой, слышится хрустальный звук. Это рушатся микроскопические нити из льдинок – кристаллизовавшихся паров, которые тянутся в небо. Рушится хрустальный мир.
Патриоты Якутска приглашали меня приехать в город в конце мая, когда температура воздуха уже плюс тридцать пять и в то же время на реке начинается ледоход. Огромные льдины плывут по Лене, а люди в футболках выстраиваются вдоль реки и наблюдают за этим чудом.
В местном ночном баре ко мне подошел якут. “Здравствуйте, Андрей, не ожидал вас здесь увидеть. Я приехал сюда всего на три дня проведать маму. Я работаю в банке «Таатта» и сижу у окна, которое выходит на помойку. Каждый день вижу вас, как вы выносите мусор. И вдруг вы здесь… На моей родине… Давайте что-нибудь выпьем…”
Да, это была действительно потрясающая встреча. Ведь я тоже прилетел в Якутию всего на три дня. Совпал с товарищем в одной точке в Москве и в одной точке в Якутии.
Желание вернуться в этот удивительный край у меня сохраняется до сих пор. Я видел людей, которые приехали туда однажды и застряли на всю жизнь по собственному желанию.
В Москве я получил эсэмэску: “У нас в Якутске уже минус 50. Не ту страну назвали Гондурасом”.
33 Дальше некуда
Камчатка — это очень далеко. Учителя так говорили в школе. “Эй, там, на камчатке”. Это значило – на последней парте. Где обычно сидели двоечники и переростки. Собственно, оттуда, а не с уроков географии я помню это слово.
Летели туда долго. Дольше некуда.
Край света. Совершенно отдельное государство. Оттуда кажется, что Москвы нет вовсе. Там, на Камчатке, своя жизнь и, кажется, свои законы. Сообщения внутри только на вертолете. Если погода нелетная, сиди жди, когда будет летная. А продлиться нелетная погода может долго. Дни, недели. Бочка керосина меняется на бочку красной икры. Икры навалом. Из икры делают блины. То есть не блины с икрой, а икра используется в качестве муки, связующего вещества. Местных от нее воротит. Там, кажется, вообще своя еда. Яичница с гребешками. Папоротник, приготовленный по-разному. Рыбные котлеты в разных видах. Так просто рыбу не едят. Надоела. Рыбы ловят столько, сколько надо, чтобы поесть. Я там, на Камчатке, научился готовить лосося. Можно так готовить и любую другую красную рыбу. Делюсь. Прямо с кожей, только кишки выпотрошить, надо завернуть кусочки рыбы в фольгу – и на угли буквально минут на пять. Все, готово. Наинежнейшая, сочная, и даже не надо солить. Есть надо ложкой, снимая послойно розовое мясо.
Я ловил рыбу спиннингом первый и последний раз. Вместе с медведем. Медведь стоял на противоположном берегу без спиннинга. Стоял на двух задних лапах, а двумя передними ловил рыбу и ел. Как человек.
Я, видевший медведей не раз в цирке, не могу до сих пор избавиться от иллюзии, что мишка – свой, домашний. Хочется подойти и потрепать его за ухом.
Один местный фотограф любил медведей и издал не один альбом с их фотографиями. Однажды он решил с медведями встретить Новый год. Сделать такой фоторепортаж: медведи в берлоге, шампанское. Закончилось все ужасно. Мишки фотографа съели на Новый год. Альбом вроде бы даже вышел. После смерти. Фотоаппарат же несъедобный.
Медведей на Камчатке очень много. Следы их жизнедеятельности с косточками от непереработанных ягод – кругом. Мне рассказывали, как после зимней спячки у медведей образуется в заднем проходе каловая пробка и, чтобы от нее избавиться, мишка садится на задницу и на ней, заднице, съезжает с горы. По траве и кустам. Это ужасно больно, и мишка ревет во все горло. Рычит. И рык мишкин не пугает местных жителей, к нему привыкших.
Я вспомнил такую байку. Вдруг булькнуло в моей голове. Мол, как-то Брежнев решил поохотиться на медведя. Ему завезли медведя из цирка. Старого. Вот сволочи! В общем, Брежнев сидит в засаде с ружьем, а мишка не идет на охотника. Что он, дурак, что ли? Он же ученый. Послали егеря мишку спугнуть. Егерь поехал на велосипеде. Мишка егеря подловил, с велика скинул и сам на велик сел.
И вот Брежнев слышит шорох, ружье вскинул, и тут на него мишка выезжает на велосипеде. Мол, здравствуйте, товарищ генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев!
В местном краеведческом музее нам экскурсовод сказал такую фразу: “И была историческая битва между чукчами и эвенками. В результате этого была остановлена экспансия чукчей на юг”. У каждого народа есть своя “историческая битва”.
Нет, на Камчатке определенно своя жизнь. Ты как-то ощущаешь это шестым чувством. Ты очень далеко. А Америка близко. Американцы с ружьями и в ковбойских шляпах ходят по поселку, где дома отапливаются горячей водой из горячего источника.
Стадо оленей бежит по кругу. Оленевод с сыном. “Сын ходит в школу?” – “А зачем? Он уже умеет пасти оленей”.
Олени бегут по кругу. Тупо, по кругу. Разве где-то есть Москва? Разве где-то вообще что-то есть, кроме бегущих по кругу оленей и мальчика-оленевода, которому не надо ходить в школу?
На обрыве стоял туалет. Типа сортир. В круглой дырке – пропасть и бурлящая, шумящая река.
А в маленьком аэропорту народ сдавал в багаж коробки с икрой и рыбой. Самолет улетал в Москву.
P.S. Все-таки удержался я и не описал невероятных и неповторимых красот этого края. Потому как эти красоты нужно увидеть самому – описывать их бессмысленно. Да и не про это заметки.
34 С одной посадкой. Музыкальный
Из Мурманска я улетал с большим количеством очаровательных спутниц, составляющих “Вивальди-оркестр” под управлением Светланы Безродной.
В оркестре только девушки.
Здесь надо сказать, что к музыке я отношусь как к чуду. Ну, и с преклонением перед музыкантами, естественно, как перед людьми, это чудо творящими. Я как-то очень по-детски, с восторгом, смотрю на человека, который только что стоял (сидел) на сцене в строгом костюме (платье) и играл на музыкальном инструменте, а потом вдруг стоит (сидит) рядом с тобой в свитере и джинсах. Выпивает и закусывает.
Похожее отношение, кстати, у меня и к морякам. Особенно если моряк в форме. Один известный капитан-наставник из города Архангельска рассказывал мне давно, что когда он приезжал в Петербург (тогда Ленинград) на школьный традиционный сбор, то все бывшие девочки, да и бывшие мальчики тоже, собирались исключительно вокруг него. Хотя там были известные ученые и народные артисты. Выходит, такое отношение к морякам не только у меня. Капитан дальнего плавания – это звучит гордо, романтично и загадочно.
Но я отвлекся. Надо вернуться к музыке, а потом и в аэропорт.
Музыке меня родители учили. Безрезультатно. У меня были три учительницы.
Две были пожилые и добрые. А одна молодая и злая.
Добрые были интеллигентными и терпеливыми. Молодая была грубая и раздражительная. Она била меня по рукам. Ни добрые, ни злая от меня ничего не добились.
Пользуясь тем, что у моего папы не было слуха (как и у меня), я, поставив ноты на пюпитр беккеровского пианино, “импровизировал” как мог. То есть я колотил по клавишам, а папа, сидя под двухрожковым (один колпак розовый, другой – желтый, и оба из пластика) торшером, читая газету, видимо, гордился своим гениальным сыном. При этом музыку я очень любил. И люблю.
Итак, мурманский аэропорт. Я буквально окружен женщинами. И скрипками, и виолончелями в футлярах.
В самолете моей соседкой оказалась виолончелистка. Весь полет мы с ней проболтали. Мы рассказывали друг другу околомузыкальные истории. Так я их называю. Я их очень люблю. Не меньше, чем музыку. Эля, так звали виолончелистку, поведала мне, что для виолончели в самолет берут отдельный билет.
И виолончель летит в своем кресле. Пристегнутой, конечно. А так как в стоимость билета входит и питание, еду виолончели приносят. Как и выпивку.
“Вы что будете, виолончель, рыбу или мясо? Вам, виолончель, вино белое или красное?..”
Виолончель могла бы ответить человеческим голосом, но она молчит. Она выше самолетной еды и самолетной выпивки.
А бедные скрипки летят на верхних полках. Да еще взаперти. Да еще в темноте. Да еще сваленные все в кучу. Скрипки жалко.
Интересно, а арфа летает в самолете? Вот рояль точно летал. Это известный факт. Гениальный пианист Владимир Горовец летел из Америки в Москву со своим роялем. Этот концерт я видел по телевизору.
Был 1986 год. Я лежал с тяжелым гриппом. Случайно включил телевизор. На сцену вышел старый человек с застенчивой улыбкой, с узкими плечами и с большим ревматическим тазом. Человек сел к роялю и ревматическими пальцами, повесив их на клавиатуру, за что меня била по рукам учительница музыки (“пальцы надо держать так, чтобы яблочко помещалось! Яблочко!!!”), стал играть. Нет, не играть, он что-то перебирал пальцами и извлекал невероятные звуки из инструмента, прилетевшего с ним на самолете. Буквально недавно в музыкальном магазине я купил только что изданный фильм с этим концертом. И все повторилось.
Кстати, в аэропорту просвечивают инструменты и анфас, и в профиль. И часто придираются к виолончельному штырю. Есть у виолончели такой грубый орган. “Добро должно быть с кулаками”. Или уж со штырем.
Посадка. Околомузыкальные истории из самолета Мурманск – Москва
Сын одного известного виолончелиста пришел на концерт Государственного академического симфонического оркестра СССР в консерваторию. Дирижировал Евгений Светланов. Сел Митя, так звали сына виолончелиста, в первый ряд, чтобы лучше видеть папу и чтобы папа видел, что семнадцатилетний Митя пришел его послушать. Перед концертом Митя выпил. Он очень волновался и хотел снять напряжение простым, доступным и общеизвестным способом.
Играли симфонию № 2 Петра Ильича Чайковского. Ритмично икать Митя начал с одиннадцатой минуты. Первый “ик” раздался как раз в паузе между первым и вторым andante, и дальше уже Митин “ик” не прекращал сопровождать музыку великого композитора. “Ик” как бы стал дополнительным музыкальным инструментом. Выйти из зала Митя почему-то стеснялся. Думал, может быть, никто не замечает и не слышит. Но дирижеры слышат все, тем более Светланов. В паузе между скерцо и финалом дирижер обернулся. Он увидел испуганного Митю и спросил громко своего старого друга-виолончелиста: “Твой?!” И дальше указал дирижерской палочкой Мите на выход. В тишине, под взглядами оркестра, папы, дирижера и зрителей, икающий Митя покинул зал. Финал играли без Митиного сопровождения.
С тех пор симфония № 2 П. И. Чайковского вызывает у Мити икоту.
Одно время я работал на радио “Культура”. У меня была своя программа “На приеме у Бильжо”. На том же этаже, где находилась наша студия, был большой зал, в котором проходили репетиции оркестра Гостелерадио. Во время перерыва музыканты курили в туалете. А перед курением и до курения они выпивали в буфете. Курящими и выпивающими были исключительно духовики. Их легко можно было вычислить по ленточке с карабинчиком на шее, к которому крепится инструмент.
Однажды я увидел, как два товарища лет шестидесяти, лысые, но с длинными оставшимися волосами, спускались в буфет по широкой лестнице, держась за перила двумя руками. Как альпинисты в связке. Их сильно штормило. На их беду, один лифт не работал, а другой был все время занят. А перерыв в репетиции короткий. А выпить надо успеть. Я еще тогда подумал: “Как же они будут потом, после очередного наката, подниматься? Им ни за что не взять этой вершины. А уж если поднимутся, как они будут играть?” Впрочем, для профессионала последнее неважно.
В смысле, неважно, в каком профессионал находится состоянии.
На то, что духовики особенно пьющие, обратил мое внимание знаток музыки, поэт Лев Рубинштейн, который как-то пришел ко мне на программу. Это же подтвердила и моя соседка – виолончелистка Эля. Странно, почему пьющие именно духовики? Может быть, они заливают свое горе: мол, не стали мы скрипачами, альтистами, виолончелистами и пианистами. А может быть, дуть очень трудно и напряженно и как-то это напряжение нужно снимать?
Во втором классе учительница пения посоветовала моим родителям отвести меня к врачу. “У мальчика очень толстый голос”, – встревоженно сообщила она им. Разучиваемую всем классом песню “Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно…” из-за того, что голос у меня был “толстый”, я не пел. Мне доверили роль этого самого Петушка.
Но накануне концерта, вытаскивая из ранца книжку “Наш Ильич” Бонч-Бруевича, я задел мягкой обложкой за крючочек ранца. И линия разрыва прошла прямо через улыбающееся лицо дедушки Ленина, делающего ручкой всем последующим поколениям “Привет!”. А книжка была школьная. Очень толстая, с крупными, ярко накрашенными губами – граммов на триста, учительница вызвала моих родителей в школу и лишила меня этой самой роли Петушка.
Эту роль отдали другому мальчику. Тоже Андрюше.
Я ненавидел учительницу, Петушка, Ленина и другого мальчика Андрюшу.
Так я столкнулся с первой в своей жизни несправедливостью, глупостью и политическими репрессиями.
А песню эту пел и мой сын. И мой внук. И каждый раз я вспоминал эту историю.
Моя одноклассница Ира Ступина какое-то время жила в Венгрии и из Венгрии прислала мне два письма. В письмах были вложены фотографии “Битлов”.
Спустя годы я узнал, что эти маленькие открыточки – вкладыши из коробочек с жевательной резинкой.
Я был тогда счастлив.
На школьной парте, за которой я сидел, кто-то нарисовал портреты ливерпульской четверки. Нарисовал здорово.
“Битлз” я слушал все старшие классы.
Создавали интим так: выключали свет и зажигали ароматические свечи. И включали “Битлов”. “Yesterday”, “Mishelle” и “You never give me your money”. Ничего романтично-эротичнее для меня еще не написано.
Я хотел пригласить ее на танец. Но сердце билось с такой скоростью и с такой частотой, что невозможно было отделить один удар от другого. Один сплошной удар. Ноги не двигались. Щеки горели.
На выпускном вечере под “Yesterday” я все-таки с ней станцевал.
Это был мой первый танец с девушкой. Под “Yesterday”.
Когда я посмотрел фильм Питера Гринуэя “Контракт рисовальщика”, я был поражен музыкой оттуда. Так я узнал о существовании минимализма в музыке и имя Майка Наймана. Как-то мне позвонили и спросили, не откажусь ли я нарисовать несколько портретов для оперы Майка Наймана “Человек, который принял свою жену за шляпу”. Эту оперу ставили в рождающемся тогда “Маленьком мировом театре”. Я с радостью согласился. Я нарисовал портреты Черчилля, Гитлера, Сталина, Эйнштейна и неизвестного мне тогда человека по фамилии Шнобель. Увеличенные портреты должны были появляться во время спектакля на заднике сцены несколько раз.
На премьеру в Москву приехал сам Майк Найман.
Небольшой компанией потом мы поехали обмывать успех в клуб “Петрович”. Не успели мы сесть за стол и выпить по первой рюмке, как у кого-то родилась безумная идея. Мол, а пускай Найман что-нибудь нам сыграет. Найман согласился с ходу. Он не то что не капризничал, а был даже очень рад этому предложению.
А времени было 00 часов. А зал полон. И все изрядно пьяны. Мы с Артемием Троицким вышли на сцену и сообщили пьяной публике, что в гостях у нас случайно находится великий композитор современности. Зал притих, но не сильно. Скорее, увидев Троицкого. И, возможно, меня.
Музыканты нехотя уступили сцену и свой органчик. Найман поставил на органчик граненый стакан, до краев наполненный водкой, и стал играть. Играл он почти час… В полной тишине. До сих пор я не могу понять, что произошло с публикой. Никто не то что не разговаривал – не пил и не ел.
К концу выступления стакан композитора был пуст. А пьяный зал рукоплескал не пьяному Майклу Найману.
Несколько лет тому назад я стал патологически много слушать классическую музыку. Я стал патологически много тратить денег на покупку дисков. О классической музыке я стал довольно много читать. Это было явно болезненное состояние. Как психиатр, сейчас я это отлично понимаю.
И вот в этот период своей патологической страсти к классической музыке зимой я тяжело заболел гриппом. Очень тяжело. Температура была сорок градусов. Я был в полубредовом состоянии.
И вот как-то вечером приходит ко мне в гости Святослав Теофилович Рихтер. Не снимая своего длинного пальто, он сел на краешек дивана, на котором я лежал, и мы долго с ним говорили о музыке. Точнее, он мне о музыке рассказывал. И мне так было приятно его слушать, и так мне было хорошо и спокойно. Спокойно и хорошо.
Утром следующего дня я чувствовал себя значительно лучше.
Спустя некоторое время я посмотрел блестящий двухсерийный документальный фильм о Рихтере. И меня не покидало ощущение, что все, что он говорил в этом фильме, я уже слышал. Все это он мне уже рассказал.
Рихтер стал мне как-то особенно близок. Независимо от того, что он играет.
Теперь вот жду, когда заболею так еще раз. Может быть, он опять зайдет ко мне.
Или Глен Гульд. Вот с кем еще хотелось бы поболтать о музыке.
35 Екатеринбургский коктейль
В Екатеринбург я летел первый раз. Я был в разных уголках земного шара и нашей необъятной Родины. А вот выходил из самолета либо до Урала, либо далеко после – то недолет, то перелет.
Однажды черным, хмурым, ранним (5:45) московским утром я из дому вышел, был сильный мороз… Минус двадцать три градуса. Запомним эту цифру, на всякий случай. Ведь всем известно, что человечество объединяет интерес к погоде и особенно температуре воздуха.
Взял я с собой совсем не хитрый багаж. Туалетные принадлежности и записную книжку. А также все то, что на тот момент я знал о городе, в который улетал. Но знал я о Екатеринбурге немного. Можно загибать пальцы, тем более что в самолете лететь два часа и пять минут, так что пальцев хватит.
Ну знал я, что сказочник П. П. Бажов оттуда. Потрепанная книжечка “Серебряное копытце” с черно-белыми иллюстрациями, которую мне читала бабушка Антонина Игнатьевна, хранится у меня до сих пор. Помнилась, конечно, и сказка “Каменный цветок”, с довольно гадковатым, но долго живущим армейским анекдотом.
Знал я и об Ипатьевском доме, в котором была расстреляна царская семья. В 90-е годы об этом много писали, говорили и спорили.
Устойчивое словосочетание “Уральские самоцветы” вдруг в самолетном полусне склеилось с другим словосочетанием – уральские пельмени. И пельмени на тарелке в моем богатом воображении вдруг стали излучать радужный свет.
Я знал также, что екатеринбургские рок-музыканты сильно обогатили отечественную рок-музыку. Правда, большинство из них свой родной город покинуло. Как и большинство екатеринбургских режиссеров, сильно обогативших отечественные театр и кино.
Ну, то, что Ельцин Борис Николаевич, пожавший коротко и единожды мне руку в городе Мюнхене, где я был с группой художников-карикатуристов, выходец из Екатеринбурга, это уж я знал наверняка.
Периодически проваливаясь в сон, я все думал и вспоминал, что еще связывает меня с этим городом, название которого я вслух произносил с запинкой, обладая в общем-то неплохой дикцией.
Ну, конечно… Забыл уже. Ведь когда наша страна была много больше и называлась СССР, этот город носил имя Якова Михайловича Свердлова. Революционера, члена ЦК РСДРП и потом председателя ВЦИК (формально главы РСФСР).
Судьба этого человека – тема отдельная и не сегодняшняя. Между тем я в свою психиатрическую бытность лечил кого-то из его многочисленных потомков от благородной депрессии. Яков Михайлович-то был явно хронически маниакальным человеком. Вот потомки депрессией и расплачиваются. Природа ведь не терпит пустоты.
Известно, что Свердлов был большим модником. По слухам, кожаную куртку (и думаю, не одну) ему шили на заказ, а высокие ботинки со шнуровкой привозили чуть ли не из США. Еще этот один из основателей “красного террора” любил фотографироваться около машин. А машина тогда – это как сейчас самолет. Впрочем, возможно, эти слухи распускают злые языки и ярые антикоммунисты.
Ну вот, собственно, и весь мой екатеринбургский багаж. Ничего больше не всплывало в моей голове.
Я проваливался в сон, скрестив руки на груди как покойник, так как сидел я в “среднем” кресле и как только пытался положить свой локоть на подлокотник, сосед справа его, мой локоть, сталкивал. Соседка же слева вообще легла на подлокотник, создав ситуацию почти интимной близости.
Вот, вот, вспомнил! Забавный, между прочим, случай. Советую и его, этот случай, запомнить до конца чтения этого командировочного отчета.
Где-то два года назад шел я в спортивном зале, который гламурно все называют фитнес-клубом, по стоящей, но бегущей беговой дорожке. Борясь с монотонией, я в наушниках смотрел один из телевизионных каналов. И вот вижу я репортаж из Екатеринбурга. И речь в нем идет о том, что неравнодушная общественность города защищала от сноса один маленький симпатичный домик. И ночью, когда неравнодушная общественность спала, равнодушные деятели глаз не сомкнули и домик снесли. Враг ведь не дремлет, как известно.
А мне, как коренному москвичу, надо сказать, все это очень близко, так как в моем родном городе эти же недремлющие мой город практически снесли.
Смотрю я на экран, ускоряя шаг и как бы приближаясь к Екатеринбургу, и в это время журналистка берет интервью у одного дядьки в пиджаке, в себе очень уверенного, спокойного и равнодушного. И этот дядька говорит (цитируя дословно): “Это ж сарай был, чего его жалеть? Как эти люди не могут понять, что высота здания – это показатель экономической мощи города”. И я, будучи человеком эмоциональным, услышав это, закричал на весь гламурный зал: “Мудак! Полный мудак!” Закричал и сразу понял, что это нехорошее слово, но, чистая правда, вырвалось у меня само собой, а услышали его все остальные – я же был в наушниках.
Я посмотрел налево, потом направо и увидел, что с двух сторон на меня глазеет спортивная публика – как-то подозрительно, осуждающе, но не без интереса.
Покраснев лысиной и потупив взор, я покинул зал.
Тем временем стюардесса, ворвавшись в мои воспоминания, сообщила, что самолет благополучно приземлился в Екатеринбурге и самолет уже можно покинуть.
Я вышел из аэропорта “Кольцово” – очень современного и европейского, – равнодушно прошел через толпу предлагающих такси мужчин с счетчиками в глазах и направился к официальной стоянке. Температура в Екатеринбурге была (внимание!) минус двадцать три градуса.
Передо мной стояло много черных машин с белыми шашечками. На их черных дверцах в белом четырехугольнике чернела шейная бабочка. Вот оно что! Оказывается, Екатеринбург, как и Одесса, город джентльменов. Во всяком случае, джентльменов, ездящих на такси. За шестьсот рублей и я стал джентльменом. До центра.
Гостиница “Чехов”, где я поселился, находилась на улице 8 Марта. Вот уже небольшая смесь – Чехов Антон Павлович и Международный женский день.
Гостиница “Чехов” маленькая, на двадцать номеров, но вполне уютная и в самом центре Екатеринбурга, в котором я должен был прожить две ночи, один полный день и по полдня по краям. Первое, что мне бросилось в глаза, так это то, что в городе много трамваев. Трамваи я люблю с детства. Это какой-то очень уютный транспорт. Очень верный. От слова “верность”. Города меняются, сильно перестраиваются (в нашей стране, во всяком случае), а трамвайные рельсы если и остаются, то остаются по-прежнему там же. Они, как две прочные стальные нити, тянутся из прошлого в будущее. Соединяют с детством. В Москве, к сожалению, трамваев становится все меньше. Поэтому еще меня так порадовали трамваи в Екатеринбурге.
Не меняется, правда, еще и метро. Московское – точно. Люди там меняются, меняется их поведение, а станции те же.
В Екатеринбурге метро тоже есть. Целых девять станций. Правда, одна из них, “Чкаловская”, без входа и выхода. Екатеринбуржцы то ли шутят, то ли констатируют факт: мол, забыли сделать эскалаторы, не завезли их вовремя.
А вот еще одна смесь. В Екатеринбурге поразительным образом сохранились все культурные памятники советского периода. Ну, может быть, почти все. Что, несомненно, здорово.
Ленин в пальто на проспекте своего имени и одновременно на площади 1905 года стоит спиной к “Европе”, а правой рукой указывает на супермаркет “Звездный”.
Вокруг вождя холодный ледовый кремль, и ледовые главки церквей, и ледовые башни, и ледовые арки. Какой же коктейль безо льда?!
Яков Михайлович Свердлов на проспекте Ленина, с непропорционально большой головой, как бы пританцовывает. Еще бы, он же стоит напротив Театра оперы и балета, очень старого и построенного до революции.
Памятник, надо сказать без иронии, очень хороший. Живой и экспрессивный. Мимо Свердлова один за другим проходят трамваи, и если встать на противоположной стороне от него и на другой стороне проспекта Ленина и присесть, то получится, что Яков Михайлович стоит на крыше трамвая, ловя равновесие, чтобы не упасть.
Есть в Екатеринбурге еще и памятник Кирову Сергею Мироновичу. Правда, до него я не дошел. Замерз.
Существует вроде бы даже екатеринбургский анекдот. Свердлов спрашивает у Ленина: “Владимир Ильич, где мое пальто?” А Ленин показывает, мол, вон оно, Яков Михайлович, у Кирова. За достоверность этого анекдота не ручаюсь. Я анекдоты плохо запоминаю.
Еще на Вознесенской горке есть памятник комсомольцам со знаменем. И смотрят эти комсомольцы аккурат на Храм-на-Крови, что стоит на месте Ипатьевского дома. А спиной комсомольцы повернулись к небесно-голубому Вознесенскому храму. По правую руку от комсомольцев усадьба Расторгуевых-Харитоновых, в которой после революции был дворец пионеров, а ныне дворец детского и юношеского творчества.
Об этой усадьбе писал Мамин-Сибиряк в “Приваловских миллионах”. А стоит эта усадьба на улице Карла Либкнехта. Вот еще одна смесь.
Надо сказать, что усадьба Расторгуевых-Харитоновых во много раз меньше, чем дворец полпреда президента на Урале. И построена усадьба за свои, честно заработанные.
А дворец полпреда на Урале, бесстыдно стоящий на берегу речки Исеть, выстроен на государственные денежки. Есть разница, между прочим. Надо вообще сказать, что дворец полпреда напоминает скорее гигантскую дачу нового русского с зачем-то выведенным балконом. Трудно себе представить, что на этот балкон полпред в майке и тренировочных штанах выходит покурить.
Это уж крепкий коктейль получается. Градус все повышается и повышается. Надо добавить сюда, что Екатеринбург – столица Свердловской области. Поговаривают, что именно Яков Михайлович имел прямое отношение к расстрелу царской семьи. Такую смесь уж без закуски не выпить.
С Вознесенской горки открывается очень красивый вид. Екатеринбург строится гигантскими темпами. И легко увидеть, как из горизонтального города поднимаются ввысь высотные стеклянные цилиндрические здания.
Стаканы, стаканы, стаканы…
Местные мне рассказали анекдот. Екатеринбуржский хозяин будущей квартиры говорит строителям: “А можно, чтобы у меня не только комнаты были круглые, но и кладовка? А то теща приедет и скажет, мол, надеюсь, у вас в новой квартире для меня уголок найдется?”
Если честно, меня эти “стаканы” вначале как-то раздражали. А потом я подумал: а что, интересно, город, состоящий из современных стеклянных цилиндров. Возможно, когда-нибудь именно эти стеклянные цилиндрические дома станут символом Екатеринбурга. Хорошо это или плохо, судите сами.
Архитектура этого города очень разнообразна. Здесь сохранились – жаль, немного – здания конца XVIII и начала XIX века.
И много поразительных примеров конструктивизма.
Есть, например, целый район, бывший жилой комплекс НКВД, сегодня так называемый район чекистов, построенный в конструктивистском стиле. Если посмотреть на этот комплекс с высоты птичьего полета, то можно увидеть намеки на герб СССР. Хотя птицам летать здесь, наверное, запрещено – чтобы не шпионили.
Но самое потрясающее конструктивистское здание – это, конечно, “Белая башня”.
Эта водонапорная башня, построенная двадцатисемилетним архитектором Моисеем Рейснером, находится под охраной ЮНЕСКО. Но состояние ее, к сожалению, плачевно. Я поднялся на самый верх, рискуя своими костями. Там, в этой башне, сделать можно было бы разное. Интересное и полезное. А привести ее в порядок просто необходимо. Ау! Богатые екатеринбуржцы.
Только не надо путать эту башню с другой мощной вертикалью города. Эта недостроенная, но почти завершенная брошенная телебашня.
Стоящая немым укором вертикаль.
Очень живописное место в Екатеринбурге “Плотинка”.
“Плотинка”, построена в 1973 году на месте старой фабрики.
На берегу реки Исети стоит памятник основателям города Татищеву и де Геннину (так говорят), а стоят они в другом порядке – слева де Геннин, а справа Татищев, которых катающаяся на досках молодежь прозвала Бивесом и Батхедом.
Здесь, в этом месте, на мосту, продают книги. И даже в мороз играют в шахматы.
А в переходе под мостом на стене граффити. Я такого граффити нигде не видел – копии Матисса, Пикассо, Климта. И рядом трогательная надпись: “Я люблю свою Заю. Аварию на века. 30.08.11”.
(К моему большому сожалению, за время написания этой книги блистательные копии картин великих мастеров были закрашены.)
Читать бесплатно другие книги:
