Собрание сочинений в одной книге Лондон Джек
– Есть только один путь к спасению, – задыхающимся голосом проговорила царица. Она стояла на террасе, нависшей над водоворотом, и крепко сжимала в своей руке руку Фрэнсиса. – Этот поток ведет на поверхность земли.
Она указала на бурлящую пучину водоворота.
– Ни один человек еще не вернулся оттуда. Не раз видела я в моем Зеркале Мира, как они плыли в потоке и их, уже мертвых, выносило на поверхность. Никогда я не видела, чтобы этим путем выплыл живой человек. То были только мертвецы, и они никогда не возвращались.
Все смотрели друг на друга, объятые ужасом при мысли о необходимости довериться ужасному потоку.
– Неужели нет другого пути? – спросил Генри, крепко прижимая к себе Леонсию.
Царица покачала головой. Вокруг них падали пылавшие пучки соломы с крыши, а в ушах стоял ужасающий рев – это Погибшие Души на берегу озера распевали свои кровожадные песни. Царица выпустила руку Фрэнсиса с явным намерением броситься в свою опочивальню, затем, передумав, вновь взяла его за руку и повела за собой. Он удивленно следил за тем, как она закрыла крышку сундука с драгоценностями и заперла его. Затем откинула лежавшую на полу циновку и подняла потайную дверцу, ведущую вниз, к воде. По ее указанию Фрэнсис подтащил к люку сундук и опустил его туда.
– Даже жрец Солнца не знает об этом тайнике, – шепнула царица, затем, взяв его за руку, вернулась вместе с ним на террасу.
– Пора покинуть это место, – объявила она. – Обними меня, Фрэнсис, милый мой муж, подними меня и прыгай вместе со мной. Мы прыгнем первые и укажем путь остальным.
И они бросились в кипящую пучину вод. В ту самую минуту, когда обрушилась крыша, увлекая за собой целый поток огня и пылающих стропил, Генри, схватив Леонсию в свои объятия, кинулся вместе с ней в водоворот, который уже поглотил Фрэнсиса и царицу.
Подобно Торресу, четверо беглецов избегли столкновения со скалами и были вынесены подземным потоком к отверстию, которое выходило на поверхность земли и которое затянула чудовищная паутина. Генри плыть было гораздо легче, так как и Леонсия была хорошим пловцом. К счастью для Фрэнсиса, его умение плавать позволило ему без труда поддерживать царицу. Она слепо следовала его указаниям, спокойно держась на воде и не пытаясь ни схватить его за руку, ни помешать ему плыть.
Достигнув выступа, все четверо вскарабкались на него и решили отдохнуть. Обе женщины принялись выжимать свои волосы, которые быстрое течение в беспорядке разметало по их плечам.
– Мне не впервые довелось побывать с вами обоими в недрах гор, – смеясь, сказала Генри и Фрэнсису Леонсия. Впрочем, слова ее предназначались не столько для них, сколько для царицы.
– А я первый раз нахожусь со своим мужем в недрах гор, – также со смехом возразила царица, и отравленное жало ее насмешки глубоко вонзилось в сердце Леонсии.
– Похоже на то, что твоя жена не особенно ладит с моей будущей женой, – заметил Генри с обычной, свойственной мужчинам резкостью, к которой они прибегают, чтобы скрыть смущение, вызванное бестактностью их жен.
Однако таким чисто мужским приемом Генри добился лишь еще более натянутого и напряженного молчания. Обеим женщинам это, казалось, доставляло какое-то странное злорадное удовольствие. Фрэнсис тщетно пытался придумать, как вывести всех из неловкого положения. Наконец Генри в отчаянии поднялся и заявил, что намерен осмотреться. Предложив царице его сопровождать, он подал ей руку, чтобы помочь встать на ноги. Фрэнсис и Леонсия сидели рядом, и оба упорно молчали. Он первый нарушил молчание.
– Я готов был бы поколотить вас, Леонсия.
– А что я такого сделала? – спросила она.
– Как будто не знаете? Вы отвратительно себя вели!
– Это вы себя отвратительно вели, – со слезами в голосе возразила она, несмотря на твердое решение воздержаться от такой чисто женской слабости. – Кто просил вас жениться на ней? Ведь не вы вытащили короткую соломинку! Кто же просил вас добровольно совать свой нос в это дело? Разве я просила вас? Мое сердце чуть не остановилось в груди, когда я услышала, как вы заявили Генри о своем намерении жениться на ней. Я чуть было не упала в обморок. Вы даже не посоветовались со мной, а ведь это по моему совету, чтобы спасти вас от царицы, вы все бросали жребий… Мне не стыдно признаться вам: я сделала это, надеясь, что вы останетесь со мной! Генри вовсе не любит меня так, как вы уверяли, будто любите меня! И я никогда не любила Генри так, как любила вас, как я люблю и сейчас, да простит меня Господь!
Фрэнсис потерял всякое самообладание. Он схватил ее в объятия и крепко прижал к груди.
– И это в самый день вашей свадьбы? – прошептала она с упреком.
Он мгновенно отпустил ее.
– И все это я должен выслушивать от вас, Леонсия, да еще в такую минуту, – с грустью произнес он.
– А почему бы и нет? – вспыхнула она. – Вы любили меня, вы сами признались мне с таким жаром, что нельзя было бы не поверить, и вдруг сегодня добровольно, с самым веселым и радостным видом вы женитесь на первой встречной, первой хорошенькой женщине!
– В вас просто говорит ревность, – упрекнул он ее, и сердце его радостно забилось, когда она утвердительно кивнула головой. – Да, я допускаю, что вы ревнуете, но в то же время вы лжете со свойственной всему вашему женскому полу лживостью. То, что я сделал, я сделал вовсе не с радостным и веселым видом. Сделал я это ради вас и ради себя, а вернее всего, ради Генри. Слава Богу, во мне еще не умерло чувство чести.
– Мужского чувства чести не всегда достаточно для женщин, – возразила Леонсия.
– А разве вы предпочли бы, чтобы я был бесчестным? – быстро парировал он.
– Я ведь только женщина с любящим сердцем, – молящим голосом произнесла она.
– Вы настоящая злая, жалящая оса в образе женщины, – гневно возразил он. – И вы несправедливы ко мне.
– Да разве женщина бывает когда-либо справедливой, когда любит? – откровенно признала Леонсия. – Мужчины следуют правилам чести, которые сами же и изобретают, но знайте – как женщина, я открыто признаюсь в этом, – знайте, что женщина следует в жизни только законам любви, которые диктует ей ее любящее сердце.
– Быть может, вы и правы. Правила морали, как и правила арифметики, определяются разумом и логикой. Судя же по вашим словам, у женщины нет никакой морали, а только…
– Только капризы, – закончила за него Леонсия.
Раздавшиеся возгласы Генри и царицы положили конец этому разговору, и Леонсия с Фрэнсисом, присоединившись к ним, стали разглядывать чудовищную паутину.
– Видели ли вы когда-нибудь такую огромную паутину?! – воскликнула Леонсия.
– А мне бы хотелось посмотреть на чудовище, которое ее соткало, – заявил Генри.
– Наше счастье, что нам не нужно идти этим путем, – сказала царица.
Все вопросительно взглянули на нее, и она указала вниз, на поток, бурлящий у их ног.
– Вот наш путь, – сказала она. – Я хорошо его знаю. Часто я видела его в моем Зеркале Мира. Когда моя мать умерла и была похоронена в водовороте, я проследила за ее телом в Зеркале Мира и увидела, как оно приплыло к этому месту и затем понеслось дальше, вниз по потоку.
– Да ведь она же была мертва! – быстро возразила Леонсия. Дух соперничества вновь разгорелся в ней.
– Один из моих копьеносцев, – спокойно продолжала царица, – прекрасный юноша, осмелился меня полюбить. И его бросили живым в поток. Я также следила за ним в Зеркале Мира. Когда его принесло к этому выступу, он выбрался на берег. Я видела, как он прополз между нитями паутины к дневному свету, но быстро вернулся назад и бросился в поток.
– Еще один мертвец, – мрачно заметил Генри.
– Нет, ибо я все время следила за ним в Зеркале Мира, и, хотя на некоторое время все погрузилось во мрак и я ничего не могла видеть, он вскоре выплыл на поверхность большой реки, среди яркого солнечного сияния, подплыл к берегу и вскарабкался на него – я прекрасно помню, что это был левый берег, – а вскоре исчез за большими деревьями, которых я никогда не видела в Долине Погибших Душ.
Однако, как и Торреса, всех их ужаснула мысль броситься в мрачную пучину вод, исчезавших под скалой.
– Все это кости животных и людей, – предостерегла своих спутников царица, – которые побоялись довериться реке и попытались выйти на поверхность земли через это отверстие. Поглядите: вон лежат люди, вернее, все, что осталось от них, – кости, пока их тоже не поглотило небытие.
– И все же, – сказал Фрэнсис, – я чувствую непреодолимое желание поглядеть на лучи солнца. Оставайтесь все на своих местах, пока я исследую этот путь.
Вынув свой револьвер, новейшая конструкция которого предохраняла патроны от воды, он пополз между нитями паутины. В ту же минуту, как молодой человек исчез в отверстии, раздалось подряд несколько выстрелов.
Вскоре они увидели Фрэнсиса – он поспешно отступал, все еще продолжая отстреливаться. Затем на него свалился гигантский паук – от одной мохнатой черной лапы до другой в нем было целых два ярда. Чудовище все еще продолжало бороться со смертью, и Фрэнсис выпускал в него заряд за зарядом. Туловище паука, от которого во все стороны расходились длинные лапы, было величиной с корзину для бумаги: оно со стуком свалилось на плечи Фрэнсиса, отскочило, продолжая все еще беспомощно сучить мохнатыми лапами, и свалилось в бурлящую воду. Взоры всех напряженно следили за тем, как его труп доплыл до каменной стены, погрузился вниз и исчез из виду.
– Там, где есть один, может быть и второй, – заметил Генри, с сомнением поглядывая на опасное отверстие, откуда струились лучи света.
– Это единственный путь, – проговорила царица, – идем, мой муж, и в объятиях друг друга сквозь мрачный подземный поток мы выйдем в лучезарный солнечный мир. Помни, что я еще никогда не видела его и вскоре увижу с тобой впервые.
Руки ее протянулись к нему, и Фрэнсис не мог противиться ее воле.
– Это просто отверстие в отвесной скале, под которым зияет пропасть глубиною в тысячу футов, – объяснил он виденное им по ту сторону чудовищной паутины. Затем он обнял царицу и ринулся вместе с ней в поток.
Генри также заключил Леонсию в свои объятия и собрался было последовать их примеру, но девушка остановила его.
– Почему вы приняли жертву Фрэнсиса? – спросила она.
– Потому что… – молодой человек замолк и с удивлением поглядел на нее. – Потому что я люблю вас, – говорил он. – К тому же, если я не ошибаюсь, Фрэнсис кажется мне довольно счастливым новобрачным.
– Нет, – замотала она головой. – Просто Фрэнсис настоящий рыцарь, и он прекрасно играет свою роль, чтобы не оскорблять ее чувства.
– Ну этого я не знаю. Вспомните, что было у алтаря перед Большим Домом. Когда я заявил, что пойду просить руки царицы, как он хвалился, будто она не захочет выйти за меня замуж! Из этого можно заключить, что он сам был не прочь жениться на ней. А почему бы и нет? Он холост, а она очень красивая женщина.
Но Леонсия больше не слушала его. Быстрым движением откинувшись назад и глядя ему прямо в глаза, она спросила:
– Как вы меня любите? Любите ли вы меня безумно? Любите ли вы меня страстно? Есть ли в вашей любви все это и еще многое другое?
Он смотрел на нее с изумлением.
– Ну что же, любите ли вы меня так? – допытывалась Леонсия.
– Ну конечно, – ответил он с расстановкой. – Но мне никогда не пришло бы в голову описывать мою любовь к вам таким образом. Вы, Леонсия, единственная женщина, которую я люблю. Я скорее сказал бы, что мое чувство к вам глубоко, огромно и постоянно. Право, я настолько слился с вами, что мне кажется, будто я знал вас всегда. И так было с первого дня нашего знакомства.
– Она ужасная женщина, – вдруг прервала его Леонсия. – Я ненавидела ее с самого начала.
– Боже мой, какая вы злая! Мне даже страшно подумать, как бы вы ее ненавидели, если бы на ней женился я, а не Фрэнсис.
– Давайте последуем за ними, – прервала она их разговор.
Генри крепко обнял ее и бросился в пенящийся поток.
На берегу реки Гуалаки сидели две девушки-индианки и удили рыбу. Выше по течению поднимался отвесный обрыв одного из отрогов величественных гор. Главный поток реки мчал мимо них свои окрашенные в шоколадный цвет воды, но у их ног, там, где они удили, простиралась тихая заводь. И так же тихо шла у них и рыбная ловля. Ни у той, ни у другой леса не дергалась – их приманка не соблазняла рыб. Одна из девушек, Никойя, зевнула, съела банан и вновь зевнула, намереваясь швырнуть кожуру от банана в воду.
– Мы все время сидели тихо, Конкордия, – сказала она. – Но нам не удалось поймать ни одной рыбы. А теперь я устрою большой шум и всплеск. Как говорится в пословице, все, что устремляется вверх, должно упасть вниз. Так почему не может что-нибудь всплыть наверх после того, как я брошу эту кожуру вниз. Я попробую. Гляди!
Она бросила кожуру банана в воду и лениво стала наблюдать за местом, куда та упала.
– Если что-нибудь всплывет наверх, надеюсь, это будет нечто очень большое, – так же лениво пробормотала Конкордия.
И перед их широко раскрытыми от изумления глазами из коричневых глубин выплыла большая белая собака. Они вытащили свои удочки из воды, бросили их на берег, обняли друг друга и принялись наблюдать. Собака вылезла на берег в нижнем конце заводи, взобралась по отлогому склону, отряхнулась и исчезла среди деревьев. Никойя и Конкордия захихикали.
– Попробуй еще раз, – попросила Конкордия.
– Нет, теперь попробуй ты. Посмотрим, что у тебя выйдет.
Конкордия, не веря в успешность своей попытки, бросила в воду комок земли. Почти мгновенно после этого из воды вынырнула голова в шлеме. Обхватив еще крепче друг друга, девушки смотрели, как мужчина в шлеме подплыл к берегу в том же месте, где вылезла собака, и так же исчез среди деревьев.
Индианки опять захихикали, но на этот раз, несмотря на взаимные уговоры, ни одна из них не решилась бросить еще что-нибудь в воду. Некоторое время спустя, когда подруги посмеивались над своим странным приключением, они увидели двух молодых индейцев, длинными шестами направлявших свой челн вдоль берега, против течения реки.
– Чему вы смеетесь? – спросил один из них.
– Мы тут видели разные вещи, – хихикнула Никойя в ответ.
– Значит, вы выпили много пульки, – упрекнул их юноша.
Но девушки покачали головами, и Конкордия сказала:
– Нам не нужно пить пульку для того, чтобы видеть разные вещи. Сначала, когда Никойя бросила в воду кожуру банана, мы увидели собаку, которая появилась из воды, – белую собаку величиной с горного леопарда…
– А когда Конкордия бросила ком земли, – продолжала другая девушка, – из воды всплыл мужчина с железной головой. Это колдовство. Конкордия и я – мы можем вызывать колдовские видения.
– Хозе, – обратился один индеец к другому, – по этому поводу следует выпить. – И каждый из них по очереди, в то время как другой шестом удерживал лодку на месте, сделал глоток из большой бутылки из-под голландского джина, наполненной пулькой.
– Нет, – сказал Хозе, когда девушки попросили его дать им тоже глотнуть. – Один глоток пульки – и вы увидите еще много собак величиной с горного леопарда и людей с железными головами.
– Прекрасно, – подхватила вызов Никойя. – В таком случае бросьте в воду вашу бутылку из-под пульки и посмотрим, что вы увидите. У нас выплыли собака и мужчина, а у вас, может быть, появится сам черт.
– Я бы хотел увидеть черта, – ответил Хозе, потянув еще раз из бутылки. – В этой пульке кроется настоящий огонь мужества. Мне бы очень хотелось увидеть черта.
Он протянул бутылку своему товарищу, чтобы тот допил ее до конца.
– А теперь брось-ка ее в воду, – посоветовал ему Хозе.
Пустая бутылка с сильным всплеском упала в воду, и волшебство не замедлило подействовать: на поверхность воды выплыло чудовищное туловище убитого паука. Зрелище это оказалось слишком сильным для простых индейских душ. Юноши с таким испугом отшатнулись от ужасного чудовища, что перевернули свою лодку. Выплыв на поверхность, они направились к главному потоку, уносимые быстрым течением, а за ними более медленно следовала полузатопленная лодка. Никойя и Конкордия на этот раз слишком испугались, чтобы хихикать. Они прижались друг к другу и с испугом глядели на волшебные воды, следя в то же время уголками глаз, как перепуганные юноши поймали лодку и подтащили ее к берегу, затем вскарабкались на него и спрятались за деревьями.
Послеобеденное солнце стояло уже низко над горизонтом, когда девушки наконец решились еще раз испытать волшебную силу вод. После продолжительной перебранки они решили бросить одновременно два кома земли. И в ту же минуту из воды вынырнули мужчина и женщина – Фрэнсис и царица. Девушки попадали от испуга в кусты. Оставаясь незамеченными, они наблюдали за тем, как Фрэнсис, поддерживая царицу, подплыл к берегу.
– Быть может, это всего лишь случайность… эти вещи могли случайно всплыть в то самое время, как мы бросали что-нибудь в воду, – шепнула Никойя Конкордии пять минут спустя.
– Но ведь когда мы бросали одну вещь, из воды всплывала только одна, – возразила Конкордия. – А когда бросили две, всплыли тоже две.
– Хорошо же, – сказала Никойя. – Давай еще раз убедимся в этом. Бросим еще что-нибудь вдвоем, и если ничего не появится из воды, значит, у нас нет колдовской силы.
Опять они бросили два комка земли, и на поверхность вновь всплыли мужчина и женщина. Но эти двое, Генри и Леонсия, оба умели плавать и поплыли рядом к естественной пристани. Подобно всем остальным, они вылезли на берег, вошли в лес и исчезли из виду.
Долго еще девушки-индианки ждали продолжения чуда. Ибо они решили больше ничего не бросать в воду и ждать: если что-нибудь появится из воды, значит, это простое совпадение, если же нет, то колдовская сила таится в них самих. Так они и лежали долгое время в засаде, наблюдая за волшебной водой, пока опустившийся мрак не скрыл ее от их глаз. Медленно и торжественно направились они в свою деревушку, уверенные в том, что на них лежит благословение богов.
Глава XXII
Только на следующий день после своего спасения из подземного потока Торрес прибыл в Сан-Антонио. Он пришел пешком, оборванный и грязный, а за ним по пятам следовал маленький мальчик-индеец, несший шлем Де-Васко. Торрес хотел показать этот шлем начальнику полиции и судье, как доказательство реальности его странных приключений, о которых ему не терпелось рассказать.
Первый человек, которого он встретил на главной улице, был начальник полиции. Завидев его, начальник издал громкое восклицание.
– Неужели это действительно вы, сеньор Торрес? – и, прежде чем пожать ему руку, набожно перекрестился.
Убедившись, однако, что перед ним настоящий человек из плоти, более того, весьма грязной плоти, начальник полиции поверил, что все увиденное им не сон.
Вслед за тем им овладела бешеная ярость.
– А я-то считал вас мертвым! – воскликнул он. – Что за мерзкая собака этот Хозе Манчено! Он пришел ко мне и заявил, будто вы умерли и лежали погребенным до самого дня Страшного суда в недрах священной горы майя.
– Хозе Манчено глупец, а я, вероятно, самый богатый человек в Панаме, – с надменной важностью ответил Торрес. – Подобно прежним героям-конквистадорам, я преодолел все трудности и опасности и нашел сказочное сокровище. Я видел его собственными глазами. Поглядите.
Торрес засунул было руку в карман брюк, чтобы достать драгоценные камни, украденные у Той, Что Грезит, но, вовремя спохватившись, вытащил руку пустой. И без того множество любопытных глаз следили за ними, удивляясь его странному виду.
– У меня есть что порассказать вам, – сказал он начальнику полиции. – Но здесь не место для разговора. Я стучался у порога умерших и носил на себе саван мертвецов. Я водил компанию с людьми, которые умерли четыре столетия тому назад, но еще не истлели и на моих глазах погибли второй раз в пучине вод. Я прошел сквозь недра гор. Я делил хлеб и соль с Погибшими Душами и глядел в Зеркало Мира. И все это я расскажу вам, мой лучший друг, в более удобное время, ибо я сделаю вас таким же богатым, как и самого себя.
– А не хлебнули ли вы прокисшей пульки? – насмешливо спросил его начальник полиции.
– У меня не было во рту ничего крепче воды с тех пор, как я оставил Сан-Антонио, – последовал ответ. – Сейчас я отправлюсь к себе домой и утолю свою жажду стаканом доброй крепкой пульки, а затем смою грязь со своего тела и оденусь в чистую, приличествующую моему положению одежду.
Однако Торресу не суждено было сразу попасть домой. Навстречу ему шел маленький оборвыш; издав возглас удивления, мальчик подбежал к испанцу и протянул ему конверт. Торрес немедленно узнал его – это была телеграмма, посланная Риганом по правительственному телеграфу:
«Все идет прекрасно. Необходимо задержать указанное лицо еще на три недели вдали от Нью-Йорка. 50 000 в случае удачи».
Взяв у мальчика карандаш, Торрес написал на обороте конверта ответную телеграмму:
«Пришлите деньги. Указанное лицо не вернется. Погибло в горах».
Еще два происшествия помешали Торресу осуществить свои планы относительно пульки и купания. На пороге ювелирной лавки старого Родригеса Фернандеса, куда он собирался зайти, его остановил старый жрец майя, с которым он расстался в священной горе. Испанец отшатнулся, словно увидев привидение, так как был вполне уверен, что старик утонул в зале мумий. Увидев жреца, Торрес испытал такое же чувство изумления, что и начальник полиции при виде его самого.
– Уходи, – сказал он. – Сгинь, беспокойный дух. Ты ведь только дух! Твое бренное тело лежит затопленным в самых недрах гор. Ты обман глаз, видение. Пропади! Ты всего лишь бесплотное, бестелесное создание, а не то я бы ударил тебя. Сгинь немедленно! Мне не хотелось бы ударить приведение.
Но привидение схватило его за руку и так настойчиво за него цеплялось, что он должен был поверить в его телесность.
– Деньги, – лепетал старик. – Дай мне денег! Одолжи мне немного золота. Я верну тебе их – недаром я знаю тайну сокровищ майя. Сын мой заблудился в недрах гор вместе с сокровищами. Гринго тоже остались там. Помоги мне спасти моего сына! Верни мне только его, а все сокровище будет принадлежать тебе. Но для этого нам нужно взять с собой много людей и много того волшебного порошка, которым обладает белый человек. С его помощью мы пробьем дыру в горе, и вода вытечет оттуда. Сын мой не утонул. Его застигла вода в той пещере, где стоят богиня Чия и бог Хцатцль с драгоценными глазами, и он не может выбраться оттуда. Одни только зеленые и красные глаза Чии и Хцатцля могут оплатить весь волшебный порошок всего мира. Одолжи мне немного денег, чтобы купить волшебный порошок.
В характере Альвареса Торреса была одна странная черта: как только речь шла о выдаче им даже самой незначительной суммы, он просто не мог расстаться с деньгами. И чем богаче становился Торрес, тем сильнее проявлялось это свойство его характера.
– Деньги? – воскликнул он сердитым голосом и, оттолкнув от себя старого жреца, открыл дверь в лавку Фернандеса. – Мне самому нужны деньги. Погляди, я весь в отрепьях, точно нищий. У меня нет денег для себя – тем более для тебя, старик. К тому же ведь это по твоей вине, а не по моей твой сын попал в священную гору майя и на твою голову, а не на мою падет проклятие за смерть твоего сына, упавшего в пропасть у ног Чии – пропасть, которую, кстати сказать, вырыли твои, а не мои предки.
Однако древний старикашка все еще не отставал от него и продолжал клянчить денег, чтобы купить на них динамит. На этот раз Торрес оттолкнул его с такой силой, что старые ноги не выдержали и жрец упал на плиты мостовой.
Лавка Родригеса Фернандеса отличалась очень малыми размерами и грязью. В ней была только одна маленькая и грязная витрина, поставленная на такой же маленький и грязный прилавок. Казалось, что в этой лавке накопились грязь и пыль, которые не убирались целыми поколениями. Ящерицы и тараканы ползали по стенам. Пауки вили паутину по всем углам, а над своей головой Торрес увидел нечто, что заставило его поспешно отступить в сторону. То была стоножка в добрых семь вершков длиной. Ему нисколько не хотелось, чтобы она свалилась ему на голову или за воротник. Когда же из какого-то внутреннего помещения этого смрадного логова выполз, подобно огромному пауку, сам Фернандес, он оказался точной копией Шейлока, как его представляли на сцене во времена королевы Елизаветы, хотя, откровенно говоря, он был более грязным Шейлоком – его, пожалуй, не смогли бы терпеть даже зрители той эпохи.
Ювелир раболепно склонился перед Торресом и надтреснутым фальцетом произнес какое-то униженное приветствие. Торрес вынул из кармана наугад с десяток или больше камней, украденных из сундука царицы, выбрал самый маленький из них и, сунув остальные обратно в карман, протянул его, ни слова не говоря, старику ювелиру.
– Я бедный человек, – пробормотал тот, хотя Торрес не мог не заметить, с каким вниманием он изучал драгоценный камень.
Наконец Фернандес небрежно бросил его, словно не придавая ему никакого значения, на стекло витрины и вопросительно посмотрел на посетителя. Но Торрес продолжал молчать, зная, что его молчание скорее вызовет жадного и болтливого старика на разговор.
– Должен ли я понять это так, что многоуважаемый сеньор Торрес хочет узнать мое мнение относительно качества этого камня? – дрожащим голосом спросил старый ювелир.
Торрес молча кивнул головой.
– Камень натуральный. Небольшой. Как вы сами можете видеть, он далеко не безукоризненный. К тому же много отойдет при его шлифовке.
– Сколько он стоит? – грубо и нетерпеливо спросил Торрес.
– Я бедный человек, – вновь забормотал Фернандес.
– Да ведь я не предлагаю вам купить его, старый дурак! Но раз вы уже сами заговорили об этом, сколько бы вы дали мне за него?
– Как я уже вам сказал, нисколько не желая вас обидеть, благородный сеньор, как я уже имел честь вам сказать, – я человек бедный. Бывают дни, когда я не могу даже купить на десять центаво гнилой рыбы. Бывают дни, когда у меня нет ни гроша даже на дешевое красное вино, которое, как я узнал в дни моей молодости, когда был учеником в Италии, приносит столько пользы моему больному желудку. Я так беден, что не могу покупать драгоценные камни…
– Даже для того, чтобы перепродать их с большой выгодой? – прервал его Торрес.
– Только в том случае, если я уверен в выгоде, – проговорил старик. – Да, в таком случае я могу купить его, но только при моей бедности не смогу много за него заплатить.
Он опять взял в руки драгоценный камень и принялся долго и внимательно его изучать.
– Я дам за него, – начал он неуверенным голосом, – я дам за него… но, пожалуйста, благородный сеньор, помните, что я очень беден. Весь сегодняшний день я не имел ничего во рту, кроме ложки лукового супа да корочки хлеба за утренним кофе.
– Именем самого черта, старый дурак, сколько ты мне даешь за него? – загремел Торрес.
– Пятьсот долларов… но сомневаюсь, чтобы при этом мне осталась какая-то выгода.
– Золотом?
– Что вы! Мексиканской валютой, – последовал ответ.
Сумма, предложенная стариком, уменьшалась таким образом вдвое, и Торрес понял, что старик солгал.
– Конечно, мексиканскими долларами. Ведь все наши расчеты ведутся в этой валюте.
Несмотря на радость, которую он испытал, услыхав такую высокую оценку самого маленького из своих камней, Торрес нетерпеливо протянул руку, чтобы забрать камень обратно. Но старик быстро отдернул руку, в которой держал камень, не желая отказываться от выгодной сделки.
– Мы с вами старые друзья, – заговорил он своим пронзительным голосом. – Первый раз я увидел вас, когда вы еще мальчиком приехали в Сан-Антонио из Бокас-дель-Торо. И ради старой дружбы я готов уплатить вам эту сумму золотом.
Только теперь Торрес смутно понял огромную ценность сокровищ, которые Погибшие Души похитили в незапамятные времена из тайника в священной горе майя.
– Прекрасно, – сказал Торрес и быстрым уверенным движением отобрал у старика камень. – Камень этот принадлежит одному моему другу, который хотел занять у меня денег под его залог. Теперь благодаря вам я знаю, что могу дать за него пятьсот долларов золотом. В следующий раз, когда мы встретимся с вами в пулькерии, я с удовольствием угощу вас бокалом… да что там! Пусть это будет столько бокалов, сколько вы пожелаете, – дешевого красного, полезного вам вина.
Он вышел из лавки, не стараясь даже скрыть своего торжества и презрения к одураченному ювелиру. Торрес с радостью думал, что Фернандес, эта испанская лиса, несомненно, уменьшил стоимость камня вдвое.
Тем временем, спускаясь на челне вниз по течению реки Гуалаки, Леонсия, царица и оба Моргана возвращались домой быстрее, чем шедший пешком Торрес. Но прежде чем они прибыли на гасиенду Солано, там произошло некое событие, которое в ту минуту не получило должной оценки. По извилистой тропинке, ведущей к гасиенде, медленно поднимался в гору самый странный посетитель, когда-либо виданный в этих местах. Рядом с ним ковыляла дряхлая старушонка. Голова ее была покрыта черной шалью, не скрывавшей изможденного и сморщенного лица. Впрочем, на этом лице еще сохранились следы былого огня.
Посетитель этот был толстый китаец средних лет. Его широкое лунообразное лицо выражало добродушие, свойственное обычно всем толстым людям. Звали его И-Пун (Дикое Яблоко), и его сладкие приторные манеры вполне соответствовали этому имени. С древней старушонкой, которая еле брела, тяжело опираясь на его руку, он обращался с самой изысканной предупредительностью и заботливостью. Когда она спотыкалась от слабости и усталости, он останавливался и терпеливо ждал, пока она отдохнет и наберется сил. Трижды во время подъема к гасиенде он вливал ей в рот ложечку французского коньяка из своей карманной фляги.
Усадив старушку в укромном тенистом уголке двора гасиенды, И-Пун храбро постучал во входную дверь. Обычно, приходя куда-нибудь по делам подобного рода, он довольствовался задним входом, но его опытность и природный ум подсказали ему, что в некоторых случаях необходимо являться с парадного крыльца.
Прислуга-индианка, появившаяся на его стук, доложила о нем в гостиной, где сидел среди своих сыновей безутешный Энрико Солано. Они оплакивали гибель Леонсии в недрах священной горы; о ней рассказал им вернувшийся из экспедиции Рикардо. Индианка вернулась на парадное крыльцо и сообщила, что сеньор Солано нездоров и никого не принимает. Ответ этот она передала с изысканной вежливостью, несмотря на то что посетителем был китаец.
– Гм… – произнес И-Пун и хвастливо заговорил, пытаясь убедить девушку взять на себя вторичное поручение: – Моя не простая кули. Моя умный китаец. Моя ходила школа. Моя говорит испански. Моя говорит английски. Моя пишет испански. Моя пишет английски. Гляди, моя пишет сейчас испански сеньору Солано. Твоя не может писать и твоя не может читать, что моя написал. Моя писал, что я И-Пун из Колона. Моя приехал сюда повидать сеньор Солано. Есть важная дела. Большой секрет. Моя написал на бумажке, твоя не может читать.
Однако он не сказал служанке, что на бумаге было написано:
«Моя знала большой секрет о сеньорита Солано».
Записка его, очевидно, попала к Алессандро, старшему из сыновей Солано, так как он немедленно прибежал к входной двери, оставив далеко позади индианку.
– Говори, какое у тебя дело! – почти закричал он на толстого китайца. – В чем дело? Говори скорее!
– Очень хороший дело, – последовал ответ. И-Пун с чувством удовлетворения отметил возбуждение, охватившее его собеседника. – Моя зарабатывает много денег. Моя покупает секрет. Моя продает секрет. Очень хороший дело.
– Что ты знаешь о сеньорите Солано? – вскричал Алессандро, тряся его за плечо.
– Все. Моя знает очень важный сведения.
Но Алессандро уже не мог владеть собой. Он почти втолкнул китайца в дом и затем потащил его за собой в гостиную, где сидел Энрико.
– Он принес вести о Леонсии! – вскричал Алессандро.
– Где она? – хором воскликнули Энрико и его сыновья.
«Ага!..» – мелькнуло в голове И-Пуна. Возбуждение, предвещавшее столь благоприятный исход его дела, невольно овладело и им.
Ошибочно приняв его размышления за испуг, Энрико жестом приказал сыновьям молчать и обратился к китайцу.
– Где она?
«Ага! – вновь подумал И-Пун. – Сеньорита пропала». Это новый секрет. Быть может, в один прекрасный день секрет этот будет дорого стоить. Воспитанная девушка из знатной семьи Солано, пропавшая неизвестно куда, – все это сведения, которые полезно запомнить. Когда-нибудь она может выйти замуж – он даже слыхал кое-что об этом в Колоне – и когда-нибудь у нее могут возникнуть нелады с мужем, и тогда она или ее муж – для И-Пуна было безразлично, кто именно, – может дорого заплатить за этот секрет.
– Эта сеньорита Леонсия, – проговорил он наконец со слащавой хитрецой в голосе. – Она не твоя дочь. У нее другая папа-мама.
Но горе Энрико, оплакивавшего исчезновение Леонсии, было слишком велико, и он даже не вздрогнул, когда китаец выдал его давнюю тайну.
– Это правда, – кивнул он головой. – Я усыновил ее, когда она была еще маленьким ребенком, хотя об этом знает только наша семья. Странно, что это тебе известно. Но меня нисколько не интересуют факты, давно мне известные. В данную минуту меня интересует вопрос, где она сейчас.
И-Пун серьезно и сочувственно покачал головой.
– Это другой секрет, – заявил он. – Может быть, моя узнает эта секрет. Тогда моя продаст его тебе. Но моя знает старый секрет. Твоя не знает имя папа-мама сеньориты Леонсии. Моя знает.
Старый Энрико Солано не мог скрыть интереса, который возбудило в нем это заявление.
– Говори, – приказал он. – Назови фамилию и докажи правдивость своих слов, тогда я щедро вознагражу тебя.
– Нет, – покачал головой И-Пун, – плохой дело. Моя не делает такой дело. Сначала твоя заплати, тогда моя скажет. Моя секрет – хороший секрет. Моя имеет всегда доказательства. Твоя заплати мне пятьсот пезо и расходы на дорога из Колона в Сан-Антонио и обратно в Колона – тогда моя скажет имя папа-мама.
Энрико Солано кивнул головой в знак согласия и только было открыл рот, чтобы приказать Алессандро принести деньги, как вдруг тихая, всегда флегматичная индианка нарушила их мирную беседу, вбежав в комнату с такой поспешностью, какой они в ней и не подозревали. Припав к ногам хозяина, она стала ломать руки и рыдать так, как рыдают только от нечаянной радости.
– Сеньорита! – прошептала она наконец хриплым голосом, указывая на двор кивком головы и глазами. – Сеньорита!
И-Пун немедленно был забыт вместе со своим секретом. Энрико и его сыновья выбежали на двор и увидели там Леонсию, царицу и обоих Морганов, которые, покрытые с ног до головы пылью, слезали с верховых мулов, нанятых ими вблизи устья реки Гуалаки. В то же самое время двое слуг-индейцев выпроводили из дома толстого китайца вместе с его древней старушонкой.
– Приходи в другой раз, – сказали ему. – Сейчас сеньор Солано очень занят.
– Хорошо. Моя придет в другой раз, – приветливо и добродушно отвечал И-Пун, не выказывая ни малейшего сожаления или разочарования по поводу того, что сделка сорвана в ту самую минуту, когда деньги уже почти были в его руках.
Однако он с большой неохотой покинул гасиенду. Здесь была чрезвычайно благоприятная почва для его дела – секреты росли прямо под ногами. Если бы не усердие слуг индейцев, И-Пун побежал бы во двор, чтобы хоть мельком взглянуть на вновь прибывших. Ему пришлось, однако, повиноваться, и он волей-неволей спустился с холма. На полпути, утомленный тяжестью повисшей на нем древней старушонки, он влил ей в рот двойную порцию коньяка из фляги, что дало ей силы плестись дальше без его помощи.
Энрико снял Леонсию с седла, чтобы поскорее прижать ее к своему сердцу. В продолжение нескольких минут раздавались шумные приветствия на испанском языке и все братья столпились вокруг нее, чтобы ее обнять и расцеловать. Немного успокоившись, они увидели, что Фрэнсис помог сойти с седла Той, Что Грезит и они, держась за руки, ждали, чтобы и на них наконец обратили внимание.
– Это моя жена, – представил Фрэнсис царицу семье Солано. – Я отправился в Кордильеры за сокровищем, и вот что я нашел. Видели ли вы человека, которому бы повезло больше, чем мне?
– Ради нас она пожертвовала несметным богатством, – признала Леонсия.
– Она была царицей маленького царства, – добавил Фрэнсис, бросив девушке благодарный, восторженный взгляд. Леонсия быстро подхватила:
– Она спасла нам всем жизнь, пожертвовав своим царством.
И Леонсия, охваченная великодушным порывом, обняла царицу за талию и, оторвав ее от Фрэнсиса, увела в гасиенду.
Глава XXIII
Во всем великолепии костюма, сочетавшего в себе черты испанского Средневековья и особенности Нового Света, – такие костюмы до сих пор можно видеть на знатных гасиендадо Панамы – Торрес ехал вдоль берега, направляясь к гасиенде Солано. Рядом с ним мелкими прыжками, говорившими о том, что при случае она обгонит лучшего из коней Торреса, бежала большая белая собака, которая бросилась за ним в подземную реку. Свернув на дорогу, поднимавшуюся вверх к гасиенде, Торрес проехал мимо И-Пуна, остановившегося на перекрестке, чтобы дать передохнуть своей дряхлой спутнице. Однако сеньор Альварес обратил на странную пару не больше внимания, чем на придорожную грязь. Высокомерие, которое он надел на себя вместе с пышным облачением, запрещало ему проявлять какой-либо интерес к простонародью. Зато И-Пун как следует рассмотрел его своими раскосыми восточными глазками, не упускавшими ни одной мелочи. Китаец подумал: «Этот друг Солано, должно быть, очень богат. Он едет к ним. Возможно, это возлюбленный сеньориты Леонсии или ее отвергнутый поклонник. И в том, и в другом случае он, несомненно, не откажется купить тайну рождения сеньориты, а с виду он богат, даже очень богат».
Во внутренних жилых комнатах гасиенды собрались все вернувшиеся искатели сокровищ и все Солано. Царица, вставляя в общий рассказ известные ей одной подробности, с горящими глазами описывала, как Торрес украл ее драгоценности и как он упал в водоворот, прежде чем собака успела кинуться на него. Внезапно Леонсия и Генри, стоявшие у окна, одновременно издали резкое восклицание.
– Пусть говорят после этого, что дьявола не существует, – сказал Генри. – Вот едет Торрес собственной персоной.
– Я первый! – вскричал Фрэнсис, поигрывая своими бицепсами.
– Нет, – возразила Леонсия. – Мы все имели возможность убедиться, что он умеет лгать, как никто. Давайте позабавимся. Вот он слезает с коня… Спрячемся все четверо. Отец! – она жестом попросила подойти Энрико и братьев. – Сядьте здесь и сделайте вид, будто горюете обо мне. Когда этот негодяй Торрес войдет сюда, начните расспрашивать его обо мне. Он наговорит вам целый короб самой невероятной лжи. А мы спрячемся здесь за ширмами. Ну, идем же. Скорее! – И, схватив царицу за руку, она бросилась за ширму, глазами приглашая Фрэнсиса и Генри последовать за ней.
И Торрес, войдя в комнату, увидел грустную сцену. Энрико и его семье не стоило особого труда изобразить отчаяние, потому что совсем недавно они испытывали его на самом деле. Увидев Торреса, Энрико быстро вскочил со своего стула, чтобы дружески приветствовать гостя, и снова бессильно опустился на место. Торрес порывисто схватил его за руку и изобразил на своем лице столь глубокое волнение, что, казалось, не мог вымолвить ни слова.
– Увы! – выговорил он наконец с таким чувством, словно сердце его разрывалось на части. – Они погибли! Она погибла, ваша прекрасная дочь Леонсия, и оба гринго Морганы погибли вместе с ней. Рикардо, помните, они нашли смерть в сердце горы майя.
– Эта гора – обитель тайны, – продолжал он, выждав, пока уляжется первый порыв горя Энрико. – Я был с ними, когда они умерли. Если бы они послушались моего совета, все обошлось бы благополучно. Но даже Леонсия не захотела внять голосу старого друга семьи Солано. Нет, она предпочла советы этих двух гринго. Пройдя через невероятные опасности, я выбрался из недр горы, взглянул на долину Погибших Душ и вновь вернулся обратно, чтобы найти их уже в объятиях смерти…
В этот момент в комнату ворвалась огромная белая собака, за которой гнался слуга-индеец; вся дрожа и повизгивая от возбуждения, она обнюхивала следы, указывавшие на близость ее хозяйки. Но прежде чем собака успела броситься к ширме, за которой пряталась царица, Торрес схватил пса за загривок и вышвырнул вон из комнаты, приказав двум индейцам держать его.
– Пусть животное побудет там, – сказал Торрес. – Я расскажу вам о нем после. Но сначала поглядите на это. – Он вытащил из кармана пригоршню драгоценных камней. – Я стучался в двери мертвецов, и вот, смотрите, сокровища майя в моих руках. Я теперь самый богатый человек в Панаме, да, пожалуй, и во всей Америке. Мое могущество…
– Но вы присутствовали при смерти моей дочери, – рыдая, перебил его Солано. – Неужели она ничего не просила мне передать?
– Да, – подтвердил Торрес, искренне взволнованный картиной смерти, которую немедленно нарисовало ему его богатое воображение. – Она умерла с вашим именем на устах. Ее последние слова были…
Но тут его глаза чуть не полезли на лоб, и он так и замер на середине фразы, ибо в этот момент сеньор Альварес увидел Генри и Леонсию, которые с самым спокойным видом шли по комнате, углубившись в тихий разговор. Не замечая Торреса, они прошли к окну и остановились там, ни на минуту не прерывая беседы.
– Вы сказали мне, что ее последние слова были… – напомнил Энрико.
– Я солгал вам, – прошептал Торрес, стараясь выиграть время, чтобы как-нибудь выпутаться из беды. – Я был уверен, что они погибли и никогда больше не вернутся в мир, и я хотел смягчить для вас этот удар, сеньор Солано, передав вам слова, которые, несомненно, произнесла бы ваша дочь в свою последнюю минуту. А вот еще этот Фрэнсис, которого вы так полюбили! Мне казалось, что вам будет легче услышать о его смерти, чем узнать, какой бесчестной собакой оказался этот гринго!
В эту минуту собака радостно залаяла, порываясь к ширме, и оба индейца напрягли все силы, чтобы ее удержать. Однако Торрес, ничего не подозревая, сам сунул голову в уготованную ему судьбой западню.
– Там, в долине, живет глупое, выжившее из ума существо, которое уверяет, что может с помощью колдовства читать будущее. Это ужасная, кровожадная женщина. Правда, она довольно красива, но ее красота может нравиться только человеку с извращенным вкусом; ведь есть же люди, которые находят, что и стоножки по-своему красивы. Теперь я понимаю, как все произошло: она, очевидно, дала возможность Леонсии и Генри каким-то тайным путем бежать из долины, а Фрэнсис предпочел остаться с ней в греховной связи. Ибо это, несомненно, греховная связь, поскольку в долине нет ни одного католического священника, который бы мог благословить их союз. О, не думайте, что Фрэнсис пылает любовью к этому ужасному существу! Нет, если он и воспылал к чему-нибудь страстью, то только к тому жалкому сокровищу, которым она обладает. Вот вам ваш гринго Фрэнсис, который осмеливался осквернять своими взглядами даже прекрасную Леонсию! О, я знаю, что говорю. Я видел…
Радостный лай собаки заглушил его голос, и он увидел Фрэнсиса и царицу, которые – точно так же, как и предыдущая пара, – шли по комнате, увлеченные разговором. Царица остановилась, чтобы приласкать собаку, ставшую на задние лапы и положившую передние на ее плечи, так что собачья пасть оказалась выше головы молодой женщины. Торрес, облизывая пересохшие губы, шевелил мозгами, пытаясь придумать какую-нибудь новую ложь, чтобы вывернуться из ужасного положения.
Читать бесплатно другие книги:
