Собрание сочинений в одной книге Лондон Джек

Глава XIX

– Кому-нибудь придется все же жениться на этой сумасшедшей, – сказала наконец Леонсия, когда они все расположились на циновках в комнате, куда отвел их жрец. – Он не только станет героем, спасая наши жизни, но и спасет свою собственную. Сеньор Торрес, вот вам прекрасный случай спасти жизнь нам всем и себе самому!

– Брр! – содрогнулся Торрес. – Я не женился бы на ней и за десять миллионов долларов золотом. Она слишком мудра. Это ужасная женщина. Она, как вы, американцы, выражаетесь, она действует мне на нервы. Вообще-то, я храбрый человек, но в ее присутствии вся моя храбрость исчезает. У меня от страха мороз по коже подирает. Нет, не меньше чем за десять миллионов согласен я побороть свой страх перед ней. Но Генри и Фрэнсис гораздо храбрее меня. Пусть кто-нибудь из них и берет ее в жены.

– Но ведь я обручен с Леонсией, – быстро возразил Генри, – следовательно, не могу жениться на царице.

Взгляды обоих устремились на Фрэнсиса, но, прежде чем тот успел открыть рот, Леонсия воскликнула:

– Это несправедливо! Никому из вас не хочется на ней жениться. Поэтому единственный справедливый выход из создавшегося положения – это тянуть жребий. – С этими словами она выдернула три соломинки из циновки, на которой сидела, и переломила одну из них пополам. – Тот, кто вытянет короткую соломинку, принесет себя в жертву. Сеньор Торрес, тяните вы первым.

– Свадебный марш будет наградой тому, кто вытянет короткую соломинку, – ухмыльнулся Генри.

Весь дрожа, Торрес перекрестился и вытянул свой жребий. Соломинка оказалась длинной, и он тут же на радостях пустился в пляс, напевая:

За ним потянул жребий и Фрэнсис, и на его долю также досталась длинная соломинка. Судьба Генри была всем ясна: на его долю выпала короткая соломинка. Он взглянул на Леонсию, и в его глазах было такое отчаяние, что она невольно почувствовала к нему сострадание. В свою очередь Фрэнсис, заметив сожаление на ее лице, призадумался. Да, это был единственный выход. Только таким образом можно было выйти из создавшегося положения. Как бы сильно он ни любил Леонсию, еще сильнее было в нем чувство долга по отношению к Генри. Фрэнсис не колебался ни минуты. Весело хлопнув Генри по плечу, он воскликнул:

– Послушайте, я единственный холостяк среди вас, который не боится брачных уз. Я женюсь на ней!

Генри испытал такое чувство облегчения, как будто избавился от смертельной опасности. Он протянул Фрэнсису руку, и они обменялись рукопожатиями, глядя друг на друга честным открытым взором, на который способны только честные и прямые люди. Ни один из них не заметил, какое горе отразилось на лице Леонсии при этой неожиданной развязке. Та, Что Грезит была права, неправа была Леонсия: она любила сразу двух мужчин и тем самым отнимала у царицы ее законную долю счастья.

Любые споры, которые могли бы возникнуть, были предупреждены появлением маленькой девочки из Большого Дома, которая вошла вместе с женщинами, принесшими пленникам завтрак. Наблюдательный Торрес первым заметил ожерелье на шее девочки. Это была нитка великолепных крупных рубинов.

– Та, Что Грезит только что подарила мне ожерелье, – сказала девочка, польщенная явным восхищением, которое вызвало у чужеземцев ее новое украшение.

– И у нее есть еще такие камни? – спросил Торрес.

– Ну конечно, – ответила девочка. – Она только что показала мне огромный сундук, наполненный ими доверху. Там были камни разного цвета, гораздо больше этих, но только они не были нанизаны на нитку, а лежали как вылущенные горошины.

В то время как остальные ели и пили, Торрес нервно курил свою папиросу. Наконец он встал, отговариваясь легким недомоганием, которое не позволяет ему принять участие в трапезе.

– Послушайте, – торжественно заявил Торрес. – Я говорю по-испански лучше вас, Морган, и к тому же, без сомнения, мне лучше известен характер испанских женщин. Чтобы доказать вам мое дружеское расположение, я сейчас отправляюсь к ней и попытаюсь отговорить от ее матримониальных планов…

Один из копьеносцев преградил Торресу дорогу, но, побывав с докладом у царицы, вернулся и дал ему войти. Царица, полулежа на своем ложе, приветливо ему кивнула.

– Почему ты не ел? – заботливо спросила она и, после того как он пожаловался на отсутствие аппетита, добавила: – Тогда, быть может, ты хочешь пить?

Глаза Торреса сверкнули. После всех испытаний, которые выпали на его долю в последние семь дней, к тому же стоя на пороге новой авантюры, в которой он решил, чего бы это ему ни стоило, добиться успеха, он чувствовал, что ему необходимо подкрепиться. Царица хлопнула в ладоши и отдала приказание явившейся на ее зов прислужнице.

– Этому вину много-много лет. Впрочем, тебе это должно быть хорошо известно, если ты сам, Де-Васко, привез его сюда четыре столетия назад, – насмешливо произнесла она, когда один из слуг внес и откупорил небольшой деревянный бочонок.

Возраст бочонка не вызывал никаких сомнений, и Торрес, уверенный в том, что бочонок переплыл океан четыреста лет тому назад, почувствовал неодолимое желание отведать его содержимое. Прислужница наполнила огромный кубок, и Торрес, осушив его, был поражен мягкостью и сладостью благородного напитка. Но не прошло и минуты, как чудодейственная сила вина огненной влагой разлилась по его жилам и затуманила мозг.

Царица приказала ему присесть на край ложа, у ее ног, и спросила:

– Ты пришел незваный. Что же ты хочешь сказать мне или попросить у меня?

– Я тот, кого избрали, – ответил он, покручивая ус и стараясь принять победоносный вид, подходящий для любовного объяснения.

– Странно, – заметила она. – Я не твое лицо видела в Зеркале Мира. Здесь произошло… какое-то недоразумение. Не так ли?

– Да, недоразумение, – охотно согласился он, прочитав в ее глазах, что ей все известно. – Во всем виновато вино. В нем таится чудодейственная сила; она заставила меня открыть тебе мои сокровенные чувства. Я так страстно желаю тебя!

С лукавой усмешкой в глазах, она снова подозвала прислужницу и приказала ей наполнить кубок.

– Быть может, произойдет еще какое-то недоразумение, а?.. – поддразнивала она его, когда он осушил кубок до дна.

– Нет, о царица, – ответил Торрес. – Теперь мне все ясно. Я сумею побороть свои истинные чувства. Выбор пал на Фрэнсиса Моргана, на того, который поцеловал твою руку.

– Это верно, – торжественно промолвила царица. – Его лицо увидела я в Зеркале Мира и поняла, что сбудется то, что суждено.

Ободренный ее словами, Торрес продолжал:

– Я его друг, его лучший друг. Тебе, от которой ничто не скрыто, известен обычай брать за невестой приданое, и вот он послал меня, своего лучшего друга, чтобы разузнать все и осмотреть твое приданое. Должен тебе сказать, что он один из самых богатых людей у себя на родине, где много богатых.

Она так стремительно вскочила с ложа, что Торрес весь съежился и пригнулся к полу, в ужасе ожидая удара ножом между лопаток. Но царица быстро проскользнула к порогу внутренних покоев.

– Иди сюда, – повелительно позвала она его.

Перешагнув через порог, Торрес сразу сообразил, что находится в ее опочивальне. Однако он не стал разглядывать убранство. Подняв крышку тяжелого, окованного медью сундука, царица подозвала его. Торрес повиновался и, заглянув внутрь, увидел самое изумительное зрелище в мире. Маленькая девочка сказала правду. Неисчислимые груды драгоценных камней, точно вылущенный горох, наполняли сундук – бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды, – самые ценные, самые чистые и самые крупные, какие ему когда-либо доводилось видеть.

– Погрузи руки в сундук по самые плечи, – промолвила она, – и убедись, что это действительность, а не сонное видение и бред твоего воображения. Тогда ты сможешь рассказать об увиденном твоему богатому другу, которому суждено стать моим мужем.

Торрес, в мозгу которого чудодейственный старый напиток зажег яркое пламя, повиновался ее приказанию.

– Неужели эти стекляшки так интересны? – насмешливо спросила царица. – Ты смотришь на них, точно глазам твоим представилось волшебное зрелище.

– Мне никогда и не грезилось, что где-то на свете могут существовать такие сокровища, – бормотал он, опьяненный этим богатством.

– Они стоят дороже всего на свете?

– Да, это так.

– Дороже любви, доблести и чести?

– Да, они стоят дороже всего этого. Они – сводят с ума.

– Можно ли купить на них искреннюю любовь мужчины?

– На них можно купить весь мир…

– Послушай, – продолжала царица. – Ты мужчина. И не раз, наверное, держал в своих объятиях женщину. Можно ли на них купить женщину?

– С самого сотворения мира женщин покупали и продавали за драгоценности. Из-за них же женщины продавали себя.

– А смогут ли они купить мне сердце твоего друга Фрэнсиса?

В первый раз за все это время Торрес взглянул на нее и забормотал бессвязные слова; он бессмысленно кивал головой, опьяненный выпитым вином и обезумевший от такого количества невиданных сокровищ.

– Разве они имеют такую цену в глазах Фрэнсиса?

Торрес безмолвно кивнул.

– И все их так ценят?

Торрес закивал головой.

Царица засмеялась серебристым смехом, в котором звучало презрение. Склонившись над сундуком, она набрала пригоршню драгоценных камней.

– Иди за мной, – приказала она. – Я покажу тебе, как мало я их ценю.

Вместе с ним царица вышла на террасу, которая окружала три стороны дома, нависшие над водой; четвертая сторона прилегала к крутой скале. У подножия скалы бурлил водоворот, осушавший воды озера, как и предполагали Морганы.

С презрительным смехом царица бросила драгоценности в бурлящие воды.

– Видишь, как мало я их ценю, – проговорила она.

Торрес почти отрезвел от такого кощунства.

– Они никогда не вернутся обратно! – смеялась она. – Оттуда никогда ничто не возвращается. Смотри! – с этими словами она бросила вниз букет цветов, который, покружившись с минуту, был втянут в водоворот и исчез в пучине.

– Если ничто оттуда не возвращается, куда же все идет? – глухо спросил Торрес.

Царица пожала плечами, но Торрес понял, что ей известна тайна водоворота.

– Много людей отправилось этой дорогой, – задумчиво продолжала она. – Ни один из них не вернулся. Моя мать тоже после своей смерти ушла этим путем. Я была тогда еще маленькой девочкой. – Она вдруг очнулась. – Иди же, о чужеземец с древним шлемом! Расскажи обо всем увиденном твоему повелителю… твоему другу, хочу я сказать. Расскажи ему, какое за мной приданое. И если он так же безумно жаден до этих цветных стекляшек, то руки его вскоре обнимут мой стан. Я же останусь здесь и, мечтая о нем, буду ждать его прихода. Игра волн пленяет меня…

Получив приказание удалиться, Торрес вошел в опочивальню, но затем, потихоньку вернувшись обратно, чтобы поглядеть на царицу, увидел, что она опустилась на пол на террасе и, опершись головой на руки, пристально глядит в пучину. Тогда он быстро прокрался к сундуку, поднял крышку и, набрав полную пригоршню камней, положил их в карман брюк. Однако, прежде чем он успел второй раз запустить руку в сундук, за его спиной прозвучал насмешливый смех царицы.

Страх и бешенство овладели им до такой степени, что он бросился на нее и хотел схватить, но вдруг в ее руке угрожающе блеснула сталь кинжала.

– Ты вор, – сказала она. – У тебя нет чести. А наказание для воров в этой долине – смерть. Сейчас я призову моих копьеносцев и они сбросят тебя в водопад.

Но именно безвыходность положения придала Торресу находчивости. Испуганно заглянув в пучину, которая грозила ему гибелью, он громко закричал, как будто увидел в глубине вод нечто ужасное. Затем испанец пал на одно колено и закрыл руками свое искаженное притворным страхом лицо. Царица тоже заглянула вниз, чтобы узнать, что он там увидел. Улучив момент, Торрес стремительно поднялся на ноги, кинулся на нее, как дикий зверь, и, схватив за кисти рук, вырвал у нее кинжал.

Он отер холодный пот со лба и весь дрожал, медленно приходя в себя. Царица спокойно, с любопытством смотрела на него.

– Ты исчадие ада, – злобно шипел он, трясясь от ярости. – Ведьма, которой подвластны темные силы. И все же ты обыкновенная женщина, рожденная смертной, и, значит, сама смертна. И как любое смертное существо и как любая женщина, ты слаба, а потому я предоставляю тебе выбор: или ты будешь брошена мною в пучину вод, где и погибнешь, или же…

– Или же? – спросила она.

– Или… – он замолчал, облизал свои пересохшие губы и вдруг вскричал: – Нет, клянусь Мадонной! Или ты станешь сегодня же моей женой. Выбирай!

– Ты возьмешь меня в жены ради меня самой или ради моих сокровищ?

– Ради твоих сокровищ, – нагло заявил он.

– Но ведь в Книге Судеб сказано, что мне суждено быть женой Фрэнсиса, – возразила она.

– Ну что ж, мы впишем новую страницу в Книгу Судеб.

– Как будто это возможно сделать, – засмеялась она.

– В таком случае я докажу твою смертность тем, что брошу тебя в водоворот, как ты бросила туда букет цветов.

На этот раз Торрес был действительно неустрашим – неустрашим под влиянием старинного напитка, который огненной струей разлился по его жилам, к тому же он чувствовал себя хозяином положения. Наконец, как истый латиноамериканец, он наслаждался сценой, в которой мог проявить свойственные ему чванливость и красноречие.

Внезапно он вздрогнул, услыхав, как царица издала легкий свист, которым испанцы обычно призывают слуг. Торрес подозрительно посмотрел на нее, потом на дверь, ведущую в ее опочивальню, затем снова перевел взгляд на царицу.

Искоса поглядывая на дверь, он смутно увидел, как на пороге, словно привидение, появилась огромная белая собака. Торрес невольно сделал шаг в сторону, но нога его очутилась в пустом пространстве, и, увлекаемый весом своего тела, он свалился с террасы прямо в бурлящий поток. С воплем ужаса стремительно несясь вниз, он увидел, как собака прыгнула следом за ним.

Хотя Торрес был прекрасным пловцом, бурное течение понесло его как соломинку, и Та, Что Грезит, перегнувшись через край террасы и зачарованно глядя вниз, увидела, как его, а затем и собаку втянул бурлящий водоворот.

Глава XX

Долго еще Та, Что Грезит глядела в бурлящую пучину, затем она произнесла со вздохом: «Бедная моя собака!» – и поднялась. Гибель Торреса нисколько ее не тронула. С юных лет она привыкла распоряжаться жизнью и смертью людей своего полудикого выpождaющeгocя племени, и жизнь человеческая, как таковая, не имела в ее глазах никакой цены. Если человек жил честно, жизнь его была неприкосновенна; если же он вел порочную жизнь и угрожал безопасности других людей, то так же естественно было предоставить ему умереть или даже насильственно его умертвить. Поэтому вся история с Торресом была для нее всего лишь эпизодом, правда неприятным, но проходящим. Однако она искренне жалела о гибели своего бедного пса.

Войдя в комнату, царица громко хлопнула в ладоши и отдала распоряжение явившейся на зов прислужнице, а сама, убедившись, что крышка сундука все еще открыта, вышла на террасу, откуда могла наблюдать за комнатой, сама оставаясь незамеченной.

Через несколько минут прислужница ввела в комнату Фрэнсиса. Он был в самом плохом настроении. Благородный поступок, который он совершил, отказавшись от Леонсии, не доставил ему никакой радости. Еще меньше радости испытывал он при мысли о скором браке со странной женщиной, которая царила над Погибшими Душами и жила в этом странном доме над озером. Правда, она не вызывала в нем, как в Торресе, ни страха, ни враждебности. Напротив, Фрэнсис испытывал по отношению к ней искреннее сострадание. Его невольно трогало жалкое, почти трагическое положение этой мужественной и надменной женщины, находящейся в полном расцвете сил и красоты, которая так трогательно и безнадежно стремилась к любви.

С первого же взгляда он понял, что находится в опочивальне царицы, и невольно подумал, не считает ли она уже его своим мужем, – возможно, здесь не тратят времени на лишние переговоры, церемонии и обряды. Поглощенный своими невеселыми мыслями, он не обратил особого внимания на сундук. Наблюдавшая за ним царица видела, как молодой американец стоял посреди комнаты, явно дожидаясь ее, затем через несколько минут подошел к сундуку. Он захватил целую пригоршню драгоценных камней и стал небрежно бросать их по одному обратно, как простые камешки, затем отошел от сундука и принялся разглядывать шкуры леопардов на ложе. Наконец он опустился на это ложе, одинаково равнодушный и к ложу и к сокровищам. Его поведение вызвало такой восторг царицы, что она не в силах была больше ограничиваться подсматриванием. Войдя в комнату, Та, Что Грезит со смехом сказала:

– Значит, сеньор Торрес был лжецом?

– Был? – спросил Фрэнсис, вставая ей навстречу.

– Да, его уже нет, – ответила царица. – Но это неважно, – поспешила она добавить, заметив, что известие о смерти Торреса вызвало у Фрэнсиса всего лишь любопытство. – Он ушел, и это хорошо, что ушел, ибо он никогда не вернется. Но он лгал мне, не правда ли?

– Без сомнения, – ответил Фрэнсис. – Он наглый лжец.

Молодой Морган не мог не заметить разочарования, отразившегося на ее лице, когда он так охотно согласился с ней относительно лживости Торреса.

– Что же именно он говорил? – спросил ее Фрэнсис.

– Что его выбрали мне в мужья.

– Ложь, – сухо ответил Фрэнсис.

– Затем он сказал, что выбор пал на тебя, и это, несомненно, тоже ложь, – печально продолжала царица.

Фрэнсис отрицательно покачал головой.

Невольный крик радости, вырвавшийся из уст царицы, тронул его сердце настолько, что у него возникло желание обнять и приласкать ее. Она ждала, пока он заговорит.

– На меня в самом деле пал выбор стать твоим мужем, – продолжал он твердым голосом. – Ты прекрасна. Когда же мы поженимся?

При этих словах на ее лице отразилась такая ликующая радость, что он поклялся себе никогда не омрачать это прекрасное лицо печалью. Повелительница Погибших Душ, обладавшая несметными богатствами и чудесным даром провидения, была в его глазах просто одинокой неопытной женщиной с сердцем, переполненным страстной жаждой любви.

– Я открою тебе, какую еще ложь сказал мне этот гнусный Торрес! – радостным голосом воскликнула она. – Он сказал мне, что ты богат и что, прежде чем взять меня в жены, ты хочешь узнать, какие богатства я принесу тебе в дар. Еще он сказал, что ты послал его осмотреть мои сокровища. Я знаю, что это наглая ложь. Ты ведь не ради этого берешь меня в жены? – и она жестом, полным презрения, указала на сундук с драгоценностями.

Фрэнсис покачал головой.

– Ты женишься на мне ради меня самой? – ликуя, продолжала она.

– Да, ради тебя самой, – не мог не солгать Фрэнсис.

И тут его глазам представилось удивительное зрелище. Царица, деспотичнейшая из властительниц, которая своевольно распоряжалась судьбами своих подданных, так холодно и бессердечно рассказала ему о гибели Торреса, выбрала себе супруга, нисколько не считаясь с его желаниями, – эта самая царица вдруг начала краснеть.

По ее шее, затем по лицу, ушам и даже по лбу алой волной разливалась краска девичьего смущения и стыдливости. Смущение ее передалось и Фрэнсису. Он не знал, как себя вести, и почувствовал, что сквозь его загар также пробивается румянец. «Никогда еще, – невольно подумал он, – в отношениях мужчины и женщины не было такого затруднительного и странного положения». Затруднительное положение между тем все более усугублялось; но даже ради спасения собственной жизни он не смог бы найти нужного слова, чтобы положить конец этому замешательству. Наконец царица заговорила первая.

– А теперь, – сказала она, еще больше краснея, – вы должны поухаживать за мной.

Фрэнсис пытался заговорить, но губы его так пересохли, что он пробормотал только несколько бессвязных слов.

– Меня еще никогда никто не любил, – откровенно призналась царица. – То чувство, которое питает ко мне мой народ, не любовь. Они не люди, а просто неразумные животные, но мы, ты и я, мы ведь настоящие мужчина и женщина. На свете есть ухаживание, и любовь, и нежность – все это мне сказало мое Зеркало Мира. Но я так неопытна, я не умею, не знаю, как надо любить. Ты же, чужеземец, явившийся ко мне из необъятного мира, ты, несомненно, знаешь, что такое любовь. Я жду. Люби же меня!

Она опустилась на свое ложе и, усадив Фрэнсиса подле себя, замерла в ожидании. Бедный юноша, которому так неожиданно приказали любить, был не в силах вызвать по принуждению любовь в своем сердце.

– Разве я не прекрасна? – спросила его царица, немного помолчав. – Разве ты не так же безумно жаждешь обнять меня, как я жажду твоих объятий? Никогда еще мужские уста не касались моих. Что такое поцелуй – поцелуй в уста? Когда ты поцеловал мою руку, я испытала неизъяснимое блаженство. Твои губы поцеловали не только мою руку, но и мою душу. Мне казалось, что мое сердце билось в руке под прикосновением твоих уст. Разве ты не чувствовал его?..

– Итак, – говорила она полчаса спустя, сидя рядом с ним на ложе, – я рассказала тебе то немногое, что мне известно о самой себе. О своем прошлом я знаю только то, что мне о нем рассказали. Настоящее ясно вижу в моем Зеркале Мира. Будущее я тоже могу видеть, но только очень смутно и не всегда понимаю то, что вижу. Я родилась здесь, так же как моя мать и мать моей матери. Каким-то образом случалось, что в жизни каждой царицы был мужчина. Порой они приходили сюда, как и ты. Мать моей матери – так рассказывали мне – покинула нашу долину, чтобы найти себе мужа, и отсутствовала долгие годы. Таким же путем ушла в большой мир и моя мать. Тот тайный путь, где давно умершие конквистадоры охраняют тайны майя и где стоит Де-Васко, чей шлем нагло похитил этот Торрес, – этот путь хорошо мне известен. Если бы ты не пришел, я должна была бы пойти этим путем, чтобы найти тебя, ибо ты был предназначен мне судьбой и наша встреча была неизбежна.

Вошла женщина, за которой следовал копьеносец, и Фрэнсис с трудом мог понять последующий разговор, который они вели между собой на староиспанском языке. Царица передала ему смысл этого разговора. Лицо ее выражало гнев и в то же время радость.

– Мы должны сейчас же отправиться в Большой Дом для свадебной церемонии. Жрец Солнца упрямится, не знаю почему. Быть может, из-за того, что ему не позволили пролить вашу кровь на его жертвенном алтаре. Он очень кровожаден. Хотя он и верховный жрец Солнца, в нем мало мудрости. Мне только что донесли, что он пытается настроить народ против нашего брака. Жалкий пес!

Она крепко сжала кулаки, лицо ее приняло решительное выражение, а в глазах сверкнул царственный гнев.

– Я заставлю его повенчать нас по старинному обряду перед Большим Домом, у алтаря Солнца.

– Фрэнсис, еще не поздно переменить решение, – уговаривал друга Генри. – Пойми же, это несправедливо. Ведь это я вытянул короткую соломинку. Разве я не прав, Леонсия?

Леонсия не отвечала. Они стояли перед толпой собравшихся у алтаря Погибших Душ. Царица и жрец Солнца находились в Большом Доме.

– Вам не хотелось бы, чтобы Генри женился на ней, не правда ли, Леонсия? – спросил Фрэнсис.

– Да, но не хотелось бы, чтобы женились и вы, – сказала Леонсия. – Единственный человек, которого я не прочь видеть ее мужем, – это Торрес. Я не люблю ее, и мне будет неприятно, если кто-то из моих друзей станет ее мужем.

– Да вы просто ревнуете, – заметил Генри. – А между тем Фрэнсис, кажется, не слишком опечален своей судьбой.

– Она совсем неплохая женщина, – заявил Фрэнсис, – к тому же я умею подчиняться своей судьбе если не с хладнокровием, то, во всяком случае, с достоинством. И знаешь, что я скажу тебе, Генри, раз ты так на этом настаиваешь: она не согласилась бы выйти за тебя, если бы ты даже просил ее.

– Я в этом совсем не уверен, – быстро начал Генри.

– Спроси в таком случае ее, – вызывающе сказал Фрэнсис. – Вот она, посмотри-ка на нее. По ее глазам видно, что происходит что-то неладное. И жрец мрачен как туча. Пойди же предложи ей стать твоей женой, и ты увидишь, как она тебя примет.

Генри упрямо кивнул головой.

– Ну и пойду – не для того, конечно, чтобы показать тебе, какой я покоритель женских сердец, а просто ради справедливости. Я не должен был принимать твою жертву и теперь хочу попытаться поправить дело.

Прежде чем Фрэнсис успел ему помешать, он подошел к царице и, отстранив от нее жреца, заговорил с ней. Царица засмеялась, но выслушала его. Смеялась она не над Генри – смех означал ее торжество над Леонсией. Без тени сомнения отклонила она предложение Генри. Затем царица в сопровождении жреца подошла к Леонсии и Фрэнсису, а за ними по пятам следовал Генри, изо всех сил стараясь скрыть радость, которую принесла ему его неудача.

– И что ты теперь скажешь? – обратилась царица к Леонсии. – Генри только что просил меня стать его женой, и это сегодня четвертое предложение. Ну разве не любят меня мужчины? Разве у тебя было когда-нибудь четверо влюбленных, которые все стремились бы жениться на тебе в день твоей свадьбы?

– Четверо?! – воскликнул Фрэнсис. Царица нежно на него посмотрела.

– Да, ты, Фрэнсис, и Генри, которому я только что отказала. А еще раньше, прежде вас, этот дерзкий Торрес. И только что в Большом Доме – верховный жрец. – Глаза ее снова вспыхнули гневом. – Этот жрец Солнца, жрец, который давно преступил свои обеты, мужчина, который только наполовину мужчина, осмелился предложить мне стать моим супругом! Жалкая собака, животное! И под конец он имел дерзость заявить, что я не буду женой Фрэнсиса. Идем! Я покажу ему, как он ошибается.

Она кивнула своим копьеносцам, приказывая им следовать за всей группой, а двум из них велела стать за спиной у жреца, чтобы включить в круг и его. При виде этого в толпе Погибших Душ поднялся ропот.

– Начинай, жрец! – приказала ему царица. – А не то мои телохранители убьют тебя.

Жрец быстро обернулся, ища поддержки у толпы, но слова замерли у него на устах при виде приставленных к его груди копьев. Ему пришлось смириться. Подойдя к алтарю, он поставил царицу и Фрэнсиса перед алтарем, а сам поднялся на возвышение и, глядя на них и через головы их на толпу, заговорил:

– Я жрец Солнца, – начал он. – Обеты мои священны. Я, верховный жрец Солнца, принужден повенчать эту женщину, Ту, Что Грезит, с этим незнакомцем, с этим пришельцем, чья кровь должна была пролиться на алтарь нашего бога. Обеты мои священны, и я не смею их преступить. Я отказываюсь повенчать эту женщину с этим мужчиной. Именем бога Солнца я отказываюсь приступить к церемонии.

– В таком случае ты сейчас же и на этом самом месте умрешь, – злобно прошипела царица. Она жестом приказала копьеносцам, стоявшим за спиной жреца, поднять его на копья, а остальным телохранителям – направить оружие против недовольной толпы Погибших Душ.

Последовала зловещая пауза. Почти минуту никто не произнес ни одного слова, не сделал ни малейшего движения. Все стояли как окаменевшие. Взоры всех устремились на жреца, к груди которого были приставлены копья.

Жрец, подвергавшийся наибольшей опасности, первым нарушил молчание. Он подчинился неизбежному. Спокойно повернувшись спиной к грозным копьям, он опустился на колени и начал произносить на староиспанском языке молитву, обращенную к богу Солнца. Затем он жестом приказал царице и Фрэнсису низко склониться перед ним и прикоснулся к их соединенным рукам кончиками своих пальцев; при этом он не мог скрыть невольной гримасы, исказившей его черты.

Когда склонившаяся перед ним чета поднялась по его приказанию, он разломил на две части небольшую лепешку, протянув обоим по половинке.

– Святое причастие, – шепнул Генри Леонсии, в то время как царица и Фрэнсис вкушали каждый свою половинку лепешки.

– Да, это католическая религия Де-Васко, которую он занес сюда. С веками она исказилась до такой степени, что превратилась в брачный обряд, – также шепотом ответила Леонсия.

При виде Фрэнсиса, который навсегда был для нее потерян, ей пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы сохранить внешнее спокойствие. Губы ее были совершенно бескровны и крепко сжаты, а ногти впивались в ладони крепко стиснутых рук.

Взяв с алтаря кинжал и крохотную золотую чашу, жрец передал их царице. Он сказал несколько слов Фрэнсису, и тот, закатив рукав, обнажил свою левую руку. Царица уже собиралась кольнуть его руку, но вдруг остановилась, глубоко задумалась и, вместо того чтобы оцарапать ему кожу, осторожно прикоснулась языком к кончику лезвия.

Тут ею овладела ярость. Почувствовав странный привкус во рту, она отбросила кинжал далеко от себя. Царица хотела уже кинуться на жреца и отдала приказ своим копьеносцам убить его, но вовремя остановилась, вся дрожа от усилий вернуть себе самообладание. Взглянув в том направлении, куда упал кинжал, чтобы убедиться, что его отравленное лезвие не причинило никому вреда и не поразило невинного, она вытащила из-под своего одеяния другой миниатюрный кинжал. Его она тоже попробовала языком, затем уколола кончиком лезвия обнаженную руку Фрэнсиса и собрала в золотую чашу несколько капель крови, вытекших из ранки. Фрэнсис проделал то же самое с ней, а затем, под ее пристальным и все еще мечущим пламя взором, жрец взял чашу и пролил смешанную кровь на алтарь.

Наступила пауза. Царица нахмурилась.

– Если чья-нибудь кровь должна быть пролита сегодня на алтарь бога Солнца… – угрожающе сказала она.

И жрец, будто вспомнив свои обязанности, которые были ему явно не по душе, повернулся к собравшемуся народу и торжественно объявил, что отныне царица и Фрэнсис – муж и жена. Царица повернулась к Фрэнсису с пылким ожиданием. Он нежно обнял ее и поцеловал в губы. При виде этого Леонсия вздрогнула и прижалась к Генри, как бы ища у него поддержки. Фрэнсис не мог не заметить и не понять всего значения происходящего, но, когда зардевшаяся от радости царица с торжеством посмотрела на свою соперницу, лицо Леонсии не выражало ничего, кроме гордого безразличия.

Глава XXI

Две мысли мелькнули в голове Торреса в ту минуту, когда он погружался в бурлящую пучину. Первой была мысль об огромной белой собаке, которая прыгнула вслед за ним, а вторая о том, что Зеркало Мира солгало. В том, что настал его конец, Торрес был уверен, но то немногое, что он осмелился увидеть в Зеркале Мира, нисколько не напоминало подобного конца. Он был прекрасным пловцом и благодаря этому, погружаясь и втягиваясь в быстрый кипящий поток, страшился лишь одного – не размозжить себе голову о каменные стены или своды подземного прохода, сквозь который его нес поток. Но скорость потока была такой, что он ни разу не соприкоснулся с каменными сводами. Порой только его выносило на высокий гребень волны, отраженной от стены или скалы; тогда он быстро весь сжимался, точно морская черепаха, которая втягивает голову, чувствуя приближение акулы.

Измеряя время дыханием, Торрес определил, что не прошло и минуты, как течение стало тише, и его голова появилась над поверхностью воды, а легкие наполнились свежим, прохладным воздухом. Он не плыл больше, а только старался удержаться на поверхности. Испанец размышлял над тем, что случилось с собакой и какое новое неожиданное приключение готовит ему его подводное путешествие. Вскоре он увидел впереди свет, тусклый, но несомненно дневной. Свет этот становился все ярче и ярче. Торрес оглянулся, и глазам его представилось зрелище, заставившее его что было сил плыть вперед. Это была собака, плывшая на поверхности воды, сверкая оскаленными клыками. Вблизи того места, где находился источник света, он увидел выступ в скале и вскарабкался на него. Первым его намерением, которое он чуть было не привел в исполнение, было вытащить из кармана драгоценные камни, украденные из сундука царицы. Но тут до него донесся лай его преследователя – он разносился по пещере подобно раскатам грома, – и вместо камней Торрес вытащил стилет царицы.

Снова его осенили одновременно две мысли: не убить ли ему собаку в воде, не дожидаясь, пока она выплывет на берег; или попытаться вскарабкаться по скалам к источнику света в надежде, что поток пронесет собаку мимо него. После некоторого размышления он остановился на втором решении и быстро начал взбираться вверх по узкому краю утеса. Однако пес также выбрался на выступ и кинулся за ним со всей быстротой и ловкостью своих четырех лап. Он быстро нагнал Торреса. Испанец, точно загнанный зверь, повернулся на узком выступе, прижался к стене и выставил вперед кинжал, ожидая прыжка собаки. Но собака не прыгнула, а вместо того игриво, широко оскалив пасть, словно добродушно посмеиваясь, присела на задние лапы и протянула ему переднюю, как бы здороваясь. Взяв ее лапу в свою руку и тряся ее, Торрес чуть было не свалился на землю от слабости, вызванной нервной реакцией, наступившей вместе с чувством облегчения. Он разразился резким истерическим смехом и продолжал трясти лапу собаки, а волкодав, глядя на него своими добрыми глазами, сидел с широко разинутой пастью, точно беззвучно смеясь ему в ответ.

Пробираясь вверх по узкой тропинке с собакой, которая радостно следовала за ним по пятам, обнюхивая порой его икры, Торрес заметил, что тропинка, шедшая параллельно реке, после крутого подъема снова спускалась к воде. И тут он увидел две вещи: первая заставила его в испуге остановиться, а вторая вселила в него надежду. Первой была подземная река. Бешено бросаясь на каменную стену, поток устремлялся под нее в хаосе высоких, покрытых пеной кипящих волн, гребни которых свидетельствовали о его стремительности. Второй вещью было отверстие в каменной стене, сквозь которое струились лучи дневного света. Отверстие имело около пятнадцати футов в диаметре, но было затянуто паутиной, более чудовищной, нежели могло себе представить даже воображение безумца. Еще более зловеще выглядела груда костей, валявшихся перед отверстием. Каждая нить паутины казалась сделанной из серебра и была толщиной с карандаш. Прикоснувшись рукой к одной из них, он содрогнулся от отвращения. Она пристала к его пальцам, точно клей, и только огромным усилием, которое до основания потрясло всю паутину, ему удалось высвободить свою руку. Торрес вытер липкую массу о свою одежду и о густую шерсть собаки. Между двумя нижними нитями чудовищной паутины Торрес заметил пространство, сквозь которое он смог бы пробраться в отверстие, но, прежде чем рискнуть туда забраться, он из осторожности решил испытать этот путь на собаке и протолкнул ее через отверстие. Белый волкодав прополз туда и скоро исчез из виду; Торрес собирался уже последовать за ним, как вдруг собака вернулась. Пес бежал с такой панической быстротой, что они столкнулись и вместе упали на землю. Человеку, однако, удалось удержаться на выступе, ухватившись обеими руками за скалу, тогда как четвероногое, которое не могло последовать его примеру, свалилось в кипящий поток. Торрес протянул руку, чтобы схватить и вытащить собаку из воды, но было уже поздно – поток унес ее под скалу.

Торрес долго раздумывал. Он мог снова броситься в этот подземный поток, но такая мысль внушала ему ужас. Над ним был открытый путь к дневному свету, и все в Торресе рвалось и стремилось к свету, как стремится пчела или цветок навстречу солнечным лучам. Однако что же такое встретилось на пути собаки, если она с таким ужасом кинулась назад? Размышляя над этим, он почувствовал, что его рука опирается на какой-то круглый предмет. Подняв неизвестный предмет, Торрес увидел, что на него глядят темные глазные впадины человеческого черепа. Испуганным взглядом он окинул всю площадку, усеянную толстым слоем костей, и на ней разглядел ребра, хребты и кости умерших здесь людей. Зрелище это чуть не заставило его избрать как путь освобождения поток, но при виде бешено пенящихся волн он мгновенно отшатнулся назад.

Вынув вновь кинжал царицы, Торрес с бесконечными предосторожностями прополз в отверстие между нижними нитями паутины и увидел то, что видел до него волкодав. Испуганный пес кинулся назад с такой дикой стремительностью, что свалился в воду и, едва успев наполнить свои легкие свежим воздухом, был втянут кипящим потоком во мрак подземного русла.

Тем временем не менее важные события происходили с не меньшей быстротой в доме царицы у озера. Вернувшись со свадебного обряда у Большого Дома, вся компания собиралась сесть за свадебный стол, как вдруг стрела, проникнув сквозь щель в бамбуковой стене, пролетела между царицей и Фрэнсисом и вонзилась в противоположную стену. Сила удара стрелы о преграду была так велика, что ее оперенный конец еще дрожал. Бросившись к окнам, выходившим на узкий мостик, Генри и Фрэнсис убедились в опасности положения. Они увидели, как копьеносец царицы, охранявший вход на мостик, кинулся бежать и на полпути упал в воду. Из его спины торчала стрела, дрожавшая точно так же, как стрела в стене комнаты. По ту сторону мостика, на берегу, расположилось все мужское население долины под предводительством жреца Солнца. В воздухе носилась туча выпущенных из луков оперенных стрел. За спинами мужчин виднелась толпа женщин и детей.

В комнату вошел, едва держась на ногах, один из копьеносцев царицы. Глаза его глядели бессмысленно, точно стеклянные, губы беззвучно шевелились, словно пытаясь передать какое-то известие, которое его угасающая жизнь уже не позволяла сообщить. Наконец ноги воина подкосились, и он упал навзничь, а из его спины, словно колючки ежа, торчали десятки стрел. Генри кинулся к двери, выходившей на мостик, и с помощью автоматического револьвера очистил его от нападающих Погибших Душ: все, кто гуськом продвигался по узкому мостику, погибли от его пуль.

Осада непрочного строения была непродолжительной. Хотя Фрэнсису и удалось под прикрытием револьвера Генри разрушить мостик, осажденные не смогли погасить пылавшую солому на крыше. Она воспламенилась от упавших в двадцати местах огненных стрел.