Лечить или любить? Мурашова Екатерина

Глава 21

Закон джунглей сегодня

— Мф! Что говорит Закон Джунглей, Балу?

— Горе не мешает наказанию. Только не забудь, Багира, что он еще мал!

— Не забуду! Но он натворил беды, и теперь надо его побить. Маугли, что ты на это скажешь?

— Ничего! Я виноват. А вы оба ранены. Это только справедливо.

Багира дала ему с десяток шлепков… Когда все кончилось, Маугли чихнул и без единого слова поднялся на ноги.

— А теперь, — сказала Багира, — прыгай ко мне на спину, Маленький Брат, и мы отправимся домой.

Одна из прелестей Закона Джунглей состоит в том, что с наказанием кончаются все счеты. После него не бывает никаких придирок.

Р. Киплинг

Симпатичный мальчишка лет трех с половиной, с упрямой складкой между светлых бровей и гипердинамическим синдромом в анамнезе быстро освоил все имеющиеся в кабинете машинки и деловой походкой отправился в предбанник, где на двух тумбочках и стеллаже тоже стояли кое-какие игрушки.

До этого мы уже успели поговорить с мамой об особенностях воспитания детей с гиперактивностью и о том, как реагировать родителям на Санькину агрессивность в садике и на площадке. Сам он обычно драку не начинал, но, если обижали или отбирали чего-нибудь — кидался с кулаками, не глядя. Девочка перед ним или вдвое превосходящий по возрасту противник — все эти мелочи значения не имели.

Мать, как ни странно, была, в общем-то, не против драк («Ну какой же мальчишка без драки вырос!»), ее расстраивала только Санина «неразборчивость», ну и, конечно, жалобы родителей и воспитателей.

— Саня, то, что на тумбочках и на полках — можно брать, а в тумбочки не лазай — там всякие предметы логопеда хранятся, это — нельзя! — крикнула я.

— Эх, — покачала крупной головой мать. — Зачем же вы так сказали?! Он бы сам, может, и не сообразил, а теперь непременно в эти самые тумбочки и полезет…

— Ну, может, еще и не полезет? — усомнилась я. — Или хоть не сразу?

— Полезет. Сразу, — вздохнула мать. — Такой вот поперечный характер!

Женщина оказалась права — мы с ней не увидели, но услышали, как со скрипом открывается дверь тумбочки. Я еще не успела никак отреагировать на происходящее, как она уже заорала:

— Что ж ты делаешь, паршивец ты этакий! Доктор тебе чего сказал, а?! В тумбочку не лезть, а ты?! Иди сюда немедленно!

Дальше произошло удивительное.

Чтобы понять это, читатель, вам надо представить диспозицию. Я сижу в кресле у стены, сбоку от двери. Что делается в предбаннике, не вижу совершенно. Мать Саньки сидит напротив меня, на банкетке у окна, к двери под некоторым углом, но, в общем, проем ей виден.

И вот я в профиль вижу, как из двери выходит Санька. Только не лицом вперед, как следовало бы ожидать по ситуации, а прежде всего появляется медленно из проема такая откляченная задница.

Я в недоумении созерцаю картинку, потом спрашиваю:

— Послушайте, мамочка, а отчего это у вас ребенок так странно в дверь входит?

— Как отчего? — удивляется моей непонятливости мать Саньки. — Нарушил ваш запрет? — Нарушил! Вот, теперь идет по заднице получить. Обормот он, конечно, обормот, но не дурак же. Закон понимает.

Немая сцена.

Довольно часто ко мне приходят молодые (или не очень) родители и спрашивают что-то вроде: «А вот если он меня довел, и я ему затрещину отвесила — это нанесло ему психологическую травму или как?», «А если я ребенка иногда по попе шлепаю, это считается, что я его бью или нет?» или даже просто: «Вот вы, как специалист, как считаете: можно детей в наказание бить (испокон же веков били!) или нельзя ни в коем случае, нарушается же структура личности — вон, мы в журналах прочли!?»

Моя позиция по этому вопросу очень простая, если не сказать примитивная. Отчасти она, возможно, обуславливается тем, что по первому образованию я — зоолог.

— Нет, — отвечаю я озабоченным родителям. — Если он вас довел, а вы его шлепнули, вы не нанесли ему непоправимую психологическую травму. Успокойтесь. Но одновременно отдайте себе отчет в том, что и к воспитанию ребенка ваш поступок не имеет никакого отношения. Это вы просто не справились с конкретной ситуацией и эмоционально разрядились на ребенке таким вот способом. Способ разрядки, надо сказать, весьма древний — древнее и некуда, пожалуй.

Традиционная порка по субботам — это действительно было такое воспитание. Воспитание превосходящей силой, почти на уровне закона джунглей. Но приемлем ли в настоящее время и для вас лично этот метод? Ведь он держался на общинном сознании и безусловном уважении права старшего. Кстати, этот метод не обязательно подразумевает битье в чистом виде. Это может быть и грозный рык, и визгливые вопли, от которых детеныш в самом прямом смысле леденеет (от страха включается в реакцию парасимпатическая нервная система), и уничтожение презрением, и наказание лишением чего-либо. Но как быть сегодня с мальчиком и особенно с девочкой-подростком, которые привыкли к целой обойме современных методов? Ведь сегодняшний социум, в отличие от древнеобщинного, довольно быстро (годам к 13 наверняка) объяснит им, что не такая уж превосходящая сила эти предки. И растущее существо однажды противопоставляет силу силе, крик крику, шантаж шантажу. И что тогда? Ведь воспитывать-то его все равно надо, и опасностей, от которых следует оберечь именно воспитанием, в этом возрасте не меньше, а может быть и больше, чем в более ранних периодах. Так не лучше ли с самого начала предпочесть другие методы воспитания и опираться на них?

Что же касается Саньки и его мамы, то для них опасность состояла в другом. Заметим, что знание «закона» ни на минуту не остановило Санькино любопытство в отношении содержимого тумбочек. Возмездие он воспринимает как закономерное следствие нарушения запрета. Так устроен мир — ну что ж, другого мира у него все равно нет. К тому же у детей с синдромом СДВГ часто высокий болевой порог — руку отобьешь, пока «достучишься». Но довольно быстро к ним приходит догадка: если не узнают, то закон можно обойти. И в тумбочку влезть, и по заднице не схлопотать. В результате получаются люди, которые чтят, подобно Великому Комбинатору, Уголовный кодекс и не воруют потому, что боятся — посадят в тюрьму. А если твердо уверены, что не поймают, могут и украсть… Вам это надо?

Глава 22

«Защита Лужина»

— Он ничего не говорит! Последнее время мне кажется, что и не понимает, — мама была в отчаянии. — Я спрашивала у психиатра, мы же делаем все, что надо, почему нет прогресса? Так он знаете что мне сказал: а вы не думали о другом ребенке? А этого куда? На помойку?!

— Замолчите! — прошипела я. Пятилетний ребенок был тут же, в кабинете, и спокойно строил гараж для машин из большого конструктора. — Будете отвечать строго на мои вопросы.

В качестве сопутствующих проявлений ММД (минимальная мозговая дисфункция) Никита имел гиподинамический синдром, а также очень сложный и тяжелый дефект речи. Прежде он много говорил, но на своем языке. Его не понимали даже родители. Постепенно мальчик перестал даже пытаться что-то сказать и перешел на бедную, но всем понятную жестовую речь. Речь Никита понимал, но из-за отсутствия полноценной коммуникации у него наблюдалось явное отставание в развитии. Три логопеда отказались от работы с мальчиком, потому что тот не хотел выполнять их задания, и последний посоветовал родителям обратиться к психиатру.

Психоневролог выполнил положенные обследования, но не нашел ничего особенного. От выписанных им таблеток Никита становился еще более вялым и тихо сидел в углу, перебирая какие-то тряпочки и игрушки, сортируя их по ему одному известному принципу. Психиатр дал направление в дневной стационар, сказав, что ребенку нужно общение. Мама отказалась: «там же одни идиоты!» — объяснила она мне. Раньше Никита нормально общался с детьми на площадке, принимал участие в общих играх, но в последнее время отсутствие у него речи стало вызывать заметное удивление сверстников и особенно их родителей. Никита стал играть отдельно от всех.

Ситуация явно усугублялась, и женщина просто не знала, куда кинуться.

— Я ведь все делаю! — как заклинание повторяла она. — Он родился с проблемами, это да, но ведь я никогда не опускала руки, я боролась, выполняла все рекомендации специалистов…

— В семье все нормально? — для порядка спросила я. Ребенок был явно «неврологический», с последствиями родовой травмы, но все же…

— Да-да, — подтвердила женщина. — Мы живем с мужем и мамой. Мама мне с Никитой и по хозяйству помогает, а муж по большей части на работе и в наши проблемы особенно не вникает. Но отношения у нас хорошие, никогда никаких ссор, скандалов…

— А ваш муж может общаться с сыном?

— Ну… да… — несколько неуверенно сказала мама Никиты. — Они телевизор вместе смотрят, в компьютер иногда… мне, правда, невропатолог сказал, что Никите много вредно… В выходные они обязательно гуляют — муж на скамейке с компьютером сидит, а Никита на площадке — поговорить-то с ним нельзя…

Да уж, назвать это общением довольно затруднительно…

Что-то зацепило меня в этом рассказе, но что именно — я не успела сообразить. И потому пошла банальным путем.

— Ну что ж, — сказала я. — Давайте попробуем позаниматься.

Разговаривать, играть и вообще общаться со мной Никита отказался, но глаза у него были умные — и потому я надеялась. Не слишком профессиональное наблюдение, понимаю… Не имея дефектологического образования, я почти никогда не преуспеваю в занятиях с умственно отсталыми детьми, зато аутистам, ребятам с СДВ (синдром дефицита внимания), «пограничникам» и прочим «странным» ребятишкам я обычно нравлюсь, и в конце концов они идут на контакт.

Сначала Никита не слишком-то мне доверял, и наше общение было довольно странным — я говорила обо всем подряд (например, рассказывала, как в юности работала в зоопарке), а мальчик упрямо молчал, сидя в кресле и глядя в пол. Однажды я дала ему в руки сложную китайскую головоломку (большинству взрослых она не по зубам), и вдруг Никита практически мгновенно сложил ее. Я решила, что это случайное совпадение, и высыпала на ковер еще несколько аналогичных игр попроще. Мальчик впервые за все время знакомства улыбнулся, повозился минут пять, а потом вполне отчетливо произнес:

— Готово! — и знаками показал, что хочет еще.

В течение ближайшего часа выяснилось, что, если вербальный интеллект Никиты вообще с трудом обнаруживается (из-за отсутствия речи), то его невербальный интеллект «тянет» на семь-восемь лет (а по отдельным заданиям — и больше).

— Ты всех обманул! — сказала я Никите. — Все думали, что ты ничего не можешь, что ты глупый. А ты, оказывается, вот что можешь! Даже не все взрослые могут так. Ты — умный! Значит, ты можешь и говорить тоже.

— Я. Говорить. Нет. Умный. Нет, — с огромным напряжением, но опять же вполне узнаваемо сказал Никита.

— Чепуха! — возразила я. — Вот! — я кивнула на собранные головоломки. — Это — доказательство. Я тебе не верю. Ты — можешь!

Несколько секунд Никита молчал, понуро глядя в пол, а потом вдруг заговорил, захлебываясь, всхлипывая… и совершенно непонятно. Мне оставалось только ждать, когда он остановится.

— Что? — спросил мальчик в самом конце.

— Я поняла, — наобум заявила я. — Не слова. Ты сказал, что у тебя ничего-ничего не выйдет. Что ты уже пытался научиться и ничего не получилось. Что тебя все равно никто не поймет, вот как я сейчас тебя не понимаю. Так?

— Так, — удивленно кивнул Никита. Мне показалось, что на самом деле он в основном говорил что-то другое, но ради сохранения контакта предпочел убедить себя, что я все угадала правильно.

— Мы будем учиться с самого начала, — предложила я. — Вот на этих заданиях. Вот здесь нужно считать две клеточки вверх, а здесь — вниз. Ты все это сам сделал и правильно решил задачу. А теперь скажи: вверх!

— Верх!

— А теперь скажи: вниз!

— Низ!

— Вот видишь, у тебя все получается. Главное, что мы теперь знаем: ты умный, ты все сможешь.

Я попыталась объяснить матери, как учить Никиту говорить через решение пространственных задач. Она не поняла, так как ее собственный интеллект был откровенно вербальным. Но отец Никиты — математик, преподаватель Электротехнического института.

— Ведите сюда папу, — велела я.

— Он не пойдет, он во все это не верит, — сказала она.

— Так объясните ему.

— Он меня не слушает.

И тут вдруг я поймала в их семье то, что потеряла раньше: супруги живут вместе восемь лет и «никогда не ссорились». Как это возможно?

— Хорошо, — сказала я. — Я позвоню и сама с ним договорюсь.

Папа Никиты понял меня с полуслова. «Компьютер использовать можно или только кубики-картинки?» — спросил он. — «Можно, — ответила я. — Но не злоупотребляйте. У детей этого возраста мышление наглядно-действенное. Им надо все трогать, манипулировать предметами».

Буквально через два месяца Никита уже мог говорить простыми предложениями из двух слов. Мама тут же решила принять участие в процессе и отдала сына в ближайшую «обучалку-развивалку». Сходив туда три раза, Никита категорически отказался от дальнейшего посещения.

— Они смеются, — кратко объяснил он мне.

Спустя еще некоторое время выяснилось, что мальчик легко обыгрывает обоих родителей во все логические игры. Я посоветовала маме сделать набоковскую «Защиту Лужина» своей настольной книгой. Она восприняла это как изощренное издевательство. Папа отвел сына в шахматный кружок. Три месяца пребывания в кружке Никита молчал. Потом однажды сказал:

— Не так надо! — сел за доску и выиграл из заведомо проигрышной позиции.

— Малыш, ты — гений! — сказал руководитель кружка и обнял мальчика. Никита разрыдался.

— Молчание Никиты и его никому не понятная речь — это проекция? — сказала я папе. Вопрос в конце моей реплики едва угадывался.

— Да, — согласился мужчина. — Мы давно друг друга не слышим. Но я консервативный человек и уже привык. К тому же у нас сын.

— Ваш сын годами пытался показать вам, что так жить неправильно.

— А что я еще могу? — развел руками папа. — Я с ним занимаюсь, как вы велели.

— Никиту «разговорила» я, — сказала я маме. — Представьте, что кто-нибудь научится слышать вашего мужа и хотя бы иногда говорить с ним на его языке.

— Но что же делать?! — на глазах женщины показались слезы.

— Учитесь, — пожала плечами я. — В нашей культуре чувствовать и говорить об этом — прерогатива женщин. Если хотите, есть всякие тренинги…

— Да! Я пойду! — мама Никиты приободрилась. — Я буду бороться за свою семью!

Я только вздохнула… Ох уж мне эти борцы…

Сейчас Никите одиннадцать лет. Он мало, но вполне понятно говорит, пишет с чудовищными ошибками, с трудом читает вслух (про себя он читает прекрасно, его любимая книга — трилогия «Властелин колец») и имеет твердую двойку по русскому языку. Из класса в класс его переводят только потому, что он чемпион города по шашкам среди юниоров.

Глава 23

Злыдня

— Хочу, чтобы вы сразу знали — вся проблема во мне и дети тут ни при чем, — напористо произнесла женщина весьма монументальных форм, похожая на актрису Нонну Мордюкову в ее зрелые годы.

— Тогда, может быть, вам следует обратиться к взрослому психологу в районную консультацию? — предположила я.

— А как же дети?! — весьма непоследовательно воскликнула женщина. — Они же сволочами вырастут!

— О господи, — вздохнула я. — Ладно. Сядьте сюда и расскажите все по порядку. Сколько у вас детей и что вас в них беспокоит?

— Двое — мальчик и девочка. И глядите: у дочки с детского садика есть лучшая подруга Варечка. Чудесная девочка, добрая, спокойная, очень талантливая, с пяти лет на фортепиано занимается. Варечка с дочкой в один класс пошли, за одной партой сидят, в школу, из школы — только вместе. И вот Варечка победила в каком-то конкурсе юных исполнителей. Пригласила нас с дочкой на торжественный концерт. В филармонии была вся такая красивая, в длинном платье, с локонами, играла — так хорошо, прямо до слез. А вечером вдруг моя мне и говорит: мама, я понимаю, что это нехорошо, но только я Варьку почему-то сегодня ненавидела… Каково, а?

Прежде чем я успела как-то отреагировать, женщина продолжила свой рассказ.

— Теперь сыночек… Все у него придурки. Ни про кого из одноклассников или учителей доброго слова сам не скажет, приходится клещами тащить. Потом оказывается, что Ваня все-таки дал ему контрольную списать, Дима перед учительницей заступился, а Рифкат рисует и делает чудесные компьютерные мультики… Вот видишь! — говорю. А он: ну и что, я бы тоже так мог, если бы вы мне такой комп, как у Рифката, купили.

— То есть, вас волнует, что ваши дети не умеют радоваться чужим успехам и спокойно признавать чужие достижения, — спросила я. — Правильно?

— Конечно! А только откуда бы у них что взялось, если я сама… злыдня! И ничего с этим поделать не могу!

Я, не удержавшись, широко улыбнулась. Уж очень неожиданным словом охарактеризовала себя моя посетительница.

— Вам смешно? — горько спросила она. — А мне вот не до смеха, между прочим…

— А в чем же это у вас-то выражается? — спросила я.

— Да я и сама радоваться не могу! Даже если подружка-расподружка…

— А сочувствовать, если у подруги горе?

— Ну, это конечно! Что ж мы, не люди, что ли? Вот у моей с техникума подружки в позапрошлом году у сыночка пятилетнего заподозрили онкологию на ножке, в больницу их положили. Так я только что на стены не лезла, всех своих извела, в три церкви сходила, а когда назавтра должен был главный анализ прийти, так я всю ночь не спала, сидела на кухне, чаи гоняла и только все повторяла как заведенная: «Господи, ну пожалуйста! Господи, ну пожалуйста!»

— И что? — не выдержала я.

— Обошлось!.. А год спустя у той же подружки — радость. Она сыночка-то одна растила, а тут встретила мужика. И не мужик, а золото просто — руки, голова и, главное, душа на месте — сынка сразу за своего признал, и к ней так хорошо, сразу видно — любит. Думаете, я за нее порадовалась?

— Подозреваю, что — нет, — улыбнулась я. — Вот! — женщина подняла толстый палец. — То-то и оно! Наоборот, даже дружить с ней стала меньше… Чего же от детей-то ждать, если у них мать такая?.. Так вы мне скажите теперь, можно это как-то лечить, что ли… Или, как у нас бабушка говорит, только в церковь с этим идти? Я вообще-то не очень верующая, если честно…

— Вы стремитесь к религиозному идеалу? — спросила я.

— Вы что, надо мной издеваетесь? — вопросом на вопрос ответила она.

— Видите ли, в мире наверняка существует некоторое количество очень продвинутых духовно людей, которые способны радоваться радостью любого человека. Но большинство обычных нормальных людей, как правило, готовы помочь чужому горю, а вот порадоваться чужой радостью… эта способность включается только для самых близких, например, собственных детей или, наоборот, для совершенно чужих. Вот смотрите: у меня есть маленький пациент, который родился сильно недоношенным, с самого рождения почти ничего не слышит, и теперь вот стал слепнуть. Интеллект у мальчика сохранен, и есть возможность спасти зрение. Но операция очень дорогая, сейчас они собирают деньги. Вы порадуетесь, если у них все получится и мальчик не ослепнет?

— Да конечно порадуюсь! Дай им бог!

— А если бы ваш сын победил на математической олимпиаде? Радость?

— Ой, радость, — сказала женщина, и по ее тону я поняла, что математические победы мальчишке не светят совершенно.

— Если мы четко осознаем и принимаем свои чувства — и позитивные, и негативные, — то это возможность работать с ними. Важно ведь, что мы делаем в реальности. Ваша дочь не пыталась облить чернилами ноты и красивое платье Варечки? Нет? А сын смотрит и наверняка хвалит приятелям мультфильмы Рифката. Вы признаете достоинства нового мужа своей подруги…

— То есть, это все нормально, что ли? — подозрительно спросила женщина.

— Разумеется, вы придете ко мне сначала с дочерью, а потом — с сыном. Мы с ними поговорим, уточним… Но то, что ваша дочь, как и вы сами, открыто призналась вам в своих чувствах и сразу же дала им оценку, кажется мне хорошим знаком… Как она сейчас с Варей?

— Да как всегда — не разлей вода!

— Вот видите…

— Да! Вы верно говорите: правда — великая сила. Я-то так за подружкой своей скучаю, прям сказать не могу… Сей же час, как выйду, позвоню ей и скажу: Райка, да я тебе просто обзавидовалась, и все тут! Давай в воскресенье пельменей налепим!

Я улыбалась уже не переставая, представляя реакцию Райки и последующее объяснение подруг. Женщина попрощалась и пошла к выходу, но на пороге вдруг обернулась и достала из сумки кошелек.

— Так тот мальчик-то ваш… — нерешительно сказала она, разом растеряв свою напористость, — которому на операцию… Много мы не можем, но хоть что-то, вот, возьмите… Вы ведь сумеете передать?

Я кивнула и взяла деньги. «Злыдня» облегченно вздохнула и закрыла за собой дверь. Больше я ее никогда не видела.

Глава 24

Жить в отдельном домике

Женщина с виду была похожа на писательницу Оксану Робски, только нашего, петербургского разлива. Помягче черты лица, да вместо сканирующего пространство взгляда — плавающая сиреневая задумчивость в карих глазах.

Ребенок, девочка лет пяти-шести, напоминал чертика. На ней были полосатые шерстяные гетры, тяжелые, наверное, очень модные ботинки, красная с черным юбочка и какие-то странные, тугие косички, стоящие торчком по всей голове.

Поздоровавшись и уверенно назвав имя-фамилию-адрес, девочка сразу же направилась к полкам с посудой — играть. Женщина молча сидела в кресле, расслабленно опустив на колени ухоженные кисти, доброжелательно осматривалась и как будто чего-то ждала.

На мгновение мне показалось, что она что-то перепутала и решила, что находится где-то вроде спа-салона. И ждет, что сейчас я начну рекламировать имеющийся ассортимент услуг: а вот детский психоанализ Анны Фрейд, гештальт-терапия, песочная терапия по Юнгу… если пожелаете, новинки — сказкотерапия…

И девочка Надя, и ее мать Вероника выглядели вполне благополучными и, по счастью, здоровыми людьми, любящими друг друга.

— Вы хотели бы протестировать ребенка на предмет школьной зрелости? — вежливо спросила я. Возраст девочки делал данное предположение вполне вероятным.

— Нет, — Вероника на мгновение как будто очнулась. — Дело не в этом.

— А в чем? — я не дала молчанию (которое разбивалось лишь бормотанием девочки, деятельно занимавшейся приготовлением кукольного обеда из каштанов, желудей и ракушек-каури) устояться.

— У нее волосы выпадают, — шепотом сказала женщина.

— Косички расплести не пробовали? — спросила я. На вид с девочкиными волосами все было как будто бы в порядке.

— Нет, нет, мы специально так, чтобы не видно было… А можно мне с вами наедине?..

Ага! Скелеты в шкафу! — догадалась я и, с сожалением оторвав девочку от игры, отправила ее в другую комнату смотреть тест-книжку про котов.

— Я слушаю вас.

Все тем же полушепотом Вероника рассказала мне, что ее дочь интересуется вопросами жизни и смерти, и как-то раз хотела нарисовать, но почему-то так и не нарисовала рисунок, в котором мама, папа и она сама жили в отдельных домиках.

Я объяснила, что первые экзистенциальные вопросы: «Мама, а ты умрешь?», «А все люди умрут?», «А где теперь баба Света?» — встают перед человеком как раз в этом возрасте. Поводом (но не причиной!) для их возникновения часто служит какой-нибудь трагический случай (машина сбила котенка) или наблюдение (в случае с девочкой этим толчком стала торжественная церемония похорон патриарха Алексия II, виденная по телевизору вместе с мамой). А толковать вне контекста детские рисунки (тем более, не нарисованные, а только задуманные) я бы никому не советовала.

— Так что же вы хотели мне сказать наедине?

— Вот это и хотела, — удивилась женщина.

Я тоже удивилась и вернула Надю обратно, к ее недоваренному обеду. В книжке девочка показала мне найденных ею котов, похожих на членов семьи (такое было задание). Кошка, похожая на маму, стояла поодаль от всех и опасливо смотрела через плечо.

— Так что же с волосами?

Волосы у Нади стали выпадать два года назад, на фоне полнейшего благополучия. Девочка живет в полной семье, ничем особенно не болела. Мама сидит дома и уделяет ей много внимания. Папа — довольно крупный предприниматель, но в редкое свободное время совсем не прочь повозиться с дочкой или съездить куда-нибудь развлечься всей семьей. Есть бабушка и дедушка, обожающие внучку. У девочки спокойный и легкий характер, она охотно общается с другими детьми и любит играть «в Белоснежку».

Семейный педиатр сказал: надо искать системное заболевание.

Были задействованы самые разные специалисты. Некоторые из них находили по своей части какие-то отклонения, которые были тщательно пролечены самыми современными препаратами. Волосы то вроде бы отрастали, то выпадали вновь (вплоть до образования обширных лысин).

В конце концов кто-то посоветовал обратиться к психологу. Я была четвертым по счету специалистом. Предыдущих трех вызывали на дом. Один сказал, что девочка сама тайком выдирает себе волосы (мне это тоже уже приходило в голову, но уж больно солнечным человечком смотрелась Надя) и предложил для начала годовой курс психоанализа по два-три раза в неделю, другой велел не баловать ребенка и гнать глистов, третий — настаивал на трансцендентальной коррекции биополя.

У меня возникли некие подозрения. Симптом Нади выглядел как чужой симптом. Но тогда чей же он? Искать его имело смысл в семье.

— А чем вы сами по жизни заняты, Вероника? — спросила я. — Кто вы по образованию и вообще?

— Ничем… Так как-то… Недавно вот курсы дизайна интерьеров закончила… А по образованию — сначала педагогическое училище, художественное отделение, а потом — институт, учитель младших классов…

— Вы работали учителем?

— Нет, нет, я детей боюсь!

— А зачем же пошли учиться?

— Мама у меня работает в образовании, она посоветовала…

— Ну а потом?

— Потом я вышла замуж, родила Надю…

— И?

— Муж сказал: зачем тебе работать? Сколько ты заработаешь? Занимайся ребенком, собой…

— У вас есть друзья? Свой круг?

— Девочки из училища как-то давно потерялись… Из института… Они все в школах работают, на полторы-две ставки, дети… Им некогда.

— С кем же вы общаетесь?

— С дочкой, конечно… Мы читаем, играем… Ну, иногда с друзьями мужа, семьями собираемся, едем куда-нибудь.

— Чего бы вы хотели сделать из того, что еще не делали?

— Я бы… я бы хотела сидеть где-нибудь и, может быть, расписывать что-нибудь или украшать. Сувениры какие-нибудь. И чтобы людям польза и радость была, для чего-то ведь я училась все-таки… А так не хватает чего-то… жизнь какая-то… не то чтобы совсем пустая, но…

— Лысоватая? — подсказала я.