Любить или воспитывать? Мурашова Екатерина
Я демонстративно зааплодировала. Мальчик покраснел.
– Но почему не дружба в реале? – спросил он.
– Дружба в реале дорого стоит, требует много затрат. Друг может быть навязчивым, злым, неумным, дружбу надо поддерживать, ухаживать за ней, часто о ней думать. «Ритуал совместного крика» много проще.
– А игры?
– Я не смогла их толком исследовать, – призналась я. – Может быть, то, о чем ты уже говорил: желание свершений? Человеку, особенно молодому, хочется совершить что-то конкретное ради чего-то, что больше его самого… Построить,спасти, даже разрушить…
– Герострат, – вдруг сказал мальчик. Помолчал и тихо спросил: – Так что же… пусть оно будет?
– А ты? – спросила я в ответ (хотя обычно этим приемом не злоупотребляю).
– Я – нет! – твердо сказал он, но, подумав, поправился: – Я попытаюсь…
Воплощение добра
– Никому никогда ни до кого нет никакого дела! – парнишка лет шестнадцати, с красивым, но злым и капризным лицом смотрел на меня в упор. – И этого не изменить.
Однако пришел он сам, никого из взрослых не наблюдалось даже в коридоре, что давало надежду на возможность диалога.
Одет дорого и броско, на лице средиземноморский загар, в руке дорогой гаджет. Какая-то ситуационная неудача, сразу предположила я. Возможно, в отношениях. Девушка бросила или даже просто отказала в каких-то его притязаниях. Он привык получать желаемое, разозлился, потом пошатнулась завышенная родительскими возможностями самооценка, запаниковал, видел в фильмах или читал о том, что в таких случаях респектабельные люди обращаются к психологу, и вот пришел.
– Не согласна, – сказала я. – Смотри: матери всегда есть дело до ее детей, сколько бы им ни было лет. Влюбленного, пока длится влюбленность, волнует любая мелочь, касающаяся его возлюбленной. Людям, как правило, очень интересно все касающееся тех, кого они только что облагодетельствовали, хотя это и вполне эгоистическое чувство…
– Да не надо меня лечить! («А зачем же ты пришел, парень?» – мысленно усмехнулась я.) Весь мир – дерьмо! Все врут друг другу и сами себе про хорошее и светлое, чтобы не страшно было и не удавиться сразу. В семье, в школе, по телевизору, в инете… Я сам такой, не думайте, что я не понимаю, считаю, что это другие плохие, а я хороший. Мне тоже ни до кого дела нет. Я девушкам всякие слова говорю, которые, я знаю, они хотят слышать, а потом все забываю. Мы с друзьями вместе тусуемся, поддерживаем друг друга, перед родителями покрываем. А вот моему приятелю что-то стоящее обломилось или получилось у него что-то – так я не то что не радуюсь за него, мне даже неприятно бывает. И им про меня – так же, я спрашивал как-то в клубе, когда все бухие были, знаю…
Я почему-то ярко представила себе этот сеанс клубного психоанализа и спросила:
– Кто еще в твоей семье считает так же, как ты?
– Отец и дед, – моментально ответил парень, как будто заранее готовился к моему вопросу.
– Кто у нас отец и дед? (Уж точно не волшебники, мысленно вздохнула я, вспомнив фильм «Обыкновенное чудо».)
– Отец – бизнесмен. У него все есть, но он все равно все время Россию ругает, говорит, что в этой стране нельзя жить, потому что все ленивые и продажные. А дед сейчас на пенсии, в прошлом был чиновником, а еще раньше – комсомольским вожаком. Он говорит, что на Западе тоже все прогнило и размякло, и его скоро арабы с китайцами и прочие цветные сожрут, и зря Россия по западному пути пошла, потому что идти по нему, в сущности, некуда, надо было империю в кулаке держать…
– Так. Чудесно. А мама с бабушкой?
– Бабушка все время на кухне – еду готовит, у нас в доме просто культ жратвы, самым частым их вопросом ко мне всегда было: «Вовочка, ты кушать хочешь?» А мама – она у нас приезжая из Стерлитамака. Отец на ней по расчету женился: решил, что приезжие – они менее капризные, и, по его словам, не прогадал ни разу. Она последние два года, как сестра замуж вышла и во Францию уехала, а я стал самостоятельный, все вышивает крестом такие картины по образцам… Вы правильно сказали, матерям есть дело, она иногда хочет со мной поговорить, но я совсем не понимаю, о чем бы это…
Да, я ошиблась во всех своих предположениях и теперь искренне сочувствовала парню.
– Не думайте, я вижу, что вам тоже сказать нечего. Я вас не виню, потому как что тут скажешь? Вы, наверное, думаете: чего ж он пришел? Это я вам объясню. Я раньше много книжек читал и года четыре назад, маленьким еще, прочел вашу «Гвардию тревоги». Там, где про ребят, которые всем помогали. И я тогда поверил почему-то, даже значок аларм-гвардейцев на выставке взял и носил, как у них. А потом понял и сейчас вижу: все вранье, и вы врете (не мне даже сейчас специально, а и себе тоже, когда книжки пишете). Так же, как все. Но я вот не хочу, понимаете? Не хочу всю жизнь врать, не хочу крестиком вышивать, не хочу говорить красивые слова, в которые не верю, не хочу жить в стране, в мире, где все равнодушны друг к другу и только притворяются, не хочу жить вообще… Но вы не думайте, вы тут ни при чем совсем, это я вас так в инете нашел, на всякий случай, можно считать, попрощаться с детством… и вообще – попрощаться…
Что у меня есть для него? Я растерянно оглядывалась по сторонам, пытаясь хоть за что-то мысленно зацепиться. Игрушки для малышей на полках, картинки и пособия от логопеда, столик и стульчики, расписанные под хохлому… Под столом банка с насекомыми-палочниками, которых мне подарил разводящий их у себя дома мальчишка. Нету даже моей книжки про аларм-гвардейцев, которая могла бы послужить якорем. Я очень хотела, но никак не могла разозлиться на его идиотизм. Потому что на адреналине еще можно что-то быстро сообразить и предпринять (стрессовая мобилизация). Но вот на панике… А я, если сказать честно, в какой-то момент просто запаниковала. Потому что видела отчетливо: вот сейчас он встанет и уйдет, уже встает… Куда он пойдет, что сделает? Скорее всего, это просто истерическая демонстрация. А если нет?! Что если он действительно нашел меня в интернете, чтобы попрощаться с детством и… со всем остальным?
– Владимир, ты придешь еще?
– Нет, спасибо. Удачи вам и творческих успехов!
– Сядь сейчас! – рявкнула я, наконец-то сумев разозлиться (естественно, на себя). Парень от неожиданности упал на стул. – Ты прав, на каком-то уровне никому нет никакого дела. Но есть еще материальный мир, единственный данный нам в ощущениях. И смотри, смотри, какая штука: в нем воплощается только добро! Люди могут быть какими угодно – злыми, жадными, глупыми и противными, но они берутся за дело и всегда воплощают лучшее, что в них есть. И в этом твое и мое спасение. Смотри сюда: вот обои на стене – кто-то где-то придумывал эти цветочки, пытался их расположить покрасивее. Представил его или ее, как он сидит и думает? Потом кто-то наклеивал их сюда, строил детскую поликлинику, чтобы дети сюда приходили и лечились. А вот столик. Хохлома, ручная работа. Художник сидел с кисточкой и рисовал вот эти ягоды, эти золотые листочки. Видишь его? Может, он был пьяница и жене изменял, но воплощается только добро, и в тысяче детских садиков и поликлиник стоят его столики и стульчики. А вот ящик с игрушками. Каждую из них придумывали, рисовали, проектировали, вкладывали воображение, старались, чтобы было оригинально, красиво, полезно и по-доброму. Это же для детей… А вот мой блокнот для записей. Кто-то выбрал для него картинку и сделал так, чтобы листочки ровно и удобно отрывались…
– А зло? Его же много, – подавшись вперед вместе со стулом, спросил Владимир.
– Зло никогда не воплощается. Оно способно только к развоплощению уже имеющегося. Но потом снова приходит добро…
– То есть вы хотите сказать, что все равно, какой я, но если я, например, честно пеку булки или расписываю чашки, я воплощаю лучшее во мне…
– Конечно!
– И все равно кем стать?
– Тебе правильный ответ или честный?
– Конечно, честный!
– Я думаю, все равно кем, лишь бы не чиновником.
– А почему?
– Мне кажется, они как-то изначально исключены из этого воплощательного круговорота. Потому у них и зарплаты такие большие, и свой круг, и привилегии, что работа ужасная. Мне думается, это справедливо. Они же только здесь и сейчас. А убрали его из круга – и все: его меньше осталось, чем художника по столикам.
– Я никогда не слышал, чтобы кто-то так про чиновников думал, – рассмеялся Владимир. – Но… нас всегда окружает только воплощенное добро… Это, пожалуй, здорово! Я подумаю…
– Не забывай, в материальном мире есть еще природа со всем ее несказанным совершенством. Мы не знаем, кто и как это создал, но оно воплотилось просто офигитительно. Стоит жить только для того, чтобы видеть закаты…
Последняя фраза была явно лишней! Слишком сопливо и прямолинейно. На лице парня появилось сомнение…
– Вот! – я достала из-под стола банку с палочниками. – Я, пожалуй, подарю тебе одного на память о нашем разговоре. Он ест дубовые, малиновые листья, традесканцию или гибискус, и еще надо раз в день опрыскивать банку водой. Его можно брать в руки, он не против. Отряд привиденьевые…
– Привиденьевые?! – снова засмеялся Владимир. – Ух ты, какой прикольный! Какое странное воплощение… Но мне нравится.
Потом мы с Володей встречались еще несколько раз. Прочие наши разговоры были куда менее драматичными, чем первый. Палочника назвали Каспером, он акклиматизировался хорошо и стал любимцем всей семьи. Чтобы Касперу не было одиноко, на Кондратьевском рынке Володя купил ему большой аквариум и еще двух друзей. Палочникам как будто бы не очень нужны друзья, но я не стала говорить об этом парню. К тому же, как мне прекрасно известно, я могу и ошибаться…
Эмпатка
– Тошнота, головная боль, астматический синдром, боли в животе, в ногах, поносы, запоры, дискинезия желчевыводящих путей, обмороки, онемение… – женщина закончила перечислять симптомы своей дочери (мне показалось, что сам список не кончился, просто она решила, что на первое время хватит – я не смогу все сразу запомнить) и протянула мне толстую папку. – Вот, здесь результаты обследований.
– А где же сама Альбина?
– Она больше не хочет ходить к психологам. Они думают, что она чуть ли не симулянтка. Но я-то знаю свою дочь лучше, чем все врачи и психологи вместе взятые. Она реально страдает. Но при этом всегда чувствует состояние другого, готова посочувствовать, помочь…
– Так. У психиатра были?
– Да. Он прописал таблетки, от которых Альбине стало просто чудовищно плохо.
Значит, депрессии у нее нет. И на том спасибо. Истерический невроз? Но психологи, да и психиатр должны были бы при такой истории вопроса без труда его диагностировать. Да и слова матери о сочувствии… Не совпадает, ведь истерики всегда эгоисты и настроены только на себя. Я перелистала бумажки в поданной мне папке.
– Что ж, к психологам Альбина ходить отказывается, а на малоприятные обследования соглашается?
– Да. Тут есть один момент, который, наверное, важен. Альбина всегда много болела и, может быть, поэтому с пяти лет хочет стать врачом. Собирается поступать в мединститут, очень серьезно изучает биологию, читает соответствующие книги, смотрит фильмы…
– Сериалы про врачей смотрит?
– Все, что есть, даже на английском языке. Потом уточняет в интернете, если что-то не поняла по медицинской части.
– «…И нашел у себя все, кроме воды в колене и родильной горячки»! – радостно процитировала я Джерома К. Джерома. – Сериалы о больницах исключить категорически. Интернет ограничить, только «Вконтакте», «Одноклассники», фейсбук и прочая подобная мура. Телевизор – только МТV, юмор и латиноамериканские сериалы. Насильно таскаете ее в гости, в кафе, за город, устраиваете домашние спектакли и семейное вечернее чтение классики (Чехова, Булгакова, Вересаева исключить, они врачи). Внимательно наблюдаете за симптомами. Должно полегчать. Приходите ко мне через две-три недели с результатами.
Альбина – стройная девочка с ровной челкой и умными, внимательными глазами.
– Мы все сделали, как вы сказали. Но результатов – увы! – никаких.
– Альбина сразу согласилась на эксперимент?
– Даже заинтересовалась. Видите, в этот раз пришла вместе со мной.
– И что же – совсем-совсем никаких результатов? – уточнила я. – Подумайте внимательно. Может быть, стало даже хуже? Или симптомы как-то изменились?
– Нет, вроде ничего такого… – мать отрицательно покачала головой. – Смотрите сами: тошнота и боль справа во вторник, когда мы были в гостях у бабушки Клавы, обморок после «Жизели» в четверг, давление и менструация не вовремя вечером в субботу, когда у нас дома была вечеринка для одноклассниц…
– У бабы Клавы есть какие-то проблемы с желудочно-кишечным трактом?
– Да, ей вырезали желчный пузырь. А что, вы думаете, это наследственное?
– Я могу поговорить с Альбиной без вас?
– Разумеется! Я подожду!
– Не надо, с вами я уже сегодня не успею. Придете ко мне завтра вечером. Вот, я вас записала.
– Если сегодня в серии «Скорой помощи» массовая травма, например, у всех ожоги, то что с тобой будет к вечеру или к утру? – спросила я у Альбины. – Зуд? Покраснение кожи? Повышение температуры?
– Может быть…
– А если у пациента доктора Хауса рак легких? Кашель? Затрудненное дыхание?
– Вам тоже нравится доктор Хаус? А вы помните, как он?..
– Нет. Не нравится. Посмотрела несколько серий – и не смогла дальше.
– Но почему?! – девочка явно разочаровалась во мне. – Он всегда говорит, что думает, и у него такие глаза…
– Да он похож на какую-то дурацкую пародию на Христа! – с сердцем сказала я. – «Я вас тут всех спасаю, и поэтому все ваши правила не про меня писаны».
– Гм… – Альбина задумалась, потом усмехнулась. – Я с этой стороны не смотрела. А ведь и правда – что-то есть… И как он там с этими учениками ходит и все время над ними издевается…
– Альбина не симулянтка, – сказала я матери. – Она эмпатка. По-видимому, это ее врожденная особенность. Считывает проблемы других людей, и они отражаются в ней, как в зеркале. Только зеркалу не больно… Ей можно помочь. Для этого надо загрузить по максимуму ее мозг. Закон Ломоносова – Лавуазье: если где-то что-то прибавится, то где-то что-то непременно убавится. Сейчас у нее девятый класс. Какая-нибудь замороченная спецшкола на десятый-одиннадцатый…
– Спецшкола?! Но Альбина и в обычной школе учится весьма средне. Только по химии, биологии и литературе у нее пятерки.
– Я разговаривала с ней. Поверьте мне, Альбина очень умна. И, в отличие от большинства, умеет выбирать. К тому же ее суперэмпатия – это жуткая энергетическая воронка, она очень много тратит на это.
– Она не согласится.
– Согласится. Мы подадим это как научный эксперимент. Проблема, методы, материалы, рабочая гипотеза, протокол исследований… Ей понравится.
Спустя полтора года.
– У меня все в порядке. Здоровье намного лучше. Учиться в гимназии интереснее, чем в моей старой школе. Но я хотела поговорить с вами о профориентации.
– Я рада тебя видеть, Альбина. Ты больше не хочешь быть врачом?
– Очень хочу – в том-то и дело. Медицина – это именно то, что меня всегда интересовало и интересует сейчас. Но получается, именно это мне и противопоказано?
– Плохая новость: работать непосредственно с пациентами для тебя действительно опасно. Хорошая новость: есть научная медицина, созданная как будто специально для тебя. Прокладывать новые пути. Изобретать новые лекарства. Теория и философия медицины. Этому учат на медицинском факультете нашего университета.
– Плохая новость… хорошая новость… Вы говорите прямо как доктор Хаус, хоть его и не любите! – рассмеялась Альбина. – А про медицинский факультет я обязательно подумаю.
Не бойся
– Мне страшно, – с запинкой признался высокий, длинноволосый, чуть прыщавый юноша лет шестнадцати, в одиночку пришедший ко мне на прием.
– Что случилось?
Я отнеслась к его заявлению с большим вниманием. Возраст почти нормальных детских страхов, связанных с пробуждением фантазии и недостаточностью информации о мире, для него давно миновал. Подростков обычно характеризует скорее туповатое бесстрашие и недостаточность прогностического мышления. Они проделывают очень опасные вещи, ввязываются в сомнительные мероприятия, почти не задумываясь о последствиях. Если мой посетитель боится настолько, что счел нужным самостоятельно обратиться к специалисту, значит, дело достаточно серьезно. Мне очень хотелось думать (отсюда и мой вопрос), что мы имеем дело с ситуационным страхом, с которым можно работать, разрешая саму ситуацию: рассорился со сверстниками, запутался в долгах, и ему угрожают, критически запустил учебу, не поставив родителей в известность… Альтернативой этим малоприятным, но, в общем, нормальным подростковым событиям мне виделась психиатрия. Возраст для первой манифестации, увы, самый тот.
– Да ничего не случилось, в том-то и дело, – уныло сказал назвавшийся Максимом подросток, усиливая тем самым мои худшие подозрения.
– Расскажи о себе, о своей семье, – попросила я, хватаясь за свой стандартный пучок соломы: может, кто-то из родителей опасно болен? Может, тяжелый развод? Чувство вины за что-то, которое он по юношеской неопытности сердечной жизни принимает за страх?
– Нормальная у меня семья, – сказал Максим. – Папа, мама, бабушка, дедушка. Еще кот есть, порода – невский маскарадный. Я учусь в десятом классе. Еще дополнительно занимаюсь французским и испанским языками. Окончил музыкальную школу по классу валторны.
– Как с учебой?
– Так себе. То есть я без троек учусь, но мог бы, наверное, лучше. Можно сказать, что ленюсь.
– Есть друзья?
– Наверное, есть. Из школы, и еще. Мы хотели музыкальную группу организовать, но у нас пока не получилось…
Так. На фоне полного благополучия – семья, школа, увлечение музыкой, языки – он боится настолько, что пришел ко мне. Теперь надо было спрашивать уже непосредственно про страх. Но мне было… страшно.
– Максим, чего или кого ты боишься?
– Да я сам не понимаю. Потому и пришел к вам. Мы с мамой у вас когда-то уже были, давно, она спрашивала, в каком направлении меня развивать…
– Родители тебя сильно «развивали»? – ухватилась я (может, просто переутомление, ведь школа Максима считается одной из самых сильных в городе?).
– В общем, да, – усмехнулся юноша. – Но я не особо против, и музыка, и языки мне нравятся.
Опять мимо. Что же тут такое?
– Я, бывает, боюсь по улицам ходить, – тихо сказал Максим. – И с незнакомыми людьми разговаривать. Они кажутся мне… опасными, что ли?
– Что они могут сделать? – быстро спросила я. Восемь лет в музыкалке, четыре языка, перегрузка в школе, четыре амбициозных взрослых человека на одного парня… Обсессивно-компульсивные неврозы лечатся. Лишь бы это оказался реальный страх перед реальными людьми, открытыми пространствами, закрытыми пространствами…
– Я тут в прошлом году решил сделаться панком, – совершенно неожиданно сказал Максим. – А потом еще немножечко эмо. Я подумал: хоть кто-то свой будет, не так страшно… Но у меня чего-то не получилось…
Все мои построения рассыпались, как карточный домик. Повеяло экзистенциальными вопросами. Почему я не подумала о них раньше?
– Ты боишься одиночества в мире?
– Вы знаете, наверное, да, – оживившись, кивнул головой Максим.
– Но откуда оно берется в твоем случае? У тебя есть семья, друзья, приятели, разделяющие твои увлечения… Как получилось, что никто из них не стал «своим»?
– Они всегда говорили: не будь как все, не иди в толпе, это пошлость… Я сначала им верил, а потом, наоборот, захотел со всеми, но не смог…
– Они – это родители, семья? – уточнила я.
– Да.
– С этого места давай подробней.
С раннего детства Максиму объясняли: есть «мы» и есть «они». «Они» смотрят тупые программы по телевизору, безвкусно одеваются, слушают попсовую музыку, пьют пиво и водку, едят вредный фастфуд, учатся в дворовых школах, без толку шляются по улицам и вечерами сидят на скамейках, болтая ни о чем с обильным применением ненормативной лексики. Если «они» читают, то комиксы или «жвачку», если смотрят кино, то американское и тупое, если ходят на концерт, то каких-то ужасных, бездарных певцов и групп. Работа у «них» всегда нетворческая, и «они» ее не любят. «Мы» – творческие люди, слушаем хорошую музыку и читаем хорошие книги, в свободное от творческой работы время смотрим хорошие фильмы и спектакли, посещаем филармонию, телевизор почти не включаем – там одна пошлость. Едим полезную еду, одеваемся со вкусом, дружим и общаемся с такими же, как «мы», а с «ними» у нас нет ничего общего.
– Так вот, все это неправда, – заключил Максим.
– Это трусливое вранье, – усилила я.
– Точно! – обрадовался подросток. – Дедушка, если разозлится, не дурак матом сказать, папа иногда тайком в «Макдональдс» заходит, я видел, мама Донцову в ящике стола держит и читает, а бабушка, когда никто не видит, любит ток-шоу по телику посмотреть.
– И ты…
– Я научился презирать «их». Но никакого «мы» – как бы своих – так нигде и не увидел. Мои одноклассники интересуются тем же, чем «они» в описаниях моих родителей, – компьютерные игры, гаджеты, музыка, шмотки, энергетики. Да, почти все ходят в театры, в музеи… И что? Мне страшно, когда я думаю, что «они» тоже меня презирают, и я остался один, как тот негр с собакой в фильме о конце света… Я попробовал с неформалами, они вроде все вместе против других, но там у меня тоже не вышло. Я, если честно, запаниковал. Я не хочу так жить…
– Боже мой… – сочувственно вздохнула я. Парень-то оказался умнее, честнее и чувствительнее большинства сверстников и даже взрослых. Экзистенциальные вопросы… Я не люблю о них говорить. Но здесь деваться некуда, придется.
– Твой страх на самом деле не твой. Это твои родители боятся мира, отгораживаются от него. Ты не можешь их переделать, но вполне можешь идти своим путем. Они же тебя, в сущности, этому и учили – не иди вслед. Твой опыт с панками и иже с ними не удался потому, что там все основано на той же схеме, которую ты уже перерос: «мы» (хорошие) объединяемся против «них» (плохих).
– Угу. Но что мне делать со своим собственным ощущением: боюсь? И какой путь мой? – Максим по своему обыкновению смотрел в корень. – Я не люблю смотреть телевизор, материться и красить волосы. Правда, очень люблю толстые гамбургеры и кока-колу…
– Ты уже сам догадался, что «мы» и есть «они». Но, видишь ли, на самом деле все еще круче, в каждой религии или философской системе мира есть откровение еще большего масштаба: ты есть Оно.
– Что это значит?
– Это значит принципиальное единство макрокосма и микрокосма. Ты как личность един и, по сути, одно не только с болтающими и выпивающими на скамейке сверстниками, но и вот с этим цветком, вон с той чайкой в окне… Самые продвинутые люди в земной истории умудрялись это единство чувствовать постоянно, а прочим удается только время от времени.
– Я знал! – воодушевленно воскликнул Максим. – У меня однажды было…
Кандидатский минимум по философии я сдавала двадцать лет назад и все давно забыла, поэтому пересказ нашего с Максимом дальнейшего разговора явно вызовет у знающих «нас» приступ гомерического смеха. Не будем провоцировать.
Спустя полгода Максим зашел ко мне поговорить о своих отношениях с отцом, который достаточно агрессивно настаивал на поступлении юноши на факультет международных отношений (сам Максим решил поступать на философский). Я, конечно, спросила о страхах.
– Вообще прошли. Я прохожу мимо и думаю: мы – одно. И они меня сразу не презирают, и я их – нормальные такие ребята… И с цветком тоже почти научился…
– Слушай, ты только не увлекайся, – вздохнула я. – А то будет как с чайником…
– А как с ним? – заинтересовался Максим.
– Ну есть такое йоговское упражнение, – усмехнулась я. – Сядьте в позу лотоса. Поставьте напротив чайник. Попытайтесь представить, что вы – это чайник, а чайник – это вы. Постарайтесь ощутить в себе донышко, бока, носик, пока не дойдете до ручки. Когда ощутите, что чай, налитый в вас, заварился, переходите к следующему упражнению.
– Я понял, – засмеялся Максим. – Ни к какой схеме не надо относиться с такой уж серьезностью…
Я кивнула и подумала, что из него наверняка получится неплохой философ.
А где же я?
– Конец десятого класса, впереди одиннадцатый. Нужно определяться с дальнейшим, вы же понимаете, а у нас… – мать выглядела весьма встревоженной.
Высокая, несколько неуклюжая девочка по просьбе матери осталась сидеть в коридоре. К происходящему не проявила никакого любопытства и, еще не усевшись на банкетке, моментально достала какой-то гаджет и воткнула в уши наушники. Я рассеянно перелистала карточку, сразу предположив обычный набор подростково-семейных проблем: не слушается, гуляет с приятелями, не делает уроков, не хочет думать о будущем, хамит, огрызается, а ведь если так будет продолжаться…
Однако я ошиблась.
– Мы наблюдаемся и лечимся у невролога, обследовались в диагностическом центре, у психолога тоже были и даже у психиатра. Она уже не хочет больше ни к какому врачу идти, никому не верит, я ее сегодня с трудом уговорила сюда прийти. Но ведь никто так толком и не объяснил нам причины и, главное, что же делать…
– Так что же происходит с Таней?
– Головные боли несколько раз в неделю. Снимаем достаточно сильными таблетками. Все обследования сделали, ничего не нашли, – четко и, видимо, привычно заговорила мать. – Бывают головокружения, списывают на вегетососудистую дистонию, плюс она быстро выросла в прошлом году. Неустойчивое настроение, иногда прямо на ровном месте возникают истерики, потом она сама часто не может объяснить, что, собственно, послужило причиной. Даем валерьянку.
– Ваша семья?..
– В семье все вроде бы нормально. Я, муж, бабушка, все работают, есть Танина младшая сестра. Ссоры бывают, как и у всех, но вполне умеренные. С ее состоянием – мы специально наблюдали – вроде никак не коррелируют. Между сестрами отношения хорошие, насколько я могу сравнивать с другими. Младшая за нее очень переживает, когда Тане плохо, сама плачет.
– Но все симптомы – только в семье?
– Нет. Головная боль, несколько раз обморочное состояние – это в школе.
– Отношения в школе, с учителями, с подругами?
– Хорошие. Я ходила к классной руководительнице, она сама беспокоится, но ничего даже предположить не может. Раньше Таня хорошо училась, пятерок больше, чем четверок, а сейчас у нее успеваемость упала, потому что часто пропускает, много времени просто лежит, смотрит телевизор. Это вредно, конечно, я понимаю, но что ж ей, просто в потолок смотреть? Я… мы очень волнуемся… – на глазах женщины выступили слезы.
– Были ли неврологические проблемы раньше?
– Можно сказать, да. На первом году жизни мы тоже наблюдались, пили препараты, делали массаж. Потом невропатолог нас отпустил, сказал, все нормально. Потом еще долго соску сосала, были страхи – темноты, больших собак, боялась каких-то бугагашек… это лет в пять уже. Больше вроде ничего не было.
– Сколько продолжается нынешний эпизод?
– Приблизительно полтора года.
– Ага. Теперь позовите, пожалуйста, Таню, а сами посидите в коридоре.
Все симптомы у Тани, безусловно, неврологические. Нервная система девочки – изначально «орган-мишень», это понятно (была родовая травма, я это в карточке видела, да и мать подтвердила). Но что же такое с ней произошло теперь и длится вот уже полтора года, никак не реагируя на лечение невролога?
На все мои вопросы о семье, школе, подругах, увлечениях Таня отвечала четко, вежливо и равнодушно. Видно было, что я не первый психолог, которого она встретила на своем жизненном пути. Ничего от этой встречи она не ждет, выглядит очень уравновешенной. Трудно представить себе, как эта девочка истерит на ровном месте.
Я озвучила свои ощущения. Таня их тут же охотно подтвердила: да, конечно, понимаете, когда голова чуть не каждый день болит, как-то все равно делается – какой я музыкой увлекаюсь, из-за чего обычно с бабушкой ругаюсь и не видала ли случайно, как мама с папой младшую сестренку заделали… («Ого! Даже психоаналитик где-то затесался!» – подумала я).
Таня – подросток. При этом явно умна, начитанна, хорошая речь, стало быть, по возрасту имеется второй экзистенциальный кризис: кто мы, откуда, куда идем? Много думает? Об устройстве мира? О людях? А с кем об этом говорит?
– Да-да, конечно, до того, как заболела, особенно часто. Не с подругами, нет. Больше в семье – с папой, с мамой, с бабушкой. Очень интересно.
– Даже с бабушкой? – заинтересовалась и я. Нечасто нынче такое встретишь.
– Да что вы! – рассмеялась Таня. – У нас бабушка самая крутая. Она кришнаитка в «Другом мире». Я, когда поменьше была, часто с ней туда ходила. Мне их еда нравится. И «Бхагават-Гита» тоже. И что гармония – внутри самого человека. Бабушка говорит, что человек без духовной жизни – это как пирожок без начинки.
(Так называемый Центр развития человека «Другой мир» – здание в Питере, которое в складчину арендуют представители самых разных оккультно-мистически-оздоровительных тусовок.)
– Замечательно. А папа с мамой?
– Нет, они к этому отношения не имеют. Мама только иногда в православную церковь ходит, но редко. А папа – вообще никуда.
– Что же, у папы – никакой духовной жизни?
– Он говорит, что в этой стране вообще жить невозможно, потому что тут везде коррупция и беззаконие. Им уже поздно все менять, а мне надо выучиться и в Америку уезжать. Там свобода.
– А мама с ним согласна?
– Нет. Она говорит, что родина, язык, корни – это очень важно. А всякие «граждане мира» – это как перекати-поле. Везде, в том числе и в России, можно жить хорошо и достойно, если есть деньги. Стало быть, надо просто научиться их зарабатывать в достаточном количестве. Для этого нужно соответствующее образование и старание.
– Так. А чего же хочешь ты сама?
И тут от совершенно нейтрального вопроса у Тани началась истерика – точь-в-точь как описывала ее мать.
Когда с помощью холодной воды (валерьянки у меня не было) я несколько привела ее в чувство, то решила побыть зеркалом:
– Главное в человеке – это гармония. Она внутри (бабушка). Но снаружи есть страна, в которой жить невозможно, потому что она какая-то неправильная (папа). Человек же без корней – вообще не человек, а так, мертвая степная травка (мама).
– Да, да! – почти радостно воскликнула Таня, утирая кулаком покрасневший нос. – А ведь есть и еще много другого всякого! В книгах, в телевизоре, в интернете! Слишком много! А я – одна. Хорошо тому, кого к чему-то определенному тянет. Вот моя подруга с пяти лет хочет одежду рисовать, моделировать – и все! Все понятно, и я ей завидую. А как мне выбрать для себя? Свое? Вы не знаете?
Я не знала и честно сказала ей об этом.
– Но ты ведь еще придешь? Просто так, поговорить.
– Приду.
Вызвала из коридора мать и законодательным порядком запретила до конца одиннадцатого класса «Другой мир», Америку и зарабатывание денег для достойной жизни в России. Все силы семьи – на профориентацию.
Таня приходила ко мне еще несколько раз. Проблему информационной избыточности современного мира мы с ней, конечно, не решили. Но головные боли уменьшились, а истерики исчезли почти совсем. Она поверила, что все-таки сможет отыскать свою дорогу, и приступила к конкретным действиям. Мне хочется верить, что у нее все получится.
Никакой ребенок
– После попытки самоубийства Сергей лежал в психиатрической больнице. Там с ним работал психолог, он нам сказал, что попытка была настоящей, а не демонстративной. Наш сын действительно хотел умереть.
– Ага. А как сейчас?
Значительная часть демонстративных попыток суицида у подростков повторяется – уже известная «разрядка» и знакомый выход из трудной ситуации. С настоящими (если умереть не удалось) дело обстоит сложнее.
– Он молчит, ходит в школу, но нам кажется, что его состояние не слишком улучшилось. К психологам после больницы ходить отказывается.
– Гм… Мне показалось, что я видела юношу в коридоре. У вас есть еще один сын?
– Сергей – наш единственный ребенок. К вам я уговорила его прийти только потому, что в детстве он читал вашу книгу «Класс коррекции». Я это запомнила оттого, что он тогда плакал.
– Расскажите о Сергее. В основном меня интересуют его достоинства, сильные стороны.
– В том-то и дело, что у него их как будто и нет. Никаких увлечений, никаких дел, учится через пень-колоду, целыми днями смотрит телевизор или играет в компьютере. По дому не помогает, чтобы вынес пакет с мусором или вымыл посуду, надо пинать два дня, мне проще самой сделать. Иногда ходит гулять с такими же никчемными приятелями – «Макдональдс», кино, сигарета, энергетические напитки, но и это все как-то без страсти, увлечения. Говорят, у подростков есть какой-то протест, я его в нем не вижу…
Странно, подумала я. Нет протеста? А попытку сына убить себя она к чему причисляет?
– Девушка есть? Все-таки шестнадцать лет…
– Была. Расстались. Я ему говорила, что строить отношения – это труд. Ему было лень, как и все остальное. Впрочем, девушка тоже звезд с неба не хватала…
– Не бывает людей без достоинств, индивидуальных особенностей. Если не видите сейчас, вспомните раньше, в детстве.
– Не помню, простите. Всегда был средненьким, сереньким каким-то. Учитель в начальной школе и воспитатели в детском саду его не хвалили и не ругали. Как-то, видно, не за что было. Даже младенцем он по всем показателям укладывался куда-то в середину ваших врачебных таблиц. Да, раньше приводил с улицы бродячих собак, как-то принес лишайного котенка…
– И?
– У него в детстве был диатез, да и все равно он с его ленью не стал бы за ними ухаживать. А мне нужны в квартире лишаи и уличные собаки?
– Я пока не поняла, что вам нужно, – констатировала я. – Позовите, пожалуйста, Сергея.
– Только не надо мне говорить про уникальную ценность каждой человеческой жизни!
– Да? А почему? Я как раз собиралась, только рот открыла…
– Потому что это вранье.
– А в чем же правда?
– Правда в том, что я как раз тот самый собирательный молодой человек, о котором вечно трындят учителя, родители, пишут в газетах и по телевизору и все такое. Мне ничего не интересно, я не делаю ничего стоящего, у меня нет настоящих друзей, я ни в кого по-настоящему не влюблялся, только играю в компьютере и смотрю фильмы. И это взаправду так, и не надо мне врать, что я особенный и во мне есть какая-то искра, которую еще не разглядели. Никому не надо ее разглядывать, даже мне самому. Просто потому, что ее нет.
– Допустим, все так, как ты сказал. Ну и что дальше?
– Дальше все то же самое. После школы родители запихнут меня куда-то учиться. Я выучусь и буду где-то работать – без интереса, просто за деньги. На эти деньги буду ходить в кино, бары и боулинг, болтать там с приятелями и развлекаться с девушками. Может быть, даже потом женюсь, и у меня родятся дети, такие же, как я сам…