Любить или воспитывать? Мурашова Екатерина

Философ

Мы немного поговорили о Канте, Риккерте и Берталанфи. О том, что жизнь человека есть акт творчества. И о магическом символизме иенских романтиков, переходящем в наше время в «магический вербализм». Все это было очень мило и интеллигентно, но поскольку склад ума у меня системный, а ни в коем случае не философский, переливать из пустого в порожнее мне быстро надоело.

– Послушайте, – воскликнула я, обращаясь к своему собеседнику – мужчине средних лет с импозантной сединой на висках. – Как-то это все-таки неправильно: обсуждать философские и прочие взгляды вашего шестнадцатилетнего сына за его спиной. Почему вы не привели ко мне самого юношу?

Мужчина сплел длинные пальцы и отвратительно хрустнул ими. Глаза его подозрительно влажно блеснули.

– Да потому, – воскликнул он в ответ, – что Алексей уже три месяца отказывается выходить из дома!

– Ап! – сказала я и надолго замолчала.

Папа, с явным удовольствием пережевывающий философскую жвачку. Сын, не выходящий из дома. Шизофрения?

– Бред, голоса, галлюцинации, вычурные системы, идеи, страхи? – напрямую спросила я.

– Нет-нет, ничего подобного! – поспешно ответил мужчина.

Не сказать, чтоб я успокоилась. Бывает шиза и без продуктивной симптоматики. Лечится, кстати, еще хуже.

– Во всем виновата его мать, – твердо сказал мой посетитель, которого звали Виталий. – Я предупреждал, но она все это поощряла из-за своих дурацких амбиций.

– Простите, а мать вашего сына вам-то кем приходится? – осведомилась я.

Виталий смутился.

– Женой. То есть бывшей женой. Мы давно в разводе.

– Так. Расскажите, пожалуйста, все по порядку.

Если он не приведет сына, я вряд ли смогу им чем-то помочь. Но мне следует хотя бы попытаться понять, а ему – проговорить вслух и, может быть, увидеть какие-то нестыковки в своей позиции. Когда один родитель обвиняет другого в происходящем с их общим ребенком – это всегда неконструктивно.

В раннем детстве Алексей вроде бы был вундеркиндом. Или это им просто казалось – я так и не поняла. Во всяком случае, с ним много занимались, у него были необычные интересы и взрослые суждения обо всем на свете. Со сверстниками он почти не общался, предпочитая общество взрослых людей. Мать с отцом развелись, когда Алексею было пять лет. Инициатором развода была женщина – она обвиняла мужа в том, что он пустой человек, витает в облаках, целыми днями ни черта не делает (он преподавал культурную антропологию и еще что-то в этом роде) и не может даже починить кран на кухне. После развода отец хотел общаться с сыном, но, по-видимому, как-то вяло. Мать официально во встречах не отказывала, но все время ставила какие-то препятствия: ребенок простужен, ребенок у бабушки, ему уже спать пора… Отец довольно быстро отступился. Нет так нет. Поздравлял с днем рождения и с Новым годом. Алименты жене переводил сначала на книжку, а потом на карточку.

Когда Алеша учился уже в средней школе, отец с сыном стали нечасто, но регулярно встречаться (приблизительно раз шесть – десять в год, уточнил мужчина). Обычно гуляли в парке, сидели в кафе. Говорили на равных, обо всем на свете. Алексей много читал, был заядлым театралом, посещал лекции в Эрмитаже, рано стал интересоваться философией. Отец уже тогда замечал: есть проблемы, мальчик как-то совсем не вписан в обыкновенную человеческую жизнь.

Алеша не ходил в магазины, не умел сделать заказ в кафе, не гулял во дворе, не играл в футбол, не влюблялся в девчонок.

– Это все мать, ее воспитание, – твердил Виталий теперь. – Она все за него делала и всячески поощряла в нем эту «необыкновенность». Ей это как будто бы льстило. И учителя в гимназии тоже… «Все раздолбаи, компьютерные игры да попса, а он у вас такой вежливый, серьезный, в филармонию ходит…»

Виталий попробовал поговорить о социализации сына с бывшей женой. Ответ был вполне ожидаем: «А раньше-то ты где был? Нашелся теперь… будешь еще меня учить…»

Однако к девятому классу проблемы, по-видимому, обострились: мать повела Алексея к психотерапевту. Сначала к одному, потом к другому, третьему… Мальчик с юмором рассказывал об этих посещениях отцу и сначала явно получал удовольствие от словесных дуэлей со специалистами – специально готовился к сессиям, читал литературу. Никакого изменения в его состоянии, впрочем, не последовало. И однажды, без объяснения причин, он наотрез отказался от посещений.

Когда Алеша перестал выходить из дома, мать позвонила отцу: «Сделай же что-нибудь! Хотя бы раз в жизни будь отцом и мужчиной!»

– А чем он сейчас-то объясняет свое домоседство? Страхи? Недомогание?

– Ничем не объясняет. В том-то и дело. Как мы ни уговаривали… При этом он ведет себя вполне спокойно, читает, что-то пишет в интернете, смотрит хорошие фильмы…

– Виталий, попробуйте все-таки Алексея привезти. На машине. В приказном порядке. Сами понимаете, сейчас все мои соображения…

– Хорошо, я постараюсь.

Алексей оказался невысоким и белобрысым. Дымные, умные глаза. Приятная, но сразу отстраняющая собеседника на определенное расстояние улыбка. Мой интуитивно-диагностический аппарат психиатрию не регистрирует. Невроз?

– Ты чего-то боишься? На улице – опасность?

– Да нет, в общем.

– Тогда почему не выходишь из дома?

– Зачем? Не вижу смысла.

– Что самое страшное на свете?

– Самое страшное – это молчание Вселенной.

– ?!

– Уже доказано, что во Вселенной много звезд, имеющих планетные системы, – объяснил Алексей. – Все химические элементы и их сочетания общие, значит, там по статистике должна была бы быть жизнь, в том числе и более развитая, чем у нас на Земле. И они, конечно, должны были бы подавать всякие сигналы, излучения и все такое. Но Вселенная молчит. Значит, среди всех этих миллиардов звезд мы одиноки. Или другой вариант: достигая определенного техногенного развития, такого именно, как у нас сейчас, цивилизация неизбежно погибает…

Гибнуть в шестнадцать лет явно рановато, подумала я.

Разговор с отцом.

– Что мать Алексея?

– Бьется в истерике: он свихнулся, мы его потеряли! Потом: сделай что-нибудь! Учителя тоже в шоке…

– Вы готовы?

– В общем, да. А что делать? Возить к вам? К другому психотерапевту?

– Вы живете один?

– Да, с кошкой. Но…

– Что?

– У меня есть постоянная подруга. Уже восемь лет.

– Почему вы не поженились? Не живете вместе?

– Да так все как-то… У нее своя квартира, дома собака, рыбки, птички, за ними нужен уход…

– А дети? У нее нет детей?

– Знаете, мы вообще-то пытались, – это «вообще-то» у отца и сына и общая же вялость всех жизненных потребностей… – Но есть какие-то проблемы, надо делать ЭКО. Она сама врач…

– И?

– Она ни разу не ставила вопрос ребром, и я подумал, что ей, в общем-то…

– Значит, так. Вы забираете Алексея к себе. Вы говорили, что у вас есть кошка. Перевозите к себе на время рыбок, птичек и собаку вашей подруги. Объясните ей, что они нужны для спасения сына. Она согласится?

– Да, конечно, она очень за Алексея переживает, но зачем?..

– Затем, что лучший психотерапевт – это сама жизнь. Скажете ему, что подруга уехала на полгода в Занзибар – бороться с эпидемией сонной болезни. Вам самому со зверьем не справиться. Он будет все делать. Вы приходите с работы и валитесь на диван. Говорить только о футболе и сплетничать о бабах. В крайнем случае, об эпидемии в Занзибаре. Никаких Кантов и Гегелей.

– Но мы не любим футбол…

– Полюбите! «Зенит» – чемпион!

Через три месяца Алексей вернулся в школу, сдал экстерном пропущенные темы, продолжил готовиться к поступлению в университет.

Отец пришел год спустя – принес мне цветы. «Ну и тормоз же! Собрался!» – мысленно вздохнула я.

– С Алешей все нормально, учится на социолога, живет с матерью, – как бы между делом сказал он.

– Так, а что еще случилось?

– Вчера жена делала УЗИ. Все нормально, девочка родится в апреле.

– Поздравляю. Но я тут, честное слово, ни при чем.

– При чем, при чем! – рассмеялся он. – Когда с Алешкой все более-менее устаканилось и он отъехал, мы подумали: ну чего этих рыбок-птичек туда-сюда возить? А раз уж стали жить вместе… Что за семья без детей? Со второго раза ЭКО получилось. И вот – вам…

Он протянул мне цветы.

– В этом месте я всегда плачу от сентиментального умиления, – сконфуженно пробормотала я.

Странная жизнь

– Слушаю вас.

– Вы извините, но я, собственно, даже не знаю, зачем я сейчас к вам пришла. Мы были у вас когда-то – несколько лет назад. Сначала с младшим – он не хотел ходить в детский сад, закатывал истерики, потом со старшим – у него был конфликт с учительницей математики…

– А теперь? – подбодрила я.

Женщина, еще совсем не старая, выглядела какой-то растерянной, под глазами залегли тени, русые, без седины волосы гладко зачесаны назад и свернуты в старомодную плотную улитку, какой я не видела уже много лет.

– Теперь старший перешел на второй курс ЛЭТИ, младший готовится к поступлению в медицинский и, наверное, поступит, он заканчивает специальную школу – помните, вы нам посоветовали?

Я не помнила. Но с мальчиками, кажется, все было в порядке.

– И что же?

– Вы знаете, у меня получилась какая-то странная жизнь, – задумчиво сказала моя посетительница. – Не плохая, нет, и даже не скучная. Я очень люблю своих сыновей, и из них получились хорошие люди. Но я все время боролась с какими-то мелкими трудностями и думала: вот еще немного, вот Артик и Роб подрастут, начнут все понимать, и тогда… А теперь они выросли, все понимают, все умеют, Артик параллельно с учебой уже работает, Роб на каникулах тоже, они практически не требуют моего участия. Кажется, вот оно – то, чего я так ждала. Вроде бы надо радоваться, а у меня сердце останавливается…

Теперь я их вспомнила. Ее сыновей-погодков звали Артур и Роберт – каприз отца-англомана, умершего, когда мальчикам было три и полтора года. Она растила их одна с помощью бабушки, всю неделю работала, после работы водила сыновей в кружки, потом помогала в приготовлении уроков, по выходным ездила с ними в парки, ходила в кино, в театр или в музеи. Так – много лет. Я предлагала ей как-то перестроить свою жизнь в своих же интересах, но она улыбалась, говорила, что не видит иного. Классического синдрома жертвы – «Я всем пожертвовала ради тебя, а ты…» – у нее не было ни тогда, ни теперь. Она всегда спокойно и без надрыва делала именно то, что хотела делать. И результат, судя по всему, получился вполне достойный.

– В каком смысле – останавливается сердце? – спросила я.

– В прямом смысле, – тихо улыбнулась она. – Кардиолог говорит: на кардиограмме видно. Я к врачам ходила, думала, может, заболела чем, полечиться. Невропатолог сказал – депрессия, таблетки прописал, но мне от них еще хуже стало… А кардиолог сказал: не понимаю, в чем дело, нужно в больницу, на обследование, потому что можете в любую минуту умереть от остановки сердца. А мне почему-то не страшно, – она снова улыбнулась, и у меня мурашки по коже побежали: ее улыбка была как будто бы уже «с той стороны».

Я не врач и не могла судить, была ли у нее клиническая депрессия, и уж тем более не могла составить мнение об ее кардиологических проблемах. Но она, практически выполнив взятые на себя обязательства и тихо улыбаясь, стояла на краю – это было для меня очевидно.

– Послушайте, но ведь так здорово все получилось, – бодро сказала я. – Они уже выросли, а вы еще не старая, вполне хороши собой, вот случай! Займитесь каким-нибудь фитнесом-фигитнесом, закрутите роман…

Она с симпатией взглянула на меня.

– Спасибо, но, вы знаете, мне это как-то не нужно. Я же была замужем, вырастила его сыновей, они очень похожи на своего отца…

– Ну ладно, а чем вы сами-то увлекаетесь?

– Не знаю, – она честно прислушалась к себе. – Если что и было, то я забыла, а оно не зовет… Я думала: может быть, усыновить еще ребенка, девочку? Но очень боюсь, что не успею уже вырастить как надо. Даже ходила в органы опеки, разговаривала. Они-то мне и сказали: разберитесь сначала со своим здоровьем. Вы помрете, что же – сыновьям с вашим приемышем возиться? Или обратно в детдом?

– У вас есть друзья, подруги?

– Да, подруга, очень хорошая, еще с института. Только видимся с ней, к сожалению, редко – у нее свекровь лежачая и дети младше моих. Но мы почти каждый день созваниваемся, ей нелегко, я стараюсь как-то ее поддержать… Простите еще раз, я понимаю, что это глупо, зачем я сюда пришла, только время у вас отнимаю…

Сколько раз я говорила, что всегда работаю исключительно в интересах детей, и это моя принципиальная позиция? Однако принципы ведь и существуют-то для того, чтобы было что нарушать…

Я набрала номер, записанный в журнале, и, повинуясь какому-то наитию, позвала к телефону младшего, Роберта.

– Вы с братом вдвоем придете ко мне в поликлинику во вторник, к шести часам. Дело касается вашей мамы. Ей ничего не говорите. Все понял?

– Да, – растерянный мальчишеский голос. – А что…

– Придете – все объясню.

Пришли. Младший бледен и испуган. Старший раздражен и напряжен.

Как объяснить мальчишкам, если даже специалисты ни черта не понимают? Объясняю, как могу. Мать вырастила вас, не сэкономив для себя ни минуты времени, ни килоджоуля энергии. Это был ее выбор. Вы выросли, надеюсь, что порядочными людьми. Теперь уже ей нужна ваша поддержка, ей нужно научиться жить в другом режиме. Если она не научится, а вы не удержите (кроме вас – некому), то будет плохо. Совсем.

У Роберта на глазах слезы. Артур отворачивается, в глазах злой блеск, на скулах желваки.

– Зачем вы нам это говорите? Что вы предлагаете? Мы не можем обратно стать маленькими.

– Это не нужно. Сейчас ей нужна поддержка взрослых людей. Вы взрослые. Кроме вас, рядом с вашей матерью нет и, возможно, уже не будет мужчин. Уделите ей время, поухаживайте за ней. Пригласите в театр, в кино, на выставку. Сходите погулять. Поговорите вечером, посидите с ней за столом на кухне. Обсудите друзей. Спросите совета. Расскажите анекдот, дайте послушать вашу музыку и посмотреть ваши клипы. Это возможно?

– Да, да! – поспешно воскликнул Роберт.

– У нас теперь своя жизнь. Почему бы маме тоже не жить своей жизнью? Мы ведь ей не мешаем… Кстати, она говорила нам о том, чтобы усыновить ребенка. Роберт был против, а я – за. Если ее это развлечет…

– Усыновление ребенка – не развлечение, Артур, – жестко сказала я. – На сегодня ситуация сложилась так, что у вашей матери нет своей, отдельной от вас жизни. Может быть, потом заведется. Но сейчас – острый период.

Артур хотел было возразить еще, потом, поколебавшись, едва заметно наклонил голову.

– Тогда вперед и с песней! – напутствовала я. – И помните: мать у вас одна, другой не будет.

Проводила юношей до дверей. Ушли явно загруженные. Ну что ж, я сделала что могла. На Артура надежды у меня не было никакой, а вот эмоциональный Роберт, как мне казалось, вполне может…

Совсем юная женщина внесла в кабинет пухлощекого младенца-девочку.

– Вот, я хотела вас спросить, какие игрушки ей нужно. И еще: она почему-то все только левой рукой берет. Это не страшно?

Мы поговорили об игрушках и асимметрии полушарий. Заглянув в карточку, я увидела, что маме всего двадцать лет. Провожая их до дверей и делая младенцу «козу», я благодушно улыбнулась:

– Надо же, какие нынче психологически грамотные родители пошли!

– А это бабушка нам посоветовала. Она к вам еще с нашим папой ходила. Правда, лапушка моя? – девушка чмокнула младенца в носик.

– А где у нас бабушка?

– Да вот же она, нас за дверью ждет…

Она легко вскочила с банкетки, разворачивая розовый комбинезончик. Ее лицо было свежим и красивым, а глаза сияли любовью.

– Они сами оденутся, – сказала я. – А вы зайдите ко мне на минутку.

– А я ведь сама хотела к вам зайти! – эту чудесную улыбку даже сравнить нельзя было с той, которая мне запомнилась. – Да как-то не собралась. Представьте, мне просто несказанно повезло! Артур прямо тогда, после нашего с вами разговора, сошелся с девочкой. Приезжей, но очень хорошей. Она забеременела, хотела сделать аборт, он сказал: ни в коем случае. Поженились. Хотя они и молодые совсем, такая получилась хорошая семья! А Оленька наша – такая умница и красавица, я просто нарадоваться на нее не могу! Но вы же сами ее видели…

– Да, – серьезно подтвердила я. – Исключительной симпатичности ребенок. А что же Роберт?

– Роберт учится в институте, и еще занимается на кафедре, и еще играет в театре, и еще ходит в походы… В общем, дома мы его видим крайне редко. Но Оленьку он тоже любит, когда видит, всегда с ней играет… Вот какая у нас теперь хорошая, дружная семья, а ведь еще два года назад в голову лезли такие глупости! Вы будете смеяться, но мне кажется, что я только сейчас узнала, что такое настоящее счастье…

«Артур, Артур, я была к тебе несправедлива, – мысленно покаялась я. – Надеюсь, ты не сердишься на меня. Ведь у тебя теперь есть живая и счастливая мать, милая жена и пухлая Оленька…»

Как с этим жить

Они вошли ко мне в кабинет друг за другом, и вместе с ними – я отчетливо это ощутила – вошла беда. Не выдуманная, не высосанная из пальца, не раздутая на пустом месте. Настоящая.

Женщина казалась очень полной для своего небольшого роста и двигалась неловко, как человек, который растолстел недавно и еще не привык к своим изменившимся габаритам. Мужчина, наоборот, выглядел нездорово истощенным и высушенным изнутри каким-то внутренним огнем. Лет им было немало. Никакой ребенок не вошел с ними и не остался в коридоре. Они еще не сказали ни слова, но мне отчего-то уже сделалось не по себе.

– Что ж, это действительно вы… Но мы, собственно, сами не знаем, зачем пришли, – честно признался мужчина, когда я предложила им сесть и раскрыла журнал. – Вы не психиатр и ничем не можете нам помочь. У нашего единственного сына – шизофрения.

– Сколько лет сыну? – спросила я, единственно для того, чтобы что-то спросить.

– Восемнадцать.

– Мы были у вас больше десяти лет назад, – вступила женщина. – Советовались с вами, как лучше развивать одаренного ребенка. Просили посоветовать школу посильнее.

– И я… что? – я все сильнее ощущала растерянность.

Разумеется, я их не помнила. Зачем они пришли теперь? Чего хотят? Оспорить мои тогдашние рекомендации? Поговорить о сыне? Вместе со мной вспомнить то время, когда он выглядел не больным, а наоборот, одаренным ребенком? Еще что-то?

– В три года Вячеслав умел читать, – вспомнил мужчина. – В четыре писал нам интересные, грамотные письма печатными буквами. Когда другие дети еще покрывали листы каракулями, он рисовал панорамы фантастических городов, нумеруя этажи в высотных домах, и план нашей будущей квартиры. К семи годам он умел умножать и делить, знал все планеты Солнечной системы с их числовыми характеристиками и половину таблицы Менделеева. Логично было предположить, что ему требуется особая, усиленная программа для дальнейшего развития, не правда ли?

– Логично, – вздохнула я. – И что же я тогда вам посоветовала?

– Мы с вами тогда совершенно не поняли друг друга, – глядя мне в глаза, сказала женщина. – Ведь вы даже отказались тестировать Вячеслава. Мы с мужем ушли разочарованные и тут же обратились в центр «Прогноз» к другому психологу, который подробно протестировал нашего сына и сказал, что по интеллектуальному развитию он опережает свой возраст на три – три с половиной года…

– Сон! Сон про глазики, – снова неожиданно вступил отец. – Когда я рассказал вам о нем, у вас сделалось такое лицо…

И я их вспомнила!

В три года их сын проснулся и сказал склонившемуся над ним отцу:

– Папа, мне снился сон. Там были два глазика. Один глазик А, а другой глазик Б.

Я интуитивно чую психиатрию. Никакой радости эта способность к моментальной диагностике мне не доставляет, и пользы, как правило, тоже не приносит… Как бы я сейчас хотела, чтобы тогда, больше десяти лет назад, мое чутье меня подвело!

– Вы сказали, чтобы мы отдали его в подготовительную группу в детский сад, а не в гимназию (при его-то развитии!), завели щенка-фокстерьера (мы не очень любим животных), приглашали домой детей-ровесников (ему было с ними просто скучно, он предпочитал общаться со взрослыми), ставили детские домашние спектакли и ходили на детские утренники (Вячеслав их всегда терпеть не мог)…

А что еще я могла им сказать тогда?..

– Теперь мы думаем: если бы мы тогда услышали вас и сделали все, что вы рекомендовали, могло бы это повлиять?..

– Нет! – с максимально возможной твердостью сказала я. Вместе со всей психиатрической наукой я ни черта не понимаю в генезе шизофрении, но, по крайней мере, этот камень я должна была снять с их плеч. – Согласно современным данным, шизофрения не вызывается социальными причинами.

– Он потерял интерес сначала к учебе, а потом и вообще ко всему. Лег на кровать и лежал…

«Простая шизофрения, хуже всего поддается лечению», – соображала я.

– Потом был приступ, ему казалось, что за ним кто-то гонится, он прятался в ванной, с кем-то разговаривал… Потом больница… Сильные лекарства, ремиссия, опять обострение… Все рухнуло, и мы просто не знаем, как с этим жить, – женщина вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Нам все говорят, что дальше будет только хуже… Самое ужасное, что мы уже ничего, совершенно ничего не можем сделать!

– А вот это вы, извините, соврамши! – впервые за все время нашего общения улыбнулась я, почувствовав наконец почву под ногами. – Как раз можете.

– Что вы имеете в виду? – удивился мужчина. – Религию? Еще детей? Но для того, чтобы их родить и воспитать, мы слишком стары, да это опять же и рискованно, как я понимаю… Вдруг получится еще один…

– Я атеистка и бесконечно далека от мысли, что вам следует заменить «неудавшегося» Вячеслава кем-нибудь новеньким.

– Что же тогда? – в нос спросила мать, вытирая глаза платочком.

– Вам, разумеется, нужно в первую очередь отрегулировать диету, похудеть и обязательно проверить щитовидку. Вам, – я кивнула отцу, – пролечить поджелудочную железу, ввести режим дня и дозированные физические нагрузки – пусть понемногу, но непременно каждый день.

– Что-о-о?! Что вы говорите?! При чем тут… – хором. Как и двенадцать лет назад, мои рекомендации явно поставили их в тупик.

– А при том! Ваш сын никогда больше не будет вундеркиндом. Но он остается живым, мыслящим и чувствующим существом. Он совсем юн, и дальше, как и всех остальных людей, его ждет жизнь – он будет радоваться, печалиться, о чем-то волноваться и чем-то интересоваться. У него будут любимые и нелюбимые блюда, любимые и нелюбимые передачи по телевизору, медсестры и психиатры, которые ему будут нравиться или не нравиться…

– Да! – внезапно воскликнул отец. – Вы знаете, а ведь вы правы! Говорят, что шизофреники необщительны. Но Вячеслав, как только у него наступила ремиссия, стал даже общительнее, чем был раньше. Других больных приходится уговаривать, а он в больнице охотно ходил на групповую психотерапию и на занятия по арт-терапии. Сейчас «Вконтакте» болтает о пустяках со своими бывшими одноклассниками и теми людьми, с которыми познакомился в больнице. Как будто бы рухнула какая-то стена, и он теперь добирает то, чего никогда не делал в детстве…

«Пробки у него в мозгах перегорели», – мрачно и непрофессионально подумала я и еще шире улыбнулась родителям.

– Вот видите. Есть современные препараты, если все сложится удачно, Вячеслав долгие годы сможет работать, получать радость от общения с людьми… Но он очень уязвим, чтобы полноценно жить, ему нужен тыл, поддержка. Нужны вы. Поэтому вам следует немедленно заняться своим здоровьем – физическим и психическим, всеми силами поддерживать себя и друг друга в максимально хорошей форме. Чем дольше вы протянете, тем лучше Вячеславу, это-то вы, я надеюсь, понимаете?

– Да, – сказала женщина. – Я и сама хочу похудеть, но как только возьмусь, сразу думаю: да какая теперь разница! – и к холодильнику…

– И вам и мужу критически важно здоровое питание! – назидательно сказала я. – Да и Вячеславу не помешает, ведь у всех антипсихотических препаратов, знаете ли, есть побочные эффекты, и наша задача – минимизировать их воздействие на еще не сформировавшийся организм…

Они сдержанно поблагодарили и ушли работать.

Спустя год с небольшим я видела и самого Вячеслава. Он был мил, слегка заторможен и, пожалуй что, действительно менее странен, чем в дошкольном детстве. Передал привет и коробку конфет от родителей. Спрашивал меня, что я думаю по поводу его трудоустройства в большой магазин (я порекомендовала магазин поменьше), и еще по поводу каких-то векторов, согласно которым развивается Вселенная. Векторы мы обсудили довольно подробно…

Всего лишь эволюция

Поговорим о семейных ролях – по возможности, объективно, не скатываясь в оценочные категории: «это хорошо и правильно», «это совершенно недопустимо», «это ведет к деградации» и тому подобное. А начнем издалека, с зоологии. Мне как бывшему зоологу это особенно близко и приятно.

Итак, для начала: ни у кого из высших приматов, кроме человека, нет выраженной парной семьи. Один самец, одна самка и рожденные ими дети. В стане наших обезьяньих родственников это чисто человеческое ноу-хау. Причем, судя по всему, изобретенное вовсе не сразу, в момент возникновения биологического вида, а много позже. О причинах этого важного новообразования можно говорить долго и интересно, но скажу кратко: на определенном отрезке эволюции так оказалось удобней вести хозяйство и воспитывать детей (у человеческого детеныша всегда было очень длинное детство, хоть, конечно, и не такое длинное, как сейчас). Никакого личного счастья нашим предкам это изобретение, судя по всему, не прибавило, любовь как отдельное явление изобрели еще много позднее, и с парной семьей она поначалу была связана очень приблизительно. Эволюция вообще заботится лишь о выживании и процветании вида (популяции), к благополучию же и даже жизни отдельной особи она равнодушна.

Стало быть, любовь и счастье наших предков были под вопросом, однако разделение семейных ролей уже присутствовало в полный рост и выглядело вполне традиционным, именно так, как любят описывать его современные ревнители. Мужчина выполнял «мужскую» работу, женщина – «женскую» (в чем бы она ни заключалась в данной общине). Причем весьма спорно, что распределение обязанностей уже в этот период диктовалось именно биологической целесообразностью (мужчина делает то, что должно, исходя из своих физиологических отличий). Список «мужского» и «женского» был совершенно условен и определялся опять же сначала целесообразностью, а уже впоследствии традициями. Например, у многих народов рыбалка – мужское дело, но у некоторых – сугубо женское. У европейцев при переходе с места на место основные тяжести несут мужчины, а у австралийских аборигенов – женщины. У нас ковры выколачивают мужчины, а у чукчей шкуры – только женщины.

Любому понятно, что чем устойчивее жизнь общины в целом и чем меньше взаимопроникновение общин с разным укладом, тем легче соблюдать традиционное для данной общности разделение ролей. При этом в здоровых общинах всегда сохранялась пластичность: при образовавшемся недостатке мужчин женщины брали на себя их роли – пахали, охотились, даже воевали (например, при полном истощении мужских возможностей России в Первой мировой войне, когда мужчины уже не хотели и не могли воевать, были сформированы женские батальоны). При возникновении дефицита женщин в общине у тех же чукчей шаман назначал женщинами (проведя несложный обряд) нескольких мужчин, и они благополучно выколачивали эти самые шкуры и выполняли другую женскую работу. Именно эта ролевая пластичность позволяла общине (народу, этносу) пережить трудные времена.

Всем известно, что последние триста – четыреста лет взаимопроникновение различных общественных и семейных укладов шло все ускоряющимися темпами. А в последние годы в виртуальном пространстве вообще сформировалось что-то вроде плазмодия (это организм, представляющий из себя слившиеся клетки с множественными ядрами), в который на правах очень приблизительной автономии влились едва ли не все уклады, существующие нынче на планете.

Отразилось ли все это на семейных ролях? Безусловно, да. В первую очередь это коснулось европейско-американской цивилизации, а за ней понемногу (с периодическими откатами в «возрождение традиционности») тянутся и все остальные.

Стимулируя присущую мужчинам изобретательность и постепенно обустраивая себе с их помощью все более комфортную площадку для жизни и воспитания детей, европейская женщина довольно долго (триста лет без малого) вела планомерный захват плацдарма «мужских» ролей и весьма в этом преуспела. Но эволюция не дремлет. Пока женщины торжествовали победу, мужчины тоже начали перестраиваться в унисон происходящему, и традиционный, отстоявшийся в сагах, литературе и женских мозгах образ «настоящего мужчины» начал стремительно, прямо на глазах изумленного общества размываться.

Что же стало с семьей? Какое-то время (у нас – чуть ли не с двадцатых годов и до конца двадцатого века) она существовала вполне в соответствии с захваченными женщинами полномочиями: женщина и работала наравне с мужчиной, и выполняла традиционные женские обязанности («я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик»). А мужчины спокойно приходили домой с работы и ложились с газетой к телевизору (садились к компьютеру). Потом этот перекос начал выправляться – мужчины тоже перестроились и начали не только посуду мыть и детей в кружки водить, но и чуть ли не в декретный отпуск уходить. Одновременно (это ведь сцепленные вещи) они начали массово ходить к психоаналитикам «поговорить о чувствах», пользоваться косметикой, виагрой и делать пластические операции для улучшения внешности.

«А где настоящие мужчины?» – дружно завопили женщины. Настоящий мужчина – тот, что убьет и освежует мамонта, затрахает до потери сознания, защитит семью от любого врага, за ним как за каменной стеной…

«А где настоящие женщины?» – парировали мужчины. Настоящая женщина – та, что поддержит своего мужчину в любом случае, утешит, приголубит, в Сибирь поедет, ноги мыть будет…

Договориться невозможно, так как жизнь изменилась категорически. Девочкам всегда лучше удавались ролевые игры, поэтому многие женщины могут сыграть «настоящую» – правда, ненадолго. Мужчины (если, конечно, актерство не их профессия и дело происходит не в зоне) могут сыграть «настоящего мужика» только на выбросе тестостерона в момент завоевания.

А что же современная семья?

Мне кажется, это содружество равных, без четкого разделения ролей. Как договорятся.

Всех ли такое устраивает? Разумеется, не всех. Как и всегда. Еще американские колонисты, помнится, любили жениться на индейских скво: не болтает, не суетится, слушает, что ей мужчина говорит. Еще средневековые дамы часто предпочитали нежных и поэтичных менестрелей брутальным вонючим рыцарям, упакованным в ржавые консервы доспехов.

Стоит ли нервничать и кричать о деградации семьи? По-моему, вовсе не стоит. Всего лишь эволюция, дамы и господа, всего лишь эволюция…

Счастливы вместе

– Хочу, чтобы вы сразу для себя уяснили: мы не лесбиянки! – с порога агрессивно заявила мне одна из пришедших.

Обе девицы невысокие, крепенькие, одна крашена в блондинку, вторая – в брюнетку, на обеих яркий макияж, слегка чрезмерный. На вид лет восемнадцати-девятнадцати. Обычные девочки из наших хрущевских дворов. Треп с парнями на скамейке у парадной, сигарета в багровой помаде, в руке банка пива… Но на руках у каждой из моих посетительниц сидело по ребенку!

– И еще знайте: мы не дуры!

Даже если у меня и возникли какие-то сомнения по этому поводу, я, разумеется, удержала их при себе.

– Я думаю, нам будет проще общаться, если вы расскажете мне о себе. Присаживайтесь сюда. Детей можно пустить на ковер, игрушки для них вон в том ящике и на нижних полках. Это мальчики или девочки? – белоголовые глазастые малыши, на вид годовалые или чуть больше, были одеты одинаково и в стиле унисекс.

– У меня мальчик, а у Ритки девочка, – сказала та, что в паре была явным лидером (помню: они не лесбиянки).

– Рита, как зовут вашу дочь? – мне хотелось услышать ее голос.