Копи Царя Соломона. Сценарий романа Лорченков Владимир

–… мы, собственно… – говорит Кацман.

Девушка, все так же лежа, и не прекращая орудовать пятерней – именно пятерней, по-взрослому, – стонет, глядя на них, показана крупно ее шея, лицо… Они идут красными пятнами…

Экран в пятнах. Отъезд камеры. Фокусировка становится четче и мы видим, что пятна это Кацман и девушка. Ветеран войны трахает сумасшедшую, его зад скачет между ногами девушки, штаны спущены к щиколоткам (в общем, даже трахались они по-советски, не эстетично – В. Л.), он наяривает, девушка подмахивает, отец Натальи читает на кухне книжку.

Крупно титул. «Валька и его пионерская дружина».

Отец Натальи выражением лица – трогательно-добродушным – в этот момент очень похож на литературного критика В. Нестерова, который обожает артефакты затонувшей советской Атлантиды вроде книг про «Вальку», покряхтывая при этом о том, Какие Люди Жили и Творили (впрочем, если Нестеров вернется из идиотского издательского проекта про андроида Марусю в отдел критики Газеты. ру, я прошу вычеркнуть эту ремарку – В. Л.

Комната девушки. Кровать трясется. Задрожав, ветеран прижимается к несчастной (ну или счастливой, как посмотреть – В. Л. и замирает. Встает, отдуваясь, говорит – причем видно, что он начинал это говорить до того, как начать акт, ну, чтобы преодолеть смущение:

–… ну, значит, вот так, дочка, – говорит он.

– Теперь мля что ни начальник райкома, то мля голова, – говорит он.

– А ты его спроси, цемент почем с песком мешать-то? – говорит он.

– Или вот… опалубка, – говорит он.

– Если на полметра, то откуда-то гравий? – говорит он.

– Да ты спроси, спроси, – говорит он.

– Ни один мудак не ответит! – говорит он.

– Одно же мля дело бумажки сраные раздавать, – говорит он.

– Другой дело делом заниматься епыть, – говорит он.

– Я тебе, доча, вот что скажу, – говорит он.

– Самое последнее дело нынче бездельничать, – говорит он.

– Молодежь вся на стройках, деньги зарабатывает, – говорит он.

– У меня одна малярша за сезон полторы тысячи подъемными… – говорит он.

– За сезон!!!! – говорит он.

– Полторы тыщи!!! – говорит он.

– Так что может и ты это… – говорит он.

– Того… – говорит он.

– А что, коллектив у нас молодой, дружный, – говорит он.

– Один я из стариков, – говорит он.

– Но старый-то конь борозды не портит, ха-ха, – говорит он.

– Опять же, поварись в коллективе… приглядись, – говорит он.

– Присмотрись, – говорит он.

– То, се, путевку в жизнь дадим, направление в институт выпишем, – говорит.

– Пойдешь, как рабочая молодежь, на инженера, – говорит он.

– То се, пятое десятое, – говорит он.

Все это время – по ходу монолога, – Кацман одевается, застегивает на груди рубашку, надевает штаны, застегивает было штаны, потом махнув досадливо рукой… (Семен Семеныч! – воскликнут при этом совки, помешавшиеся на цитировании своих сраных не смешных фильмов, и это действительно отсыл к их сраной «Брильянтовой руке» – В. Л.… расстегивает ширинку, возится там руками, и выбрасывает в угол презерватив, который забыл снять, а сейчас снял… снова застегивается… наклоняется, обувается…

Крупным планом девушка на постели… глядит в стену… само собой, она не подавлена и не расстроена, это дурочка… крупно показаны ее красивые ноги, роскошная грудь… пустые, бессмысленные глаза… если бы Кацман хотя бы чуть-чуть имел дело с сумасшедшими, он бы понимал, что присутствует при легком штиле перед бурей…

– Ну… значит… я это… – говорит он у двери.

Крупным планом белая стена. Потом – проем двери. В нем появляется отец Натальи, тот расстегивается на ходу… Крупным планом дрожащие пальцы…

Камера отъезжает. Мы видим, что это пальцы Иеремии, который подвязывает рану бомжа, чтобы тот раньше времени не истек кровью. Тот говорит взахлеб и сделал паузу, чтобы набрать воздуху… Натан и Иеремия глядят на бомжа гадливо.

– А ты, значит, сука, там не был? – говорит Натан.

– Нет, конечно!!! – восклицает бомж.

Короткая черно-белая ретроспектива: мы видим входную дверь глазами кошки, и у двери, конечно же, три пары ног… Снова опушка. Иеремия нежно берет бомжа за подбородок одной рукой, – крепко держит – и, вкладывая палец в раскрытую рану на груди (для публики попроще это будет обыгрывание сцены с мучениями жертв в «Молчании ягнят», для тех, что посложнее – история Фомы и перстов в ранах Иисуса – В. Л., говорит:

– Дальше…

Расфокусировка поляны: это взгляд бомжа, которому ужасно больно… белые и серые пятна…. снова нормальная резкость. Мы видим на кровати девушку, которая все так же лежит, – бесстрастно, как Пенелопа Круз в роли Кармен, давшая потрахать себя нелюбимому мужчине, – а на ней скачет отец Натальи. Тоже штаны собраны в районе щиколоток. Лицо у отца Натальи немножко недовольное. Ему явно хотелось бы какого-то встречного движения. Пока что он похож на вышедшего в тираж поп-певца, который приехал в город Нижний Вартовск и пытается расшевелить всех 126 посетителей своего «невероятного концертного шоу» криками «а теперь все вместе… в ладоши» (кстати, что именно в ладоши? – В. Л.).

Отец Натальи приостанавливается и глядит на лицо девушки.

– В транс, что ли, впала? – говорит он ей.

Та молча глядит в стену, не шевелится.

– Кацман, она тебе подмахивала? – говорит отец Натальи в сторону кухни.

– Еще как! – говорит Кацман с кухни.

– Под жопой заяц мог пробежать! – говорит он.

(Это старое сравнение из французских фаблио, использованное еще в сборнике рассказов Маргариты Наваррской, – а именно новелла про батрака, учившего служанку быть женой, – и оно погружает искушенного зрителя в атмосферу легкого, пикантного разврата Франции Средневековья, а неискушенный просто посмеется над словом «жопа» – В. Л.).

Отец Натальи хмыкает. Продолжает. Девушка глядит в стену.

– Мля, да вздохни ты хоть, – говорит отец Натальи.

Девушка переводит взгляд на него. В ее глазах – испуг и удивление. «Кто это», – читаем мы в ее глазах. Это редкий момент просветления.

– К-к-то вы? – говорит она

– Да, от так вот, – шипит отец Натальи.

– Я правда не… – говорит она.

– Да, да, мля, – говорит отец Натальи.

Размахнувшись, дает девушке пощечину.

Строителю Кацману фантазии бы на такое не хватило, нам становится понятно, почему именно отец Натальи нашел себя на загнивающем Западе. БДСМ, все такое. Но, увы, пощечина срабатывает как катализатор истерики.

Девушка начинает биться и страшно кричать. Отец Натальи затыкает ей рот одной рукой, другой прижимает к кровати. Крупно – сжатые челюсти девушки, потом – стремительно растекающееся по простыне красное пятно, гневное лицо мужчины, поднятый кулак, звук серьезного удара…

– Сука! – хрипит отец Натальи.

– Руку прокусила, мля, – хрипит он.

Нижняя часть тела мужчины при этом продолжает ритмично двигаться (вот и не верь после этого анекдотам про «второй мозг» – В. Л.). Девушка кричит, плачет, бьется, в комнату вбегает Кацман, становится в изголовье, хватает ее за руки, прижимает к кровати, отец Натальи, силой заведя ноги девушки за плечи, в спешке заканчивает. Крупно – его лицо, сладострастное мычание… Он сливает. Девушка, с широко раскрытыми глазами и волосатой ладонью Кацману на рту, пытается вертеть головой, едва-едва поворачивает ее к стене. Крупно – побеленная стена…

Отъезд камеры. Побеленная стена, палата, плитка, несколько женщин с животами. Среди них и девушка. За дверью, в коридоре, старушка и врач.

–… здно, мамаша, да и опасно уже, – говорит он.

– Который раз-то уже? – спрашивает он.

–… бормочет что-то старушка.

– Однозначно, рожать, – говорит доктор.

Женщины с животами переговариваются о чем-то, девушка с большим животом лежит, глядя в стену палаты. Стена расплывается…

…фокусировка, это бомж стоит, молча, весь в крови. Натан и Иеремия смотрят на него с некоторым отвращением.

– Ну, а золото-то здесь при чем? – говорит Натан.

– Я… ну как бы… ну я… – говорит бомж.

Он похож на игрока «Что? Где? Когда?» по фамилии Друзь, который ни хрена не знает ответ, очень хочет выглядеть по-прежнему самым умным в НИИ во время обеденного перерыва, когда весь отдел разгадывает кроссворд, и тянет время до окончания перерыва, чтобы тайком сбегать в библиотеку и узнать ответ. Проще говоря, он выглядит как игрок «Что? Где? Когда?» Друзь как обычно.

Иеремия тычет стрелой в ребра бомжу, тот взвизгивает, ускоряется.

– В общем, я думал, золото это найти, и ребеночку-то… – говорит он.

– В искупление типа… – говорит он.

Это так неправдоподобно и лживо, что даже Натан и Иеремия смеются.

– Натан, этот гой гребанный тянет время, – говорит Иеремия на иврите.

– Какой же он гой, они все были евреи, – говорит Натан.

– Именно что были, – говорит Иеремия.

– Этот гой, изнасиловавший еврейку, недостоин называться евреем, – говорит Иеремия.

– Редкий случай, когда я с тобой согласен, – говорит Натан.

– Он, правда, говорил, что его там не было, – говорит Натан.

– Это такая же гнусная ложь, как его сказки про искупление, – говорит Иеремия.

– Согласен, – говорит Натан.

– Мля, когда я слышу от еврея сказки про искупление, у меня начинает ныть задница… – говорит Иеремия.

– Тебя это возбуждает?! – говорит Натан.

– Нет, я просто понимаю, что ничем хорошим это для других евреев не закончится, – говорит Иеремия.

– Иеремия, а вот тут ты не прав, – говорит Натан.

– Этот твой мелкий, булавочный укол христианства… – говорит он.

– Я тебя умоляю, – говорит Иеремия (говорит нормально, человек реально умоляет, без этих жаргонных «ой я тя умляю» – В. Л.).

– Ты читал последнюю книгу российской писательницу Улицкой? – говорит Натан.

– Нет, а что там, – говорит Иеремия.

– Она дает своеобразную трактовку христианства в призме взаимоотношений с еврейским наро… – говорит Натан.

– Антисемитка небось? – спрашивает враждебно Иеремия.

– Да нет, она сама еврейка, – говорит досадливо Натан.

– Почему она тогда российская, а не израильская?! – говорит Иеремия враждебно.

– Иеремия, ты просто псих, – говорит Натан.

– Все вы националисты одинаковы, – говорит он.

– Я не националист, я сионист, – говорит Иеремия.

– Ладно, – пытается говорить спокойно Натан.

– Книга называется «Зеленый шатер», – говорит он.

– Как же… зеленый это же цвет исламистов, – говорит Иеремия.

– Точно антисемитка мля, – говорит он.

– Да нет, она там деликатно опускает христиан, – говорит Натан.

– Деликатно?! – говорит Иеремия.

– Ну, какие тогда вопросы, – говорит.

– Она точно нас ненавидит, – говорит он.

Натан глядит в небо с молчаливым укором.

Потом мельком глядит на живот Иеремии. Видно, что он уже спокойнее относится к тому, что случилось ночью. Может, обознался, может, просто кровь на живот попала, написано на лице Натана. В конце концов, тот, кто убил примерно с полтысячи человек, в чудеса не верит.

– Кончай эту херню нести, – говорит он.

– Давай, валим его и уходим, – говорит он.

Отходит к краю полянки, поднимает сумку с оружием. Камера – с ветерком – стремительно возвращается к Иеремии и бомжу. Те выглядят как семейная пара с большим стажем брака перед расставанием. Еще они похожи на приятелей, решивших обсудить следующую встречу. Нам прямо-таки слышится»… в шесть часов вечера после войны у Чаши». Глаза бомжа крупно. Ветер. Развевается борода. Лицо Иеремии бесстрастно. Очень красивое лицо. Не хватает только длинных черных локонов, чтобы…

– Ну, прощай, папочка, – говорит вдруг очень тихо Иеремия, и на русском…

Нам внезапно становится близка и понятна легкая сумасшедшинка в его глазах.

Глаза бомжа широко-широко раскрываются… Отъезд камеры, – она отступает от жертвы вместе с Иеремией, – и мы видим, что бомж стоит с воткнутым в живот ножом, глядит вниз, потом в камеру, опускается на колени, потом на бок… Замирает в позе младенца…

На тело падают несколько сухих листиков. Потом еще и еще…

Начинает дуть сильный ветер.

***

Абсолютная темнота. Потом – светлое пятно. Мы приближаемся к нему, пока белый слабый свет не сменяется ярким и желтым.

Крупно – лица Натальи и Лоринкова, как у шахтеров, чумазые, на лицах свет желтый. Они в пещере. Перед ними – куча золота.

Слитки, россыпи, монеты, зубы, броши… Крупно – несколько предметов по очереди… есть и камни….

Само собой, свет дает не золото, которое вовсе не ярко-желтое, как в мультфильмах. Светится фонарь, который Лоринков нашел в углу и зажег. Потом он его гасит, но, к удивлению парочки, в пещере все равно достаточно светло. Это потому, что она не полностью подземная, а с выходами на поверхность (в таких живут колонии летучих мышей).

– Сколько мы прошли… – говорит Наталья тихо.

– Километров девять… – говорит Лоринков.

– Ходы такие узкие… – говорит он.

– И вот, на тебе… – говорит он.

– Сколько же здесь… – говорит тихо Лоринков.

Общий план пещеры. Это очень большая шахта – в Молдавии такие есть, только в них добывали не уголь, а камень, – с белыми, как мы можем различить, стенами. Крупно – стена, на ней ракушка, это известняк. Пещера большая, вдали брезжит свет, но слабый, – очень высокая, похожа на сталактитовую. Все пространство на земле (полу?) сколько видно – покрыто предметами из золота и просто теми слитками, в которые успел переплавить золото Соломон. Слитки – в ящиках.

– Ну, сорока тонн тут точно не будет, – говорит Лоринков.

– Но тонн двадцать, да, – говорит он.

– Дурак он, этот твой Градинарь, – говорит он.

– Столько сокровищ в пещере прятать… – говорит он.

– Да на них спелеологи сраные эти чудом за 50 лет не наткнулись, – говорит он.

– Градинарь? – говорит Наталья удивленно

Глядят друг на друга недоуменно. Потом Наталья вспоминает.

– А, ну да, – говорит она.

Лоринков, принявший это за легкий шок и усталость, присаживается на корточки. Крупным планом – брошь с камнями. Очень крупно… Голова петуха. Тело жабы. Хвост змеи. Крылья летучей мыши…

– Что это? – говорит Лоринков (мы слышим голос, видим лишь брошь).

– Василиск, – говорит голос из-за наших спин.

– Это которой из пламени появляется всякий раз? – говорит Лоринков.

– Нет, пламя это Феникс, – говорит Наталья.

– А это что? – говорит Лоринков.

– Василиск, он взглядом убивает, – говорит Наталья.

– Ну тогда не смотрю, – говорит Лоринков с улыбкой, и приподымается, держа в руках брошь.

Встает, потягивается. Поворачивается. Крупно – рука, которая разжимается, и из нее на землю падает брошь.

В нескольких метрах – Наталья, в вытянутых руках пистолет.

Молча глядят друг на друга. Крупно – глаза девушки, глаза мужчины. Крупно – голова василиска.

Со стен и потолка пещеры срывается гигантское черное облако летучих мышей.

Затемнение.

***

Черное облако оседает, и мы видим, что в пещере значительно посветлело.

Наталья держит пистолет, руки у нее слегка дрожат, но не из-за волнения, а от усталости.

– Вот так так, – говорит Лоринков, потому что нужно же хоть что-то сказать в такой ситуации, разве нет.

– Какая же ты все-таки дура, – говорит он.

– Говорил мне отец, что любая баба – дура, а я, идиот, не верил, – говорит Лоринков.

– Твой отец был наверняка такой же антисемит и хам, как и ты, – говорит Наталья.

– Это еще почему? – говорит Лоринков.

– Разве мог другой человек вырастить такого, как ты?! – говорит Наталья.

Видно, что девушка пытается себя завести, говорит все это не всерьез. Она похожа на израильского представителя в ООН, который пытается найти обоснование очередной бомбежке Газы.

– Ты мля знаешь на кого сейчас похожа? – говорит Лоринков.

– На израильского представителя в ООН, который пытае..

– Ни слова больше! – кричит Наталья.

– Мне ОСТОХРЕНЕЛИ шуточки про евреев! – говорит она.

– Теперь ты похожа на израильского представителя в ООН еще больше, – говорит Лоринков.

– Заткнись! – взвизгивает Наталья и стреляет.

Она никогда не делала этого раньше, поэтому ее великолепная идея заставить Лоринкова замолчать, прострелив ему ступню, терпит полный крах. Пуля едва не попадает Лоринкову в лицо, она чертит по его щеке багровую полосу (никаких замедленных планов, просто лицо крупно. А потом – оно же с багровой полосой и кровью, которая потекла).

– Ай, – испуганно взвизгивает Наталья.

Первым ее порывом было – броситься в мужчине. Но она совладала с собой, ее ноздри раздуваются. Она похожа на тигра, который попробовал крови (в представлении людей, которые ни разу не видели ни тигра, ни крови, моем, например, – В. Л.). В глазах Натальи – их показывают крупным планом – ни тоски, ни любви, ни жалости, совсем как в фильме «Сволочи», откуда взят этот слоган, и, как и в фильме «Сволочи», в глазах Натальи нет ни капли здравого смысла. Мы видим лишь отражения летучих мышей, которые вылетают из пещеры вслед за основной стаей.

– Твою мать, – говорит ошарашенно Лоринков, которого чуть было не пристрелили.

– Руки вверх, – говорит Наталья.

Лоринков послушно поднимает руки.

– Отвернись, – говорит Наталья.

– Это еще зачем? – говорит Лоринков.

– Я свяжу тебе руки, – говорит Наталья.

– А дальше что? – говорит Лоринков, не отворачиваясь.

– Оставлю тебя здесь, и через сутки ты выберешься, – говорит она.

– Ты уверена, что сможешь меня убить? – говорит Лоринков.

– Ну, не случайно, а вот так, в затылок, – говорит он.

– Ну, как эти ваши еврейские комиссары убивали всех образованных русских людей, – говорит он.

– Да какой ты образованный! – говорит Наталья негодующе.

– Пьяница, только и знаешь, что лакать! – говорит она.

– Зато из тебя комиссар получился что надо, – говорит Лоринков.

– Сука, – говорит он беззлобно.

Молча глядят друг на друга.

– Тебе придется или поделиться со мной или меня убить, – говорит Лоринков.

– Вывезти сейчас все это ты не сможешь, – кивает он на сокровища.

– Остается выбраться отсюда, уехать.. – говорит он.

– А потом вернуться и все спокойно вывезти, – говорит он.

Наталья молчит.

– Классный план, только одно «но» в нем, – говорит он.

– В смысле, я, – говорит он.

– Я же не буду здесь мля ждать год-два, пока ты сможешь спокойно за всем этим вернуться, – говорит он.

– Значит, моя роль в этом плане – сыграть покойника, – говорит он.

Наталья молчит. Крупно – голова василиска.

– Значит, ты собралась стрелять мне в спину, когда я отвернусь, – говорит Лоринков.

– Расчетливо, обдуманно, – говорит он.

– Ну и кто ты после этого? – говорит он.

Наталья молчит.

– Кто. Ты. После. Этого? – говорит Лоринков, опустив руки, но не двигаясь.

– Нацистка гребанная, – говорит он.

– Вы мля, евреи, хуже нацистов! – говорит он.